Иванов Сергей Григорьевич. Дом без родителей

   - А как их найти?
   - Путешествуй, спрашивай...
   Отправился Гук на поиски родителей. Идет и поет:
   Пока смеюсь, в моей груди как будто в яркий сад окно.
   Что? Неудача впереди? Разлука? Слезы? Все равно!
   На небе мало ль было туч? Но побеждает солнца луч,
   И ты таинственно могуч, как бог, пока тебе смешно...
   Вдруг песенка прервалась, потому что Гук увидел кого-то белого и пушистого.
   - Какой ты мягонький! - сказал Гук - Тоже, наверное, птенец?
   - Я заяц.
   - А что значит быть зайцем?
   - Это значит бояться и смеяться. Бояться, что кто-то тебя съест. И смеяться над тем, кто хочет тебя съесть.
   - А ты не знаешь, где мои родители? Они кукушки.
   - Не знаю Но если услышу про них, я тебя догоню.
   - Спасибо, зайка! - сказал Гук и отправился дальше. Он шел и пел:
   Пока смеюсь, в моей груди как будто в яркий сад окно.
   Что? Неудача впереди? Разлука? Слезы? Все равно!
   На небе мало ль было туч? Но побеждает солнца луч,
   И ты таинственно могуч, как бог, пока тебе смешно!
   А если в гневе голова и злые плещутся слова,
   Глаза - как дохлая плотва, как ржавое веретено.
   И думаешь "Смеяться? Нет! Пускай смеется тот, кто сед!
   Он видел свет прожитых лет, а у меня в душе темно!.."
   Смех - пограничная черта... Но правит миром Доброта,
   И у последнего крота найдется яркое зерно.
   Один живет, как будто спит. Второй, как злой шакал, вопит.
   А третий годы просидит за картами и домино...
   Но улыбается малыш: "Ах, глупый мир! Ты так болишь!
   Как будто, кроме трудных слез, тебе другого не дано!
   Засмейся, и любой вопрос, оттаяв, сделается прост,
   И ты дотянешься до звезд, живя красиво и умно.."
   - Кто тут хулиганит? - вдруг раздался голос из под земли, и оттуда высунулся недовольный коричневый зверек .Он щурился и моргал, хотя вокруг была уже настоящая ночь.
   - Ты птенчик? - спросил Гук. - Ты тоже кукушонок?
   - Я взрослый и преуспевающий крот.
   - А ты добрый?
   - Мне некогда быть добрым! Мне надо преуспевать!
   - Преуспевать - значит, быть одиноким, да?
   - Какой ты глупый! Слушай и запоминай!
   Я блаженствую в теплом жилище.
   И пускай позавидуют мне!
   Ах, как много одежды и пиши,
   Ты ее не износишь во сне,
   Ты ее не сжуешь и во сне!
   Я все понял, всего я добился,
   Я во всем в этом мире успел.
   Не постился и не утомился,
   Потихоньку до счастья дорылся,
   От любых непогод уцелел.
   Говорят о каком-то там "свете",
   О мерцанье какого-то "дня".
   Я не слушаю сказочки эти,
   Только норку родную ценя
   Ничего нет светлей для меня!..
   - А моих родителей ты не видел? - спросил Гук.
   - Какое мне дело до твоих родителей! - сказал крот и спрятался под землю.
   Гук подождал - может, он появится, прилег под кустик и уснул. Утром он снова пустился в путь. Шел он, шел и вдруг наткнулся на спящего зверя.
   - Эй ты, - проворчал зверь, открывая глаза, - куда торопишься?
   - - Иду искать папу с мамой.
   - А у тебя их разве нет? Вот бедняга!
   - А у тебя родители кто?
   - Они медведи. Я бы пошел с тобой, но медведь может дружить только с медведем, так меня учат.
   Если ты силен безмерно
   И при том несуетлив,
   Значит, ты умен, наверно,
   И красив, и справедлив.
   Если ты силен безмерно,
   Значит, ты умен, наверно!
   При тебе любые звери
   Тише солнечных лучей.
   Для тебя открыты двери
   Без отмычек и ключей.
   Если ты силен безмерно,
   Значит, ты умен, наверно.
   Мы не любим всяких вредин,
   Подхалимов, злюк, хитрюг,
   Лишь медведь, дружа с медведем,
   Знает, что такое друг!
   Если ты силен безмерно,
   Значит, ты умен, наверно...
   - А про кукушек ты не слышал?
   - Папа говорит, что они от зависти мешают чужому счастью.
   - Будь счастливым всегда! Я тебе не помешаю!..
   Гук долго шел, никого не встречая. И загрустил. Чтобы себя приободрить, он запел песенку.
   Если дома папа, мама,
   Лампа светит на столе,
   Это значит, самый-самый
   Ты счастливый на земле.
   Если братья, сестры рядом
   Все с тобой до одного,
   Это значит, что не надо
   В жизни больше ничего.
   Только б знать родную дверцу.
   Знать, что дом твой не вокзал.
   Только б тот, кто дорог сердцу,
   Никогда не исчезал!
   Только б знать, что ты с друзьями,
   Только б знать - с тобой друзья.
   Над полями, над лесами
   Светит звездочка твоя..
   И тут он увидел рыжего зверя, который подкрадывался к нему.
   - Ты чего? - закричал Гук. - Я маме скажу!
   - У тебя мамы нет! Я все подслушала!
   - Ой, кто там? - крикнул Гук. - Обернись!.. Лиса обернулась, и Гук спрятался за дерево.
   - Что ты зря кричишь?.. Где, где ты?.. Забрался небось на дерево?..
   Лиса уселась на землю и, подняв голову, стала ждать. При этом она напевала.
   Я рыжа, рыжа, рыжа,
   Я хитра, хитра, хитра,
   Зайцы ждут меня, дрожа,
   Ждут и курочки с утра.
   И любой, кто не хитер,
   Попадет ко мне на зуб.
   Я как будто бы костер
   В нем сгорает тот, кто глуп.
   Никому не одолеть
   Сети, свитые лисой.
   Я сильнее, чем медведь.
   Я быстрее, чем косой.
   Не сумеешь обмануть
   Не сумеешь победить.
   Только в этом жизни суть,
   Только в этом к счастью нить...
   Я рыжа, рыжа, рыжа.
   Я хитра, хитра, хитра.
   Зайцы ждут меня, дрожа.
   Ждут и курочки с утра...
   - Ку-ку!.. - вдруг прозвучало с соседнего дерева.
   - Кукушка, - крикнула лиса, - сосчитай мои годы!
   - Ку-ку... - сказала кукушка и замолчала.
   - И все?.. - спросила лиса с досадой. - Глянь-ка, нет ли там птенчика не ветках?
   - Нет! - сказала кукушка.
   - Вот негодник! Обманул! Пойду других искать!.. Лиса удалилась, напевая свою песенку.
   - Мама, - крикнул Гук, выйдя из-за дерева, - это я, твой сынок!
   - "Мама", "сынок" - непонятные слова! - сказала кукушка. - От них делается скучно!
   - Мама, где твой дом? Пойдем туда!
   - Еще одно непонятное слово! У меня нет дома!
   - Тогда построим его, хорошо? И будем жить вместе!
   - Я ни с кем не могу жить вместе! Я наблюдаю за временем, я им распоряжаюсь! Всякие мелочи не для меня!
   На перекрестиях дорог сижу в засаде,
   Я не жалею рук и ног - чего же ради?
   Слежу за временем, связать пытаюсь нити,
   Когда какая-то гроза разъединит их!
   Есть у других и дом и сын, а мне не надо.
   Отдам я годы, дни, часы другим в награду.
   Мне не понять, зачем ругать мои вояжи!
   Пусть я одна! Пусть я не мать! Но я на страже!..
   Кукушка замолчала и улетела. Гук хотел броситься за ней. И вдруг услышал крики:
   - Ой-ой ой! Как больно!
   - Я сейчас! Я бегу! - Гук бросился на помощь. Он увидел между деревьями того медвежонка, с которым встречался раньше.
   - Ой ой-ой!
   - Что случилось?
   - Моя лапа! Она попала в капкан! Папа говорил, что надо быть осторожным! А я не послушался!
   - Сейчас!.. Я помогу!..
   Гук попробовал разжать капкан, но ничего не получилось. Тогда он стал ползать вокруг капкана и разглядывать его. В одном месте он увидел маленькую дырочку и сунул в нее клюв. Он повертел клювом туда-сюда, и вдруг капкан, щелкнув, открылся.
   - Не понимаю, как я это сделал! - сказал Гук.
   - Ура! - закричал медвежонок. - Твой клюв стал ключиком, вот и все!
   - Как это просто! - сказал Гук.
   Медвежонок прыгал вокруг него и выкрикивал радостную песню:
   Как хорошо скакать, бежать, вертеться, кувыркаться!
   Как хорошо пройти, смеясь, по тысяче путей!
   Как хорошо мальца-птенца любить, как будто братца,
   Как хорошо любить всех-всех, всех-всех лесных детей!
   Как хорошо узнать о том, что сила не в почете!
   Узнать о том, что доброта и разум всех сильней!
   Найдите доброту в душе, и вы весь мир поймете!
   Найдите в сердце доброту - и будьте вечно с ней!
   - А ты говорил, медведю нужны только медведи!
   - Я спрошу у папы с мамой, почему меня учили неправильно!
   - Будешь дружить со мной?
   - Буду, конечно! Ой, слушай, а вдруг это тебя иcкaли?
   - Кто искал? Когда?
   - Пролетали тут недавно воробьишки и звали Гука!
   - Это меня! Меня звали!
   - Сейчас я крикну их!.. У меня голос громкий!..
   Медвежонок набрал воздуху в грудь, открыл рот да как закричит:
   - Эй, воробьи! Гук здесь!
   - Где?.. Где он?.. - послышались голоса, и, откуда ни возьмись, появились братишки и сестренки Гука.
   - Здравствуй! - сказал Чирик. - И не сердись! Нам без тебя было скучно!
   - Ты наш братик! - сказал Чивик. - Пусть и не похож на нас!
   - Мы были глупыми! - сказал Чулик. - Папа с мамой нам объяснили!
   - Папа домой нас не пустит, если тебя не найдем! - сказала Чивка.
   - А мама сказала, что мы никогда не сможем летать высоко, если ведем себя низко! - сообщила Чирка...
   - Спасибо вам! - сказал Гук. - Вы такие хорошие!...
   Они запели песню воробьишек И медвежонок пел вместе с ними
   Мечтаем. Сережа, Ленка и я.
   - Устроим представление в детдоме. В актовом зале. Костюмы сами сделаем.
   - Потом выступим по радио.
   - Можно по всем детдомам проехать. Пусть все услышат.
   - А вдруг по телевизору покажут?
   - А что! Ведь интересно же!
   - А деньги нам заплатят за это?
   - Кучу!
   - Круглый год буду есть пирожные!
   - С лимонадом?
   - Ага!
   - Может, еще поработаем? Улучшим текст...
   - Ну что вы!
   - И так здорово!
   - Молодцы мы все-таки!..
   Мечтаем долго и упорно. Очень "вкусное" занятие...
   Отметил, что детское отделение больницы стало работать хуже. Взять выписки - тут бог знает что! Я, как врач детского дома, ничего не могу узнать из тех бумажек, что сейчас выдаются ребятам. Там указано: лечился с такого-то по такое-то с таким-то диагнозом. И все! Что получал? Какие препараты? Какие процедуры? Какие проводились обследования? Каковы их результаты? Какие рекомендации может дать стационар?
   Ответов на эти элементарные вопросы нет!
   Сходил два раза к заведующей отделением, попросил указывать в выписках хотя бы результаты обследования - анализов крови, мочи и так далее. Но безрезультатно.
   Тогда написал докладную главврачу больницы. Жду, как он отреагирует...
   Двадцать третьего февраля пришли девчонки, Ленка и еще две, поздравили с праздником и хотели мне подарить книгу - толстый томик русских народных сказок. Хорошо, что в кармане у меня были конфеты. Я отдарился ими и отказался от книги. Целая перепалка вышла, и девчонки, как мне кажется, ушли недовольные. Сережа в этот день не заглядывал, но зато двадцать четвертого я ему в свою очередь вручил книжку про пограничников...
   - Счастье ваше, что вы не педагог, - размышляет Зинаида Никитична, пока я помогаю ей комплектовать отрядную аптечку. - Можете просто общаться с детьми. Без всяких "воспитательских комплексов". А нам, учителям, плохо. Мы ведь не учим, нет. Потому что учить - значит передавать определенный стиль жизни, стиль мышления. Мы информируем детей о том, о сем. Причем информируем узко и плоско. Ибо все у нас раздроблено, в нашем деле. Учителя разделены по предметам, которые преподают. Воспитание - самый неделимый на свете процесс - мы умудрились разрезать на виды: эстетическое, патриотическое и так далее. Будто они существуют и в самом деле, эти "виды"! Если я говорю о красоте архитектурных ансамблей, чем я занимаюсь эстетическим воспитанием или патриотическим? Не дай бог, перепутаю, не тот ярлычок навешу, не в ту графу отчета запишу...
   Где цельность? Где единство педагогики? По-моему, наша раздробленность от того, что мы имеем груду развалин, а не науку. Там, где мы говорим "узкий профиль педагога", "отдельный вид воспитания", можно проще сказать: "обломок", "осколок". Среди всеобщей разделенности нас гложет тоска по гармоничной общности, по гармоничному единству. Нашу систему воспитания надо менять. Она примитивна. Даже более того - она первобытна. Но на что ее менять?..
   Димка просится в изолятор.
   - Ну положите, Сергей Иванович! Ну что вам стоит! Ну хотя бы только на завтра!
   - А что завтра? Контрольная?
   - Нет, меня завтра бить хотят!
   - Кто?
   - Ну, та "семья" рокеров! С которой ездил!..
   - За что бить-то?
   - Да я с другими поехал. А в той "семье" решили, что я их предал...
   - Конечно, ложись. Можешь не день - больше пробыть. Только следи за чистотой в палате, ладно?..
   Три дня Димка пробыл "пациентом" и никакие рокеры его не беспокоили...
   А я в это время усиленно думал о последнем разговоре с Зинаидой Никитичной. О том, что "нашу систему воспитания надо менять". И чем больше думал, тем больше понимал, что ее слова многое объясняют. Мы в медицине тоже привыкли к неправильному воспитанию - через окрик, через запрет, не иначе. Возможно, подсознательное желание "перемены системы" и подталкивало меня к перемене работы. Но осознал я это желание только сейчас.
   Но ведь мало сказать, что нынешняя воспитательная система не устраивает. Надо что-то предложить взамен. Что-то придумать, изобрести, выстрадать...
   Родные часто откупаются от наших детдомовцев, я заметил такую тенденцию. У одного на руке дорогие электронные часы, другой играет дорогими коллекционными машинками, у третьего в кармане еще какая-нибудь дорогая мелочь. Ребята лишены любви и доброты, материальных лишений они не знают. И все-таки, видимо, в каждом живет ощущение, что им недодали, которое так или иначе может прорываться...
   Вот Сережа сочинял сказку, вот с удовольствием пел песню кукушонка - и вдруг утащил баночку поливитаминов и все их съел за один присест. Потом он маялся, чесался, покрылся красными пятнами. А я недоумевал, зачем ему нужна была эта кража? Ведь поливитамины и так дают им каждый день - всему отряду, в возрастных дозировках. Или это обычная детская логика: одно-два драже малое благо, а целая баночка - большое благо? Или сработал комплекс ущемленности, обделенности, который есть в любом детдомовце? Дай-ка я компенсирую себе то, чего мало...
   Я ни слова не сказал Сереже в осуждение, не бранил его, и он продолжал ходить ко мне как ни в чем не бывало...
   Ленка прибежала, глаза большие.
   - Сергей Иванович, у Наташи кровь идет!
   - Откуда?
   - Откуда, откуда!.. Все трусы в крови, неужели непонятно, откуда.
   - Веди ее сюда...
   Ленка исчезла и вернулась вместе с подругой. Я вспомнил недавние Наташины жалобы, расспросил ее, подумав сначала о травме или почечном заболевании. Наташа себя чувствовала хорошо, и я быстро отбросил мысль о болезненной причине кровотечения. Девочке одиннадцать лет, и у нее впервые в жизни началась менструация. Поскольку мамы у Наташи нет, мне пришлось вместо мамы объяснять, в чем тут дело. Я ей рассказал о взрослении, о превращении девочки в девушку. Рассказал, как себя вести в такие тревожные дни.
   - Значит, дети будут? Не хочу!.. - очень эмоционально воскликнула Наташа после моего рассказа.
   И я ей терпеливо говорил о великом женском деле - рождении детей. И о любви.
   Когда замолчал, увидел по девчонкам, что они прониклись полным доверием ко мне.
   Ленка:
   - Нам мальчишки говорили, что мы рожать будем. Но ведь это больно, когда из живота ребенка достают. Да, Сергей Иванович?
   Наташа:
   - Дети тогда бывают, когда мужчина и женщина вместе в постели? Да, Сергей Иванович? Или тогда, когда они поцелуются?..
   И я снова говорил им о любви как о самом светлом чувстве. И думал о том, что детдомовских детей мещанская молва обычно представляет как "все познавших" и "испорченных". А они, в массе своей, просто дети, обычные дети, вопреки любой дурацкой молве...
   Многие наши ребята - воришки и попрошайки, я неоднократно в этом убеждался. Они набиваются в кабинет с какими-то жалобами и не уходят после оказания им помощи. Один прилипает к стеклянному шкафчику с лекарствами и как бы невзначай заглядывает в него. Другая лезет в пенал, где опять же всякие медикаменты. Третья роется в бумажках на столе, четвертый вытягивает фломастер из карандашницы, пятый что-то отвинчивает от зубоврачебного кресла, шестой... - да где уж мне уследить за шестым.
   Если я прикрикну, начну совестить, они делают послушные лица, но глаза их остаются лукавыми. Они начинают канючить, если видят, что стащить невозможно.
   - Сергей Иванович, дайте мне эту бутылочку! Ну пожалуйста!..
   - А мне - этот бинтик! Дайте, жалко, что ли!..
   Бывает, я сдаюсь. Тогда они уходят довольные. Но если они клянчат что-то невозможное (например, мой стетоскоп), тогда я, конечно, держусь. Но и они, если заведутся, остановиться уже не могут. Ноют и ноют, словно комары над ухом. Берут меня измором. В таких случаях я терплю долго, а потом, чтобы не вспылить, беру очередного попрошайку за плечи и мягко вывожу из кабинета...
   Моя докладная главврачу больницы о неправильной выписке ребят из стационара дала хорошие результаты. Заведующая детским отделением не только стала присылать правильные выписки, но и переписала старые некачественные. Я рад и за себя - можно лучше заботиться о ребятах, - и за коллегу: ведь я посчитал было, что ей на это наплевать...
   - Все меня ругают, - говорит Димка-восьмиклассник. - Но не такой уж я плохой! Меня даже усыновить хотели...
   - А почему не усыновили?
   - Очень старые были. Своих детей не завели, а я им понравился. А все отговаривать стали. Сказали, что они мучиться будут...
   - Из-за этого не взяли?
   - Из-за документов. Старикам сказали, что они выгоду ищут.
   - Как это? И откуда ты знаешь?
   - Да сами они говорили. Приходили извиняться... Одни сказали, что им надо квартиру побольше. Другие - что они себе домработника хотят. А третьим показалось, что старики из ума выжили. И направили их... ну, к этим врачам...
   - К психиатрам?
   - Ага. А им там справку, что они нормальные, почему-то не сразу выдали. Из-за этого дед в больницу попал. В сердечную. А бабка ухаживала за ним.
   - А потом?
   - А потом извиняться приехали. Мне костюм новый подарили. Красивый. Они вообще-то добрые...
   Димка грустнеет на минутку и тут же стряхивает с себя грусть, снова становится бесшабашно-разболтанным.
   А я думаю, почему не поверили в доброту стариков те, кто гонял их за бумагами? Почему искали корыстный интерес в бескорыстном решении бездетной пары? Разве доброта требует оправдания, обоснования? Разве нужно ее доказывать как некую сомнительную теорему? Разве так ее много, чтобы топтать ее и глумиться над ней?..
   Наташино признание почти совпало с Димкиным. Закон парных случаев. Вообще я заметил, что добиваться откровенности не надо, не надо напрашиваться на нее и вызывать ее искусственно. Ребячья откровенность всегда проявляется вдруг, невзначай, внепланово...
   - Меня брали в дочки, - рассказывает Наташа. - Папа был директором магазина, мама - переводчицей. Они богатые очень. Все блестит, и ничего трогать нельзя. У меня в комнате гарнитур стоял. Я его взяла и обклеила любимыми картинками, которые из детдома принесла. Мама просила-просила, чтобы я их соскоблила, но я не послушалась. Потом стали ко мне девочки прибегать. Уроки делали, играли. У меня всегда друзей много. А маме с папой это не нравилось. К ним-то самим никто домой не ходил. Только в ресторане веселились... Я вообще-то непослушная была, это точно. Но разве можно сразу начинать их слушаться! Пусть бы сначала показали, что в самом деле меня любят! Они, пока ходили в детдом, были добрые. А как привели меня в свою квартиру, только распоряжались. Поди туда, принеси то, сделай это. Как в сказке! А я ведь свободный человек, правда?..
   Наташа говорила агрессивно, готовая на меня накинуться, если хоть как-то возражу. Я слушал и словно бы видел ее за спиной всех детдомовцев. Они часто мне казались бездушными, колючими. Но их ли надо винить в этом? Они заледенели, они обросли не колючками, а сосульками. Терпение и тепло, тепло и терпение нужно им. Но легко ли дать это? Мы-то, взрослые, разве сами не позвякиваем на ходу? То ли это монетки звенят в наших кошельках, то ли льдинки - в наших сердцах...
   Было назначено производственное совещание. Я немного опоздал. Уселся в переднем ряду и стал слушать. Незнакомая женщина зачитывала анонимное письмо, направленное против директора. В нем низменно трактовались отношения директора с педагогинями.
   Сотрудники детдома слушали и молчали. Чтение закончилось - тоже молчали. Старые, от лица которых было написано... Молодые, которых задевали...
   Я оглядел их всех. Ну, кто встанет? Кто возмутится? Кто возьмет на себя труд начать отповедь?..
   Никто не начинал. Я уловил на лицах некую готовность. Они готовы были поверить - все-все-все - в то, что прозвучало. Если не поверить, то, по крайней мере, принять к сведению. Ведь "дыма без огня не бывает..."
   Проклятая - знакомая и непостижимая - готовность! Чуть какой черный слушок... Чуть какая злая молва... И сразу присловьице наготове - про дым и огонь... И сразу напрочь забываются миллионы оклеветанных безвинно. Загубленных без причины...
   Ах, какой страшный дым, какая липкая плотная завеса бывает без огня! Нам ли не знать, россиянам!..
   Я встал и возмутился. Почему мы должны слушать эту грязь? Почему должны обсуждать ее? Надо отослать анонимку в прокуратуру - пусть разберутся, кто состряпал...
   После моих выкриков собрание оживилось. Выступила дама из роно. Выступил директор, у которого дрожали руки. Он сказал, что он хороший и никаких анонимок не боится. Выступили воспитатели - старые и молодые...
   Не директора я защищал. Не в его поддержку говорил... Открытые навстречу мерзости лица - вот что не забыть, вот что страшно...
   Сережа сегодня ненормальный. Бледный, вялый, растерянный.
   - Сон плохой увидел, - говорит неохотно. - Будто я стою во дворе большого городского дома. Ночь. Небо такое чистое. Звезды. И где-то далеко-далеко словно комар пищит. А я знаю, что надо всех будить. Иначе будет так плохо, так плохо... И знаю, что уже не успеть, уже поздно. Стою во дворе, и слезы по щекам льются. А комар ближе стал, громче. И уже слышно, что это не один комар, а целая стая - звук идет со всех сторон. Сильнее и сильнее гудит. Мне ясно, что это не комар - что-то неживое, ужасное. Разеваю рот, хочу перекричать. А вокруг уже вой, нет сил его слушать. Это летит смерть...
   Сережа оживляется, рассказывая. Розовеет. Будто сбрасывает с себя нелегкий груз увиденного во сне.
   - А люди спят себе и спят. Все окна пусты и темны Только луна - белая, как снег, - отражается в каждом окне...
   И вдруг луч света метнулся. Какой-то прожектор включился, один-единственный. Я увидел в его свете, как падает сверху Смерть. Она была длинная, как змея. И много стеклянных глаз, и в каждом глазу тоже белая луна...
   Все вспыхнуло беззвучно. И стены стали падать на меня. Они крошились, ломались, как льдины в ледоход. И за каждый обломок держался человек. Тысячи обломков и тысячи людей. И все падали на меня... И тут я проснулся...
   Работая в детдоме сегодня, можно стать человеконенавистником. Можно, жалея ребят, возненавидеть мужчин и женщин, которых видишь на улице. Ведь среди них гуляют папы и мамы наших воспитанников. Нет, не добрый взгляд на мир из нашего детдомовского окна. Это как наваждение, такие мысли, настроение такое. Надо головой потрясти, надо ущипнуть себя, чтобы наваждение рассеялось. Надо напомнить себе, что большинство людей нормальные...
   Марина - девочка неприятная. Так мы считали с Зинаидой Никитичной. Внешне красивая - чернобровая, черноглазая, - поведением своим она не вызывала симпатий. Обижала малышей - дергала, толкала, причем старалась это сделать исподтишка. Взрослых не слушалась. Говори, убеждай, приказывай она, как пень. Стоит, потупившись, разглядывает что-то у себя под ногами. Или начинает, высунув язык, строить гримасы...
   Когда пришла женщина и сказала, что хочет удочерить девочку-сироту, никто не питал надежд насчет Марины. Но чем-то они приглянулись друг другу. Женщина стала регулярно появляться, всегда с подарками для "дочки". А Марина ждала "маму" и важно рассказывала всем, что та принесет ей конфет. "Когда не было мамы..." - стала говорить Марина. "Когда не было мамы, я была плохая...", "Когда не было мамы, птички не пели...", "Когда не было мамы, я ночью плакала..." Эти слова "когда не было мамы" - разделили ее жизнь на две части, обозначив подлинное ее начало, точку отсчета, от которой она все теперь мерила. На наших глазах она становилась ребенком, настоящим ребенком, а не тем колючим дикаренком, которого мы привыкли видеть...
   А потом - не знаю, как сказать, - потом женщина, ее "мать", пропала, исчезла, перестала приходить. От Зинаиды Никитичны я узнал, что она "передумала".
   Об этом бы надо написать большой и неторопливый рассказ. Надо бы написать и про "доброжелателей", которые сообщили Маринке, что "мама" ее бросила. Надо бы написать, как Маринка плакала, упав на пол... Надо бы написать, как мы ждали, что она снова превратится в неуправляемую дикарку. Но она осталась тихой и послушной девочкой...
   Но пока не могу. Слишком все это свежо.
   Семиклассница Люда сидит напротив меня, положив ногу на ногу. На ней дорогие сапоги, зеленый шерстяной костюм. На лоб спущена кокетливая челка.
   Поскольку в начальных классах она училась не по одному году, по возрасту она, конечно, старше любой семиклассницы.
   - Что вы меня разглядываете? - говорит она. - Хотите чего-нибудь? Так я пожалуйста!
   - Ты со всеми... вот так?
   - Нет, конечно! Стариков не люблю! А вы еще не старый!
   - Зачем тебе все это?
   - В этом мой талант! У каждого свой талант. У меня - вот этот.
   - Неинтересный... "талант".
   - Не врите вы, ради бога! Ни капли правды кругом!
   - Что я тебе наврал?
   - Да будто вам неинтересно! Я пальцем поманю, и вы за мной, как собачонка!..
   - Оставь свой тон! Я тебя понять хочу.
   - А чего меня понимать! Я вся тут!..
   В ее глазах наглое торжество. Красивый упитанный звереныш...
   Девочка из четвертого класса "на спор" присела сто раз, а потом ее тошнило, рвало, был понос, болели ноги, и я ее выхаживал в изоляторе. Другие девчонки вздумали закаляться, босиком бегая по снегу. Почему-то девочки активнее мальчиков в плане приобщения к жизни. Так мне сегодня кажется. Из мальчишек только Димка себя закаливает - уже почти год каждое утро обливается холодной водой в бане...