В привалах кратких, в боевых походах,
В степи глубокой иль в глухой тайге,
Чтоб сон ушел, чтоб прочь ушла усталость,
Товарищ, вспомни о родной Москве…
Тихонько напел я куплеты этой полюбившейся нам на фронте песни. Сзади, позвякивая удилами, пофыркивая, топали кони.
— Эх ты, командир эскадрона, хозяин, можно сказать. Сколько у тебя лошадей — десятки. А допускаешь, что твой друг, москвич, пешком воюет. Подарил бы лошадку… — шутливо проговорил я.
— Лошадку?.. — Дмитрий замолчал. Через минуту, как-то очень спокойно, тихо, но твердо проговорил: — Меня сегодня убьют. Возьмешь моего серого. Вон он идет.
Я не успел оглянуться и что-то сказать, как в голове полка, там, где шел Симбуховский, раздалась короткая автоматная очередь. Остановились. Через минуту передали: «Второй эскадрон — в голову! Комэска-два к командиру полка!»
— Ну, я пошел… Прощай.
Зенский, придерживая одной рукой кобуру, другой клинок, побежал вперед. «Принять вправо, принять вправо!» — неслось вслед за ним. Шедшие делали по два-три шага вправо, уступая место на дороге казакам второго эскадрона. Пошел и я вперед, к штабу полка.
Симбуховский, а также новый начальник штаба, недавно сменивший майора Денисова, Иван Савельевич Нетребский, до нас воевавший в Сталинграде (в. армии генерала Жидова, сменившего по рекомендации Сталина одну из букв своей фамилии и ставшим Жадовым), замполит, еще несколько офицеров стояли под большой развесистой сосной. Командир полка, разложив карту на штабных санях, внимательно следил за карандашом, которым начальник штаба вел извилистую линию по зелени карты — лесу, которым шли.
— Василий Федорович, эта деревня, подождите, взгляну… — Нетребский поднес трофейный фонарик, — Скрештувка или Скрегитовка, не разберу, партизаны говорили, что в ней немцев много и укрепились они неплохо. Наверное, наша разведка на них и напоролась.
— А где наши соседи? — спросил Симбуховский.
— Соседи? 31-й полк пошел на Деражне, вот сюда.
— Эту Скрештувку или Скрегитовку, название-то какое-то скрипучее, черт его возьми… Да черт-то ее не возьмет, нам брать придется. Не обходить, а брать. Мы в голове, за нами дивизия. Тут подумать надо. У немцев здесь наверняка есть силенки. Дороги надо перерезать. Лучше всего здесь и здесь, на перекрестке… — Симбуховский пальцем обвел кружок на карте, — и держать этот перекресточек надо во что бы то ни стало, пока не возьмем деревню.
— Товарищ майор, разрешите мне! Четвертый эскадрон возьмет и удержит перекресток, — приложив руку к кубанке, уверенно произнес комэск-четыре, капитан Кухарев.
Симбуховский на минуту задумался.
— Нет! Пойдет второй эскадрон. Перекресток оседлает Зенский. Твои соображения, старший лейтенант?
— Я думаю закрепиться на перекрестке тут и тут, — Зенский показал на карте, — мы оседлаем обе дороги, но вначале надо найти линии связи. У них наверняка телефон между селами есть. Обрубим связь, чтобы своих не предупредили.
— Возьмите с собой бронебойщиков и ручные пулеметы. И не шуметь. Разведку, разведку веди и мне связного пришли. Телефон, не знаю, сможете ли протянуть? Мой КП пока здесь. Ну, давай, старшой, ни пуха…
Зенский спокойно, молча обошел строй своих казаков. Да, поредело войско и устали люди страшно. Сколько дней и ночей в тылу врага, и ведь почти каждый день бои! Сколько наших конников осталось навечно на этих украинских землях! И скольким еще суждено остаться?
Бой на перекрестке разгорелся через полчаса. На том перекрестке, куда пошел эскадрон Дмитрия Зенского.
Предчувствия его оправдались. Пуля, попав в медаль «За отвагу», смяла ее и вошла в сердце. Это было 30 января 1944 года. Остальные эскадроны ворвались в Скрегитовку. Ее гарнизон почти весь был уничтожен.
Я был потрясен гибелью Дмитрия. Что же такое судьба? Кем и когда она писалась каждому из нас? Кто же может вкладывать в сознание, в мозг, в сердце то, что зовется предчувствием? Кто шепчет это? Кто ответит?
Через сорок лет я побывал на том перекрестке, поклонился могиле на опушке леса, могиле Димы Зенского, ставшего мне другом, так и не увидавшего Москвы…
31 января полк, овладев районным центром Ровен-ской области местечком Клевань, пошел на Ровно. Командование 13-й армии, в состав которой тогда входил наш корпус, прилагало все усилия к тому, чтобы скорее освободить Ровно, Луцк, Здолбунов, вбить клин между группировками фашистских армий, открыть путь нашим войскам на Броды, Львов, а там и к Карпатам, к границе.
Таков был замысел командования. Но были ли силы у нас для решения такой задачи? В нашей дивизии остались три сильно поредевших полка. Нам, правда, помогали партизаны, перерезавшие дороги, разгонявшие и уничтожавшие гарнизоны в малых хуторах, передававшие нашему командованию весьма полезную информацию о противнике. Но у немцев здесь были танки, механизированные части, полки СС, полицейские батальоны.
Ночь. Лес. Двигались больше шагом. Часто останавливались, спешивались, коней вели в поводу. Погода, хорошая с вечера, постепенно стала портиться. Пока луна светила над лесом, то и дело были слышны самолеты, а как скрылась, так и самолеты летать перестали. Это нас все пытались обнаружить. Знал же противник, что казаки где-то в этих районах. Мы не могли себе позволить громких разговоров, курения. В темноте лишь стукнет колесо повозки о корень дерева да лошадь фыркнет.
Остановились. Подошел я к начальнику штаба. Он внимательно рассматривал карту.
— Вот смотрите, лейтенант. Здесь местечко и железнодорожная станция Клевань. Наверняка немцы ее просто так не отдадут. Наших два эскадрона впереди, должны были уже войти в местечко, но не пойму, почему так тихо?
Пошли вперед и мы. И без боя прошли по улицам, вышли к небольшому кладбищу на окраине. Кресты, плиты памятников, склепы… Первый и третий эскадроны на рысях пошли в сторону железнодорожной стан- ции. И тут же — автоматные, пулеметные очереди, уханье гранат.
— Товарищ командир! От леса к нам бронетранспортеры идут! — крикнул, пробегая мимо, сержант Короткое.
Короткое. Я познакомился с ним перед этой боевой страдой, когда он, выписавшись из госпиталя после ранения, удрал из запасного полка, куда его направили, и вернулся в свой полк. Формально это было нарушением дисциплины, там его могли числить дезертиром со всеми вытекающими последствиями. Пришлось провести с сержантом «разъяснительную работу», а в тот полк сообщить, что их «дезертир» прибыл в свою родную часть и успешно воюет.
Короткое, отбежав метров двадцать в сторону от нас, крикнул своим бронебойщикам:
— Приготовить ружья к бою! Бронебойным заряжай! Целься под обрез радиатора!
За первым бронетранспортером показался второй. Короткое подождал еще несколько минут и резко взмахнул рукой:
— Огонь!
Почти одновременно грохнули два выстрела, и на первом бронетранспортере вспыхнули как бы два огненных цветка. Тут же звонко ударила наша сорокапятка. Второй транспортер сошел с дороги в кювет и остановился. Из кузова на дорогу выскакивали солдаты. И тут же, отрезая их от кладбища, где были мы, верхами, с клинками в руках, пригнувшись к гривам коней, вылетел взвод казаков. Через пять минут все было кончено. Двое казаков притащили к штабу раненого немецкого ефрейтора.
Симбуховский, кивнув Зотову, коротко бросил: «Допроси!»
Зотов нагнулся над лежащим раненым, задал ему по-немецки какой-то вопрос. И вдруг пленный на чистейшем русском языке, грубо выругавшись, зло посмотрел на него: «Ничего я вам не скажу, мать вашу…»
— Ах, гад! Да это же власовец! Значит, здесь власовцы? Симбуховский с омерзением смотрел на лежащего пленного.
— Уберите эту сволочь с моих глаз, а то я за себя не ручаюсь… — И его рука потянулась к кобуре.
Я подошел ближе. Симбуховский, увидев меня, буркнул:
— Это по вашей части, лейтенант, разбирайтесь…
А в чем разбираться? Что я мог с ним делать? Отправить в штаб дивизии? Ни казнить, ни миловать мне не положено, а допрашивать — невозможно. Во-первых, на это не было времени. Во-вторых, власовцы, я говорил с несколькими из них, никаких разговоров вести не желали. Были они крайне озлоблены. Не раскаивались и пощады не просили. Мы отправляли их в дивизию, когда имелась такая возможность.
…Привели еще нескольку пленных. Казаки с любопытством, но брезгливо рассматривали их.
В том бою, как мне потом рассказали, освоен был и новый «оборонительно-наступательный» прием с помощью немецких ручных гранат, прозванных казаками «макагонами». То были гранаты на длинной деревянной ручке. Их особенностью было то, что после выдергивания шнурка на их ручке они взрывались через десять секунд. Этого было достаточно, чтобы ухитриться поймать брошенную к нам такую гранату и вернуть ее туда, откуда она прилетела. Подробности этого приема в полку не раз демонстрировал командир отделения пулеметного взвода сержант Бондаренко. То был сорокалетний донецкий шахтер, добровольно пошедший служить в арт мию. Смелый, отважный человек, знаток нашего и немецкого оружия, он был любимцем не только в своем взводе, но и в эскадроне. Особенно к нему льнула молодежь.
В одном из боев на подступах к Ровно через шоссе от нас были, как потом выяснилось, украинские националисты из дивизии СС «Галичина». С той стороны из кювета в наш кювет прилетела граната, упав рядом с Бонда-ренко. Стоявшие рядом уже стали прощаться с жизнью, но Бондаренко схватил шипящую гранату и кинул ее обратно. Взрыв в воздухе и там, за шоссе, крики и вой раненых. То была демонстрация «нового приема» ближнего боя на практике. С тех пор и до конца войны в уличных боях не только Бондаренко, но и многим его последователям в полку удавалось возвращать противнику его собственное оружие. Сержант Михаил Бондаренко воевал до конца Великой Отечественной. Несмотря на все перипетии частых боев, ранений серьезных он не имел, а с легкими в госпиталях не лежал. Заслужил он два ордена Славы, орден Отечественной войны, Красной Звезды, медаль «За отвагу». Был участником Парада Победы в Москве. Вместе с ним были, как помнится, еще старшина эскадрона Филиппов, плотный пожилой блондин, бывший председатель колхоза из Оренбуржья, уральский казак сержант Амосов… Да разве запомнишь всех моих однополчан? Среди них было немало сильных, ярких людей.
Глава 12
Глава 13
В степи глубокой иль в глухой тайге,
Чтоб сон ушел, чтоб прочь ушла усталость,
Товарищ, вспомни о родной Москве…
Тихонько напел я куплеты этой полюбившейся нам на фронте песни. Сзади, позвякивая удилами, пофыркивая, топали кони.
— Эх ты, командир эскадрона, хозяин, можно сказать. Сколько у тебя лошадей — десятки. А допускаешь, что твой друг, москвич, пешком воюет. Подарил бы лошадку… — шутливо проговорил я.
— Лошадку?.. — Дмитрий замолчал. Через минуту, как-то очень спокойно, тихо, но твердо проговорил: — Меня сегодня убьют. Возьмешь моего серого. Вон он идет.
Я не успел оглянуться и что-то сказать, как в голове полка, там, где шел Симбуховский, раздалась короткая автоматная очередь. Остановились. Через минуту передали: «Второй эскадрон — в голову! Комэска-два к командиру полка!»
— Ну, я пошел… Прощай.
Зенский, придерживая одной рукой кобуру, другой клинок, побежал вперед. «Принять вправо, принять вправо!» — неслось вслед за ним. Шедшие делали по два-три шага вправо, уступая место на дороге казакам второго эскадрона. Пошел и я вперед, к штабу полка.
Симбуховский, а также новый начальник штаба, недавно сменивший майора Денисова, Иван Савельевич Нетребский, до нас воевавший в Сталинграде (в. армии генерала Жидова, сменившего по рекомендации Сталина одну из букв своей фамилии и ставшим Жадовым), замполит, еще несколько офицеров стояли под большой развесистой сосной. Командир полка, разложив карту на штабных санях, внимательно следил за карандашом, которым начальник штаба вел извилистую линию по зелени карты — лесу, которым шли.
— Василий Федорович, эта деревня, подождите, взгляну… — Нетребский поднес трофейный фонарик, — Скрештувка или Скрегитовка, не разберу, партизаны говорили, что в ней немцев много и укрепились они неплохо. Наверное, наша разведка на них и напоролась.
— А где наши соседи? — спросил Симбуховский.
— Соседи? 31-й полк пошел на Деражне, вот сюда.
— Эту Скрештувку или Скрегитовку, название-то какое-то скрипучее, черт его возьми… Да черт-то ее не возьмет, нам брать придется. Не обходить, а брать. Мы в голове, за нами дивизия. Тут подумать надо. У немцев здесь наверняка есть силенки. Дороги надо перерезать. Лучше всего здесь и здесь, на перекрестке… — Симбуховский пальцем обвел кружок на карте, — и держать этот перекресточек надо во что бы то ни стало, пока не возьмем деревню.
— Товарищ майор, разрешите мне! Четвертый эскадрон возьмет и удержит перекресток, — приложив руку к кубанке, уверенно произнес комэск-четыре, капитан Кухарев.
Симбуховский на минуту задумался.
— Нет! Пойдет второй эскадрон. Перекресток оседлает Зенский. Твои соображения, старший лейтенант?
— Я думаю закрепиться на перекрестке тут и тут, — Зенский показал на карте, — мы оседлаем обе дороги, но вначале надо найти линии связи. У них наверняка телефон между селами есть. Обрубим связь, чтобы своих не предупредили.
— Возьмите с собой бронебойщиков и ручные пулеметы. И не шуметь. Разведку, разведку веди и мне связного пришли. Телефон, не знаю, сможете ли протянуть? Мой КП пока здесь. Ну, давай, старшой, ни пуха…
Зенский спокойно, молча обошел строй своих казаков. Да, поредело войско и устали люди страшно. Сколько дней и ночей в тылу врага, и ведь почти каждый день бои! Сколько наших конников осталось навечно на этих украинских землях! И скольким еще суждено остаться?
Бой на перекрестке разгорелся через полчаса. На том перекрестке, куда пошел эскадрон Дмитрия Зенского.
Предчувствия его оправдались. Пуля, попав в медаль «За отвагу», смяла ее и вошла в сердце. Это было 30 января 1944 года. Остальные эскадроны ворвались в Скрегитовку. Ее гарнизон почти весь был уничтожен.
Я был потрясен гибелью Дмитрия. Что же такое судьба? Кем и когда она писалась каждому из нас? Кто же может вкладывать в сознание, в мозг, в сердце то, что зовется предчувствием? Кто шепчет это? Кто ответит?
Через сорок лет я побывал на том перекрестке, поклонился могиле на опушке леса, могиле Димы Зенского, ставшего мне другом, так и не увидавшего Москвы…
31 января полк, овладев районным центром Ровен-ской области местечком Клевань, пошел на Ровно. Командование 13-й армии, в состав которой тогда входил наш корпус, прилагало все усилия к тому, чтобы скорее освободить Ровно, Луцк, Здолбунов, вбить клин между группировками фашистских армий, открыть путь нашим войскам на Броды, Львов, а там и к Карпатам, к границе.
Таков был замысел командования. Но были ли силы у нас для решения такой задачи? В нашей дивизии остались три сильно поредевших полка. Нам, правда, помогали партизаны, перерезавшие дороги, разгонявшие и уничтожавшие гарнизоны в малых хуторах, передававшие нашему командованию весьма полезную информацию о противнике. Но у немцев здесь были танки, механизированные части, полки СС, полицейские батальоны.
Ночь. Лес. Двигались больше шагом. Часто останавливались, спешивались, коней вели в поводу. Погода, хорошая с вечера, постепенно стала портиться. Пока луна светила над лесом, то и дело были слышны самолеты, а как скрылась, так и самолеты летать перестали. Это нас все пытались обнаружить. Знал же противник, что казаки где-то в этих районах. Мы не могли себе позволить громких разговоров, курения. В темноте лишь стукнет колесо повозки о корень дерева да лошадь фыркнет.
Остановились. Подошел я к начальнику штаба. Он внимательно рассматривал карту.
— Вот смотрите, лейтенант. Здесь местечко и железнодорожная станция Клевань. Наверняка немцы ее просто так не отдадут. Наших два эскадрона впереди, должны были уже войти в местечко, но не пойму, почему так тихо?
Пошли вперед и мы. И без боя прошли по улицам, вышли к небольшому кладбищу на окраине. Кресты, плиты памятников, склепы… Первый и третий эскадроны на рысях пошли в сторону железнодорожной стан- ции. И тут же — автоматные, пулеметные очереди, уханье гранат.
— Товарищ командир! От леса к нам бронетранспортеры идут! — крикнул, пробегая мимо, сержант Короткое.
Короткое. Я познакомился с ним перед этой боевой страдой, когда он, выписавшись из госпиталя после ранения, удрал из запасного полка, куда его направили, и вернулся в свой полк. Формально это было нарушением дисциплины, там его могли числить дезертиром со всеми вытекающими последствиями. Пришлось провести с сержантом «разъяснительную работу», а в тот полк сообщить, что их «дезертир» прибыл в свою родную часть и успешно воюет.
Короткое, отбежав метров двадцать в сторону от нас, крикнул своим бронебойщикам:
— Приготовить ружья к бою! Бронебойным заряжай! Целься под обрез радиатора!
За первым бронетранспортером показался второй. Короткое подождал еще несколько минут и резко взмахнул рукой:
— Огонь!
Почти одновременно грохнули два выстрела, и на первом бронетранспортере вспыхнули как бы два огненных цветка. Тут же звонко ударила наша сорокапятка. Второй транспортер сошел с дороги в кювет и остановился. Из кузова на дорогу выскакивали солдаты. И тут же, отрезая их от кладбища, где были мы, верхами, с клинками в руках, пригнувшись к гривам коней, вылетел взвод казаков. Через пять минут все было кончено. Двое казаков притащили к штабу раненого немецкого ефрейтора.
Симбуховский, кивнув Зотову, коротко бросил: «Допроси!»
Зотов нагнулся над лежащим раненым, задал ему по-немецки какой-то вопрос. И вдруг пленный на чистейшем русском языке, грубо выругавшись, зло посмотрел на него: «Ничего я вам не скажу, мать вашу…»
— Ах, гад! Да это же власовец! Значит, здесь власовцы? Симбуховский с омерзением смотрел на лежащего пленного.
— Уберите эту сволочь с моих глаз, а то я за себя не ручаюсь… — И его рука потянулась к кобуре.
Я подошел ближе. Симбуховский, увидев меня, буркнул:
— Это по вашей части, лейтенант, разбирайтесь…
А в чем разбираться? Что я мог с ним делать? Отправить в штаб дивизии? Ни казнить, ни миловать мне не положено, а допрашивать — невозможно. Во-первых, на это не было времени. Во-вторых, власовцы, я говорил с несколькими из них, никаких разговоров вести не желали. Были они крайне озлоблены. Не раскаивались и пощады не просили. Мы отправляли их в дивизию, когда имелась такая возможность.
…Привели еще нескольку пленных. Казаки с любопытством, но брезгливо рассматривали их.
В том бою, как мне потом рассказали, освоен был и новый «оборонительно-наступательный» прием с помощью немецких ручных гранат, прозванных казаками «макагонами». То были гранаты на длинной деревянной ручке. Их особенностью было то, что после выдергивания шнурка на их ручке они взрывались через десять секунд. Этого было достаточно, чтобы ухитриться поймать брошенную к нам такую гранату и вернуть ее туда, откуда она прилетела. Подробности этого приема в полку не раз демонстрировал командир отделения пулеметного взвода сержант Бондаренко. То был сорокалетний донецкий шахтер, добровольно пошедший служить в арт мию. Смелый, отважный человек, знаток нашего и немецкого оружия, он был любимцем не только в своем взводе, но и в эскадроне. Особенно к нему льнула молодежь.
В одном из боев на подступах к Ровно через шоссе от нас были, как потом выяснилось, украинские националисты из дивизии СС «Галичина». С той стороны из кювета в наш кювет прилетела граната, упав рядом с Бонда-ренко. Стоявшие рядом уже стали прощаться с жизнью, но Бондаренко схватил шипящую гранату и кинул ее обратно. Взрыв в воздухе и там, за шоссе, крики и вой раненых. То была демонстрация «нового приема» ближнего боя на практике. С тех пор и до конца войны в уличных боях не только Бондаренко, но и многим его последователям в полку удавалось возвращать противнику его собственное оружие. Сержант Михаил Бондаренко воевал до конца Великой Отечественной. Несмотря на все перипетии частых боев, ранений серьезных он не имел, а с легкими в госпиталях не лежал. Заслужил он два ордена Славы, орден Отечественной войны, Красной Звезды, медаль «За отвагу». Был участником Парада Победы в Москве. Вместе с ним были, как помнится, еще старшина эскадрона Филиппов, плотный пожилой блондин, бывший председатель колхоза из Оренбуржья, уральский казак сержант Амосов… Да разве запомнишь всех моих однополчан? Среди них было немало сильных, ярких людей.
Глава 12
РОВНО
Под вечер полк двинулся по направлению к Ровно. Перед рассветом подошли к какому-то селу, по карте определились — до Ровно около шести километров.
К середине января 1944 года войска правого крыла 1-го Украинского фронта под командованием генерала армии Н.Ф. Ватутина, в который входил и наш кавкор-пус, вышли на подступы к Ровно. Противник, по-видимому, считал невозможным крупное наступление наших войск в этом направлении. Его оборона, в виде отдельных опорных пунктов, перекрывала только отдельные дороги. Учитывая это, а также условия труднодоступной лесисто-болотистой местности, начавшуюся распутицу, командование фронтом рассчитывало в предстоящей операции на внезапность наступления кавалерии. Вот поэтому нам и пришлось более ста километров пройти по лесным тропам и болотам к подступам к Ровно.
Ровно. Областной центр Украины. В ходе пограничных сражений 1941 года наши войска были вынуждены оставить этот город уже 28 июня. Ровно был объявлен центром рейхскомиссариата «Украина», здесь находилось большое количество военных, экономических и полицейских учреждений оккупантов. Гитлеровцы установили в городе жестокий оккупационный режим. Были сведения, что за время оккупации в Ровно и окрестностях было уничтожено около ста тысяч военнопленных и мирных жителей.
Вот только один из эпизодов тех боев, оставшихся в памяти.
Симбуховский послал связного за командиром минометной батареи Насоновым. Тот быстро прискакал в голову полка.
— Иван Федорович, у тебя все хлопушки в порядке?
— Так точно, товарищ майор! В порядке, и мин хватает. В крайнем случае трофейные в ход пущу.
— Это как же трофейные? У них калибр другой.
— Да, на миллиметр меньше. Это мы учли. Я пробовал — если дополнительный заряд надеть на шейку — летит и из нашего миномета как миленькая.
— Так ты как следует разведай себе цели и дай по ним беглый огонек по две-три мины на ствол. Сколько будет трижды четыре? Вот так. Это нам «катюши» заменит. Наши-то дивизионные отстали.
Минометчики Насонова открыли огонь.
— Молодец Насонов, молодец!.. — Симбуховский был доволен огневым налетом.
— Товарищ майор, рядом с Насоновым взвод пол-ковушек лейтенанта Гончарова… — Капитан Френкель, начальник артиллерии полка, опустив от глаз бинокль, показал рукой в сторону леса.
Эскадроны продвигались с большим трудом, тесня противника к западной окраине города.
— Френкель! Передай Насонову и артиллеристам: перенести огонь по отходящим. Мин и снарядов не жалеть!
На правом фланге первый эскадрон вырвался вперед. Заметив это, Насонов решил поддержать его огоньком. К боевым порядкам эскадрона минометчики потащили свои трубы.
— Это он, наверное, взвод Пушкарева послал, — заметил кто-то из штабных офицеров.
А этот взвод был знаменитым в полку. В нем в одном расчете служили три родных брата Алексей, Петр и Федор по фамилии Сотники. Шутили ребята: «Наши Сотники бьют немцев сотнями». Шутка шуткой, а воевали братья отменно.
Артиллеристы Гончарова выкатили пушки на прямую наводку.
На шоссе показались два немецких танка. До них было метров двести. Два выстрела — один танк загорелся сразу, за ним, после двух выстрелов — второй. Но тут из-за леса высыпали цепи немецкой пехоты..По ним открыли, огонь минометчики. Разрывы мин накрыли цепи атаковавших. Многие, повернув, перебежками бросились обратно к лесу. Заметив это, Гончаров двинул свои пушки еще дальше вперед, ближе к шоссе, туда, где горели подбитые танки.
Но в это время из-за леса выползли еще несколько танков, за ними, пригибаясь, перебегали автоматчики. Три танка отделились от остальных и повернули в сторону гончаровских пушек. Выстрелы, разрывы снарядов, снова выстрелы… Один танк, что шел на. батарею, остановился. Грохнул выстрел — и прямо в одну из наших пушек. Было видно, как Гончаров пригнувшись побежал к этому орудию. Выстрел! Вздрогнув, остановился и задымил второй танк. Третий остановился рядом, дернулся от выстрела…
Гончаров и еще двое казаков, пригнувшихся за щитом пушки, скрылись в разрыве снаряда… Погибли смертью храбрых наши ребята, с ними и командир взвода Петр Гаврилович Гончаров.
Бой за Ровно продолжался двое суток. Противник яростно сопротивлялся. Тяжеловато пришлось нашему полку. А армейской помощи не было, оторвались мы от фронтовых частей, да и потери уже были ощутимыми. Немцы часто контратаковали. Их танки несколько раз врезались в боевые порядки казаков и, если бы не подоспевшие несколько наших танков, сдерживать контратаки нам было бы не под силу.
В город полк ворвался по шоссе буквально на плечах противника. По обе стороны дороги еще дымили коробки сгоревших танков и бронемашин, чуть левее шоссе, в низине, разбитые повозки, передки орудий, минометы. И воронки, воронки от снарядов и мин.
Остатки немецкого гарнизона и войск, оборонявших Ровно, отошли по дороге на Дубно.
Из моего фронтового дневника:
«2 февраля 1944 года. Ровно наше! Теперь мы Ровенские. Противник в двух километрах в дер. Тынне.
3 февраля. Из всей дивизии остались в Ровно одни мы. Остальные полки ушли, от штаба дивизии отрезаны. Ведем бой за Тынне.
4 февраля. Продолжаем бой за Тынне.
6 февраля. Вышли к дер. Караблище. Начинаем действовать по направлению кДубно. Ведем бой за хутор Черешнивка».
К середине января 1944 года войска правого крыла 1-го Украинского фронта под командованием генерала армии Н.Ф. Ватутина, в который входил и наш кавкор-пус, вышли на подступы к Ровно. Противник, по-видимому, считал невозможным крупное наступление наших войск в этом направлении. Его оборона, в виде отдельных опорных пунктов, перекрывала только отдельные дороги. Учитывая это, а также условия труднодоступной лесисто-болотистой местности, начавшуюся распутицу, командование фронтом рассчитывало в предстоящей операции на внезапность наступления кавалерии. Вот поэтому нам и пришлось более ста километров пройти по лесным тропам и болотам к подступам к Ровно.
Ровно. Областной центр Украины. В ходе пограничных сражений 1941 года наши войска были вынуждены оставить этот город уже 28 июня. Ровно был объявлен центром рейхскомиссариата «Украина», здесь находилось большое количество военных, экономических и полицейских учреждений оккупантов. Гитлеровцы установили в городе жестокий оккупационный режим. Были сведения, что за время оккупации в Ровно и окрестностях было уничтожено около ста тысяч военнопленных и мирных жителей.
Вот только один из эпизодов тех боев, оставшихся в памяти.
Симбуховский послал связного за командиром минометной батареи Насоновым. Тот быстро прискакал в голову полка.
— Иван Федорович, у тебя все хлопушки в порядке?
— Так точно, товарищ майор! В порядке, и мин хватает. В крайнем случае трофейные в ход пущу.
— Это как же трофейные? У них калибр другой.
— Да, на миллиметр меньше. Это мы учли. Я пробовал — если дополнительный заряд надеть на шейку — летит и из нашего миномета как миленькая.
— Так ты как следует разведай себе цели и дай по ним беглый огонек по две-три мины на ствол. Сколько будет трижды четыре? Вот так. Это нам «катюши» заменит. Наши-то дивизионные отстали.
Минометчики Насонова открыли огонь.
— Молодец Насонов, молодец!.. — Симбуховский был доволен огневым налетом.
— Товарищ майор, рядом с Насоновым взвод пол-ковушек лейтенанта Гончарова… — Капитан Френкель, начальник артиллерии полка, опустив от глаз бинокль, показал рукой в сторону леса.
Эскадроны продвигались с большим трудом, тесня противника к западной окраине города.
— Френкель! Передай Насонову и артиллеристам: перенести огонь по отходящим. Мин и снарядов не жалеть!
На правом фланге первый эскадрон вырвался вперед. Заметив это, Насонов решил поддержать его огоньком. К боевым порядкам эскадрона минометчики потащили свои трубы.
— Это он, наверное, взвод Пушкарева послал, — заметил кто-то из штабных офицеров.
А этот взвод был знаменитым в полку. В нем в одном расчете служили три родных брата Алексей, Петр и Федор по фамилии Сотники. Шутили ребята: «Наши Сотники бьют немцев сотнями». Шутка шуткой, а воевали братья отменно.
Артиллеристы Гончарова выкатили пушки на прямую наводку.
На шоссе показались два немецких танка. До них было метров двести. Два выстрела — один танк загорелся сразу, за ним, после двух выстрелов — второй. Но тут из-за леса высыпали цепи немецкой пехоты..По ним открыли, огонь минометчики. Разрывы мин накрыли цепи атаковавших. Многие, повернув, перебежками бросились обратно к лесу. Заметив это, Гончаров двинул свои пушки еще дальше вперед, ближе к шоссе, туда, где горели подбитые танки.
Но в это время из-за леса выползли еще несколько танков, за ними, пригибаясь, перебегали автоматчики. Три танка отделились от остальных и повернули в сторону гончаровских пушек. Выстрелы, разрывы снарядов, снова выстрелы… Один танк, что шел на. батарею, остановился. Грохнул выстрел — и прямо в одну из наших пушек. Было видно, как Гончаров пригнувшись побежал к этому орудию. Выстрел! Вздрогнув, остановился и задымил второй танк. Третий остановился рядом, дернулся от выстрела…
Гончаров и еще двое казаков, пригнувшихся за щитом пушки, скрылись в разрыве снаряда… Погибли смертью храбрых наши ребята, с ними и командир взвода Петр Гаврилович Гончаров.
Бой за Ровно продолжался двое суток. Противник яростно сопротивлялся. Тяжеловато пришлось нашему полку. А армейской помощи не было, оторвались мы от фронтовых частей, да и потери уже были ощутимыми. Немцы часто контратаковали. Их танки несколько раз врезались в боевые порядки казаков и, если бы не подоспевшие несколько наших танков, сдерживать контратаки нам было бы не под силу.
В город полк ворвался по шоссе буквально на плечах противника. По обе стороны дороги еще дымили коробки сгоревших танков и бронемашин, чуть левее шоссе, в низине, разбитые повозки, передки орудий, минометы. И воронки, воронки от снарядов и мин.
Остатки немецкого гарнизона и войск, оборонявших Ровно, отошли по дороге на Дубно.
Из моего фронтового дневника:
«2 февраля 1944 года. Ровно наше! Теперь мы Ровенские. Противник в двух километрах в дер. Тынне.
3 февраля. Из всей дивизии остались в Ровно одни мы. Остальные полки ушли, от штаба дивизии отрезаны. Ведем бой за Тынне.
4 февраля. Продолжаем бой за Тынне.
6 февраля. Вышли к дер. Караблище. Начинаем действовать по направлению кДубно. Ведем бой за хутор Черешнивка».
Глава 13
РЕЙД НА ДУБНО
Помню, мы заняли Черешнивку, потом Похорельце. На дорожной насыпи — столб с прибитой жестянкой, на ней написано по-немецки: «Dubno 6 км».
Немцы обстреливали из-за насыпи шоссе и мост через ручей. Но огонь был не прицельным, так, на всякий случай, чтобы мы знали, что по шоссе идти не стоит. Но наши танкисты решили по-другому. На большой скорости, отважно открыв огонь вдоль шоссе, выскочили два легких танка. Глухой удар пушки откуда-то сбоку, и передний танк, вильнув, сошел с шоссе и упал боком в кювет, задымив черными густыми клубами.
Второй танк, проскочив вперед, остановился и… тут же его башня, словно игрушечная, слетела в болото. Корпус без башни замер на секунду, и — столб огня. Ветерок погнал по болоту в нашу сторону густой, маслянистый дым…
В километре от нас ряд домиков, за желтеющими зарослями камыша на болоте — красные кирпичные стены и занесенная снегом крыша какого-то замка. Дубно. А перед ним по обе стороны шоссе село Панталия. Название красивое. И вот в сторону той Панталии, развернувшись цепью, двинулись наши эскадроны. По болоту, по снеговой каше пополам с водой. Как только с окраиной Панталии сблизилась казачья цепь, перед ней, сзади и в ней стали густо рваться мины. Тут же застучали пулеметы. Цепь залегла. Казаки лежали не поднимая головы, и невольно я ощутил, как под живот, под грудь подбирается ледяная каша. До сердца.
Непрерывный обстрел не дал казакам подняться до вечера, пока не стемнело. Все болото было изрыто воронками так, словно его черт пахал. А в воронках и среди них — тела убитых и раненых…
Из моего дневника:
«8 февраля. Перед Дубно осталось небольшое село Пан-талия. Взяло много жизней.
9 февраля. Бой за Панталию и подступы к Дубно.
10 февраля. Продолжаем бой за подступы к Дубно».
Взять Панталию не удалось. Командир дивизии приказал прекратить наступление, отвести полк, привести его в порядок. Затемно, кто остался жив, стали осторожно отходить по два, по три человека, ползком, замирая, как только над головой повисали осветительные ракеты, шипевшие и ронявшие горящие капли на перепаханное болото.
На подступах к Панталии, у позиций противника оставались лишь воронки от мин да незахороненные тела убитых казаков, которым суждено было погибнуть здесь, на залитом ледяной водой и изрытом воронками болоте около незнакомого села с таким красивым названием.
На следующее утро связной из штаба полка сообщил, что меня вызывает в штаб дивизии Братенков. Отрываться от полка в такой обстановке, когда не поймешь, где немцы, где наши, — удовольствие невеликое, скажем прямо. Но приказ есть приказ. Поехали мы с Николаем назад в Черешнивку. Там оставался штаб дивизии.
— Ну, живы-здоровы? Слава Богу] — встретил меня Братенков. — А то уж какой день ни слуху ни духу, думаю, где это вы, живы ли…
— Так обстановку-то вы знаете, товарищ майор, как тут о себе дать знать?
— Да, конечно, знаю. Нелегко нашим полкам. Потери большие. Но и немцам дали жару… А вас я вот зачем вызвал… Впрочем, давай так, лейтенант, если не возражаешь. У нас пока тихо. Тыл. Давай-ка иди, тут у хозяев банька во дворе есть. Мы сегодня все помылись. Рай. Потом пообедаем, и отдохнете немного. А то полку задачка предстоит… Но об этом потом. Договорились?
Ну неужели я мог возразить? Неправду говорят, что на войне, в боях, в этом аду кромешном, не бывает рая. А разве не рай после стольких суток непрерывных боев, без отдыха, без сна, — а какой сон чуть ли не на ходу или в какой-нибудь наполовину разбитой хатенке, на охапке соломы, в лучшем случае вполглаза — в тылу ведь не в своем, а у противника, и, конечно, не раздеваясь. Разве не рай после всего этого снять далеко не первой свежести белье, поддать ковшичком на раскаленные камни в баньке, пусть по-черному топленной, и ощутить жгущее, обволакивающее объятие пара? И такая сладость разливалась по всему телу… Разве не рай?
Через час мы с Николаем, чистые до неприличия, побритые, предстали перед Братенковым.
— Так вот, Горбунов, — обратился Братенков к Николаю, — устраивайся тут с нашими казачками и коней пристрой. Ни сегодня, ни завтра вы никуда не поедете. Полк будет решать одну задачу, и, пока ее не решит, вы со своим начальником здесь побудете. Ясно?
— Ясно, товарищ майор. Разрешите идти? Николай вышел, а я, естественно, с недоумением посмотрел на Братенкова. Что за задачка?
— Дело вот в чем, — Антон Максимович повернулся ко мне, — Дубно мы в лоб не взяли. Не вышло.
— Жаль людей, столько погибло. Чтоб эта Панталия провалилась…
— Панталия, другая ли какая деревня, не их вина. Силы здесь у немцев есть, да и понимают они, — что терять Дубно им никак нельзя. Их армии в котле: Кор-сунь! Вот в чем дело. Что придется отступать, их командование понимает, раз мы пошли на запад — не остановимся, пока до Берлина не дойдем. Но здесь они будут цепляться. Комдиву звонил по телефону комкор Соколов, страсть как ругался, что Дубно с ходу не взяли. На него ведь и армия и фронт жмут. Комдив сегодня вызвал и Симбуховского, и командира 33-го полка Мизерского, я был при этом разговоре. Посмотрел комдив на Симбуховского, помолчал, вздохнул тяжело и говорит:
— Ну, Вася, что делать будем? Когда Дубно возьмем?
— Вот так прямо и сказал: «Вася»?
— Да. Они ведь давно знакомы. Вместе на Дальнем Востоке служили. Наш комдив Павлов знаешь как Симбуховского любит? Подошел он к столу, склонился над картой и говорит: «Вот оно Дубно, рядом, рукой подать, а взять не можем. Нужно не в лоб наступать. Зря я вас на Панталию погнал. Надо в обход идти. 29-й пойдет первым. Полк геройский — ему и идти первым, но не прямо на Дубно, а в обход, на Млынов, на Хору-пань, а оттуда к северо-западной окраине Дубно. И в город! Но учтите, разведка доложила, что по восточной окраине Хорупани немцы успели укрепиться. Надо ворваться в траншеи, уничтожить все, что там есть, пробить ворота и прорваться на Дубно. Надо немцев врасплох взять. За 29-м пойдет танковая бригада и 33-й полк, ваш полк, Мизерский. Вот такая задача». Этот разговор я слышал. Думаю, пока полк в этот рейд пойдет, тебе надо здесь побыть. Не лезть туда, в пекло. Да и не весь полк пойдет — комдив предупредил, чтобы тылы с собой не тащили. Так что половина полка здесь останется.
— Товарищ майор, Антон Максимыч, — взмолился я, — ну как же я могу здесь оставаться, когда полк на такую операцию пойдет? Разрешите с полком.
— Я бы этого никогда не разрешил, но… но раз вы сами так хотите, идите. Я. бы не советовал. Но дело ваше, лейтенант. — У Антона Максимовича даже тон изменился. Официальным стал, етрогим. Надо сказать, что мое участие в рейдах полка по тылам противника не входило в мои служебные обязанности. Меня за это даже ругало мое начальство. Но и награждали, как мало кого из оперуполномоченных.
Свою работу я вполне освоил. Были у меня в полку люди, которым я верил и которые мне помогали, докладывали, если что-то замечали подозрительное, неладное. Было в полку человек десять моей агентуры. Я сам предлагал сотрудничество. Вербовок на основе какого-либо «компромата» у меня не было. Помогали добровольно и бескорыстно. Какого-либо денежного фонда для агентурной работы я не имел.
В нашем гвардейском полку боевой дух был на высоте. Случаев дезертирства, перехода на сторону врага за время моей службы с 1943 года не было. Один раз только пришлось вести «воспитательную беседу» с одним казаком, допустившим «членовредительство», в это понятие входило и заражение «нехорошими» болезнями.
Вообще же «аморальным» поведением (в частности, пьянками) занимался замполит полка, это была его работа. Вела следствие и оформляла дела в трибунал прокуратура. Помню в дивизии единственный случай расстрела дезертира по приговору военного трибунала.
Пленными же занимался разведотдел.
— Разрешите ехать?
— Поезжайте.
Я вышел из комнаты, в соседней хате нашел Николая.
— Кончай ночевать, Коля, едем в полк, седлай.
— Может, здесь переночуем, товарищ начальник, а завтра бы утречком…
— Некогда ночевать. Поехали.
Николай, что-то ворча себе под нос, вышел из хаты седлать коней. А я уже решил, что пойду с полком, но Николая в Дубно не возьму. Пусть с лошадьми остается с тылами. А я найду как передвигаться.
В полк мы приехали уже затемно. В большой хате, где размещался штаб, Симбуховский заканчивал рассказ офицерам о встрече с комдивом, о поставленной задаче, о том, как высоко тот ценит наш полк.
Вскоре эскадроны, построившись, вытянулись по улице. Сразу стало видно, как велики были потери. Взводы стали такими короткими, словно это не взводы* а отделения. Ну какой же это взвод, если в нем людей полтора десятка? А в хозвзводе лошадей прибавилось. Хозяев-то нет. Убиты или ранены. Все последние бои в пешем строю воевали, как пехота.
— Сади-и-ись!
Застоявшиеся кони, прося повод, перебирали ногами, переступали с правой на левую. Колонна двинулась, застучали колеса повозок по булыжнику.
В стороне Дубно и Панталии время от времени взлетали осветительные ракеты, раздавались короткие пулеметные и автоматные очереди, это так, на всякий случай немецкое охранение себя подбадривало. Обычная их тактика.
Пошли по дороге Дубно — Луцк, но скоро с нее свернули, прошли близ большого села Иванне, здесь должны были остаться тылы полка. Попрощался с Николаем, отдал ему повод своего коня и, пробежав немного, догнал повозку артиллеристов, присел с края.
— Что, товарищ лейтенант, пешком? — спросил ездовой. — А не секрет, за нами-то кто пойдет? Войдем в прорыв, а немцы закроют дырку, и останемся одни, а?
— Не должно быть так, не должно. Комдив приказал
33-му вслед за нами идти.
— 33-му? А он сможет? Чего-то частенько у них не получается, такая молва ходит.
Немцы обстреливали из-за насыпи шоссе и мост через ручей. Но огонь был не прицельным, так, на всякий случай, чтобы мы знали, что по шоссе идти не стоит. Но наши танкисты решили по-другому. На большой скорости, отважно открыв огонь вдоль шоссе, выскочили два легких танка. Глухой удар пушки откуда-то сбоку, и передний танк, вильнув, сошел с шоссе и упал боком в кювет, задымив черными густыми клубами.
Второй танк, проскочив вперед, остановился и… тут же его башня, словно игрушечная, слетела в болото. Корпус без башни замер на секунду, и — столб огня. Ветерок погнал по болоту в нашу сторону густой, маслянистый дым…
В километре от нас ряд домиков, за желтеющими зарослями камыша на болоте — красные кирпичные стены и занесенная снегом крыша какого-то замка. Дубно. А перед ним по обе стороны шоссе село Панталия. Название красивое. И вот в сторону той Панталии, развернувшись цепью, двинулись наши эскадроны. По болоту, по снеговой каше пополам с водой. Как только с окраиной Панталии сблизилась казачья цепь, перед ней, сзади и в ней стали густо рваться мины. Тут же застучали пулеметы. Цепь залегла. Казаки лежали не поднимая головы, и невольно я ощутил, как под живот, под грудь подбирается ледяная каша. До сердца.
Непрерывный обстрел не дал казакам подняться до вечера, пока не стемнело. Все болото было изрыто воронками так, словно его черт пахал. А в воронках и среди них — тела убитых и раненых…
Из моего дневника:
«8 февраля. Перед Дубно осталось небольшое село Пан-талия. Взяло много жизней.
9 февраля. Бой за Панталию и подступы к Дубно.
10 февраля. Продолжаем бой за подступы к Дубно».
Взять Панталию не удалось. Командир дивизии приказал прекратить наступление, отвести полк, привести его в порядок. Затемно, кто остался жив, стали осторожно отходить по два, по три человека, ползком, замирая, как только над головой повисали осветительные ракеты, шипевшие и ронявшие горящие капли на перепаханное болото.
На подступах к Панталии, у позиций противника оставались лишь воронки от мин да незахороненные тела убитых казаков, которым суждено было погибнуть здесь, на залитом ледяной водой и изрытом воронками болоте около незнакомого села с таким красивым названием.
На следующее утро связной из штаба полка сообщил, что меня вызывает в штаб дивизии Братенков. Отрываться от полка в такой обстановке, когда не поймешь, где немцы, где наши, — удовольствие невеликое, скажем прямо. Но приказ есть приказ. Поехали мы с Николаем назад в Черешнивку. Там оставался штаб дивизии.
— Ну, живы-здоровы? Слава Богу] — встретил меня Братенков. — А то уж какой день ни слуху ни духу, думаю, где это вы, живы ли…
— Так обстановку-то вы знаете, товарищ майор, как тут о себе дать знать?
— Да, конечно, знаю. Нелегко нашим полкам. Потери большие. Но и немцам дали жару… А вас я вот зачем вызвал… Впрочем, давай так, лейтенант, если не возражаешь. У нас пока тихо. Тыл. Давай-ка иди, тут у хозяев банька во дворе есть. Мы сегодня все помылись. Рай. Потом пообедаем, и отдохнете немного. А то полку задачка предстоит… Но об этом потом. Договорились?
Ну неужели я мог возразить? Неправду говорят, что на войне, в боях, в этом аду кромешном, не бывает рая. А разве не рай после стольких суток непрерывных боев, без отдыха, без сна, — а какой сон чуть ли не на ходу или в какой-нибудь наполовину разбитой хатенке, на охапке соломы, в лучшем случае вполглаза — в тылу ведь не в своем, а у противника, и, конечно, не раздеваясь. Разве не рай после всего этого снять далеко не первой свежести белье, поддать ковшичком на раскаленные камни в баньке, пусть по-черному топленной, и ощутить жгущее, обволакивающее объятие пара? И такая сладость разливалась по всему телу… Разве не рай?
Через час мы с Николаем, чистые до неприличия, побритые, предстали перед Братенковым.
— Так вот, Горбунов, — обратился Братенков к Николаю, — устраивайся тут с нашими казачками и коней пристрой. Ни сегодня, ни завтра вы никуда не поедете. Полк будет решать одну задачу, и, пока ее не решит, вы со своим начальником здесь побудете. Ясно?
— Ясно, товарищ майор. Разрешите идти? Николай вышел, а я, естественно, с недоумением посмотрел на Братенкова. Что за задачка?
— Дело вот в чем, — Антон Максимович повернулся ко мне, — Дубно мы в лоб не взяли. Не вышло.
— Жаль людей, столько погибло. Чтоб эта Панталия провалилась…
— Панталия, другая ли какая деревня, не их вина. Силы здесь у немцев есть, да и понимают они, — что терять Дубно им никак нельзя. Их армии в котле: Кор-сунь! Вот в чем дело. Что придется отступать, их командование понимает, раз мы пошли на запад — не остановимся, пока до Берлина не дойдем. Но здесь они будут цепляться. Комдиву звонил по телефону комкор Соколов, страсть как ругался, что Дубно с ходу не взяли. На него ведь и армия и фронт жмут. Комдив сегодня вызвал и Симбуховского, и командира 33-го полка Мизерского, я был при этом разговоре. Посмотрел комдив на Симбуховского, помолчал, вздохнул тяжело и говорит:
— Ну, Вася, что делать будем? Когда Дубно возьмем?
— Вот так прямо и сказал: «Вася»?
— Да. Они ведь давно знакомы. Вместе на Дальнем Востоке служили. Наш комдив Павлов знаешь как Симбуховского любит? Подошел он к столу, склонился над картой и говорит: «Вот оно Дубно, рядом, рукой подать, а взять не можем. Нужно не в лоб наступать. Зря я вас на Панталию погнал. Надо в обход идти. 29-й пойдет первым. Полк геройский — ему и идти первым, но не прямо на Дубно, а в обход, на Млынов, на Хору-пань, а оттуда к северо-западной окраине Дубно. И в город! Но учтите, разведка доложила, что по восточной окраине Хорупани немцы успели укрепиться. Надо ворваться в траншеи, уничтожить все, что там есть, пробить ворота и прорваться на Дубно. Надо немцев врасплох взять. За 29-м пойдет танковая бригада и 33-й полк, ваш полк, Мизерский. Вот такая задача». Этот разговор я слышал. Думаю, пока полк в этот рейд пойдет, тебе надо здесь побыть. Не лезть туда, в пекло. Да и не весь полк пойдет — комдив предупредил, чтобы тылы с собой не тащили. Так что половина полка здесь останется.
— Товарищ майор, Антон Максимыч, — взмолился я, — ну как же я могу здесь оставаться, когда полк на такую операцию пойдет? Разрешите с полком.
— Я бы этого никогда не разрешил, но… но раз вы сами так хотите, идите. Я. бы не советовал. Но дело ваше, лейтенант. — У Антона Максимовича даже тон изменился. Официальным стал, етрогим. Надо сказать, что мое участие в рейдах полка по тылам противника не входило в мои служебные обязанности. Меня за это даже ругало мое начальство. Но и награждали, как мало кого из оперуполномоченных.
Свою работу я вполне освоил. Были у меня в полку люди, которым я верил и которые мне помогали, докладывали, если что-то замечали подозрительное, неладное. Было в полку человек десять моей агентуры. Я сам предлагал сотрудничество. Вербовок на основе какого-либо «компромата» у меня не было. Помогали добровольно и бескорыстно. Какого-либо денежного фонда для агентурной работы я не имел.
В нашем гвардейском полку боевой дух был на высоте. Случаев дезертирства, перехода на сторону врага за время моей службы с 1943 года не было. Один раз только пришлось вести «воспитательную беседу» с одним казаком, допустившим «членовредительство», в это понятие входило и заражение «нехорошими» болезнями.
Вообще же «аморальным» поведением (в частности, пьянками) занимался замполит полка, это была его работа. Вела следствие и оформляла дела в трибунал прокуратура. Помню в дивизии единственный случай расстрела дезертира по приговору военного трибунала.
Пленными же занимался разведотдел.
— Разрешите ехать?
— Поезжайте.
Я вышел из комнаты, в соседней хате нашел Николая.
— Кончай ночевать, Коля, едем в полк, седлай.
— Может, здесь переночуем, товарищ начальник, а завтра бы утречком…
— Некогда ночевать. Поехали.
Николай, что-то ворча себе под нос, вышел из хаты седлать коней. А я уже решил, что пойду с полком, но Николая в Дубно не возьму. Пусть с лошадьми остается с тылами. А я найду как передвигаться.
В полк мы приехали уже затемно. В большой хате, где размещался штаб, Симбуховский заканчивал рассказ офицерам о встрече с комдивом, о поставленной задаче, о том, как высоко тот ценит наш полк.
Вскоре эскадроны, построившись, вытянулись по улице. Сразу стало видно, как велики были потери. Взводы стали такими короткими, словно это не взводы* а отделения. Ну какой же это взвод, если в нем людей полтора десятка? А в хозвзводе лошадей прибавилось. Хозяев-то нет. Убиты или ранены. Все последние бои в пешем строю воевали, как пехота.
— Сади-и-ись!
Застоявшиеся кони, прося повод, перебирали ногами, переступали с правой на левую. Колонна двинулась, застучали колеса повозок по булыжнику.
В стороне Дубно и Панталии время от времени взлетали осветительные ракеты, раздавались короткие пулеметные и автоматные очереди, это так, на всякий случай немецкое охранение себя подбадривало. Обычная их тактика.
Пошли по дороге Дубно — Луцк, но скоро с нее свернули, прошли близ большого села Иванне, здесь должны были остаться тылы полка. Попрощался с Николаем, отдал ему повод своего коня и, пробежав немного, догнал повозку артиллеристов, присел с края.
— Что, товарищ лейтенант, пешком? — спросил ездовой. — А не секрет, за нами-то кто пойдет? Войдем в прорыв, а немцы закроют дырку, и останемся одни, а?
— Не должно быть так, не должно. Комдив приказал
33-му вслед за нами идти.
— 33-му? А он сможет? Чего-то частенько у них не получается, такая молва ходит.