Другой прародитель современных бордер-колли, Старина Кеп, появившийся на свет в начале 1900-х в питомнике Джеймса Скотта, отличался более мягким характером. Возможно, благодаря ему несколько смягчился характер других представителей этой породы, если судить хотя бы по некоторым из них.
«В наше время, – пишет Ларсон, – среди бордер-колли нет ни одной собаки, в жилах которой не текла бы кровь этих двух знаменитостей».
Как бы отреагировал Старина Хемп, если бы некий средних лет субъект с совком в руке приказал ему оставаться во дворе? Всякий раз, когда Девон бунтовал, в памяти моей всплывали имена этих двух собак. Как бы поступил Старина Кеп? Если эти собаки предки Девона, может быть, в нем оживают отголоски их характеров?
А я тем временем укрепил все слабые штакетины в своем заборе. Девон нашел сперва одну такую, потом еще одну и наконец чуть ли не дюжину. Все их я прибил, пока лабрадоры во дворе дремали. Девон провожал взглядом каждый гвоздь, каждый взмах молотка.
«Фиг тебе! – сказал я, постукивая молотком. – Теперь тебе из этого двора не выбраться».
Девон поднимал голову всякий раз, когда я заговаривал с ним. Естественное поведение для бордер-колли, но мне почему-то всегда казалось, что он внимательно меня слушает. Да я и сам чувствовал, что именно беседую с собакой.
Укрепив забор, мы с Джулиусом и Стэнли отправились на прогулку. А когда вернулись, Девон поджидал нас на газоне перед домом. Позже я определил, что он научился открывать внутреннюю сетчатую калитку левой лапой.
Если я оставлял его в доме, то потом обнаруживал другие доказательства того, что мой авторитет для него ровным счетом ничего не значил. Шкафы распахнуты, вся обувь собрана в одну большую кучу, батоны прямо в упаковке почему-то разложены на кровати. Ничто, впрочем, не повреждено, просто мне оставлено сообщение: «Поплатишься, если бросишь меня одного». Пес никогда не уставал это повторять.
Пару раз, давая понять на что он способен, Девон перепрыгивал через забор, когда я уходил, и встречал меня потом, сидя на тротуаре. О том, какой он великолепный спортсмен, мне рассказал сосед, случайно оказавшийся свидетелем прыжка.
По прошествии нескольких недель я, наконец-то, уразумел – при всей моей тупости, но я ведь происхожу не от Старины Хемпа, – что он найдет способ удрать со двора, как только ему этого захочется. Помешать ему могло единственно его собственное нежелание.
Он был такой же отчаянный бунтарь, как генерал Ли, командовавший армией южан, и такой же упрямый. Но генералу Ли противостояла мощная армия северян, которой, в конце концов, он вынужден был сдаться. А Девону противостоял только я.
IV
V
«В наше время, – пишет Ларсон, – среди бордер-колли нет ни одной собаки, в жилах которой не текла бы кровь этих двух знаменитостей».
Как бы отреагировал Старина Хемп, если бы некий средних лет субъект с совком в руке приказал ему оставаться во дворе? Всякий раз, когда Девон бунтовал, в памяти моей всплывали имена этих двух собак. Как бы поступил Старина Кеп? Если эти собаки предки Девона, может быть, в нем оживают отголоски их характеров?
А я тем временем укрепил все слабые штакетины в своем заборе. Девон нашел сперва одну такую, потом еще одну и наконец чуть ли не дюжину. Все их я прибил, пока лабрадоры во дворе дремали. Девон провожал взглядом каждый гвоздь, каждый взмах молотка.
«Фиг тебе! – сказал я, постукивая молотком. – Теперь тебе из этого двора не выбраться».
Девон поднимал голову всякий раз, когда я заговаривал с ним. Естественное поведение для бордер-колли, но мне почему-то всегда казалось, что он внимательно меня слушает. Да я и сам чувствовал, что именно беседую с собакой.
Укрепив забор, мы с Джулиусом и Стэнли отправились на прогулку. А когда вернулись, Девон поджидал нас на газоне перед домом. Позже я определил, что он научился открывать внутреннюю сетчатую калитку левой лапой.
***
Постепенно я начал осознавать, что между мной и Девоном назревает крупный личностный конфликт – столкновение его и моей воли, его и моей хитрости. Удручало, что лишь один из нас двоих понимал, какую неприятную и затяжную форму такой конфликт может приобрести. Перепробовав все штакетины, Девон начал рыть ходы под забором. Поразительно, как быстро он умудрялся вырыть огромную яму.Если я оставлял его в доме, то потом обнаруживал другие доказательства того, что мой авторитет для него ровным счетом ничего не значил. Шкафы распахнуты, вся обувь собрана в одну большую кучу, батоны прямо в упаковке почему-то разложены на кровати. Ничто, впрочем, не повреждено, просто мне оставлено сообщение: «Поплатишься, если бросишь меня одного». Пес никогда не уставал это повторять.
Пару раз, давая понять на что он способен, Девон перепрыгивал через забор, когда я уходил, и встречал меня потом, сидя на тротуаре. О том, какой он великолепный спортсмен, мне рассказал сосед, случайно оказавшийся свидетелем прыжка.
По прошествии нескольких недель я, наконец-то, уразумел – при всей моей тупости, но я ведь происхожу не от Старины Хемпа, – что он найдет способ удрать со двора, как только ему этого захочется. Помешать ему могло единственно его собственное нежелание.
Он был такой же отчаянный бунтарь, как генерал Ли, командовавший армией южан, и такой же упрямый. Но генералу Ли противостояла мощная армия северян, которой, в конце концов, он вынужден был сдаться. А Девону противостоял только я.
IV
Первые шаги по приручению
Если бы вам пришло в голову зарисовать траекторию нашей прогулки с Джулиусом и Стэнли, то вы бы начертили длинные линии, проходящие в основном по тротуару. Одна из них – это мой путь: я брел, засунув руки в карманы, обдумывая очередную статью или книгу, которую в эти дни писал. Вторая – путь Джулиуса – прямая с ответвлениями: он время от времени отвлекался, чтобы обнюхать какой-нибудь кустик или другой, столь же заманчивый объект. На линии Стэнли видны регулярно повторяющиеся зубцы. Это он всякий раз с восторгом мчался за мячом, который я ему кидал, но в остальное время тоже придерживался тротуара.
Траектория Девона напоминала схему какой-нибудь сложной игры Национальной футбольной лиги, с бесчисленными кругами и стрелками, направленными в самые разные стороны. Сначала он бежал передо мной, но недолго, потом обегал меня несколько раз и куда-нибудь устремлялся. Все подъездные дорожки и все тропинки он должен был обследовать, проверить каждый куст, как будто в поисках отбившейся от стада овцы. Он не мог идти спокойно рядом со мной – то убегал, то возвращался большими прыжками. Сначала я все время кричал ему: «ко мне!», «жди!». Но вскоре я понял, что в сущности он меня «пасет», ни на минуту не выпуская из виду. Он никогда не убегал слишком далеко, но никогда и не останавливался, все время куда-то мчался, тяжело дыша, точно кто-то его гнал.
Смесь маниакальной устремленности и паники читалась во взгляде Девона, такие белые от ужаса глаза можно увидеть в кинофильме у лошади, наткнувшейся вдруг на гремучую змею.
В моей наскоро вырабатываемой стратегии (ее цель – установить между нами связь, которая позволила бы мне приступить к настоящей дрессировке) определенная роль отводилась и щетке. Я где-то прочел, что бордер-колли любят, когда их расчесывают.
Однажды утром, пока лабрадоры, удобно устроившись во дворе, наслаждались своей сдобренной арахисовым маслом жвачкой, мы с Девоном отправились в соседний парк. Нашли скамейку в укромном уголке – ни детей, ни других собак, ничего, что бы нас отвлекало. Я предложил Девону печенье, но он отказался. Тогда я сел на скамейку, достал из кармана щетку с металлическими зубьями и внимательно его оглядел. Потом нагнулся и стал водить щеткой по его спине, по ляжкам, по груди. Казалось, он почти расслабился. Хвост его медленно задвигался. Впервые мне послышалось что-то похожее на вздох удовлетворения. Девону понравилось моя забота о нем.
Я получил доказательство, что мой пес вовсе не дикое существо, напротив, в этом клубке нервов и неистощимой энергии таится ласковая нежная душа. Уже через пару дней он, после расчесывания, положил мне лапы на плечи, как бы обнял меня. Я в ответ обнял его: «Все хорошо, приятель». И повторял это снова и снова, в надежде, что повторение заставит его поверить мне. «Все теперь хорошо!»
Вскоре уже можно было сказать: «Девон, пошли расчесываться». Он бросал взгляд на щетку и устремлялся к задней двери, отлично понимая, куда мы собрались идти.
По пути в парк – я обратил на это внимание – он теперь не кружил, не носился, никого не «пас», а шел рядом со мной. Было видно, как он собой доволен, возможно потому, что нашел, наконец, способ подобраться к хозяину.
В такие моменты я явственно ощущал, как в нас пробивались первые ростки привязанности друг к другу. Девон чувствовал мою заботу и ценил ее. Я же, который имел бы пятнадцать детей, если бы позволяло здоровье (и если бы женился на богатой наследнице), любил о ком-нибудь заботиться.
Джулиус и Стэнли теперь по большей части заботились о себе сами. С ними уже не требовалось постоянно заниматься. А Девон нуждался во мне, и я был готов приложить все силы, чтоб вытащить его из мрака, в который он угодил.
Но не мог же я целыми днями поглаживать его щеткой. На очереди был следующий этап кампании за его доверие. Я начал хвалить Девона буквально за все: вот он прошел рядом со мной хоть десять шагов; съел свою порцию и не полез в миски лабрадоров; подошел сразу, услышав мой зов; наконец, просто спокойно сидел. «Хорошая собака, Девон, хорошая собака!» – звучало как заклинание.
Вроде бы и нет нужды повторять одно и то же сто раз такой умной собаке, но два дня непрерывных похвал сотворили чудо. Его уши приподнялись, грудь распрямилась, еще недавно такой сгорбленный и жалкий он вдруг как бы подрос, теперь кончик его пушистого хвоста смотрел вверх.
Щетка тоже сделала свое дело – черная шерсть Девона так и лоснилась. В глазах заблестели первые озорные искорки. Выглядел он великолепно. Это была просто изумительная собака. Меня нисколько не удивляло, что теперь, когда мы гуляли, из проезжавших мимо нас машин стали высовываться люди, чтобы полюбоваться Девоном, как раньше лабрадорами.
Он, наверное, никогда не получал того, что Джулиус и Стэнли принимали как должное, а именно – внимания, признания достоинств и дружеского общения. Может быть, нам удалось сделать первый шаг к взаимному доверию.
В нем были очень сильны инстинкты охотничьей и пастушьей собаки, унаследованные от Старины Хемпа. Когда по улице мимо нас проезжал грузовик или иной грохочущий автомобиль, Девон кидался вслед, едва не вырывая поводок из моей руки, и тащил меня за собой, буквально полузадушенный ошейником. Именно крупные и шумные машины особенно его привлекали; мусоровозы, например, были совершенно непреодолимым соблазном.
Дрессировать и одновременно понемногу завоевывать доверие Девона оказалось для меня очень увлекательным занятием. Он жаждал работы. Но какая могла быть здесь в пригороде работа для пастушьей собаки? Не мог же я позволить ему гоняться за всем, что привлекло внимание.
Всякий раз, как он рвался вслед за машиной, я громко кричал и бросал на тротуар совок (Ральф сказал мне, что собаки ненавидят звук, издаваемый металлическими предметами), стараясь произвести как можно больше шума. Спектакль назывался «я – медведь!» Нечто подобное следует проделать с каждой собакой хотя бы один раз в жизни; есть, впрочем, и такие, которым одного раза мало. Голосом и всем своим видом я давал Девону понять, что сильнее его, что на свете есть вещи важнее его пастушьего инстинкта.
Раз или два мне пришлось его даже стукнуть. Это был один из тех случаев, когда в борьбе с собакой нельзя проиграть. Я не бью собак, но с Девоном, вынужденный преодолевать его нежелание со мной считаться, действительно вел отчаянную борьбу. Другим поводом к войне была необходимость добиться послушания. От этого зависела его жизнь, а также возможность остаться с нами, войти в нашу семью.
По многим спорным пунктам компромисс был достижим, но только не в том, что касалось его привычки гоняться на улице за машинами. Проиграв, я был бы вынужден позвонить Дин и вернуть ей собаку или же найти через интернет какого-нибудь владельца ранчо с отарой овец, нуждающегося в овчарке.
Да и вообще нам следовало стремиться к взаимопониманию. Мы могли стать большими друзьями (он даже мог бы предположить, что я его вконец избалую), но наша дружба отнюдь не предполагала равенства. Как родитель времен бэби-бума, да еще из городка, для жителей которого актуален лозунг «все лучшее – детям», я достаточно нагляделся на людей, не умеющих сказать «нет» своим деткам и своим собакам.
В основе правильных взаимоотношений с любой собакой лежит выстроенная схема доминирования. Они стайные животные. Вы должны помочь своей собаке определить ее место в иерархии семьи, нельзя допустить, чтобы она стала номером первым. Не сумев утвердить свое первенство, вы ничуть не облегчите жизнь собаке, а только запутаете ее, разочаруете и превратите в неуправляемое существо.
Возраст Девона, а ему было уже два года, сильно затруднял мою задачу. Для бордер-колли, как и предупредила меня Дин, это пора юношества, самый пик; в лучшем случае – период испытаний и борьбы. Как нужно себя вести – этому учат щенков. Девона даже кастрировали поздно, всего за несколько недель до того, как Дин отправила его на восток. Что же до обучения, то, видимо, оно сводилось к оттачиванию тех самых инстинктов, которые я теперь пытался взять под контроль.
У меня были опасения, что Джулиуса и Стэнли эти мои шумные сражения с Девоном совсем собьют с толку и запугают. С лабрадорами ничего подобного не произошло, хотя теперь они не всегда могли понять, сержусь ли я, расстраиваюсь из-за Девона или из-за их собственного поведения, которое, вообще говоря, было безупречным. Вдобавок они ощущали мое внутреннее напряжение. Когда я кричал и бросал вслед Девону его строгий ошейник (еще один «металлический» звук!), лабрадоры припадали к земле, прижав уши и постукивая хвостами, не зная, как реагировать. Они нервничали: слишком много крика, слишком много шума…
К счастью, мы нашли, пусть не совсем обычное, но остроумное решение такой проблемы, как необходимость работы для Девона.
Парк, куда мы отправлялись со щеткой для утреннего туалета, был обнесен оградой, а к ней примыкала улица с мало интенсивным движением. Мы занимали позицию метрах в ста от ограды и ждали. Заслышав звук приближающейся машины, Девон прижимался к земле в характерной позе овчарки, и устремлял на меня взгляд – ждал сигнала. Не знаю, какая команда поднимала в свое время Старину Кепа, а я, как только машина показывалась, кричал: «Хватай ее, Дев!» Важно было вложить в короткую команду весь свой пыл, иначе Девон мог и не почувствовать, что он действительно нужен. Он стрелой летел к ограде, потом мчался вдоль ее наперегонки с машиной.
Высокая металлическая ограда тянулась параллельно улице метров на сто. Девон, оглушительно лая, добегал до ее конца и, описав большую дугу, возвращался ко мне. Ничто не могло удержать или отвлечь его на этом пути. Он не желал останавливаться, хотя под конец бежал уже из последних сил, высунув язык.
После доброго десятка таких пробежек шерсть вокруг его пасти была облеплена слюной, а грудь тяжело вздымалась. Однако он прямо-таки улыбался удовлетворенно и успокоено, как бы впадая в своего рода транс. И даже подремывал потом в нашем внутреннем дворике на весеннем солнышке, как это делали лабрадоры.
Водители машин, городские рабочие, дети, владельцы других собак подходили взглянуть на него. Иногда по вечерам возле нас собиралась целая стайка ребятишек «поглядеть на собаку, которая так быстро бегает». Один из них предложил для него даже новую кличку – «Быстрый» – а для проверки его достижений принес секундомер.
Джулиус и Стэнли с удовольствием нас сопровождали. По пути они все обнюхивали, пользовались случаем лизнуть подвернувшихся детишек, получали в ответ дружеские похлопывания и объятия, а потом дремали, растянувшись на траве, и клонившееся к закату солнце грело их белые спины. Стэнли не видел повода куда-нибудь бросаться, если туда не летел мяч. Джулиус вообще никогда не находил для этого достойного повода.
Однако Девон сразу оценил наше новое занятие и полюбил его, как любил всякую работу. Оставаясь внутри ограды, он мог вполне удовлетворять свои пастушьи инстинкты, не подвергая опасности никого, в том числе и себя. Я же получил возможность лишний раз убедиться, насколько он умен.
Пес моментально сообразил, что гоняться за своей «добычей» он может здесь, в парке, и нигде больше. А раз так – нигде больше он уже и не пытался.
Эта «работа» ознаменовала прорыв в наших отношениях. Она укрепляла уже возникшую между нами связь тем, что Девон реагировал на мои, хоть и неумелые, но оказавшиеся вполне эффективными сигналы. Она давала выход его огромной, потенциально взрывной энергии. Было изобретено нечто новое – «работа» для пастушьей собаки в городских условиях. Конечно, это не для обложек журналов, посвященных бордер-колли, не для канала Дискавери. Но главное – это срабатывало.
Владельцы питомников бордер-колли постоянно жалуются на чрезмерное одомашнивание этих собак, вытравливающее рабочие качества, за которые их всегда ценили. Мне не хотелось быть в этом повинным; я стремился найти для такой собаки целый ряд дел, способных без всяких овец удовлетворять ее инстинкты.
Правда, для этого требовалось много времени и сил, а вот их как раз могло не хватить. Девон пробыл у нас всего одну неделю, а я уже был совершенно измотан, – гулять приходилось в четыре раза больше и в темпе, впятеро более быстром, чем до его появления. Установившееся между моей работой, моими лабрадорами и всем моим бытом равновесие было нарушено. Мне бы следовало уделять внимание дрессировке Девона, я по сути к ней еще и не приступал. Вообще у меня не было уверенности, что эта собака именно для нас, что она будет счастлива здесь, наконец, что сам я соответствую стоящей передо мной задаче.
Два прожитых года превратили Девона в неудачника с издерганными нервами. Сколько времени потребуется ему на восстановление? Да и возможно ли оно?
Пришло время отправляться в горы, в мою хижину, где собаки и впрямь смогут пожить на свободе: Джулиус получит шанс подняться на новую ступень в своем собачьем дзен-созерцании, Стэнли в безудержном веселье станет бросаться за мячом в озеро или в ручей. Там мы, все четверо, насладимся жизнью в своей мужской компании.
Перед дальней дорогой я отправился с Девоном на своем стареньком джипе в ближайший торговый центр за продуктами: следовало купить хлеба, молока и сэндвичей, чтобы потом позавтракать на автомобильной стоянке, не оставляя собак в раскаленной на солнце машине.
Девону понравилось, высунув голову из окна, следить за покупателями, входившими или выходившими из магазина. Да и нюх его не подвел; спустя пару часов, я обнаружил, что он сумел-таки добраться до бумажного пакета, лежавшего на переднем сиденье, и утащить из сэндвича ветчину. Впрочем, сыр и хлеб он оставил.
Траектория Девона напоминала схему какой-нибудь сложной игры Национальной футбольной лиги, с бесчисленными кругами и стрелками, направленными в самые разные стороны. Сначала он бежал передо мной, но недолго, потом обегал меня несколько раз и куда-нибудь устремлялся. Все подъездные дорожки и все тропинки он должен был обследовать, проверить каждый куст, как будто в поисках отбившейся от стада овцы. Он не мог идти спокойно рядом со мной – то убегал, то возвращался большими прыжками. Сначала я все время кричал ему: «ко мне!», «жди!». Но вскоре я понял, что в сущности он меня «пасет», ни на минуту не выпуская из виду. Он никогда не убегал слишком далеко, но никогда и не останавливался, все время куда-то мчался, тяжело дыша, точно кто-то его гнал.
Смесь маниакальной устремленности и паники читалась во взгляде Девона, такие белые от ужаса глаза можно увидеть в кинофильме у лошади, наткнувшейся вдруг на гремучую змею.
В моей наскоро вырабатываемой стратегии (ее цель – установить между нами связь, которая позволила бы мне приступить к настоящей дрессировке) определенная роль отводилась и щетке. Я где-то прочел, что бордер-колли любят, когда их расчесывают.
Однажды утром, пока лабрадоры, удобно устроившись во дворе, наслаждались своей сдобренной арахисовым маслом жвачкой, мы с Девоном отправились в соседний парк. Нашли скамейку в укромном уголке – ни детей, ни других собак, ничего, что бы нас отвлекало. Я предложил Девону печенье, но он отказался. Тогда я сел на скамейку, достал из кармана щетку с металлическими зубьями и внимательно его оглядел. Потом нагнулся и стал водить щеткой по его спине, по ляжкам, по груди. Казалось, он почти расслабился. Хвост его медленно задвигался. Впервые мне послышалось что-то похожее на вздох удовлетворения. Девону понравилось моя забота о нем.
Я получил доказательство, что мой пес вовсе не дикое существо, напротив, в этом клубке нервов и неистощимой энергии таится ласковая нежная душа. Уже через пару дней он, после расчесывания, положил мне лапы на плечи, как бы обнял меня. Я в ответ обнял его: «Все хорошо, приятель». И повторял это снова и снова, в надежде, что повторение заставит его поверить мне. «Все теперь хорошо!»
Вскоре уже можно было сказать: «Девон, пошли расчесываться». Он бросал взгляд на щетку и устремлялся к задней двери, отлично понимая, куда мы собрались идти.
По пути в парк – я обратил на это внимание – он теперь не кружил, не носился, никого не «пас», а шел рядом со мной. Было видно, как он собой доволен, возможно потому, что нашел, наконец, способ подобраться к хозяину.
В такие моменты я явственно ощущал, как в нас пробивались первые ростки привязанности друг к другу. Девон чувствовал мою заботу и ценил ее. Я же, который имел бы пятнадцать детей, если бы позволяло здоровье (и если бы женился на богатой наследнице), любил о ком-нибудь заботиться.
Джулиус и Стэнли теперь по большей части заботились о себе сами. С ними уже не требовалось постоянно заниматься. А Девон нуждался во мне, и я был готов приложить все силы, чтоб вытащить его из мрака, в который он угодил.
Но не мог же я целыми днями поглаживать его щеткой. На очереди был следующий этап кампании за его доверие. Я начал хвалить Девона буквально за все: вот он прошел рядом со мной хоть десять шагов; съел свою порцию и не полез в миски лабрадоров; подошел сразу, услышав мой зов; наконец, просто спокойно сидел. «Хорошая собака, Девон, хорошая собака!» – звучало как заклинание.
Вроде бы и нет нужды повторять одно и то же сто раз такой умной собаке, но два дня непрерывных похвал сотворили чудо. Его уши приподнялись, грудь распрямилась, еще недавно такой сгорбленный и жалкий он вдруг как бы подрос, теперь кончик его пушистого хвоста смотрел вверх.
Щетка тоже сделала свое дело – черная шерсть Девона так и лоснилась. В глазах заблестели первые озорные искорки. Выглядел он великолепно. Это была просто изумительная собака. Меня нисколько не удивляло, что теперь, когда мы гуляли, из проезжавших мимо нас машин стали высовываться люди, чтобы полюбоваться Девоном, как раньше лабрадорами.
Он, наверное, никогда не получал того, что Джулиус и Стэнли принимали как должное, а именно – внимания, признания достоинств и дружеского общения. Может быть, нам удалось сделать первый шаг к взаимному доверию.
***
Больше всего на свете бордер-колли ненавидят вынужденное безделье. Им нужно бегать, рыть ямы, пробовать на зуб что ни попадя, все видеть и все знать. Они умны, но если их ничем не занимать, изобретают себе отнюдь не безобидные развлечения. Девон уже научился открывать почти все шкафы и двери, мог вырыть большую яму всего за несколько минут. Если он не находил себе дела по вкусу, то начинал нервничать и раздражаться, а вслед за ним в такое же состояние впадала и моя жена.В нем были очень сильны инстинкты охотничьей и пастушьей собаки, унаследованные от Старины Хемпа. Когда по улице мимо нас проезжал грузовик или иной грохочущий автомобиль, Девон кидался вслед, едва не вырывая поводок из моей руки, и тащил меня за собой, буквально полузадушенный ошейником. Именно крупные и шумные машины особенно его привлекали; мусоровозы, например, были совершенно непреодолимым соблазном.
Дрессировать и одновременно понемногу завоевывать доверие Девона оказалось для меня очень увлекательным занятием. Он жаждал работы. Но какая могла быть здесь в пригороде работа для пастушьей собаки? Не мог же я позволить ему гоняться за всем, что привлекло внимание.
Всякий раз, как он рвался вслед за машиной, я громко кричал и бросал на тротуар совок (Ральф сказал мне, что собаки ненавидят звук, издаваемый металлическими предметами), стараясь произвести как можно больше шума. Спектакль назывался «я – медведь!» Нечто подобное следует проделать с каждой собакой хотя бы один раз в жизни; есть, впрочем, и такие, которым одного раза мало. Голосом и всем своим видом я давал Девону понять, что сильнее его, что на свете есть вещи важнее его пастушьего инстинкта.
Раз или два мне пришлось его даже стукнуть. Это был один из тех случаев, когда в борьбе с собакой нельзя проиграть. Я не бью собак, но с Девоном, вынужденный преодолевать его нежелание со мной считаться, действительно вел отчаянную борьбу. Другим поводом к войне была необходимость добиться послушания. От этого зависела его жизнь, а также возможность остаться с нами, войти в нашу семью.
По многим спорным пунктам компромисс был достижим, но только не в том, что касалось его привычки гоняться на улице за машинами. Проиграв, я был бы вынужден позвонить Дин и вернуть ей собаку или же найти через интернет какого-нибудь владельца ранчо с отарой овец, нуждающегося в овчарке.
Да и вообще нам следовало стремиться к взаимопониманию. Мы могли стать большими друзьями (он даже мог бы предположить, что я его вконец избалую), но наша дружба отнюдь не предполагала равенства. Как родитель времен бэби-бума, да еще из городка, для жителей которого актуален лозунг «все лучшее – детям», я достаточно нагляделся на людей, не умеющих сказать «нет» своим деткам и своим собакам.
В основе правильных взаимоотношений с любой собакой лежит выстроенная схема доминирования. Они стайные животные. Вы должны помочь своей собаке определить ее место в иерархии семьи, нельзя допустить, чтобы она стала номером первым. Не сумев утвердить свое первенство, вы ничуть не облегчите жизнь собаке, а только запутаете ее, разочаруете и превратите в неуправляемое существо.
Возраст Девона, а ему было уже два года, сильно затруднял мою задачу. Для бордер-колли, как и предупредила меня Дин, это пора юношества, самый пик; в лучшем случае – период испытаний и борьбы. Как нужно себя вести – этому учат щенков. Девона даже кастрировали поздно, всего за несколько недель до того, как Дин отправила его на восток. Что же до обучения, то, видимо, оно сводилось к оттачиванию тех самых инстинктов, которые я теперь пытался взять под контроль.
У меня были опасения, что Джулиуса и Стэнли эти мои шумные сражения с Девоном совсем собьют с толку и запугают. С лабрадорами ничего подобного не произошло, хотя теперь они не всегда могли понять, сержусь ли я, расстраиваюсь из-за Девона или из-за их собственного поведения, которое, вообще говоря, было безупречным. Вдобавок они ощущали мое внутреннее напряжение. Когда я кричал и бросал вслед Девону его строгий ошейник (еще один «металлический» звук!), лабрадоры припадали к земле, прижав уши и постукивая хвостами, не зная, как реагировать. Они нервничали: слишком много крика, слишком много шума…
К счастью, мы нашли, пусть не совсем обычное, но остроумное решение такой проблемы, как необходимость работы для Девона.
Парк, куда мы отправлялись со щеткой для утреннего туалета, был обнесен оградой, а к ней примыкала улица с мало интенсивным движением. Мы занимали позицию метрах в ста от ограды и ждали. Заслышав звук приближающейся машины, Девон прижимался к земле в характерной позе овчарки, и устремлял на меня взгляд – ждал сигнала. Не знаю, какая команда поднимала в свое время Старину Кепа, а я, как только машина показывалась, кричал: «Хватай ее, Дев!» Важно было вложить в короткую команду весь свой пыл, иначе Девон мог и не почувствовать, что он действительно нужен. Он стрелой летел к ограде, потом мчался вдоль ее наперегонки с машиной.
Высокая металлическая ограда тянулась параллельно улице метров на сто. Девон, оглушительно лая, добегал до ее конца и, описав большую дугу, возвращался ко мне. Ничто не могло удержать или отвлечь его на этом пути. Он не желал останавливаться, хотя под конец бежал уже из последних сил, высунув язык.
После доброго десятка таких пробежек шерсть вокруг его пасти была облеплена слюной, а грудь тяжело вздымалась. Однако он прямо-таки улыбался удовлетворенно и успокоено, как бы впадая в своего рода транс. И даже подремывал потом в нашем внутреннем дворике на весеннем солнышке, как это делали лабрадоры.
Водители машин, городские рабочие, дети, владельцы других собак подходили взглянуть на него. Иногда по вечерам возле нас собиралась целая стайка ребятишек «поглядеть на собаку, которая так быстро бегает». Один из них предложил для него даже новую кличку – «Быстрый» – а для проверки его достижений принес секундомер.
Джулиус и Стэнли с удовольствием нас сопровождали. По пути они все обнюхивали, пользовались случаем лизнуть подвернувшихся детишек, получали в ответ дружеские похлопывания и объятия, а потом дремали, растянувшись на траве, и клонившееся к закату солнце грело их белые спины. Стэнли не видел повода куда-нибудь бросаться, если туда не летел мяч. Джулиус вообще никогда не находил для этого достойного повода.
Однако Девон сразу оценил наше новое занятие и полюбил его, как любил всякую работу. Оставаясь внутри ограды, он мог вполне удовлетворять свои пастушьи инстинкты, не подвергая опасности никого, в том числе и себя. Я же получил возможность лишний раз убедиться, насколько он умен.
Пес моментально сообразил, что гоняться за своей «добычей» он может здесь, в парке, и нигде больше. А раз так – нигде больше он уже и не пытался.
Эта «работа» ознаменовала прорыв в наших отношениях. Она укрепляла уже возникшую между нами связь тем, что Девон реагировал на мои, хоть и неумелые, но оказавшиеся вполне эффективными сигналы. Она давала выход его огромной, потенциально взрывной энергии. Было изобретено нечто новое – «работа» для пастушьей собаки в городских условиях. Конечно, это не для обложек журналов, посвященных бордер-колли, не для канала Дискавери. Но главное – это срабатывало.
Владельцы питомников бордер-колли постоянно жалуются на чрезмерное одомашнивание этих собак, вытравливающее рабочие качества, за которые их всегда ценили. Мне не хотелось быть в этом повинным; я стремился найти для такой собаки целый ряд дел, способных без всяких овец удовлетворять ее инстинкты.
Правда, для этого требовалось много времени и сил, а вот их как раз могло не хватить. Девон пробыл у нас всего одну неделю, а я уже был совершенно измотан, – гулять приходилось в четыре раза больше и в темпе, впятеро более быстром, чем до его появления. Установившееся между моей работой, моими лабрадорами и всем моим бытом равновесие было нарушено. Мне бы следовало уделять внимание дрессировке Девона, я по сути к ней еще и не приступал. Вообще у меня не было уверенности, что эта собака именно для нас, что она будет счастлива здесь, наконец, что сам я соответствую стоящей передо мной задаче.
Два прожитых года превратили Девона в неудачника с издерганными нервами. Сколько времени потребуется ему на восстановление? Да и возможно ли оно?
Пришло время отправляться в горы, в мою хижину, где собаки и впрямь смогут пожить на свободе: Джулиус получит шанс подняться на новую ступень в своем собачьем дзен-созерцании, Стэнли в безудержном веселье станет бросаться за мячом в озеро или в ручей. Там мы, все четверо, насладимся жизнью в своей мужской компании.
Перед дальней дорогой я отправился с Девоном на своем стареньком джипе в ближайший торговый центр за продуктами: следовало купить хлеба, молока и сэндвичей, чтобы потом позавтракать на автомобильной стоянке, не оставляя собак в раскаленной на солнце машине.
Девону понравилось, высунув голову из окна, следить за покупателями, входившими или выходившими из магазина. Да и нюх его не подвел; спустя пару часов, я обнаружил, что он сумел-таки добраться до бумажного пакета, лежавшего на переднем сиденье, и утащить из сэндвича ветчину. Впрочем, сыр и хлеб он оставил.
V
В горах
Прежде чем приступить к дрессировке требовалось потратить еще некоторое время на укрепление эмоциональных связей – между Девоном и мной, Девоном и лабрадорами, Девоном и здешней горной местностью. Следовало упрочить доверие и взрастить взаимную симпатию, только в этом случае дрессировка могла принести плоды. Нужно было найти место без легковых машин, грузовиков и автобусов, место, где Девон сумел бы расслабиться, а у меня не возникало причин кричать на него, где все мы, наконец, смогли бы перевести дух.
Желательно также, чтоб это место было настолько заброшенным, что его могло только оживить появление подвижного двухгодовалого бордер-колли и пары больших лабрадоров, и настолько уединенным, что учиненный собаками разгром заметить было бы просто некому.
Всем этим требованиям как нельзя лучше отвечало мое пристанище на вершине горы: полуразрушенная, спрятавшаяся в сорняках хижина, обитателями которой являлись до нас лишь мыши да насекомые. Домик выглядел посредственно, зато вид оттуда открывался поистине королевский – луга и фермы, разбросанные по долине, простиравшейся до Вермонта.
Для лабрадоров и для меня с этой горой было связано очень многое. Однажды, в суровую зиму мы надолго застряли здесь и пережили тогда немало драматических событий и счастливых дней.
Собаки рыскали тут повсюду, частенько сталкиваясь с другими обитавшими в горах животными. Трудно представить что-нибудь лучшее для Девона, тут у него будет возможность больше сблизиться с нами и самому слегка поостыть.
Итак, я погрузил в машину всех собак, еще одну собачью кровать и пакеты с косточками и печеньем. Лабрадоров я поместил в заднее отделение джипа, где они мирно проспали всю четырехчасовую поездку. Девон беспокойно метался на заднем сиденье в течение двух часов, пока я не догадался открыть возле него окно; он высунул в него голову и совершенно успокоился, очень довольный.
Хозяевам собак постоянно напоминают – и правильно делают, – что не следует разрешать собакам высовывать голову из окна мчащегося автомобиля; в глаза им может попасть мелкий сор или какое-нибудь насекомое, а проносящийся в опасной близости автомобиль может их покалечить.
Это разумное правило мне известно, но должен признаться, что для меня нет лучше зрелища, чем собачья голова, торчащая из окна машины: ветер треплет ей уши, а на собачьей морде написано полнейшее удовлетворение. Возможно, запах воли будит доставшиеся от предков воспоминания о вересковых пустошах Уэльса, по которым бродят овечьи отары.
Наблюдая в боковые зеркала машины, как миля за милей уходит назад шоссе, пересекающее штат с юга на север, я заодно видел и выставленную в окно красивую голову моей собаки. Казалось, нос его рассекает воздух, как ледокол в Арктике рассекает льды. Девон явно наслаждался жизнью.
Улыбка, однако, мгновенно замерла у меня на губах, когда я услышал позади какое-то бешеное царапанье и понял, насколько мудро правило, касающееся окон и собак. Мне было видно в зеркало, что Девон слишком сильно высунулся в полуоткрытое окно к мчащемуся с грохотом нам навстречу грузовику, а теперь перебирает ногами, стараясь удержаться. Держа руль одной рукой, я вытянул другую назад, схватил его сперва за хвост, потом как-то добрался до ошейника и втащил Девона на сиденье. Сердце мое колотилось. Окно я закрыл и до конца пути больше не открывал.
Я не мог представить себе свою хижину в горах без Джулиуса и Стэнли. Они такая же неотъемлемая ее часть, как вид из окна, как деревья и ручьи. В каком-то смысле это горное убежище спасло мне жизнь. Купил я хижину так же, как и Девона, – при вялом сопротивлении Паулы, считавшей, что нам и без того хватает забот с одним довольно ветхим домом.
Однако я отчаянно нуждался в этом втором доме, как, впрочем, нуждаюсь и теперь. Субъект нервный и беспокойный, я жаждал покоя. Мне шел в ту пору пятый десяток, с работой у меня не все ладилось, моя обожаемая дочь покинула нас, отправившись в колледж, в Нью-Джерси я чувствовал себя, как в ловушке. Вместе с лабрадорами я в 1997 году уехал в горы и сперва арендовал, а потом и купил эту хижину. Предстояло слегка ее подлатать, чтобы она могла противостоять летним грозам и зимним бурям. Никто из нас никогда не имел желания жить без крыши над головой.
Я прибыл сюда в середине лета и с помощью местных жителей сумел привести домик в такой вид, чтобы в нем можно было оставаться и зимой. Конечно, мы столкнулись с трудностями, а комары и кусачие мухи, еноты и белки – все они вместе порой превращали жизнь в настоящий кошмар.
Джулиус, однако, с первого же дня облюбовал себе местечко возле крыльца. Он выскакивал из машины, устремлялся туда и, повертевшись, плюхался на землю. Вокруг его головы тут же начинало виться целое облако комаров, мух и каких-то крошечных мошек, норовивших забраться в нос, в глаза и в уши, но он не обращал на них никакого внимания.
Этот пункт наблюдения чрезвычайно ему нравился. Лежа здесь, он смотрел на гору Эквинокс, находившуюся в пятнадцати или двадцати милях отсюда, как зачарованный следил за ястребами, кружившими над долиной где-то далеко внизу. Мне кажется, его больше всего привлекало, что здесь никто от него ничего не ожидал, не требовал; он просто существовал, и этого хватало.
Из нас троих Джулиус был более всего склонен к созерцанию, он был всегда в мире с самим собой и с тем, что его окружало. Этот пес воплощал в себе тот тип личности, те качества, которыми я хотел бы обладать, но, увы, не обладал. Не думать ни о чем плохом, не делать ничего плохого, дарить любовь и счастье…
Внизу, у границы луга, то и дело мелькали какие-то зверюшки – кролики, лисицы, еноты. Джулиус благожелательно на них глядел. Он был своего рода Фердинанд Великолепный, только не пудель, а Лабрадор – никогда не преследовал никого из своих сородичей (близких или дальних). Если вблизи него из зарослей выпрыгивал олень, вид у Джулиуса был удивленный. Шерсть на его загривке поднималась, он негромко фыркал, давая тем самым понять, что заметил оленя. Но по большей части, он просто следил, как олени пасутся.
Стэнли именно здесь в горах полюбил гонять мяч и плавать. Я бросал мяч вниз, и Стэнли мчался за ним, хватал его и, прыгая по склону холма, возвращался наверх ко мне.
Уже через четверть часа таких пробежек, особенно в жаркую погоду, он страшно уставал, ронял мяч, устраивался рядом с Джулиусом и засыпал. Джулиус, наглядевшись на все это сверху, тоже подремывал. Я расчистил его любимое место, повыдергал росший здесь кустарник, посеял траву, чтобы ему было удобнее лежать. Теперь это называлось «личный наблюдательный пункт Джулиуса».
Если я усаживался перед домом, чтобы почитать или полюбоваться видом, Джулиус подходил и садился рядом. Однако он никогда не был навязчивым, это тоже следует упомянуть среди его многочисленных достоинств. Он не надоедал вам; он просто был рядом, и его присутствие дарило вам ощущение покоя и комфорта.
Стэнли был более озорным, любил разные игры. Ему страшно нравилось бросаться в речку Бэттенкилл или в ближайшее озеро за своей резиновой игрушкой – надувным мячом с привязанной к нему веревочкой.
Океан, конечно, не для него, но в пруду он не знал себе равных. Я бросал его игрушку как можно дальше, и он плыл за ней, словно величавый фрегат. Пожалуй, так в нем проявлялись черты «земноводной» природы лабрадоров: голова возвышается над водой, хвост действует как руль, мощные легкие работают, мокрая гладкая шерсть поблескивает.
Не спуская глаз с плавающего мяча, Стэнли описывал широкий круг, чтобы подплыть к нему сзади, хватал веревочку и устремлялся к берегу. Он действовал решительно, сосредоточенный на своей задаче, и я гордился им.
Было у нас и несколько опасных приключений. Однажды, уже в конце зимы, мы отправились вниз в долину. Там Стэнли помчался по льду озера за брошенным мячом и провалился под лед. Он пытался выбраться из воды, но его передние лапы не находили опоры. Прошло всего несколько минут, но я видел, что он уже устал от своих отчаянных усилий. Меня охватил страх: сейчас его лапы соскользнут и он утонет.
Желательно также, чтоб это место было настолько заброшенным, что его могло только оживить появление подвижного двухгодовалого бордер-колли и пары больших лабрадоров, и настолько уединенным, что учиненный собаками разгром заметить было бы просто некому.
Всем этим требованиям как нельзя лучше отвечало мое пристанище на вершине горы: полуразрушенная, спрятавшаяся в сорняках хижина, обитателями которой являлись до нас лишь мыши да насекомые. Домик выглядел посредственно, зато вид оттуда открывался поистине королевский – луга и фермы, разбросанные по долине, простиравшейся до Вермонта.
Для лабрадоров и для меня с этой горой было связано очень многое. Однажды, в суровую зиму мы надолго застряли здесь и пережили тогда немало драматических событий и счастливых дней.
Собаки рыскали тут повсюду, частенько сталкиваясь с другими обитавшими в горах животными. Трудно представить что-нибудь лучшее для Девона, тут у него будет возможность больше сблизиться с нами и самому слегка поостыть.
Итак, я погрузил в машину всех собак, еще одну собачью кровать и пакеты с косточками и печеньем. Лабрадоров я поместил в заднее отделение джипа, где они мирно проспали всю четырехчасовую поездку. Девон беспокойно метался на заднем сиденье в течение двух часов, пока я не догадался открыть возле него окно; он высунул в него голову и совершенно успокоился, очень довольный.
Хозяевам собак постоянно напоминают – и правильно делают, – что не следует разрешать собакам высовывать голову из окна мчащегося автомобиля; в глаза им может попасть мелкий сор или какое-нибудь насекомое, а проносящийся в опасной близости автомобиль может их покалечить.
Это разумное правило мне известно, но должен признаться, что для меня нет лучше зрелища, чем собачья голова, торчащая из окна машины: ветер треплет ей уши, а на собачьей морде написано полнейшее удовлетворение. Возможно, запах воли будит доставшиеся от предков воспоминания о вересковых пустошах Уэльса, по которым бродят овечьи отары.
Наблюдая в боковые зеркала машины, как миля за милей уходит назад шоссе, пересекающее штат с юга на север, я заодно видел и выставленную в окно красивую голову моей собаки. Казалось, нос его рассекает воздух, как ледокол в Арктике рассекает льды. Девон явно наслаждался жизнью.
Улыбка, однако, мгновенно замерла у меня на губах, когда я услышал позади какое-то бешеное царапанье и понял, насколько мудро правило, касающееся окон и собак. Мне было видно в зеркало, что Девон слишком сильно высунулся в полуоткрытое окно к мчащемуся с грохотом нам навстречу грузовику, а теперь перебирает ногами, стараясь удержаться. Держа руль одной рукой, я вытянул другую назад, схватил его сперва за хвост, потом как-то добрался до ошейника и втащил Девона на сиденье. Сердце мое колотилось. Окно я закрыл и до конца пути больше не открывал.
Я не мог представить себе свою хижину в горах без Джулиуса и Стэнли. Они такая же неотъемлемая ее часть, как вид из окна, как деревья и ручьи. В каком-то смысле это горное убежище спасло мне жизнь. Купил я хижину так же, как и Девона, – при вялом сопротивлении Паулы, считавшей, что нам и без того хватает забот с одним довольно ветхим домом.
Однако я отчаянно нуждался в этом втором доме, как, впрочем, нуждаюсь и теперь. Субъект нервный и беспокойный, я жаждал покоя. Мне шел в ту пору пятый десяток, с работой у меня не все ладилось, моя обожаемая дочь покинула нас, отправившись в колледж, в Нью-Джерси я чувствовал себя, как в ловушке. Вместе с лабрадорами я в 1997 году уехал в горы и сперва арендовал, а потом и купил эту хижину. Предстояло слегка ее подлатать, чтобы она могла противостоять летним грозам и зимним бурям. Никто из нас никогда не имел желания жить без крыши над головой.
Я прибыл сюда в середине лета и с помощью местных жителей сумел привести домик в такой вид, чтобы в нем можно было оставаться и зимой. Конечно, мы столкнулись с трудностями, а комары и кусачие мухи, еноты и белки – все они вместе порой превращали жизнь в настоящий кошмар.
Джулиус, однако, с первого же дня облюбовал себе местечко возле крыльца. Он выскакивал из машины, устремлялся туда и, повертевшись, плюхался на землю. Вокруг его головы тут же начинало виться целое облако комаров, мух и каких-то крошечных мошек, норовивших забраться в нос, в глаза и в уши, но он не обращал на них никакого внимания.
Этот пункт наблюдения чрезвычайно ему нравился. Лежа здесь, он смотрел на гору Эквинокс, находившуюся в пятнадцати или двадцати милях отсюда, как зачарованный следил за ястребами, кружившими над долиной где-то далеко внизу. Мне кажется, его больше всего привлекало, что здесь никто от него ничего не ожидал, не требовал; он просто существовал, и этого хватало.
Из нас троих Джулиус был более всего склонен к созерцанию, он был всегда в мире с самим собой и с тем, что его окружало. Этот пес воплощал в себе тот тип личности, те качества, которыми я хотел бы обладать, но, увы, не обладал. Не думать ни о чем плохом, не делать ничего плохого, дарить любовь и счастье…
Внизу, у границы луга, то и дело мелькали какие-то зверюшки – кролики, лисицы, еноты. Джулиус благожелательно на них глядел. Он был своего рода Фердинанд Великолепный, только не пудель, а Лабрадор – никогда не преследовал никого из своих сородичей (близких или дальних). Если вблизи него из зарослей выпрыгивал олень, вид у Джулиуса был удивленный. Шерсть на его загривке поднималась, он негромко фыркал, давая тем самым понять, что заметил оленя. Но по большей части, он просто следил, как олени пасутся.
Стэнли именно здесь в горах полюбил гонять мяч и плавать. Я бросал мяч вниз, и Стэнли мчался за ним, хватал его и, прыгая по склону холма, возвращался наверх ко мне.
Уже через четверть часа таких пробежек, особенно в жаркую погоду, он страшно уставал, ронял мяч, устраивался рядом с Джулиусом и засыпал. Джулиус, наглядевшись на все это сверху, тоже подремывал. Я расчистил его любимое место, повыдергал росший здесь кустарник, посеял траву, чтобы ему было удобнее лежать. Теперь это называлось «личный наблюдательный пункт Джулиуса».
Если я усаживался перед домом, чтобы почитать или полюбоваться видом, Джулиус подходил и садился рядом. Однако он никогда не был навязчивым, это тоже следует упомянуть среди его многочисленных достоинств. Он не надоедал вам; он просто был рядом, и его присутствие дарило вам ощущение покоя и комфорта.
Стэнли был более озорным, любил разные игры. Ему страшно нравилось бросаться в речку Бэттенкилл или в ближайшее озеро за своей резиновой игрушкой – надувным мячом с привязанной к нему веревочкой.
Океан, конечно, не для него, но в пруду он не знал себе равных. Я бросал его игрушку как можно дальше, и он плыл за ней, словно величавый фрегат. Пожалуй, так в нем проявлялись черты «земноводной» природы лабрадоров: голова возвышается над водой, хвост действует как руль, мощные легкие работают, мокрая гладкая шерсть поблескивает.
Не спуская глаз с плавающего мяча, Стэнли описывал широкий круг, чтобы подплыть к нему сзади, хватал веревочку и устремлялся к берегу. Он действовал решительно, сосредоточенный на своей задаче, и я гордился им.
Было у нас и несколько опасных приключений. Однажды, уже в конце зимы, мы отправились вниз в долину. Там Стэнли помчался по льду озера за брошенным мячом и провалился под лед. Он пытался выбраться из воды, но его передние лапы не находили опоры. Прошло всего несколько минут, но я видел, что он уже устал от своих отчаянных усилий. Меня охватил страх: сейчас его лапы соскользнут и он утонет.