Больше нельзя было оставаться безучастным. Я сбросил башмаки, пробежал по льду, лег рядом с ним – и, конечно, провалился сам.
По счастью, для меня тут было мелко, так что я мог стоять. Мне удалось вытащить Стэнли на прочный лед и вылезти самому. Однако полмили, которые нам пришлось пройти до машины, показались мне самыми длинными в моей жизни; я чувствовал, – еще несколько минут и нам не миновать обморожения.
Но все-таки это было не так страшно, как на Бэттенкилле, куда я привел своих собак поглядеть на паводок, вода в тот момент поднялась почти на четыре метра. Стэнли, как всегда, захотелось сплавать за мячом, и я легкомысленно бросил мяч в воду, не подумав, как там сейчас глубоко, и как быстро мчится мутный поток.
Стэнли прыгнул, его подхватило течение, он запутался в каких-то кустах и траве, которые в обычное время растут на берегу, а теперь вокруг них плескалась вода. Я видел, что его тащит на стремнину, где течение закручивают воронки.
Я ступил в воду, – она была ледяная, от холода заломило кости, – сразу провалился по грудь, поскользнулся на илистом дне и тут же запутался в плавающих растениях, вырванных из земли.
Если бы я мог спокойно подумать, стоит ли мне самому бросаться в ледяную воду спасать Стэнли, то, вероятно, как и большинство не слишком отважных людей, решил бы, что риск чересчур велик. Но в ту минуту я просто не мог видеть, как вода уносит моего Лабрадора – невинную жертву собственных инстинктов и моего безрассудства.
Стэнли боролся с течением, но вид у него был испуганный. Я поймал его и тут только обнаружил, что сам оказался в ловушке – мне не удавалось сдвинуться с места. Ноги мои быстро окоченели, а течение, даже в нескольких метрах от берега, было очень сильным. Стэнли пытался удержаться на плаву, однако сил его явно не хватало. Не отпуская его, я старался как-то высвободить ноги и не мог.
Окоченение мое все усиливалось и мне, очевидно, предстояло сделать ужасный выбор: либо отпустить Стэнли, либо замерзнуть. Возможно, даже отпустив его, я все-таки замерзну. Интересно, как воспримут такую смерть Паула и мои друзья. Паула, наверное, решит, что это закономерно, нечто подобное и должно было произойти со мной и моими собаками.
Неужели из-за этого Лабрадора я и впрямь никогда больше не увижу свою семью? Но высвободиться мне не удавалось.
Все еще отчаянно дергаясь и не отпуская Стэнли, я вдруг услышал позади громкий всплеск. Что-то тяжелое навалилось мне на голову и на плечи и больно меня царапало. Это Джулиус, следивший за нами с берега, прыгнул и приземлился прямо на меня. Первый раз в жизни Джулиус прыгнул в воду!
Голове моей, конечно, порядком досталось, но этот толчок вырвал меня из ловушки, в которую я попал, когда растения опутали ноги и удерживали меня, не давая двинуться. Я смог оттащить Стэнли от стремнины и подталкивал его до тех пор, пока он наконец не выбрался на берег. Джулиус же повернулся и поплыл сам, прямо как какой-нибудь бобр. «Ах ты обманщик, – думал я. – Ты же прекрасно плаваешь!»
Метрах в ста от нас вниз по течению на мосту, который теперь едва возвышался над водой, собрались люди. Они кричали, махали руками, жестами давали мне понять, что звонят по телефону. Они, видимо, пытались вызвать кого-нибудь на помощь.
Было ужасно холодно, и я побежал к машине. Пока собаки отряхивались, я стащил с себя мокрую одежду и некоторое время простоял нагишом, укрывшись за дощатой будкой на берегу. Джулиус беспокойно вертелся возле нас, а Стэнли кашлял, выплевывая воду, которой он наглотался в реке.
В машине у меня был мешок с вещами, поскольку мы как раз возвращались домой в Нью-Джерси и к реке заехали по пути. Я смог переодеться во все сухое, а запасное белье использовал, чтобы обтереть собак. Все грязную и мокрую одежду я бросил на пол в машине, вытряхнул воду из башмаков, уселся за руль в носках и в таком виде тронулся с места.
Что мог бы я рассказать о случившемся полицейскому, друзьям, всем остальным? Стал бы объяснять, как бросил мяч для моего Лабрадора в разлившуюся бурную реку, потом, увидев, что из этого вышло, прыгнул в воду сам, дабы спасти собаку, и едва не утонул? Дурацкий бы вышел рассказ.
Только мы отъехали, как я увидел, мчащиеся по встречной полосе машину шерифа и «скорую», обе ехали с включенными маячками и сиренами. Может быть, они спешили именно к нам? Я не стал этого выяснять.
Когда через несколько часов мы прибыли в Нью-Джерси, я все еще дрожал от холода. Паула, помогая мне разгружаться, с изумлением взглянула на кучу мокрой и грязной одежды.
«Господи, что это…?» – спросила она. Я ответил, что упал. Она не поверила; но не стала вдаваться в подробности. В конце концов у нее есть свои секреты, а у меня – свои.
В другой раз мы отправились на прогулку вдоль железнодорожной ветки, по которой, казалось, никто давно не ездит. И как раз когда мы проходили по старому ржавому мосту тринадцатиметровой высоты, сзади послышался свист. Еле-еле нам удалось увернуться.
Как-то раз, уже перед самым заходом солнца, мы заблудились в лесу за нашей хижиной. Я надеялся, что Джулиус и Стэнли выручат меня. «Ведите меня домой, ребята!» – скомандовал я, но они лишь глядели на меня, не двигаясь с места. Вообще-то им тоже не хотелось спать под открытым небом. Когда стемнело, я соорудил себе из веток и листьев крайне неудобное ложе, собираясь провести здесь всю ночь. Тут вдруг с дороги до нас донесся шум, мы пошли на этот звук и выбрались из лесу – чуть ли не в нескольких метрах от дома.
Одно из таких приключений закончилось не столь счастливо. Это случилось зимой, на утренней прогулке. Сильный ветер швырял снег прямо в лицо. Мы спустились по крутому склону, я рассчитывал через некоторое время вернуться тем же путем. Однако начав карабкаться по склону, я споткнулся и упал. «Скользко», – подумал я и попробовал снова. И снова упал. А потом еще раз.
Не знаю, почему до меня так долго доходило, – видимо, сознание не хотело воспринимать, – что моя левая нога не слушается. Я не мог на нее опереться.
При мне был мобильник, – очень нужная вещь зимой в сельской местности. Можно было позвонить моему приятелю Джеффу, он жил неподалеку. Но что я ему скажу? Что не могу встать на ноги?
Мои ноги я всегда считал неотъемлемой собственностью. Мысль, что одна из них перестала вдруг мне служить, как она это делала на протяжении полувека, испугала меня.
Внезапно моего лица коснулось чье-то теплое дыхание.
Большая красивая голова Джулиуса прижалась ко мне. Я погладил его и почувствовал, как к глазам подступили слезы. Что случилось с моим телом? Я так люблю ходить; это для меня и отдых, и развлечение; да и думается мне лучше всего на ходу.
Джулиус вдруг зарычал – душераздирающий звук, никогда я такого от него не слышал. Потом он задрал голову и завыл. Он не знал, что случилось, но понял – случилось что-то серьезное. Стэнли, встревоженный, подбежал и лизнул мне лицо.
Мне удалось перекатиться на бок и начать ползти, держась за проволочную растяжку придорожного столба. Джулиус на всем пути до дома не отходил от меня ни на шаг.
Теперь мне приходится носить два фиксатора: один вставляется в башмак, а другой наложен на лодыжку. Ортопед объяснил, что у меня повреждено сухожилие, возможно, это результат какой-то давней незамеченной травмы, из-за которой кости голеностопного сустава страдают уже многие годы. Нога у меня болит. Но я все равно подолгу хожу пешком. Если же я падаю, мне слышится унылый вой Джулиуса. Он знал!
Больше никаких драматических событий с нами в горах не случалось. Зимой мы проводили много времени у камина, – тут нам всегда было тепло. Ну а ночью в горах холодно даже летом. Проснувшись среди ночи, я всегда обнаруживал в постели возле себя двух мирно спящих лабрадоров. В общем-то я был не против такой компании, да мне так было и теплее. Иногда по утрам мы вместе наблюдали, как солнце встает из-за Зеленых гор. Под звуки птичьего хора наше трио устраивалось где-нибудь снаружи, на росистой траве, я – с дымящейся чашкой кофе, а лабрадоры – с особенно большой порцией любимого печенья.
Почти ежедневно мы отправлялись все вместе на длительную прогулку, обычно через Мёрк Форест в Вермонте, это заповедное место нравилось нам всем.
Где-нибудь на полпути я отыскивал бревно, на котором можно посидеть, доставал термос и сэндвичи для себя, собачий корм – для лабрадоров, и мы мирно завтракали.
Мы всегда были вместе – три верных мушкетера.
Наша компания вернулась в горы вместе с новичком, и в первые дни все шло хорошо. Девону понравились горные склоны, он проводил исследование дорог и тропинок, гонялся за бурундуками. С трудом удалось втиснуть в хижину еще одну собачью кровать, но в остальном Девон вполне вписался в наш быт. Однако учитывая его особые потребности, я нашел для него место – пустующий школьный двор – где он мог расходовать избыток энергии, гоняясь за грузовиками, отделенными от собаки забором.
Но вот настало утро, когда мне потребовалось съездить на местную свалку. Я оставил Девона у хижины вместе с лабрадорами. Обычно, если я ненадолго отлучался, они спокойно сидели, глядя на горы. Впрочем, с Девоном не все так просто, он обязательно что-нибудь выкинет. Помня об этом, я подал собакам команду «жди!», подкрепил ее жестом и поехал вниз по дороге. Но уехал недалеко, выключил зажигание, вылез из машины и пошел по придорожному склону вверх. Через несколько минут прямо надо мной из кустов, крадучись медленно и бесшумно, возник Девон. Моя уловка сработала!
Я бросился к нему, крича и бранясь, швыряя в него чем попало: «Мерзкий пес! Назад! Жди!» Он помчался к дому. Я побежал за ним по дороге, все еще крича. Лабрадоры вышли навстречу, виляя хвостами, очень удивленные. Девон подбежал к дому и присел, съёжившись. «Знаю я тебя, злодей, – орал я. – Сказано жди! Вот и нужно было ждать».
Тот же трюк я повторил еще дважды: выключал зажигание и ждал. Никаких признаков этой чертовой собаки. Возвратясь к дому, находил его на том же месте, где оставил. Прогресс.
Очень довольный я поехал на свалку. До нее было всего несколько километров, путь туда занял каких-нибудь десять минут. Моя хижина стоит на вершине горы, к ней поднимается крутая, протяженностью около двух километров, дорога, по сторонам которой виднеются дома, луга и леса. Я только свернул на нее, как из-за сарая справа от меня выглянула украдкой чья-то голова. Девон. Он, оказывается, выждал некоторое время, чтобы не попасть в «ловушку», а потом помчался вниз с горы в том же направлении, в каком уехала моя машина.
Я ударил по тормозам и выскочил на дорогу. Увидев меня, пес мгновенно исчез. «Девон! – закричал я. – Ко мне!»
За сараем что-то шевельнулось. Черно-белое пятно скользнуло снизу вверх по горе и скрылось в высокой траве среди деревьев.
Домой я добирался с максимальной скоростью, какая только возможна при езде по крутой горной дороге на второй передаче. Я думал, что теперь в поисках Девона придется исходить пешком всю эту проклятую гору.
Однако Девон сидел на траве у крыльца между Джулиусом и Стэнли. Все три хвоста виляли. Но только один Девон тяжело дышал.
На следующий день выдалась прекрасная погода, я оставил собак снаружи в полной уверенности, что все будет в порядке. Я часто работал по нескольку часов без перерыва, мне не хотелось все это время держать их взаперти, в особенности когда весеннее солнышко так ласково пригревает. Пусть дремлют на травке, бегают по лугу, любуются окрестностями или гоняются за бурундуками, словом делают все, что пожелают. Поскольку я никуда не уезжал, Девону не придется гоняться за машиной, не нужно убегать.
Минут через десять я все же вышел, чтобы проверить, чем занята эта троица. Девон исчез. Джулиус и Стэнли, казалось, чувствовали даже некоторое облегчение. Я позвал Девона, но он не появился. Прошелся по дороге, по лугу – ни малейшего следа. Охваченный паникой, уже привычной, – столько раз меня ввергал в нее Девон, – с колотящимся сердцем я бегал по лесу, звал его. Никакого ответа.
Я позвонил шерифу, в местное общество охраны животных и ближайшему ветеринару, сообщил им, что Девон исчез. После этого сел в машину и стал ездить по горе вверх и вниз, продолжая звать Девона до тех пор, пока совсем не охрип.
Спустя час, все еще в панике, совсем измотанный, вернулся в дом ждать звонка, которого, я боялся, так и не будет. Испуганная собака может в такой малонаселенной местности убежать далеко, не встретив на своем пути ни дома, ни человека. Здесь легко покалечиться. Господи, какой же я идиот. Когда я, наконец, начну что-то понимать?
Помню, что буквально ломал руки в отчаянии. Девон столько вытерпел, прошел столько испытаний, и все для того, чтобы потеряться в лесу? Он ведь перепугается до смерти и будет чувствовать себя совсем одиноким. А одиночества эта собака боится больше всего на свете! Почему я его не привязал или хотя бы не запер в доме? Я снова звонил соседям и ездил вверх и вниз по дороге. Это была катастрофа.
Часа через два я вновь вышел из дома и в сотый раз позвал Девона. В лесу послышался какой-то шум, и он вдруг вылетел оттуда, весь в грязи, в каком-то мусоре, в репьях. Пес обрадовался мне едва ли не больше, чем я ему: бешено вилял хвостом, прыгал, пытаясь лизнуть меня в лицо, повизгивал и лаял. Я обнимал его с большим чувством, слишком счастливый, чтобы браниться. Он тоже был счастлив. Лишь на миг отлучился, чтобы лизнуть Джулиуса и Стэнли (которые его проигнорировали), и снова вернулся в мои объятия.
До конца дня Девон от меня не отходил. Иногда нужно убежать из дома, чтобы понять, как много он для тебя значит. Пережив все испытания, выпавшие на нашу долю, мы оба уразумели, что терять друг друга не хотим. Все шло не так, как я планировал или надеялся, тем не менее связь между нами укреплялась.
В этот момент я понял, что никогда не смогу отправить его обратно. Это погубило бы его и поселило пустоту в моей душе. Так или иначе, но эту работу я выполнить обязан. Скорей всего, для достижения цели потребуется немало усилий и терпения. Может быть, мне удастся найти какой-то более легкий путь?
VI
По счастью, для меня тут было мелко, так что я мог стоять. Мне удалось вытащить Стэнли на прочный лед и вылезти самому. Однако полмили, которые нам пришлось пройти до машины, показались мне самыми длинными в моей жизни; я чувствовал, – еще несколько минут и нам не миновать обморожения.
Но все-таки это было не так страшно, как на Бэттенкилле, куда я привел своих собак поглядеть на паводок, вода в тот момент поднялась почти на четыре метра. Стэнли, как всегда, захотелось сплавать за мячом, и я легкомысленно бросил мяч в воду, не подумав, как там сейчас глубоко, и как быстро мчится мутный поток.
Стэнли прыгнул, его подхватило течение, он запутался в каких-то кустах и траве, которые в обычное время растут на берегу, а теперь вокруг них плескалась вода. Я видел, что его тащит на стремнину, где течение закручивают воронки.
Я ступил в воду, – она была ледяная, от холода заломило кости, – сразу провалился по грудь, поскользнулся на илистом дне и тут же запутался в плавающих растениях, вырванных из земли.
Если бы я мог спокойно подумать, стоит ли мне самому бросаться в ледяную воду спасать Стэнли, то, вероятно, как и большинство не слишком отважных людей, решил бы, что риск чересчур велик. Но в ту минуту я просто не мог видеть, как вода уносит моего Лабрадора – невинную жертву собственных инстинктов и моего безрассудства.
Стэнли боролся с течением, но вид у него был испуганный. Я поймал его и тут только обнаружил, что сам оказался в ловушке – мне не удавалось сдвинуться с места. Ноги мои быстро окоченели, а течение, даже в нескольких метрах от берега, было очень сильным. Стэнли пытался удержаться на плаву, однако сил его явно не хватало. Не отпуская его, я старался как-то высвободить ноги и не мог.
Окоченение мое все усиливалось и мне, очевидно, предстояло сделать ужасный выбор: либо отпустить Стэнли, либо замерзнуть. Возможно, даже отпустив его, я все-таки замерзну. Интересно, как воспримут такую смерть Паула и мои друзья. Паула, наверное, решит, что это закономерно, нечто подобное и должно было произойти со мной и моими собаками.
Неужели из-за этого Лабрадора я и впрямь никогда больше не увижу свою семью? Но высвободиться мне не удавалось.
Все еще отчаянно дергаясь и не отпуская Стэнли, я вдруг услышал позади громкий всплеск. Что-то тяжелое навалилось мне на голову и на плечи и больно меня царапало. Это Джулиус, следивший за нами с берега, прыгнул и приземлился прямо на меня. Первый раз в жизни Джулиус прыгнул в воду!
Голове моей, конечно, порядком досталось, но этот толчок вырвал меня из ловушки, в которую я попал, когда растения опутали ноги и удерживали меня, не давая двинуться. Я смог оттащить Стэнли от стремнины и подталкивал его до тех пор, пока он наконец не выбрался на берег. Джулиус же повернулся и поплыл сам, прямо как какой-нибудь бобр. «Ах ты обманщик, – думал я. – Ты же прекрасно плаваешь!»
Метрах в ста от нас вниз по течению на мосту, который теперь едва возвышался над водой, собрались люди. Они кричали, махали руками, жестами давали мне понять, что звонят по телефону. Они, видимо, пытались вызвать кого-нибудь на помощь.
Было ужасно холодно, и я побежал к машине. Пока собаки отряхивались, я стащил с себя мокрую одежду и некоторое время простоял нагишом, укрывшись за дощатой будкой на берегу. Джулиус беспокойно вертелся возле нас, а Стэнли кашлял, выплевывая воду, которой он наглотался в реке.
В машине у меня был мешок с вещами, поскольку мы как раз возвращались домой в Нью-Джерси и к реке заехали по пути. Я смог переодеться во все сухое, а запасное белье использовал, чтобы обтереть собак. Все грязную и мокрую одежду я бросил на пол в машине, вытряхнул воду из башмаков, уселся за руль в носках и в таком виде тронулся с места.
Что мог бы я рассказать о случившемся полицейскому, друзьям, всем остальным? Стал бы объяснять, как бросил мяч для моего Лабрадора в разлившуюся бурную реку, потом, увидев, что из этого вышло, прыгнул в воду сам, дабы спасти собаку, и едва не утонул? Дурацкий бы вышел рассказ.
Только мы отъехали, как я увидел, мчащиеся по встречной полосе машину шерифа и «скорую», обе ехали с включенными маячками и сиренами. Может быть, они спешили именно к нам? Я не стал этого выяснять.
Когда через несколько часов мы прибыли в Нью-Джерси, я все еще дрожал от холода. Паула, помогая мне разгружаться, с изумлением взглянула на кучу мокрой и грязной одежды.
«Господи, что это…?» – спросила она. Я ответил, что упал. Она не поверила; но не стала вдаваться в подробности. В конце концов у нее есть свои секреты, а у меня – свои.
***
С нашим трио и раньше, в первое проведенное в горах лето, случались разные неприятности. Однажды гроза застала нас вне дома. Оказалось, что вернуться домой нельзя, – загорелся лес, дорога стала непроезжей. Пришлось почти всю ночь ждать где-то у обочины, пока дорогу расчистят.В другой раз мы отправились на прогулку вдоль железнодорожной ветки, по которой, казалось, никто давно не ездит. И как раз когда мы проходили по старому ржавому мосту тринадцатиметровой высоты, сзади послышался свист. Еле-еле нам удалось увернуться.
Как-то раз, уже перед самым заходом солнца, мы заблудились в лесу за нашей хижиной. Я надеялся, что Джулиус и Стэнли выручат меня. «Ведите меня домой, ребята!» – скомандовал я, но они лишь глядели на меня, не двигаясь с места. Вообще-то им тоже не хотелось спать под открытым небом. Когда стемнело, я соорудил себе из веток и листьев крайне неудобное ложе, собираясь провести здесь всю ночь. Тут вдруг с дороги до нас донесся шум, мы пошли на этот звук и выбрались из лесу – чуть ли не в нескольких метрах от дома.
Одно из таких приключений закончилось не столь счастливо. Это случилось зимой, на утренней прогулке. Сильный ветер швырял снег прямо в лицо. Мы спустились по крутому склону, я рассчитывал через некоторое время вернуться тем же путем. Однако начав карабкаться по склону, я споткнулся и упал. «Скользко», – подумал я и попробовал снова. И снова упал. А потом еще раз.
Не знаю, почему до меня так долго доходило, – видимо, сознание не хотело воспринимать, – что моя левая нога не слушается. Я не мог на нее опереться.
При мне был мобильник, – очень нужная вещь зимой в сельской местности. Можно было позвонить моему приятелю Джеффу, он жил неподалеку. Но что я ему скажу? Что не могу встать на ноги?
Мои ноги я всегда считал неотъемлемой собственностью. Мысль, что одна из них перестала вдруг мне служить, как она это делала на протяжении полувека, испугала меня.
Внезапно моего лица коснулось чье-то теплое дыхание.
Большая красивая голова Джулиуса прижалась ко мне. Я погладил его и почувствовал, как к глазам подступили слезы. Что случилось с моим телом? Я так люблю ходить; это для меня и отдых, и развлечение; да и думается мне лучше всего на ходу.
Джулиус вдруг зарычал – душераздирающий звук, никогда я такого от него не слышал. Потом он задрал голову и завыл. Он не знал, что случилось, но понял – случилось что-то серьезное. Стэнли, встревоженный, подбежал и лизнул мне лицо.
Мне удалось перекатиться на бок и начать ползти, держась за проволочную растяжку придорожного столба. Джулиус на всем пути до дома не отходил от меня ни на шаг.
Теперь мне приходится носить два фиксатора: один вставляется в башмак, а другой наложен на лодыжку. Ортопед объяснил, что у меня повреждено сухожилие, возможно, это результат какой-то давней незамеченной травмы, из-за которой кости голеностопного сустава страдают уже многие годы. Нога у меня болит. Но я все равно подолгу хожу пешком. Если же я падаю, мне слышится унылый вой Джулиуса. Он знал!
Больше никаких драматических событий с нами в горах не случалось. Зимой мы проводили много времени у камина, – тут нам всегда было тепло. Ну а ночью в горах холодно даже летом. Проснувшись среди ночи, я всегда обнаруживал в постели возле себя двух мирно спящих лабрадоров. В общем-то я был не против такой компании, да мне так было и теплее. Иногда по утрам мы вместе наблюдали, как солнце встает из-за Зеленых гор. Под звуки птичьего хора наше трио устраивалось где-нибудь снаружи, на росистой траве, я – с дымящейся чашкой кофе, а лабрадоры – с особенно большой порцией любимого печенья.
Почти ежедневно мы отправлялись все вместе на длительную прогулку, обычно через Мёрк Форест в Вермонте, это заповедное место нравилось нам всем.
Где-нибудь на полпути я отыскивал бревно, на котором можно посидеть, доставал термос и сэндвичи для себя, собачий корм – для лабрадоров, и мы мирно завтракали.
Мы всегда были вместе – три верных мушкетера.
Наша компания вернулась в горы вместе с новичком, и в первые дни все шло хорошо. Девону понравились горные склоны, он проводил исследование дорог и тропинок, гонялся за бурундуками. С трудом удалось втиснуть в хижину еще одну собачью кровать, но в остальном Девон вполне вписался в наш быт. Однако учитывая его особые потребности, я нашел для него место – пустующий школьный двор – где он мог расходовать избыток энергии, гоняясь за грузовиками, отделенными от собаки забором.
Но вот настало утро, когда мне потребовалось съездить на местную свалку. Я оставил Девона у хижины вместе с лабрадорами. Обычно, если я ненадолго отлучался, они спокойно сидели, глядя на горы. Впрочем, с Девоном не все так просто, он обязательно что-нибудь выкинет. Помня об этом, я подал собакам команду «жди!», подкрепил ее жестом и поехал вниз по дороге. Но уехал недалеко, выключил зажигание, вылез из машины и пошел по придорожному склону вверх. Через несколько минут прямо надо мной из кустов, крадучись медленно и бесшумно, возник Девон. Моя уловка сработала!
Я бросился к нему, крича и бранясь, швыряя в него чем попало: «Мерзкий пес! Назад! Жди!» Он помчался к дому. Я побежал за ним по дороге, все еще крича. Лабрадоры вышли навстречу, виляя хвостами, очень удивленные. Девон подбежал к дому и присел, съёжившись. «Знаю я тебя, злодей, – орал я. – Сказано жди! Вот и нужно было ждать».
Тот же трюк я повторил еще дважды: выключал зажигание и ждал. Никаких признаков этой чертовой собаки. Возвратясь к дому, находил его на том же месте, где оставил. Прогресс.
Очень довольный я поехал на свалку. До нее было всего несколько километров, путь туда занял каких-нибудь десять минут. Моя хижина стоит на вершине горы, к ней поднимается крутая, протяженностью около двух километров, дорога, по сторонам которой виднеются дома, луга и леса. Я только свернул на нее, как из-за сарая справа от меня выглянула украдкой чья-то голова. Девон. Он, оказывается, выждал некоторое время, чтобы не попасть в «ловушку», а потом помчался вниз с горы в том же направлении, в каком уехала моя машина.
Я ударил по тормозам и выскочил на дорогу. Увидев меня, пес мгновенно исчез. «Девон! – закричал я. – Ко мне!»
За сараем что-то шевельнулось. Черно-белое пятно скользнуло снизу вверх по горе и скрылось в высокой траве среди деревьев.
Домой я добирался с максимальной скоростью, какая только возможна при езде по крутой горной дороге на второй передаче. Я думал, что теперь в поисках Девона придется исходить пешком всю эту проклятую гору.
Однако Девон сидел на траве у крыльца между Джулиусом и Стэнли. Все три хвоста виляли. Но только один Девон тяжело дышал.
На следующий день выдалась прекрасная погода, я оставил собак снаружи в полной уверенности, что все будет в порядке. Я часто работал по нескольку часов без перерыва, мне не хотелось все это время держать их взаперти, в особенности когда весеннее солнышко так ласково пригревает. Пусть дремлют на травке, бегают по лугу, любуются окрестностями или гоняются за бурундуками, словом делают все, что пожелают. Поскольку я никуда не уезжал, Девону не придется гоняться за машиной, не нужно убегать.
Минут через десять я все же вышел, чтобы проверить, чем занята эта троица. Девон исчез. Джулиус и Стэнли, казалось, чувствовали даже некоторое облегчение. Я позвал Девона, но он не появился. Прошелся по дороге, по лугу – ни малейшего следа. Охваченный паникой, уже привычной, – столько раз меня ввергал в нее Девон, – с колотящимся сердцем я бегал по лесу, звал его. Никакого ответа.
Я позвонил шерифу, в местное общество охраны животных и ближайшему ветеринару, сообщил им, что Девон исчез. После этого сел в машину и стал ездить по горе вверх и вниз, продолжая звать Девона до тех пор, пока совсем не охрип.
Спустя час, все еще в панике, совсем измотанный, вернулся в дом ждать звонка, которого, я боялся, так и не будет. Испуганная собака может в такой малонаселенной местности убежать далеко, не встретив на своем пути ни дома, ни человека. Здесь легко покалечиться. Господи, какой же я идиот. Когда я, наконец, начну что-то понимать?
Помню, что буквально ломал руки в отчаянии. Девон столько вытерпел, прошел столько испытаний, и все для того, чтобы потеряться в лесу? Он ведь перепугается до смерти и будет чувствовать себя совсем одиноким. А одиночества эта собака боится больше всего на свете! Почему я его не привязал или хотя бы не запер в доме? Я снова звонил соседям и ездил вверх и вниз по дороге. Это была катастрофа.
Часа через два я вновь вышел из дома и в сотый раз позвал Девона. В лесу послышался какой-то шум, и он вдруг вылетел оттуда, весь в грязи, в каком-то мусоре, в репьях. Пес обрадовался мне едва ли не больше, чем я ему: бешено вилял хвостом, прыгал, пытаясь лизнуть меня в лицо, повизгивал и лаял. Я обнимал его с большим чувством, слишком счастливый, чтобы браниться. Он тоже был счастлив. Лишь на миг отлучился, чтобы лизнуть Джулиуса и Стэнли (которые его проигнорировали), и снова вернулся в мои объятия.
До конца дня Девон от меня не отходил. Иногда нужно убежать из дома, чтобы понять, как много он для тебя значит. Пережив все испытания, выпавшие на нашу долю, мы оба уразумели, что терять друг друга не хотим. Все шло не так, как я планировал или надеялся, тем не менее связь между нами укреплялась.
В этот момент я понял, что никогда не смогу отправить его обратно. Это погубило бы его и поселило пустоту в моей душе. Так или иначе, но эту работу я выполнить обязан. Скорей всего, для достижения цели потребуется немало усилий и терпения. Может быть, мне удастся найти какой-то более легкий путь?
VI
В Нью-Джерси
«С некоторыми бордер-колли так и не удается добиться настоящего успеха», – сказал мне Ральф Фаббо, первоклассный дрессировщик, так успешно работавший с Джулиусом и Стэнли. Я советовался с ним, поскольку сомнения меня не оставляли. Он считал, что мне не следует брать третью собаку («лучшее враг хорошего»). Ральф говорил, что из бордер-колли не всегда легко сделать домашнюю собаку: слишком они своенравны и непредсказуемы. Он, правда, соглашался взяться за эту работу, хотя и не думал, что в этом есть необходимость. «Вы же сами знаете, что делать».
Знал ли я? Я позвонил Дин и рассказал ей о неприятностях, которые мне все еще причиняет Девон. После того как мы вернулись в Нью-Джерси, он все больше и больше привязывался ко мне, но по-прежнему то прыгал на стол, то переворачивал все в доме вверх дном.
Однажды он с такой силой ударился о витраж входной двери – единственную претендующую на изящество деталь в архитектуре нашего дома, – что даже свинцовый переплет витража погнулся.
Своей едой он не слишком дорожил, но иногда был не прочь стащить что-нибудь у Джулиуса или у Стэнли. Частенько забирался на кровать Стэнли или занимал его любимое место в гостиной. Мне это не нравилось, поскольку Стэнли никогда не отстаивал свое. Казалось, ему не хватало духа, чтобы дать отпор проделкам Девона. Энергии тоже недоставало. В последнее время на прогулках Стэнли выглядел усталым, тащился позади. Возможно, он уставал уже от одного вида Девона.
Гулять с тремя стало невозможно. Девон вертелся в одном месте, в то время как требовалось пройти в другое, чтобы посмотреть, куда девался Джулиус. Пытаясь выдержать темп Девона, мы уже через сто метров совершенно выматывались. Девон натягивал поводок и тащил меня вперед, Джулиус задерживался, обнюхивая очередной кустик, а Стэнли плелся позади всех, тяжело дыша. Это становилось опасным: я не мог уследить за тремя, я боялся за детей, проносившихся мимо на велосипедах, остерегался машин, быстро выезжающих задним ходом из ворот.
Прогулки решительно становились неприятными. На Девона я то и дело кричал, чтобы он помедлил; на лабрадоров – чтобы они поторопились. Это была как раз та самая жизнь с собаками, какой я для себя никогда не желал.
Впрочем, мой очередной отчет Дин все же не был полностью негативным. Случилось так, что Девон полюбил Джулиуса. Хотя, правду сказать, не было на свете никого, – ни человека, ни собаки, – кто бы Джулиуса не любил.
В жизни Девона случались не только мрачные периоды, бывал он и в хорошем настроении, особенно по утрам. Тогда в доме раздавался его громкий радостный лай, пугавший меня и лабрадоров. Пес звал нас вниз, он требовал, чтобы мы перестали валять дурака и присоединились к нему, – ведь нам предстояло много работы, а это всегда вызывало у него большой энтузиазм.
«Работа» с ним была, однако, отнюдь не простым делом. Девон на поводке был сущим кошмаром – всю дорогу тянул и дергал изо всех сил. Еще хуже он вел себя, когда я спускал его с поводка: забегал в чужие дворы, носился по газонам, гонялся за белками.
Дин размышляла над моим отчетом, и пришла к выводу, что он пошел в свою мать, такой же упрямый и своевольный.
Такое же мнение сложилось и у Паулы, она считала Девона самым упрямым и своевольным из всех обитателей нашего дома, не считая, конечно, меня. Была и еще одна трудность. Заполучив, наконец, меня в качестве объекта своей привязанности, Девон совершенно не терпел, если мне случалось куда-нибудь уходить, из опасения, что я уже не вернусь. А может быть, просто злился, что я уходил без него.
Девон всегда хотел сопровождать меня, всегда. И дело было не только в том, что он боялся одиночества или нуждался в компании. Свою роль играло и присущее всем бордер-колли чрезвычайное любопытство. Во время поездок на машине, он все время перемещался от одного окна к другому в стремлении разглядеть окрестности, ничего не пропустить.
Здесь, в Нью-Джерси, было на что поглядеть – грузовики, легковые машины, автобусы, пешеходы, группы детей, – он жадно впитывал впечатления. Но если я оставлял его в машине и шел в магазин, он нервно прыгал с заднего сиденья на переднее и обратно вплоть до моего возвращения.
Тут я понял – не без помощи Дин, – что Девон воспринимает меня как доставшуюся ему работу. В наши взаимоотношения он вкладывал многое – свою гордость, упрямство, свой ум и потребность в общении. У меня было странное, все усиливающееся чувство, будто Девон думает, что он в состоянии помочь мне освоиться в этом мире.
Насколько я понимал, момент был подходящий: во взаимоотношениях собаки с ее новым растерявшимся хозяином назревал кризис. Так не могло продолжаться долго. Это было несправедливо по отношению к Девону, к лабрадорам, к Пауле, наконец, ко мне самому. Если время принимать решение еще не пришло, то во всяком случае быстро приближалось. Перемены придают силы, хаос же ведет к разрушению. В горах мне казалось невозможным вернуть Девона Дин. Пусть он там от меня убегал, но других поводов для конфликта было мало. Здесь же, в Нью-Джерси, жизнь оказалась гораздо сложнее, и я снова начал колебаться.
Нельзя было, однако, не принять во внимание, как сильно успел я привязаться к этому зловредному существу даже за столь короткое время. Но если наш конфликт затянется надолго, у меня не будет выбора. Я просто не смогу отослать собаку.
Наконец Дин заявила, что пора признать свое поражение и вернуть ей Девона. Я представил себе, как возвращаюсь в аэропорт Ньюарка, вталкиваю Девона в клетку, смотрю, как работники багажного отделения увозят его. Душераздирающее зрелище.
Я немного помолчал. Потом сказал: «Мне бы хотелось испробовать все возможное, прежде чем я решусь отдать его».
Хотя Дин была рада услышать это, но все-таки сочла необходимым предупредить меня: «Вам будет трудно. Настоящая проверка воли. Победит тот, чья воля окажется сильнее».
Мы теперь беседовали по телефону несколько раз в неделю, обсуждали стратегию, вырабатывали тактику. Дин была занята в медицинском институте, ей приходилось выкраивать время для этих разговоров, но она очень любила своих собак. При всей своей огромной нагрузке, она никогда не уклонялась от бесед и не проявляла нетерпения. Ей хотелось, чтобы это наше «межвидовое усыновление» сработало.
«Вы недооцениваете себя, – сказала она, наконец. – У вас получится».
Дин считала, что некоторые проблемы Девона связаны с его провалом на соревнованиях служебных собак. Тогда он выглядел недовольным, пожалуй даже злился; крайне неохотно выполнял команды. Если незнакомый человек начнет его дрессировать, толку не будет. Нет смысла приглашать Ральфа для укрощения столь непокорного зверя. Придется это делать мне.
Если Девон признает в вас вожака, он перевернется на спину и подставит вам свой живот. Это собачья поза покорности. Если он сделает это, вы выиграли. Если же нет…
Я купил более короткий поводок и два строгих ошейника – один, чтобы надевать на него, другой, чтобы пугать его во время дрессировки «металлическим» звуком, если понадобится.
Мне пришлось изменить свой рабочий график, дабы иметь возможность сосредоточиться на нашем противостоянии.
Девон, как видно, чувствовал, что нам предстоит сражение, и не собирался сдаваться. Мы с ним, каждый по-своему, были верны собственной природе. Конечно, и он мог уступить, и я – свернуть с намеченного пути. Но мне почему-то казалось, что этого не произойдет. Мы оба готовились к бою.
Когда приходило время идти на прогулку, Девон мчался впереди, толчком распахивал дверь, а иногда выскакивал наружу – он рвался бросить вызов прохожим или другим собакам. Он устремлялся за автобусами и грузовиками, едва не вырывая у меня из рук поводок, а я с трудом ковылял за ним со своей больной лодыжкой. Команды «сидеть!», «лежать!», «жди!», которые он уже начинал усваивать, теперь выполнялись не всегда.
Чем настойчивей становился я, тем непослушнее – он. Дин точно определила ситуацию: столкнулись две воли и одержать победу должен был более упорный и терпеливый. Я не считал, что победил Девона в первом раунде, но во втором у меня имелось преимущество.
По мере того как противостояние разворачивалась, я становился с ним все суровее: приказывал ему сидеть, а если он не подчинялся, бросал к его ногам строгий ошейник.
Если он и после этого отказывался сесть, я клал руку ему на крестец и жал до тех пор, пока он не уступал. Видя наши взаимоотношения, соседи не раз спрашивали: почему собственно меня не удовлетворяют два прекрасных Лабрадора, которые у меня есть? С каждым днем Девон становился все агрессивнее, все чаще отказывался повиноваться. Не здесь ли крылась разгадка того, что с ним случилось когда-то, почему он не прижился у прежних хозяев?
Как-то раз, когда я принуждал его сесть, он зубами схватил меня за руку. Высвободив ее, стукнул его по спине так сильно, что рука у меня заболела. Потом я снова нажал на крестец, а он снова прихватил мою руку. Я опять его стукнул. И только после третьего раза он сел, но сел медленно, затаив обиду. Я тоже не чувствовал удовлетворения – был слишком зол.
Собак своих я раньше не бил, разве что щелкнул когда-нибудь по носу щенка. Но я не мог позволить Девону выиграть этот раунд. Это был бы конец его жизни со мной, а возможно, и с любым другим.
Измотанный и расстроенный я все больше склонялся к тому, чтобы сдаться. Мне ничего не удавалось достичь. Вероятно, мои книги говорили правду: такие собаки, как бордер-колли, далеко не для всех; по-видимому, и не для меня.
На следующее утро после того, как я ударил Девона, – а он не вздрогнул, не уклонился и, кажется, вообще не обратил на это внимания, – я встал в половине седьмого. В это время на улицах обычно мало народа. Было холодное весеннее утро.
Я подал Девону команду «рядом!». Он спокойно прошел рядом несколько шагов и тут же устремился вперед. Просто беда! Даже выполняя команду, пес умудрялся проявить непослушание. Это и восхищало в нем, но это же и раздражало. Я тем не менее похвалил его и нагнулся, чтобы погладить.
В ответ он дернулся, вырвал зажатый в моей руке поводок – для средней по размеру собаки этот пес был на удивление силен – и вылетел на улицу, по которой как раз проезжал небольшой школьный автобус. Девон прыгнул прямо ему навстречу. Взвизгнули тормоза, дети в автобусе испуганно закричали.
Что-то злонамеренное было в поведении собаки. Девон не был глуп, он прекрасно знал, что выбегать на проезжую часть нельзя, – мы этим много занимались.
Знал ли я? Я позвонил Дин и рассказал ей о неприятностях, которые мне все еще причиняет Девон. После того как мы вернулись в Нью-Джерси, он все больше и больше привязывался ко мне, но по-прежнему то прыгал на стол, то переворачивал все в доме вверх дном.
Однажды он с такой силой ударился о витраж входной двери – единственную претендующую на изящество деталь в архитектуре нашего дома, – что даже свинцовый переплет витража погнулся.
Своей едой он не слишком дорожил, но иногда был не прочь стащить что-нибудь у Джулиуса или у Стэнли. Частенько забирался на кровать Стэнли или занимал его любимое место в гостиной. Мне это не нравилось, поскольку Стэнли никогда не отстаивал свое. Казалось, ему не хватало духа, чтобы дать отпор проделкам Девона. Энергии тоже недоставало. В последнее время на прогулках Стэнли выглядел усталым, тащился позади. Возможно, он уставал уже от одного вида Девона.
Гулять с тремя стало невозможно. Девон вертелся в одном месте, в то время как требовалось пройти в другое, чтобы посмотреть, куда девался Джулиус. Пытаясь выдержать темп Девона, мы уже через сто метров совершенно выматывались. Девон натягивал поводок и тащил меня вперед, Джулиус задерживался, обнюхивая очередной кустик, а Стэнли плелся позади всех, тяжело дыша. Это становилось опасным: я не мог уследить за тремя, я боялся за детей, проносившихся мимо на велосипедах, остерегался машин, быстро выезжающих задним ходом из ворот.
Прогулки решительно становились неприятными. На Девона я то и дело кричал, чтобы он помедлил; на лабрадоров – чтобы они поторопились. Это была как раз та самая жизнь с собаками, какой я для себя никогда не желал.
Впрочем, мой очередной отчет Дин все же не был полностью негативным. Случилось так, что Девон полюбил Джулиуса. Хотя, правду сказать, не было на свете никого, – ни человека, ни собаки, – кто бы Джулиуса не любил.
В жизни Девона случались не только мрачные периоды, бывал он и в хорошем настроении, особенно по утрам. Тогда в доме раздавался его громкий радостный лай, пугавший меня и лабрадоров. Пес звал нас вниз, он требовал, чтобы мы перестали валять дурака и присоединились к нему, – ведь нам предстояло много работы, а это всегда вызывало у него большой энтузиазм.
«Работа» с ним была, однако, отнюдь не простым делом. Девон на поводке был сущим кошмаром – всю дорогу тянул и дергал изо всех сил. Еще хуже он вел себя, когда я спускал его с поводка: забегал в чужие дворы, носился по газонам, гонялся за белками.
Дин размышляла над моим отчетом, и пришла к выводу, что он пошел в свою мать, такой же упрямый и своевольный.
Такое же мнение сложилось и у Паулы, она считала Девона самым упрямым и своевольным из всех обитателей нашего дома, не считая, конечно, меня. Была и еще одна трудность. Заполучив, наконец, меня в качестве объекта своей привязанности, Девон совершенно не терпел, если мне случалось куда-нибудь уходить, из опасения, что я уже не вернусь. А может быть, просто злился, что я уходил без него.
Девон всегда хотел сопровождать меня, всегда. И дело было не только в том, что он боялся одиночества или нуждался в компании. Свою роль играло и присущее всем бордер-колли чрезвычайное любопытство. Во время поездок на машине, он все время перемещался от одного окна к другому в стремлении разглядеть окрестности, ничего не пропустить.
Здесь, в Нью-Джерси, было на что поглядеть – грузовики, легковые машины, автобусы, пешеходы, группы детей, – он жадно впитывал впечатления. Но если я оставлял его в машине и шел в магазин, он нервно прыгал с заднего сиденья на переднее и обратно вплоть до моего возвращения.
Тут я понял – не без помощи Дин, – что Девон воспринимает меня как доставшуюся ему работу. В наши взаимоотношения он вкладывал многое – свою гордость, упрямство, свой ум и потребность в общении. У меня было странное, все усиливающееся чувство, будто Девон думает, что он в состоянии помочь мне освоиться в этом мире.
***
«Вы не можете допустить, чтобы Девон оставался диким и вел себя в вашем доме, как ему заблагорассудится – предупредила меня Дин. – Вы должны либо убедить этого пса, что способны заставить его повиноваться, зато никогда его не покинете, либо отказаться от него. Так как, решитесь попробовать?»Насколько я понимал, момент был подходящий: во взаимоотношениях собаки с ее новым растерявшимся хозяином назревал кризис. Так не могло продолжаться долго. Это было несправедливо по отношению к Девону, к лабрадорам, к Пауле, наконец, ко мне самому. Если время принимать решение еще не пришло, то во всяком случае быстро приближалось. Перемены придают силы, хаос же ведет к разрушению. В горах мне казалось невозможным вернуть Девона Дин. Пусть он там от меня убегал, но других поводов для конфликта было мало. Здесь же, в Нью-Джерси, жизнь оказалась гораздо сложнее, и я снова начал колебаться.
Нельзя было, однако, не принять во внимание, как сильно успел я привязаться к этому зловредному существу даже за столь короткое время. Но если наш конфликт затянется надолго, у меня не будет выбора. Я просто не смогу отослать собаку.
Наконец Дин заявила, что пора признать свое поражение и вернуть ей Девона. Я представил себе, как возвращаюсь в аэропорт Ньюарка, вталкиваю Девона в клетку, смотрю, как работники багажного отделения увозят его. Душераздирающее зрелище.
Я немного помолчал. Потом сказал: «Мне бы хотелось испробовать все возможное, прежде чем я решусь отдать его».
Хотя Дин была рада услышать это, но все-таки сочла необходимым предупредить меня: «Вам будет трудно. Настоящая проверка воли. Победит тот, чья воля окажется сильнее».
Мы теперь беседовали по телефону несколько раз в неделю, обсуждали стратегию, вырабатывали тактику. Дин была занята в медицинском институте, ей приходилось выкраивать время для этих разговоров, но она очень любила своих собак. При всей своей огромной нагрузке, она никогда не уклонялась от бесед и не проявляла нетерпения. Ей хотелось, чтобы это наше «межвидовое усыновление» сработало.
«Вы недооцениваете себя, – сказала она, наконец. – У вас получится».
Дин считала, что некоторые проблемы Девона связаны с его провалом на соревнованиях служебных собак. Тогда он выглядел недовольным, пожалуй даже злился; крайне неохотно выполнял команды. Если незнакомый человек начнет его дрессировать, толку не будет. Нет смысла приглашать Ральфа для укрощения столь непокорного зверя. Придется это делать мне.
Если Девон признает в вас вожака, он перевернется на спину и подставит вам свой живот. Это собачья поза покорности. Если он сделает это, вы выиграли. Если же нет…
Я купил более короткий поводок и два строгих ошейника – один, чтобы надевать на него, другой, чтобы пугать его во время дрессировки «металлическим» звуком, если понадобится.
Мне пришлось изменить свой рабочий график, дабы иметь возможность сосредоточиться на нашем противостоянии.
Девон, как видно, чувствовал, что нам предстоит сражение, и не собирался сдаваться. Мы с ним, каждый по-своему, были верны собственной природе. Конечно, и он мог уступить, и я – свернуть с намеченного пути. Но мне почему-то казалось, что этого не произойдет. Мы оба готовились к бою.
Когда приходило время идти на прогулку, Девон мчался впереди, толчком распахивал дверь, а иногда выскакивал наружу – он рвался бросить вызов прохожим или другим собакам. Он устремлялся за автобусами и грузовиками, едва не вырывая у меня из рук поводок, а я с трудом ковылял за ним со своей больной лодыжкой. Команды «сидеть!», «лежать!», «жди!», которые он уже начинал усваивать, теперь выполнялись не всегда.
Чем настойчивей становился я, тем непослушнее – он. Дин точно определила ситуацию: столкнулись две воли и одержать победу должен был более упорный и терпеливый. Я не считал, что победил Девона в первом раунде, но во втором у меня имелось преимущество.
По мере того как противостояние разворачивалась, я становился с ним все суровее: приказывал ему сидеть, а если он не подчинялся, бросал к его ногам строгий ошейник.
Если он и после этого отказывался сесть, я клал руку ему на крестец и жал до тех пор, пока он не уступал. Видя наши взаимоотношения, соседи не раз спрашивали: почему собственно меня не удовлетворяют два прекрасных Лабрадора, которые у меня есть? С каждым днем Девон становился все агрессивнее, все чаще отказывался повиноваться. Не здесь ли крылась разгадка того, что с ним случилось когда-то, почему он не прижился у прежних хозяев?
Как-то раз, когда я принуждал его сесть, он зубами схватил меня за руку. Высвободив ее, стукнул его по спине так сильно, что рука у меня заболела. Потом я снова нажал на крестец, а он снова прихватил мою руку. Я опять его стукнул. И только после третьего раза он сел, но сел медленно, затаив обиду. Я тоже не чувствовал удовлетворения – был слишком зол.
Собак своих я раньше не бил, разве что щелкнул когда-нибудь по носу щенка. Но я не мог позволить Девону выиграть этот раунд. Это был бы конец его жизни со мной, а возможно, и с любым другим.
Измотанный и расстроенный я все больше склонялся к тому, чтобы сдаться. Мне ничего не удавалось достичь. Вероятно, мои книги говорили правду: такие собаки, как бордер-колли, далеко не для всех; по-видимому, и не для меня.
На следующее утро после того, как я ударил Девона, – а он не вздрогнул, не уклонился и, кажется, вообще не обратил на это внимания, – я встал в половине седьмого. В это время на улицах обычно мало народа. Было холодное весеннее утро.
Я подал Девону команду «рядом!». Он спокойно прошел рядом несколько шагов и тут же устремился вперед. Просто беда! Даже выполняя команду, пес умудрялся проявить непослушание. Это и восхищало в нем, но это же и раздражало. Я тем не менее похвалил его и нагнулся, чтобы погладить.
В ответ он дернулся, вырвал зажатый в моей руке поводок – для средней по размеру собаки этот пес был на удивление силен – и вылетел на улицу, по которой как раз проезжал небольшой школьный автобус. Девон прыгнул прямо ему навстречу. Взвизгнули тормоза, дети в автобусе испуганно закричали.
Что-то злонамеренное было в поведении собаки. Девон не был глуп, он прекрасно знал, что выбегать на проезжую часть нельзя, – мы этим много занимались.