Страница:
и "Совратителей", поставил под названием "Мнимый врач, или Излечение немой
леди" переделку одного из фарсов Мольера - "Лекарь поневоле". Этот фарс,
насыщенный по примеру "Лотереи" музыкой и песнями, был новым триумфом мисс
Рафтор. В 1733 году Филдинг снова обратился к французской комедиографии. На
сей раз он переделал пьесу Ж.-Ф. Реньяра "Неожиданное возвращение",
основанную, в свою очередь, на сюжете Плавта. Эта пьеса (Филдинг назвал ее
"Служанка-интриганка"), представленная на сцене 15 января 1734 года с Китти
Клайв в главной роли, прошла с триумфом и завоевала популярность поистине
необычайную. Это была уже вторая переделка реньяровского "Неожиданного
возвращения". Но первая, анонимная, появившаяся в 1715 году, быстро сошла со
сцены. Филдинговская же "Служанка-интриганка" на протяжении почти всего
XVIII века составляла в Англии одну из основ фарсового репертуара.
Конечно, здесь снова сыграло немалую роль блестящее мастерство Китти
Клайв. Театр во многом живет устным преданием, и успех или неуспех премьеры
порой на многие десятилетия определяет судьбу той или иной пьесы. Но и
собственные достоинства "Служанки-интриганки" никто никогда не оспаривал.
Филдинг, перелицовывая Реньяра, сделал оригинальный ход: традиционную роль
слуги, способного ради спасения молодого господина наврать с три короба,
отдал женщине, и все зазвучало по-новому, словно только что найденное. Да и
светские господа, объедающие и разоряющие купеческого сына, пришли в эту
пьесу не из Франции. Ситуация была достаточно английская, люди тоже.
Последние два фарса Филдинга еще крепче привязаны к своему времени и
своей стране. Это так называемые "фарсы о Люси". Первый из них - "Урок отцу,
или Дочка без притворства" - был с огромным успехом поставлен в Друри-Лейне
17 января 1735 года и удержался на английской сцене до конца века. Судьба
второго - "Мисс Люси в столице" - оказалась менее счастливой. Написанный в
том же 1735 году, он попал на сцену в переработанном виде лишь семь лет
спустя. Премьера состоялась 6 мая 1742 года в Друри-Лейн. Роль Люси снова
исполняла Китти Клайв. Успеха, равного успеху своего предшественника, этот
фарс, однако, не завоевал. Он и сейчас живет лишь рядом с ним, под его
эгидой. Но компанию ему составляет достойную.
По общему признанию, эти два фарса у Филдинга - главные. На
неискушенный взгляд они, конечно, могут показаться совершенными пустячками,
пусть ладно скроенными. Но впечатление это обманчиво. И мера мастерства в
них очень велика, и, что не менее важно, стоят они на глубоком и прочном
фундаменте.
Дочка богатого арендатора Люси - наследница мисс Пру из комедии Уильяма
Конгрива "Любовь за любовь" (1695). Правда, в каком-то очень далеком колене.
Мисс Пру была одним из первых опытов разработки в комедии "естественного
человека". Кроме "естества", в ней мало что было. Знаний - никаких, ума - не
то чтоб палата. Из лесу вышла. Люси иная. Отец воспитал ее в полном незнании
жизни, но кое-что она потихоньку от него все же ухватила. Поняла, во всяком
случае, как неинтересно живет в деревне при папеньке и как интересно могла
бы жить в городе со снисходительным мужем. Она "естественный человек" в том
смысле, что ее восприимчивая натура не защищена разумом ни от каких
искушений. Движимая первым импульсом, она способна как на достойный, так и
на позорный поступок. Впрочем, достойные ее поступки никого умилить не
могут, а недостойные - возмутить. Уж очень она проста. А тем и прелестна. С
нее что возьмешь?
Такая героиня была для Филдинга - критика нравов совершенной находкой.
Все модные заблуждения, что называется, "прилипали" к Люси, притом каждое из
них - не настолько, чтобы тотчас же не уступить место другому. Можно было
устроить целый парад пороков и предрассудков, не подвергая при этом сомнению
цельность характера. Конечно, и сами по себе человеческие недостатки
являлись на сцену не в виде каких-то отвлеченностей, напротив, в форме
весьма конкретной и убедительной. Как полагается в фарсе.
В "Уроке отцу" их олицетворяют женихи Люси - аптекарь, учитель танцев,
учитель пения, стряпчий, причем каждый из них предстает во всеоружии
странностей и предрассудков, присущих его профессии. Здесь преобладает
принцип маски. Правда, истолкованный совсем по-особому. Дело даже не в том,
что эти маски вполне современны и всякий раз перед нами не условность, а
тип, хотя и доведенный до предела. Важнее другое - это маски, что
называется, "саморазоблачающиеся". Самое плохое в них - именно то, что они
просто маски. Не люди. Скорей даже нелюди.
В Англии XVIII века таких людей величали педантами. Слово это вышло за
пределы ученых профессий и приобрело очень широкий смысл. Нашел ему подобное
применение журналист и драматург Джозеф Аддисон, который в издававшемся им
совместно с Ричардом Стилем журнале "Зритель" посвятил педантам целый выпуск
от 30 июня 1711 года. Аддисон называл педантами тех, кто целиком
сосредоточен на своей профессии и вне ее не существует. От "военного
педанта, - писал Аддисон, - круглый год только и слышишь, что о лагерях,
осаде городов, дислокациях и битвах. О чем бы он ни говорил, все пахнет
порохом: отнимите у него артиллерию, и о себе он не сможет сказать ни слова.
С равным успехом, - продолжает Аддисон, - я могу упомянуть и
педанта-законника, который говорит только о юридических казусах и цитирует
заключения высшей судебной инстанции... Педант-политик весь обложен
газетами... Короче говоря, только придворный, только солдат, только ученый -
любой ограниченный характер становится педантичным и смешным". Да и только
ли о профессиональной узости идет здесь речь? Разве "просто светский
человек" не "педант"? "Лишите его театров, каталога известных красавиц и
списка модных недомоганий, которыми он страдает, и найдется ли ему о чем
говорить?"
Филдинга такие "частичные люди" раздражали до крайности. В "Щеголе из
Темпла" он вывел на сцену целую семью педантов, преданных каждый своему
делу, друг друга не понимающих, но 'Одинаково маниакальных и в этом смысле
абсолютно друг на друга похожих. В "Судье в ловушке" у него появляется
старый купец, до того увлекшийся политикой, что все простые житейские дела и
заботы начинают казаться ему чем-то совсем не стоящим. Подобного типа герои
мелькают у Филдинга и в других пьесах, а потом в романах. И тем не менее
"Урок отцу" - произведение, где тема "частичного человека" особенно ощутима.
Пространство здесь малое, и педанты буквально наступают друг другу на пятки.
Считается, что "три" - первое число, дающее представление о множественности.
Так вот, в "Уроке отцу" педантов даже не три, а четыре... Филдинг наглядно
показал, что в борьбе против маски - образа устоявшегося, облинявшего, со
стертыми социальными чертами - можно использовать тот же прием масочности.
Надо только, чтоб маска вернулась к типу. И еще - чтоб знала свое место. Не
претендовала на звание человека. Человек принадлежит жизни. Маска - узкой
социальной прослойке.
"Мисс Люси в столице" построена по несколько иному принципу. Здесь люди
не замкнуты в профессиях, не разделены на мелкие группки. Напротив, между
ними обнаруживается нечто общее - склонность к пороку. Правда, грешат они
каждый немного на свой манер - купец no-одному, дворянин по-другому. Один
лицемерит, другой нагличает. Один расплачивается чистоганом, другой все
норовит взять в долг - женщину тоже. Но в основе-то - одним миром мазаны.
Стоит вспомнить, впрочем, что женихов из "Урока отцу" тоже что-то заставило
собраться в один день и час в доме своего престарелого родственника. Какие
они ни разные, деньги любят одинаково. Итак, деньги и женщины - только-то
всего и находится общего у персонажей "Мисс Люси в столице".
Стоит ли определять это словом "общечеловеческое"?
Филдинг уверен, что нет. Это не про них.
В фарсах этого молодого сатирика уже начинают понемногу формироваться
черты героев, которым это слово больше под стать. Это нищий драматург
Лаклесс, выросший в семье торговки устрицами, простецкий молодой сквайр
Лавмор, лакей Томас, служанка Летиция. От героев сентиментальной комедии они
отличаются необычайно - не только тем, в какой форме выражают свои мысли, по
самими мыслями, а заодно и поступками. Идеальны ли они, если мерить по
строгой мерке? Нет, конечно. Но зато естественны и человечны. Спустя
полтора-два десятилетия Филдинг заставит читателя полюбить своего Тома
Джонса при всех ошибках, которые тот совершил по незнанию, и прегрешениях,
на которые пошел из нужды и любопытства к жизни. Полюбить не за что-нибудь
особенное, а за доброту, естественность, прямодушие. За то, чему и
полагается больше всего быть в человеке. В своих фарсах он тоже отдает
симпатии людям простым, без затей. Людям как людям. Привлекательным своей
натуральностью. Они куда лучше тех, кто живет, если можно так выразиться, не
своей, а чужой жизнью - гоняется за модой, видит себя только лишь глазами
окружающих, говорит не человеческим языком, а профессиональным. Все эти люди
и нелюди так густо заселяют мир филдинговских фарсов, приходят в отношения
такие активные и напряженные, что делают эти "маленькие комедии" сколком с
жизни, где, как известно, тоже есть люди и нелюди, вынужденные, к взаимному
неудовольствию, общаться между собой - порой очень активно. Сколком,
конечно, очень своеобразным, с пропорциями сдвинутыми, акцентами
подчеркнутыми. Однако тем самым и интересным. В фарсах Филдинга мы
восхищаемся не только своеобразием фигур, но и мастерством, с каким они
нарисованы, не только забавными положениями, но и превосходной их
разработкой. У этих фарсов кроме всех прочих достоинств есть еще одно - они
смешные.
Достоинство не из последних. Ибо фарс, как известно, был началом и
первоосновой комедии.
леди" переделку одного из фарсов Мольера - "Лекарь поневоле". Этот фарс,
насыщенный по примеру "Лотереи" музыкой и песнями, был новым триумфом мисс
Рафтор. В 1733 году Филдинг снова обратился к французской комедиографии. На
сей раз он переделал пьесу Ж.-Ф. Реньяра "Неожиданное возвращение",
основанную, в свою очередь, на сюжете Плавта. Эта пьеса (Филдинг назвал ее
"Служанка-интриганка"), представленная на сцене 15 января 1734 года с Китти
Клайв в главной роли, прошла с триумфом и завоевала популярность поистине
необычайную. Это была уже вторая переделка реньяровского "Неожиданного
возвращения". Но первая, анонимная, появившаяся в 1715 году, быстро сошла со
сцены. Филдинговская же "Служанка-интриганка" на протяжении почти всего
XVIII века составляла в Англии одну из основ фарсового репертуара.
Конечно, здесь снова сыграло немалую роль блестящее мастерство Китти
Клайв. Театр во многом живет устным преданием, и успех или неуспех премьеры
порой на многие десятилетия определяет судьбу той или иной пьесы. Но и
собственные достоинства "Служанки-интриганки" никто никогда не оспаривал.
Филдинг, перелицовывая Реньяра, сделал оригинальный ход: традиционную роль
слуги, способного ради спасения молодого господина наврать с три короба,
отдал женщине, и все зазвучало по-новому, словно только что найденное. Да и
светские господа, объедающие и разоряющие купеческого сына, пришли в эту
пьесу не из Франции. Ситуация была достаточно английская, люди тоже.
Последние два фарса Филдинга еще крепче привязаны к своему времени и
своей стране. Это так называемые "фарсы о Люси". Первый из них - "Урок отцу,
или Дочка без притворства" - был с огромным успехом поставлен в Друри-Лейне
17 января 1735 года и удержался на английской сцене до конца века. Судьба
второго - "Мисс Люси в столице" - оказалась менее счастливой. Написанный в
том же 1735 году, он попал на сцену в переработанном виде лишь семь лет
спустя. Премьера состоялась 6 мая 1742 года в Друри-Лейн. Роль Люси снова
исполняла Китти Клайв. Успеха, равного успеху своего предшественника, этот
фарс, однако, не завоевал. Он и сейчас живет лишь рядом с ним, под его
эгидой. Но компанию ему составляет достойную.
По общему признанию, эти два фарса у Филдинга - главные. На
неискушенный взгляд они, конечно, могут показаться совершенными пустячками,
пусть ладно скроенными. Но впечатление это обманчиво. И мера мастерства в
них очень велика, и, что не менее важно, стоят они на глубоком и прочном
фундаменте.
Дочка богатого арендатора Люси - наследница мисс Пру из комедии Уильяма
Конгрива "Любовь за любовь" (1695). Правда, в каком-то очень далеком колене.
Мисс Пру была одним из первых опытов разработки в комедии "естественного
человека". Кроме "естества", в ней мало что было. Знаний - никаких, ума - не
то чтоб палата. Из лесу вышла. Люси иная. Отец воспитал ее в полном незнании
жизни, но кое-что она потихоньку от него все же ухватила. Поняла, во всяком
случае, как неинтересно живет в деревне при папеньке и как интересно могла
бы жить в городе со снисходительным мужем. Она "естественный человек" в том
смысле, что ее восприимчивая натура не защищена разумом ни от каких
искушений. Движимая первым импульсом, она способна как на достойный, так и
на позорный поступок. Впрочем, достойные ее поступки никого умилить не
могут, а недостойные - возмутить. Уж очень она проста. А тем и прелестна. С
нее что возьмешь?
Такая героиня была для Филдинга - критика нравов совершенной находкой.
Все модные заблуждения, что называется, "прилипали" к Люси, притом каждое из
них - не настолько, чтобы тотчас же не уступить место другому. Можно было
устроить целый парад пороков и предрассудков, не подвергая при этом сомнению
цельность характера. Конечно, и сами по себе человеческие недостатки
являлись на сцену не в виде каких-то отвлеченностей, напротив, в форме
весьма конкретной и убедительной. Как полагается в фарсе.
В "Уроке отцу" их олицетворяют женихи Люси - аптекарь, учитель танцев,
учитель пения, стряпчий, причем каждый из них предстает во всеоружии
странностей и предрассудков, присущих его профессии. Здесь преобладает
принцип маски. Правда, истолкованный совсем по-особому. Дело даже не в том,
что эти маски вполне современны и всякий раз перед нами не условность, а
тип, хотя и доведенный до предела. Важнее другое - это маски, что
называется, "саморазоблачающиеся". Самое плохое в них - именно то, что они
просто маски. Не люди. Скорей даже нелюди.
В Англии XVIII века таких людей величали педантами. Слово это вышло за
пределы ученых профессий и приобрело очень широкий смысл. Нашел ему подобное
применение журналист и драматург Джозеф Аддисон, который в издававшемся им
совместно с Ричардом Стилем журнале "Зритель" посвятил педантам целый выпуск
от 30 июня 1711 года. Аддисон называл педантами тех, кто целиком
сосредоточен на своей профессии и вне ее не существует. От "военного
педанта, - писал Аддисон, - круглый год только и слышишь, что о лагерях,
осаде городов, дислокациях и битвах. О чем бы он ни говорил, все пахнет
порохом: отнимите у него артиллерию, и о себе он не сможет сказать ни слова.
С равным успехом, - продолжает Аддисон, - я могу упомянуть и
педанта-законника, который говорит только о юридических казусах и цитирует
заключения высшей судебной инстанции... Педант-политик весь обложен
газетами... Короче говоря, только придворный, только солдат, только ученый -
любой ограниченный характер становится педантичным и смешным". Да и только
ли о профессиональной узости идет здесь речь? Разве "просто светский
человек" не "педант"? "Лишите его театров, каталога известных красавиц и
списка модных недомоганий, которыми он страдает, и найдется ли ему о чем
говорить?"
Филдинга такие "частичные люди" раздражали до крайности. В "Щеголе из
Темпла" он вывел на сцену целую семью педантов, преданных каждый своему
делу, друг друга не понимающих, но 'Одинаково маниакальных и в этом смысле
абсолютно друг на друга похожих. В "Судье в ловушке" у него появляется
старый купец, до того увлекшийся политикой, что все простые житейские дела и
заботы начинают казаться ему чем-то совсем не стоящим. Подобного типа герои
мелькают у Филдинга и в других пьесах, а потом в романах. И тем не менее
"Урок отцу" - произведение, где тема "частичного человека" особенно ощутима.
Пространство здесь малое, и педанты буквально наступают друг другу на пятки.
Считается, что "три" - первое число, дающее представление о множественности.
Так вот, в "Уроке отцу" педантов даже не три, а четыре... Филдинг наглядно
показал, что в борьбе против маски - образа устоявшегося, облинявшего, со
стертыми социальными чертами - можно использовать тот же прием масочности.
Надо только, чтоб маска вернулась к типу. И еще - чтоб знала свое место. Не
претендовала на звание человека. Человек принадлежит жизни. Маска - узкой
социальной прослойке.
"Мисс Люси в столице" построена по несколько иному принципу. Здесь люди
не замкнуты в профессиях, не разделены на мелкие группки. Напротив, между
ними обнаруживается нечто общее - склонность к пороку. Правда, грешат они
каждый немного на свой манер - купец no-одному, дворянин по-другому. Один
лицемерит, другой нагличает. Один расплачивается чистоганом, другой все
норовит взять в долг - женщину тоже. Но в основе-то - одним миром мазаны.
Стоит вспомнить, впрочем, что женихов из "Урока отцу" тоже что-то заставило
собраться в один день и час в доме своего престарелого родственника. Какие
они ни разные, деньги любят одинаково. Итак, деньги и женщины - только-то
всего и находится общего у персонажей "Мисс Люси в столице".
Стоит ли определять это словом "общечеловеческое"?
Филдинг уверен, что нет. Это не про них.
В фарсах этого молодого сатирика уже начинают понемногу формироваться
черты героев, которым это слово больше под стать. Это нищий драматург
Лаклесс, выросший в семье торговки устрицами, простецкий молодой сквайр
Лавмор, лакей Томас, служанка Летиция. От героев сентиментальной комедии они
отличаются необычайно - не только тем, в какой форме выражают свои мысли, по
самими мыслями, а заодно и поступками. Идеальны ли они, если мерить по
строгой мерке? Нет, конечно. Но зато естественны и человечны. Спустя
полтора-два десятилетия Филдинг заставит читателя полюбить своего Тома
Джонса при всех ошибках, которые тот совершил по незнанию, и прегрешениях,
на которые пошел из нужды и любопытства к жизни. Полюбить не за что-нибудь
особенное, а за доброту, естественность, прямодушие. За то, чему и
полагается больше всего быть в человеке. В своих фарсах он тоже отдает
симпатии людям простым, без затей. Людям как людям. Привлекательным своей
натуральностью. Они куда лучше тех, кто живет, если можно так выразиться, не
своей, а чужой жизнью - гоняется за модой, видит себя только лишь глазами
окружающих, говорит не человеческим языком, а профессиональным. Все эти люди
и нелюди так густо заселяют мир филдинговских фарсов, приходят в отношения
такие активные и напряженные, что делают эти "маленькие комедии" сколком с
жизни, где, как известно, тоже есть люди и нелюди, вынужденные, к взаимному
неудовольствию, общаться между собой - порой очень активно. Сколком,
конечно, очень своеобразным, с пропорциями сдвинутыми, акцентами
подчеркнутыми. Однако тем самым и интересным. В фарсах Филдинга мы
восхищаемся не только своеобразием фигур, но и мастерством, с каким они
нарисованы, не только забавными положениями, но и превосходной их
разработкой. У этих фарсов кроме всех прочих достоинств есть еще одно - они
смешные.
Достоинство не из последних. Ибо фарс, как известно, был началом и
первоосновой комедии.