Страница:
Во время войны Д. Ф. Устинов стал инициатором широкого и смелого применения комплексного метода оперативного освоения новых образцов оружия, новых технологических приемов и схем, совершенно не сбивавшего ритм основного производства. Впервые опробованный и внедренный в военные годы на нашем заводе, этот метод активно работает и сейчас, когда возникает необходимость заглянуть в завтра, подумать о перспективе, перейти на новую технологию или резко увеличить выпуск оружия, быстро освоить новые формы организации производства.
В чем суть этого метода? Покажу на примере освоения АК-47. Прежде всего на заводе было установлено, кто будет осваивать новый вид изделия, кто может это сделать лучше и быстрее. То есть осуществлялась так называемая расцеховка. Потом выделили наиболее сложные, трудоемкие, или, как принято говорить, "командные", узлы и детали, от производства которых зависел в немалой степени успех освоения серийного выпуска в целом. Производство таких узлов и деталей поручили наиболее квалифицированным специалистам. Необходимое оборудование, оснастка и конечно же люди сосредоточились в одном месте - опытном цехе. Все это представляло собой своего рода ядро, организационную структуру в малом размере, в которой воплощались все звенья и черты будущего большого производства. Когда освоение нового изделия достигло должного уровня, оно было развернуто в поток.
А вот, скажем, с выпуском ручного пулемета было несколько по-другому. Когда при освоении РПК новую организационную структуру отработали на нашем заводе до конца, ее в полном составе передали на одно из оборонных предприятий отрасли и поручили ему массовый выпуск пулемета. Такой подход, такой маневр обеспечили быстрое развертывание самостоятельного производства нового изделия на другом заводе без ломки основного производства.
Говоря о Д. Ф. Устинове, вновь хочется обратиться к словам Игоря Всеволодовича Илларионова:
"Если при Сталине он еще не был в "высшем эшелоне власти", вроде бы не мог полностью отвечать за его действия, то при Хрущеве и особенно при Брежневе непосредственно участвовал в формировании государственной политики.
Но у меня не повернется язык сказать, что Дмитрий Федорович был одним из тех руководителей, кто привел страну к застою. Время, конечно, накладывало отпечаток и на его деятельность, не могло не накладывать. Но если говорить в целом, то на протяжении десятилетий главным для него была как раз таки борьба с консерватизмом, успокоенностью, самолюбованием, местничеством".
Общаясь с Д. Ф. Устиновым на протяжении многих лет, могу подтвердить, что знал я его именно таким.
Еще один очень важный фактор, считаю, повлиял на то, что директор предприятия повернулся лицом к нашим конструкторским заботам, по-государственному взглянул на мою деятельность как ведущего разработчика оружия. Я имею в виду активную поддержку моей позиции по созданию конструкторского бюро со стороны тогдашнего первого секретаря обкома партии М. С. Суетина. Часто бывая на заводе (насколько мне известно, для Михаила Сергеевича вообще не была характерна приверженность к кабинетным заседаниям), он глубоко вникал в ход опытно-конструкторских работ, хорошо знал людей, их нужды, запросы, настроения и умел энергично влиять на положение дел политическими формами и методами работы.
Именно М. С. Суетин поддержал мое критическое выступление на партийно-хозяйственном активе и, взяв поднятые мной вопросы на контроль, способствовал скорейшему решению проблем.
1955 год. Он в моей конструкторской судьбе, я считаю, стал заметной вехой, подарил радость совместной творческой работы с людьми, объединенными в единую конструкторскую группу. Мы словно на крыльях летали. Нам представлялось, что нет и не будет перед нами непреодолимых барьеров и, за какую опытно-конструкторскую тему мы ни взялись бы, у нас обязательно все получится. Все мы, особенно инженеры-конструкторы, были молоды, энергия била через край, идеи рождались одна за другой.
У нас складывался интересный коллектив. Неугомонный, постоянно нацеленный на творчество Владимир Васильевич Крупин. Всегда имеющий собственное мнение и отстаивающий его до конца Алексей Дмитриевич Крякушин. Чуть позже пришли к нам Валерий Александрович Харьков, любящий основательно помозговать над проблемой, которого мы называли ходячей энциклопедией, и неторопливый, обстоятельный Виталий Николаевич Пушин.
Надежными помощниками в работе над проектами образцов стали тогда несколько обаятельных женщин, включенных в нашу группу. Среди них техник-конструктор Ф. В. Белоглазова, копировальщица В. А. Зиновьева. Немало полезных рекомендаций мы получали от инженера-аналитика Ф. М. Дорфман. И конечно же, нашей лучшей опорой во всем, что касалось изготовления опытных деталей в металле, были фрезеровщик Г. Г. Габдрахманов, токарь Н. А. Бердышев, слесарь-механик П. Н. Бухарин и слесарь-отделочник Е. В. Богданов.
Я неспроста выделяю фамилии этих людей, хотя мог бы сейчас назвать еще десятки имен тех, кто непосредственно участвовал в работе над доводкой АК-47 в опытном цехе и на производстве. Просто на этапе решения опытно-конструкторских тем, модернизации автомата и создания первых унифицированных образцов именно на этих людей, составлявших костяк группы, пала наибольшая нагрузка, именно они внесли наибольший вклад в рождение целой семьи унифицированного автоматического стрелкового оружия нашей системы.
Горячим обсуждениям и спорам не было конца. То и дело ставили друг перед другом вопрос, тот ли путь выбрали, дорабатывая или заново делая деталь? Радовались вместе, шумно, бурно каждой, даже самой маленькой победе. Все мы буквально жили производством. Устранение неполадок и упущений воспринимали как личную и неотложную заботу, заинтересованно подходили ко всему, что могло служить достижению общего успеха. Вместе росли, мужали профессионально и нравственно. И это, считаю, было не менее важно, потому что коллективный труд, коллективное творчество в конструировании - необходимое условие качественного рывка вперед. Помнили, что любые результаты в конструировании, в частности в разработке оружия, как бы значительны они ни были, создаются, собираются по крупицам руками, умом, сердцем каждого из тех, кто стоит за верстаком и у станка, кто корпит над анализами в лаборатории, кто прокладывает линии на кульмане...
Моя вторая академия
Пожалуй, самым драматичным в моей конструкторской судьбе, да и в жизни всех членов нашей группы, стал 1956 год. Вроде бы ничто в принципе не предвещало бури. Мы продолжали увлеченно трудиться над модернизацией автомата, улучшая конструкцию АК и на его основе воплощая параллельно в металл детали будущего унифицированного образца - ручного пулемета.
В феврале состоялся XX съезд КПСС. Мы жадно вчитывались в его материалы, поражались размаху предстоящей работы, удивлялись смелости выступлений делегатов съезда, пусть и приглушенным, но все равно неожиданным для нас оценкам деятельности И. В. Сталина. Центральный Комитет партии призвал парторганизации к всемерному развитию критики и самокритики, к взыскательной оценке результатов проделанной работы, к решительной борьбе с проявлениями самообольщения, хвастовства и зазнайства.
Этот призыв как нельзя лучше отвечал настроениям коммунистов и всего народа. В нашей заводской парторганизации, как, собственно, и во всех партийных первичках страны, принципиально анализировали все, чего достигли мы к тому времени, о недостатках говорили друг другу открыто, прямо в глаза, невзирая на должности. Мы вступали в период, который во второй половине 80-х годов назовут хрущевской "оттепелью".
Однако приход весеннего тепла связан обычно не только с ласковым солнечным светом, но и с природными катаклизмами, оползнями, буйством вод. Оттепель в обществе несла нравственное очищение, освобождение от того, что породил культ личности, вызвала к жизни потребность людей в полный голос говорить правду. Она, впрочем, не обошлась и без моральных оползней, один из которых, зацепив меня, отозвался в моем сердце глубокой душевной болью.
Летом я собирался по своим конструкторским делам в Среднюю Азию. В том году там шли войсковые испытания автоматов, изготовленных с учетом всех замечаний и предложений, высказанных на предыдущих полигонных испытаниях и непосредственно на заводе. Попутно хотел встретиться с изобретателями и рационализаторами Туркестанского военного округа и сотрудниками окружной газеты "Фрунзевец", настойчиво приглашавшими меня к себе. В середине 50-х годов АК рассекретили, меня как его конструктора "приоткрыли", и из редакций стали приходить письма с просьбой рассказать о том, как я стал разработчиком автоматического стрелкового оружия, что думаю о перспективах его развития.
Одни из первых таких обращений поступили из редакции "Фрунзевца" и многотиражной газеты "Сталинец". То, что именно из этих периодических изданий прежде всего пришли письма, нет ничего удивительного. С Туркестанским военным округом связано начало моей конструкторской деятельности в военные годы, о чем, кстати, мне не забыл напомнить редактор газеты "Фрунзевец" полковник А. П. Карбовский. А в редакции "Сталинца" служил в то время корреспондентом Е. Минаев, знавший меня по заводу, на котором изготовлялась первая опытная серия АК-47 для войсковых испытаний и где он тогда был партийным работником.
Я охотно откликнулся на предложение редакций, выслал им подготовленные мною статьи, а в личном письме А. П. Карбовскому сообщил, что буду в Ташкенте, по всей вероятности, в июле или в августе. Так оно и получилось. В один из знойных летних дней отправился в Среднюю Азию.
Не думал не гадал только, что вскоре придется мне срочно возвратиться на завод и связано это будет с партийным собранием заводоуправления, на котором обсуждалось постановление ЦК КПСС "О преодолении культа личности и его последствий". Доклад на нем сделал директор завода. В прениях поднимались проблемы местной жизни. Правда, фамилии в выступлениях почти не назывались. Пожалуй, самыми сильными критическими стрелами были безадресные - "отдельные руководители общезаводских отделов высокомерно обращаются со своими подчиненными, не считаются с их мнением".
Однако одно имя в одном из выступлений все-таки прозвучало. Обратимся к заводской многотиражной газете "Машиностроитель", давшей отчет с партсобрания.
"Конструктор т. Драгунов привел несколько примеров о том, что некоторые работники держат себя особняком по отношению к коллективу. В частности, он рассказал о высокомерном поведении конструктора т. Калашникова. Тов. Калашников не считается с мнением рядовых конструкторов, игнорирует их предложения. Нередки случаи, когда заслуги целого коллектива приписываются одному т. Калашникову",
Вот такой, лично для меня неожиданный, выпад моего коллеги. Мы с ним работали рядом. Не скажу чтобы были близкими друзьями, но нас связывали деловые, творческие контакты. Евгению Федоровичу Драгунову не откажешь в оригинальности конструкторского мышления, в творческих способностях. Настоящей его удачей, результатом упорного труда стало создание принятой в 1963 году на вооружение самозарядной снайперской винтовки ОВД системы, и поныне у нас являющейся наиболее совершенной из всех образцов этого типа.
В середине 50-х годов Е. Ф. Драгунов начал проектирование и разработку винтовки, активно включившись в конкурс по ее созданию. Так что он работал над опытно-конструкторскими темами самостоятельно, в нашу конструкторскую группу не входил и никаких вроде бы претензий мы друг к другу не имели. Да вот выяснилось, не все так просто.
Создание опытно-конструкторской группы под моим руководством и ее плодотворная годовая работа не давали моему коллеге покоя и, видимо, вызывали чувство зависти. Е. Ф. Драгунову не нравились моя манера поведения, взаимоотношения с людьми. Наверное, я действительно не во всем бывал безупречен, порой резковат, порой слишком категорично отвергал те или иные предложения конструкторов, работавших рядом со мной. Наверное... Потому что я действительно не ангел...
Однако, к сожалению, поводом для выступления Евгения Федоровича послужили не благие намерения критическим словом воздействовать на исправление моего характера и устранение упущений в руководимом мною конструкторском бюро (тем более что на собрании я не был, находился в командировке, и не мог лично выступить). Дело в другом: под маркой преодоления культа личности и его последствий хотели развенчать или хотя бы просто унизить личность ведущего конструктора, слишком дерзко и смело, по мнению некоторых, взлетевшего в творчестве. Такая вот сложилась ситуация.
Мне пришлось срочно возвратиться из Средней Азии и просить об отстранении меня от выполнения опытно-конструкторских работ до того момента, пока компетентная комиссия не разберется, чьи заслуги, как заявил Драгунов, мне приписаны или я сам себе приписывал. Слишком серьезным, тяжким было обвинение. Не считаться с таким фактом я не мог. Так что мною руководило не уязвленное самолюбие, а восстановление истины.
Много горьких дум довелось передумать, пока находился не у дел. Приходил домой и не мог найти себе места. Размышляя, все больше укреплялся в мысли, что по работе нашей группы, по мне лично выпущен заблаговременно подготовленный и прицельный залп. Кое-кому не нравились, видимо, наша творческая независимость, наше стремление на все иметь свое мнение, проверенное опытом. Не нравилось, что мы нередко выходили на прямые связи с главным заказчиком, с министерствами. И начало формироваться мнение: он много на серя берет, он прыгает через головы, его следует остановить.
И вот остановили. Надолго ли? Впрочем, остановили лишь меня.
Я продолжал ходить на работу, многократно анализировал свои конструкторские замыслы, но активного руководства в творческой группе не осуществлял. Группа как бы продолжала работу самостоятельно. В. В. Крупин информировал меня, как идут дела по разработке опытных тем, советовался по наиболее сложным вопросам. В один из дней у меня состоялся разговор с секретарем партийного бюро заводоуправления А. Я. Матвеевым. Переживая случившееся со мной, он близко к сердцу принял все, что произошло на том собрании.
- Мало, очень мало внимания уделял я нравственной атмосфере в отделе главного конструктора, - говорил Матвеев. - Как-то не удалось нам до конца осознать, что именно вы, конструкторы отдела, являетесь, по сути, проводниками технической мысли на заводе, творцами нового, повлиять на то, чтобы в вашей среде господствовал дух активного творчества...
- Может, вам себя и не стоит так бичевать, Александр Яковлевич. В нашем цехе вы не раз бывали и старались вникать в то, как нами решаются опытные темы, - попытался я успокоить Матвеева.
Секретарю партбюро не откажешь в самокритичности.
Однако и он, по всей видимости, продолжал оставаться в плену представлений, которые создавались на заводе людьми, не видевшими ничего, кроме местнических интересов. Иначе чем объяснить его упрек по поводу того, что мое стремление постоянно держать связь с главным заказчиком и нашим министерством не делает мне чести.
- Понимаешь, твои запросы, обращения наверх вызывают явное раздражение, говорил мне Матвеев. - Получается, будто ты один беспокоишься за судьбу опытно-конструкторских работ да личный интерес отстаиваешь.
- Вот и вы, Александр Яковлевич, оказывается, не до конца поняли мою позицию. - Горькая обида вновь всколыхнулась во мне. - Вспомните, о чем я вам говорил, когда мы встречались в цехе или в отделе? До каких пор мы новые изделия будем создавать и испытывать в запущенных помещениях и на старом оборудовании? Почему опытные цехи занимаются серийной продукцией, а нередко вообще исполнением посторонних заказов? Разве вам неизвестно, что я десятки раз устно и письменно обращался к директору завода, в партком о создании хотя бы сносных условий для работы? Разве вы не читали письма из ГАУ и нашего министерства, где говорилось, что работа по созданию новых образцов ведется заводом крайне медленно.
Монолог мой был длинным. Каждая проблема - боль сердечная. Секретарь партбюро слушал опустив голову, не прерывая, осмысливая, видно, мои слова.
- Скажите, почему я, конструктор, должен делиться приоритетом в разработке новых изделий, если этот приоритет принадлежит мне? К тому же я приехал на завод с уже готовым образцом. Иное дело - коллектив завода, его технических служб помогает в доработке этого изделия, разрабатывает технологические процессы, предлагает применение наиболее подходящих материалов, заготовок, защитных покрытий, решает другие производственно-технические вопросы, связанные с организацией массового производства. Может, кое в чем следовало бы разобраться и парткому, и вам. Почему лишь вмешательство приехавшего на завод начальника ГАУ позволило наконец-то решить проблему выделения для нас помещения для сборки образцов? Почему только после неоднократных письменных и устных указаний из Министерства оборонной промышленности организовали, прямо скажем, карликовую конструкторскую группу? Почему?.. - Я ставил и ставил перед Матвеевым вопросы.
- Воистину точно сказано, что всякому новому знанию
противостоит зависть, вооруженная вроде бы здравым смыслом, - вдруг проговорил Матвеев. - Вот что, Михаил Тимофеевич, не будем пороть горячку. Во всем надо обстоятельно разобраться. Если Драгунов не прав, я думаю, он должен перед тобой извиниться.
Видимо, по каким-то каналам о создавшейся ситуации узнали в ГАУ и в нашем министерстве. Из Москвы мне позвонил Е. И. Смирнов, тогда начальник управления стрелкового вооружения, средств ближнего боя и выстрелов к ним.
- Вы своим внезапным отъездом из Средней Азии приостановили испытания изделий там, на месте. В чем дело?
Я объяснил ситуацию. Евгений Иванович, человек деликатный, не стал больше ни о чем расспрашивать, лишь пожелал:
- Постарайтесь, чтобы конфликт не отразился на главном - на доводке образцов. Надеюсь в скором времени увидеть вас активно включившимся в орбиту решения всех неотложных задач.
Можно было понять начальника управления. Для заказчика выход из конкурсной борьбы кого-либо из конструкторов даже на короткое время неизбежно отражался на ходе соревнования, на качестве испытаний. Нисколько не удивился, вскоре увидев Смирнова на заводе. Товарищи из ГАУ всегда оперативно реагировали на любые задержки в работах по их заказам.
К тому времени конфликт мы исчерпали. Состоялось партийное собрание заводоуправления, где секретарь парткома в своем выступлении признал необоснованность обвинений в мой адрес. Его поддержали коммунисты. Личные извинения принес и Е. Ф. Драгунов. У меня будто гора с плеч свалилась.
Может, и не стоило бы вспоминать об этом, не стоило бы тревожить давно зажившую душевную рану. Но не хочу, как говорится, выкидывать слов из песни, сглаживать углы... Все было в жизни, к сожалению, далеко не так просто. Сталкивались суждения, позиции, мнения. И не все из них замешивались на искреннем желании продвинуть вперед дело. Хорошо, если человек находил мужество признать свою неправоту.
Мне довелось не раз слышать миф о моем фантастическом везении, о редчайшем благоприятствовании судьбы всем моим начинаниям. Действительно, мне везло. Прежде всего везло на встречу с людьми удивительно чуткими на все новое, ценящими в другом человеке его приверженность к творчеству, к неустанной работе. О многих из них я уже рассказал и еще о многих расскажу. А вот что касается редчайшего благоприятствования судьбы моим начинаниям - тут я считаю, много надуманного, идущего от какой-то непонятной для меня зависти к успеху другого.
Через многие коварные препятствия пришлось пробиваться. Встречалось все на моем пути: и радость первых побед, и горечь неудач, и непонимание предлагаемых мною конструкторских идей, и вдруг распространившееся в связи с разработкой в 70-е годы системы АК-74 такое мнение: "А что нового сделал Калашников? Только цифры в обозначении образцов переставил местами. Был автомат АК-47, стал АК-74".
И все-таки, как бы тяжело порой ни приходилось, не это определяло мою конструкторскую судьбу. Главным ее движителем была работа, я бы сказал, буквально до седьмого пота. Мне очень близко, например, по духу признание конструктора 9-мм пистолета ПМ Николая Федоровича Макарова. В одном из писем автору книги "Советское стрелковое оружие" Д. Н. Болотину он делился:
"Чем можно объяснить мой успех в создании пистолета? Прежде всего колоссальным трудом, который я вложил в это дело. Достаточно сказать, что я в то время работал ежедневно, практически без выходных, с 8 часов утра и до двух-трех часов ночи, в результате чего дорабатывал и расстреливал образцов в два, а то и три раза больше, чем мои соперники, что, безусловно, дало возможность в совершенстве отработать надежность и живучесть".
Прав Макаров: надо работать в несколько раз больше и эффективнее соперников, если хочешь довести конструкцию до совершенства, добиться победы в конкурсном состязании.
Модернизация автомата и разработка на его основе унифицированных образцов у нас шли практически параллельно. На полигон и в войска мы ездили часто по очереди: конструкторы и слесари-отладчики. Как-то получаю с полигона телетрамму: "Решето хорошее. Хожу руки карманах. Женя".
Отдавая мне бланк телеграммы, работница почтового отделения не сдержалась, спросила:
- Что за волшебное решето вы отправили товарищу? Неужели оно само все делает, а он рук не прикладывает?
- Вот сделали такое, теперь н сами не рады, лентяев воспитываем, рассмеялся я.
Телеграмму прислал Евгений Васильевич Богданов. На полигоне в те дни испытывали образец ручного пулемета, и слесарь-отладчик представлял там всю нашу конструкторскую группу. По условиям конкурса информировать ведущего разработчика о ходе испытаний не разрешалось. К тому же открытым текстом говорить об этом по телефону (хотя часто по телефону и связаться со мной было невозможно) или телеграфировать было нельзя. Это значило пойти на разглашение служебных сведений. Вот мы и договорились с Богдановым об информации на условном языке.
Решето, если перевести с эзопова языка на обычный, разговорный, означало у нас такой важнейший показатель, как кучность. У ручного пулемета по сравнению с автоматом мы удлинили ствол на 95 миллиметров, чтобы поднять начальную скорость пули, увеличить дальность действительного огня и улучшить кучность стрельбы. Внесли и ряд других конструктивных изменений. Устойчивость обеспечивали за счет легких сошек, видоизменили приклад. И конечно же, все мы, оставшиеся на заводе, переживали, как поведет себя новый образец.
И вот сообщение Богданова: кучность хорошая. Как тут не порадоваться!
А что крылось за словами "хожу руки карманах"? Выражение это носило и прямой, и переносный смысл. Дело в том, что представителям заводов, КБ делать записи во время испытаний запрещалось. Всеми подсчетами занимались сами испытатели. Мы могли только подойти к мишеням и посмотреть, куда и как попали пули. Тот, кто при осмотре мишеней нарушал запрет, удалялся со стрельбища. Наверное, такие требования слишком жесткие. Но все находились в равных условиях и пенять тут было не на кого.
Так вот, Богданов ходил к мишеням, обычно держа руки в карманах. В одном из них у него хранились обломанный карандаш и небольшой листок бумаги, на котором он, не вынимая руки из кармана, записывал результаты. Когда стрельба заканчивалась, Евгений Васильевич шел в укромное место и расшифровывал свои каракули. Таким образом картинка результатов прояснялась.
Наивно? Примитивно? Наверное. Но тогда еще не существовало на направлениях пультов обратной информации, где электроника фиксировала бы результаты стрельб. Ну а кучность можно было определить лишь по "дыркам" в мишенях.
Теперь о переносном значении выражения. Для нашей труппы "ходить руки в карманах" являлось своеобразным фирменным символом. То есть мы старались на заводе так отработать образец, чтобы на испытаниях он не давал задержек, чтобы мы уже не касались его руками, зная, что оружие не подведет.
Телеграмму Богданова я показал Крупину. Владимир Васильевич занимался отработкой ряда основных узлов образца.
- Вот она что значит, живинка в деле! - воскликнул Крупин.
- Ты хочешь сказать, у нас все идет, как у героя известного сказа Бажова? - уточнил я, забирая у Владимира Васильевича телеграмму.
Нам очень нравился бажовский персонаж умелец Тимоха Малоручко, который обучался угольному делу у деда Нефеда. Среди различных приемов в работе дед учил Тимоху регулировать тягу при топке: "По этим вот ходочкам в полных потемочках наша яшвинка-паленушка и доскакивает, а ты угадай, чтобы она огневкой не перекинулась либо пустодымкой не обернулась. Чуть недоглядел либо перегар, либо недогар будет. А коли все дорожки ловко ухожены, уголь выйдет звон звоном". Когда Тимоха овладел всеми приемами в работе, дед Нефед и сказал о живинке ласково: "Она, понимаешь, во всяком деле есть, впереди мастерства бежит и человека за собой тянет".
В чем суть этого метода? Покажу на примере освоения АК-47. Прежде всего на заводе было установлено, кто будет осваивать новый вид изделия, кто может это сделать лучше и быстрее. То есть осуществлялась так называемая расцеховка. Потом выделили наиболее сложные, трудоемкие, или, как принято говорить, "командные", узлы и детали, от производства которых зависел в немалой степени успех освоения серийного выпуска в целом. Производство таких узлов и деталей поручили наиболее квалифицированным специалистам. Необходимое оборудование, оснастка и конечно же люди сосредоточились в одном месте - опытном цехе. Все это представляло собой своего рода ядро, организационную структуру в малом размере, в которой воплощались все звенья и черты будущего большого производства. Когда освоение нового изделия достигло должного уровня, оно было развернуто в поток.
А вот, скажем, с выпуском ручного пулемета было несколько по-другому. Когда при освоении РПК новую организационную структуру отработали на нашем заводе до конца, ее в полном составе передали на одно из оборонных предприятий отрасли и поручили ему массовый выпуск пулемета. Такой подход, такой маневр обеспечили быстрое развертывание самостоятельного производства нового изделия на другом заводе без ломки основного производства.
Говоря о Д. Ф. Устинове, вновь хочется обратиться к словам Игоря Всеволодовича Илларионова:
"Если при Сталине он еще не был в "высшем эшелоне власти", вроде бы не мог полностью отвечать за его действия, то при Хрущеве и особенно при Брежневе непосредственно участвовал в формировании государственной политики.
Но у меня не повернется язык сказать, что Дмитрий Федорович был одним из тех руководителей, кто привел страну к застою. Время, конечно, накладывало отпечаток и на его деятельность, не могло не накладывать. Но если говорить в целом, то на протяжении десятилетий главным для него была как раз таки борьба с консерватизмом, успокоенностью, самолюбованием, местничеством".
Общаясь с Д. Ф. Устиновым на протяжении многих лет, могу подтвердить, что знал я его именно таким.
Еще один очень важный фактор, считаю, повлиял на то, что директор предприятия повернулся лицом к нашим конструкторским заботам, по-государственному взглянул на мою деятельность как ведущего разработчика оружия. Я имею в виду активную поддержку моей позиции по созданию конструкторского бюро со стороны тогдашнего первого секретаря обкома партии М. С. Суетина. Часто бывая на заводе (насколько мне известно, для Михаила Сергеевича вообще не была характерна приверженность к кабинетным заседаниям), он глубоко вникал в ход опытно-конструкторских работ, хорошо знал людей, их нужды, запросы, настроения и умел энергично влиять на положение дел политическими формами и методами работы.
Именно М. С. Суетин поддержал мое критическое выступление на партийно-хозяйственном активе и, взяв поднятые мной вопросы на контроль, способствовал скорейшему решению проблем.
1955 год. Он в моей конструкторской судьбе, я считаю, стал заметной вехой, подарил радость совместной творческой работы с людьми, объединенными в единую конструкторскую группу. Мы словно на крыльях летали. Нам представлялось, что нет и не будет перед нами непреодолимых барьеров и, за какую опытно-конструкторскую тему мы ни взялись бы, у нас обязательно все получится. Все мы, особенно инженеры-конструкторы, были молоды, энергия била через край, идеи рождались одна за другой.
У нас складывался интересный коллектив. Неугомонный, постоянно нацеленный на творчество Владимир Васильевич Крупин. Всегда имеющий собственное мнение и отстаивающий его до конца Алексей Дмитриевич Крякушин. Чуть позже пришли к нам Валерий Александрович Харьков, любящий основательно помозговать над проблемой, которого мы называли ходячей энциклопедией, и неторопливый, обстоятельный Виталий Николаевич Пушин.
Надежными помощниками в работе над проектами образцов стали тогда несколько обаятельных женщин, включенных в нашу группу. Среди них техник-конструктор Ф. В. Белоглазова, копировальщица В. А. Зиновьева. Немало полезных рекомендаций мы получали от инженера-аналитика Ф. М. Дорфман. И конечно же, нашей лучшей опорой во всем, что касалось изготовления опытных деталей в металле, были фрезеровщик Г. Г. Габдрахманов, токарь Н. А. Бердышев, слесарь-механик П. Н. Бухарин и слесарь-отделочник Е. В. Богданов.
Я неспроста выделяю фамилии этих людей, хотя мог бы сейчас назвать еще десятки имен тех, кто непосредственно участвовал в работе над доводкой АК-47 в опытном цехе и на производстве. Просто на этапе решения опытно-конструкторских тем, модернизации автомата и создания первых унифицированных образцов именно на этих людей, составлявших костяк группы, пала наибольшая нагрузка, именно они внесли наибольший вклад в рождение целой семьи унифицированного автоматического стрелкового оружия нашей системы.
Горячим обсуждениям и спорам не было конца. То и дело ставили друг перед другом вопрос, тот ли путь выбрали, дорабатывая или заново делая деталь? Радовались вместе, шумно, бурно каждой, даже самой маленькой победе. Все мы буквально жили производством. Устранение неполадок и упущений воспринимали как личную и неотложную заботу, заинтересованно подходили ко всему, что могло служить достижению общего успеха. Вместе росли, мужали профессионально и нравственно. И это, считаю, было не менее важно, потому что коллективный труд, коллективное творчество в конструировании - необходимое условие качественного рывка вперед. Помнили, что любые результаты в конструировании, в частности в разработке оружия, как бы значительны они ни были, создаются, собираются по крупицам руками, умом, сердцем каждого из тех, кто стоит за верстаком и у станка, кто корпит над анализами в лаборатории, кто прокладывает линии на кульмане...
Моя вторая академия
Пожалуй, самым драматичным в моей конструкторской судьбе, да и в жизни всех членов нашей группы, стал 1956 год. Вроде бы ничто в принципе не предвещало бури. Мы продолжали увлеченно трудиться над модернизацией автомата, улучшая конструкцию АК и на его основе воплощая параллельно в металл детали будущего унифицированного образца - ручного пулемета.
В феврале состоялся XX съезд КПСС. Мы жадно вчитывались в его материалы, поражались размаху предстоящей работы, удивлялись смелости выступлений делегатов съезда, пусть и приглушенным, но все равно неожиданным для нас оценкам деятельности И. В. Сталина. Центральный Комитет партии призвал парторганизации к всемерному развитию критики и самокритики, к взыскательной оценке результатов проделанной работы, к решительной борьбе с проявлениями самообольщения, хвастовства и зазнайства.
Этот призыв как нельзя лучше отвечал настроениям коммунистов и всего народа. В нашей заводской парторганизации, как, собственно, и во всех партийных первичках страны, принципиально анализировали все, чего достигли мы к тому времени, о недостатках говорили друг другу открыто, прямо в глаза, невзирая на должности. Мы вступали в период, который во второй половине 80-х годов назовут хрущевской "оттепелью".
Однако приход весеннего тепла связан обычно не только с ласковым солнечным светом, но и с природными катаклизмами, оползнями, буйством вод. Оттепель в обществе несла нравственное очищение, освобождение от того, что породил культ личности, вызвала к жизни потребность людей в полный голос говорить правду. Она, впрочем, не обошлась и без моральных оползней, один из которых, зацепив меня, отозвался в моем сердце глубокой душевной болью.
Летом я собирался по своим конструкторским делам в Среднюю Азию. В том году там шли войсковые испытания автоматов, изготовленных с учетом всех замечаний и предложений, высказанных на предыдущих полигонных испытаниях и непосредственно на заводе. Попутно хотел встретиться с изобретателями и рационализаторами Туркестанского военного округа и сотрудниками окружной газеты "Фрунзевец", настойчиво приглашавшими меня к себе. В середине 50-х годов АК рассекретили, меня как его конструктора "приоткрыли", и из редакций стали приходить письма с просьбой рассказать о том, как я стал разработчиком автоматического стрелкового оружия, что думаю о перспективах его развития.
Одни из первых таких обращений поступили из редакции "Фрунзевца" и многотиражной газеты "Сталинец". То, что именно из этих периодических изданий прежде всего пришли письма, нет ничего удивительного. С Туркестанским военным округом связано начало моей конструкторской деятельности в военные годы, о чем, кстати, мне не забыл напомнить редактор газеты "Фрунзевец" полковник А. П. Карбовский. А в редакции "Сталинца" служил в то время корреспондентом Е. Минаев, знавший меня по заводу, на котором изготовлялась первая опытная серия АК-47 для войсковых испытаний и где он тогда был партийным работником.
Я охотно откликнулся на предложение редакций, выслал им подготовленные мною статьи, а в личном письме А. П. Карбовскому сообщил, что буду в Ташкенте, по всей вероятности, в июле или в августе. Так оно и получилось. В один из знойных летних дней отправился в Среднюю Азию.
Не думал не гадал только, что вскоре придется мне срочно возвратиться на завод и связано это будет с партийным собранием заводоуправления, на котором обсуждалось постановление ЦК КПСС "О преодолении культа личности и его последствий". Доклад на нем сделал директор завода. В прениях поднимались проблемы местной жизни. Правда, фамилии в выступлениях почти не назывались. Пожалуй, самыми сильными критическими стрелами были безадресные - "отдельные руководители общезаводских отделов высокомерно обращаются со своими подчиненными, не считаются с их мнением".
Однако одно имя в одном из выступлений все-таки прозвучало. Обратимся к заводской многотиражной газете "Машиностроитель", давшей отчет с партсобрания.
"Конструктор т. Драгунов привел несколько примеров о том, что некоторые работники держат себя особняком по отношению к коллективу. В частности, он рассказал о высокомерном поведении конструктора т. Калашникова. Тов. Калашников не считается с мнением рядовых конструкторов, игнорирует их предложения. Нередки случаи, когда заслуги целого коллектива приписываются одному т. Калашникову",
Вот такой, лично для меня неожиданный, выпад моего коллеги. Мы с ним работали рядом. Не скажу чтобы были близкими друзьями, но нас связывали деловые, творческие контакты. Евгению Федоровичу Драгунову не откажешь в оригинальности конструкторского мышления, в творческих способностях. Настоящей его удачей, результатом упорного труда стало создание принятой в 1963 году на вооружение самозарядной снайперской винтовки ОВД системы, и поныне у нас являющейся наиболее совершенной из всех образцов этого типа.
В середине 50-х годов Е. Ф. Драгунов начал проектирование и разработку винтовки, активно включившись в конкурс по ее созданию. Так что он работал над опытно-конструкторскими темами самостоятельно, в нашу конструкторскую группу не входил и никаких вроде бы претензий мы друг к другу не имели. Да вот выяснилось, не все так просто.
Создание опытно-конструкторской группы под моим руководством и ее плодотворная годовая работа не давали моему коллеге покоя и, видимо, вызывали чувство зависти. Е. Ф. Драгунову не нравились моя манера поведения, взаимоотношения с людьми. Наверное, я действительно не во всем бывал безупречен, порой резковат, порой слишком категорично отвергал те или иные предложения конструкторов, работавших рядом со мной. Наверное... Потому что я действительно не ангел...
Однако, к сожалению, поводом для выступления Евгения Федоровича послужили не благие намерения критическим словом воздействовать на исправление моего характера и устранение упущений в руководимом мною конструкторском бюро (тем более что на собрании я не был, находился в командировке, и не мог лично выступить). Дело в другом: под маркой преодоления культа личности и его последствий хотели развенчать или хотя бы просто унизить личность ведущего конструктора, слишком дерзко и смело, по мнению некоторых, взлетевшего в творчестве. Такая вот сложилась ситуация.
Мне пришлось срочно возвратиться из Средней Азии и просить об отстранении меня от выполнения опытно-конструкторских работ до того момента, пока компетентная комиссия не разберется, чьи заслуги, как заявил Драгунов, мне приписаны или я сам себе приписывал. Слишком серьезным, тяжким было обвинение. Не считаться с таким фактом я не мог. Так что мною руководило не уязвленное самолюбие, а восстановление истины.
Много горьких дум довелось передумать, пока находился не у дел. Приходил домой и не мог найти себе места. Размышляя, все больше укреплялся в мысли, что по работе нашей группы, по мне лично выпущен заблаговременно подготовленный и прицельный залп. Кое-кому не нравились, видимо, наша творческая независимость, наше стремление на все иметь свое мнение, проверенное опытом. Не нравилось, что мы нередко выходили на прямые связи с главным заказчиком, с министерствами. И начало формироваться мнение: он много на серя берет, он прыгает через головы, его следует остановить.
И вот остановили. Надолго ли? Впрочем, остановили лишь меня.
Я продолжал ходить на работу, многократно анализировал свои конструкторские замыслы, но активного руководства в творческой группе не осуществлял. Группа как бы продолжала работу самостоятельно. В. В. Крупин информировал меня, как идут дела по разработке опытных тем, советовался по наиболее сложным вопросам. В один из дней у меня состоялся разговор с секретарем партийного бюро заводоуправления А. Я. Матвеевым. Переживая случившееся со мной, он близко к сердцу принял все, что произошло на том собрании.
- Мало, очень мало внимания уделял я нравственной атмосфере в отделе главного конструктора, - говорил Матвеев. - Как-то не удалось нам до конца осознать, что именно вы, конструкторы отдела, являетесь, по сути, проводниками технической мысли на заводе, творцами нового, повлиять на то, чтобы в вашей среде господствовал дух активного творчества...
- Может, вам себя и не стоит так бичевать, Александр Яковлевич. В нашем цехе вы не раз бывали и старались вникать в то, как нами решаются опытные темы, - попытался я успокоить Матвеева.
Секретарю партбюро не откажешь в самокритичности.
Однако и он, по всей видимости, продолжал оставаться в плену представлений, которые создавались на заводе людьми, не видевшими ничего, кроме местнических интересов. Иначе чем объяснить его упрек по поводу того, что мое стремление постоянно держать связь с главным заказчиком и нашим министерством не делает мне чести.
- Понимаешь, твои запросы, обращения наверх вызывают явное раздражение, говорил мне Матвеев. - Получается, будто ты один беспокоишься за судьбу опытно-конструкторских работ да личный интерес отстаиваешь.
- Вот и вы, Александр Яковлевич, оказывается, не до конца поняли мою позицию. - Горькая обида вновь всколыхнулась во мне. - Вспомните, о чем я вам говорил, когда мы встречались в цехе или в отделе? До каких пор мы новые изделия будем создавать и испытывать в запущенных помещениях и на старом оборудовании? Почему опытные цехи занимаются серийной продукцией, а нередко вообще исполнением посторонних заказов? Разве вам неизвестно, что я десятки раз устно и письменно обращался к директору завода, в партком о создании хотя бы сносных условий для работы? Разве вы не читали письма из ГАУ и нашего министерства, где говорилось, что работа по созданию новых образцов ведется заводом крайне медленно.
Монолог мой был длинным. Каждая проблема - боль сердечная. Секретарь партбюро слушал опустив голову, не прерывая, осмысливая, видно, мои слова.
- Скажите, почему я, конструктор, должен делиться приоритетом в разработке новых изделий, если этот приоритет принадлежит мне? К тому же я приехал на завод с уже готовым образцом. Иное дело - коллектив завода, его технических служб помогает в доработке этого изделия, разрабатывает технологические процессы, предлагает применение наиболее подходящих материалов, заготовок, защитных покрытий, решает другие производственно-технические вопросы, связанные с организацией массового производства. Может, кое в чем следовало бы разобраться и парткому, и вам. Почему лишь вмешательство приехавшего на завод начальника ГАУ позволило наконец-то решить проблему выделения для нас помещения для сборки образцов? Почему только после неоднократных письменных и устных указаний из Министерства оборонной промышленности организовали, прямо скажем, карликовую конструкторскую группу? Почему?.. - Я ставил и ставил перед Матвеевым вопросы.
- Воистину точно сказано, что всякому новому знанию
противостоит зависть, вооруженная вроде бы здравым смыслом, - вдруг проговорил Матвеев. - Вот что, Михаил Тимофеевич, не будем пороть горячку. Во всем надо обстоятельно разобраться. Если Драгунов не прав, я думаю, он должен перед тобой извиниться.
Видимо, по каким-то каналам о создавшейся ситуации узнали в ГАУ и в нашем министерстве. Из Москвы мне позвонил Е. И. Смирнов, тогда начальник управления стрелкового вооружения, средств ближнего боя и выстрелов к ним.
- Вы своим внезапным отъездом из Средней Азии приостановили испытания изделий там, на месте. В чем дело?
Я объяснил ситуацию. Евгений Иванович, человек деликатный, не стал больше ни о чем расспрашивать, лишь пожелал:
- Постарайтесь, чтобы конфликт не отразился на главном - на доводке образцов. Надеюсь в скором времени увидеть вас активно включившимся в орбиту решения всех неотложных задач.
Можно было понять начальника управления. Для заказчика выход из конкурсной борьбы кого-либо из конструкторов даже на короткое время неизбежно отражался на ходе соревнования, на качестве испытаний. Нисколько не удивился, вскоре увидев Смирнова на заводе. Товарищи из ГАУ всегда оперативно реагировали на любые задержки в работах по их заказам.
К тому времени конфликт мы исчерпали. Состоялось партийное собрание заводоуправления, где секретарь парткома в своем выступлении признал необоснованность обвинений в мой адрес. Его поддержали коммунисты. Личные извинения принес и Е. Ф. Драгунов. У меня будто гора с плеч свалилась.
Может, и не стоило бы вспоминать об этом, не стоило бы тревожить давно зажившую душевную рану. Но не хочу, как говорится, выкидывать слов из песни, сглаживать углы... Все было в жизни, к сожалению, далеко не так просто. Сталкивались суждения, позиции, мнения. И не все из них замешивались на искреннем желании продвинуть вперед дело. Хорошо, если человек находил мужество признать свою неправоту.
Мне довелось не раз слышать миф о моем фантастическом везении, о редчайшем благоприятствовании судьбы всем моим начинаниям. Действительно, мне везло. Прежде всего везло на встречу с людьми удивительно чуткими на все новое, ценящими в другом человеке его приверженность к творчеству, к неустанной работе. О многих из них я уже рассказал и еще о многих расскажу. А вот что касается редчайшего благоприятствования судьбы моим начинаниям - тут я считаю, много надуманного, идущего от какой-то непонятной для меня зависти к успеху другого.
Через многие коварные препятствия пришлось пробиваться. Встречалось все на моем пути: и радость первых побед, и горечь неудач, и непонимание предлагаемых мною конструкторских идей, и вдруг распространившееся в связи с разработкой в 70-е годы системы АК-74 такое мнение: "А что нового сделал Калашников? Только цифры в обозначении образцов переставил местами. Был автомат АК-47, стал АК-74".
И все-таки, как бы тяжело порой ни приходилось, не это определяло мою конструкторскую судьбу. Главным ее движителем была работа, я бы сказал, буквально до седьмого пота. Мне очень близко, например, по духу признание конструктора 9-мм пистолета ПМ Николая Федоровича Макарова. В одном из писем автору книги "Советское стрелковое оружие" Д. Н. Болотину он делился:
"Чем можно объяснить мой успех в создании пистолета? Прежде всего колоссальным трудом, который я вложил в это дело. Достаточно сказать, что я в то время работал ежедневно, практически без выходных, с 8 часов утра и до двух-трех часов ночи, в результате чего дорабатывал и расстреливал образцов в два, а то и три раза больше, чем мои соперники, что, безусловно, дало возможность в совершенстве отработать надежность и живучесть".
Прав Макаров: надо работать в несколько раз больше и эффективнее соперников, если хочешь довести конструкцию до совершенства, добиться победы в конкурсном состязании.
Модернизация автомата и разработка на его основе унифицированных образцов у нас шли практически параллельно. На полигон и в войска мы ездили часто по очереди: конструкторы и слесари-отладчики. Как-то получаю с полигона телетрамму: "Решето хорошее. Хожу руки карманах. Женя".
Отдавая мне бланк телеграммы, работница почтового отделения не сдержалась, спросила:
- Что за волшебное решето вы отправили товарищу? Неужели оно само все делает, а он рук не прикладывает?
- Вот сделали такое, теперь н сами не рады, лентяев воспитываем, рассмеялся я.
Телеграмму прислал Евгений Васильевич Богданов. На полигоне в те дни испытывали образец ручного пулемета, и слесарь-отладчик представлял там всю нашу конструкторскую группу. По условиям конкурса информировать ведущего разработчика о ходе испытаний не разрешалось. К тому же открытым текстом говорить об этом по телефону (хотя часто по телефону и связаться со мной было невозможно) или телеграфировать было нельзя. Это значило пойти на разглашение служебных сведений. Вот мы и договорились с Богдановым об информации на условном языке.
Решето, если перевести с эзопова языка на обычный, разговорный, означало у нас такой важнейший показатель, как кучность. У ручного пулемета по сравнению с автоматом мы удлинили ствол на 95 миллиметров, чтобы поднять начальную скорость пули, увеличить дальность действительного огня и улучшить кучность стрельбы. Внесли и ряд других конструктивных изменений. Устойчивость обеспечивали за счет легких сошек, видоизменили приклад. И конечно же, все мы, оставшиеся на заводе, переживали, как поведет себя новый образец.
И вот сообщение Богданова: кучность хорошая. Как тут не порадоваться!
А что крылось за словами "хожу руки карманах"? Выражение это носило и прямой, и переносный смысл. Дело в том, что представителям заводов, КБ делать записи во время испытаний запрещалось. Всеми подсчетами занимались сами испытатели. Мы могли только подойти к мишеням и посмотреть, куда и как попали пули. Тот, кто при осмотре мишеней нарушал запрет, удалялся со стрельбища. Наверное, такие требования слишком жесткие. Но все находились в равных условиях и пенять тут было не на кого.
Так вот, Богданов ходил к мишеням, обычно держа руки в карманах. В одном из них у него хранились обломанный карандаш и небольшой листок бумаги, на котором он, не вынимая руки из кармана, записывал результаты. Когда стрельба заканчивалась, Евгений Васильевич шел в укромное место и расшифровывал свои каракули. Таким образом картинка результатов прояснялась.
Наивно? Примитивно? Наверное. Но тогда еще не существовало на направлениях пультов обратной информации, где электроника фиксировала бы результаты стрельб. Ну а кучность можно было определить лишь по "дыркам" в мишенях.
Теперь о переносном значении выражения. Для нашей труппы "ходить руки в карманах" являлось своеобразным фирменным символом. То есть мы старались на заводе так отработать образец, чтобы на испытаниях он не давал задержек, чтобы мы уже не касались его руками, зная, что оружие не подведет.
Телеграмму Богданова я показал Крупину. Владимир Васильевич занимался отработкой ряда основных узлов образца.
- Вот она что значит, живинка в деле! - воскликнул Крупин.
- Ты хочешь сказать, у нас все идет, как у героя известного сказа Бажова? - уточнил я, забирая у Владимира Васильевича телеграмму.
Нам очень нравился бажовский персонаж умелец Тимоха Малоручко, который обучался угольному делу у деда Нефеда. Среди различных приемов в работе дед учил Тимоху регулировать тягу при топке: "По этим вот ходочкам в полных потемочках наша яшвинка-паленушка и доскакивает, а ты угадай, чтобы она огневкой не перекинулась либо пустодымкой не обернулась. Чуть недоглядел либо перегар, либо недогар будет. А коли все дорожки ловко ухожены, уголь выйдет звон звоном". Когда Тимоха овладел всеми приемами в работе, дед Нефед и сказал о живинке ласково: "Она, понимаешь, во всяком деле есть, впереди мастерства бежит и человека за собой тянет".