Гримстер стоял как раз посреди заводи, когда и заметил Гаррисона. Тот вышел из-за хижины, его тяжелые шаги ясно различались в неумолчном шуме воды. Гримстер бросил на него быстрый взгляд. Гаррисон был уже на берегу в трех футах над ним. Старый грязный плащ, блестящие от воды резиновые сапоги и поношенная твидовая шляпа с загнутыми кверху полями. Лицо красное и опухшее, на широком тяжелом подбородке — двухдневная щетина. В левой руке он держал сигарету, а в правой — пистолет. Гримстер заметил все это и снова обратил взгляд на воду, машинально повел удочкой, заставил мушку плыть против слабенького течения в завопи.
— Доброе утро, — произнес Гаррисон.
Гримстер кивнул в ответ, не обернувшись.
Гаррисон не спускал с него глаз; когда Гримстер делал шаг вниз по течению, чтобы вновь закинуть удочку, он шел следом. Гримстер не боялся Гаррисона и почти не обращал на него внимания, хотя понимал: тот пришел убить его. Он был уверен — Гаррисон не сможет его убить. Сегодня, во всяком случае.
— Что у тебя за наживка? — спросил Гаррисон.
Только тогда Гримстер заговорил:
— «Дасти Миллер».
Гаррисон затянулся, потом смял окурок и выбросил в воду.
— Был бы я сентиментальным, — продолжал он, оглядевшись, — я бы назвал это подходящим местом в подходящее время для смерти. Твоей смерти. А я надеюсь умереть в постели. От апоплексического удара, вызванного оргазмом.
Гримстер почувствовал, как улыбка тронула его губы. Гаррисон, несший ему смерть, возрождал в нем жизнь.
— Как ты узнал, что я буду здесь?
Гаррисон усмехнулся:
— Рано или поздно ты должен был оказаться на этом месте. Я прихожу сюда уже третий день.
— И каждый раз с пистолетом? — Гримстер трижды закинул удочку в одно и то же место, лишь увеличивая длину лески.
— Да, с пистолетом. Приказ, ничего не поделаешь.
— Чего же ты от меня хочешь?
— Какая разница? Неужели тебя не оставляет любопытство даже сейчас, за несколько минут до смерти?
— Вон как заговорил! Что-то, извини, не своим голосом.
— Раннее утро сделало мою речь напыщенной, Джонни. Извини.
Не из страха, не из желания выиграть время, но потому, что тепло жизни возвращалось к нему, и потому, что он не мог объяснить поведение Гаррисона, а давно уже привык находить причины всему и мог для этого даже притвориться слабым, Гримстер с наигранной искренностью сказал: — Сейчас я готов заключить с тобой сделку.
— Вальда?
Гримстер снова кивнул, не оборачиваясь. У крючка вода вдруг забурлила, потом успокоилась. Рыба подошла к наживке совсем близко. Он пустил мушку полукругом по течению, придержал и немного поиграл ею, надеясь или вернуть ту рыбу, или привлечь новую.
— Боюсь, ты опоздал, — произнес печально Гаррисон и добавил другим тоном: — Чуть не клюнуло. Вчера, когда я стоял тут, рыбы плескались дюжинами.
Гримстер подтянул леску и вновь закинул удочку. В последнюю секунду привычно дернул удилище на себя, чтобы леска не вытянулась до конца и мушка плавно, как живая, поплыла бы вниз по течению, а не противостояла напору воды.
— Значит, ты пришел меня убить?
— Помимо всего прочего, да.
Гримстер понял: большего от Гаррисона не дождешься. Но все-таки, как мало он ни сказал, кое за что уже можно ухватиться.
— Тогда не мешкай, — спокойно сказал Гримстер.
Он размышлял, хватит ли у Гаррисона мужества сделать это. Ведь они близки, как братья, а брат не может убить брата, не оправдав сначала свой грех, не объяснив его другому. Так и случилось.
— С удовольствием подожду, когда ты вытащишь эту рыбу, — отозвался Гаррисон. — Всему свое время.
Гримстер подметил, что леска вытягивается и мушка погружается. Не было ни резкого удара, ни сильного натяжения. Он опустил удилище, пытаясь ослабить леску, и заметил, что она не провисла — значит, там, на глубине трех-четырех футов, наживку легонько ухватил лосось. Джон вновь вытравил леску, чтобы течением мушку снесло прямо в пасть рыбине. Через несколько секунд он дернет удилище в сторону, и крючок, если еще не вошел, обязательно вонзится в ее плоть. Вероятно, и Гаррисон следит теперь за леской. В подтверждение его мыслей Гаррисон, которого Гримстер видел краем глаза где-то слева, сказал:
— Одна есть, Джонни. Подсекай, я подожду. Пусть она станет моим прощальным подарком. Я должен тебе гораздо больше, но могу позволить только это.
Твердо держа в руках удилище, Гримстер нарочно повел его наискось и сразу почувствовал, как упирается рыба. Выбрав лишнюю леску, он понял, что крючок сидит глубоко. На мгновение лосось замер.
Позади раздался голос Гаррисона:
— Вытаскивай его, Джонни. Это мой прощальный подарок. Судьба не может без театральных эффектов.
Лосось неожиданно рванулся вверх, леска ослабла в пальцах Гримстера, удилище распрямилось, но прогнулось вновь, когда он немного подтянул леску. Достигнув поверхности, рыба выпрыгнула из воды. На фоне мрачных затененных скал она показалась ослепительно серебристой. Рыбина боком шлепнулась в воду, подняв тучу брызг. Гримстер держал леску в натяжении, постоянно подматывая ее левой рукой, а сам пятился к берегу. Лосось выпрыгнул еще дважды и ушел на дно, устав от борьбы.
Перейдя на крошечную отмель у поросшего травой берега, Гримстер придержал рыбину. Потом пошел в воду, собираясь подхватить улов снизу, все время поддерживая леску в натяжении, чтобы лосось не ушел на перекат.
Гаррисон оказался выше по течению и немного позади. Леска теперь тянула лосося в сторону, отчего он переплыл стрежень и вновь пошел против течения. Гаррисон сказал:
— Приличный улов. Фунтов на пятнадцать. Не мешкай, Джонни, вытаскивай скорей. У меня мало времени.
На миг Гримстеру захотелось отпустить леску и дать рыбе выйти из воды, чтобы самому последовать за нею на перекат. Гаррисон сдержит обещание, преподнесет свой прощальный подарок. Гримстеру останется только войти в реку и добраться до дальнего берега. Удастся ему остаться в живых или нет — пятьдесят на пятьдесят. Между тем Гримстер шел вверх по течению, удочка сгибалась под тяжестью рыбы. Наконец он вновь выбрался на крошечную отмель.
Вдруг лосось развернулся и ринулся назад, получив свободу от ослабевшей на мгновение лески. Не успел Гримстер ее смотать, как рыбина рванулась поперек заводи. Избыток лески был выбран мгновенно, и она со свистом начала сматываться с катушки. Доплыв до дальних скал, лосось выпрыгнул очень высоко, поэтому Гримстер немного наклонил удилище, чтобы оно не сломалось. Через несколько секунд он понял, что рыба сдалась. Гримстер наматывал леску — лосось не сопротивлялся.
Стоя рядом, Гаррисон сказал:
— Наконец-то. Но не расслабляйся. Он хитрый малый.
Гримстер подтянул рыбу. Дважды она пыталась уйти, но Гримстер знал: если крючок выдержит, деваться ей некуда, и эта мысль согревала его. Он был жив, сознавал свое превосходство, жалел Гаррисона и колебался только в одном: убить его или отпустить. Ему не раз приходилось убивать, выполняя приказ, так что совесть его не замучит. Но теперь, когда тепло в душе требовало настоящего убийства, Гримстер понимал: придется подождать и посмотреть, распространяется ли храднокровно принятое вчера решение на Гаррисона, который уже убил бы его, если бы эта ленивая, скучающая рыбина не ухватилась за намокшего «Дасти Миллера».
В двенадцати футах от Гримстера лосось вышел из глубины и перевернулся от изнеможения. Гримстер шагнул в воду и поднял его, взмахнув удочкой. Лосось повис на леске в футе под водой — испещренная черными точками широкая спина, серебристые бока, мушка в зубастой пасти, крючок под челюстью. Гримстер вытянул рыбину на мель, она снова попыталась вырваться и чуть не выскочила на берег сама.
Сверху донесся голос Гаррисона:
— Отличная работа, Джонни. Что может быть лучше такого славного конца?
Зажав избыток лески в левой руке петлями, чтобы успеть опустить их, если рыба наберется сил и захочет уйти, Гримстер отступил на шаг и носком правого сапога вытолкнул лосося на песок. Ни сетки, ни подсеки у него не было, он схватил рыбу за хвост, поднял ее, изгибающуюся, и показал Гаррисону.
Тот стоял в ярде от Гримстера на невысоком берегу, за его спиной виднелась рыбачья хижина. Около нее находился сундук, на нем — бутылка из-под виски, сама хижина была сделана из старого вагона — всякая мелочь, касающаяся Гаррисона и окружавшей его обстановки, врезалась Гримстеру в память. Впервые за все утро он заговорил с ним по-настоящему, не обращая внимания на пистолет, нацеленный в лоб:
— Не угадал. Он весит не больше десяти фунтов. Недавно в реке, но морской слизи уже не видно. Помнишь твой первый улов и нашу драку?
Гаррисон кивнул и опустил правую руку на полдюйма вниз и немного в сторону, чтобы рыбина не помешала выстрелить, и Джон понял: его вот-вот убьют… но тут же уверился, что не умрет… не теперь… Тогда он резко распрямил согнутую в локте правую руку, бросил тяжеленную рыбину в Гаррисона, из левой руки тотчас выпустил и удочку, и леску.
Гаррисон выстрелил, когда лосось, казалось, завис, сверкая в воздухе. Гримстер ощутил сквознячок от пролетевшей у щеки пули — она, как потом выяснилось, прошила рыбину насквозь: вошла у спинного плавника, ударилась о позвоночник и отклонилась на полдюйма. Это и спасло Гримстера. Когда Гаррисон собрался выстрелить снова, лосось попал ему в грудь. Толстяк попятился и промахнулся.
Гримстер вспрыгнул на берег, выбил пистолет из руки падающего Гаррисона. Когда толстяк перевернулся, чтобы встать, Гримстер пнул его прямо в отвислое брюхо. Упавший на траву лосось вдруг затрепетал всем телом, выгнулся, замер… Только чуть подергивал хвостовым плавником.
Гримстер поднял пистолет. Ему было тепло и радостно, он вновь духовно раскрепостился. Наконец-то Вальда умерла и для него самого. Оставалось только похоронить ее и разделить имущество. Впервые за многие годы он обрел независимость, перестал быть призраком в мире людей.
Гримстер поднял пистолет. Гаррисон застонал и медленно сел. Растерянно нащупал слетевшую шляпу и водрузил ее на место. Сплюнул, крякнул, шумно вздохнул и наконец буркнул:
— Черт…
Гримстер навел на него пистолет и приказал:
— Встань и повернись ко мне спиной.
Медленно, послушно Гаррисон выполнил приказ. Гримстер подошел, ткнул его пистолетом в спину и обыскал: ощупал карманы, похлопал ладонью по теплым под плащом бокам. Потом, не отходя ни на шаг и не отрывая от спины пистолет, велел:
— Теперь сделай мне еще одно одолжение: объясни, почему тебе приказали меня убить?
Все еще задыхаясь, Гаррисон взмолился:
— Ты же понимаешь, я не могу, Джонни.
— Если не скажешь, я тебя убью, и концы в воду.
— Тогда убивай. Ведь я же тебя убил бы, — произнес Гаррисон с вызовом, а потом, когда бравада уступила место искренности и осознанию происшедшего, сказал:
— Черт, если бы ты ударил меня чуть пониже, ты бы оборвал все мои связи с женщинами.
— Помимо всего прочего, — добавил Гримстер.
— Нет, Джонни. Дело не в тебе и даже не во мне. Хочешь убить меня — валяй! Я дал тебе поймать рыбу. Может, разрешишь мне закурить?
Гримстер отступил, Гаррисон не спеша повернулся и полез в карман за сигаретами и спичками. Закурив, взглянул на лосося — во время схватки крючок вырвался из его тела, — а потом на удочку, лежавшую поодаль, и сказал:
— Классная штука. Такие в порядочных семьях передаются от отца к сыну. Значит, Вальду все-таки убили?
— Ты же всегда это знал.
— Догадывался, не более. Но ты только что получил доказательства. Так зачем же мне бояться тебя? — Гаррисон пожал плечами и переступил с ноги на ногу. — Я бы тебя убил, но ты-то хочешь уничтожить другого. Для него одного ты бережешь пулю. Не для меня. Ты настоящий убийца, Джонни, но у тебя сентиментальная привязанность к порядку. По-твоему, начинать надо сверху, так? А я в самом конце списка.
Гаррисон повернулся и пошел прочь, пробрался по кустам боярышника у хижины, прошагал по высокой полевой траве, не признавая тропок, оставляя за собой полоску примятых стеблей. И Гримстер отпустил его. Он глядел, как Гаррисон подошел к железнодорожной насыпи, перелез через белые ворота, вечно закрытые, чтобы не подпустить скот к полотну, и наконец исчез за дальним склоном. Ничто не шевельнулось у Гримстера в душе. Ни к Гаррисону, ни к тем, кто подослал его. Он повернулся, бросил пистолет в воду и стал собирать снасти. Потом продел свернутый носовой платок сквозь жабры лосося, чтобы легче было нести, и зашагал через лес к машине.
Усевшись за руль, он снял с пальца перстень. Никто, даже Гаррисон, не пошел бы на убийство просто так. Гаррисон хотел прикончить его, чтобы снять что-то с трупа. Что?
Гримстер стал внимательно разглядывать перстень.
Копплстоун вышел к завтраку с крошечным порезом на подбородке — единственным свидетельством вчерашней попойки. За столом сидел один Гримстер. Анджела Пилч и Лили редко спускались в столовую по утрам, предпочитая завтракать у себя. Кранстон еще не выходил из своего кабинета.
Насколько мог судить Гримстер, Копплстоун пока вел себя как обычно. Очевидно, о вчерашней беседе он не помнил.
— Сегодня утром ты, наверное, чувствуешь себя ужасно, — высказал предположение Гримстер.
— Я встаю с похмелья каждый день, но голова не болит никогда, — улыбнулся Копплстоун. — Извини, что я вчера отключился при тебе. Я, видишь ли, не привык к собеседникам. А ты, говорят, рыбачил сегодня?
— И поймал лосося на десять фунтов. Благодаря Гаррисону.
— Гаррисону?
Гримстер рассказал Копплстоуну о случившемся, не упомянув лишь о Вальде, а потом спросил:
— Зачем Гаррисону понадобилось меня убивать?
— Понятия не имею. Хочешь, мы возьмемся за него?
— Это пусть сэр Джон решает. Для себя я сделал такой вывод: от меня Гаррисон не отступится, посему надо быть начеку. — Гримстер откинулся на спинку стула и повертел в руках кофейную ложечку. — Беда Ведомства в том, что оно стремится запутать все, даже самое простое и очевидное.
— Да, этого ему не занимать. И грязных фокусов. Ведомство не подчиняется никому. Оно хуже дьявола, хотя сэр Джон воображает себя скорее папой римским. Цель оправдывает средства, все грехи заранее отпускаются, хотя премьер-министр и его кабинет до потолка бы подпрыгнули, узнай они хоть половину того, что у нас творится. Впрочем, они не узнают. Да и не хотят узнавать. Мы, ведомство грязных дел, скопидомничаем, обманываем предприимчивых и талантливых, чтобы защитить и взлелеять пресловутое чудовище, именуемое национальной безопасностью. Ведомство могло бы обойтись с Диллингом по-честному, изучить его изобретение и дать за него хорошую цену. Но будь Ведомство таким, мы бы здесь сейчас не сидели, а сэр Джон довольствовался бы должностью провинциального судьи, вымещая свой садизм на водителях-лихачах. Беда государственных учреждений, особенно служащих целям обороны или безопасности, состоит в том, что рано или поздно они становятся неподсудными, начинают считать себя непогрешимыми. Нам с тобой, конечно, все это известно.
— Изредка полезно и напомнить. Приедет ли сэр Джон в этом году сюда, как обычно, на две недели?
— Конечно. В начале следующего месяца. А что?
— Если удастся вовремя разобраться с Диллингом, я бы хотел еще недельку здесь порыбачить, не попадаясь шефу на глаза.
Гримстер сидел напротив Копплстоуна, говорил легко и спокойно. Нет, Гримстер не изменился, он лишь как бы всплыл, освободившись от тяжкого груза на душе. Сперва нужно было утрясти кое-какие мелочи, но впереди уже маячило удовольствие от убийства-мести. Любопытно, что мысль о нем была для Гримстера столь же невинной и чарующей, как желание ребенка поскорее дождаться рождественского утра и получить обещанный подарок. Мать дарила Джонни только то, что он хотел, никогда его не разочаровывала.
После завтрака он пошел к Лили. Она сидела у окна, читала «Дейли Мейл». Улыбнувшись, поздоровалась и спросила:
— Ваш начальник вчера приезжал?
— Да, ненадолго.
— И не захотел встретиться со мной?
— Нет. Вы огорчены?
— Этого требовала простая вежливость.
— Согласен.
Она бросила на него быстрый взгляд и спросила:
— Что с вами?
— Ничего.
— Не может быть. У вас улыбка до ушей, Джонни. Мне это нравится. Но почему — ведь никто не сказал ничего смешного? Или вы дождались приятного сюрприза?
— Наоборот. Я, кажется, пропустил его недавно.
— О чем вы?
— Вчера вечером вы приходили ко мне, верно?
— Джонни! — Она покраснела и поспешно отвернулась, чтобы скрыть смущение.
— Разве нет?
— Конечно, нет. За кого вы меня принимаете? — Лили повернулась к нему.
— А если бы пришла, вы бы меня выгнали?
Гримстер уже разобрался в романтическом характере Лили и понимал, что простое желание отдаться мужчине ни за что не привело бы ее к нему. Причина, заставившая ее сделать это, должна быть достаточно веской. И еще он догадывался: причина эта не из тех, какие Лили станет обсуждать с ним здесь и сейчас. Вновь надо ждать удобного случая.
— Нет, не выгнал бы, — ответил он.
— Джонни! — Она засмеялась неестественным, вымученным смехом, скрывавшим стыд или нечто большее — какой-то умысел, в котором нелегко признаться. Лили встала, подошла к Гримстеру вплотную и спросила:
— А все-таки, что с вами?
— Не знаю. Может, все дело в том, что я отлично провел утро и поймал рыбину.
— Вы поймали нечто большее. То, что согрело вам душу. Думаете, женщины не замечают? По-моему, мне теперь придется вас остерегаться. — Она заглянула ему в лицо, слегка нахмурилась и продолжила: — Нет, я знаю, в чем дело.
— В чем же?
— Вы на что-то решились, верно?
— Может быть.
— Это касается вашей прошлой жизни? — Ее проницательность уже не удивляла Гримстера. — Или жизни вообще… Ну, например, как жить дальше.
Он протянул руку, тронул девушку за локоть и спросил:
— Вы мне доверяете?
— Вы же знаете, что доверяю.
— Не меньше, чем Гарри?
— Что вы имеете в виду? — Вопрос озадачил ее по-настоящему. — Сегодня вы сам не свой.
— Я говорю вот о чем: если я прикажу вам — нет, не из окна выпрыгнуть, — а нечто для вашего же блага, исполните ли вы приказ, беспрекословно?
После недолгих колебаний Лили ответила:
— Да, наверное. Но я не понимаю, Джонни, что вам взбрело в голову?
— Я и сам пока не знаю точно. Меня лишь одолевают предчувствия. Насчет того, что нам, возможно, придется сделать. И я просто хотел удостовериться, что вы на моей стороне.
— Конечно, я выполню любой ваш приказ. Но разве стряслась беда?
Тогда он улыбнулся ей профессиональной улыбкой. У Гримстера возникло желание сначала смешать сэра Джона с грязью и только потом убить его. Гримстеру захотелось дать Лили все, что обещал ей Диллинг. Найти то, что он спрятал, и заключить сделку от его имени. Но не на условиях Ведомства, которые непреложны: как только документы найдутся, Лили умрет. Холодный расчет сэра Джона обрекал ее красоту, простоту и энергию на безвременную гибель. А она еще может выйти замуж, растолстеть, нарожать от какого-нибудь «порядочного человека» детей, щелкать их по носу за ребячьи проделки, любить и лелеять их, может овладеть богатством, которое оставил ей Диллинг, стать транжирой или скрягой — словом, прожить столько, сколько отпущено ей судьбой. Судьбой, а не сэром Джоном Мейзерфилдом. Душу Гримстера и впрямь что-то согревало: он был терпелив, как никогда. Он не спешил расправиться с сэром Джоном. Тот никуда не денется. В первую очередь нужно добыть завещанное Лили богатство. Теперь он, Гримстер, обязан вернуть ей этот долг, потому что, не умри Диллинг, не появись она в этом доме, он никогда не узнал бы правду о Вальде. Обеспечить безопасность и счастье Лили — это долг чести, который нужно отдать, не дожидаясь освобождения от всех обязательств, кроме одного — перед Вальдой, убитой из-за него, Гримстера.
— Нет, ничего не случилось, — ответил он. — Дела идут хорошо.
— Но о пятнице мы так ничего и не узнали, — резонно заметила Лили.
Направляясь к двери, Гримстер бросил:
— Думаю, мы решим эту загадку.
Он даже не оглянулся. Взявшись за дверную ручку, Гримстер добавил:
— Сегодня я уеду вместе с Копплстоуном. Вернусь поздно, не раньше полуночи.
— Доброе утро, — произнес Гаррисон.
Гримстер кивнул в ответ, не обернувшись.
Гаррисон не спускал с него глаз; когда Гримстер делал шаг вниз по течению, чтобы вновь закинуть удочку, он шел следом. Гримстер не боялся Гаррисона и почти не обращал на него внимания, хотя понимал: тот пришел убить его. Он был уверен — Гаррисон не сможет его убить. Сегодня, во всяком случае.
— Что у тебя за наживка? — спросил Гаррисон.
Только тогда Гримстер заговорил:
— «Дасти Миллер».
Гаррисон затянулся, потом смял окурок и выбросил в воду.
— Был бы я сентиментальным, — продолжал он, оглядевшись, — я бы назвал это подходящим местом в подходящее время для смерти. Твоей смерти. А я надеюсь умереть в постели. От апоплексического удара, вызванного оргазмом.
Гримстер почувствовал, как улыбка тронула его губы. Гаррисон, несший ему смерть, возрождал в нем жизнь.
— Как ты узнал, что я буду здесь?
Гаррисон усмехнулся:
— Рано или поздно ты должен был оказаться на этом месте. Я прихожу сюда уже третий день.
— И каждый раз с пистолетом? — Гримстер трижды закинул удочку в одно и то же место, лишь увеличивая длину лески.
— Да, с пистолетом. Приказ, ничего не поделаешь.
— Чего же ты от меня хочешь?
— Какая разница? Неужели тебя не оставляет любопытство даже сейчас, за несколько минут до смерти?
— Вон как заговорил! Что-то, извини, не своим голосом.
— Раннее утро сделало мою речь напыщенной, Джонни. Извини.
Не из страха, не из желания выиграть время, но потому, что тепло жизни возвращалось к нему, и потому, что он не мог объяснить поведение Гаррисона, а давно уже привык находить причины всему и мог для этого даже притвориться слабым, Гримстер с наигранной искренностью сказал: — Сейчас я готов заключить с тобой сделку.
— Вальда?
Гримстер снова кивнул, не оборачиваясь. У крючка вода вдруг забурлила, потом успокоилась. Рыба подошла к наживке совсем близко. Он пустил мушку полукругом по течению, придержал и немного поиграл ею, надеясь или вернуть ту рыбу, или привлечь новую.
— Боюсь, ты опоздал, — произнес печально Гаррисон и добавил другим тоном: — Чуть не клюнуло. Вчера, когда я стоял тут, рыбы плескались дюжинами.
Гримстер подтянул леску и вновь закинул удочку. В последнюю секунду привычно дернул удилище на себя, чтобы леска не вытянулась до конца и мушка плавно, как живая, поплыла бы вниз по течению, а не противостояла напору воды.
— Значит, ты пришел меня убить?
— Помимо всего прочего, да.
Гримстер понял: большего от Гаррисона не дождешься. Но все-таки, как мало он ни сказал, кое за что уже можно ухватиться.
— Тогда не мешкай, — спокойно сказал Гримстер.
Он размышлял, хватит ли у Гаррисона мужества сделать это. Ведь они близки, как братья, а брат не может убить брата, не оправдав сначала свой грех, не объяснив его другому. Так и случилось.
— С удовольствием подожду, когда ты вытащишь эту рыбу, — отозвался Гаррисон. — Всему свое время.
Гримстер подметил, что леска вытягивается и мушка погружается. Не было ни резкого удара, ни сильного натяжения. Он опустил удилище, пытаясь ослабить леску, и заметил, что она не провисла — значит, там, на глубине трех-четырех футов, наживку легонько ухватил лосось. Джон вновь вытравил леску, чтобы течением мушку снесло прямо в пасть рыбине. Через несколько секунд он дернет удилище в сторону, и крючок, если еще не вошел, обязательно вонзится в ее плоть. Вероятно, и Гаррисон следит теперь за леской. В подтверждение его мыслей Гаррисон, которого Гримстер видел краем глаза где-то слева, сказал:
— Одна есть, Джонни. Подсекай, я подожду. Пусть она станет моим прощальным подарком. Я должен тебе гораздо больше, но могу позволить только это.
Твердо держа в руках удилище, Гримстер нарочно повел его наискось и сразу почувствовал, как упирается рыба. Выбрав лишнюю леску, он понял, что крючок сидит глубоко. На мгновение лосось замер.
Позади раздался голос Гаррисона:
— Вытаскивай его, Джонни. Это мой прощальный подарок. Судьба не может без театральных эффектов.
Лосось неожиданно рванулся вверх, леска ослабла в пальцах Гримстера, удилище распрямилось, но прогнулось вновь, когда он немного подтянул леску. Достигнув поверхности, рыба выпрыгнула из воды. На фоне мрачных затененных скал она показалась ослепительно серебристой. Рыбина боком шлепнулась в воду, подняв тучу брызг. Гримстер держал леску в натяжении, постоянно подматывая ее левой рукой, а сам пятился к берегу. Лосось выпрыгнул еще дважды и ушел на дно, устав от борьбы.
Перейдя на крошечную отмель у поросшего травой берега, Гримстер придержал рыбину. Потом пошел в воду, собираясь подхватить улов снизу, все время поддерживая леску в натяжении, чтобы лосось не ушел на перекат.
Гаррисон оказался выше по течению и немного позади. Леска теперь тянула лосося в сторону, отчего он переплыл стрежень и вновь пошел против течения. Гаррисон сказал:
— Приличный улов. Фунтов на пятнадцать. Не мешкай, Джонни, вытаскивай скорей. У меня мало времени.
На миг Гримстеру захотелось отпустить леску и дать рыбе выйти из воды, чтобы самому последовать за нею на перекат. Гаррисон сдержит обещание, преподнесет свой прощальный подарок. Гримстеру останется только войти в реку и добраться до дальнего берега. Удастся ему остаться в живых или нет — пятьдесят на пятьдесят. Между тем Гримстер шел вверх по течению, удочка сгибалась под тяжестью рыбы. Наконец он вновь выбрался на крошечную отмель.
Вдруг лосось развернулся и ринулся назад, получив свободу от ослабевшей на мгновение лески. Не успел Гримстер ее смотать, как рыбина рванулась поперек заводи. Избыток лески был выбран мгновенно, и она со свистом начала сматываться с катушки. Доплыв до дальних скал, лосось выпрыгнул очень высоко, поэтому Гримстер немного наклонил удилище, чтобы оно не сломалось. Через несколько секунд он понял, что рыба сдалась. Гримстер наматывал леску — лосось не сопротивлялся.
Стоя рядом, Гаррисон сказал:
— Наконец-то. Но не расслабляйся. Он хитрый малый.
Гримстер подтянул рыбу. Дважды она пыталась уйти, но Гримстер знал: если крючок выдержит, деваться ей некуда, и эта мысль согревала его. Он был жив, сознавал свое превосходство, жалел Гаррисона и колебался только в одном: убить его или отпустить. Ему не раз приходилось убивать, выполняя приказ, так что совесть его не замучит. Но теперь, когда тепло в душе требовало настоящего убийства, Гримстер понимал: придется подождать и посмотреть, распространяется ли храднокровно принятое вчера решение на Гаррисона, который уже убил бы его, если бы эта ленивая, скучающая рыбина не ухватилась за намокшего «Дасти Миллера».
В двенадцати футах от Гримстера лосось вышел из глубины и перевернулся от изнеможения. Гримстер шагнул в воду и поднял его, взмахнув удочкой. Лосось повис на леске в футе под водой — испещренная черными точками широкая спина, серебристые бока, мушка в зубастой пасти, крючок под челюстью. Гримстер вытянул рыбину на мель, она снова попыталась вырваться и чуть не выскочила на берег сама.
Сверху донесся голос Гаррисона:
— Отличная работа, Джонни. Что может быть лучше такого славного конца?
Зажав избыток лески в левой руке петлями, чтобы успеть опустить их, если рыба наберется сил и захочет уйти, Гримстер отступил на шаг и носком правого сапога вытолкнул лосося на песок. Ни сетки, ни подсеки у него не было, он схватил рыбу за хвост, поднял ее, изгибающуюся, и показал Гаррисону.
Тот стоял в ярде от Гримстера на невысоком берегу, за его спиной виднелась рыбачья хижина. Около нее находился сундук, на нем — бутылка из-под виски, сама хижина была сделана из старого вагона — всякая мелочь, касающаяся Гаррисона и окружавшей его обстановки, врезалась Гримстеру в память. Впервые за все утро он заговорил с ним по-настоящему, не обращая внимания на пистолет, нацеленный в лоб:
— Не угадал. Он весит не больше десяти фунтов. Недавно в реке, но морской слизи уже не видно. Помнишь твой первый улов и нашу драку?
Гаррисон кивнул и опустил правую руку на полдюйма вниз и немного в сторону, чтобы рыбина не помешала выстрелить, и Джон понял: его вот-вот убьют… но тут же уверился, что не умрет… не теперь… Тогда он резко распрямил согнутую в локте правую руку, бросил тяжеленную рыбину в Гаррисона, из левой руки тотчас выпустил и удочку, и леску.
Гаррисон выстрелил, когда лосось, казалось, завис, сверкая в воздухе. Гримстер ощутил сквознячок от пролетевшей у щеки пули — она, как потом выяснилось, прошила рыбину насквозь: вошла у спинного плавника, ударилась о позвоночник и отклонилась на полдюйма. Это и спасло Гримстера. Когда Гаррисон собрался выстрелить снова, лосось попал ему в грудь. Толстяк попятился и промахнулся.
Гримстер вспрыгнул на берег, выбил пистолет из руки падающего Гаррисона. Когда толстяк перевернулся, чтобы встать, Гримстер пнул его прямо в отвислое брюхо. Упавший на траву лосось вдруг затрепетал всем телом, выгнулся, замер… Только чуть подергивал хвостовым плавником.
Гримстер поднял пистолет. Ему было тепло и радостно, он вновь духовно раскрепостился. Наконец-то Вальда умерла и для него самого. Оставалось только похоронить ее и разделить имущество. Впервые за многие годы он обрел независимость, перестал быть призраком в мире людей.
Гримстер поднял пистолет. Гаррисон застонал и медленно сел. Растерянно нащупал слетевшую шляпу и водрузил ее на место. Сплюнул, крякнул, шумно вздохнул и наконец буркнул:
— Черт…
Гримстер навел на него пистолет и приказал:
— Встань и повернись ко мне спиной.
Медленно, послушно Гаррисон выполнил приказ. Гримстер подошел, ткнул его пистолетом в спину и обыскал: ощупал карманы, похлопал ладонью по теплым под плащом бокам. Потом, не отходя ни на шаг и не отрывая от спины пистолет, велел:
— Теперь сделай мне еще одно одолжение: объясни, почему тебе приказали меня убить?
Все еще задыхаясь, Гаррисон взмолился:
— Ты же понимаешь, я не могу, Джонни.
— Если не скажешь, я тебя убью, и концы в воду.
— Тогда убивай. Ведь я же тебя убил бы, — произнес Гаррисон с вызовом, а потом, когда бравада уступила место искренности и осознанию происшедшего, сказал:
— Черт, если бы ты ударил меня чуть пониже, ты бы оборвал все мои связи с женщинами.
— Помимо всего прочего, — добавил Гримстер.
— Нет, Джонни. Дело не в тебе и даже не во мне. Хочешь убить меня — валяй! Я дал тебе поймать рыбу. Может, разрешишь мне закурить?
Гримстер отступил, Гаррисон не спеша повернулся и полез в карман за сигаретами и спичками. Закурив, взглянул на лосося — во время схватки крючок вырвался из его тела, — а потом на удочку, лежавшую поодаль, и сказал:
— Классная штука. Такие в порядочных семьях передаются от отца к сыну. Значит, Вальду все-таки убили?
— Ты же всегда это знал.
— Догадывался, не более. Но ты только что получил доказательства. Так зачем же мне бояться тебя? — Гаррисон пожал плечами и переступил с ноги на ногу. — Я бы тебя убил, но ты-то хочешь уничтожить другого. Для него одного ты бережешь пулю. Не для меня. Ты настоящий убийца, Джонни, но у тебя сентиментальная привязанность к порядку. По-твоему, начинать надо сверху, так? А я в самом конце списка.
Гаррисон повернулся и пошел прочь, пробрался по кустам боярышника у хижины, прошагал по высокой полевой траве, не признавая тропок, оставляя за собой полоску примятых стеблей. И Гримстер отпустил его. Он глядел, как Гаррисон подошел к железнодорожной насыпи, перелез через белые ворота, вечно закрытые, чтобы не подпустить скот к полотну, и наконец исчез за дальним склоном. Ничто не шевельнулось у Гримстера в душе. Ни к Гаррисону, ни к тем, кто подослал его. Он повернулся, бросил пистолет в воду и стал собирать снасти. Потом продел свернутый носовой платок сквозь жабры лосося, чтобы легче было нести, и зашагал через лес к машине.
Усевшись за руль, он снял с пальца перстень. Никто, даже Гаррисон, не пошел бы на убийство просто так. Гаррисон хотел прикончить его, чтобы снять что-то с трупа. Что?
Гримстер стал внимательно разглядывать перстень.
Копплстоун вышел к завтраку с крошечным порезом на подбородке — единственным свидетельством вчерашней попойки. За столом сидел один Гримстер. Анджела Пилч и Лили редко спускались в столовую по утрам, предпочитая завтракать у себя. Кранстон еще не выходил из своего кабинета.
Насколько мог судить Гримстер, Копплстоун пока вел себя как обычно. Очевидно, о вчерашней беседе он не помнил.
— Сегодня утром ты, наверное, чувствуешь себя ужасно, — высказал предположение Гримстер.
— Я встаю с похмелья каждый день, но голова не болит никогда, — улыбнулся Копплстоун. — Извини, что я вчера отключился при тебе. Я, видишь ли, не привык к собеседникам. А ты, говорят, рыбачил сегодня?
— И поймал лосося на десять фунтов. Благодаря Гаррисону.
— Гаррисону?
Гримстер рассказал Копплстоуну о случившемся, не упомянув лишь о Вальде, а потом спросил:
— Зачем Гаррисону понадобилось меня убивать?
— Понятия не имею. Хочешь, мы возьмемся за него?
— Это пусть сэр Джон решает. Для себя я сделал такой вывод: от меня Гаррисон не отступится, посему надо быть начеку. — Гримстер откинулся на спинку стула и повертел в руках кофейную ложечку. — Беда Ведомства в том, что оно стремится запутать все, даже самое простое и очевидное.
— Да, этого ему не занимать. И грязных фокусов. Ведомство не подчиняется никому. Оно хуже дьявола, хотя сэр Джон воображает себя скорее папой римским. Цель оправдывает средства, все грехи заранее отпускаются, хотя премьер-министр и его кабинет до потолка бы подпрыгнули, узнай они хоть половину того, что у нас творится. Впрочем, они не узнают. Да и не хотят узнавать. Мы, ведомство грязных дел, скопидомничаем, обманываем предприимчивых и талантливых, чтобы защитить и взлелеять пресловутое чудовище, именуемое национальной безопасностью. Ведомство могло бы обойтись с Диллингом по-честному, изучить его изобретение и дать за него хорошую цену. Но будь Ведомство таким, мы бы здесь сейчас не сидели, а сэр Джон довольствовался бы должностью провинциального судьи, вымещая свой садизм на водителях-лихачах. Беда государственных учреждений, особенно служащих целям обороны или безопасности, состоит в том, что рано или поздно они становятся неподсудными, начинают считать себя непогрешимыми. Нам с тобой, конечно, все это известно.
— Изредка полезно и напомнить. Приедет ли сэр Джон в этом году сюда, как обычно, на две недели?
— Конечно. В начале следующего месяца. А что?
— Если удастся вовремя разобраться с Диллингом, я бы хотел еще недельку здесь порыбачить, не попадаясь шефу на глаза.
Гримстер сидел напротив Копплстоуна, говорил легко и спокойно. Нет, Гримстер не изменился, он лишь как бы всплыл, освободившись от тяжкого груза на душе. Сперва нужно было утрясти кое-какие мелочи, но впереди уже маячило удовольствие от убийства-мести. Любопытно, что мысль о нем была для Гримстера столь же невинной и чарующей, как желание ребенка поскорее дождаться рождественского утра и получить обещанный подарок. Мать дарила Джонни только то, что он хотел, никогда его не разочаровывала.
После завтрака он пошел к Лили. Она сидела у окна, читала «Дейли Мейл». Улыбнувшись, поздоровалась и спросила:
— Ваш начальник вчера приезжал?
— Да, ненадолго.
— И не захотел встретиться со мной?
— Нет. Вы огорчены?
— Этого требовала простая вежливость.
— Согласен.
Она бросила на него быстрый взгляд и спросила:
— Что с вами?
— Ничего.
— Не может быть. У вас улыбка до ушей, Джонни. Мне это нравится. Но почему — ведь никто не сказал ничего смешного? Или вы дождались приятного сюрприза?
— Наоборот. Я, кажется, пропустил его недавно.
— О чем вы?
— Вчера вечером вы приходили ко мне, верно?
— Джонни! — Она покраснела и поспешно отвернулась, чтобы скрыть смущение.
— Разве нет?
— Конечно, нет. За кого вы меня принимаете? — Лили повернулась к нему.
— А если бы пришла, вы бы меня выгнали?
Гримстер уже разобрался в романтическом характере Лили и понимал, что простое желание отдаться мужчине ни за что не привело бы ее к нему. Причина, заставившая ее сделать это, должна быть достаточно веской. И еще он догадывался: причина эта не из тех, какие Лили станет обсуждать с ним здесь и сейчас. Вновь надо ждать удобного случая.
— Нет, не выгнал бы, — ответил он.
— Джонни! — Она засмеялась неестественным, вымученным смехом, скрывавшим стыд или нечто большее — какой-то умысел, в котором нелегко признаться. Лили встала, подошла к Гримстеру вплотную и спросила:
— А все-таки, что с вами?
— Не знаю. Может, все дело в том, что я отлично провел утро и поймал рыбину.
— Вы поймали нечто большее. То, что согрело вам душу. Думаете, женщины не замечают? По-моему, мне теперь придется вас остерегаться. — Она заглянула ему в лицо, слегка нахмурилась и продолжила: — Нет, я знаю, в чем дело.
— В чем же?
— Вы на что-то решились, верно?
— Может быть.
— Это касается вашей прошлой жизни? — Ее проницательность уже не удивляла Гримстера. — Или жизни вообще… Ну, например, как жить дальше.
Он протянул руку, тронул девушку за локоть и спросил:
— Вы мне доверяете?
— Вы же знаете, что доверяю.
— Не меньше, чем Гарри?
— Что вы имеете в виду? — Вопрос озадачил ее по-настоящему. — Сегодня вы сам не свой.
— Я говорю вот о чем: если я прикажу вам — нет, не из окна выпрыгнуть, — а нечто для вашего же блага, исполните ли вы приказ, беспрекословно?
После недолгих колебаний Лили ответила:
— Да, наверное. Но я не понимаю, Джонни, что вам взбрело в голову?
— Я и сам пока не знаю точно. Меня лишь одолевают предчувствия. Насчет того, что нам, возможно, придется сделать. И я просто хотел удостовериться, что вы на моей стороне.
— Конечно, я выполню любой ваш приказ. Но разве стряслась беда?
Тогда он улыбнулся ей профессиональной улыбкой. У Гримстера возникло желание сначала смешать сэра Джона с грязью и только потом убить его. Гримстеру захотелось дать Лили все, что обещал ей Диллинг. Найти то, что он спрятал, и заключить сделку от его имени. Но не на условиях Ведомства, которые непреложны: как только документы найдутся, Лили умрет. Холодный расчет сэра Джона обрекал ее красоту, простоту и энергию на безвременную гибель. А она еще может выйти замуж, растолстеть, нарожать от какого-нибудь «порядочного человека» детей, щелкать их по носу за ребячьи проделки, любить и лелеять их, может овладеть богатством, которое оставил ей Диллинг, стать транжирой или скрягой — словом, прожить столько, сколько отпущено ей судьбой. Судьбой, а не сэром Джоном Мейзерфилдом. Душу Гримстера и впрямь что-то согревало: он был терпелив, как никогда. Он не спешил расправиться с сэром Джоном. Тот никуда не денется. В первую очередь нужно добыть завещанное Лили богатство. Теперь он, Гримстер, обязан вернуть ей этот долг, потому что, не умри Диллинг, не появись она в этом доме, он никогда не узнал бы правду о Вальде. Обеспечить безопасность и счастье Лили — это долг чести, который нужно отдать, не дожидаясь освобождения от всех обязательств, кроме одного — перед Вальдой, убитой из-за него, Гримстера.
— Нет, ничего не случилось, — ответил он. — Дела идут хорошо.
— Но о пятнице мы так ничего и не узнали, — резонно заметила Лили.
Направляясь к двери, Гримстер бросил:
— Думаю, мы решим эту загадку.
Он даже не оглянулся. Взявшись за дверную ручку, Гримстер добавил:
— Сегодня я уеду вместе с Копплстоуном. Вернусь поздно, не раньше полуночи.
Глава одиннадцатая
Копплстоун возвращался с эксетерским поездом. За завтраком в то утро Гримстер пообещал подвезти его на станцию. Но вместо того чтобы доехать до Эксетера, он подбросил его до вокзала в Тонтоне. Когда Копплстоун спросил, почему, Гримстер ответил:
— Мне так удобнее. Об остальном прочтешь в отчете.
Копплстоун улыбнулся и, вылезая из машины, спросил:
— Помимо всего прочего, да?
— Да.
— Тут Гаррисон ошибся. Впрочем, он поймет это. Возможно, твоя птичка уже улетела.
— Будем надеяться, что нет.
Убедившись, что Копплстоун сел в вагон (впрочем, он мог выйти на ближайшей станции и позвонить), Гримстер все-таки решил рискнуть. Связь Копплстоуна с Гаррисоном значения не имела, то, что Коппи оказался предателем, не удивило, не встревожило и не вызвало осуждения. Многие ступали на эту дорожку, некоторые удерживались, большинство — нет, и чаще всего они делали это в силу остатков порядочности, поставленной с ног на голову; это был молчаливый, зловещий протест, стремление возвыситься путем самоуничижения.
Из Тонтона Гримстер поехал в Хай-Вайкомб. На шоссе было много машин, поэтому путь занял три с половиной часа, но дорога не тяготила Гримстера. В нем жило устойчивое предчувствие, посещавшее его не раз, нечто близкое к абсолютной уверенности в том, что все, по крайней мере сегодня, будет так, как хочет он. Гаррисону нужно было убить его сразу, без рассусоливаний. Гаррисон ошибся (как это на него не похоже!) — уж кто-кто, а они с Гаррисоном знали, что жизнь и смерть вечно балансируют на зыбкой опоре ошибки.
По крутому холму Гримстер спустился в Хай-Вайкомб, раскинувшийся по обоим берегам узкой речки, и нашел магазин Уильяма Прингла в одном из закоулков неподалеку от шоссе. Дом имел два сводчатых окна с решетками, между ними была дверь. Над окнами висела вывеска «Зверариум Прингла». Слово покоробило Гримстера. В окнах были выставлены предметы ухода за домашними животными. На картонной табличке, висящей на двери, было написано «Открыто». В магазине женщина покупала корм для собаки. Гримстер остановился у порога и стал наблюдать, как продавец совком достает корм из мешка и взвешивает его. Больше никого в магазине не было.
Гримстер подождал, пока женщина выйдет, и вошел. Он закрыл за собой дверь, запер ее на замок и перевернул табличку надписью «Закрыто» наружу.
В магазине было светло от неоновых ламп и скрытой подсветки в аквариумах с тропическими рыбками, стоявших в два яруса у стены. Из одной клетки на противоположной стене магазина вдруг послышался радостный свист морской свинки, в другой клетке серый кролик угрюмо жевал увядший капустный лист. В магазине было прибрано, хотя и слегка попахивало мочой животных и кормом для рыб.
Уильям Прингл взглянул на Гримстера с любопытством, не выпуская совок из рук. Он был именно таким, каким его описала Лили, с копной непослушных светлых волос и клочковатой неухоженной бородкой. На нем была красная рубашка с открытым воротом, зеленые вельветовые брюки, сандалии и черный рабочий фартук. Без страха он смотрел на Гримстера чистыми голубыми глазами.
— Если вы пришли грабить, — сказал Прингл, — денег в кассе не хватит вам даже на обед.
— Я просто хочу, чтобы нас не беспокоили, — ответил Гримстер. — Поговорим здесь или пройдем внутрь? — Он протянул Принглу свое удостоверение.
Прингл заглянул в удостоверение, что-то прикинул в уме, пожал плечами и бросил совок в мешок с собачьей пищей.
— Прошу, мистер Гримстер. Я как раз собирался пить чай. Не хотите составить компанию?
— С удовольствием.
Прингл повел его в заднюю комнату. Там было тесно, но уютно. Прингл жестом пригласил Гримстера сесть, а сам подошел к окну и принялся заваривать чай. Нижняя половина окна была открыта. Окно выходило в маленький дворик, заставленный ящиками и клетками. На подоконнике Прингл устроил кормушку для птиц.
— Я пришел к вам по делу, — заявил Гримстер. — Если сомневаетесь, можете позвонить в министерство и проверить, тот ли я, за кого себя выдаю.
Не оборачиваясь, Прингл ответил:
— Не стоит. Я вам верю.
У него был красивый, глубокий, хорошо поставленный голос образованного человека. Такой голос был бы хорош за алтарем церкви его отца.
— Я хочу задать вам несколько вопросов о покойном Гарри Диллинге.
Прингл зажег газ и поставил чайник.
— Задавайте, — сказал он и, раскрошив ломтик хлеба, бросил его в кормушку. Стайка воробьев и зяблик тут же принялись клевать крошки.
— Он был вам близким другом?
— Да.
Прингл сел и предложил Гримстеру сигарету. Гримстер отрицательно покачал головой. Прингл закурил и добавил:
— Моим лучшим другом, — он улыбнулся. — Гарри был с сумасшедшинкой. Но соображал здорово.
— Мне так удобнее. Об остальном прочтешь в отчете.
Копплстоун улыбнулся и, вылезая из машины, спросил:
— Помимо всего прочего, да?
— Да.
— Тут Гаррисон ошибся. Впрочем, он поймет это. Возможно, твоя птичка уже улетела.
— Будем надеяться, что нет.
Убедившись, что Копплстоун сел в вагон (впрочем, он мог выйти на ближайшей станции и позвонить), Гримстер все-таки решил рискнуть. Связь Копплстоуна с Гаррисоном значения не имела, то, что Коппи оказался предателем, не удивило, не встревожило и не вызвало осуждения. Многие ступали на эту дорожку, некоторые удерживались, большинство — нет, и чаще всего они делали это в силу остатков порядочности, поставленной с ног на голову; это был молчаливый, зловещий протест, стремление возвыситься путем самоуничижения.
Из Тонтона Гримстер поехал в Хай-Вайкомб. На шоссе было много машин, поэтому путь занял три с половиной часа, но дорога не тяготила Гримстера. В нем жило устойчивое предчувствие, посещавшее его не раз, нечто близкое к абсолютной уверенности в том, что все, по крайней мере сегодня, будет так, как хочет он. Гаррисону нужно было убить его сразу, без рассусоливаний. Гаррисон ошибся (как это на него не похоже!) — уж кто-кто, а они с Гаррисоном знали, что жизнь и смерть вечно балансируют на зыбкой опоре ошибки.
По крутому холму Гримстер спустился в Хай-Вайкомб, раскинувшийся по обоим берегам узкой речки, и нашел магазин Уильяма Прингла в одном из закоулков неподалеку от шоссе. Дом имел два сводчатых окна с решетками, между ними была дверь. Над окнами висела вывеска «Зверариум Прингла». Слово покоробило Гримстера. В окнах были выставлены предметы ухода за домашними животными. На картонной табличке, висящей на двери, было написано «Открыто». В магазине женщина покупала корм для собаки. Гримстер остановился у порога и стал наблюдать, как продавец совком достает корм из мешка и взвешивает его. Больше никого в магазине не было.
Гримстер подождал, пока женщина выйдет, и вошел. Он закрыл за собой дверь, запер ее на замок и перевернул табличку надписью «Закрыто» наружу.
В магазине было светло от неоновых ламп и скрытой подсветки в аквариумах с тропическими рыбками, стоявших в два яруса у стены. Из одной клетки на противоположной стене магазина вдруг послышался радостный свист морской свинки, в другой клетке серый кролик угрюмо жевал увядший капустный лист. В магазине было прибрано, хотя и слегка попахивало мочой животных и кормом для рыб.
Уильям Прингл взглянул на Гримстера с любопытством, не выпуская совок из рук. Он был именно таким, каким его описала Лили, с копной непослушных светлых волос и клочковатой неухоженной бородкой. На нем была красная рубашка с открытым воротом, зеленые вельветовые брюки, сандалии и черный рабочий фартук. Без страха он смотрел на Гримстера чистыми голубыми глазами.
— Если вы пришли грабить, — сказал Прингл, — денег в кассе не хватит вам даже на обед.
— Я просто хочу, чтобы нас не беспокоили, — ответил Гримстер. — Поговорим здесь или пройдем внутрь? — Он протянул Принглу свое удостоверение.
Прингл заглянул в удостоверение, что-то прикинул в уме, пожал плечами и бросил совок в мешок с собачьей пищей.
— Прошу, мистер Гримстер. Я как раз собирался пить чай. Не хотите составить компанию?
— С удовольствием.
Прингл повел его в заднюю комнату. Там было тесно, но уютно. Прингл жестом пригласил Гримстера сесть, а сам подошел к окну и принялся заваривать чай. Нижняя половина окна была открыта. Окно выходило в маленький дворик, заставленный ящиками и клетками. На подоконнике Прингл устроил кормушку для птиц.
— Я пришел к вам по делу, — заявил Гримстер. — Если сомневаетесь, можете позвонить в министерство и проверить, тот ли я, за кого себя выдаю.
Не оборачиваясь, Прингл ответил:
— Не стоит. Я вам верю.
У него был красивый, глубокий, хорошо поставленный голос образованного человека. Такой голос был бы хорош за алтарем церкви его отца.
— Я хочу задать вам несколько вопросов о покойном Гарри Диллинге.
Прингл зажег газ и поставил чайник.
— Задавайте, — сказал он и, раскрошив ломтик хлеба, бросил его в кормушку. Стайка воробьев и зяблик тут же принялись клевать крошки.
— Он был вам близким другом?
— Да.
Прингл сел и предложил Гримстеру сигарету. Гримстер отрицательно покачал головой. Прингл закурил и добавил:
— Моим лучшим другом, — он улыбнулся. — Гарри был с сумасшедшинкой. Но соображал здорово.