Виктор Каннинг
На языке пламени
Глава первая
В пути они почти не разговаривали, машину вела Лили. Днем прошел дождь, теперь от вечернего морозца дорога стала скользкой, и Лили не отрывала от нее глаз. Ей пришлось сесть за руль самой — несколько месяцев назад Гарри на год лишили прав. Она улыбнулась, вспомнив об этом: профессор Гарри Диллинг — и вдруг пьян за рулем. Время от времени он любил заложить за воротник, но бдительности не терял. Однако вот попался.
Лили повела затекшими плечами. Сегодня был трудный день, пришлось немало поездить.
Гарри тихонько насвистывал себе под нос. Уже полчаса повторял один мотив: «Que sera sera» [Очень известная в конце 50-х годов эстрадная песня в исполнении американской певицы и киноактрисы Дорис Дей (прим.пер.)]. Теперь он звенел у Лили в голове, и она взмолилась: «Смени пластинку, Гарри».
Он расхохотался: «Зачем? К сегодняшнему дню она подходит как нельзя лучше. Эзотерическая связь».
Лили не поняла, что Гарри имел в виду. Так часто бывало, когда он вворачивал редкие словечки. Впрочем, это ее не оскорбляло. Ведь он дал ей новую жизнь. Если хочет, пусть говорит мудреные слова и секретничает. Уже три года Гарри тщится воспитать Лили, но она-то понимает: сколько ни бейся, до его высот ей не подняться. Да и не беспокоит это Лили, пока Гарри ее не обижает. А он ласков с ней, он много для нее сделал. Чертовски много. Теплая волна обожания захлестнула Лили. Он дал ей новую жизнь, а впереди, по его словам, жизнь лучше прежней. И много денег.
Лили вела машину уверенно и осторожно, но мысли ее были далеко, она думала… о норковом манто, солнечной вилле, она представила, как лежит в бикини у собственного бассейна… «Придется немного последить за весом. Как бы Гарри меня ни любил, а сбросить несколько фунтов не помешает».
Когда проехали Ньюбери, он сказал: «Остановись у следующего перекрестка». Потом взял с заднего сиденья небольшую лопатку и произнес, словно отвечал на вопрос, который она не задавала: «Покажи специалисту по грунтам несколько комочков грязи, и он скажет, у кого на задворках ты копался. Наука сделала жизнь слишком сложной». С этими словами Диллинг опустил руку на колено Лили, погладил его.
Лили остановила автомобиль у развилки, Диллинг вышел, захватив лопатку. Лили опустила боковое стекле, закурила сигарету и стала смотреть, как он, высокий, поджарый, иссиня-черный в морозном свете звезд, углубляется в лес. При всем своем уме он оставался ребенком, обожал всяческие причуды. Делал из всего тайну, просто так, ради смеха. Но все равно хорошо, что он у нее есть. Он близкий, очень близкий ей человек. «Эзотерическая связь»? Что это значит? Связано ли с любовью? Нет, где любовь, там эротика. Эротическая связь. Лили улыбнулась. Эротики в их отношениях хватало, они займутся ею сегодняшней же ночью. Она чувствовала, что Гарри уже вошел в азарт. После игр в тайны или нескольких рюмок он хотел этого больше всего на свете… А все-таки на кой черт эти езда и таинственность, портфель, который они зарыли бог знает где? Он все объяснит, если захочет. А если нет — Лили спрашивать не станет. Ведь ей известно, чем кончаются расспросы. Сегодня она вела машину, следовала его указаниям, не обсуждая их, — как шла за Диллингом последние несколько лет. Без колебаний. Он прав во всем, а ей остается только благодарить и вознаграждать его за то, что он вытащил ее из-за прилавка универмага и ей не приходится больше торговать косметикой и аспирином. Пусть обводит ее вокруг пальца, лишь бы не мучил. Ей не нужно ничего, кроме доброты. Без доброты женщина чахнет.
Диллинг вернулся без лопатки и объяснил: «Я бросил ее в пруд. Вода разбилась, как зеркало, и я вспугнул двух уток». Он склонился к окну, взял у Лили сигарету, затянулся. Вернув сигарету, он остановил пальцы у ее лица, тронул щеку, медленно провел по теплой шее.
Они поехали назад, дорога была уже знакомой, бежавшие навстречу деревья, поля и долины казались старыми друзьями.
Наконец они приехали, Диллинг вышел из машины, поднял дверь гаража. Когда они шли к дому, он положил руку на плечо Лили, их дыхание клубилось в морозном вечернем воздухе.
Дома он налил виски и себе, и ей. Потом развалился в кресле, положил ногу на ногу, — было видно, что он возбужден. Диллинг поднял стакан повыше — свет отразился от хрустальных граней и прошел сквозь янтарную жидкость. «Ты большая, красивая девушка, я осыплю тебя ласками и роскошью», — произнес он.
Лили потягивала спиртное и улыбалась, представляя, как покачивается на воде в бассейне, выложенном голубой плиткой, вообразила, как ведет роскошный открытый автомобиль и ветер треплет волосы, а рядом сидит Гарри, и любовь его так сильна, что ее невозможно ни поколебать, ни осквернить.
Затянутый в пальто коротышка-толстяк, что стоял у дома, притопывая задубевшими от холода ногами, в три часа ночи дождался наконец, когда в спальне Диллинга погас свет. Крякнув от облегчения, он пошел по дорожке к стоявшей в миле машине. «Пусть я прошляпил, когда они уехали, — подумал он, — зато видел, как вернулись». Хитры, мерзавцы. Они и раньше ему такое устраивали. Наверняка пустились в путь спозаранку. «Придется присочинить чего-нибудь в завтрашнем отчете. Да, черт возьми, скажу, упустил на перекрестке. Какая разница? Ведь не впервой. В конце концов, если они такие важные птицы, выделите мне пару помощников, чтобы можно было следить круглосуточно. Они там дрыхнут в теплой постельке, а у меня ноги уже, как… как мраморные могильные памятники, черт побери!» Он глубоко и сердито вздохнул и спросил себя, сумеет ли выпросить выпивки у ночного портье. Рому, подумал он, полный стакан рому…
Лили и Гарри поехали в Лондон на следующий день — в субботу — поездом. Лили везла большой чемодан. Ей нужно было успеть в аэропорт Хитроу на утренний рейс. Гарри проводил ее до автобуса в аэропорт. Он накупил ей женских журналов, суетился, на прощание обнял, поцеловал и улыбнулся про себя ее темным очкам — они делали ее похожей на кинозвезду. Путешествия за границу ей еще не приелись, а когда Лили волновалась — Диллинг это знал, — она хотела выглядеть знаменитостью. Лили была девочкой и женщиной одновременно. Диллинг любил ее, насколько возможно, хотя, надо признаться, больше всего ему льстило то, что он владел ею, что она целиком принадлежала ему.
Когда Лили уехала, Диллинг подошел к телефону в главном здании аэровокзала, набрал лондонский номер и попросил соединить его с Ведомством. Наконец ответил знакомый голос, и Гарри заговорил:
— Звонит Диллинг. Я встречусь с вами через час. Материалы с собой не возьму. Я спрятал их от греха подальше. Знаю, что обещал привезти, но вчера передумал. Они останутся в тайнике, пока мы не решим вопрос с оплатой.
Человек на другом конце ответил с обидой в голосе:
— Зря вы это затеяли. Мы заключаем с вами обычную сделку, хотя считаем, что ваши требования слишком велики. Нам нужно время все обдумать.
— В разумных пределах, я вас не тороплю. Но не забывайте — есть и другие покупатели, у которых нет денежных затруднений.
Человек, слегка ошеломленный, произнес в ответ:
— Считайте, что ради наших дружеских отношений я пропустил мимо ушей последние слова, однако прошу вас, не повторяйте их никому. Это крайне неразумно.
— Не повторю, если сами не вынудите, — ответил Диллинг.
Он повесил трубку и пошел искать такси. Что бы они там ни говорили, Диллинг понимал: пока контракт не заверит стряпчий, доверять Ведомству нельзя. Он помахал таксисту и представил, как Лили едет в аэропорт, вспомнил, какой впервые увидел ее за прилавком универмага в Акфилде, воскресил в памяти ее прикосновение, когда она протянула сдачу…
… С мыслями о ней он умер от коронарного тромбоза как раз, когда рядом остановилось такси.
Диллингу недавно исполнился сорок один год, он не был женат и пользовался уважением своих коллег. Полиция опознала его только через неделю, хотя кое-кто узнал о его смерти уже через несколько часов. «Тайме» посвятила ему некролог в треть столбца. Гарри снимал маленькую квартирку в Челси, жил скромно: немного мебели, одежда, книги да пять тысяч фунтов, большая часть денег лежала в банке. Там же оказалось и завещание. Все состояние Диллинг отписал мисс Лили Бренде Стивенс из Олд-Крофта в Спартоне, графство Девоншир. Олд-Крофт — это арендованный на имя Диллинга меблированный дом, срок его аренды истек через неделю после смерти Гарри.
Лили улетела во Флоренцию, где для нее в отеле «Эксельсиор» был заказан номер. Денег на первое время у нее хватало, поэтому она спокойно ждала вестей от Диллинга. О его смерти она узнала лишь месяц спустя от случайной спутницы, с которой познакомилась во Флоренции. Однако она не подозревала, что Диллинг оставил ей все, что имел. Известие о его смерти вызвало у Лили слезы и искреннюю, но недолгую печаль. Лили вообразила себя одиноко скорбящей у могилы в элегантном черном платье и пожалела, что пропустила похороны. Вскоре она успокоилась. Проницательная и легко приспосабливающаяся по натуре, с немалой толикой здравого смысла, Лили была готова вверить жизнь воле времени и случая. В конце концов, Гарри с ней бы согласился: нельзя вечно горевать, жизнь продолжается.
Многие искали Лили, но нашлась она нескоро. Если быть точным, минуло полгода, когда она, побывав в нескольких странах, приехала во Францию.
Первым на ее след напало Ведомство. Оно входило в Министерство обороны. Официально о нем не принято было говорить. Его функции, разраставшиеся под давлением требований национальной безопасности, были стары, как само общество. Ведомство занималось темными и грязными делами. Интересы безопасности и экономики подчас требовали уничтожить или подавить волю определенных людей, или просто изменить положение вещей, и делать эту работу надо было, не будоража и не раздражая обывателя сомнительными приемами и средствами, которыми наделили Ведомство для защиты благополучия страны. Убийства, вымогательства, подлоги, предательство и кражи считались в Ведомстве обычным делом. Оно существовало и не существовало одновременно. Его агенты и служащие жили в обществе, а действовали вне его. Они в большинстве сознательно пришли в Ведомство, готовые приспособиться к немыслимым условиям работы. Никто поначалу не осознавал до конца его целей, а когда начинал осознавать, было уже слишком поздно, — понимание приносило теперь лишь частичное удовлетворение от возможности быть винтиком в машине, которая сначала изменила твою сущность, потом изолировала тебя от обычных людей и затем окончательно лишила тебя всего человеческого и вконец разобщила с обществом. Возглавлял Ведомство сэр Джон Мейзерфилд.
Когда он, позавтракав, вернулся из ресторана «У Скотта», на столе уже ждало расшифрованное донесение о Лили и ее местонахождении. Сэр Джон прочитал его у окна, в лучах солнечного света. Далеко внизу, за стеклом, текли к морю грязные, коричневые воды Темзы, цепочка черных барж, подобно стайке связанных жуков-плавунцов, шла вверх по течению, превозмогая усиливающийся прилив.
Сэр Джон был невысок, носил аккуратный коричневый костюм, двигался резко, даже порывисто. Для своих шестидесяти лет он хорошо сохранился, и лицо его редко выражало что-нибудь, кроме полного самообладания; все в этом человеке казалось законченным, точным и безукоризненным, даже аккуратно подстриженная стального цвета бородка и ухоженные ногти на веснушчатых руках.
Сэр Джон вернулся к столу и нажал кнопку, вызвал Копплстоуна. В ожидании он закурил, затягиваясь коротко и быстро, держа сигарету между затяжками подальше от себя, словно боясь уронить на костюм даже крошку пепла. Ничто не выдавало его раздражения. А он злился: глупые и нерасторопные агенты затянули слежку на полгода. Сэр Джон подавлял злость, как и все остальные чувства. Эмоции на службе он не выказывал никогда, в речах выражал только часть мыслей. Он был замкнут, скрытен, — такие не открывают себя сослуживцам.
Вошел Копплстоун — крупный мужчина сорока с лишним лет, с редеющими седыми волосами и по-детски открытым лицом. Над верхней губой у него красовалась подсохшая ранка — утром Копплстоун порезался, бреясь. Сэру Джону было известно, отчего так получилось. Перед сном Копплстоун непременно накачивался виски. Сэр Джон знал всю его подноготную.
Шеф взял донесение.
— Она в Сен-Жан-де-Люсе?
— Да, сэр Джон. Совсем рядом. Мы бы ее в неделю нашли, но французы…
— Оставьте! — Сэр Джон оборвал его на полуслове. — Вам известно, как с ней поступить. Кто будет этим заниматься?
Последний вопрос был риторический. Копплстоун понимал, что сэр Джон уже решил, кто займется ею.
— Дело щепетильное, может затянуться.
— Да, и оказаться вовсе бесполезным. Возможно, все это беспочвенная выдумка, но пока мы не узнаем правду, относиться к делу следует серьезно. Если Диллинг не лгал, у нас будет над чем поработать. Эта девушка унаследовала от него все. По нашим данным, она глупа и легкомысленна. Может статься, нам придется выплатить ей сотни тысяч фунтов. — Сэр Джон осторожно положил сигарету в пепельницу, посмотрел, как струйку сизого дыма разносит по комнате легкий сквозняк из окна. — «Легкомысленная», совсем не значит «наивная в денежных вопросах». Мы не станем — и не должны — обременять себя расходами. Поэтому от нее надо избавиться.
Ничуть не смутившись, лишь для порядка, Копплстоун спросил:
— Это совершенно необходимо?
— Вы не на аукционе, Копплстоун. Если можно заполучить что-нибудь дешево, мы так и делаем. Если можно заполучить что-нибудь даром, мы не отказываемся. Вытянув из мисс Стивенс все, что нужно, мы ее уничтожим. Но помните: тот, кто станет ею заниматься, не должен об этом знать. Так ему легче будет соблазнить ее пряником огромного богатства.
«Если спуститься на восемь этажей, — думал Копплстоун, — выйдешь к людям, которые ходят по улицам и набережным, не подозревая, что здесь, наверху, жизнь человека не стоит ни гроша». Ему вдруг захотелось очутиться в своей холостяцкой квартире и налить себе первую вечернюю рюмку виски — сделать первый шаг на пути к забвению. На душе у него слишком много грехов, чтобы всю ночь оставаться одному, трезвому, в галере тягостных воспоминаний.
— Таков ваш приказ, сэр Джон?
— Разумеется. Если материалы Диллинга чего-нибудь стоят, мы ее уберем и сохраним налогоплательщикам не меньше полумиллиона фунтов. Недавно я согласовал операцию с министром. Вначале он тоже миндальничал. Думаю, на это дело надо поставить Гримстера. — Сэр Джон стряхнул пепел точно в пепельницу, а потом, держа сигарету, словно крошечный факел, — зажженным концом вверх, между указательным и средним пальцами — обратился скорее к сигарете, чем к Копплстоуну: — Крепкий орешек этот Гримстер. Честно признаться, мы с ним сглупили. И теперь ему, в сущности, доверять нельзя.
— Он прекрасно знает, что играет с огнем.
— Естественно, он не дурак. Гримстер первоклассный агент, однако его преданность Ведомству под сомнением. Мы превратили лучшего сотрудника в потенциально ненадежного человека. Это наша вина, но ничего уже не поделаешь.
— Вряд ли он пойдет против нас.
— Ошибаетесь, Копплстоун. При неблагоприятном стечении обстоятельств я за него не ручаюсь. Так не лучше ли использовать его, пока он еще не повернулся к нам спиной? По-моему, на одно дело его хватит.
Копплстоуну нравился Гримстер, и он попытался защитить его:
— Мне кажется, вы его не понимаете, сэр Джон.
Не выказывая раздражения, сэр Джон ответил:
— Прекрасно понимаю. Сейчас ему нужны неоспоримые доказательства. Их он не получит никогда и в конце концов поверит тому, что подсказывают здравый смысл и знание наших методов работы. Гримстер нравится мне не меньше, чем вам, а может быть, и больше. Дайте ему выполнить это задание, а потом уберите его вместе с девушкой. Пусть немедленно выезжает в Сен-Жан-де-Люс. А вы подготовьте усадьбу Хай-Грейндж, чтобы встретить их обоих.
— Прекрасно, сэр Джон. Что можно рассказать Гримстеру о девушке?
— Только то, что нужно для операции. Если он догадается, что в конце концов случится с ней… что ж, пусть догадывается. Но вы ему этого не говорите. Кстати, я оставил трость в ресторане. — Сэр Джон подал Копплстоуну номерок. — Пошлите кого-нибудь за ней, хорошо?
Копплстоун ушел с номерком в руке. «Жаль Гримстера», — подумал он. Впрочем, новость не слишком его опечалила. Работа в Ведомстве быстро отучает людей от жалости. Сказать по правде, выход Гримстера из игры Копплстоуну даже на руку. Он всегда считал, что сэр Джон решил сделать Гримстера своим преемником. Если его не станет, он, Копплстоун, окажется первым среди претендентов. Он взглянул на номерок… «Хорошо позавтракать у Скотта — устриц нет, потому что на дворе август, но есть отбивные, одну можно съесть, запивая недорогим „Боне“, — сэр Джон вечно экономит на вине, — потом вернуться на работу и расправиться с мужчиной и женщиной так же легко, как послать за оставленной тростью. Никаких сантиментов, лишь железная преданность многоликому богу по имени Безопасность, чудовищу, стоящему на страже маленьких людей, которые ходят по улицам там внизу и именем которых совершаются тысячи бессмысленных и жестоких деяний».
Возвращаясь к себе, Копплстоун заглянул в комнатушку, где работал Гримстер, когда приходил в это здание. Она была пуста, но на столе лежала записка: "Ушел в кино. Вернусь в половине шестого. Билетерша знает, где я сижу. Ее телефон 01 293 4537. Д. Г. ". На краю стола был закреплен захват для вязания искусственной наживки, а рядом стояла коробка с принадлежностями ремесла: шелковыми нитками, перышками — подлиннее и покороче, надфилями и разного размера рыболовными крючками. В захвате была недовязанная мушка. Копплстоун не жаловал рыбалку, но взял в руки связку перышек и погладил ее пальцами. "Гримстер, — подумал он, — смотрит сейчас какой-нибудь дурацкий фильм, интрига которого и в подметки не годится тем немыслимым переделкам, в которые уже попадал он сам и вскоре попадет снова. Это будет его последнее приключение — история с блондинкой, легкомысленной двадцатидвухлетней девушкой, бывшей продавщицей и любовницей Диллинга, того самого, кто звонил мне за несколько минут до смерти. Теперь она путешествует с миссис Джудит Харроуэй, богатой непоседливой вдовой… " Именно из-за вдовы они так долго не могли найти эту девушку, с которой теперь должен сблизиться Гримстер и сначала обольстить, а потом выжать из нее все, что она знает. Затем ее умело и быстро устранят. Изобретение Диллинга, без сомнения, стоит тех денег, что он просил. Диллинг был редкий, гениального ума человек, но не ему заниматься бизнесом…
А вслед за девушкой отправится на тот свет и Гримстер.
Лили повела затекшими плечами. Сегодня был трудный день, пришлось немало поездить.
Гарри тихонько насвистывал себе под нос. Уже полчаса повторял один мотив: «Que sera sera» [Очень известная в конце 50-х годов эстрадная песня в исполнении американской певицы и киноактрисы Дорис Дей (прим.пер.)]. Теперь он звенел у Лили в голове, и она взмолилась: «Смени пластинку, Гарри».
Он расхохотался: «Зачем? К сегодняшнему дню она подходит как нельзя лучше. Эзотерическая связь».
Лили не поняла, что Гарри имел в виду. Так часто бывало, когда он вворачивал редкие словечки. Впрочем, это ее не оскорбляло. Ведь он дал ей новую жизнь. Если хочет, пусть говорит мудреные слова и секретничает. Уже три года Гарри тщится воспитать Лили, но она-то понимает: сколько ни бейся, до его высот ей не подняться. Да и не беспокоит это Лили, пока Гарри ее не обижает. А он ласков с ней, он много для нее сделал. Чертовски много. Теплая волна обожания захлестнула Лили. Он дал ей новую жизнь, а впереди, по его словам, жизнь лучше прежней. И много денег.
Лили вела машину уверенно и осторожно, но мысли ее были далеко, она думала… о норковом манто, солнечной вилле, она представила, как лежит в бикини у собственного бассейна… «Придется немного последить за весом. Как бы Гарри меня ни любил, а сбросить несколько фунтов не помешает».
Когда проехали Ньюбери, он сказал: «Остановись у следующего перекрестка». Потом взял с заднего сиденья небольшую лопатку и произнес, словно отвечал на вопрос, который она не задавала: «Покажи специалисту по грунтам несколько комочков грязи, и он скажет, у кого на задворках ты копался. Наука сделала жизнь слишком сложной». С этими словами Диллинг опустил руку на колено Лили, погладил его.
Лили остановила автомобиль у развилки, Диллинг вышел, захватив лопатку. Лили опустила боковое стекле, закурила сигарету и стала смотреть, как он, высокий, поджарый, иссиня-черный в морозном свете звезд, углубляется в лес. При всем своем уме он оставался ребенком, обожал всяческие причуды. Делал из всего тайну, просто так, ради смеха. Но все равно хорошо, что он у нее есть. Он близкий, очень близкий ей человек. «Эзотерическая связь»? Что это значит? Связано ли с любовью? Нет, где любовь, там эротика. Эротическая связь. Лили улыбнулась. Эротики в их отношениях хватало, они займутся ею сегодняшней же ночью. Она чувствовала, что Гарри уже вошел в азарт. После игр в тайны или нескольких рюмок он хотел этого больше всего на свете… А все-таки на кой черт эти езда и таинственность, портфель, который они зарыли бог знает где? Он все объяснит, если захочет. А если нет — Лили спрашивать не станет. Ведь ей известно, чем кончаются расспросы. Сегодня она вела машину, следовала его указаниям, не обсуждая их, — как шла за Диллингом последние несколько лет. Без колебаний. Он прав во всем, а ей остается только благодарить и вознаграждать его за то, что он вытащил ее из-за прилавка универмага и ей не приходится больше торговать косметикой и аспирином. Пусть обводит ее вокруг пальца, лишь бы не мучил. Ей не нужно ничего, кроме доброты. Без доброты женщина чахнет.
Диллинг вернулся без лопатки и объяснил: «Я бросил ее в пруд. Вода разбилась, как зеркало, и я вспугнул двух уток». Он склонился к окну, взял у Лили сигарету, затянулся. Вернув сигарету, он остановил пальцы у ее лица, тронул щеку, медленно провел по теплой шее.
Они поехали назад, дорога была уже знакомой, бежавшие навстречу деревья, поля и долины казались старыми друзьями.
Наконец они приехали, Диллинг вышел из машины, поднял дверь гаража. Когда они шли к дому, он положил руку на плечо Лили, их дыхание клубилось в морозном вечернем воздухе.
Дома он налил виски и себе, и ей. Потом развалился в кресле, положил ногу на ногу, — было видно, что он возбужден. Диллинг поднял стакан повыше — свет отразился от хрустальных граней и прошел сквозь янтарную жидкость. «Ты большая, красивая девушка, я осыплю тебя ласками и роскошью», — произнес он.
Лили потягивала спиртное и улыбалась, представляя, как покачивается на воде в бассейне, выложенном голубой плиткой, вообразила, как ведет роскошный открытый автомобиль и ветер треплет волосы, а рядом сидит Гарри, и любовь его так сильна, что ее невозможно ни поколебать, ни осквернить.
Затянутый в пальто коротышка-толстяк, что стоял у дома, притопывая задубевшими от холода ногами, в три часа ночи дождался наконец, когда в спальне Диллинга погас свет. Крякнув от облегчения, он пошел по дорожке к стоявшей в миле машине. «Пусть я прошляпил, когда они уехали, — подумал он, — зато видел, как вернулись». Хитры, мерзавцы. Они и раньше ему такое устраивали. Наверняка пустились в путь спозаранку. «Придется присочинить чего-нибудь в завтрашнем отчете. Да, черт возьми, скажу, упустил на перекрестке. Какая разница? Ведь не впервой. В конце концов, если они такие важные птицы, выделите мне пару помощников, чтобы можно было следить круглосуточно. Они там дрыхнут в теплой постельке, а у меня ноги уже, как… как мраморные могильные памятники, черт побери!» Он глубоко и сердито вздохнул и спросил себя, сумеет ли выпросить выпивки у ночного портье. Рому, подумал он, полный стакан рому…
Лили и Гарри поехали в Лондон на следующий день — в субботу — поездом. Лили везла большой чемодан. Ей нужно было успеть в аэропорт Хитроу на утренний рейс. Гарри проводил ее до автобуса в аэропорт. Он накупил ей женских журналов, суетился, на прощание обнял, поцеловал и улыбнулся про себя ее темным очкам — они делали ее похожей на кинозвезду. Путешествия за границу ей еще не приелись, а когда Лили волновалась — Диллинг это знал, — она хотела выглядеть знаменитостью. Лили была девочкой и женщиной одновременно. Диллинг любил ее, насколько возможно, хотя, надо признаться, больше всего ему льстило то, что он владел ею, что она целиком принадлежала ему.
Когда Лили уехала, Диллинг подошел к телефону в главном здании аэровокзала, набрал лондонский номер и попросил соединить его с Ведомством. Наконец ответил знакомый голос, и Гарри заговорил:
— Звонит Диллинг. Я встречусь с вами через час. Материалы с собой не возьму. Я спрятал их от греха подальше. Знаю, что обещал привезти, но вчера передумал. Они останутся в тайнике, пока мы не решим вопрос с оплатой.
Человек на другом конце ответил с обидой в голосе:
— Зря вы это затеяли. Мы заключаем с вами обычную сделку, хотя считаем, что ваши требования слишком велики. Нам нужно время все обдумать.
— В разумных пределах, я вас не тороплю. Но не забывайте — есть и другие покупатели, у которых нет денежных затруднений.
Человек, слегка ошеломленный, произнес в ответ:
— Считайте, что ради наших дружеских отношений я пропустил мимо ушей последние слова, однако прошу вас, не повторяйте их никому. Это крайне неразумно.
— Не повторю, если сами не вынудите, — ответил Диллинг.
Он повесил трубку и пошел искать такси. Что бы они там ни говорили, Диллинг понимал: пока контракт не заверит стряпчий, доверять Ведомству нельзя. Он помахал таксисту и представил, как Лили едет в аэропорт, вспомнил, какой впервые увидел ее за прилавком универмага в Акфилде, воскресил в памяти ее прикосновение, когда она протянула сдачу…
… С мыслями о ней он умер от коронарного тромбоза как раз, когда рядом остановилось такси.
Диллингу недавно исполнился сорок один год, он не был женат и пользовался уважением своих коллег. Полиция опознала его только через неделю, хотя кое-кто узнал о его смерти уже через несколько часов. «Тайме» посвятила ему некролог в треть столбца. Гарри снимал маленькую квартирку в Челси, жил скромно: немного мебели, одежда, книги да пять тысяч фунтов, большая часть денег лежала в банке. Там же оказалось и завещание. Все состояние Диллинг отписал мисс Лили Бренде Стивенс из Олд-Крофта в Спартоне, графство Девоншир. Олд-Крофт — это арендованный на имя Диллинга меблированный дом, срок его аренды истек через неделю после смерти Гарри.
Лили улетела во Флоренцию, где для нее в отеле «Эксельсиор» был заказан номер. Денег на первое время у нее хватало, поэтому она спокойно ждала вестей от Диллинга. О его смерти она узнала лишь месяц спустя от случайной спутницы, с которой познакомилась во Флоренции. Однако она не подозревала, что Диллинг оставил ей все, что имел. Известие о его смерти вызвало у Лили слезы и искреннюю, но недолгую печаль. Лили вообразила себя одиноко скорбящей у могилы в элегантном черном платье и пожалела, что пропустила похороны. Вскоре она успокоилась. Проницательная и легко приспосабливающаяся по натуре, с немалой толикой здравого смысла, Лили была готова вверить жизнь воле времени и случая. В конце концов, Гарри с ней бы согласился: нельзя вечно горевать, жизнь продолжается.
Многие искали Лили, но нашлась она нескоро. Если быть точным, минуло полгода, когда она, побывав в нескольких странах, приехала во Францию.
Первым на ее след напало Ведомство. Оно входило в Министерство обороны. Официально о нем не принято было говорить. Его функции, разраставшиеся под давлением требований национальной безопасности, были стары, как само общество. Ведомство занималось темными и грязными делами. Интересы безопасности и экономики подчас требовали уничтожить или подавить волю определенных людей, или просто изменить положение вещей, и делать эту работу надо было, не будоража и не раздражая обывателя сомнительными приемами и средствами, которыми наделили Ведомство для защиты благополучия страны. Убийства, вымогательства, подлоги, предательство и кражи считались в Ведомстве обычным делом. Оно существовало и не существовало одновременно. Его агенты и служащие жили в обществе, а действовали вне его. Они в большинстве сознательно пришли в Ведомство, готовые приспособиться к немыслимым условиям работы. Никто поначалу не осознавал до конца его целей, а когда начинал осознавать, было уже слишком поздно, — понимание приносило теперь лишь частичное удовлетворение от возможности быть винтиком в машине, которая сначала изменила твою сущность, потом изолировала тебя от обычных людей и затем окончательно лишила тебя всего человеческого и вконец разобщила с обществом. Возглавлял Ведомство сэр Джон Мейзерфилд.
Когда он, позавтракав, вернулся из ресторана «У Скотта», на столе уже ждало расшифрованное донесение о Лили и ее местонахождении. Сэр Джон прочитал его у окна, в лучах солнечного света. Далеко внизу, за стеклом, текли к морю грязные, коричневые воды Темзы, цепочка черных барж, подобно стайке связанных жуков-плавунцов, шла вверх по течению, превозмогая усиливающийся прилив.
Сэр Джон был невысок, носил аккуратный коричневый костюм, двигался резко, даже порывисто. Для своих шестидесяти лет он хорошо сохранился, и лицо его редко выражало что-нибудь, кроме полного самообладания; все в этом человеке казалось законченным, точным и безукоризненным, даже аккуратно подстриженная стального цвета бородка и ухоженные ногти на веснушчатых руках.
Сэр Джон вернулся к столу и нажал кнопку, вызвал Копплстоуна. В ожидании он закурил, затягиваясь коротко и быстро, держа сигарету между затяжками подальше от себя, словно боясь уронить на костюм даже крошку пепла. Ничто не выдавало его раздражения. А он злился: глупые и нерасторопные агенты затянули слежку на полгода. Сэр Джон подавлял злость, как и все остальные чувства. Эмоции на службе он не выказывал никогда, в речах выражал только часть мыслей. Он был замкнут, скрытен, — такие не открывают себя сослуживцам.
Вошел Копплстоун — крупный мужчина сорока с лишним лет, с редеющими седыми волосами и по-детски открытым лицом. Над верхней губой у него красовалась подсохшая ранка — утром Копплстоун порезался, бреясь. Сэру Джону было известно, отчего так получилось. Перед сном Копплстоун непременно накачивался виски. Сэр Джон знал всю его подноготную.
Шеф взял донесение.
— Она в Сен-Жан-де-Люсе?
— Да, сэр Джон. Совсем рядом. Мы бы ее в неделю нашли, но французы…
— Оставьте! — Сэр Джон оборвал его на полуслове. — Вам известно, как с ней поступить. Кто будет этим заниматься?
Последний вопрос был риторический. Копплстоун понимал, что сэр Джон уже решил, кто займется ею.
— Дело щепетильное, может затянуться.
— Да, и оказаться вовсе бесполезным. Возможно, все это беспочвенная выдумка, но пока мы не узнаем правду, относиться к делу следует серьезно. Если Диллинг не лгал, у нас будет над чем поработать. Эта девушка унаследовала от него все. По нашим данным, она глупа и легкомысленна. Может статься, нам придется выплатить ей сотни тысяч фунтов. — Сэр Джон осторожно положил сигарету в пепельницу, посмотрел, как струйку сизого дыма разносит по комнате легкий сквозняк из окна. — «Легкомысленная», совсем не значит «наивная в денежных вопросах». Мы не станем — и не должны — обременять себя расходами. Поэтому от нее надо избавиться.
Ничуть не смутившись, лишь для порядка, Копплстоун спросил:
— Это совершенно необходимо?
— Вы не на аукционе, Копплстоун. Если можно заполучить что-нибудь дешево, мы так и делаем. Если можно заполучить что-нибудь даром, мы не отказываемся. Вытянув из мисс Стивенс все, что нужно, мы ее уничтожим. Но помните: тот, кто станет ею заниматься, не должен об этом знать. Так ему легче будет соблазнить ее пряником огромного богатства.
«Если спуститься на восемь этажей, — думал Копплстоун, — выйдешь к людям, которые ходят по улицам и набережным, не подозревая, что здесь, наверху, жизнь человека не стоит ни гроша». Ему вдруг захотелось очутиться в своей холостяцкой квартире и налить себе первую вечернюю рюмку виски — сделать первый шаг на пути к забвению. На душе у него слишком много грехов, чтобы всю ночь оставаться одному, трезвому, в галере тягостных воспоминаний.
— Таков ваш приказ, сэр Джон?
— Разумеется. Если материалы Диллинга чего-нибудь стоят, мы ее уберем и сохраним налогоплательщикам не меньше полумиллиона фунтов. Недавно я согласовал операцию с министром. Вначале он тоже миндальничал. Думаю, на это дело надо поставить Гримстера. — Сэр Джон стряхнул пепел точно в пепельницу, а потом, держа сигарету, словно крошечный факел, — зажженным концом вверх, между указательным и средним пальцами — обратился скорее к сигарете, чем к Копплстоуну: — Крепкий орешек этот Гримстер. Честно признаться, мы с ним сглупили. И теперь ему, в сущности, доверять нельзя.
— Он прекрасно знает, что играет с огнем.
— Естественно, он не дурак. Гримстер первоклассный агент, однако его преданность Ведомству под сомнением. Мы превратили лучшего сотрудника в потенциально ненадежного человека. Это наша вина, но ничего уже не поделаешь.
— Вряд ли он пойдет против нас.
— Ошибаетесь, Копплстоун. При неблагоприятном стечении обстоятельств я за него не ручаюсь. Так не лучше ли использовать его, пока он еще не повернулся к нам спиной? По-моему, на одно дело его хватит.
Копплстоуну нравился Гримстер, и он попытался защитить его:
— Мне кажется, вы его не понимаете, сэр Джон.
Не выказывая раздражения, сэр Джон ответил:
— Прекрасно понимаю. Сейчас ему нужны неоспоримые доказательства. Их он не получит никогда и в конце концов поверит тому, что подсказывают здравый смысл и знание наших методов работы. Гримстер нравится мне не меньше, чем вам, а может быть, и больше. Дайте ему выполнить это задание, а потом уберите его вместе с девушкой. Пусть немедленно выезжает в Сен-Жан-де-Люс. А вы подготовьте усадьбу Хай-Грейндж, чтобы встретить их обоих.
— Прекрасно, сэр Джон. Что можно рассказать Гримстеру о девушке?
— Только то, что нужно для операции. Если он догадается, что в конце концов случится с ней… что ж, пусть догадывается. Но вы ему этого не говорите. Кстати, я оставил трость в ресторане. — Сэр Джон подал Копплстоуну номерок. — Пошлите кого-нибудь за ней, хорошо?
Копплстоун ушел с номерком в руке. «Жаль Гримстера», — подумал он. Впрочем, новость не слишком его опечалила. Работа в Ведомстве быстро отучает людей от жалости. Сказать по правде, выход Гримстера из игры Копплстоуну даже на руку. Он всегда считал, что сэр Джон решил сделать Гримстера своим преемником. Если его не станет, он, Копплстоун, окажется первым среди претендентов. Он взглянул на номерок… «Хорошо позавтракать у Скотта — устриц нет, потому что на дворе август, но есть отбивные, одну можно съесть, запивая недорогим „Боне“, — сэр Джон вечно экономит на вине, — потом вернуться на работу и расправиться с мужчиной и женщиной так же легко, как послать за оставленной тростью. Никаких сантиментов, лишь железная преданность многоликому богу по имени Безопасность, чудовищу, стоящему на страже маленьких людей, которые ходят по улицам там внизу и именем которых совершаются тысячи бессмысленных и жестоких деяний».
Возвращаясь к себе, Копплстоун заглянул в комнатушку, где работал Гримстер, когда приходил в это здание. Она была пуста, но на столе лежала записка: "Ушел в кино. Вернусь в половине шестого. Билетерша знает, где я сижу. Ее телефон 01 293 4537. Д. Г. ". На краю стола был закреплен захват для вязания искусственной наживки, а рядом стояла коробка с принадлежностями ремесла: шелковыми нитками, перышками — подлиннее и покороче, надфилями и разного размера рыболовными крючками. В захвате была недовязанная мушка. Копплстоун не жаловал рыбалку, но взял в руки связку перышек и погладил ее пальцами. "Гримстер, — подумал он, — смотрит сейчас какой-нибудь дурацкий фильм, интрига которого и в подметки не годится тем немыслимым переделкам, в которые уже попадал он сам и вскоре попадет снова. Это будет его последнее приключение — история с блондинкой, легкомысленной двадцатидвухлетней девушкой, бывшей продавщицей и любовницей Диллинга, того самого, кто звонил мне за несколько минут до смерти. Теперь она путешествует с миссис Джудит Харроуэй, богатой непоседливой вдовой… " Именно из-за вдовы они так долго не могли найти эту девушку, с которой теперь должен сблизиться Гримстер и сначала обольстить, а потом выжать из нее все, что она знает. Затем ее умело и быстро устранят. Изобретение Диллинга, без сомнения, стоит тех денег, что он просил. Диллинг был редкий, гениального ума человек, но не ему заниматься бизнесом…
А вслед за девушкой отправится на тот свет и Гримстер.
Глава вторая
Горничная проводила Гримстера в гостиную, поэтому, когда появилась миссис Харроуэй, он стоял у огромного окна, выходящего в сад, и смотрел на заросли олеандра, спускавшиеся к автостраде, что вела из Сен-Жан-де-Люса к испанской границе. За дорогой поднимались невысокие, мышиного цвета скалы, за ними начинался Атлантический океан, серая вода пенилась под порывами сильного летнего ветра, стекла время от времени начинали дребезжать под его мощью. Гримстер услышал шаги миссис Харроуэй и обернулся.
Он был не очень высок, кряжист, сила наложила отпечаток даже на его лицо, избороздила его морщинами, словно скалу, — мужественное лицо уверенного в себе человека. Вдруг на нем заиграла теплая смутная улыбка, но она, как догадалась миссис Харроуэй, могла ничего не значить — они никогда не встречались и друг друга не знали. «Наверно, это у них профессиональное, — решила она. — Когда им что-нибудь нужно, все, их слова и поступки несут на себе какое-то официальное клеймо. У него коротко подстриженные стального цвета волосы, и, хотя ему не больше сорока, их уже тронула седина. Он хорошо одет: серый костюм в клеточку, начищенные до блеска коричневые ботинки, голубая рубашка и синий галстук». Она разглядела все. Даже лиловый отлив упрямой щетины на щеках, хотя Гримстер был отлично выбрит.
— Миссис Харроуэй? Я Джон Гримстер, — представился он удивительно глубоким, хорошо поставленным голосом с едва заметным провинциальным выговором. — Если не ошибаюсь, мои люди звонили вам.
— Звонили. Вы приехали забрать от меня Лили.
— Почему забрать? — улыбнулся он. — Нам просто нужна ее помощь. Это и в ее интересах.
— Честно говоря, — твердо сказала она, — я мало верю заявлениям людей вроде вас, будто кто-то может выиграть, помогая вам. Вы всегда получаете львиную долю. Уж я-то знаю: мой покойный муж занимался политикой.
Миссис Харроуэй была высокой, хорошо сохранившейся женщиной, одной из «вечно молодых», из тех, кто не отчаянно сражается со старостью, а хладнокровно борется с ней, вкладывая в борьбу весь свой ум и все свои деньги.
— Мы просто хотим, чтобы Лили добровольно помогла нам, — продолжал Гримстер. — Профессор Диллинг был незаурядным человеком. Часть его работ пропала. И только мисс Стивенс может помочь нам отыскать их. К тому же, нужно решить вопрос с имуществом, которое ей завещано. Я думаю, она об этом знает.
— Знает и очень рада. Никто никогда не завещал ей деньги. Будьте спокойны, она поможет вам. Мне жаль потерять ее, но вскоре так или иначе это произошло бы. Молодая женщина может выдерживать общество старухи не больше полугода.
— Старухи? — спросил Гримстер без ложной галантности.
— Мне почти семьдесят. Лили придет с минуты на минуту.
— Как вы с нею познакомились? — спросил Гримстер, понимая, что в этот миг миссис Харроуэй решает, понравился ей Гримстер или нет. Это угадывалось легко. Когда-то, скорее всего через мужа, она сталкивалась с подобными Ведомству организациями и невзлюбила их. Лично ему было безразлично, что она решит. Едва получив задание, он спрятал свои чувства в кладовку под замком разума, не раз уже спасавшую его, и теперь они валялись там, словно старая мебель.
— Я встретилась с ней во флорентийском отеле. Мы подружились, и именно я в конце концов рассказала ей о смерти Диллинга. У нее кончались деньги. Двое или трое итальянцев уже заинтересовались ею. Вот я и спрятала ее под свое крылышко. — Она помедлила, затем, не изменив выражения, продолжила: — Кроме Диллинга, она ни с кем в интимной связи не была, и — насколько я поняла — он по-настоящему любил ее и заботился о ней. Я не хотела, чтобы вторым в ее жизни стал какой-нибудь миланский промышленник, который будет любить ее меньше, чем пиццу или кьянти. Она согласилась поехать со мной, мы много путешествовали. Я избегаю подолгу сидеть на одном месте. Вы женаты, мистер Гримстер?
Сильный порыв ветра ударил в огромные окна, Гримстер поежился, словно ветер ворвался в гостиную и пронял его до костей.
— Нет, не женат, миссис Харроуэй. — Этот ответ предназначался для нее, а себе он сказал: «Да, женат окончательно и бесповоротно, женат на прошлом и умершем, так крепко заперт в башне холодной любви, что никому не удастся вызволить меня оттуда».
Миссис Харроуэй подошла к двери и нажала кнопку звонка. Встав вполоборота к Гримстеру, она произнесла:
— Я просто хочу быть уверена, что о Лили позаботятся. Кое в чем она глупа, кое в чем удивительно проницательна. Диллинг пытался ее образовать. И многому научил. Например, что говорить и как вести себя с теми, с кем намеревался ее познакомить. Она легко выучила французский и итальянский, но ум у нее все-таки не первоклассный. Читает только журналы, все остальное для нее скучно. Если за ней ухаживают, она счастлива просто сидеть и мечтать. Но для таких, как я, лучшей подруги не сыщешь. Интеллектуальных бесед с покойным мужем мне хватило на всю оставшуюся жизнь.
— О ней позаботятся, она попадет в надежные руки, — заверил Гримстер и без всякого любопытства стал ждать Лили.
Она вошла на зов звонка, и ее тут же познакомили с Гримстером. Высокая блондинка, Лили была очень привлекательна своей крупной фигурой, которая пока не доставляла ей хлопот. Лет через десять она начнет беспокоиться о ней, сядет на диету, станет душить внезапное желание съесть шоколадку или мороженое. Лили хорошо держалась, знала себе цену и гордилась своим телом. Правда, с косметикой она перестаралась. Немного зная о Диллинге, Гримстер спросил себя, одобрил ли бы профессор такое излишество или нет. Наверное, да. Ведь Лили принадлежала ему, была частью созданного им, и он знал, где можно и приотпустить вожжи. Лицо у Лили было овальное, под косметикой просматривался мягкий солнечный загар. Живая, как природа в июне, соблазнительная, женщина до корней волос — словом, трудно было поверить, что ею обладал один Диллинг. На допросах, возможно, выяснится другое. Во всяком случае, мужчины на таких женщин заглядываются. Стоя за прилавком, она многих заставила купить ненужные аспирин или бритву. Гримстер отметил про себя зелено-карие глаза, большой, резко очерченный, но совсем не мужественный рот, увидел, как девушка лихорадочно меняет выражение лица, пытаясь найти подход к незнакомому мужчине. По ходу разговора он с удивлением обнаружил, что ее лицо обрело чудесную мягкость, когда она успокоилась. Несмотря на безыскусные попытки казаться аристократкой, она говорила голосом девушки из предместья, низким, немного грудным, полным невинной чувственности. Ее рука, протянутая Гримстеру, оказалась мягкой, большой, теплой и влажной.
Когда миссис Харроуэй ушла, они уселись в кресла, и Гримстер спросил:
Он был не очень высок, кряжист, сила наложила отпечаток даже на его лицо, избороздила его морщинами, словно скалу, — мужественное лицо уверенного в себе человека. Вдруг на нем заиграла теплая смутная улыбка, но она, как догадалась миссис Харроуэй, могла ничего не значить — они никогда не встречались и друг друга не знали. «Наверно, это у них профессиональное, — решила она. — Когда им что-нибудь нужно, все, их слова и поступки несут на себе какое-то официальное клеймо. У него коротко подстриженные стального цвета волосы, и, хотя ему не больше сорока, их уже тронула седина. Он хорошо одет: серый костюм в клеточку, начищенные до блеска коричневые ботинки, голубая рубашка и синий галстук». Она разглядела все. Даже лиловый отлив упрямой щетины на щеках, хотя Гримстер был отлично выбрит.
— Миссис Харроуэй? Я Джон Гримстер, — представился он удивительно глубоким, хорошо поставленным голосом с едва заметным провинциальным выговором. — Если не ошибаюсь, мои люди звонили вам.
— Звонили. Вы приехали забрать от меня Лили.
— Почему забрать? — улыбнулся он. — Нам просто нужна ее помощь. Это и в ее интересах.
— Честно говоря, — твердо сказала она, — я мало верю заявлениям людей вроде вас, будто кто-то может выиграть, помогая вам. Вы всегда получаете львиную долю. Уж я-то знаю: мой покойный муж занимался политикой.
Миссис Харроуэй была высокой, хорошо сохранившейся женщиной, одной из «вечно молодых», из тех, кто не отчаянно сражается со старостью, а хладнокровно борется с ней, вкладывая в борьбу весь свой ум и все свои деньги.
— Мы просто хотим, чтобы Лили добровольно помогла нам, — продолжал Гримстер. — Профессор Диллинг был незаурядным человеком. Часть его работ пропала. И только мисс Стивенс может помочь нам отыскать их. К тому же, нужно решить вопрос с имуществом, которое ей завещано. Я думаю, она об этом знает.
— Знает и очень рада. Никто никогда не завещал ей деньги. Будьте спокойны, она поможет вам. Мне жаль потерять ее, но вскоре так или иначе это произошло бы. Молодая женщина может выдерживать общество старухи не больше полугода.
— Старухи? — спросил Гримстер без ложной галантности.
— Мне почти семьдесят. Лили придет с минуты на минуту.
— Как вы с нею познакомились? — спросил Гримстер, понимая, что в этот миг миссис Харроуэй решает, понравился ей Гримстер или нет. Это угадывалось легко. Когда-то, скорее всего через мужа, она сталкивалась с подобными Ведомству организациями и невзлюбила их. Лично ему было безразлично, что она решит. Едва получив задание, он спрятал свои чувства в кладовку под замком разума, не раз уже спасавшую его, и теперь они валялись там, словно старая мебель.
— Я встретилась с ней во флорентийском отеле. Мы подружились, и именно я в конце концов рассказала ей о смерти Диллинга. У нее кончались деньги. Двое или трое итальянцев уже заинтересовались ею. Вот я и спрятала ее под свое крылышко. — Она помедлила, затем, не изменив выражения, продолжила: — Кроме Диллинга, она ни с кем в интимной связи не была, и — насколько я поняла — он по-настоящему любил ее и заботился о ней. Я не хотела, чтобы вторым в ее жизни стал какой-нибудь миланский промышленник, который будет любить ее меньше, чем пиццу или кьянти. Она согласилась поехать со мной, мы много путешествовали. Я избегаю подолгу сидеть на одном месте. Вы женаты, мистер Гримстер?
Сильный порыв ветра ударил в огромные окна, Гримстер поежился, словно ветер ворвался в гостиную и пронял его до костей.
— Нет, не женат, миссис Харроуэй. — Этот ответ предназначался для нее, а себе он сказал: «Да, женат окончательно и бесповоротно, женат на прошлом и умершем, так крепко заперт в башне холодной любви, что никому не удастся вызволить меня оттуда».
Миссис Харроуэй подошла к двери и нажала кнопку звонка. Встав вполоборота к Гримстеру, она произнесла:
— Я просто хочу быть уверена, что о Лили позаботятся. Кое в чем она глупа, кое в чем удивительно проницательна. Диллинг пытался ее образовать. И многому научил. Например, что говорить и как вести себя с теми, с кем намеревался ее познакомить. Она легко выучила французский и итальянский, но ум у нее все-таки не первоклассный. Читает только журналы, все остальное для нее скучно. Если за ней ухаживают, она счастлива просто сидеть и мечтать. Но для таких, как я, лучшей подруги не сыщешь. Интеллектуальных бесед с покойным мужем мне хватило на всю оставшуюся жизнь.
— О ней позаботятся, она попадет в надежные руки, — заверил Гримстер и без всякого любопытства стал ждать Лили.
Она вошла на зов звонка, и ее тут же познакомили с Гримстером. Высокая блондинка, Лили была очень привлекательна своей крупной фигурой, которая пока не доставляла ей хлопот. Лет через десять она начнет беспокоиться о ней, сядет на диету, станет душить внезапное желание съесть шоколадку или мороженое. Лили хорошо держалась, знала себе цену и гордилась своим телом. Правда, с косметикой она перестаралась. Немного зная о Диллинге, Гримстер спросил себя, одобрил ли бы профессор такое излишество или нет. Наверное, да. Ведь Лили принадлежала ему, была частью созданного им, и он знал, где можно и приотпустить вожжи. Лицо у Лили было овальное, под косметикой просматривался мягкий солнечный загар. Живая, как природа в июне, соблазнительная, женщина до корней волос — словом, трудно было поверить, что ею обладал один Диллинг. На допросах, возможно, выяснится другое. Во всяком случае, мужчины на таких женщин заглядываются. Стоя за прилавком, она многих заставила купить ненужные аспирин или бритву. Гримстер отметил про себя зелено-карие глаза, большой, резко очерченный, но совсем не мужественный рот, увидел, как девушка лихорадочно меняет выражение лица, пытаясь найти подход к незнакомому мужчине. По ходу разговора он с удивлением обнаружил, что ее лицо обрело чудесную мягкость, когда она успокоилась. Несмотря на безыскусные попытки казаться аристократкой, она говорила голосом девушки из предместья, низким, немного грудным, полным невинной чувственности. Ее рука, протянутая Гримстеру, оказалась мягкой, большой, теплой и влажной.
Когда миссис Харроуэй ушла, они уселись в кресла, и Гримстер спросил: