Дождем залило лицо, и Гримстер замер; охваченный приступом тоски, он вновь пережил ту встречу. Затем, раздраженный минутной слабостью, отогнал щемящие воспоминания, начал спускаться по заросшей тропе, глядя на розовые лепестки шиповника, сорванные с кустов и лежащие теперь в траве мокрым конфетти, краем глаза приметил белый хвостик убегающего в кусты кролика.
Лили была у себя. Она тепло поздоровалась с Гримстером, протянула ему руки — хотела похвастаться новым, купленным в Барнстепле лаком для ногтей.
— Нравится, Джонни?
Он кивнул в ответ и включил магнитофон.
— Оно и видно. Сегодня вы настроены серьезно. Не выспались?
Воспользовавшись таким началом разговора, Гримстер сказал:
— Возможно. Но дело не в моем сне. Дело в нас, в Гарри и пятнице двадцать седьмого февраля. Тут концы с концами не сходятся, и пока мы не разберемся с этим, дело дальше не пойдет.
— Но я рассказала все, что знаю.
— Дело не в том, что вы, по вашему собственному мнению, знаете. Иногда можно знать что-то, даже не догадываясь об этом. Понятно?
— Нет.
— Ладно, это не важно. Давайте начнем сначала. — Он взял ее за руку и усадил в кресло. — Располагайтесь поудобнее. — Когда Лили устроилась, Гримстер продолжил: — Я прошу вас вспомнить ту пятницу. Мысленно вернуться к ней.
— Это было так давно…
— Ничего, ничего. Расслабьтесь, подумайте о ней и расскажите, что помните. Рассказывайте все, что захотите, и в любом порядке. Но лучше начать с утра и прогнать весь день по порядку. Вы сумеете, правда? — Он умело изобразил теплую, подбадривающую улыбку.
— Я запутаюсь.
— Если понадобится, я помогу вопросами.
Она откинулась на спинку кресла и, помолчав немного, начала, закрыв глаза:
— Ну что ж. Я встала около половины восьмого, надела халат и спустилась в кухню заварить себе кофе, а Гарри — чаю…
Гримстер слушал, время от времени задавая вопросы. Из газет того дня Лили не помнила ничего. Да, она их смотрела, но теперь все забыла. Хотя о том, что они с Гарри ели, что она делала по хозяйству, Лили рассказывала почти без запинки. Гримстер даже подивился отдельным выхваченным ею мелочам. Она прекрасно помнила, как готовилась к отъезду, могла перечислить все, что положила в чемодан. На сей раз уже без смущения упомянула, что днем они занимались любовью. Когда Лили начала описывать вечер, Гримстер, заранее проверивший программу по газетам, поинтересовался, что они смотрели по телевизору. Как оказалось, Гарри сидел у экрана, пока Лили готовила обед и мыла посуду, потом она присоединилась к нему.
— Вы помните, какие передачи смотрели?
— Джонни, что за вопросы вы задаете? — вздохнула Лили.
— Попробуйте вспомнить. Вы сказали, телевизор у вас принимал только первую программу Би-би-си и Южное телевидение. По Би-би-си с пяти до восьми передавали комедию о монахах под названием «О, братец!» Вам она не знакома?
Гримстер не пытался провести Лили. Эта комедия на самом деле шла в тот день.
— Нет. Тогда я обед готовила… Подождите-ка. — Лили прикрыла глаза руками. — Да, что-то припоминаю. — Она опустила руки, улыбнулась, довольная собой. — Вспомнила, потому что мы с Гарри тогда немного повздорили. Он хотел смотреть детективный сериал в девять по Южному, а я — серию «Саги о Форсайтах» по Би-би-си, и он мне уступил. После «Саги» началась передача «Давайте танцевать», мы тоже ее смотрели. Ведь Гарри здорово танцевал.
Она все вспомнила верно. За «Сагой о Форсайтах» на самом деле шла программа «Давайте танцевать», а в девять по Южному телевидению и впрямь показывали боевик «Охота на человека». Между тем Лили этого вспомнить не могла просто потому, что в то время ни ее, ни Гарри не было дома. Столь очевидное противоречие выводило Гримстера из себя.
Он встал и подошел к окну. Дождь кончился, яркое, умытое солнце ласкало зеленые поля и темные хвойные леса.
Гримстер отвернулся от окна. Лили почувствовала его раздражение и, словно оправдываясь, сказала:
— Ерунда получается, правда? Если только ваш человек не врет. — Голос у нее стал тихий, как будто даже испуганный.
— Вы правы. Нам известно, что вас с Гарри не было дома по крайней мере с десяти утра до полуночи. Это точно. Тогда Гарри и спрятал бумаги, которые мы ищем, и в том, чтобы найти их, вы заинтересованы не меньше нас.
Гримстер быстро подошел к Лили, взял ее за локти, поднял с кресла, их лица сблизились, тела почти соприкоснулись — он нарочно хотел вселить в нее беспокойство и страх. Загадочная сила не позволяла ей сказать правду, и раскрепостить девушку могла сила более могущественная. Лили безуспешно попыталась выскользнуть из рук Гримстера и взмолилась:
— Джонни, мне больно!
— Потерпите, — отрезал он. — Вы должны открыться мне. Вы мне симпатичны, и я хочу вам помочь. От меня вы не должны ничего скрывать. А вы скрываете. Вас же не было в доме. Вы уехали с Гарри прятать что-то.
Гримстер отвел руки, увидел, как на глаза Лили навернулись слезы. Не желая показывать их, девушка опустила голову. Гримстер вновь прикоснулся к ней, теперь с нежностью, взял за подбородок и приблизил ее лицо к своему. Впервые их связало нечто чисто плотское, на мгновение Гримстер поддался этому ощущению, но тут же овладел собой.
— Лили, зачем скрывать правду? — мягко спросил он.
— Я рассказала все, Джонни, — ответила она. — Больше ничего не знаю. Вообще не помню, чтобы садилась в машину и мы с Гарри ехали что-то прятать. Поверьте мне. — Она вдруг отвернулась от Гримстера, отстранилась от его рук и воскликнула: — Зачем продолжать? Я ничего не знаю. И знать не хочу, и деньги мне не нужны! В конце концов, в жизни есть вещи поважнее денег!
«Такая философия, — подумал Гримстер, — как раз на ее уровне, это штамп, к которому она прибегает, чтобы утешить себя или убежать от действительности».
— Как же Гарри удалось сделать из вас рабыню? — произнес Гримстер с нарочитым презрением. — Чем он вас взял? Неужели чем-то столь постыдным, что вы даже себе боитесь в этом признаться. Вы спали с ним. Вы были его содержанкой. Его вещью. Он относился к вам, как к марионетке, кукле, учил новым словам и обрывкам стихов. Натаскал и этикете, но о косметике не сказал ни слова — вы продолжали краситься, как шлюха, потому что это его забавляло. Он обучил вас манерам, умению вести беседу, выдрессировал, как собачонку, и развлекался, зная, что может делать с вами все, что заблагорассудится. Без всякой причины он скрывал от вас имена друзей. Никогда не приглашал в свою лондонскую квартиру. Оставлял в провинции — на случай, если надоест столица. Манил пальцем, и вы бежали; отсылал, запирал в машине, словно пуделя, когда шел на станцию проводить друга. Боже мой, он же играл вами, он околдовал вас — и знаете почему? Потому что в душе ваш драгоценный Гарри ни в грош вас не ставил.
— Заткнись, Джонни! — Она кинулась на Гримстера и со злостью влепила ему пощечину. Слезы катились по ее щекам.
Секунду он помолчал. Потом сказал:
— Вы ударили не меня. Сегодня вы впервые узнали правду. И ударили Гарри. — Гримстер подошел к двери, обернулся и добавил: — Вам известно, что мне нужно. То малое, что вы скрыли. То малое, чего вы боитесь или стыдитесь. Теперь я знаю, что это, но не скажу. Я слишком уважаю вас, чтобы выдавливать правду по каплям. Вы успокоитесь, придете и все расскажете сами.
Гримстер спустился в маленький бар, заказал себе большую порцию виски, закурил сигару и подумал: «Правда всегда была рядом, глядела прямо в глаза, иногда просто кричала, но я оставался к ней слеп и глух, пока сам, разозлившись, не высказал ее грубо и резко». Бедняга Гарри. Скотина Гарри. Кроме фокуса с пятницей, двадцать седьмого февраля, сколько еще экспериментов он проделал над ней ради забавы? Наверное, немало. И не только сам смотрел их, но и другим показывал. Билли, например.
Лили к завтраку не вышла. Послала записку, что у нее разболелась голова. Кранстон вопросительно поднял брови, но Гримстер пожал плечами и ничего объяснять не стал.
Теперь в спешке не было нужды. Можно было расколоть Лили немедленно, однако лучше услышать правду от нее самой — как только она успокоится и будет готова к беседам. В исповедальню под ножом не ходят. Если человек на самом деле жаждет отпущения грехов, он идет к священнику добровольно.
Позавтракав, Гримстер поднялся на чердак и взял с полки одну из книг Диллинга. Она затрепалась, была испещрена заметками — ее явно не раз перечитывали. Джон спустился к себе и устроился в кресле. Тема книги была ему не в диковинку, но серьезно он занялся ею впервые. Книга неожиданно напомнила Гримстеру об опыте, который они с Гаррисоном провели в Веллингтоне. Он улыбнулся, вспомнив, как они катались по полу от смеха.
Гримстер читал три часа подряд, с предельным вниманием, пытаясь чуть ли не наизусть выучить каждую страницу, запомнить все мысли, все примеры до единого. Источник противоречия между тем, что рассказала Лили о пятнице, и тем, что она действительно в тот день делала, перестал быть для Гримстера загадкой, но до истины было еще далеко. Закончив книгу, Гримстер бросил ее на пол, закурил сигару, прилег и уставился в потолок; зажав сигару в зубах, он напряженно размышлял, как лучше подойти к Лили. Экспертов по данному вопросу в Ведомстве не было. Брать человека со стороны — на это сэр Джон вряд ли пойдет из соображений секретности. Впрочем, профессионал может и не понадобиться. Ведь и Диллинг им не был. Возможно, Гримстер сможет сделать все сам. Между ним и Лили во время последней беседы возникла тонкая ниточка связи, и это вселяло надежду на успех.
Гримстер покинул усадьбу, доехал до фермы, переговорил с управляющим, потом заглянул в старый хлев, где теперь в два ряда стояли клетки с курами. Он провел там десять минут, столько же, сколько они с Гаррисоном однажды пробыли в курятнике на ферме неподалеку от колледжа.
Затем Гримстер вернулся к машине, достал из багажника болотные сапоги, спиннинг и спустился к реке. Вода была покрыта рябью — на мушку не порыбачишь. Гримстер прошел по Докторскому перекату, оснастил спиннинг большой серебристо-голубой блесной и закинул ее, наслаждаясь уверенностью и точностью своих движений; отпустил леску, чтобы спадающая после дождей вода вынесла блесну на середину реки… Вспомнил ирландца-бакенщика, научившего его слюнить державшую катушку ладонь, когда приходилось сматывать леску при клеве. Сегодня клюнуло лишь однажды, резко и сильно — потом рыба ушла. Взглянув на другой берег, Гримстер заметил человека в мешковатой одежде, шедшего по сырой траве. Шоссе Эксетер — Барнстепл пролегало в четырехстах ярдах от берега, за железной дорогой. У переезда с вечно закрытым шлагбаумом стоял автомобиль. Человек подошел прямо к берегу, помахал Гримстеру, но заговорить не попытался.
Гримстер взмахнул рукой в ответ — это был несомненно Гаррисон. Не обращая больше на него внимания, Гримстер спустился ниже по течению, но поймать все равно ничего не удалось. Наконец он собрал спиннинг и вернулся к машине, даже не взглянув на Гаррисона. Джон знал: Гаррисон появился не потому, что хочет надавить на него психологически, напомнить о своем присутствии. Это не в его манере. Он пришел, потому что ему надоело сидеть в отеле. Разумеется, он сообразил: едва вода начнет спадать, Гримстер при первой же возможности выберется порыбачить. И Гаррисон просто не смог устоять перед соблазном проверить свою догадку, убедиться, что интуиция по-прежнему его не подводит и что он разбирается в привычках Гримстера безошибочно.
Лили не вышла к обеду. Она появилась в комнате Гримстера в половине двенадцатого ночи. Он лежал в постели, размышлял о некоторых главах книги, взятой утром из вещей Диллинга, как вдруг услышал, что открылась дверь гостиной, щелкнул выключатель. Серебристая полоска света протянулась из-под закрытой двери в спальню. Джон, не шевелясь, ждал. Лили все должна сделать по-своему, чуть театрально, — это так соответствует ее романтической природе. С той самой минуты, когда она ушла из универмага к Диллингу, и до того, как оказалась здесь, она, без сомнения, воображала себя — хотя никогда этого не показывала — героиней многосерийного фильма. И намеченная развязка обязательно должна произойти около полуночи, в полумраке, когда все как нельзя лучше подготовлено к ее выходу.
Она тихонько постучала в дверь, назвала Гримстера по имени и вошла. Он сел в кровати, но лампу не зажег — в спальню хлынул свет из гостиной. Лили была в голубом шелковом халате, накинутом поверх пижамы, в крошечных шлепанцах из белой кожи с золотым тиснением и старомодно загнутыми носками. Расчесанные на ночь светлые волосы разметались по плечам, на ее лице не было косметики, если не считать подведенных помадой губ.
Она подошла к Джону и присела на краешек кровати. Правой рукой с минуту нервно перебирала простыню, потом пролепетала:
— Простите, Джонни…
— Ничего страшного, — ответил Гримстер. — Извиняться не за что.
Он взял Лили за руку, крепко сжал ее, понимая, что это немного успокоит девушку.
Она без видимого волнения продолжила:
— Я чувствовала — он мог так поступить, но до конца уверена не была.
— С чего все началось?
— С шутки. Он заинтересовался книгой и… В общем, спросил, нельзя ли попробовать на мне. — Она перевела взгляд на книгу, лежавшую рядом с Гримстером на ночном столике. — Вы читаете эту книгу?
— Да.
— Но как вы догадались? Откуда узнали?
Как? Откуда пришел свет истины? Из явного противоречия между тем, что Лили рассказывала, и тем, что на самом деле произошло. Тогда в Гримстере вскипела злость, которая, призвав на помощь интуицию, заставила его выплюнуть ей в глаза слова, содержавшие разгадку: "Боже мой, он же играл вами, околдовал вас… " Гримстер перевел взгляд с ее прекрасного в трогательном раскаянии лица на лежавшую у постели книгу. Это был «Гипноз человека и животных» Ференца Андреша Вольгиези.
— Разгадка пришла ко мне сегодня, — ответил он. — Меня осенило. Это мог быть только гипноз. Вы не стали бы скрывать, если бы не чувствовали в этом… чего-то неестественного. — Джон улыбнулся: — Противоречия природе.
Лили кивнула:
— Мне все это с самого начала не понравилось. Привидениями попахивает, и вообще… сюда лучше не соваться. Но Гарри гипноз забавлял, он утверждал, что ничего тут страшного нет. А вам я не говорила потому, что не была до конца уверена. К тому же вспомнить об этом для меня все равно что догола раздеться перед незнакомым мужчиной. Вы понимаете, Джонни?
— Конечно. — Он выскользнул из-под одеяла, не отпуская ее руку, и предложил: — Пойдемте в другую комнату. Выпьем, закусим, побеседуем.
Гримстер обнял Лили за плечи и непроизвольно начал вести себя так, как заранее продумал. И остро вспомнил, что впервые после смерти Вальды обнимает женщину, ощущает сквозь шелк тепло ее упругой плоти.
Он отвел Лили в гостиную, посадил на лучшее место, беспрестанно сновал по комнате, то за спиртным, то за сигаретами. Гримстер вспомнил, как они с Гаррисоном как-то раз ушли из Веллингтона и наткнулись на курятник с дюжиной несушек. Обуреваемый жаждой напроказничать, Гаррисон — мастер на выдумки — показал Гримстеру, что, если взять птицу, несколько раз повернуться вместе с ней, потом поставить ее на землю и провести мелком линию от кончика ее клюва к голове, она, загипнотизированная, не сможет сдвинуться с места. Так они околдовали всех птиц в курятнике и ушли, надрываясь от хохота.
Лили, получив сигарету и стакан виски, совершенно успокоилась и наслаждалась пикантным положением очаровательной девушки, которая находится наедине с мужчиной в полночь. Декорации для сцены откровений готовы, и Лили решилась:
— Вы не сердитесь, что я не рассказала об этом сразу, Джонни?
— Нет. Вы все должны были решить сами. — Гримстер передвинул маленький столик, чтобы Лили без труда ставила на него рюмку и стряхивала пепел с сигареты в пепельницу; он ухаживал за нею, щеголяя галантностью. Он не был возбужден. Он работал. Лили для него — лишь профессиональная проблема. Гримстер сел в кресло поближе к девушке, не позволив себе закурить.
— А теперь рассказывайте.
Она глубоко затянулась, откинулась на спинку кресла, так что округлые груди уперлись в шелк пижамы, между ними обозначилась едва заметная ложбинка. Лили с шумом выдохнула дым и начала:
— Так вот. Гарри… это было как раз в его вкусе. Он любил экспериментировать. Вечно увлекался всем новым. Просто так, чтобы развлечься. Попросил разрешения испытать гипноз на мне. Говорил, я как раз подхожу по типу…
Лили и впрямь подходила, Гримстер узнал это из книги Вольгиези. Она была психопассивной. Впервые взяв девушку за руку, Гримстер заметил, какая у нее теплая и влажная ладонь. Лили легко краснела, не была излишне горделива или упряма. Ей нравилось, когда за ней присматривали, ухаживали. Абзац из книги подходил к ней как нельзя лучше: «Личность с психопассивной конституцией приспосабливается к самым неблагоприятным обстоятельствам и полностью подчиняется индивидууму, имеющему влияние на нее… окрашивает реальность во все цвета иллюзий».
Лили любила Диллинга, была ему благодарна, поэтому хотела — пусть наперекор какому-то суеверному страху в самой себе — услужить ему, исполнить его желание.
Диллинг объяснил ей простейшую суть гипноза, его принципы и начал с обычных методов. Сперва ничего не получалось. Гарри заставлял Лили смотреть на что-нибудь, внушая, что ее веки становятся все тяжелее, приказывал следовать взглядом, не поднимая головы, за его пальцем, который он держал сначала у ее переносицы, а потом медленно поднимал, так что ей приходилось закатывать глаза… И в конце концов Диллинг добился успеха. Не сразу, постепенно. Он вращал на веревочке маленькое зеркало, направив через него луч света прямо в глаза Лили.
— Тогда я впервые что-то ощутила, — произнесла она. Какую-то сладостную дремоту, словно поплыла, но, едва он заговорил, сознание вернулось. Разгадка оказалась совсем простой. Он, знаете ли, уже собирался сдаться. И очень злился. Я это сразу заметила — он, когда сердился, начинал кусать уголок рта. Словно разговаривал сам с собой, но неслышно.
Наконец Диллинг привязал к веревочке свой перстень, стал раскачивать его перед ней чуть выше уровня глаз и приказал следить за ним одним взглядом, не поворачивая головы.
Вспомнив об этом, Лили рассмеялась и потянулась к виски:
— Просто не верится! Я тут же, раз — и отключилась. Узнала об этом только потом, от него. Сама ничего не помнила. Он чуть не запрыгал от радости. И началось. Никогда не забуду наш первый удачный опыт. Гарри отключил меня, и, пока я была, как бы это сказать, в трансе, что ли… прочитал вслух три страницы из книги, и поставил ее на место. Он сказал мне, где она стоит, попросил после пробуждения прочитать наизусть эти три страницы — я, понятно, не знала, из какой они книги, — а потом встать и найти ее на полке. И, знаете, я все сделала. Точно, как он приказал! Так вот, хотя и приятно было доставить ему радость, сам гипноз пришелся мне не по душе. По-моему, проделывать такие эксперименты над человеком нельзя. Но Гарри убеждал не беспокоиться; врачи, говорил, лечат гипнозом всякие там фобии: если, например, у меня мигрень, можно избавиться от нее в два счета. И все равно мне это не нравилось… даже тогда, когда я привыкла. В конце концов, стоило ему подержать перстень у меня перед глазами и сказать: «Спи, Лили, спи», как я тотчас засыпала.
— Он гипнотизировал вас на людях? — тихо осведомился Гримстер.
— Зачем вы спрашиваете? — заволновалась Лили.
— Это может оказаться важно.
Лили колебалась. Гримстер увидел, как краска начинает заливать ее щеки, — девушка даже отвернулась, скрывая неловкость.
— Да, гипнотизировал.
— Перед кем?
— Только перед Билли.
— Вам это не нравилось?
Лили вновь повернулась к Гримстеру и решительно сказала:
— Нет, не нравилось. Один на один — другое дело. А посторонние тут ни к чему. Ведь потом, когда мы оставались одни, Гарри хвастался фокусами, которые заставлял меня проделывать К примеру, я должна была взять книгу в одну руку, линейку в другую и изображать игру на скрипке, издавая звук ртом. Потом я ничего не помнила. А взбунтовалась только раз. Он дал мне выпить два стакана воды, сказал, что это виски и что я должна опьянеть. Узнав об этом, я по-настоящему разозлилась. Видите ли, если мы занимались гипнозом одни, я была спокойна, он никогда не заставил бы меня сделать что-то… непристойное. Но Билли я не доверяла. Гарри любил пускать ему пыль в глаза, а это могло привести невесть к чему.
«Да только ли — могло? — подумал Гримстер. — Может быть, и впрямь приводило». Образ Диллинга прояснился вполне. Его истинный характер, который Лили так по-настоящему и не поняла, лежал у Гримстера на ладони. Гарри сделал из Лили игрушку, укротил и выдрессировал ее и, видимо, был поистине счастлив, когда гипнозом превращал девушку в безвольную куклу. Будучи в трансе, она не отказывала Диллингу ни в чем, — она любила его и полностью на него полагалась. Лишь в нормальном, бодрствующем состоянии Лили решилась наложить запрет на гипноз при Билли. И, чувствовал Гримстер, правильно сделала.
— Что это был за перстень? — спросил он. — Среди вещей на чердаке он есть?
— Да, расписанный красным, зеленым и голубым… Гарри всегда его носил.
— А теперь предположим, что в ту пятницу вы все-таки уехали с Гарри. Вели машину. Вы отправились куда-то и что-то спрятали. Тогда вы, возможно, даже знали, что. Но после возвращения Гарри мог вас загипнотизировать, так?
— Да.
— И заставить забыть весь тот день. В том числе забыть и то, что он вас гипнотизировал?
К его удивлению, Лили задумчиво произнесла:
— Думаю, вы правы. Так он, видимо, и сделал. Но только чтобы обезопасить и себя, и меня.
— Знаю. И он мог внушить вам, что это был обыкновенный день, как любой другой, придумать все до мелочей: что вы делали, ели, смотрели по телевизору, а потом приказать вам забыть об истинных событиях?
Лили кивнула.
Гримстер мог представить себе, как это сделал Диллинг. Он готовился не один день, продумал все. Расписал пятницу по минутам: не упустил еду, разговоры, щучил телепрограмму, ввел даже пикантный интимный штрих. Играя ва-банк, Диллинг не доверял никому, даже судьбе. Если ему суждено умереть, тайна должна превратиться в головоломку. Но он ни за что не хотел похоронить ее навсегда. Это не в его характере. Пусть кто-нибудь попотеет, складывая разгадку по крупицам. Здесь вновь проявилось его высокомерие, так прекрасно сочетавшееся с садистским спокойствием, с которым он повелевал Лили. Диллинг выставлял ее напоказ перед Билли до тех пор, пока она не взбунтовалась, — в этом Гримстер был уверен так же твердо, как в том, что пьет сейчас виски… Наверное, какие-то смутные, неясные, но унизительные воспоминания у Лили все же остались, — не потому ли она скрывала правду об опытах Диллинга? Гримстер представил, как Диллинг гипнотизирует девушку при Билли, и образы, возникшие в его воображении, заставили судорожно сжать рюмку в кулаке.
Лили решила прервать его молчание и спросила:
— Что нам теперь делать?
Гримстер встал и подошел к ней. Наперекор самому себе он вдруг испытал к девушке прилив нежности, ему захотелось ее защитить. Проведя ладонью по ее щеке, он сказал:
— Сейчас — ничего. Утро вечера мудренее.
Лили поднялась. Ласковые руки Гримстера поставили все на свои места. «Смешной он, — подумала она. — Суровый, замкнутый, но только на первый взгляд. Он славный, очень славный». Лили понимала, что сразу же должна была все рассказать Джону. Но как это можно, если ты не знаешь человека, не уверена, что он поймет? Нельзя откровенничать с кем попало. А теперь Джонни уже не «кто попало», ведь они сидят друг перед другом в пижамах! Они подружились… А в будущем между ними возможно нечто большее, чем дружба.
Гримстер не успел опомниться, как Лили обняла его, прижалась к нему на миг и отошла, чувствуя, как лицо покрывается краской.
— Спасибо, Джонни. Вы так добры ко мне.
Лили была у себя. Она тепло поздоровалась с Гримстером, протянула ему руки — хотела похвастаться новым, купленным в Барнстепле лаком для ногтей.
— Нравится, Джонни?
Он кивнул в ответ и включил магнитофон.
— Оно и видно. Сегодня вы настроены серьезно. Не выспались?
Воспользовавшись таким началом разговора, Гримстер сказал:
— Возможно. Но дело не в моем сне. Дело в нас, в Гарри и пятнице двадцать седьмого февраля. Тут концы с концами не сходятся, и пока мы не разберемся с этим, дело дальше не пойдет.
— Но я рассказала все, что знаю.
— Дело не в том, что вы, по вашему собственному мнению, знаете. Иногда можно знать что-то, даже не догадываясь об этом. Понятно?
— Нет.
— Ладно, это не важно. Давайте начнем сначала. — Он взял ее за руку и усадил в кресло. — Располагайтесь поудобнее. — Когда Лили устроилась, Гримстер продолжил: — Я прошу вас вспомнить ту пятницу. Мысленно вернуться к ней.
— Это было так давно…
— Ничего, ничего. Расслабьтесь, подумайте о ней и расскажите, что помните. Рассказывайте все, что захотите, и в любом порядке. Но лучше начать с утра и прогнать весь день по порядку. Вы сумеете, правда? — Он умело изобразил теплую, подбадривающую улыбку.
— Я запутаюсь.
— Если понадобится, я помогу вопросами.
Она откинулась на спинку кресла и, помолчав немного, начала, закрыв глаза:
— Ну что ж. Я встала около половины восьмого, надела халат и спустилась в кухню заварить себе кофе, а Гарри — чаю…
Гримстер слушал, время от времени задавая вопросы. Из газет того дня Лили не помнила ничего. Да, она их смотрела, но теперь все забыла. Хотя о том, что они с Гарри ели, что она делала по хозяйству, Лили рассказывала почти без запинки. Гримстер даже подивился отдельным выхваченным ею мелочам. Она прекрасно помнила, как готовилась к отъезду, могла перечислить все, что положила в чемодан. На сей раз уже без смущения упомянула, что днем они занимались любовью. Когда Лили начала описывать вечер, Гримстер, заранее проверивший программу по газетам, поинтересовался, что они смотрели по телевизору. Как оказалось, Гарри сидел у экрана, пока Лили готовила обед и мыла посуду, потом она присоединилась к нему.
— Вы помните, какие передачи смотрели?
— Джонни, что за вопросы вы задаете? — вздохнула Лили.
— Попробуйте вспомнить. Вы сказали, телевизор у вас принимал только первую программу Би-би-си и Южное телевидение. По Би-би-си с пяти до восьми передавали комедию о монахах под названием «О, братец!» Вам она не знакома?
Гримстер не пытался провести Лили. Эта комедия на самом деле шла в тот день.
— Нет. Тогда я обед готовила… Подождите-ка. — Лили прикрыла глаза руками. — Да, что-то припоминаю. — Она опустила руки, улыбнулась, довольная собой. — Вспомнила, потому что мы с Гарри тогда немного повздорили. Он хотел смотреть детективный сериал в девять по Южному, а я — серию «Саги о Форсайтах» по Би-би-си, и он мне уступил. После «Саги» началась передача «Давайте танцевать», мы тоже ее смотрели. Ведь Гарри здорово танцевал.
Она все вспомнила верно. За «Сагой о Форсайтах» на самом деле шла программа «Давайте танцевать», а в девять по Южному телевидению и впрямь показывали боевик «Охота на человека». Между тем Лили этого вспомнить не могла просто потому, что в то время ни ее, ни Гарри не было дома. Столь очевидное противоречие выводило Гримстера из себя.
Он встал и подошел к окну. Дождь кончился, яркое, умытое солнце ласкало зеленые поля и темные хвойные леса.
Гримстер отвернулся от окна. Лили почувствовала его раздражение и, словно оправдываясь, сказала:
— Ерунда получается, правда? Если только ваш человек не врет. — Голос у нее стал тихий, как будто даже испуганный.
— Вы правы. Нам известно, что вас с Гарри не было дома по крайней мере с десяти утра до полуночи. Это точно. Тогда Гарри и спрятал бумаги, которые мы ищем, и в том, чтобы найти их, вы заинтересованы не меньше нас.
Гримстер быстро подошел к Лили, взял ее за локти, поднял с кресла, их лица сблизились, тела почти соприкоснулись — он нарочно хотел вселить в нее беспокойство и страх. Загадочная сила не позволяла ей сказать правду, и раскрепостить девушку могла сила более могущественная. Лили безуспешно попыталась выскользнуть из рук Гримстера и взмолилась:
— Джонни, мне больно!
— Потерпите, — отрезал он. — Вы должны открыться мне. Вы мне симпатичны, и я хочу вам помочь. От меня вы не должны ничего скрывать. А вы скрываете. Вас же не было в доме. Вы уехали с Гарри прятать что-то.
Гримстер отвел руки, увидел, как на глаза Лили навернулись слезы. Не желая показывать их, девушка опустила голову. Гримстер вновь прикоснулся к ней, теперь с нежностью, взял за подбородок и приблизил ее лицо к своему. Впервые их связало нечто чисто плотское, на мгновение Гримстер поддался этому ощущению, но тут же овладел собой.
— Лили, зачем скрывать правду? — мягко спросил он.
— Я рассказала все, Джонни, — ответила она. — Больше ничего не знаю. Вообще не помню, чтобы садилась в машину и мы с Гарри ехали что-то прятать. Поверьте мне. — Она вдруг отвернулась от Гримстера, отстранилась от его рук и воскликнула: — Зачем продолжать? Я ничего не знаю. И знать не хочу, и деньги мне не нужны! В конце концов, в жизни есть вещи поважнее денег!
«Такая философия, — подумал Гримстер, — как раз на ее уровне, это штамп, к которому она прибегает, чтобы утешить себя или убежать от действительности».
— Как же Гарри удалось сделать из вас рабыню? — произнес Гримстер с нарочитым презрением. — Чем он вас взял? Неужели чем-то столь постыдным, что вы даже себе боитесь в этом признаться. Вы спали с ним. Вы были его содержанкой. Его вещью. Он относился к вам, как к марионетке, кукле, учил новым словам и обрывкам стихов. Натаскал и этикете, но о косметике не сказал ни слова — вы продолжали краситься, как шлюха, потому что это его забавляло. Он обучил вас манерам, умению вести беседу, выдрессировал, как собачонку, и развлекался, зная, что может делать с вами все, что заблагорассудится. Без всякой причины он скрывал от вас имена друзей. Никогда не приглашал в свою лондонскую квартиру. Оставлял в провинции — на случай, если надоест столица. Манил пальцем, и вы бежали; отсылал, запирал в машине, словно пуделя, когда шел на станцию проводить друга. Боже мой, он же играл вами, он околдовал вас — и знаете почему? Потому что в душе ваш драгоценный Гарри ни в грош вас не ставил.
— Заткнись, Джонни! — Она кинулась на Гримстера и со злостью влепила ему пощечину. Слезы катились по ее щекам.
Секунду он помолчал. Потом сказал:
— Вы ударили не меня. Сегодня вы впервые узнали правду. И ударили Гарри. — Гримстер подошел к двери, обернулся и добавил: — Вам известно, что мне нужно. То малое, что вы скрыли. То малое, чего вы боитесь или стыдитесь. Теперь я знаю, что это, но не скажу. Я слишком уважаю вас, чтобы выдавливать правду по каплям. Вы успокоитесь, придете и все расскажете сами.
Гримстер спустился в маленький бар, заказал себе большую порцию виски, закурил сигару и подумал: «Правда всегда была рядом, глядела прямо в глаза, иногда просто кричала, но я оставался к ней слеп и глух, пока сам, разозлившись, не высказал ее грубо и резко». Бедняга Гарри. Скотина Гарри. Кроме фокуса с пятницей, двадцать седьмого февраля, сколько еще экспериментов он проделал над ней ради забавы? Наверное, немало. И не только сам смотрел их, но и другим показывал. Билли, например.
Лили к завтраку не вышла. Послала записку, что у нее разболелась голова. Кранстон вопросительно поднял брови, но Гримстер пожал плечами и ничего объяснять не стал.
Теперь в спешке не было нужды. Можно было расколоть Лили немедленно, однако лучше услышать правду от нее самой — как только она успокоится и будет готова к беседам. В исповедальню под ножом не ходят. Если человек на самом деле жаждет отпущения грехов, он идет к священнику добровольно.
Позавтракав, Гримстер поднялся на чердак и взял с полки одну из книг Диллинга. Она затрепалась, была испещрена заметками — ее явно не раз перечитывали. Джон спустился к себе и устроился в кресле. Тема книги была ему не в диковинку, но серьезно он занялся ею впервые. Книга неожиданно напомнила Гримстеру об опыте, который они с Гаррисоном провели в Веллингтоне. Он улыбнулся, вспомнив, как они катались по полу от смеха.
Гримстер читал три часа подряд, с предельным вниманием, пытаясь чуть ли не наизусть выучить каждую страницу, запомнить все мысли, все примеры до единого. Источник противоречия между тем, что рассказала Лили о пятнице, и тем, что она действительно в тот день делала, перестал быть для Гримстера загадкой, но до истины было еще далеко. Закончив книгу, Гримстер бросил ее на пол, закурил сигару, прилег и уставился в потолок; зажав сигару в зубах, он напряженно размышлял, как лучше подойти к Лили. Экспертов по данному вопросу в Ведомстве не было. Брать человека со стороны — на это сэр Джон вряд ли пойдет из соображений секретности. Впрочем, профессионал может и не понадобиться. Ведь и Диллинг им не был. Возможно, Гримстер сможет сделать все сам. Между ним и Лили во время последней беседы возникла тонкая ниточка связи, и это вселяло надежду на успех.
Гримстер покинул усадьбу, доехал до фермы, переговорил с управляющим, потом заглянул в старый хлев, где теперь в два ряда стояли клетки с курами. Он провел там десять минут, столько же, сколько они с Гаррисоном однажды пробыли в курятнике на ферме неподалеку от колледжа.
Затем Гримстер вернулся к машине, достал из багажника болотные сапоги, спиннинг и спустился к реке. Вода была покрыта рябью — на мушку не порыбачишь. Гримстер прошел по Докторскому перекату, оснастил спиннинг большой серебристо-голубой блесной и закинул ее, наслаждаясь уверенностью и точностью своих движений; отпустил леску, чтобы спадающая после дождей вода вынесла блесну на середину реки… Вспомнил ирландца-бакенщика, научившего его слюнить державшую катушку ладонь, когда приходилось сматывать леску при клеве. Сегодня клюнуло лишь однажды, резко и сильно — потом рыба ушла. Взглянув на другой берег, Гримстер заметил человека в мешковатой одежде, шедшего по сырой траве. Шоссе Эксетер — Барнстепл пролегало в четырехстах ярдах от берега, за железной дорогой. У переезда с вечно закрытым шлагбаумом стоял автомобиль. Человек подошел прямо к берегу, помахал Гримстеру, но заговорить не попытался.
Гримстер взмахнул рукой в ответ — это был несомненно Гаррисон. Не обращая больше на него внимания, Гримстер спустился ниже по течению, но поймать все равно ничего не удалось. Наконец он собрал спиннинг и вернулся к машине, даже не взглянув на Гаррисона. Джон знал: Гаррисон появился не потому, что хочет надавить на него психологически, напомнить о своем присутствии. Это не в его манере. Он пришел, потому что ему надоело сидеть в отеле. Разумеется, он сообразил: едва вода начнет спадать, Гримстер при первой же возможности выберется порыбачить. И Гаррисон просто не смог устоять перед соблазном проверить свою догадку, убедиться, что интуиция по-прежнему его не подводит и что он разбирается в привычках Гримстера безошибочно.
Лили не вышла к обеду. Она появилась в комнате Гримстера в половине двенадцатого ночи. Он лежал в постели, размышлял о некоторых главах книги, взятой утром из вещей Диллинга, как вдруг услышал, что открылась дверь гостиной, щелкнул выключатель. Серебристая полоска света протянулась из-под закрытой двери в спальню. Джон, не шевелясь, ждал. Лили все должна сделать по-своему, чуть театрально, — это так соответствует ее романтической природе. С той самой минуты, когда она ушла из универмага к Диллингу, и до того, как оказалась здесь, она, без сомнения, воображала себя — хотя никогда этого не показывала — героиней многосерийного фильма. И намеченная развязка обязательно должна произойти около полуночи, в полумраке, когда все как нельзя лучше подготовлено к ее выходу.
Она тихонько постучала в дверь, назвала Гримстера по имени и вошла. Он сел в кровати, но лампу не зажег — в спальню хлынул свет из гостиной. Лили была в голубом шелковом халате, накинутом поверх пижамы, в крошечных шлепанцах из белой кожи с золотым тиснением и старомодно загнутыми носками. Расчесанные на ночь светлые волосы разметались по плечам, на ее лице не было косметики, если не считать подведенных помадой губ.
Она подошла к Джону и присела на краешек кровати. Правой рукой с минуту нервно перебирала простыню, потом пролепетала:
— Простите, Джонни…
— Ничего страшного, — ответил Гримстер. — Извиняться не за что.
Он взял Лили за руку, крепко сжал ее, понимая, что это немного успокоит девушку.
Она без видимого волнения продолжила:
— Я чувствовала — он мог так поступить, но до конца уверена не была.
— С чего все началось?
— С шутки. Он заинтересовался книгой и… В общем, спросил, нельзя ли попробовать на мне. — Она перевела взгляд на книгу, лежавшую рядом с Гримстером на ночном столике. — Вы читаете эту книгу?
— Да.
— Но как вы догадались? Откуда узнали?
Как? Откуда пришел свет истины? Из явного противоречия между тем, что Лили рассказывала, и тем, что на самом деле произошло. Тогда в Гримстере вскипела злость, которая, призвав на помощь интуицию, заставила его выплюнуть ей в глаза слова, содержавшие разгадку: "Боже мой, он же играл вами, околдовал вас… " Гримстер перевел взгляд с ее прекрасного в трогательном раскаянии лица на лежавшую у постели книгу. Это был «Гипноз человека и животных» Ференца Андреша Вольгиези.
— Разгадка пришла ко мне сегодня, — ответил он. — Меня осенило. Это мог быть только гипноз. Вы не стали бы скрывать, если бы не чувствовали в этом… чего-то неестественного. — Джон улыбнулся: — Противоречия природе.
Лили кивнула:
— Мне все это с самого начала не понравилось. Привидениями попахивает, и вообще… сюда лучше не соваться. Но Гарри гипноз забавлял, он утверждал, что ничего тут страшного нет. А вам я не говорила потому, что не была до конца уверена. К тому же вспомнить об этом для меня все равно что догола раздеться перед незнакомым мужчиной. Вы понимаете, Джонни?
— Конечно. — Он выскользнул из-под одеяла, не отпуская ее руку, и предложил: — Пойдемте в другую комнату. Выпьем, закусим, побеседуем.
Гримстер обнял Лили за плечи и непроизвольно начал вести себя так, как заранее продумал. И остро вспомнил, что впервые после смерти Вальды обнимает женщину, ощущает сквозь шелк тепло ее упругой плоти.
Он отвел Лили в гостиную, посадил на лучшее место, беспрестанно сновал по комнате, то за спиртным, то за сигаретами. Гримстер вспомнил, как они с Гаррисоном как-то раз ушли из Веллингтона и наткнулись на курятник с дюжиной несушек. Обуреваемый жаждой напроказничать, Гаррисон — мастер на выдумки — показал Гримстеру, что, если взять птицу, несколько раз повернуться вместе с ней, потом поставить ее на землю и провести мелком линию от кончика ее клюва к голове, она, загипнотизированная, не сможет сдвинуться с места. Так они околдовали всех птиц в курятнике и ушли, надрываясь от хохота.
Лили, получив сигарету и стакан виски, совершенно успокоилась и наслаждалась пикантным положением очаровательной девушки, которая находится наедине с мужчиной в полночь. Декорации для сцены откровений готовы, и Лили решилась:
— Вы не сердитесь, что я не рассказала об этом сразу, Джонни?
— Нет. Вы все должны были решить сами. — Гримстер передвинул маленький столик, чтобы Лили без труда ставила на него рюмку и стряхивала пепел с сигареты в пепельницу; он ухаживал за нею, щеголяя галантностью. Он не был возбужден. Он работал. Лили для него — лишь профессиональная проблема. Гримстер сел в кресло поближе к девушке, не позволив себе закурить.
— А теперь рассказывайте.
Она глубоко затянулась, откинулась на спинку кресла, так что округлые груди уперлись в шелк пижамы, между ними обозначилась едва заметная ложбинка. Лили с шумом выдохнула дым и начала:
— Так вот. Гарри… это было как раз в его вкусе. Он любил экспериментировать. Вечно увлекался всем новым. Просто так, чтобы развлечься. Попросил разрешения испытать гипноз на мне. Говорил, я как раз подхожу по типу…
Лили и впрямь подходила, Гримстер узнал это из книги Вольгиези. Она была психопассивной. Впервые взяв девушку за руку, Гримстер заметил, какая у нее теплая и влажная ладонь. Лили легко краснела, не была излишне горделива или упряма. Ей нравилось, когда за ней присматривали, ухаживали. Абзац из книги подходил к ней как нельзя лучше: «Личность с психопассивной конституцией приспосабливается к самым неблагоприятным обстоятельствам и полностью подчиняется индивидууму, имеющему влияние на нее… окрашивает реальность во все цвета иллюзий».
Лили любила Диллинга, была ему благодарна, поэтому хотела — пусть наперекор какому-то суеверному страху в самой себе — услужить ему, исполнить его желание.
Диллинг объяснил ей простейшую суть гипноза, его принципы и начал с обычных методов. Сперва ничего не получалось. Гарри заставлял Лили смотреть на что-нибудь, внушая, что ее веки становятся все тяжелее, приказывал следовать взглядом, не поднимая головы, за его пальцем, который он держал сначала у ее переносицы, а потом медленно поднимал, так что ей приходилось закатывать глаза… И в конце концов Диллинг добился успеха. Не сразу, постепенно. Он вращал на веревочке маленькое зеркало, направив через него луч света прямо в глаза Лили.
— Тогда я впервые что-то ощутила, — произнесла она. Какую-то сладостную дремоту, словно поплыла, но, едва он заговорил, сознание вернулось. Разгадка оказалась совсем простой. Он, знаете ли, уже собирался сдаться. И очень злился. Я это сразу заметила — он, когда сердился, начинал кусать уголок рта. Словно разговаривал сам с собой, но неслышно.
Наконец Диллинг привязал к веревочке свой перстень, стал раскачивать его перед ней чуть выше уровня глаз и приказал следить за ним одним взглядом, не поворачивая головы.
Вспомнив об этом, Лили рассмеялась и потянулась к виски:
— Просто не верится! Я тут же, раз — и отключилась. Узнала об этом только потом, от него. Сама ничего не помнила. Он чуть не запрыгал от радости. И началось. Никогда не забуду наш первый удачный опыт. Гарри отключил меня, и, пока я была, как бы это сказать, в трансе, что ли… прочитал вслух три страницы из книги, и поставил ее на место. Он сказал мне, где она стоит, попросил после пробуждения прочитать наизусть эти три страницы — я, понятно, не знала, из какой они книги, — а потом встать и найти ее на полке. И, знаете, я все сделала. Точно, как он приказал! Так вот, хотя и приятно было доставить ему радость, сам гипноз пришелся мне не по душе. По-моему, проделывать такие эксперименты над человеком нельзя. Но Гарри убеждал не беспокоиться; врачи, говорил, лечат гипнозом всякие там фобии: если, например, у меня мигрень, можно избавиться от нее в два счета. И все равно мне это не нравилось… даже тогда, когда я привыкла. В конце концов, стоило ему подержать перстень у меня перед глазами и сказать: «Спи, Лили, спи», как я тотчас засыпала.
— Он гипнотизировал вас на людях? — тихо осведомился Гримстер.
— Зачем вы спрашиваете? — заволновалась Лили.
— Это может оказаться важно.
Лили колебалась. Гримстер увидел, как краска начинает заливать ее щеки, — девушка даже отвернулась, скрывая неловкость.
— Да, гипнотизировал.
— Перед кем?
— Только перед Билли.
— Вам это не нравилось?
Лили вновь повернулась к Гримстеру и решительно сказала:
— Нет, не нравилось. Один на один — другое дело. А посторонние тут ни к чему. Ведь потом, когда мы оставались одни, Гарри хвастался фокусами, которые заставлял меня проделывать К примеру, я должна была взять книгу в одну руку, линейку в другую и изображать игру на скрипке, издавая звук ртом. Потом я ничего не помнила. А взбунтовалась только раз. Он дал мне выпить два стакана воды, сказал, что это виски и что я должна опьянеть. Узнав об этом, я по-настоящему разозлилась. Видите ли, если мы занимались гипнозом одни, я была спокойна, он никогда не заставил бы меня сделать что-то… непристойное. Но Билли я не доверяла. Гарри любил пускать ему пыль в глаза, а это могло привести невесть к чему.
«Да только ли — могло? — подумал Гримстер. — Может быть, и впрямь приводило». Образ Диллинга прояснился вполне. Его истинный характер, который Лили так по-настоящему и не поняла, лежал у Гримстера на ладони. Гарри сделал из Лили игрушку, укротил и выдрессировал ее и, видимо, был поистине счастлив, когда гипнозом превращал девушку в безвольную куклу. Будучи в трансе, она не отказывала Диллингу ни в чем, — она любила его и полностью на него полагалась. Лишь в нормальном, бодрствующем состоянии Лили решилась наложить запрет на гипноз при Билли. И, чувствовал Гримстер, правильно сделала.
— Что это был за перстень? — спросил он. — Среди вещей на чердаке он есть?
— Да, расписанный красным, зеленым и голубым… Гарри всегда его носил.
— А теперь предположим, что в ту пятницу вы все-таки уехали с Гарри. Вели машину. Вы отправились куда-то и что-то спрятали. Тогда вы, возможно, даже знали, что. Но после возвращения Гарри мог вас загипнотизировать, так?
— Да.
— И заставить забыть весь тот день. В том числе забыть и то, что он вас гипнотизировал?
К его удивлению, Лили задумчиво произнесла:
— Думаю, вы правы. Так он, видимо, и сделал. Но только чтобы обезопасить и себя, и меня.
— Знаю. И он мог внушить вам, что это был обыкновенный день, как любой другой, придумать все до мелочей: что вы делали, ели, смотрели по телевизору, а потом приказать вам забыть об истинных событиях?
Лили кивнула.
Гримстер мог представить себе, как это сделал Диллинг. Он готовился не один день, продумал все. Расписал пятницу по минутам: не упустил еду, разговоры, щучил телепрограмму, ввел даже пикантный интимный штрих. Играя ва-банк, Диллинг не доверял никому, даже судьбе. Если ему суждено умереть, тайна должна превратиться в головоломку. Но он ни за что не хотел похоронить ее навсегда. Это не в его характере. Пусть кто-нибудь попотеет, складывая разгадку по крупицам. Здесь вновь проявилось его высокомерие, так прекрасно сочетавшееся с садистским спокойствием, с которым он повелевал Лили. Диллинг выставлял ее напоказ перед Билли до тех пор, пока она не взбунтовалась, — в этом Гримстер был уверен так же твердо, как в том, что пьет сейчас виски… Наверное, какие-то смутные, неясные, но унизительные воспоминания у Лили все же остались, — не потому ли она скрывала правду об опытах Диллинга? Гримстер представил, как Диллинг гипнотизирует девушку при Билли, и образы, возникшие в его воображении, заставили судорожно сжать рюмку в кулаке.
Лили решила прервать его молчание и спросила:
— Что нам теперь делать?
Гримстер встал и подошел к ней. Наперекор самому себе он вдруг испытал к девушке прилив нежности, ему захотелось ее защитить. Проведя ладонью по ее щеке, он сказал:
— Сейчас — ничего. Утро вечера мудренее.
Лили поднялась. Ласковые руки Гримстера поставили все на свои места. «Смешной он, — подумала она. — Суровый, замкнутый, но только на первый взгляд. Он славный, очень славный». Лили понимала, что сразу же должна была все рассказать Джону. Но как это можно, если ты не знаешь человека, не уверена, что он поймет? Нельзя откровенничать с кем попало. А теперь Джонни уже не «кто попало», ведь они сидят друг перед другом в пижамах! Они подружились… А в будущем между ними возможно нечто большее, чем дружба.
Гримстер не успел опомниться, как Лили обняла его, прижалась к нему на миг и отошла, чувствуя, как лицо покрывается краской.
— Спасибо, Джонни. Вы так добры ко мне.
Глава седьмая
На другое утро Гримстер отыскал на чердаке перстень Диллинга. Он был сделан из золота, с печаткой, покрытой разноцветной эмалью. Лили утверждала, будто рисунок состоит лишь из красных, желтых и голубых точек, но Гримстер с удивлением обнаружил, что ее описание неточно. Разноцветные пятнышки, сливаясь, превращались в птичку на голубом фоне. Поначалу Гримстер принял ее за обычного королька — птицу отряда воробьиных. Однако тут же поправил себя, вспомнив книги о пернатых, которые они с Гаррисоном покупали в складчину, зачитывали до дыр, над которыми спорили в Веллингтоне. Автор картинки попытался, насколько позволила техника, изобразить, без сомнения, красноголового королька, осеннего гостя Великобритании, — птичка имела характерные белые полоски вокруг глаз, черную полосу на спине, а у самца еще ярко-красный гребешок. Гримстер поднес перстень к свету, и роспись заиграла теплыми красными, оливковыми и желтыми тонами. Он надел перстень и пошел к Лили.
Она завтракала за маленьким столиком у окна. Небо прояснилось, стоял теплый сентябрьский день, солнечные лучи, проникавшие через крайнее окно гостиной, окрасили волосы Лили в бледно-золотистый цвет. Девушка была в халате и пижаме, но без туфель, и Гримстер заметил, что она покрасила ногти на ногах в тот же цвет, что и на руках, — новым, купленным в Барнстепле лаком. Увидев Джона, Лили откинулась на спинку кресла и поздоровалась, улыбаясь обольстительно и беззаботно, с немалой толикой интимности, сохранившейся после спокойного, безмятежного сна в теплой постели. На миг Гримстеру вспомнилась ее кожа под шелком пижамы.
Она завтракала за маленьким столиком у окна. Небо прояснилось, стоял теплый сентябрьский день, солнечные лучи, проникавшие через крайнее окно гостиной, окрасили волосы Лили в бледно-золотистый цвет. Девушка была в халате и пижаме, но без туфель, и Гримстер заметил, что она покрасила ногти на ногах в тот же цвет, что и на руках, — новым, купленным в Барнстепле лаком. Увидев Джона, Лили откинулась на спинку кресла и поздоровалась, улыбаясь обольстительно и беззаботно, с немалой толикой интимности, сохранившейся после спокойного, безмятежного сна в теплой постели. На миг Гримстеру вспомнилась ее кожа под шелком пижамы.