Страница:
Как только Джордж уехал, к сержанту зашел сотрудник уголовной полиции — тот самый, который приходил осматривать дом Джорджа и чье донесение попало к Бушу по каналам Скотленд-Ярда.
— Ну как? — спросил он сержанта. Тот помотал головой.
— Могу поставить что угодно — он ничего не знает. Не знал ни о ее беременности, ни о завещании. И понятия не имеет, почему ей вздумалось поехать за город покататься, а потом вдруг взять и покончить с собой.
Сотрудник угрозыска взял со стола заключение о вскрытии и пробежал глазами.
— Небольшой поверхностный синяк на левом плече?
— Мало ли что — стукнешься нечаянно, когда садишься или выходишь из машины, вот тебе и синяк. Причина смерти — отравление угарным газом, это однозначно. В такой машине нескольких минут достаточно. Я думаю, она действительно покончила с собой, и мы, скорей всего так и не узнаем почему.
— А что думает шеф?
— Вы же знаете, как он относится к самоубийствам. Особенно к таким, автомобильным. Так что, несмотря на показания старухи — матери, он потребовал провести дополнительное расследование. Проверить кровь, внутренние органы на наркотики и токсины. В конце концов ей могли что-то вколоть, а после инсценировать самоубийство. В этом смысле она не первая.
— И не последняя. А вы знаете, что ваш Ламли был взят на учет в связи с делом Коммерсанта?
— Да, знаю. Сперва его подозревают в похищении, потом в убийстве… Не похоже. По тому делу у нас проходила чуть ли не сотня человек.
— Надо все же доложить кому следует. Поди знай, когда им что пригодится.
— Ладно. Только дождемся повторного заключения медиков. К завтрашнему утру, наверное, пришлют. Все равно с Коммерсантом дело дохлое. Он уже давно смотался со своими денежками. Одно воспоминание осталось — как оскомина; высокое начальство такую оплеуху не скоро забудет. А насчет того, что здесь замешан Ламли… Может, вы еще скажете, что Джек-Потрошитель жив-здоров и в ус не дует?…
Объявление в «Дейли-телеграф» с условленным текстом Эдвард Шубридж увидел во вторник. Он не почувствовал при этом особого подъема. Радость от победы придет потом. Ожидаемый сигнал получен — хорошо. Устроившись у себя в подвале, он с помощью игрушечного типографского набора проставил дату на письме Грандисону, для которой специально оставил пустое место, когда печатал оба письма — ему и сэру Чарльзу Медхэму. Письмо отдал жене, она должна была поехать на машине в Саутгемптон и опустить его там.
Провожая ее, он сказал:
— Будешь в Саутгемптоне — купи вечернюю газету. «Вечернее эхо», по-моему.
— Мисс Тайлер?
— Да. Может, есть какое-нибудь сообщение.
— Беспокоишься?
— Нет. Ну узнают, что она здесь была — какая разница? Мы не знаем, что она покончила с собой. Не знаем, зачем она приезжала. Формально — поговорить насчет стоянок для автотуристов. Так ведь и есть. Про мисс Рейнберд она сказала, только когда испугалась. А вообще-то просто хотела на нас посмотреть — понять, что мы за люди, как ей действовать дальше. Если окажется, что кто-то знал о с поездке сюда, значит, скоро к нам пожалует полиция. Мы ничего не станем отрицать — чем ближе к правде, тем лучше. Если им известно, что я имею какое-то отношение к мисс Рейнберд — я опять-таки не буду отпираться. Мисс Рейнберд меня не интересует. Когда купишь газету, посмотри, есть сообщение или нет, и сразу выброси ее вон.
— Да, неудачно получилось.
— От случайностей нельзя застраховаться. Они могут возникнуть в любой момент, мы это знали. И тогда либо полный крах, либо мы как-то выйдем из положения. — Он улыбнулся одной из своих редких улыбок. — Мы знаем, на что поставили и чем рискуем. И мы с тобой отлично знаем: не бывает так, чтобы все было без осечки. Судьбе захотелось нас немножко испытать — проверить, как мы справимся с мелким невезением. Только и всего. — И он поцеловал жену, нагнувшись к открытой дверце машины.
— Не похожа она на самоубийцу, — задумчиво произнесла миссис; Шубридж.
Он снова улыбнулся. Он знал, что в ней говорит не слабость. Ни страха, ни слабости в ней не было.
— А кто похож? — возразил он. — Люди всякий раз твердят одно и то же: «Кто бы мог подумать, что она покончит с собой! Уж от нее-то никто не ожидал!»
Проводив жену, он подошел к клеткам и вынул ястреба-тетеревятника, самку. Хозяином птицы был его сын, но в отсутствие мальчика Шубридж дрессировал ее сам. Он направился к вязам, росшим за домом, и снял с головы птицы клобучок. Как только птица услышала доносившийся из гнезд на деревьях гомон и увидела грачей, она начала легонько подскакивать у него в руке, расправляя хвост, и вертеть головой, следя за движениями перелетавших с ветки на ветку птиц.
Миновав рощу, он прошел еще полмили вдоль холма. Ниже, на уступах, начинались поля уже зеленевшие зелеными всходами. Между полями и рощей всегда курсировали грачи. Чаще они летали группами, но иногда и в одиночку. Ждать пришлось недолго — скоро он увидел возвращающегося к гнезду грача. Он разжал руку, и ястреб взмыл кверху, ему наперерез. Тот заметил врага и, не имея укрытия — внизу расстилалось голое поле, до деревьев было далеко — стал суетливо, неловкими витками подниматься выше. Ястреб настигал его, описывая широкие круги. Грач попался крупный, сильный, и ястреб не сразу сумел набрать достаточную высоту, чтобы ринуться за добычей сверху.
Шубридж стоял, наблюдая за происходящим, и вспоминал, как его сын впервые вот так же напустил ястреба на грача. Когда думаешь о том, что было в жизни хорошего, всегда вспоминаешь, как это случилось в первый раз. Потом тоже испытываешь радость, но какой-то неуловимый привкус волшебства исчезает, не повторяется. Вот камнем падает вниз первый подстреленный тобою фазан; вот твой первый лосось, рванувшись, дергает леску так, что она обжигает руки… Сколько радостей дарит жизнь! Но их с каждым днем становится все меньше и меньше. В природе заложено определенное равновесие между жизнью и смертью. Но никакое природное равновесие не в силах устоять перед стремительным натиском человека, который отравляет и загрязняет свою планету, превращая реки и поля в клоаки, а саму землю — в гигантскую зловонную свалку. И остановить его нельзя. Единственное, что еще можно сделать — найти какое-нибудь еще не загаженное пока место и соорудить вокруг него надежную защиту от заразы, мало-помалу отравляющей мир.
Ястреб нагнал грача и завис в сотне футов над ним; затем сделал два быстрых обманных маневра, как бы собираясь спикировать, чтобы вынудить грача спуститься ниже. Грач стал боком уходить вниз, торопясь укрыться в одной из зеленых изгородей, окаймлявших поля под И"Ж Ястреб перевернулся в полете и, плотно прижав к телу крылья, ринулся вниз, со свистом рассекая воздух. Он настиг добычу в ста футах над землей — молниеносный удар, облако черных перьев — и хищник снова взмыл вверх, а грач несколько раз перевернувшись в воздухе, камнем упал на землю. Да, смерть — и красивая смерть, подумал Шубридж.
По дороге к дому он размышлял о мальчике. Скоро в школе закончится семестр, и он приедет домой на каникулы. Они сядут в машину и уедут все вместе — дружная троица — в Шотландию, Ирландию… Если там не найдется того, что им нужно, они поищут за границей. В Норвегии, Швеции или Канаде. К собственной стране ни один из них не был чрезмерно привязан. Они знали, чего ищут и не ошиблись бы в выборе. Сын понимал и разделял его чувства. В их общем желании не было поэтического или философского оттенка; они не считали себя последователями Торо или Робинзона Крузо. Это была вполне материальная потребность. Они хотели отгородиться от мира крепостной стеной с бастионами так, чтобы и через двадцать, через сто, и через пятьсот лет они сами или их потомки могли жить там по возможности естественной жизнью и до последнего дыхания сопротивляться гибели мира от рук людей, которые рано или поздно потопят его в грязи. Если бы он поделился с кем-нибудь своей мечтой, его подняли бы на смех: мало того, что он мечтает о несбыточном, он еще всерьез мечтает осуществить этот безумный замысел! Ничего, пускай смеются — его пути не свернуть!
Возвратясь домой, жена сообщила, что в «Вечернем эхо» действительно появилось короткое сообщение о том, что обнаружен труп Бланш Тайлер. Затем она приготовила и отнесла архиепископу ужин — копченую форель и филе говядины а-ля Россини с молодыми кочашками брокколи. Из подвала она вернулась с номером «Дейли-телеграф» — на первой странице вверху рукой архиепископа была сделана размашистая надпись: "Я предпочитаю «Тайме».
Шубридж взял газету и бросил ее в камин. Другой газеты не будет. Он обращался с архиепископом по возможности предупредительно, но как личность тот для него не существовал. Он представлял собой только определенную ценность, которую очень скоро можно будет с выгодой продать.
Джордж сидел на кухне у матери Бланш и пил виски, которые сам и принес. Старушка согласилась составить ему компанию, хотя сама охотнее выпила бы чаю. Но смерть близких на какое-то время меняет привычный ход вещей. Пили они из дешевых стаканов. Дом на Мейдан-Роуд теперь принадлежал ей, и можно было взять из столовой хорошие бокалы, но она жила еще старыми привычками и держалась так, словно не она, а дочь по-прежнему хозяйка дома.
Джордж начал мало-помалу свыкаться с потерей и постепенно включался в круговорот повседневных дел и забот. Каждый день тысячи людей на земле проходят через это: нестерпимая боль утраты понемногу притупляется, и человек осознает, что нужно жить дальше.
— Как по-вашему, она не знала, что беременна? — спросил он.
— Нет. -Она вечно витала в облаках. Об опасности не думала. А от этого никто не застрахован, как ни старайся. Жизнь не перехитришь, она свое возьмет.
— Я бы сразу ей сказал: «Давай поженимся!» Бедная она, бедная!
— Да она-то замуж не пошла бы. Наша Бланш не такая, чтоб семьей обзаводиться. Вы не подумайте, я не про то, что она бы от ребенка избавилась. Нет, родила бы, позаботилась бы о нем, как полагается, может, отдала бы в хорошие руки, а может, и дома бы оставила. Я-то вот за се отцом тоже замужем не была. У нас с этим было не очень-то строго: хочешь — венчайся, хочешь — так живи. Церковь не особенно почитали. Жили вместе, детей рожали, а потом по-всякому бывало. Когда оставались, жили вместе, а когда и нет.
Джордж снова налил виски в стаканы. Тяжелый был день, но сейчас, к вечеру, стало чуть полегче. Не то, чтобы как раньше, как всегда, но малость отпустило. Что делать — жизнь идет своими чередом, значит, нужно жить.
— Когда вы утром позвонили, — сказал Джордж, — у меня просто земля ушла из-под ног. Вот уж чего я никак не ожидал! Чтобы Бланш закрылась в машине и там, под проливным дождем, сидела и ждала… Никак в голове не укладывается! Умерла, нет ее, это я понимаю. Но чтоб так умереть!…
— А я не удивляюсь.
— То есть как?
— Ну, не так удивляюсь, как вы. Нет, что говорить, для меня это страшный удар. Все равно как она бы под машину попала. А тому, что сама, я не удивляюсь.
— Ничего не понимаю.
— Откуда же вам понять? Я и в полиции сказала. У нас это в роду. Ей-то я ничего не рассказывала. Она, наверно, сама догадалась. От детей ведь не скроешь. Одним словом, папаша Тайлер так же сделал.
— Ее отец покончил с собой?
— Вот-вот. Встал однажды ночью и ушел из дому. Крепкий был мужчина. И жил — не тужил, как говорится. А наутро нашли его в реке. При том, что плавал он как рыба. А брат его, тот еще чище сделал. Сорок лет всего и было ему. Уселся на насыпи у железной дороги и стал дожидаться, пока поезд пойдет. Дождался и сунулся прямо под колеса. Спрашивается, с чего? Вроде все у него было — только что лошадь купил, повозку ему покрасили… И ведь что один, что другой — веселые, здоровые. Никогда не подумаешь на них.
— Боже правый! Да как же это? Безо всякой причины?
— То-то и оно. Конечно, внутри какая-то причина была. Папаша Тайлер, как говорится, жил — не тужил. И сбережения имел — четыре сотни фунтов. Когда уходил, обнял меня, поцеловал, а наутро его на носилках принесли. Видать, это у них в крови. Так что я не особенно удивилась. Боль, горе материнское — это конечно. А удивляться не удивилась. Передалось, выходит, от отца. Вы-то как теперь без нее?
Джордж не ответил, только помотал головой и снова приложился к виски. Бланш значила для него больше, чем он сам думал. Как он теперь без нее? Да, наверно, так же, как другие, когда теряют кого-то из близких… Время и случай — на них вся надежда: остается ждать, когда пустота как-то заполнится, а память постепенно притупится, сотрется.
— Не знаю, — сказал он наконец. — Попробую чем-нибудь себя занять. Ну хоть этим своим предприятием. Постараюсь, чтобы оно пошло. Она бы меня поддержала.
— Ну-ну, вот и деньги ее пригодятся. Она бы зря денег не оставила — видать, любила вас. Бланш на ветер ничего не бросала.
Пропади они пропадом, эти деньги, подумал Джордж с горечью. Вот если бы Бланш вернуть!… «Солнечные сады Ламли». Что за радость теперь этим заниматься? Он и затеял-то все из-за нее. Хотел доказать, что все-таки может кой-чего добиться. Чтобы она радовалась его успеху, гордилась им… Боже всемогущий, да что ж это жизнь творит с человеком, да как же так можно — ни с того, ни с сего? Просыпаешься утром, солнце сияет, душа поет — и вдруг на тебе! Как обухом по голове!
За окном все было залито золотистым утренним светом, искрилась на солнце водная гладь озера в Сент-Джеймс-парке. Голубь-самец с важным видом вышагивал взад-вперед по карнизу, вызывающе пыжась и зазывно воркуя — вверху, на крыше, сидели голубки На столе перед Бушем лежало второе письмо от Коммерсанта, отправленное накануне из Саутгемптона. Сэнгвилл уже проверил его на отпечатки пальцев. Ничего. Коммерсант писал, что использовать надлежит прежнюю схему действий. Выкуп должен быть выплачен алмазами — уточнялось, какими именно. Когда письмо перепечатывалось на машинке, в нем были оставлены пропуски — для даты, места и времени предстоящего возвращения архиепископа. Эти пропуски были затем заполнены неровными фиолетовыми буквами и цифрами из какого-то дешевого детского типографского набора. Он сравнил письмо с письмом на имя сэра Чарльза Медхэма: машинка была одна и та же. По видимому, преступник заготовил оба письма одновременно. Буш даже мысленно представил себе, как тот печатает, затем выходит из дома, садится в автомобиль и, отъехав подальше, зашвыривает машинку на дно какой-нибудь канавы. Самоуверенность и апломб этого человека раздражали его сверх всякой меры. Он снова вспомнил вестибюль в Учебном центре ВВС в Миддл-Уоллоне — сухощавая фигура, внезапно возникающая из темноты, нелепая маска, да еще ухмыляющаяся рожа водителя в такси перед крыльцом… Неужели, с тоской подумал Буш, придется снова пройти через это? И сделать ничего нельзя! Через Грандисона было передано высочайшее распоряжение: никаких маневров и ловушек — ни единого шага, который может помешать беспрепятственной передаче архиепископа или поставить под угрозу его безопасность. Вымогатель опять войдет, возьмет алмазы и удалится. И он, Буш, будет снова стоять и наблюдать. А в результате — независимо от перспектив отдела в целом (в том, что какие-то санкции последуют, сомнений быть не могло) — его репутация будет запятнана, и этого пятна уже ничем не смыть. Без работы он не останется, дела всегда найдутся, но ответственных престижных заданий ему не видать, как своих ушей. И все из-за этого проклятого Коммерсанта! Обидно, что его карьера пострадает именно сейчас — когда он еще не защищен, как Грандисон, богатым опытом и прошлыми заслугами. У Грандисона столько шрамов от былых провалов и побед, что никакие новые удачи или поражения уже не способны повлиять на его репутацию.
Жена Буша накануне вечером неожиданно вернулась из Норфолка. С невозмутимостью и твердостью, каких он раньше в ней не замечал, она объявила, что намерена уехать обратно в Норфолк и открыто жить там со своим любовником. Она назвала его фамилию, добавив, что и сама собирается ее взять, и сказала, что согласна ждать развода сколько положено. Она держалась спокойно и уверенно и без страха смотрела в будущее. Ее невозмутимость и довольный вид задели его за живое, и пытаясь сосредоточиться на деле Коммерсанта, он поневоле все больше раздражался. Все-таки зверски ему не везет: за что бы он ни брался, ничего не клеится. Наверно, боги хаоса, если они за ним следят, животы надорвали от смеха. Кто это там охотится за их любимцем Коммерсантом? Какой-то ничтожный субъект, который с собственной женой — и то не может справиться!
Он встал и подошел к окну. На него вдруг навалилась страшная усталость, и он подумал — какого черта, не все ли равно? Пускай этот Коммерсант забирает свои алмазы, пускай жена получает развод!… Какая разница! В воскресенье утром все кончится — архиепископ будет возвращен. Коммерсант отпразднует победу. Ну и ладно. А он сам выбывает из игры, и ему остается только забыть про честолюбие, официально развестись с женой и покорно принять все, что жизнь ему еще преподнесет. Стоя у окна и глядя на молодую зелень кустов и деревьев, на цветущие в парке нарциссы и крокусы, он испытывал чувство полного и безнадежного отчаяния.
И в этот момент вошел Сэнгвилл и протянул ему два листка бумаги.
— Смотрите, что нам переслал Скотленд-Ярд. Сведения из уилтширской полиции. И тут еще компьютерная распечатка.
Буш сел за стол и прочел верхний листок. Это было обстоятельное донесение из уголовной полиции в Солсбери о самоубийстве некой Бланш Тайлер вместе с отчетом о том, что она делала (насколько удалось это восстановить) в субботу, за день до того, как в машине обнаружили ее труп. Упоминался и факт наличия в ее роду самоубийц. Вскрытие показало, что у нее была двухмесячная беременность и что причиной смерти явилось отравление угарным газом. Однако в дальнейшем, после исследования внутренних органов, были обнаружены незначительные следы смеси тиопентал-натрия и пропазина. Не исключено, что сначала ей ввели этот наркотик, затем усадили за руль и пустили в машину газ, обставив это как самоубийство. У погибшей был любовник — некий Джордж Ламли, от которого, по всей вероятности, она и забеременела и который получает по ее завещанию пять тысяч фунтов. Все перемещения Ламли в течение субботы и воскресенья с точностью установлены. Смерть Бланш Тайлер наступила между девятью и десятью вечера, в субботу. Ламли с восьми до десяти вечера находился в пивной «Красный лев» в Солсбери. Он был вызван в полицию для дачи показаний; его причастность к смерти Бланш Тайлер признана маловероятной. Донесение направляется ввиду того, что фамилия Ламли уже фигурировала в материалах, связанных с расследованием по делу Коммерсанта. Далее сотрудник уголовного розыска просил указаний о том, какие шаги надлежит предпринять в связи с Ламли и с делом о самоубийстве вообще. Коронерское дознание назначено на ближайшую пятницу. Компьютерная распечатка повторяла все прежние сведения о Ламли с дополнительной ссылкой на то, что следы смеси тиопентал-натрия и пропазина были обнаружены при анализе крови Джеймса Арчера.
Буш оживился — чувство тоскливой безнадежности чуть отступило, и в голове у него уже просчитывались разные варианты:
— Такую же тиопенталовую смесь вкололи Арчеру. И Пейкфилду почти наверняка тоже. Скорее всего ее использовали и при похищении архиепископа в субботу. Это почерк Коммерсанта. Теперь возникает женщина, которой кто-то ввел дозу той же смеси — в ту же самую субботу. Кто? Коммерсант?
— На это и обращает наше внимание компьютер, — сказал Сэнгвилл. — Учтите — такой препарат в аптеке не купишь. С другой стороны, любой, кто обладает некоторыми познаниями в химии и фармакологии, может приготовить его самостоятельно.
— Сдастся мне, Джордж Ламли такими знаниями не обременен.
— Хорошо, предположим, что Джордж Ламли не причастен к гибели женщины; предположим, что с Коммерсантом он никак не связан; и предположим, наконец, что нам повезло и мы получили тот самый шанс, один на миллион, о котором мечтали, только что не молились. Тогда какое отношение могла эта женщина иметь к Коммерсанту? Почему-то он убил ее. Почему?
Буш откинулся на стуле. На собственном опыте он знал: истина порой приходит к нам странным, извилистым путем; сколько таких извилистых дорожек он сам прошел в поисках истины и сколько раз бывал разочарован! Но сейчас — если только истина действительно пыталась подать голос из лабиринта компьютерных данных — он знал, куда идти.
— Архиепископа похитили между четырьмя и пятью, — сказал он. — Четыре или пять часов спустя умирает Бланш Тайлер. Ну, что скажешь? Сэнгвилл пожал плечами.
— Предположим, Коммерсант причастен к ее смерти. Причину придумать не трудно. Самое очевидное — на каком-то этапе похищения она оказалась у него на пути. Что-то случайно увидела или услышала. И стала представлять собой не просто угрозу, а прямую опасность. Значит, надо было от нее избавится. Или такой вариант: она была его сообщницей, но обстоятельства изменились и ему понадобилось убрать ее. Правда, судя по описанию, она не похожа на ту женщину, которая приходила за алмазами в первый раз. Но кто сказал, что в похищениях замешаны только один мужчина и одна женщина?
— Из всех предположений для нас существенно одно — сказал Буш — на него и будем ставить: что между Коммерсантом и Бланш Тайлер есть некая связь. Давняя она или случайная, эпизодическая, — это совершенно неважно. Примем это предположение за истину. Итак, где была Бланш Тайлер в субботу? Мы исходим из того, что где-то она должна была столкнуться с Коммерсантом.
— Никто не знает, где она была. Взяла с собой завтрак и укатила, куда — не известно. Мать не знает. Ламли не знает. Ламли, правда, сказал, что она иногда ездила за город побыть наедине с природой.
Буш встал.
— Постараемся выяснить. Но действовать нужно весьма и весьма осторожно. Грандисон должен придти с минуты на минуту. Я с ним поговорю, решим, какой линии придерживаться. Одно я знаю наверняка: даже если бы нам удалось вычислить Коммерсанта, нам не дали бы и пальцем его тронуть. Сначала он должен получить свой выкуп и вернуть архиепископа. А значит — никаких действий, которые могут подвергнуть жизнь архиепископа опасности. Иначе нам всем не сдобровать.
— Ну и ладно, для нас же лучше. А вернется и после болезни приступит к выполнению своих обязанностей. Все шито-крыто. А мы себе по-тихому разберемся с коммерсантом — конечно, если мы сумеем на него выйти. А это будет не так-то просто. Все, что мы имеем — это мертвая ясновидица да еще се дружок-бездельник. Хороша подмога!
Буш нетерпеливо мотнул головой. Впервые за все это время забрезжил слабый огонек надежды. Настал миг, когда вера рождает чудо. Миг, когда из хаоса, как из стеклышек в калейдоскопе, должен сложиться определенный узор. Может, Коммерсант надоел своим небесным покровителям, и они перестали его опекать? Вслух он сказал:
— Где бы она в тот день ни была, можно найти способ это выяснить. Поглядим, что скажет Грандисон.
Грандисона Буш увидел через час — и указание получил предельно четкое:
— Ничего не предпринимать. Архиепископа вернут в субботу. До тех пор какие бы то ни было действия — с нашей стороны или со стороны полиции — начисто исключены. Ясно?
— Да ведь это может быть та самая ниточка, которую мы ищем!
— Надеюсь, что это так. Но пока мы ее трогать не будем. Как знать — вдруг Ламли или мать этой Бланш Тайлер тоже связаны с Коммерсантом. Мы не имеем права пренебрегать и такой вероятностью. — Грандисон достал батистовый носовой платок и протер свой монокль. — Да и сама Бланш Тайлер могла работать на Коммерсанта. Маловероятно? Допустим. Но представьте на минуту, что это так. И вдруг, откуда ни возьмись, являетесь вы и начинаете наводить справки. Это всегда настораживает, возникают ненужные подозрения. Сейчас версия о самоубийстве всеми признана. Вот пусть так и остается. И коронерское дознание пусть идет своим чередом и подтверждает факт самоубийства. Это я устрою, поговорю с кем надо. Никаких, абсолютно никаких мер, которую могли бы дойти до Коммерсанта и дать ему повод заподозрить, что игра складывается не в его пользу. Но как только архиепископ будет освобожден, мы примемся за дело. Не раньше! А пока Коммерсант, кто бы и где бы он ни был, должен оставаться в полной уверенности, что ему ничего не угрожает. — Грандисон улыбнулся. — Вы ведь не хотите, чтобы один поспешный шаг повлек за собой гибель такой важной особы, как архиепископ? Вот уж чего не скроешь. Вот когда пресса поднимет крик! А сколько голов полетит — включая и наши с вами… Не беспокойтесь. До Коммерсанта мы доберемся. Но прежде убедимся, что архиепископ возвращен в целости и невредимости.
— Не упустить бы. Вдруг сбежит? Грандисон покачал головой и вставил в глаз монокль.
— Не думаю. Уж очень усердно я молился. Молитвы часто бывают услышаны — только мы сами не всегда это замечаем. Но тут все достаточно очевидно. Архиепископа похищают между четырьмя и пятью. В тот же день между восемью и девятью умирает некая женщина. Налицо явные признаки самоубийства. У полицейских дел хоть отбавляй. Что им мешает подтвердить самоубийство, и на этом успокоиться? При обычных обстоятельствах тем бы и кончилось. Но моя молитва услышана — начальник полиции в Солсбери не довольствуется внешним впечатлением и настаивает на медицинской экспертизе, которая и выявляет препарат с тиопенталом. Не будь в отчете этого пункта, вы не обратили бы на него внимания. Вы, конечно, не играете в азартные игры? Нет? Жаль. А то бы вы знали, что в жизни игрока иногда выпадает момент, когда он ставит на самую, казалось бы, гиблую карту, потому что предчувствует: она обязательно выиграет. А теперь давайте устроим передышку и дождемся конца субботы. Боги работают на нас. И наше вмешательство пока не требуется.
— Ну как? — спросил он сержанта. Тот помотал головой.
— Могу поставить что угодно — он ничего не знает. Не знал ни о ее беременности, ни о завещании. И понятия не имеет, почему ей вздумалось поехать за город покататься, а потом вдруг взять и покончить с собой.
Сотрудник угрозыска взял со стола заключение о вскрытии и пробежал глазами.
— Небольшой поверхностный синяк на левом плече?
— Мало ли что — стукнешься нечаянно, когда садишься или выходишь из машины, вот тебе и синяк. Причина смерти — отравление угарным газом, это однозначно. В такой машине нескольких минут достаточно. Я думаю, она действительно покончила с собой, и мы, скорей всего так и не узнаем почему.
— А что думает шеф?
— Вы же знаете, как он относится к самоубийствам. Особенно к таким, автомобильным. Так что, несмотря на показания старухи — матери, он потребовал провести дополнительное расследование. Проверить кровь, внутренние органы на наркотики и токсины. В конце концов ей могли что-то вколоть, а после инсценировать самоубийство. В этом смысле она не первая.
— И не последняя. А вы знаете, что ваш Ламли был взят на учет в связи с делом Коммерсанта?
— Да, знаю. Сперва его подозревают в похищении, потом в убийстве… Не похоже. По тому делу у нас проходила чуть ли не сотня человек.
— Надо все же доложить кому следует. Поди знай, когда им что пригодится.
— Ладно. Только дождемся повторного заключения медиков. К завтрашнему утру, наверное, пришлют. Все равно с Коммерсантом дело дохлое. Он уже давно смотался со своими денежками. Одно воспоминание осталось — как оскомина; высокое начальство такую оплеуху не скоро забудет. А насчет того, что здесь замешан Ламли… Может, вы еще скажете, что Джек-Потрошитель жив-здоров и в ус не дует?…
***
Объявление в «Дейли-телеграф» с условленным текстом Эдвард Шубридж увидел во вторник. Он не почувствовал при этом особого подъема. Радость от победы придет потом. Ожидаемый сигнал получен — хорошо. Устроившись у себя в подвале, он с помощью игрушечного типографского набора проставил дату на письме Грандисону, для которой специально оставил пустое место, когда печатал оба письма — ему и сэру Чарльзу Медхэму. Письмо отдал жене, она должна была поехать на машине в Саутгемптон и опустить его там.
Провожая ее, он сказал:
— Будешь в Саутгемптоне — купи вечернюю газету. «Вечернее эхо», по-моему.
— Мисс Тайлер?
— Да. Может, есть какое-нибудь сообщение.
— Беспокоишься?
— Нет. Ну узнают, что она здесь была — какая разница? Мы не знаем, что она покончила с собой. Не знаем, зачем она приезжала. Формально — поговорить насчет стоянок для автотуристов. Так ведь и есть. Про мисс Рейнберд она сказала, только когда испугалась. А вообще-то просто хотела на нас посмотреть — понять, что мы за люди, как ей действовать дальше. Если окажется, что кто-то знал о с поездке сюда, значит, скоро к нам пожалует полиция. Мы ничего не станем отрицать — чем ближе к правде, тем лучше. Если им известно, что я имею какое-то отношение к мисс Рейнберд — я опять-таки не буду отпираться. Мисс Рейнберд меня не интересует. Когда купишь газету, посмотри, есть сообщение или нет, и сразу выброси ее вон.
— Да, неудачно получилось.
— От случайностей нельзя застраховаться. Они могут возникнуть в любой момент, мы это знали. И тогда либо полный крах, либо мы как-то выйдем из положения. — Он улыбнулся одной из своих редких улыбок. — Мы знаем, на что поставили и чем рискуем. И мы с тобой отлично знаем: не бывает так, чтобы все было без осечки. Судьбе захотелось нас немножко испытать — проверить, как мы справимся с мелким невезением. Только и всего. — И он поцеловал жену, нагнувшись к открытой дверце машины.
— Не похожа она на самоубийцу, — задумчиво произнесла миссис; Шубридж.
Он снова улыбнулся. Он знал, что в ней говорит не слабость. Ни страха, ни слабости в ней не было.
— А кто похож? — возразил он. — Люди всякий раз твердят одно и то же: «Кто бы мог подумать, что она покончит с собой! Уж от нее-то никто не ожидал!»
Проводив жену, он подошел к клеткам и вынул ястреба-тетеревятника, самку. Хозяином птицы был его сын, но в отсутствие мальчика Шубридж дрессировал ее сам. Он направился к вязам, росшим за домом, и снял с головы птицы клобучок. Как только птица услышала доносившийся из гнезд на деревьях гомон и увидела грачей, она начала легонько подскакивать у него в руке, расправляя хвост, и вертеть головой, следя за движениями перелетавших с ветки на ветку птиц.
Миновав рощу, он прошел еще полмили вдоль холма. Ниже, на уступах, начинались поля уже зеленевшие зелеными всходами. Между полями и рощей всегда курсировали грачи. Чаще они летали группами, но иногда и в одиночку. Ждать пришлось недолго — скоро он увидел возвращающегося к гнезду грача. Он разжал руку, и ястреб взмыл кверху, ему наперерез. Тот заметил врага и, не имея укрытия — внизу расстилалось голое поле, до деревьев было далеко — стал суетливо, неловкими витками подниматься выше. Ястреб настигал его, описывая широкие круги. Грач попался крупный, сильный, и ястреб не сразу сумел набрать достаточную высоту, чтобы ринуться за добычей сверху.
Шубридж стоял, наблюдая за происходящим, и вспоминал, как его сын впервые вот так же напустил ястреба на грача. Когда думаешь о том, что было в жизни хорошего, всегда вспоминаешь, как это случилось в первый раз. Потом тоже испытываешь радость, но какой-то неуловимый привкус волшебства исчезает, не повторяется. Вот камнем падает вниз первый подстреленный тобою фазан; вот твой первый лосось, рванувшись, дергает леску так, что она обжигает руки… Сколько радостей дарит жизнь! Но их с каждым днем становится все меньше и меньше. В природе заложено определенное равновесие между жизнью и смертью. Но никакое природное равновесие не в силах устоять перед стремительным натиском человека, который отравляет и загрязняет свою планету, превращая реки и поля в клоаки, а саму землю — в гигантскую зловонную свалку. И остановить его нельзя. Единственное, что еще можно сделать — найти какое-нибудь еще не загаженное пока место и соорудить вокруг него надежную защиту от заразы, мало-помалу отравляющей мир.
Ястреб нагнал грача и завис в сотне футов над ним; затем сделал два быстрых обманных маневра, как бы собираясь спикировать, чтобы вынудить грача спуститься ниже. Грач стал боком уходить вниз, торопясь укрыться в одной из зеленых изгородей, окаймлявших поля под И"Ж Ястреб перевернулся в полете и, плотно прижав к телу крылья, ринулся вниз, со свистом рассекая воздух. Он настиг добычу в ста футах над землей — молниеносный удар, облако черных перьев — и хищник снова взмыл вверх, а грач несколько раз перевернувшись в воздухе, камнем упал на землю. Да, смерть — и красивая смерть, подумал Шубридж.
***
По дороге к дому он размышлял о мальчике. Скоро в школе закончится семестр, и он приедет домой на каникулы. Они сядут в машину и уедут все вместе — дружная троица — в Шотландию, Ирландию… Если там не найдется того, что им нужно, они поищут за границей. В Норвегии, Швеции или Канаде. К собственной стране ни один из них не был чрезмерно привязан. Они знали, чего ищут и не ошиблись бы в выборе. Сын понимал и разделял его чувства. В их общем желании не было поэтического или философского оттенка; они не считали себя последователями Торо или Робинзона Крузо. Это была вполне материальная потребность. Они хотели отгородиться от мира крепостной стеной с бастионами так, чтобы и через двадцать, через сто, и через пятьсот лет они сами или их потомки могли жить там по возможности естественной жизнью и до последнего дыхания сопротивляться гибели мира от рук людей, которые рано или поздно потопят его в грязи. Если бы он поделился с кем-нибудь своей мечтой, его подняли бы на смех: мало того, что он мечтает о несбыточном, он еще всерьез мечтает осуществить этот безумный замысел! Ничего, пускай смеются — его пути не свернуть!
Возвратясь домой, жена сообщила, что в «Вечернем эхо» действительно появилось короткое сообщение о том, что обнаружен труп Бланш Тайлер. Затем она приготовила и отнесла архиепископу ужин — копченую форель и филе говядины а-ля Россини с молодыми кочашками брокколи. Из подвала она вернулась с номером «Дейли-телеграф» — на первой странице вверху рукой архиепископа была сделана размашистая надпись: "Я предпочитаю «Тайме».
Шубридж взял газету и бросил ее в камин. Другой газеты не будет. Он обращался с архиепископом по возможности предупредительно, но как личность тот для него не существовал. Он представлял собой только определенную ценность, которую очень скоро можно будет с выгодой продать.
***
Джордж сидел на кухне у матери Бланш и пил виски, которые сам и принес. Старушка согласилась составить ему компанию, хотя сама охотнее выпила бы чаю. Но смерть близких на какое-то время меняет привычный ход вещей. Пили они из дешевых стаканов. Дом на Мейдан-Роуд теперь принадлежал ей, и можно было взять из столовой хорошие бокалы, но она жила еще старыми привычками и держалась так, словно не она, а дочь по-прежнему хозяйка дома.
Джордж начал мало-помалу свыкаться с потерей и постепенно включался в круговорот повседневных дел и забот. Каждый день тысячи людей на земле проходят через это: нестерпимая боль утраты понемногу притупляется, и человек осознает, что нужно жить дальше.
— Как по-вашему, она не знала, что беременна? — спросил он.
— Нет. -Она вечно витала в облаках. Об опасности не думала. А от этого никто не застрахован, как ни старайся. Жизнь не перехитришь, она свое возьмет.
— Я бы сразу ей сказал: «Давай поженимся!» Бедная она, бедная!
— Да она-то замуж не пошла бы. Наша Бланш не такая, чтоб семьей обзаводиться. Вы не подумайте, я не про то, что она бы от ребенка избавилась. Нет, родила бы, позаботилась бы о нем, как полагается, может, отдала бы в хорошие руки, а может, и дома бы оставила. Я-то вот за се отцом тоже замужем не была. У нас с этим было не очень-то строго: хочешь — венчайся, хочешь — так живи. Церковь не особенно почитали. Жили вместе, детей рожали, а потом по-всякому бывало. Когда оставались, жили вместе, а когда и нет.
Джордж снова налил виски в стаканы. Тяжелый был день, но сейчас, к вечеру, стало чуть полегче. Не то, чтобы как раньше, как всегда, но малость отпустило. Что делать — жизнь идет своими чередом, значит, нужно жить.
— Когда вы утром позвонили, — сказал Джордж, — у меня просто земля ушла из-под ног. Вот уж чего я никак не ожидал! Чтобы Бланш закрылась в машине и там, под проливным дождем, сидела и ждала… Никак в голове не укладывается! Умерла, нет ее, это я понимаю. Но чтоб так умереть!…
— А я не удивляюсь.
— То есть как?
— Ну, не так удивляюсь, как вы. Нет, что говорить, для меня это страшный удар. Все равно как она бы под машину попала. А тому, что сама, я не удивляюсь.
— Ничего не понимаю.
— Откуда же вам понять? Я и в полиции сказала. У нас это в роду. Ей-то я ничего не рассказывала. Она, наверно, сама догадалась. От детей ведь не скроешь. Одним словом, папаша Тайлер так же сделал.
— Ее отец покончил с собой?
— Вот-вот. Встал однажды ночью и ушел из дому. Крепкий был мужчина. И жил — не тужил, как говорится. А наутро нашли его в реке. При том, что плавал он как рыба. А брат его, тот еще чище сделал. Сорок лет всего и было ему. Уселся на насыпи у железной дороги и стал дожидаться, пока поезд пойдет. Дождался и сунулся прямо под колеса. Спрашивается, с чего? Вроде все у него было — только что лошадь купил, повозку ему покрасили… И ведь что один, что другой — веселые, здоровые. Никогда не подумаешь на них.
— Боже правый! Да как же это? Безо всякой причины?
— То-то и оно. Конечно, внутри какая-то причина была. Папаша Тайлер, как говорится, жил — не тужил. И сбережения имел — четыре сотни фунтов. Когда уходил, обнял меня, поцеловал, а наутро его на носилках принесли. Видать, это у них в крови. Так что я не особенно удивилась. Боль, горе материнское — это конечно. А удивляться не удивилась. Передалось, выходит, от отца. Вы-то как теперь без нее?
Джордж не ответил, только помотал головой и снова приложился к виски. Бланш значила для него больше, чем он сам думал. Как он теперь без нее? Да, наверно, так же, как другие, когда теряют кого-то из близких… Время и случай — на них вся надежда: остается ждать, когда пустота как-то заполнится, а память постепенно притупится, сотрется.
— Не знаю, — сказал он наконец. — Попробую чем-нибудь себя занять. Ну хоть этим своим предприятием. Постараюсь, чтобы оно пошло. Она бы меня поддержала.
— Ну-ну, вот и деньги ее пригодятся. Она бы зря денег не оставила — видать, любила вас. Бланш на ветер ничего не бросала.
Пропади они пропадом, эти деньги, подумал Джордж с горечью. Вот если бы Бланш вернуть!… «Солнечные сады Ламли». Что за радость теперь этим заниматься? Он и затеял-то все из-за нее. Хотел доказать, что все-таки может кой-чего добиться. Чтобы она радовалась его успеху, гордилась им… Боже всемогущий, да что ж это жизнь творит с человеком, да как же так можно — ни с того, ни с сего? Просыпаешься утром, солнце сияет, душа поет — и вдруг на тебе! Как обухом по голове!
***
За окном все было залито золотистым утренним светом, искрилась на солнце водная гладь озера в Сент-Джеймс-парке. Голубь-самец с важным видом вышагивал взад-вперед по карнизу, вызывающе пыжась и зазывно воркуя — вверху, на крыше, сидели голубки На столе перед Бушем лежало второе письмо от Коммерсанта, отправленное накануне из Саутгемптона. Сэнгвилл уже проверил его на отпечатки пальцев. Ничего. Коммерсант писал, что использовать надлежит прежнюю схему действий. Выкуп должен быть выплачен алмазами — уточнялось, какими именно. Когда письмо перепечатывалось на машинке, в нем были оставлены пропуски — для даты, места и времени предстоящего возвращения архиепископа. Эти пропуски были затем заполнены неровными фиолетовыми буквами и цифрами из какого-то дешевого детского типографского набора. Он сравнил письмо с письмом на имя сэра Чарльза Медхэма: машинка была одна и та же. По видимому, преступник заготовил оба письма одновременно. Буш даже мысленно представил себе, как тот печатает, затем выходит из дома, садится в автомобиль и, отъехав подальше, зашвыривает машинку на дно какой-нибудь канавы. Самоуверенность и апломб этого человека раздражали его сверх всякой меры. Он снова вспомнил вестибюль в Учебном центре ВВС в Миддл-Уоллоне — сухощавая фигура, внезапно возникающая из темноты, нелепая маска, да еще ухмыляющаяся рожа водителя в такси перед крыльцом… Неужели, с тоской подумал Буш, придется снова пройти через это? И сделать ничего нельзя! Через Грандисона было передано высочайшее распоряжение: никаких маневров и ловушек — ни единого шага, который может помешать беспрепятственной передаче архиепископа или поставить под угрозу его безопасность. Вымогатель опять войдет, возьмет алмазы и удалится. И он, Буш, будет снова стоять и наблюдать. А в результате — независимо от перспектив отдела в целом (в том, что какие-то санкции последуют, сомнений быть не могло) — его репутация будет запятнана, и этого пятна уже ничем не смыть. Без работы он не останется, дела всегда найдутся, но ответственных престижных заданий ему не видать, как своих ушей. И все из-за этого проклятого Коммерсанта! Обидно, что его карьера пострадает именно сейчас — когда он еще не защищен, как Грандисон, богатым опытом и прошлыми заслугами. У Грандисона столько шрамов от былых провалов и побед, что никакие новые удачи или поражения уже не способны повлиять на его репутацию.
Жена Буша накануне вечером неожиданно вернулась из Норфолка. С невозмутимостью и твердостью, каких он раньше в ней не замечал, она объявила, что намерена уехать обратно в Норфолк и открыто жить там со своим любовником. Она назвала его фамилию, добавив, что и сама собирается ее взять, и сказала, что согласна ждать развода сколько положено. Она держалась спокойно и уверенно и без страха смотрела в будущее. Ее невозмутимость и довольный вид задели его за живое, и пытаясь сосредоточиться на деле Коммерсанта, он поневоле все больше раздражался. Все-таки зверски ему не везет: за что бы он ни брался, ничего не клеится. Наверно, боги хаоса, если они за ним следят, животы надорвали от смеха. Кто это там охотится за их любимцем Коммерсантом? Какой-то ничтожный субъект, который с собственной женой — и то не может справиться!
Он встал и подошел к окну. На него вдруг навалилась страшная усталость, и он подумал — какого черта, не все ли равно? Пускай этот Коммерсант забирает свои алмазы, пускай жена получает развод!… Какая разница! В воскресенье утром все кончится — архиепископ будет возвращен. Коммерсант отпразднует победу. Ну и ладно. А он сам выбывает из игры, и ему остается только забыть про честолюбие, официально развестись с женой и покорно принять все, что жизнь ему еще преподнесет. Стоя у окна и глядя на молодую зелень кустов и деревьев, на цветущие в парке нарциссы и крокусы, он испытывал чувство полного и безнадежного отчаяния.
И в этот момент вошел Сэнгвилл и протянул ему два листка бумаги.
— Смотрите, что нам переслал Скотленд-Ярд. Сведения из уилтширской полиции. И тут еще компьютерная распечатка.
Буш сел за стол и прочел верхний листок. Это было обстоятельное донесение из уголовной полиции в Солсбери о самоубийстве некой Бланш Тайлер вместе с отчетом о том, что она делала (насколько удалось это восстановить) в субботу, за день до того, как в машине обнаружили ее труп. Упоминался и факт наличия в ее роду самоубийц. Вскрытие показало, что у нее была двухмесячная беременность и что причиной смерти явилось отравление угарным газом. Однако в дальнейшем, после исследования внутренних органов, были обнаружены незначительные следы смеси тиопентал-натрия и пропазина. Не исключено, что сначала ей ввели этот наркотик, затем усадили за руль и пустили в машину газ, обставив это как самоубийство. У погибшей был любовник — некий Джордж Ламли, от которого, по всей вероятности, она и забеременела и который получает по ее завещанию пять тысяч фунтов. Все перемещения Ламли в течение субботы и воскресенья с точностью установлены. Смерть Бланш Тайлер наступила между девятью и десятью вечера, в субботу. Ламли с восьми до десяти вечера находился в пивной «Красный лев» в Солсбери. Он был вызван в полицию для дачи показаний; его причастность к смерти Бланш Тайлер признана маловероятной. Донесение направляется ввиду того, что фамилия Ламли уже фигурировала в материалах, связанных с расследованием по делу Коммерсанта. Далее сотрудник уголовного розыска просил указаний о том, какие шаги надлежит предпринять в связи с Ламли и с делом о самоубийстве вообще. Коронерское дознание назначено на ближайшую пятницу. Компьютерная распечатка повторяла все прежние сведения о Ламли с дополнительной ссылкой на то, что следы смеси тиопентал-натрия и пропазина были обнаружены при анализе крови Джеймса Арчера.
Буш оживился — чувство тоскливой безнадежности чуть отступило, и в голове у него уже просчитывались разные варианты:
— Такую же тиопенталовую смесь вкололи Арчеру. И Пейкфилду почти наверняка тоже. Скорее всего ее использовали и при похищении архиепископа в субботу. Это почерк Коммерсанта. Теперь возникает женщина, которой кто-то ввел дозу той же смеси — в ту же самую субботу. Кто? Коммерсант?
— На это и обращает наше внимание компьютер, — сказал Сэнгвилл. — Учтите — такой препарат в аптеке не купишь. С другой стороны, любой, кто обладает некоторыми познаниями в химии и фармакологии, может приготовить его самостоятельно.
— Сдастся мне, Джордж Ламли такими знаниями не обременен.
— Хорошо, предположим, что Джордж Ламли не причастен к гибели женщины; предположим, что с Коммерсантом он никак не связан; и предположим, наконец, что нам повезло и мы получили тот самый шанс, один на миллион, о котором мечтали, только что не молились. Тогда какое отношение могла эта женщина иметь к Коммерсанту? Почему-то он убил ее. Почему?
Буш откинулся на стуле. На собственном опыте он знал: истина порой приходит к нам странным, извилистым путем; сколько таких извилистых дорожек он сам прошел в поисках истины и сколько раз бывал разочарован! Но сейчас — если только истина действительно пыталась подать голос из лабиринта компьютерных данных — он знал, куда идти.
— Архиепископа похитили между четырьмя и пятью, — сказал он. — Четыре или пять часов спустя умирает Бланш Тайлер. Ну, что скажешь? Сэнгвилл пожал плечами.
— Предположим, Коммерсант причастен к ее смерти. Причину придумать не трудно. Самое очевидное — на каком-то этапе похищения она оказалась у него на пути. Что-то случайно увидела или услышала. И стала представлять собой не просто угрозу, а прямую опасность. Значит, надо было от нее избавится. Или такой вариант: она была его сообщницей, но обстоятельства изменились и ему понадобилось убрать ее. Правда, судя по описанию, она не похожа на ту женщину, которая приходила за алмазами в первый раз. Но кто сказал, что в похищениях замешаны только один мужчина и одна женщина?
— Из всех предположений для нас существенно одно — сказал Буш — на него и будем ставить: что между Коммерсантом и Бланш Тайлер есть некая связь. Давняя она или случайная, эпизодическая, — это совершенно неважно. Примем это предположение за истину. Итак, где была Бланш Тайлер в субботу? Мы исходим из того, что где-то она должна была столкнуться с Коммерсантом.
— Никто не знает, где она была. Взяла с собой завтрак и укатила, куда — не известно. Мать не знает. Ламли не знает. Ламли, правда, сказал, что она иногда ездила за город побыть наедине с природой.
Буш встал.
— Постараемся выяснить. Но действовать нужно весьма и весьма осторожно. Грандисон должен придти с минуты на минуту. Я с ним поговорю, решим, какой линии придерживаться. Одно я знаю наверняка: даже если бы нам удалось вычислить Коммерсанта, нам не дали бы и пальцем его тронуть. Сначала он должен получить свой выкуп и вернуть архиепископа. А значит — никаких действий, которые могут подвергнуть жизнь архиепископа опасности. Иначе нам всем не сдобровать.
— Ну и ладно, для нас же лучше. А вернется и после болезни приступит к выполнению своих обязанностей. Все шито-крыто. А мы себе по-тихому разберемся с коммерсантом — конечно, если мы сумеем на него выйти. А это будет не так-то просто. Все, что мы имеем — это мертвая ясновидица да еще се дружок-бездельник. Хороша подмога!
Буш нетерпеливо мотнул головой. Впервые за все это время забрезжил слабый огонек надежды. Настал миг, когда вера рождает чудо. Миг, когда из хаоса, как из стеклышек в калейдоскопе, должен сложиться определенный узор. Может, Коммерсант надоел своим небесным покровителям, и они перестали его опекать? Вслух он сказал:
— Где бы она в тот день ни была, можно найти способ это выяснить. Поглядим, что скажет Грандисон.
Грандисона Буш увидел через час — и указание получил предельно четкое:
— Ничего не предпринимать. Архиепископа вернут в субботу. До тех пор какие бы то ни было действия — с нашей стороны или со стороны полиции — начисто исключены. Ясно?
— Да ведь это может быть та самая ниточка, которую мы ищем!
— Надеюсь, что это так. Но пока мы ее трогать не будем. Как знать — вдруг Ламли или мать этой Бланш Тайлер тоже связаны с Коммерсантом. Мы не имеем права пренебрегать и такой вероятностью. — Грандисон достал батистовый носовой платок и протер свой монокль. — Да и сама Бланш Тайлер могла работать на Коммерсанта. Маловероятно? Допустим. Но представьте на минуту, что это так. И вдруг, откуда ни возьмись, являетесь вы и начинаете наводить справки. Это всегда настораживает, возникают ненужные подозрения. Сейчас версия о самоубийстве всеми признана. Вот пусть так и остается. И коронерское дознание пусть идет своим чередом и подтверждает факт самоубийства. Это я устрою, поговорю с кем надо. Никаких, абсолютно никаких мер, которую могли бы дойти до Коммерсанта и дать ему повод заподозрить, что игра складывается не в его пользу. Но как только архиепископ будет освобожден, мы примемся за дело. Не раньше! А пока Коммерсант, кто бы и где бы он ни был, должен оставаться в полной уверенности, что ему ничего не угрожает. — Грандисон улыбнулся. — Вы ведь не хотите, чтобы один поспешный шаг повлек за собой гибель такой важной особы, как архиепископ? Вот уж чего не скроешь. Вот когда пресса поднимет крик! А сколько голов полетит — включая и наши с вами… Не беспокойтесь. До Коммерсанта мы доберемся. Но прежде убедимся, что архиепископ возвращен в целости и невредимости.
— Не упустить бы. Вдруг сбежит? Грандисон покачал головой и вставил в глаз монокль.
— Не думаю. Уж очень усердно я молился. Молитвы часто бывают услышаны — только мы сами не всегда это замечаем. Но тут все достаточно очевидно. Архиепископа похищают между четырьмя и пятью. В тот же день между восемью и девятью умирает некая женщина. Налицо явные признаки самоубийства. У полицейских дел хоть отбавляй. Что им мешает подтвердить самоубийство, и на этом успокоиться? При обычных обстоятельствах тем бы и кончилось. Но моя молитва услышана — начальник полиции в Солсбери не довольствуется внешним впечатлением и настаивает на медицинской экспертизе, которая и выявляет препарат с тиопенталом. Не будь в отчете этого пункта, вы не обратили бы на него внимания. Вы, конечно, не играете в азартные игры? Нет? Жаль. А то бы вы знали, что в жизни игрока иногда выпадает момент, когда он ставит на самую, казалось бы, гиблую карту, потому что предчувствует: она обязательно выиграет. А теперь давайте устроим передышку и дождемся конца субботы. Боги работают на нас. И наше вмешательство пока не требуется.