Море вокруг по-прежнему было пустынно. Притихший на время ветер вдруг вновь взвихрил волны и засвистел, подвывая, в снастях.
Буксир начало кренить и разворачивать. Боясь, что неуправляемый корабль раздавит «Дельфина», мичман велел Косте Чупчуренко освободить швартовы и, дав задний ход, отошел в сторону.
– Почему задержка? – спросил в переговорную трубу Тремихач.
Его обеспокоило странное маневрирование катера и долгое отсутствие Сени. К тому же старик жалел механизмы: частая смена ходов отзывалась на их чуткости.
– Вынужден пиратствовать, – ответил Клецко. – За вашу дочь мстим.
Дольше задерживаться было опасно. Мичман вновь подошел к борту буксира и крикнул:
– Кончай! Сейчас отходим!
– А как же с торпедным? – поинтересовался Восьмеркин, спрыгнув на катер.
– На буксир попробуем взять. На нем одна торпеда уцелела и пушка-скорострелка. Может, приспособимся.
Чижеев последним покидал тонущий буксир. В горячке боя он ушиб в темноте колено и теперь заметно волочил раненую ногу.
– Чижеев, почему хромаете?
– Подбит в икру и коленку, – ответил Сеня. Ему уже не к чему было скрывать ранение.
Боцман взглянул на свои бинты и, разглядев в темноте, что они окрашены кровью, сокрушенно покачал головой.
– Сможешь сидеть за рулем? Я, кажется, тоже навредил себе.
– Смогу, – ответил Чижеев. – Только помогите сойти.
Восьмеркину одному пришлось перебираться на изувеченный осколками и пулями торпедный катер.
– Ишь, как его прошили! – удивлялся он, ощупывая обшивку рубки. – Видно, наши самолеты в море подловили. Крепко давали жизни – все дырки сверху.
– Отсеки не затоплены? – поинтересовался Клецко.
– Не очень. Вода чуть-чуть поблескивает… Дотащим.
– Тогда поторапливайся!
Степан, приняв от Чупчуренко бросательный конец, в три приема вытащил тяжелый буксирный трос, закрепил его и махнул рукой:
– Можно натягивать!
«Дельфин», содрогаясь от напряжения, сначала клюнул носом, зарылся в волны, потом дернулся раза два в стороны, сдвинул изувеченное судно с места и, набирая скорость, легко потянул его за собой.
– Идет… Пошел! – выкрикивал Восьмеркин, следя за натянутым тросом. – Давай на полный!
Чижеев, прибавив ход, взял курс на пещеру. Он ни разу не обернулся, ни разу не взглянул на тонущий фашистский буксир. Его ничто не радовало. Он действовал как во сне.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Буксир начало кренить и разворачивать. Боясь, что неуправляемый корабль раздавит «Дельфина», мичман велел Косте Чупчуренко освободить швартовы и, дав задний ход, отошел в сторону.
– Почему задержка? – спросил в переговорную трубу Тремихач.
Его обеспокоило странное маневрирование катера и долгое отсутствие Сени. К тому же старик жалел механизмы: частая смена ходов отзывалась на их чуткости.
– Вынужден пиратствовать, – ответил Клецко. – За вашу дочь мстим.
Дольше задерживаться было опасно. Мичман вновь подошел к борту буксира и крикнул:
– Кончай! Сейчас отходим!
– А как же с торпедным? – поинтересовался Восьмеркин, спрыгнув на катер.
– На буксир попробуем взять. На нем одна торпеда уцелела и пушка-скорострелка. Может, приспособимся.
Чижеев последним покидал тонущий буксир. В горячке боя он ушиб в темноте колено и теперь заметно волочил раненую ногу.
– Чижеев, почему хромаете?
– Подбит в икру и коленку, – ответил Сеня. Ему уже не к чему было скрывать ранение.
Боцман взглянул на свои бинты и, разглядев в темноте, что они окрашены кровью, сокрушенно покачал головой.
– Сможешь сидеть за рулем? Я, кажется, тоже навредил себе.
– Смогу, – ответил Чижеев. – Только помогите сойти.
Восьмеркину одному пришлось перебираться на изувеченный осколками и пулями торпедный катер.
– Ишь, как его прошили! – удивлялся он, ощупывая обшивку рубки. – Видно, наши самолеты в море подловили. Крепко давали жизни – все дырки сверху.
– Отсеки не затоплены? – поинтересовался Клецко.
– Не очень. Вода чуть-чуть поблескивает… Дотащим.
– Тогда поторапливайся!
Степан, приняв от Чупчуренко бросательный конец, в три приема вытащил тяжелый буксирный трос, закрепил его и махнул рукой:
– Можно натягивать!
«Дельфин», содрогаясь от напряжения, сначала клюнул носом, зарылся в волны, потом дернулся раза два в стороны, сдвинул изувеченное судно с места и, набирая скорость, легко потянул его за собой.
– Идет… Пошел! – выкрикивал Восьмеркин, следя за натянутым тросом. – Давай на полный!
Чижеев, прибавив ход, взял курс на пещеру. Он ни разу не обернулся, ни разу не взглянул на тонущий фашистский буксир. Его ничто не радовало. Он действовал как во сне.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
В ноябре войска Советской Армии, наступавшие между Днепром и Сивашем, неожиданным маневром ворвались на Перекопский перешеек, захватили Турецкий вал и прочно закрыли все сухопутные выходы из Крыма.
Для оккупантов, засевших в Крыму, гул этой стремительной атаки прозвучал как стук захлопнувшейся мышеловки. С полуострова они могли уйти только морем, либо перелететь на самолетах.
Положение оккупационных войск было трудным, а из Берлина требовали во что бы то ни стало удерживать Крым. Далеко выдвинутый в море полуостров прикрывал тылы и фланги фашистских армий, заменял собой десятки совершеннейших авианосцев. С крымских аэродромов близки были все важнейшие порты Черного моря. Правда, настойчивые требования ставки поддерживались не только словами и угрозами, в Крым на кораблях прибывали новые войска, танки, пушки и боезапасы.
Оккупантам надо было прочнее обосновываться на зиму: наращивать укрепления, опоясываться новыми рядами надолб, противотанковых рвов и колючей проволоки. А главное – избавиться от внутренней опасности, грозящей из глубины гор и лесов. Партизаны не только затрудняли передвижение частей и держали в постоянном страхе солдат, но, в случае нового наступления советского флота и армии, могли оказаться грозной силой, способной прервать связь и расчленить отдельные гарнизоны.
Фашистское командование уже посылало целые дивизии для прочесывания лесов. Партизан вытесняли из обжитых мест, разоряли их склады, сжигали лагери, но выловить всех не могли. Они, словно призраки, растворялись в горах, а потом опять заполняли леса и с еще большей дерзостью принимались за старое: по оккупантам стреляли кусты, камни, бугры и расщелины. Фашистов поджидали завалы, мины, волчьи ямы. Каждый день то взлетал на воздух мост, то исчезал патруль, то горели здания полицаев и жандармерии.
Внутри, казалось полностью покоренного, полуострова продолжалась нескончаемая война с населением.
Чтобы обезопасить себя окончательно, требовалось бросить на борьбу с партизанами крупные силы с танками, горными пушками, минометами и авиацией. Нельзя было держать за спиной целую армию мстителей.
Партизаны, ободренные победами Советской Армии, тоже готовились к последним боям: приводили в порядок оружие, строили укрепления, обучались действовать большими отрядами.
Во всем Крыму ощущалась напряженная тишина, какая бывает только перед грозой.
Но вот с разных мест начали поступать вести о подготовке фашистских войск к большой облаве, об окружении лесов, о продвижении в горы мотомеханизированных частей. Силы явно были неравными. Партизаны поспешно начали зарывать в землю, замуровывать в пещеры запасы продовольствия и готовить новые лагери в глубине гор, в расщелинах неприступных круч.
В пещере Калужского ничего не знали о надвигавшейся опасности. Все мужчины были заняты перевооружением «Дельфина» и ремонтом трофейного катера. Одновременно шло и обучение. Восьмеркин с Чупчуренко под руководством боцмана постигали тонкости профессии рулевых и готовились стать комендорами на скорострельной пушке, а Чижеев, Витя и Тремихач разбирали, смазывали и заново собирали механизмы фашистского торпедного катера.
Катя занималась хозяйством, Калужский же возился с боезапасом, с оружием и нес радиовахты.
В дежурный час он принял по радио неожиданную шифровку. Штаб приказывал командиру пещерной группы немедленно прибыть на «Дельфине» к скале Отшельника. Запрашивать разъяснения запрещалось: фашисты могли запеленговать район действия пещерной рации.
– Пароль – два зеленых. Отзыв – один белый, – бормотал Калужский, разглядывая карту и лоцию собственного составления. – Странное рандеву.
– Все очень кстати, – сказал Тремихач. – Нам не мешает испытать механизмы утяжеленного «Дельфина». Боюсь, что пушка и новый пулемет изменили его центр тяжести.
Перед выходом в море Клецко всегда бывал в несколько приподнятом настроении.
– Механиками, по случаю испытаний, Виктор Михайлович и Чижеев пойдут, – сказал он. – Комендорами – Чупчуренко с Витей. Восьмеркин по росту не подходит. Пусть дождется, когда крейсер для него построят. Назначаю Восьмеркина главным по охране, наблюдению и сигнализации.
Восьмеркину, конечно, не хотелось оставаться на берегу, но мысль, что и Катя будет с ним, несколько его утешила.
Проводив катерников, он поднялся на верхнюю галерею, раздвинул щиты, предохраняющие пещеру от ветра, и выбрался на наблюдательную площадку, где за расколотой глыбой сидела на самодельной скамье Катя. Она наблюдала в бинокль за морем.
Степан подсел рядом и вгляделся:
– Эх, на каком ходу идут! Вот нам бы так…
И больше моряк ничего не мог придумать для задушевного разговора. Он только осмелился предложить Кате половину своего реглана. Девушка озябла на ветру и с удовольствием укрылась под широкой меховой полой.
Они сидели рядом так тесно, что у Восьмеркина сердце замирало. Вот этак, молча, он готов был просидеть целую ночь, лишь бы плечом своим ощущать рядом мягкое девичье плечо.
Девушка первая прервала молчание.
– О чем вы так размечатлись, Степа?
– О разном думаю… О будущем, – тихо ответил Восьмеркин, продолжая напряженно смотреть перед собой, хотя катер давно уже исчез в темноте.
– А что вы намерены делать после войны?
– Женюсь, – вдруг выпалил он и замер, пораженный собственной храбростью.
Ответ был столь неожиданным, что девушка не могла не рассмеяться.
– Ну, если это у вас главное в мечтах, то вы очень быстро достигнете своей цели, – заверила она и, заглянув ему в глаза, спросила: – А на ком? Это не секрет?
Кате нравился сильный, по-детски застенчивый и добродушный моряк. Девушке очень хотелось, чтобы никакого другого имени, кроме ее собственного, он не назвал бы. А у Степана язык не поворачивался.
– Что же вы молчите? Видно, бессердечная, злая она? – допытывалась девушка. – Привередливая или такая, что о ней нельзя никому слова сказать?
– Нет! – запротестовал Восьмеркин. Он так стиснул Катину руку, что девушка невольно вскрикнула.
– Степа, милый, так же можно пальцы раздавить. Нельзя же из-за любви к другой у меня слезы выжимать!
Степан, не зная, как исправить свою вину, начал дуть на онемевшую руку девушки.
– Простите… Я не нарочно… И не из-за другой. Я люблю вас, Катя.
Катер не вздымался на редан, нет, он мчался, как безудержно мчится дельфин, то выскакивая на поверхность, то зарываясь в пену. Требовалось только крепче держать руль.
«Дельфин», точно ножом, вспарывал темноту ночи. Белесые вихри уносились за корму, и воздух, словно раскаляясь, едва приметно светился.
– Ну и прет же, дьявол! – восхищенно бормотал боцман. – Не проскочить бы нам. Двадцать миль в миг пролетим.
– Перейти на нормальный! – крикнул он вниз и щелкнул ручкой телеграфа. – Чудесная машина!
Катер заметно сократил скорость. Клецко откинул колпак. Мелкие брызги обдали разгоряченное лицо. Старый моряк мотнул головой, набрал полную грудь воздуха и, с шумом выдохнув его, спросил у высунувшегося из своего гнезда комендора:
– Каково, Чупчуренко?
– Здорово! Хлеще торпеды прошлись!
– Дай два зеленых проблеска влево.
Чупчуренко выполнил приказание, и сразу, почти на траверзе, со стороны берега сверкнул короткий, как молния, белый огонек.
Катер сделал полукруг и, опустив глушители в воду, осторожно пошел к обрывистой горе, темнеющей впереди.
Когда он остановился под тенью Отшельничьей скалы, от берега отделилась резиновая шлюпка с тремя гребцами.
Вскоре на борт катера поднялись начальник партизанского отряда, Пунченок и с ними еще какой-то худощавый человек в кожаной куртке. Увидев перед собой Клецко, они приветствовали его по-военному и попросили вызвать снизу Виктора Михайловича.
Как только старик показался наверху, Пунченок первым долгом доложил, что Нина найдена, что она работает в немецком госпитале и связана с партизанами.
– Вот и записка от нее, – он передал листок бумаги, свернутый в трубочку, похожую на сигарету.
В записке было всего несколько строк. «Вполне здорова, не беспокойтесь. Витя может увидеть меня через Тоню. Привет всем и Сене. Крепко-прекрепко обнимаю и целую. Нина».
– Это сообщение, как вы понимаете, не главная цель нашего прибытия на ваш броненосец, – сказал начальник штаба. – Знакомьтесь: мой помощник – товарищ Василий, – представил он человека в кожаной куртке. – Так и зовите. Для него и для наших больных мы рассекретим пещеру. Другого выхода нет. Не сегодня, так завтра две эсэсовских дивизии начнут прочесывать наш участок. Все удобные подходы уже ими заняты. Склады мы зарыли, а людей перед решающими днями терять не хотим. Бои будут вести только летучие отряды. Остальные же, как только каратели пройдут вглубь, должны скрытно просочиться им в тыл и двигаться неприметно по следам цепей облавы. Хитрость, правда, несложная, но гитлеровцы не скоро раскроют маневр. В этом деле мы ждем решающей помощи от вас.
– У нас больше инвалидов, чем вояк, – смущенно заметил Тремихач.
– Нам опытные и смелые моряки требуются, – не слушая его, продолжал начальник штаба, – придется морем перебрасывать чуть ли не всех людей. Если у вас недостаточно сил, можем дать шаланду и рыбаков в помощь.
– Тихоходы нам только помешают, – вмешался в разговор Клецко. – Шаланду быстрей обнаружат, и возня с ней. Без рыбаков обойдемся. Введем в строй трофейный торпедный катер. Он почти на ходу. Сколько человек понадобится перебрасывать в ночь?
– Сотни две-три.
– В несколько рейсов заберем. А в случае нападения с моря бой примем.
– Нет, уж постарайтесь без боя, – возразил начальник штаба. – В этих операциях наш основной козырь – скрытность. Товарищ Василий остается с вами. Он будет осуществлять руководство операциями по переброске и поддерживать связь с нами и воюющими отрядами. С ним оставляем и коротковолновую рацию. Эта рация должна действовать не из пещеры, а с моря или с берега. Ясно, товарищи?
– Вполне.
– Забирайте с берега трех больных, матрацы, медикаменты, шесть бочек горючего и ждите сигнала. Помните: старая пещерная радиостанция ничего не передает в эфир. Вопросы ко мне будут?
– Вы, случайно, с Военным Советом не связаны? – спросил Клецко.
– С Военным Советом связан только командующий всеми партизанскими отрядами.
– Тогда прошу передать через него на эскадру, что мичман Клецко и матросы Чижеев, Восьмеркин и Чупчуренко не погибли и не пропали без вести, а воюют.
– Это мы уже сделали сами.
– Если так, то спасибо. Больше у меня нет никаких просьб. Воевать и тут можно.
Для оккупантов, засевших в Крыму, гул этой стремительной атаки прозвучал как стук захлопнувшейся мышеловки. С полуострова они могли уйти только морем, либо перелететь на самолетах.
Положение оккупационных войск было трудным, а из Берлина требовали во что бы то ни стало удерживать Крым. Далеко выдвинутый в море полуостров прикрывал тылы и фланги фашистских армий, заменял собой десятки совершеннейших авианосцев. С крымских аэродромов близки были все важнейшие порты Черного моря. Правда, настойчивые требования ставки поддерживались не только словами и угрозами, в Крым на кораблях прибывали новые войска, танки, пушки и боезапасы.
Оккупантам надо было прочнее обосновываться на зиму: наращивать укрепления, опоясываться новыми рядами надолб, противотанковых рвов и колючей проволоки. А главное – избавиться от внутренней опасности, грозящей из глубины гор и лесов. Партизаны не только затрудняли передвижение частей и держали в постоянном страхе солдат, но, в случае нового наступления советского флота и армии, могли оказаться грозной силой, способной прервать связь и расчленить отдельные гарнизоны.
Фашистское командование уже посылало целые дивизии для прочесывания лесов. Партизан вытесняли из обжитых мест, разоряли их склады, сжигали лагери, но выловить всех не могли. Они, словно призраки, растворялись в горах, а потом опять заполняли леса и с еще большей дерзостью принимались за старое: по оккупантам стреляли кусты, камни, бугры и расщелины. Фашистов поджидали завалы, мины, волчьи ямы. Каждый день то взлетал на воздух мост, то исчезал патруль, то горели здания полицаев и жандармерии.
Внутри, казалось полностью покоренного, полуострова продолжалась нескончаемая война с населением.
Чтобы обезопасить себя окончательно, требовалось бросить на борьбу с партизанами крупные силы с танками, горными пушками, минометами и авиацией. Нельзя было держать за спиной целую армию мстителей.
Партизаны, ободренные победами Советской Армии, тоже готовились к последним боям: приводили в порядок оружие, строили укрепления, обучались действовать большими отрядами.
Во всем Крыму ощущалась напряженная тишина, какая бывает только перед грозой.
Но вот с разных мест начали поступать вести о подготовке фашистских войск к большой облаве, об окружении лесов, о продвижении в горы мотомеханизированных частей. Силы явно были неравными. Партизаны поспешно начали зарывать в землю, замуровывать в пещеры запасы продовольствия и готовить новые лагери в глубине гор, в расщелинах неприступных круч.
В пещере Калужского ничего не знали о надвигавшейся опасности. Все мужчины были заняты перевооружением «Дельфина» и ремонтом трофейного катера. Одновременно шло и обучение. Восьмеркин с Чупчуренко под руководством боцмана постигали тонкости профессии рулевых и готовились стать комендорами на скорострельной пушке, а Чижеев, Витя и Тремихач разбирали, смазывали и заново собирали механизмы фашистского торпедного катера.
Катя занималась хозяйством, Калужский же возился с боезапасом, с оружием и нес радиовахты.
В дежурный час он принял по радио неожиданную шифровку. Штаб приказывал командиру пещерной группы немедленно прибыть на «Дельфине» к скале Отшельника. Запрашивать разъяснения запрещалось: фашисты могли запеленговать район действия пещерной рации.
– Пароль – два зеленых. Отзыв – один белый, – бормотал Калужский, разглядывая карту и лоцию собственного составления. – Странное рандеву.
– Все очень кстати, – сказал Тремихач. – Нам не мешает испытать механизмы утяжеленного «Дельфина». Боюсь, что пушка и новый пулемет изменили его центр тяжести.
Перед выходом в море Клецко всегда бывал в несколько приподнятом настроении.
– Механиками, по случаю испытаний, Виктор Михайлович и Чижеев пойдут, – сказал он. – Комендорами – Чупчуренко с Витей. Восьмеркин по росту не подходит. Пусть дождется, когда крейсер для него построят. Назначаю Восьмеркина главным по охране, наблюдению и сигнализации.
Восьмеркину, конечно, не хотелось оставаться на берегу, но мысль, что и Катя будет с ним, несколько его утешила.
Проводив катерников, он поднялся на верхнюю галерею, раздвинул щиты, предохраняющие пещеру от ветра, и выбрался на наблюдательную площадку, где за расколотой глыбой сидела на самодельной скамье Катя. Она наблюдала в бинокль за морем.
– Эх, на каком ходу идут! Вот нам бы так…
И больше моряк ничего не мог придумать для задушевного разговора. Он только осмелился предложить Кате половину своего реглана. Девушка озябла на ветру и с удовольствием укрылась под широкой меховой полой.
Они сидели рядом так тесно, что у Восьмеркина сердце замирало. Вот этак, молча, он готов был просидеть целую ночь, лишь бы плечом своим ощущать рядом мягкое девичье плечо.
Девушка первая прервала молчание.
– О чем вы так размечатлись, Степа?
– О разном думаю… О будущем, – тихо ответил Восьмеркин, продолжая напряженно смотреть перед собой, хотя катер давно уже исчез в темноте.
– А что вы намерены делать после войны?
– Женюсь, – вдруг выпалил он и замер, пораженный собственной храбростью.
Ответ был столь неожиданным, что девушка не могла не рассмеяться.
– Ну, если это у вас главное в мечтах, то вы очень быстро достигнете своей цели, – заверила она и, заглянув ему в глаза, спросила: – А на ком? Это не секрет?
Кате нравился сильный, по-детски застенчивый и добродушный моряк. Девушке очень хотелось, чтобы никакого другого имени, кроме ее собственного, он не назвал бы. А у Степана язык не поворачивался.
– Что же вы молчите? Видно, бессердечная, злая она? – допытывалась девушка. – Привередливая или такая, что о ней нельзя никому слова сказать?
– Нет! – запротестовал Восьмеркин. Он так стиснул Катину руку, что девушка невольно вскрикнула.
– Степа, милый, так же можно пальцы раздавить. Нельзя же из-за любви к другой у меня слезы выжимать!
Степан, не зная, как исправить свою вину, начал дуть на онемевшую руку девушки.
– Простите… Я не нарочно… И не из-за другой. Я люблю вас, Катя.
* * *
Мичман Клецко от удовольствия даже крякнул. После команды – «Полный вперед!» – катер как бы выпрыгнул из воды и, со свистом рассекая воду, понесся по верхушкам волн с такой быстротой, что у боцмана захватило дыхание и зарябило в глазах.Катер не вздымался на редан, нет, он мчался, как безудержно мчится дельфин, то выскакивая на поверхность, то зарываясь в пену. Требовалось только крепче держать руль.
«Дельфин», точно ножом, вспарывал темноту ночи. Белесые вихри уносились за корму, и воздух, словно раскаляясь, едва приметно светился.
– Ну и прет же, дьявол! – восхищенно бормотал боцман. – Не проскочить бы нам. Двадцать миль в миг пролетим.
– Перейти на нормальный! – крикнул он вниз и щелкнул ручкой телеграфа. – Чудесная машина!
Катер заметно сократил скорость. Клецко откинул колпак. Мелкие брызги обдали разгоряченное лицо. Старый моряк мотнул головой, набрал полную грудь воздуха и, с шумом выдохнув его, спросил у высунувшегося из своего гнезда комендора:
– Каково, Чупчуренко?
– Здорово! Хлеще торпеды прошлись!
– Дай два зеленых проблеска влево.
Чупчуренко выполнил приказание, и сразу, почти на траверзе, со стороны берега сверкнул короткий, как молния, белый огонек.
Катер сделал полукруг и, опустив глушители в воду, осторожно пошел к обрывистой горе, темнеющей впереди.
Когда он остановился под тенью Отшельничьей скалы, от берега отделилась резиновая шлюпка с тремя гребцами.
Вскоре на борт катера поднялись начальник партизанского отряда, Пунченок и с ними еще какой-то худощавый человек в кожаной куртке. Увидев перед собой Клецко, они приветствовали его по-военному и попросили вызвать снизу Виктора Михайловича.
Как только старик показался наверху, Пунченок первым долгом доложил, что Нина найдена, что она работает в немецком госпитале и связана с партизанами.
– Вот и записка от нее, – он передал листок бумаги, свернутый в трубочку, похожую на сигарету.
В записке было всего несколько строк. «Вполне здорова, не беспокойтесь. Витя может увидеть меня через Тоню. Привет всем и Сене. Крепко-прекрепко обнимаю и целую. Нина».
– Это сообщение, как вы понимаете, не главная цель нашего прибытия на ваш броненосец, – сказал начальник штаба. – Знакомьтесь: мой помощник – товарищ Василий, – представил он человека в кожаной куртке. – Так и зовите. Для него и для наших больных мы рассекретим пещеру. Другого выхода нет. Не сегодня, так завтра две эсэсовских дивизии начнут прочесывать наш участок. Все удобные подходы уже ими заняты. Склады мы зарыли, а людей перед решающими днями терять не хотим. Бои будут вести только летучие отряды. Остальные же, как только каратели пройдут вглубь, должны скрытно просочиться им в тыл и двигаться неприметно по следам цепей облавы. Хитрость, правда, несложная, но гитлеровцы не скоро раскроют маневр. В этом деле мы ждем решающей помощи от вас.
– У нас больше инвалидов, чем вояк, – смущенно заметил Тремихач.
– Нам опытные и смелые моряки требуются, – не слушая его, продолжал начальник штаба, – придется морем перебрасывать чуть ли не всех людей. Если у вас недостаточно сил, можем дать шаланду и рыбаков в помощь.
– Тихоходы нам только помешают, – вмешался в разговор Клецко. – Шаланду быстрей обнаружат, и возня с ней. Без рыбаков обойдемся. Введем в строй трофейный торпедный катер. Он почти на ходу. Сколько человек понадобится перебрасывать в ночь?
– Сотни две-три.
– В несколько рейсов заберем. А в случае нападения с моря бой примем.
– Нет, уж постарайтесь без боя, – возразил начальник штаба. – В этих операциях наш основной козырь – скрытность. Товарищ Василий остается с вами. Он будет осуществлять руководство операциями по переброске и поддерживать связь с нами и воюющими отрядами. С ним оставляем и коротковолновую рацию. Эта рация должна действовать не из пещеры, а с моря или с берега. Ясно, товарищи?
– Вполне.
– Забирайте с берега трех больных, матрацы, медикаменты, шесть бочек горючего и ждите сигнала. Помните: старая пещерная радиостанция ничего не передает в эфир. Вопросы ко мне будут?
– Вы, случайно, с Военным Советом не связаны? – спросил Клецко.
– С Военным Советом связан только командующий всеми партизанскими отрядами.
– Тогда прошу передать через него на эскадру, что мичман Клецко и матросы Чижеев, Восьмеркин и Чупчуренко не погибли и не пропали без вести, а воюют.
– Это мы уже сделали сами.
– Если так, то спасибо. Больше у меня нет никаких просьб. Воевать и тут можно.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Пещера постепенно превращалась в подземный партизанский лазарет. На всех деревянных настилах лежали матрацы, на которых стонали и бредили раненые. Это были жертвы большой фашистской облавы. Убитых партизан зарывали на месте, а раненых по диким тропам переправляли к морю.
Больных обслуживали Катя и два легко раненных в ноги партизанских хирурга. Стол Калужского стал называться «операционной», Нинина каморка – «аптекой». Здесь приготовляли лекарства, дезинфицировали инструменты, стирали бинты.
Восьмеркин почти не виделся с девушкой. На трофейном катере, получившем название «Чеем», он одновременно выполнял четыре должности: был боцманом, сигнальщиком, пулеметчиком и, по надобности, рулевым. Свободного времени не оставалось. Вместе с Калужским, Сеней и Витей они выходили на «Чееме» вслед за «Дельфином» в указанные пункты, забирали в темноте партизан, пробравшихся к морю, и перебрасывали их к Отшельничьей скале. Оттуда лесные жители по ущельям и тропам над обрывом беспрепятственно просачивались в тылы карательных отрядов. А друзья на катерах отправлялись за новой партией или в пещеру.
Днем они отсыпались, мыли палубы катеров, приводили в порядок механизмы, выкачивали воду и заправлялись горючим, чтобы ночью вновь быть в минутной готовности.
Ночи, на счастье, стояли темные, безлунные. Видимость была не более двух-трех кабельтовых. Свежая погода заглушала шум винтов и моторов. Семь походов прошли благополучно, катера ни разу не попали под прожекторный луч и незаметно проскакивали мимо береговых батарей. Только во время восьмого рейса «Дельфин» неожиданно нарвался на фашистский сторожевик, патрулировавший у берега.
Сторожевик запросил опознавательные.
На «Дельфине» пассажиров еще не было. Чтобы оградить от беды следовавший в отдалении «Чеем», Клецко просигналил фонарем нечто похожее на «веди» и приказал задраить колпаки.
Фашисты, прочитав неверный ответ, выстрелом из пушки предложили остановиться. Но Клецко был упрям: он посылал в темноту нелепейшие сигналы и не спеша уходил в море.
Сторожевик ринулся в погоню за катером и уже хотел дать второй выстрел, как странный корабль неожиданно взбурлил воду, сделал непонятный зигзаг и развил такую скорость, что его невозможно было ни накрыть залпом, ни нагнать.
Вскоре, точно растворясь в пене, он совсем исчез в темноте.
Сторожевик более часа кружил в море, надеясь напасть на след исчезнувшего судна, и посылал по радио предупреждения в ближайшие базы.
А «Чеем» тем временем успел беспрепятственно подойти к скалистому берегу, захватить притаившихся партизан и уйти с ними на запад.
На другой день в море появилось около десятка курсирующих вдоль берега торпедных и сторожевых катеров. Два из них были видны с наблюдательного поста пещеры. Они дрейфовали в десяти-пятнадцати кабельтовых. Выходить в море стало опасно. Вход в пещеру оказался под контролем с двух сторон.
– Неужели догадываются? – вглядываясь в патрульные катера, бормотал озадаченный Клецко. – Придется повременить малость. Не показываться им.
– Глядеть в оба, – сказал он заступающему на вахту Чупчуренко. – Особенно когда будут запрашивать опознавательные. Записать в точности ответы.
И вот в эту неладную пору пришло отчаянное сообщение: «Убит врач тчк Любыми способами выслать вашего зпт оказания помощи начальнику отряда тчк Пунченок встретит Отшельничьей тчк Начштаба».
– Кого же пошлем? – собрав всех старых пещерников, спросил Тремихач. – Лесные медики сами едва ноги передвигают, со здешними больными не справляются. Где им по горам! И море закрыто…
– Там, видно, очень трудно, – сказал озабоченный и хмурый заместитель начальника штаба. – В другом случае они бы не послали такой шифровки.
– Я пойду, – вызвалась Катя. – Тут обойдутся без меня.
Побледневшее лицо девушки было решительным.
– Тогда без промедления готовьте походную сумку, Катя. Удобный момент может выпасть в любой час, – сказал Тремихач, не глядя на нее.
Он знал, что девушка вряд ли вернется в пещеру, так как высота, к которой ей требовалось пробиваться, уже была окружена с трех сторон. Огнем горных пушек и минометов фашисты теснили партизан к обрывам над морем. Это был самый серьезный и решающий участок обороны. Высота прикрывала ущелье и тайные тропы, по которым партизаны просачивались в тыл фашистским цепям.
Восьмеркин решил разделить Катину участь.
– Разрешите, товарищ мичман, с автоматом сопровождать доктора.
– Это потом. На месте видней будет, кому сопровождать, – отмахнулся от него боцман. – А сейчас катером займитесь.
К вечеру на море поднялся ветер, пошел мелкий косой дождь. Рябая вода тяжело заворочалась, начала с глухим ревом биться о подножия скал.
Сквозь дождевую завесу видно было, как заливало и швыряло на вспененных волнах сторожевые фашистские катера. Но они не покидали своих позиций, а тенями скользили у неясной линии горизонта.
Ночью непогода разыгралась не на шутку. Фашистские катера исчезли, но и пещерные тоже не могли выйти в море: их у выхода разбило бы о камни.
Пришлось ждать перемены ветра. А ветер переменился лишь под утро. Но дождь не переставал.
– Попробуем проскочить, – сказал Клецко. – Дождь для таких дел – лучшая завеса. Пойдем на трофейном. Ежели с берега установлено наблюдение, то гитлеровцы примут нас за своих. Одевайтесь потеплей, Катя, и захватите автомат.
Если бы девушка хоть что-нибудь понимала в морском деле, то она бы восхитилась боцманским умением и сноровкой, с какими он вывел катер из низкого и узкого пещерного прохода на крутую волну. Но Кате стоило только уловить запах перегорелого бензина и почувствовать под собой шаткую палубу, как ее сразу начало мутить, и девушка потеряла интерес ко всему.
Ее не освежили ни дождь, ни ветер. Страдая от морской болезни, Катя забралась под брезент, положила голову на бухту пенькового троса и так сидела, скорчившись, весь путь.
Катер трясло, подбрасывало и кренило. Натужно завывая, он преодолевал любой швальный ветер, пробивался сквозь косматые полосы дождя, грудью разбивал в брызги летящие навстречу волны.
Но вот катер свернул в воды, защищенные высокими скалами. Качка уменьшилась. Шумел только дождь.
– Поднимайтесь, Катя. – Восьмеркин тронул ее за плечо. – Подходим к Отшельничьей.
Лицо его было мокрым от брызг.
Катя заметила белый огонек, мелькнувший под скалой. Катер пошел прямо на вспышку.
Шлюпка не вышла навстречу. На берегу в сером сумраке виднелась одинокая фигура Пунченка. Голова и правая рука у него были обмотаны тряпками.
«Ранен», – догадался Клецко.
– Промеривать глубину! – приказал он Восьмеркину.
Катер осторожно прошел несколько метров и уткнулся в песчаный грунт.
Восьмеркин спрыгнул в воду, подтянул легкое судно ближе к берегу и на руках перенес Катю на сушу.
Пунченок от большой потери крови едва держался на ногах.
– Чуть не окоченел… – сказал он изменившимся голосом. – Всю ночь пролежал один. Думал, умру и не увижу вас. Хорошо, что прибыли… Там беда.
Он опустился на землю. Восьмеркин помог ему подняться, дойти до Отшельничьей норы. В норе было суше и теплее.
При слабом свете фонарика Катя размотала на голове Пунченка влажные тряпки, но ничего разглядеть не смогла: окровавленные волосы коркой запеклись на ране. Промыть их в этой грязной норе было нельзя. Девушка просто наложила свежую повязку и помазала йодом перебитую выше локтя руку.
– Где вас так?
– По пути, – ответил Пунченок. – Я трех раненых проводил сюда. Перевязывать некому. Нас одной миной накрыло… Те – мертвые, а я едва доплелся. Мне вас приказано доставить.
– Но вам же не дойти…
– Я объясню дорогу. Туда обязательно надо. У командира сквозное ранение в шею. Он кровью захлебывается, а руководит, записки пишет. Надо хотя бы две ночи продержаться… Еще не все наши проскочили в лес.
– Придется, пожалуй, с вами Восьмеркина посылать, – со вздохом сказал Клецко. – Не хотелось мне, да ничего другого не придумаешь, нам уходить пора. Рассвет скоро, и дождь на убыль пошел.
Пунченок с трудом, по памяти, начертил на бумаге путь к партизанам, крестиками отметил опасные и труднопроходимые места и в изнеможении лег на землю.
– Придерживайтесь левых склонов, – пояснил он, закрыв глаза.
– Ладно, найдем, – сказал Степан, запихивая листок в карман.
Он помог отвести партизана на катер, попрощался с мичманом и, крепко сжав в объятиях Сеню, шепнул: «Прощай!»
– В случае беды пробивайся сюда, – посоветовал Клецко. – Из огня вытащим, в любую погоду подойдем.
– Есть пробиться к вам. Счастливого плаванья!
Восьмеркин столкнул катер с грунта, постоял на берегу, пока друзья не скрылись в мутно-сером тумане, и вернулся к Кате.
– Степа, ты же весь мокрый! – сказала девушка.
– Ничего, на воде живем, да еще бояться ее. На ходу обсохну.
– Ты, видно, ничего не боишься?
– Нет, другой раз страшновато бывает.
– Умирать в наши годы очень обидно, Степа, правда?
– Об этом не надо думать.
Некоторое время они стояли молча, и дождь все шумел, а по ту сторону береговых скал внятно ухал прибой.
– Надо идти, – сказал Восьмеркин.
Девушка не двигалась. В темноте он видел, что она смотрит на него в упор.
– Ты ведь из-за меня пошел? – вдруг спросила она.
– Да, – смущенно ответил моряк.
Катя подошла к нему вплотную, поднялась на цыпочки, крепко поцеловала его в губы. Потом отстранилась и решительно сказала:
– Пошли!
Больных обслуживали Катя и два легко раненных в ноги партизанских хирурга. Стол Калужского стал называться «операционной», Нинина каморка – «аптекой». Здесь приготовляли лекарства, дезинфицировали инструменты, стирали бинты.
Восьмеркин почти не виделся с девушкой. На трофейном катере, получившем название «Чеем», он одновременно выполнял четыре должности: был боцманом, сигнальщиком, пулеметчиком и, по надобности, рулевым. Свободного времени не оставалось. Вместе с Калужским, Сеней и Витей они выходили на «Чееме» вслед за «Дельфином» в указанные пункты, забирали в темноте партизан, пробравшихся к морю, и перебрасывали их к Отшельничьей скале. Оттуда лесные жители по ущельям и тропам над обрывом беспрепятственно просачивались в тылы карательных отрядов. А друзья на катерах отправлялись за новой партией или в пещеру.
Днем они отсыпались, мыли палубы катеров, приводили в порядок механизмы, выкачивали воду и заправлялись горючим, чтобы ночью вновь быть в минутной готовности.
Ночи, на счастье, стояли темные, безлунные. Видимость была не более двух-трех кабельтовых. Свежая погода заглушала шум винтов и моторов. Семь походов прошли благополучно, катера ни разу не попали под прожекторный луч и незаметно проскакивали мимо береговых батарей. Только во время восьмого рейса «Дельфин» неожиданно нарвался на фашистский сторожевик, патрулировавший у берега.
Сторожевик запросил опознавательные.
На «Дельфине» пассажиров еще не было. Чтобы оградить от беды следовавший в отдалении «Чеем», Клецко просигналил фонарем нечто похожее на «веди» и приказал задраить колпаки.
Фашисты, прочитав неверный ответ, выстрелом из пушки предложили остановиться. Но Клецко был упрям: он посылал в темноту нелепейшие сигналы и не спеша уходил в море.
Сторожевик ринулся в погоню за катером и уже хотел дать второй выстрел, как странный корабль неожиданно взбурлил воду, сделал непонятный зигзаг и развил такую скорость, что его невозможно было ни накрыть залпом, ни нагнать.
Вскоре, точно растворясь в пене, он совсем исчез в темноте.
Сторожевик более часа кружил в море, надеясь напасть на след исчезнувшего судна, и посылал по радио предупреждения в ближайшие базы.
А «Чеем» тем временем успел беспрепятственно подойти к скалистому берегу, захватить притаившихся партизан и уйти с ними на запад.
На другой день в море появилось около десятка курсирующих вдоль берега торпедных и сторожевых катеров. Два из них были видны с наблюдательного поста пещеры. Они дрейфовали в десяти-пятнадцати кабельтовых. Выходить в море стало опасно. Вход в пещеру оказался под контролем с двух сторон.
– Неужели догадываются? – вглядываясь в патрульные катера, бормотал озадаченный Клецко. – Придется повременить малость. Не показываться им.
– Глядеть в оба, – сказал он заступающему на вахту Чупчуренко. – Особенно когда будут запрашивать опознавательные. Записать в точности ответы.
И вот в эту неладную пору пришло отчаянное сообщение: «Убит врач тчк Любыми способами выслать вашего зпт оказания помощи начальнику отряда тчк Пунченок встретит Отшельничьей тчк Начштаба».
– Кого же пошлем? – собрав всех старых пещерников, спросил Тремихач. – Лесные медики сами едва ноги передвигают, со здешними больными не справляются. Где им по горам! И море закрыто…
– Там, видно, очень трудно, – сказал озабоченный и хмурый заместитель начальника штаба. – В другом случае они бы не послали такой шифровки.
– Я пойду, – вызвалась Катя. – Тут обойдутся без меня.
Побледневшее лицо девушки было решительным.
– Тогда без промедления готовьте походную сумку, Катя. Удобный момент может выпасть в любой час, – сказал Тремихач, не глядя на нее.
Он знал, что девушка вряд ли вернется в пещеру, так как высота, к которой ей требовалось пробиваться, уже была окружена с трех сторон. Огнем горных пушек и минометов фашисты теснили партизан к обрывам над морем. Это был самый серьезный и решающий участок обороны. Высота прикрывала ущелье и тайные тропы, по которым партизаны просачивались в тыл фашистским цепям.
Восьмеркин решил разделить Катину участь.
– Разрешите, товарищ мичман, с автоматом сопровождать доктора.
– Это потом. На месте видней будет, кому сопровождать, – отмахнулся от него боцман. – А сейчас катером займитесь.
К вечеру на море поднялся ветер, пошел мелкий косой дождь. Рябая вода тяжело заворочалась, начала с глухим ревом биться о подножия скал.
Сквозь дождевую завесу видно было, как заливало и швыряло на вспененных волнах сторожевые фашистские катера. Но они не покидали своих позиций, а тенями скользили у неясной линии горизонта.
Ночью непогода разыгралась не на шутку. Фашистские катера исчезли, но и пещерные тоже не могли выйти в море: их у выхода разбило бы о камни.
Пришлось ждать перемены ветра. А ветер переменился лишь под утро. Но дождь не переставал.
– Попробуем проскочить, – сказал Клецко. – Дождь для таких дел – лучшая завеса. Пойдем на трофейном. Ежели с берега установлено наблюдение, то гитлеровцы примут нас за своих. Одевайтесь потеплей, Катя, и захватите автомат.
Если бы девушка хоть что-нибудь понимала в морском деле, то она бы восхитилась боцманским умением и сноровкой, с какими он вывел катер из низкого и узкого пещерного прохода на крутую волну. Но Кате стоило только уловить запах перегорелого бензина и почувствовать под собой шаткую палубу, как ее сразу начало мутить, и девушка потеряла интерес ко всему.
Ее не освежили ни дождь, ни ветер. Страдая от морской болезни, Катя забралась под брезент, положила голову на бухту пенькового троса и так сидела, скорчившись, весь путь.
Катер трясло, подбрасывало и кренило. Натужно завывая, он преодолевал любой швальный ветер, пробивался сквозь косматые полосы дождя, грудью разбивал в брызги летящие навстречу волны.
Но вот катер свернул в воды, защищенные высокими скалами. Качка уменьшилась. Шумел только дождь.
– Поднимайтесь, Катя. – Восьмеркин тронул ее за плечо. – Подходим к Отшельничьей.
Лицо его было мокрым от брызг.
Катя заметила белый огонек, мелькнувший под скалой. Катер пошел прямо на вспышку.
Шлюпка не вышла навстречу. На берегу в сером сумраке виднелась одинокая фигура Пунченка. Голова и правая рука у него были обмотаны тряпками.
«Ранен», – догадался Клецко.
– Промеривать глубину! – приказал он Восьмеркину.
Катер осторожно прошел несколько метров и уткнулся в песчаный грунт.
Восьмеркин спрыгнул в воду, подтянул легкое судно ближе к берегу и на руках перенес Катю на сушу.
Пунченок от большой потери крови едва держался на ногах.
– Чуть не окоченел… – сказал он изменившимся голосом. – Всю ночь пролежал один. Думал, умру и не увижу вас. Хорошо, что прибыли… Там беда.
Он опустился на землю. Восьмеркин помог ему подняться, дойти до Отшельничьей норы. В норе было суше и теплее.
При слабом свете фонарика Катя размотала на голове Пунченка влажные тряпки, но ничего разглядеть не смогла: окровавленные волосы коркой запеклись на ране. Промыть их в этой грязной норе было нельзя. Девушка просто наложила свежую повязку и помазала йодом перебитую выше локтя руку.
– Где вас так?
– По пути, – ответил Пунченок. – Я трех раненых проводил сюда. Перевязывать некому. Нас одной миной накрыло… Те – мертвые, а я едва доплелся. Мне вас приказано доставить.
– Но вам же не дойти…
– Я объясню дорогу. Туда обязательно надо. У командира сквозное ранение в шею. Он кровью захлебывается, а руководит, записки пишет. Надо хотя бы две ночи продержаться… Еще не все наши проскочили в лес.
– Придется, пожалуй, с вами Восьмеркина посылать, – со вздохом сказал Клецко. – Не хотелось мне, да ничего другого не придумаешь, нам уходить пора. Рассвет скоро, и дождь на убыль пошел.
Пунченок с трудом, по памяти, начертил на бумаге путь к партизанам, крестиками отметил опасные и труднопроходимые места и в изнеможении лег на землю.
– Придерживайтесь левых склонов, – пояснил он, закрыв глаза.
– Ладно, найдем, – сказал Степан, запихивая листок в карман.
Он помог отвести партизана на катер, попрощался с мичманом и, крепко сжав в объятиях Сеню, шепнул: «Прощай!»
– В случае беды пробивайся сюда, – посоветовал Клецко. – Из огня вытащим, в любую погоду подойдем.
– Есть пробиться к вам. Счастливого плаванья!
Восьмеркин столкнул катер с грунта, постоял на берегу, пока друзья не скрылись в мутно-сером тумане, и вернулся к Кате.
– Степа, ты же весь мокрый! – сказала девушка.
– Ничего, на воде живем, да еще бояться ее. На ходу обсохну.
– Ты, видно, ничего не боишься?
– Нет, другой раз страшновато бывает.
– Умирать в наши годы очень обидно, Степа, правда?
– Об этом не надо думать.
Некоторое время они стояли молча, и дождь все шумел, а по ту сторону береговых скал внятно ухал прибой.
– Надо идти, – сказал Восьмеркин.
Девушка не двигалась. В темноте он видел, что она смотрит на него в упор.
– Ты ведь из-за меня пошел? – вдруг спросила она.
– Да, – смущенно ответил моряк.
Катя подошла к нему вплотную, поднялась на цыпочки, крепко поцеловала его в губы. Потом отстранилась и решительно сказала:
– Пошли!
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Восьмеркин и Катя бесследно исчезли. Пещерники ничего не могли узнать о них. Они дважды с большим риском подходили и на «Чееме», и на «Дельфине» к Отшельничьей скале, но никого там не обнаружили. Из последней группы прикрытия никто больше не выходил в море.
Только через пять дней стало известно, что большая часть партизан сумела пробиться в тыл фашистским цепям и обосноваться на старых местах. Товарища Василия радиошифровкой отзывали руководить штабом.
– Значит, командир отряда погиб и вся группа прикрытия с ним, – заключил новый начальник штаба. – Мое назначение – верный признак.
«Неужели Степа убит?» – не верилось Чижееву. Это не укладывалось в его голове, несовместимо было с могучей фигурой и жизнерадостностью Восьмеркина.
Небывалая тоска охватила Чижеева. Потеря двух самых близких и дорогих друзей выбила его из колеи. Без Нины и Восьмеркина он не представлял своей жизни. Деятельный характер Чижеева требовал немедленных действий. В тягостном раздумье он изобретал, намечал десятки способов розыска и спасения друзей. Наконец обратился к Клецко:
– Отпустите меня с товарищем Василием, я найду их. Нам же без девчат не вылечить больных. И без Степы трудно будет.
Но мичман был тверд:
– Хватит жертв. Не имею я никакого права без механика катер оставлять. Нам воевать положено.
– Так что же мы не воюем?
– Еще срок не подошел.
Видя, что с боцманом ни до чего не договоришься, Сеня стал уговаривать Тремихача и Калужского послать в разведку хотя бы Витю. И когда старики согласились с ним, он наедине проинструктировал парнишку, как лучше действовать, чтобы встретиться с Ниной и разыскать следы пропавших. Тут же он заготовил и записку к Нине. Ответ на нее должен был ускорить действия пещерников.
Витю высадили на берег вместе с начальником штаба. Под скалой Чижеев зарыл цинковый ящик с тремя банками консервов, сухарями, ножом и зажигалкой.
– Смотри, помечаю мелом, – сказал он Вите. – На случай задержки. Здесь дня три прятаться можно. Нине об этом скажи. Понятно?
– Скажу, – ответил мальчик, – только против собак ветоши надо бросить.
– Сделаю.
И опять для Чижеева потянулись тоскливые дни ожидания. Чтобы не сидеть без дела, он перебирал и смазывал механизмы, помогал врачам обслуживать раненых и, вперемежку с Чупчуренко, нес вахты, наблюдение за морем.
Только через пять дней стало известно, что большая часть партизан сумела пробиться в тыл фашистским цепям и обосноваться на старых местах. Товарища Василия радиошифровкой отзывали руководить штабом.
– Значит, командир отряда погиб и вся группа прикрытия с ним, – заключил новый начальник штаба. – Мое назначение – верный признак.
«Неужели Степа убит?» – не верилось Чижееву. Это не укладывалось в его голове, несовместимо было с могучей фигурой и жизнерадостностью Восьмеркина.
Небывалая тоска охватила Чижеева. Потеря двух самых близких и дорогих друзей выбила его из колеи. Без Нины и Восьмеркина он не представлял своей жизни. Деятельный характер Чижеева требовал немедленных действий. В тягостном раздумье он изобретал, намечал десятки способов розыска и спасения друзей. Наконец обратился к Клецко:
– Отпустите меня с товарищем Василием, я найду их. Нам же без девчат не вылечить больных. И без Степы трудно будет.
Но мичман был тверд:
– Хватит жертв. Не имею я никакого права без механика катер оставлять. Нам воевать положено.
– Так что же мы не воюем?
– Еще срок не подошел.
Видя, что с боцманом ни до чего не договоришься, Сеня стал уговаривать Тремихача и Калужского послать в разведку хотя бы Витю. И когда старики согласились с ним, он наедине проинструктировал парнишку, как лучше действовать, чтобы встретиться с Ниной и разыскать следы пропавших. Тут же он заготовил и записку к Нине. Ответ на нее должен был ускорить действия пещерников.
Витю высадили на берег вместе с начальником штаба. Под скалой Чижеев зарыл цинковый ящик с тремя банками консервов, сухарями, ножом и зажигалкой.
– Смотри, помечаю мелом, – сказал он Вите. – На случай задержки. Здесь дня три прятаться можно. Нине об этом скажи. Понятно?
– Скажу, – ответил мальчик, – только против собак ветоши надо бросить.
– Сделаю.
И опять для Чижеева потянулись тоскливые дни ожидания. Чтобы не сидеть без дела, он перебирал и смазывал механизмы, помогал врачам обслуживать раненых и, вперемежку с Чупчуренко, нес вахты, наблюдение за морем.