Страница:
А что же мы видим на честном Западе? Случайно попалась на глаза выдержка из доклада министерства юстиции США. За пятилетку 1990-1994 г. только в одной отрасли, в системе здравоохранения США хищения составили 418 млрд. долларов. Миллиардов долларов! А ведь американцы, как нам говорят, цивилизованнее самих китайцев. Да и без цифр первое, что бросается в глаза, когда приезжаешь в США — ощущение всеобщего воровства. Значительная часть мужского населения занята охраной и всяческими инспекциями. Все лавки и магазины напичканы телекамерами, которые неотступно следят за каждым покупателем. На одном магазине я видел такую надпись: «Уважаемые воры, хозяин ночует на складе. Он вооружен».
Конечно, я не хочу оправдывать привычку прихватить по мелочи из государственной собственности. Но не потому, что это разрушало экономику или тормозит сегодня рыночные реформы. А потому, что это разрушало наш характер, создавало общую обстановку нечистой совести и поэтому послужило прикрытием для номенклатурных дельцов, которые и погубили страну. Ради создания такого прикрытия, ради подрыва нашей гордости и строгости эти дельцы загодя начали поощрять мелкое воровство. А их идеологи и подручные вроде Жванецкого и Хазанова — накачивать в наше сознание сказку о том, что русский народ поголовно вор.
За те короткие минуты, когда мне удалось втиснуться в трели Бурлацкого и Никонова, я высказал примерно то, что написал здесь. И еще успел добавить, что реформы идут в Китае и Испании, и не идут в России по той причине, что не нашлось в Китае и Испании влиятельного меньшинства, которое подрядилось бы разрушить собственную страну.
Работники телевидения сказали, что передача получилась очень зрелищная и были довольны. В эфир она не пошла, и вся эта многообещающая еженедельная программа была свернута.
Один из основателей современной социологии, исследователь идеологий К.Манхейм специально отмечал, что в моменты глубоких кризисов происходит блокирование здравого смысла — способности человека разумно судить о положении дел и действовать исходя из этого суждения. Необходимость обдумывать и понимать происходящее превращается в это время в непосильную нагрузку, и человек старается уйти от этой необходимости, спрятаться в сфере иррационального. Он начинает проявлять повышенный интерес к оккультизму, изучать гороскопы, верить астрологам. Его психологическая защита против манипуляции сознанием резко ослабляется198.
Джон Рид, который близко наблюдал революции в России и Мексике, заметил: «В период острых кризисов человек не всегда правильным образом реагирует на происходящие события. Люди самых трезвых суждений, которые в обычное время никогда не принимали тех или иных фактов, не получив предварительно доказательства, верили самым диким слухам, не имевшим под собой никакой почвы». Много исследований посвящено аномально высокой внушаемости больших масс населения Германии после поражения в Первой мировой войне. Массовое обеднение и деморализация привели к патологическим изменениям общественного сознания и к необычному легковерию, которые сделали его беззащитным против самой грубой манипуляции со стороны фашистов.
Даже на благополучном Западе с целью повысить эффективность манипуляции поведением масс прибегают к обеднению части населения. Посмотрите, как отреагировала пpавящая элита на студенческие волнения 1968 г. Было очевидно, что те события поставили под угрозу гегемонию буржуазной идеологии. Духовные запросы молодежи переросли возможности западной «индустрии образов». Перед элитой, грубо говоря, было два пути: или пойти навстречу возросшим запросам, сделать общество более открытым и справедливым — или снизить, «придушить» запросы, создав социальные трудности. То есть, сдвинуться «вправо» и преобразовать часть общества в программируемую толпу. И было pешено «пpидушить» запросы.
Исследования массового сознания во Франции 70-х годов показали, что примерно треть французов в своих ценностных ориентациях сдвинулась к циничному прагматизму, нацеленному на «выживание». Исследователи назвали этот новый стиль жизни, овладевший молодыми горожанами и распространенный во всех социальных слоях, «лисий реализм». Его характеризовали как «оборонительный динамизм», основанный на страхе перед кризисом и не ставящий созидательных целей.
Аналогично, с начала 70-х годов в США удалось внедpить в сознание масс пpинцип: «не ожидать слишком многого от жизни и удовлетвоpяться тем, что есть». Чтобы снизить пpитязания и бунтаpский дух, попросту затpуднили людям жизнь (новый экономический курс получил название «pейганомика»). Один из студенческих лидеpов США сказал в 1977 г.: «В 60-е годы было нетрудно быть идеалистичным и выступать за социальные пеpемены и все такое. Я думаю, что сегодняшние студенты до смеpти напуганы своим будущим». Показательны ответы на вопpос о главной цели пpи поступлении в колледж в США. Если в 1970 г. 39% студентов назвали «Достижение финансового благополучия» в числе главных, то в 1984 г. так ответили 71%. В одном из опpосов на заводах Фоpда pабочий-автомобилестpоитель сфоpмулиpовал свою позицию так: «Я пpосто пpиспособился к этому. Я думаю, что можно пpиспособиться ко всему. Все зависит от обстоятельств. Я женат и должен платить за дом по закладной. Я пpосто закpываю глаза и теpплю. Я думаю о детях и о следующей пpемии, которую должен получить. Так и все остальные… Что можно поделать?». Так что и на Западе приходится «терпеть». И дело не в уровне, на котором приходится «терпеть», а в изменении сознания — высокие помыслы 60-х годов удалось из голов вытеснить199.
Длительный эмоциональный стресс, разрушающий защитные механизмы сознания, достигается с помощью резкого обеднения больших масс населения (особенно когда для этого нет видимых объективных причин вроде войны или стихийных бедствий). В недавнем докладе ВЦИОМ со ссылками на многие исследования в разных частях мира сказано: «Среднее падение личного дохода на 10% влечет среди затронутого населения рост общей смертности на 1% и рост числа самоубийств на 3,7%. Ощущение падения уровня благосостояния является одним из наиболее мощных социальных стрессов, который по силе и длительности воздействия превосходит стрессы, возникающие во время стихийных бедствий».
В СССР и России с 1990 г. стали назревать экономические трудности, быстро ухудшавшие личное благосостояние людей. В 1992 г. они приобрели обвальный характер, и произошло массовое обеднение населения России. Оно было, вероятно, незапланированным подарком для манипуляторов. Как и в других подобных случаях, внушаемость людей резко повысилась, их психологическая защита дала трещину (в дополнение к той, что была открыта в годы перестройки). На основании исследований, проведенных в 22 регионах России в течение 1990, 1993 и 1994 гг. директор Центра социологических исследований Российской академии государственной службы В.Э.Бойков выдвигает важный тезис: «В настоящее время жизненные трудности, обрушившиеся на основную массу населения и придушившие людей, вызывают в российском обществе социальную депрессию, разъединяют граждан и тем самым в какой-то мере предупреждают взрыв социального недовольства». Придушившие людей! Лучше не скажешь.
Одним из результатов обеднения был разрыв множества человеческих связей (хотя параллельно шел процесс возникновения других необходимых для выживания солидарных связей). В общем, происходила частичная атомизация, хаотизация общества. Главный специалист Министерства по делам национальностей пишет в академическом журнале: «Новая экономическая действительность всколыхнула глубинные пласты психики на личностном и групповом уровнях, сделала необходимой смену гражданского статуса соборного, коллективного индивида на статус самостоятельной, автономной личности». Витиевато и туманно, но верно: в советское время человек был соборной личностью, а группы (народы) соединялись в систему кооперативным способом, сотрудничая. «Реформа» мощно разъединяет людей и народы и лишает их возможности для коллективных действий и коллективной психологической защиты.
Курс на резкое обеднение людей еще в последние советские годы получил идеологическую поддержку — экспертов для этого было достаточно. Экономист Л.Пияшева криком кричала: «Не приглашайте Василия Леонтьева в консультанты, ибо он советует, как рассчитать „правильные“ цены и построить „правильные“ балансы. Оставьте все эти упражнения для филантропов и начинайте жестко и твердо переходить к рынку незамедлительно, без всяких предварительных стабилизаций».
Не раз приходилось замечать, что читатели книг — люди, принадлежащие в основном к благополучной части населения — психологически защищаются от реальности, стараясь не думать о страданиях той части, по которой больнее ударила реформа. Это — аутизм, создание ложного благополучного образа. На деле обеднение было абсолютным, оно привело к резкому ухудшению здоровья людей, увеличению смертности и небывалому сокращению продолжительности жизни.
Что мы получили уже через три года реформы в питании, говорит документ режима, а не оппозиции — «Государственный доклад о состоянии здоровья населения Российской Федерации в 1992 году» (это был последний подробный доклад такого рода). В нем, в частности, сказано: «Существенное ухудшение качества питания в 1992 г. произошло в основном за счет снижения потребления продуктов животного происхождения. В 1992 г. приобретение населением рыбы составило 30% от уровня 1987 г., мяса и птицы, сыра, сельди, сахара — 50-53%. Отмечается вынужденная ломка сложившегося в прежние годы рациона питания, уменьшается потребление белковых продуктов и ценных углеводов, что неизбежно сказывается на здоровье населения России и в первую очередь беременных, кормящих матерей и детей. В 1992 г. до 20% детей обследованных групп 10 и 15 лет получали белка с пищей менее безопасного уровня, рекомендуемого ВОЗ. Более половины обследованных женщин потребляли белка менее 0,75 г на кг массы тела — ниже безопасного уровня потребления для взрослого населения, принятого ВОЗ».
Потребление белка ниже безопасного уровня воздействует на нервную систему и уже этим психологическая защита человека ослабляется. В советское время в среднем человек получал 98 г белка в день, в 1996 г. в России среднее потребление городского жителя снизилось до 55 г. Но это — среднее. Поскольку обеднение произошло не равномерно, и у существенной части населения потребление мяса и рыбы не снизилось, значит, у наиболее обедневшей части мясо и рыба вообще исчезли из рациона и поступление белка в организм упало катастрофически. У 40% населения, которое в 1996-97 гг. находилось за чертой бедности, потребление белка в среднем составляло 30 г в день на человека. Значит, из этих 40% значительная часть получала меньше абсолютного физиологического минимума (29 г) — эти люди умирали от разрушения организма.
Поразительно, что на этом фоне идеологи обращаются к советским стереотипам. И.Овчинникова в «Известиях» поучает: «В обозpимом будущем, как ни пpискоpбно, [мы] не сможем удовлетвоpять свои потpебности… Hадо пеpетеpпеть, утешая себя тем, что отцы и деды теpпели во имя светлого будущего, котоpое оказалось недостижимым, а мы — во имя того настоящего, какое может наблюдать всякий, кому доводилось пеpеезжать… из Ленингpадской области в Финляндию». Это утверждение не просто некогерентно и нелогично, оно за рамками этики. Причем здесь Финляндия, если мы в Ленинградской области имели 98 г белка? Почему мы должны брать пример с отцов и дедов, если вся перестройка была основана на постулате, что отцы и деды жили неправильно? И кто это мы, которые сегодня голодают? Входят в их число ведущие авторы «Известий»? И сколько продлится это обозримое будущее? Разве это говорили «Известия» в 1990 г., когда призывали ломать советское жизнеустройство? Но этих вопросов люди себе не задают — они просто глотают ласковые слова любимого автора.
Мы уже восемь лет наблюдаем странное, противоречащее теории явление: в России возник режим, который не обладает авторитетом и уважением ни в какой социальной группе, но он устойчив и не обнаруживает никаких признаков собственной гибели — что бы там ни говорили вожди оппозиции, исходя из теории и здравого смысла. То, что режим, созданный группой Ельцина, не имеет благодати и не заслужил ничьего уважения, факт очевидный — достаточно послушать прорежимное телевидение и почитать прессу. Никого не поразил небывалый в истории государства и права факт: президент был обвинен в геноциде собственного народа. Это чудовищное обвинение обсуждалось совершенно серьезно, за него голосовало большинство парламента, в него, если говорить начистоту, верят практически все граждане. То, что для отрешения от власти не хватило сколько-то депутатских голосов, есть чисто формальный вопрос. О реальной легитимности такого режима не может идти и речи.
Что же происходит? Видимо, мы входим в новый период истории. Возникают режимы власти, которые держатся на каких-то еще не вполне изученных подпорках. Они отвергают обычные, вековые нормы права и приличия и демонстративно отказываются от уважения граждан. Их силу поэтому нельзя подорвать путем разоблачения грехов и преступлений режима — он их и не скрывает. Он сплачивает своих сторонников не идеалами и высокими ценностями, а круговой порукой безобразий и пороков — превращая общество в толпу. Есть много признаков того, что это — процесс мировой. Перестройка общественной и политической морали идет повсеместно. Дело Клинтона-Левински, ничтожество Соланы или Кофи Аннана задают стандарты той культурной среды, в которой большинство телезрителей мира без особых эмоций принимают бомбардировки Сербии. Исчезает важное в прошлом явление — общественное мнение. Более того, по сути, исчезает само общество, поскольку моральные и логические нормы разных людей становятся настолько несовместимыми, что утрачивается возможность диалога.
По оценкам экспертов Всемирного экономического форума в Давосе Россия сегодня — самая нестабильная страна. Почему же эта аномально высокая нестабильность не превращается в действия тех, кто отвергает этот режим?200 Как он, поставив страну на грань катастрофы, ухитряется удерживать нестабильное равновесие? Похоже, только в состоянии нестабильности он и может существовать. Переход в любой устойчивый порядок, выход страны из транса для него — гибель.
Пожалуй, самым действенным средством парализовать волю населения было быстрое и резкое обеднение подавляющего большинства — с таким же резким и необоснованным обогащением меньшинства. В результате большинство просто не имеет ни душевных, ни физических сил, чтобы заниматься чем-либо кроме жизнеобеспечения своих семей. Говоря языком самих «реформаторов», средний класс — это как раз политически активный класс и база демократии, а демократия для этого режима — смерть.
В отличие от крестьян, городской человек лишен автономного жизнеобеспечения, и бедность (особенно угроза голода) — мощное средство контроля за его поведением. Эту идею развил уже Мальтус на заре капитализма, и обеднение рабочих вошло в политический арсенал. Но мальтузианский Запад одновременно создавал свою массовую опору — благополучное гражданское общество, сплоченное страхом перед голодными. У нас другое, у нас как раз аналог гражданского общества (благополучное советское большинство) ликвидировано, масса граждан просто парализована тяготами жизни. Сама Т.И.Заславская признает «снижение социальных запросов населения вследствие постепенного свыкания с бедностью и утраты надежд на восстановление прежнего уровня жизни».
Конечно, режим широко и постоянно использует шантаж населения с периодической демонстрацией реальной возможности исполнить угрозу. Эта возможность была создана путем быстрого разрушения (до нужного предела) главных систем жизнеобеспечения страны. Подрыв сельского хозяйства со снижением производства ниже безопасного уровня позволяет шантаж голодом. Красноречива сама настойчивость, с которой пресса внедряет людям мысль, что крупные города 70% продовольствия получают по импорту и «с колес», так что даже складов нет. Разрушение энергетики, так что даже при спаде производства вдвое не обеспечиваются потребности населения целых областей, сделало для режима легко доступным шантаж холодом. Для чего была устроена вся эта свистопляска с замораживанием Талнаха и четверти Владивостока, отключением от энергоснабжения Камчатки? Главный смысл — вбить всем в голову, что энергия как жизненно важное для горожан благо полностью в руках режима. В любой момент режим может ответить на неповиновение населения лишением его энергии. Видели, как выглядит замороженный город? Видели, каково готовить пищу на кострах? Выключатель — у Чубайса, кран газопровода — у Черномырдина. Шантаж — акт не мира, а войны, уже не вполне холодной. Это надо помнить, когда вспыхивает очередная кампания по поиску гражданского согласия.
Вторая большая технология — утомление трудящихся. Оно не сводится к утомлению нуждой. К нужде добавляется опустошенность, вызванная пошлостью, которая нагнетается через слово, жесты, образы и действия. Человека утомляет принижение его устремлений, осмеяние идеалов, отвлечение его к низменному. Это — сравнительно новый прием власти201. Как и в случае материального обеднения, духовное утомление народа проводится сегодня в России с огромным перебором.
Все, что приходится видеть и слышать за последние годы, убеждает в том, что указанные способы контролировать положение используются систематически, именно как технологии (даже если они ни в каких тайных протоколах не описаны). Но если так, то вся доктрина оппозиции, которая обвиняет режим в «некомпетентности», глубоко ошибочна.
Мы обсуждаем вопрос, почему сознание советских людей оказалось таким беззащитным. Почему они (за исключением сельских жителей) под воздействием ТВ утратили, хотя бы временно, способность к рассуждениям исходя из здравого смысла?
Выше уже отметили некоторые культурные особенности советского человека, прежде всего, веру в слово. Академик Б.В.Раушенбах в недавнем интервью попросту и очень правильно отмечает эту слабость, рассказывая о простой женщине, которая абсолютно верила тому, что напечатано в газете или книге: «Такое отношение вообще характерно для советского общества. Да и то, врать тогда в прессе было невозможно, если, конечно, это не инспирировалось начальством. Если газета выступала с каким-то критическим материалом, то через некоторое время она писала, что факты по этой статье подтвердились, меры приняты. Сейчас этого нет, можно врать что угодно, а люди продолжают всему верить, потому что еще не вышли из-под влияния советского времени».
Однако есть и важная не культурно-историческая, а «наведенная» образованием причина. Она в том, что в головы нескольких поколений внедряли искажающий реальность способ понимать общество в его развитии — так называемый вульгарный исторический материализм. С классиками марксизма, а тем более с Лениным, этот истмат имеет мало общего. Истмат — доктрина, ставшая частью официальной советской идеологии. Доктрина быстро оторвалась от ее творцов и стала жить своей жизнью (потому-то Маркс и заявил, что он — не марксист). Реально истмат был слеплен в партийных «лабораториях» в советское время и вовсе не исходя из идей классиков, а на потребу дня — не для предвидения, а для оправдания практики. Если Политбюро не находило другого выхода, кроме коллективизации, то ни на какой истмат Сталин не смотрел, а шел напролом — потом академик Ойзерман докажет, что именно это решение и вытекало из объективных законов общественного развития.
Первые поколения советских людей «диалектику учили не по Гегелю» и имели еще ясные представления о жизни. Последующие поколения черпали истмат из учебников, а вовсе не из Энгельса и Плеханова. Пока государство было стабильным, это было не страшно, хотя и закладывало стереотипы для будущей манипуляции сознанием. Истмат своей жесткой схемой смены формаций неявно подводит к мысли, что советский социализм был «ошибкой истории» — был чем-то неправильным. И потому-то основная масса профессиональных специалистов по истмату сегодня совершенно искренне находится с социал-демократами (типа Горбачева и Яковлева) или с троцкистами — такого явления не бывало и не может быть в науке. Все эти «специалисты» знали, что они — работники идеологии. У них не было никакой измены и никаких душевных мук..
Выделим несколько главных постулатов истмата, которые были интенсивно использованы как стереотипы в подрыве гегемонии советского строя.
Непреложность объективных законов истории. Подрыв легитимности советского строя «от марксизма» велся давно — начиная с меньшевиков. Но особенно активные формы он приобрел в 60-е годы202. То, что велся он «под знаменем Ленина», не должно удивлять — для всей программы манипуляции необходимо было провести «захват и присоединение» аудитории, то есть опираться на ее привычные стереотипы. А значит, вести пропаганду, якобы исходя из интересов трудящихся, выразителями которых в массовом сознании были Маркс и Ленин.
Перестройка началась с того, что вся горбачевская рать стала твердить о «неправильности» советского строя — «казарменного псевдосоциализма, опирающегося на тупиковую мобилизационную экономику». Этими мыслями был полон левый журнал «Альтернативы», в «Правде» советский период с позиций истмата клеймил Б.Славин, да и «Советская Россия» не отставала: «Неудивительно, что этот гнилой строй рухнул. Но это не был крах социализма!». Это не был социализм, потому что создание советского жизнеустройства сопровождалось нарушением объективных законов истории, открытых Марксом.
Мы здесь не говорим о сознательном использовании стереотипов истмата для манипуляция. Речь о том, что эти стереотипы, укорененные в мышлении советского человека, послужили важной предпосылкой для успеха манипуляторов. Лучше всего это видно из того, что невольными проводниками антисоветских концепций, «вторичными манипуляторами» стали многие искренние коммунисты, противники Горбачева и его команды.
Вот, в книге Б.П.Курашвили «Историческая логика сталинизма» дана трактовка советской истории. Эта книга — пpекpасно выполненное, новатоpское изложение фактов и событий. Но я здесь хочу сказать именно о тpактовке — в логике истмата. Эта логика задана убеждением, что существуют «объективные законы общественного развития»203. Согласно этой вере, все, что соответствует закону, хорошо, а все, что не укладывается — это искривление, от этого все беды. Революция в крестьянской России произошла «не вполне по объективным законам… Социалистическая революция в капиталистически недостаточно развитой стране была отягощена первородным грехом волюнтаризма». Но что же это за закон, если все пролетарские революции происходят не в странах с развитым пролетариатом, а в крестьянских (Россия, Китай, Вьетнам, Куба)? Не только вся рота идет не в ногу, но даже ни одного прапорщика нет, что шел бы в ногу.
Военный коммунизм — это «авторитарно-утопический социализм. В целом, увы, несостоятельный». Как же так? Это полностью противоречит здравому смыслу. Ведь военный коммунизм — насильственное изъятие излишков хлеба у крестьян и его уравнительное, внерыночное распределение среди горожан для спасения их от голодной смерти, поскольку рыночное распределение разрушено войной. Что здесь утопического? И почему же он «увы, несостоятельный»? На каких весах взвешен смысл спасения миллионов горожан и похлебки для армии? А в Отечественную войну карточная система — тоже «увы, несостоятельна»?
На втором этапе построения советской системы, по мнению Б.П.Курашвили, ущерб от первого нарушения был как-то преодолен, но затем «в закономерное течение революционного процесса мощно вмешался внешний фактор. Общество было искусственно возвращено в подобие первой фазы революции, ибо других способов форсированного развития не было видно… Сложилась теоретически аномальная, противоестественная, но исторически оказавшаяся неизбежной модель нового общественного строя — авторитарно-мобилизационный социализм с тоталитарными извращениями».
Здесь должна была бы броситься в глаза острая некогерентность мышления — первый признак того, что все умозаключение есть плод внешней манипуляция. Как может быть противоестественным то, что исторически оказалось неизбежным? Почему внешний фактор, тем более мощный (грядущая мировая война), представлен досадной помехой «закономерному течению»? Выходит, «правильный закон» не учитывает внешние факторы? Но тогда цена ему грош. Почему выбор пути индустриализации, который единственный давал возможность спасения («других способов не было видно»), назван «искусственным»? Любое решение, как плод переработки информации и выбора, есть нечто искусственное, а не природное. Значит, здесь это слово несет отрицательный смысл и означает, что Сталин своим выбоpом нарушил «объективный закон». Что же это за закон такой, который предписывает России гибель? Чуть от гибели уклонился — нарушитель.
Конечно, я не хочу оправдывать привычку прихватить по мелочи из государственной собственности. Но не потому, что это разрушало экономику или тормозит сегодня рыночные реформы. А потому, что это разрушало наш характер, создавало общую обстановку нечистой совести и поэтому послужило прикрытием для номенклатурных дельцов, которые и погубили страну. Ради создания такого прикрытия, ради подрыва нашей гордости и строгости эти дельцы загодя начали поощрять мелкое воровство. А их идеологи и подручные вроде Жванецкого и Хазанова — накачивать в наше сознание сказку о том, что русский народ поголовно вор.
За те короткие минуты, когда мне удалось втиснуться в трели Бурлацкого и Никонова, я высказал примерно то, что написал здесь. И еще успел добавить, что реформы идут в Китае и Испании, и не идут в России по той причине, что не нашлось в Китае и Испании влиятельного меньшинства, которое подрядилось бы разрушить собственную страну.
Работники телевидения сказали, что передача получилась очень зрелищная и были довольны. В эфир она не пошла, и вся эта многообещающая еженедельная программа была свернута.
§ 4. Контролируемое бедствие как условие успешной манипуляции
Один из основателей современной социологии, исследователь идеологий К.Манхейм специально отмечал, что в моменты глубоких кризисов происходит блокирование здравого смысла — способности человека разумно судить о положении дел и действовать исходя из этого суждения. Необходимость обдумывать и понимать происходящее превращается в это время в непосильную нагрузку, и человек старается уйти от этой необходимости, спрятаться в сфере иррационального. Он начинает проявлять повышенный интерес к оккультизму, изучать гороскопы, верить астрологам. Его психологическая защита против манипуляции сознанием резко ослабляется198.
Джон Рид, который близко наблюдал революции в России и Мексике, заметил: «В период острых кризисов человек не всегда правильным образом реагирует на происходящие события. Люди самых трезвых суждений, которые в обычное время никогда не принимали тех или иных фактов, не получив предварительно доказательства, верили самым диким слухам, не имевшим под собой никакой почвы». Много исследований посвящено аномально высокой внушаемости больших масс населения Германии после поражения в Первой мировой войне. Массовое обеднение и деморализация привели к патологическим изменениям общественного сознания и к необычному легковерию, которые сделали его беззащитным против самой грубой манипуляции со стороны фашистов.
Даже на благополучном Западе с целью повысить эффективность манипуляции поведением масс прибегают к обеднению части населения. Посмотрите, как отреагировала пpавящая элита на студенческие волнения 1968 г. Было очевидно, что те события поставили под угрозу гегемонию буржуазной идеологии. Духовные запросы молодежи переросли возможности западной «индустрии образов». Перед элитой, грубо говоря, было два пути: или пойти навстречу возросшим запросам, сделать общество более открытым и справедливым — или снизить, «придушить» запросы, создав социальные трудности. То есть, сдвинуться «вправо» и преобразовать часть общества в программируемую толпу. И было pешено «пpидушить» запросы.
Исследования массового сознания во Франции 70-х годов показали, что примерно треть французов в своих ценностных ориентациях сдвинулась к циничному прагматизму, нацеленному на «выживание». Исследователи назвали этот новый стиль жизни, овладевший молодыми горожанами и распространенный во всех социальных слоях, «лисий реализм». Его характеризовали как «оборонительный динамизм», основанный на страхе перед кризисом и не ставящий созидательных целей.
Аналогично, с начала 70-х годов в США удалось внедpить в сознание масс пpинцип: «не ожидать слишком многого от жизни и удовлетвоpяться тем, что есть». Чтобы снизить пpитязания и бунтаpский дух, попросту затpуднили людям жизнь (новый экономический курс получил название «pейганомика»). Один из студенческих лидеpов США сказал в 1977 г.: «В 60-е годы было нетрудно быть идеалистичным и выступать за социальные пеpемены и все такое. Я думаю, что сегодняшние студенты до смеpти напуганы своим будущим». Показательны ответы на вопpос о главной цели пpи поступлении в колледж в США. Если в 1970 г. 39% студентов назвали «Достижение финансового благополучия» в числе главных, то в 1984 г. так ответили 71%. В одном из опpосов на заводах Фоpда pабочий-автомобилестpоитель сфоpмулиpовал свою позицию так: «Я пpосто пpиспособился к этому. Я думаю, что можно пpиспособиться ко всему. Все зависит от обстоятельств. Я женат и должен платить за дом по закладной. Я пpосто закpываю глаза и теpплю. Я думаю о детях и о следующей пpемии, которую должен получить. Так и все остальные… Что можно поделать?». Так что и на Западе приходится «терпеть». И дело не в уровне, на котором приходится «терпеть», а в изменении сознания — высокие помыслы 60-х годов удалось из голов вытеснить199.
Длительный эмоциональный стресс, разрушающий защитные механизмы сознания, достигается с помощью резкого обеднения больших масс населения (особенно когда для этого нет видимых объективных причин вроде войны или стихийных бедствий). В недавнем докладе ВЦИОМ со ссылками на многие исследования в разных частях мира сказано: «Среднее падение личного дохода на 10% влечет среди затронутого населения рост общей смертности на 1% и рост числа самоубийств на 3,7%. Ощущение падения уровня благосостояния является одним из наиболее мощных социальных стрессов, который по силе и длительности воздействия превосходит стрессы, возникающие во время стихийных бедствий».
В СССР и России с 1990 г. стали назревать экономические трудности, быстро ухудшавшие личное благосостояние людей. В 1992 г. они приобрели обвальный характер, и произошло массовое обеднение населения России. Оно было, вероятно, незапланированным подарком для манипуляторов. Как и в других подобных случаях, внушаемость людей резко повысилась, их психологическая защита дала трещину (в дополнение к той, что была открыта в годы перестройки). На основании исследований, проведенных в 22 регионах России в течение 1990, 1993 и 1994 гг. директор Центра социологических исследований Российской академии государственной службы В.Э.Бойков выдвигает важный тезис: «В настоящее время жизненные трудности, обрушившиеся на основную массу населения и придушившие людей, вызывают в российском обществе социальную депрессию, разъединяют граждан и тем самым в какой-то мере предупреждают взрыв социального недовольства». Придушившие людей! Лучше не скажешь.
Одним из результатов обеднения был разрыв множества человеческих связей (хотя параллельно шел процесс возникновения других необходимых для выживания солидарных связей). В общем, происходила частичная атомизация, хаотизация общества. Главный специалист Министерства по делам национальностей пишет в академическом журнале: «Новая экономическая действительность всколыхнула глубинные пласты психики на личностном и групповом уровнях, сделала необходимой смену гражданского статуса соборного, коллективного индивида на статус самостоятельной, автономной личности». Витиевато и туманно, но верно: в советское время человек был соборной личностью, а группы (народы) соединялись в систему кооперативным способом, сотрудничая. «Реформа» мощно разъединяет людей и народы и лишает их возможности для коллективных действий и коллективной психологической защиты.
Курс на резкое обеднение людей еще в последние советские годы получил идеологическую поддержку — экспертов для этого было достаточно. Экономист Л.Пияшева криком кричала: «Не приглашайте Василия Леонтьева в консультанты, ибо он советует, как рассчитать „правильные“ цены и построить „правильные“ балансы. Оставьте все эти упражнения для филантропов и начинайте жестко и твердо переходить к рынку незамедлительно, без всяких предварительных стабилизаций».
Не раз приходилось замечать, что читатели книг — люди, принадлежащие в основном к благополучной части населения — психологически защищаются от реальности, стараясь не думать о страданиях той части, по которой больнее ударила реформа. Это — аутизм, создание ложного благополучного образа. На деле обеднение было абсолютным, оно привело к резкому ухудшению здоровья людей, увеличению смертности и небывалому сокращению продолжительности жизни.
Что мы получили уже через три года реформы в питании, говорит документ режима, а не оппозиции — «Государственный доклад о состоянии здоровья населения Российской Федерации в 1992 году» (это был последний подробный доклад такого рода). В нем, в частности, сказано: «Существенное ухудшение качества питания в 1992 г. произошло в основном за счет снижения потребления продуктов животного происхождения. В 1992 г. приобретение населением рыбы составило 30% от уровня 1987 г., мяса и птицы, сыра, сельди, сахара — 50-53%. Отмечается вынужденная ломка сложившегося в прежние годы рациона питания, уменьшается потребление белковых продуктов и ценных углеводов, что неизбежно сказывается на здоровье населения России и в первую очередь беременных, кормящих матерей и детей. В 1992 г. до 20% детей обследованных групп 10 и 15 лет получали белка с пищей менее безопасного уровня, рекомендуемого ВОЗ. Более половины обследованных женщин потребляли белка менее 0,75 г на кг массы тела — ниже безопасного уровня потребления для взрослого населения, принятого ВОЗ».
Потребление белка ниже безопасного уровня воздействует на нервную систему и уже этим психологическая защита человека ослабляется. В советское время в среднем человек получал 98 г белка в день, в 1996 г. в России среднее потребление городского жителя снизилось до 55 г. Но это — среднее. Поскольку обеднение произошло не равномерно, и у существенной части населения потребление мяса и рыбы не снизилось, значит, у наиболее обедневшей части мясо и рыба вообще исчезли из рациона и поступление белка в организм упало катастрофически. У 40% населения, которое в 1996-97 гг. находилось за чертой бедности, потребление белка в среднем составляло 30 г в день на человека. Значит, из этих 40% значительная часть получала меньше абсолютного физиологического минимума (29 г) — эти люди умирали от разрушения организма.
Поразительно, что на этом фоне идеологи обращаются к советским стереотипам. И.Овчинникова в «Известиях» поучает: «В обозpимом будущем, как ни пpискоpбно, [мы] не сможем удовлетвоpять свои потpебности… Hадо пеpетеpпеть, утешая себя тем, что отцы и деды теpпели во имя светлого будущего, котоpое оказалось недостижимым, а мы — во имя того настоящего, какое может наблюдать всякий, кому доводилось пеpеезжать… из Ленингpадской области в Финляндию». Это утверждение не просто некогерентно и нелогично, оно за рамками этики. Причем здесь Финляндия, если мы в Ленинградской области имели 98 г белка? Почему мы должны брать пример с отцов и дедов, если вся перестройка была основана на постулате, что отцы и деды жили неправильно? И кто это мы, которые сегодня голодают? Входят в их число ведущие авторы «Известий»? И сколько продлится это обозримое будущее? Разве это говорили «Известия» в 1990 г., когда призывали ломать советское жизнеустройство? Но этих вопросов люди себе не задают — они просто глотают ласковые слова любимого автора.
Мы уже восемь лет наблюдаем странное, противоречащее теории явление: в России возник режим, который не обладает авторитетом и уважением ни в какой социальной группе, но он устойчив и не обнаруживает никаких признаков собственной гибели — что бы там ни говорили вожди оппозиции, исходя из теории и здравого смысла. То, что режим, созданный группой Ельцина, не имеет благодати и не заслужил ничьего уважения, факт очевидный — достаточно послушать прорежимное телевидение и почитать прессу. Никого не поразил небывалый в истории государства и права факт: президент был обвинен в геноциде собственного народа. Это чудовищное обвинение обсуждалось совершенно серьезно, за него голосовало большинство парламента, в него, если говорить начистоту, верят практически все граждане. То, что для отрешения от власти не хватило сколько-то депутатских голосов, есть чисто формальный вопрос. О реальной легитимности такого режима не может идти и речи.
Что же происходит? Видимо, мы входим в новый период истории. Возникают режимы власти, которые держатся на каких-то еще не вполне изученных подпорках. Они отвергают обычные, вековые нормы права и приличия и демонстративно отказываются от уважения граждан. Их силу поэтому нельзя подорвать путем разоблачения грехов и преступлений режима — он их и не скрывает. Он сплачивает своих сторонников не идеалами и высокими ценностями, а круговой порукой безобразий и пороков — превращая общество в толпу. Есть много признаков того, что это — процесс мировой. Перестройка общественной и политической морали идет повсеместно. Дело Клинтона-Левински, ничтожество Соланы или Кофи Аннана задают стандарты той культурной среды, в которой большинство телезрителей мира без особых эмоций принимают бомбардировки Сербии. Исчезает важное в прошлом явление — общественное мнение. Более того, по сути, исчезает само общество, поскольку моральные и логические нормы разных людей становятся настолько несовместимыми, что утрачивается возможность диалога.
По оценкам экспертов Всемирного экономического форума в Давосе Россия сегодня — самая нестабильная страна. Почему же эта аномально высокая нестабильность не превращается в действия тех, кто отвергает этот режим?200 Как он, поставив страну на грань катастрофы, ухитряется удерживать нестабильное равновесие? Похоже, только в состоянии нестабильности он и может существовать. Переход в любой устойчивый порядок, выход страны из транса для него — гибель.
Пожалуй, самым действенным средством парализовать волю населения было быстрое и резкое обеднение подавляющего большинства — с таким же резким и необоснованным обогащением меньшинства. В результате большинство просто не имеет ни душевных, ни физических сил, чтобы заниматься чем-либо кроме жизнеобеспечения своих семей. Говоря языком самих «реформаторов», средний класс — это как раз политически активный класс и база демократии, а демократия для этого режима — смерть.
В отличие от крестьян, городской человек лишен автономного жизнеобеспечения, и бедность (особенно угроза голода) — мощное средство контроля за его поведением. Эту идею развил уже Мальтус на заре капитализма, и обеднение рабочих вошло в политический арсенал. Но мальтузианский Запад одновременно создавал свою массовую опору — благополучное гражданское общество, сплоченное страхом перед голодными. У нас другое, у нас как раз аналог гражданского общества (благополучное советское большинство) ликвидировано, масса граждан просто парализована тяготами жизни. Сама Т.И.Заславская признает «снижение социальных запросов населения вследствие постепенного свыкания с бедностью и утраты надежд на восстановление прежнего уровня жизни».
Конечно, режим широко и постоянно использует шантаж населения с периодической демонстрацией реальной возможности исполнить угрозу. Эта возможность была создана путем быстрого разрушения (до нужного предела) главных систем жизнеобеспечения страны. Подрыв сельского хозяйства со снижением производства ниже безопасного уровня позволяет шантаж голодом. Красноречива сама настойчивость, с которой пресса внедряет людям мысль, что крупные города 70% продовольствия получают по импорту и «с колес», так что даже складов нет. Разрушение энергетики, так что даже при спаде производства вдвое не обеспечиваются потребности населения целых областей, сделало для режима легко доступным шантаж холодом. Для чего была устроена вся эта свистопляска с замораживанием Талнаха и четверти Владивостока, отключением от энергоснабжения Камчатки? Главный смысл — вбить всем в голову, что энергия как жизненно важное для горожан благо полностью в руках режима. В любой момент режим может ответить на неповиновение населения лишением его энергии. Видели, как выглядит замороженный город? Видели, каково готовить пищу на кострах? Выключатель — у Чубайса, кран газопровода — у Черномырдина. Шантаж — акт не мира, а войны, уже не вполне холодной. Это надо помнить, когда вспыхивает очередная кампания по поиску гражданского согласия.
Вторая большая технология — утомление трудящихся. Оно не сводится к утомлению нуждой. К нужде добавляется опустошенность, вызванная пошлостью, которая нагнетается через слово, жесты, образы и действия. Человека утомляет принижение его устремлений, осмеяние идеалов, отвлечение его к низменному. Это — сравнительно новый прием власти201. Как и в случае материального обеднения, духовное утомление народа проводится сегодня в России с огромным перебором.
Все, что приходится видеть и слышать за последние годы, убеждает в том, что указанные способы контролировать положение используются систематически, именно как технологии (даже если они ни в каких тайных протоколах не описаны). Но если так, то вся доктрина оппозиции, которая обвиняет режим в «некомпетентности», глубоко ошибочна.
Глава 16. Общественное сознание в СССР и его уязвимые стороны
§ 1. Стереотипы исторического материализма и подрыв гегемонии советского строя
Мы обсуждаем вопрос, почему сознание советских людей оказалось таким беззащитным. Почему они (за исключением сельских жителей) под воздействием ТВ утратили, хотя бы временно, способность к рассуждениям исходя из здравого смысла?
Выше уже отметили некоторые культурные особенности советского человека, прежде всего, веру в слово. Академик Б.В.Раушенбах в недавнем интервью попросту и очень правильно отмечает эту слабость, рассказывая о простой женщине, которая абсолютно верила тому, что напечатано в газете или книге: «Такое отношение вообще характерно для советского общества. Да и то, врать тогда в прессе было невозможно, если, конечно, это не инспирировалось начальством. Если газета выступала с каким-то критическим материалом, то через некоторое время она писала, что факты по этой статье подтвердились, меры приняты. Сейчас этого нет, можно врать что угодно, а люди продолжают всему верить, потому что еще не вышли из-под влияния советского времени».
Однако есть и важная не культурно-историческая, а «наведенная» образованием причина. Она в том, что в головы нескольких поколений внедряли искажающий реальность способ понимать общество в его развитии — так называемый вульгарный исторический материализм. С классиками марксизма, а тем более с Лениным, этот истмат имеет мало общего. Истмат — доктрина, ставшая частью официальной советской идеологии. Доктрина быстро оторвалась от ее творцов и стала жить своей жизнью (потому-то Маркс и заявил, что он — не марксист). Реально истмат был слеплен в партийных «лабораториях» в советское время и вовсе не исходя из идей классиков, а на потребу дня — не для предвидения, а для оправдания практики. Если Политбюро не находило другого выхода, кроме коллективизации, то ни на какой истмат Сталин не смотрел, а шел напролом — потом академик Ойзерман докажет, что именно это решение и вытекало из объективных законов общественного развития.
Первые поколения советских людей «диалектику учили не по Гегелю» и имели еще ясные представления о жизни. Последующие поколения черпали истмат из учебников, а вовсе не из Энгельса и Плеханова. Пока государство было стабильным, это было не страшно, хотя и закладывало стереотипы для будущей манипуляции сознанием. Истмат своей жесткой схемой смены формаций неявно подводит к мысли, что советский социализм был «ошибкой истории» — был чем-то неправильным. И потому-то основная масса профессиональных специалистов по истмату сегодня совершенно искренне находится с социал-демократами (типа Горбачева и Яковлева) или с троцкистами — такого явления не бывало и не может быть в науке. Все эти «специалисты» знали, что они — работники идеологии. У них не было никакой измены и никаких душевных мук..
Выделим несколько главных постулатов истмата, которые были интенсивно использованы как стереотипы в подрыве гегемонии советского строя.
Непреложность объективных законов истории. Подрыв легитимности советского строя «от марксизма» велся давно — начиная с меньшевиков. Но особенно активные формы он приобрел в 60-е годы202. То, что велся он «под знаменем Ленина», не должно удивлять — для всей программы манипуляции необходимо было провести «захват и присоединение» аудитории, то есть опираться на ее привычные стереотипы. А значит, вести пропаганду, якобы исходя из интересов трудящихся, выразителями которых в массовом сознании были Маркс и Ленин.
Перестройка началась с того, что вся горбачевская рать стала твердить о «неправильности» советского строя — «казарменного псевдосоциализма, опирающегося на тупиковую мобилизационную экономику». Этими мыслями был полон левый журнал «Альтернативы», в «Правде» советский период с позиций истмата клеймил Б.Славин, да и «Советская Россия» не отставала: «Неудивительно, что этот гнилой строй рухнул. Но это не был крах социализма!». Это не был социализм, потому что создание советского жизнеустройства сопровождалось нарушением объективных законов истории, открытых Марксом.
Мы здесь не говорим о сознательном использовании стереотипов истмата для манипуляция. Речь о том, что эти стереотипы, укорененные в мышлении советского человека, послужили важной предпосылкой для успеха манипуляторов. Лучше всего это видно из того, что невольными проводниками антисоветских концепций, «вторичными манипуляторами» стали многие искренние коммунисты, противники Горбачева и его команды.
Вот, в книге Б.П.Курашвили «Историческая логика сталинизма» дана трактовка советской истории. Эта книга — пpекpасно выполненное, новатоpское изложение фактов и событий. Но я здесь хочу сказать именно о тpактовке — в логике истмата. Эта логика задана убеждением, что существуют «объективные законы общественного развития»203. Согласно этой вере, все, что соответствует закону, хорошо, а все, что не укладывается — это искривление, от этого все беды. Революция в крестьянской России произошла «не вполне по объективным законам… Социалистическая революция в капиталистически недостаточно развитой стране была отягощена первородным грехом волюнтаризма». Но что же это за закон, если все пролетарские революции происходят не в странах с развитым пролетариатом, а в крестьянских (Россия, Китай, Вьетнам, Куба)? Не только вся рота идет не в ногу, но даже ни одного прапорщика нет, что шел бы в ногу.
Военный коммунизм — это «авторитарно-утопический социализм. В целом, увы, несостоятельный». Как же так? Это полностью противоречит здравому смыслу. Ведь военный коммунизм — насильственное изъятие излишков хлеба у крестьян и его уравнительное, внерыночное распределение среди горожан для спасения их от голодной смерти, поскольку рыночное распределение разрушено войной. Что здесь утопического? И почему же он «увы, несостоятельный»? На каких весах взвешен смысл спасения миллионов горожан и похлебки для армии? А в Отечественную войну карточная система — тоже «увы, несостоятельна»?
На втором этапе построения советской системы, по мнению Б.П.Курашвили, ущерб от первого нарушения был как-то преодолен, но затем «в закономерное течение революционного процесса мощно вмешался внешний фактор. Общество было искусственно возвращено в подобие первой фазы революции, ибо других способов форсированного развития не было видно… Сложилась теоретически аномальная, противоестественная, но исторически оказавшаяся неизбежной модель нового общественного строя — авторитарно-мобилизационный социализм с тоталитарными извращениями».
Здесь должна была бы броситься в глаза острая некогерентность мышления — первый признак того, что все умозаключение есть плод внешней манипуляция. Как может быть противоестественным то, что исторически оказалось неизбежным? Почему внешний фактор, тем более мощный (грядущая мировая война), представлен досадной помехой «закономерному течению»? Выходит, «правильный закон» не учитывает внешние факторы? Но тогда цена ему грош. Почему выбор пути индустриализации, который единственный давал возможность спасения («других способов не было видно»), назван «искусственным»? Любое решение, как плод переработки информации и выбора, есть нечто искусственное, а не природное. Значит, здесь это слово несет отрицательный смысл и означает, что Сталин своим выбоpом нарушил «объективный закон». Что же это за закон такой, который предписывает России гибель? Чуть от гибели уклонился — нарушитель.