Карасик Аркадий. Дочь банкира

   — Не подумай плохого, младенчик. Все это — обычный бизнес. Поверь, мы с папашей никого не убиваем и не пытаем, у нас чистые руки. Чем занимаются молотки и фрицы нас не волнует, каждый отвечает за себя — закон рынка. Дай Бог, напавших на твою мать вычислим, — на лице девушки мелькнула такая жестокая гримаса, что Николай содрогнулся. Мелькнула и исчезла, сменившись обычным дружелюбием. — Зато теперь, после тоскливой дипломатической возни ты можешь спокойно заниматься гимнастикой. В плавках… Кстати о плавках. Те, которые ты носишь, мне не нравятся, сегодня получишь другие — красивые, в обтяжку.
   Похоже, именно «обтяжка» больше всего интересует сексуальную бабенку. Когда же она решится обследовать содержимое плавок?
   При одной только мысли о возможности подобного «обследования» Николай сразу почувствовал сухость в горле. Привычно обозвал себя сексуальным маньяком и приказал успокоиться…

Глава 11

   В особняке — тихая паника. Охранники и обслуживающий персонал ходят на цыпочках, разговаривают шопотом. Даже всесильный Бобик сидит в своей комнате, не высовывая в коридор острого, с набалдашником чуткого носика.
   Одна только Вавочка безбоязненно постукивает острыми каблучками туфелек, громко напевает песенки из репертуара любимой своей Пугачихи. Но — никаких прогулок — «фордик» отдыхает. Скорей всего, послушная доченька выполняет приказ строгого папаши — никуда не выезжать.
   Несмотря на то, что дипломатические поездки завершены, каждое утро, в одно и то же время она появляется в комнате Родимцева. Полюбоваться даренными плавками в «обтяжку». Заодно продемонстрировать вызывающие наряды, которые девушка меняет по нескольку раз в день
   — Что у нас происходит? — однажды не выдержал Родимцев, стараясь отвести загоревшийся взгляд от выставленных, будто на продажу, голых ляшек. — Как на кладбище.
   — Не бери в голову, младенчик, — щебечет кокетливая телка, вертясь перед огромным зеркалом, которое по её приказанию доставили Николаю телохранители. — Обычные издержки любого бизнеса… Как по твоему, груди не особенно выпирают? Пошили мне по заказу новый бюстгалтер, а я к ним не привыкла. Сегодня первый раз натянула — там трет, там давит… Ужас!
   И так — ежедневно. То — просьба-приказание оценить форму груди, то — изящность талии, то — новые колготы. Парень мучился, давил в себе мужское желание, краснел и бледнел. Кажется, дерьмовая кокетка издевается над ним, доводит до крайней точки кипения. Чтобы одним взглядом погасить эту самую чертову «точку».
   Секрет напряженности в банкирском особняке открыл Рекс. Как всегда, на спрятанной в кустах парковой скамейке.
   Когда не было выездов, Николай после завтрака прогуливался по парку. Равнодушно глядя на зеленые кроны деревьев, могучий, давно не стриженный кустарник, безумолку щебечущих беззаботных птах, он ещё и ещё раз анализировал сложившуюся ситуацию.
   На сегодняшний день — три проблемы.
   Первая, главная, предстоящая встреча с фээсбэшником. Естественное желание — уклониться, забыть — не самое лучшее. Антон не отстанет и, Бог его знает, какие предпримет шаги для того, чтобы подловить интересующего его парня. Возможности у капитана неограниченные. Его друзья запросто могут окольцевать Родимцева наручниками, засунуть в машину и доставить на конспиративную квартиру для запланированной капитаном «доверительной» беседы.
   Хочешь-не хочешь, придется отпрашиваться у хозяйки и добровольно, с умиротворенной улыбкой, двигаться по пластунски к месту, которое укажет Антон.
   Вторая, не менее болезненная, проблема — мать. Ежедневные звонки по телефону ничего не дают — дежурная медсестра информирует: состояние средней тяжести. Ничего себе — средней, когда женщина все ещё без сознания. Просто необходимо попросить Вавочку ещё раз воздействовать на своих друзей — академиков и профессоров.
   Третяя, неожиданно выпрыгнувшая — навестить Сансаныча. Человек, можно сказать, спас ему жизнь, в трудную минуту, не считаясь с опасностью для себя, приютил бездомного беглеца в своем гараже. А неблагодарная скотина ни разу не вспомнила азартного автолюбителя. Не говоря уже о материальной благодарности.
   Подумав о «благодарности», Родимцев неожиданно увидел на знакомой скамье добродушно улыбающегося Рекса. Сидит парняга, привычно потирая больную коленку. Больше месяца прошло, но ничего ему так и не помогло: ни хитрые мази, ни утомительные физиотерапевтические процедуры. Увидев дружка, хитро подмигнул и кивнул на место рядом с собой. Присаживайся, мол, побазарим.
   Николай охотно принял приглашение.
   — Что творится в нашем курятнике? — первым начал он беседу. — Все ходят, будто радикулитики или наложили в штаны.
   — Тс-с, не гони волну, десантник. Против хозяина возбудили уголовное дело. Вызвали на допрос.
   — Что нибудь серьезное?
   Рекс помолчал. Либо выстраивал в голове очередную дезу, либо не хотел полностью раскрываться.
   — Мелочевка, — наконец, ответил он, пренебрежительно махнув рукой. — Зацепили менты какую-то вшивую фирму, принялись разматывать клубок и докопались до её связей с Ольховым. Не штормуй, дружан, хозяин выкрутится, ему не впервой… Больше ничего не скажу — сам не знаю.
   — А где болтаются Ром и Полкан?
   — На задании… Послушай, Колька, не мое это дело, но хочу по дружески предупредить: кончай баловаться с Вавкой, добром не кончится. Отрубят глупую голову и скажут — так и было.
   — Сам разберусь! — ощетинился Родимцев. — Не маленький!
   — Твои проблемы. Мое дело — прокукарекать… Все же, подумай…
   Разговор приобретал обидный характер. Особенно, для такого самолюбивого и излишне самостоятельного парня, каким был Николай. Он хотел уже рапрощаться и уйти, но вдруг из кустов вынырнула знакомая фигурка хозяйского стукача. Набалдашник на носу победно багровел, безгубый рот растянут в насмешливой улыбочке.
   — Базарите, дружки?
   Друзья обомлели. Положение казалось безвыходным — стукнет мерзкий урод хозяину — неприятностей не оберешься. Дружеския отношения между телохранителями и рядовыми охранниками здесь не поощряются. Самое малое, что ожидает десантников — выбросят из особняка на улицу. Как раньше выражались, без согласия профсоюза и выходного пособия.
   Бобик стоял, ехидно морщил и без того морщинистое лицо.
   Первым опомнился Павел.
   — Ты ведь знаешь, что мне поручили контролировать нового телохранителя. Неужели Борис Моисеевич тебе не говорил?
   Придумка — на подобии изгложенной кости, брошенной породистому псу. Но на безрыбье и рак рыба — вдруг Бобик поверит и не станет спрашивать банкира. Насколько Родимцев успел изучить характер хозяина, тот терпеть не мог спрашивающих, окидывал уничтожающим взглядом и показывал спину.
   — Говорил, — пробулькал Бобик. — Вот только я не знал, что вы будете обниматься… Иди, хозяин велел, — повернулся он к Родимцеву. — Разленился ты — сил нет!
   Николаю тут же вспомнились опасные беседы с хозяйской дочкой, её откровенный интерес к плавкам физкультурника. Неужели Борис Моисеевич разозлился и сейчас начнет чинить расправу? Страха не было, будто на ковер вызывали другого человека. Того же Пашку.
   — Не понял? — снова с»ехидничал стукач. — Успокойся, Шавка, я пошутил, хозяин не тебя требует — Рекса. Ты остаешься на десерт.
   Рекс весело похлопал друга по плечу.
   — Ништяк, десантник, — перешел он на жаргон воров и грабителей. — Не штормуй, все будет о-кей. Главное, держи хвост пистолетом… Пошли, вонючий квазимода!
   С подачи Родимцева Павел тоже стал называть урода именем ключника Парижского собора Богоматери. Бобик в ответ, на всякий случай, хихикал. То ли соглашался с новой присвоенной ему кликухой, то ли смеялся над дерзким парнем.
   Несмотря на разрекламированный Верой Борисовной интелектуальный багаж семейного секретаря, Николай почему-то был уверен в том, что Бобик дальше сказки об Иванушке-дурачке так и не шагнул.
   Конвоируемый уродом, Рекс ушел и будто провалился сквозь землю. Прошел день, другой. Используя свободное от поездок с хозяйкой по городу время, Николай часами бродил по парку, с тоской поглядывал на пустующую скамейку, спрятанную в кустах. В столовой засиживался допоздна — вдруг появится Пашка. Пройдет мимо, украдкой мигнет — все в норме, десантник, не гони волну!
   Неужели банкир расправился с ослушником? Конечно, не сам, для этого у Ольхова есть опытные, безжалостные мастера. В подвале особняка они выпытали у провинившегося парня мельчайшие детали его бесед с новым телохранителем — с кровью, с муками. А потом — пристрелили или — ножом по горлу.
   Первобытный ужас прочно поселился в душе Родимцева. Ужас и гнев. Неизвестно, чего больше.
   Прошла неделя. В середине второй Рекс об»явился. Во время завтрака в столовой. Хмурый, усталый, обычный румянец выцвел, сменившись серым налетом. И все же нашел силы подмигнуть другу. Незаметно для сидящих за столиками парнями мотнул головой в сторону выхода.
   Встретились, как обычно, на скамейке.
   — Где пропадал? — глядя на предательский кустарник, из которого прошлый раз выполз ядовитой змеей Бобик, спросил Родимцев.
   — Можешь не таиться. Хозяин одобрил наши дружеские отношения, приказал Бобику не вмешиваться… Где был, спрашиваешь? Одно могу сказать: там меня уже нет. Так же, как нету Рома и Полкана. Все, дружище, больше не спрашивай, все равно не отвечу…
   Почему-то Родимцев увязал вместе два, казалось бы, разных события: полуторанедельное отсутствие Рекса и покушение на видного бизнесмена в Самаре. Там взорвали «мерседес». Вместе с его владельцем, водителем и двумя охранниками. Так ловко, что милицейские сыщики не смогли обнаружить ни следов адской машины, ни свидетелей трагедии.
   Николая охватили недобрые предчувствия.
   Они усилились при известии о том, что банкир «разрешил» своей шестерке Рексу общаться с Шавкой. Официально. Значит, близится время откровенной вербовки Вавочкиного телохранителя в особую группу…
   Лето катилось к осени. Тополиный пух вертелся-кружился по аллеям парка, снежной россыпью лежал на скамейках. Чаще гремели грозы, но без ливней — слезливо капал нудный дождик. Соответственно с приближающейся осенью портилось настроение.
   Два раза в неделю Ольхов вызывал нового стукача, требовал подробного доклада о времяпровождении дочери. На первых порах Николай терялся, потом научился мешать правду с ложью, придумывать посещения выставок, презентации новых книг, невинные прогулки по паркам столицы.
   Расхаживая по кабинету, банкир изредка подбрасывал хитрые вопросы, уточнял детали. Ложь сходила с рук.
   — О чем ты беседуешь с Верочкой?
   Удивленный взгляд, непонимающее пожатие плечами.
   — О чем может разговаривать слуга с хозяйкой? Выполняю приказания.
   — Навещает тебя Верочка?
   — Конечно. Скучно вашей дочери, не с рядовым же охранником ей базарить? Вот и интересуется моей биографией, матерью. Обычное дело.
   Ольхов недоверчиво смотрел на стукача.
   — Гляди, Шавка, вздумаешь завалить девочку — пожалеешь, что на свет родился.
   Николай обиженно наклонял голову. Про себя — язвительно ухмылялся. Значит, не все прослушивает с помощью мкрофончиков банкир, иначе говорил бы по другому.
   Вот уже полмесяца Ольхов не требует отчетов, не вызывает к себе телохранителя-водителя драгоценной своей дочери.
   А она почти каждое утро появляется в комнате Родимцева. Привычно усаживается к кресло, заинтересованно наблюдает за манипуляциями с гирями и гантелям. Конечно, основное внимание не на спортивные снаряды — на полуголого парня. Так и прожигает горящими взглядами его мускулистую фигуру.
   Непонятно, недоумевал Родимцев, может быть, у телки — не изученные пока сексопатологами, извращения? Получает наслаждения от одного вида мужского тела? Вон как оглядывает его — от головы до ног.
   А ему-то что до сексуальных болезней Ольховой — пусть себе балдеет, от него не убудет.
   — Хочу малость порадовать тебя, — Вавочка сегодня одета в скромное светлокоричневое платьице. Ни золотых сережек, ни янтарных бус, ни колец. Прямо-таки гимназисточка, ещё не вкусившая отравленных прелестей жизни. — Грузин проинформировал — нашли щипачей, напавших на Ольгу Вадимовну. Соответственно, наказали. Одного сейчас поджаривают на сковороде в аду, другому, в виде профилактики, отрубили по два пальца на каждой руке, третьего по причине малости лет помиловали… Доволен?
   Вот тебе и доброта, и чуткость невинной банкирши! Самая настоящая людоедка, с садистскими наклоностями!
   — Спасибо… Кстати, хочу попросить у вас отгул, — официально, опасливо поглядывая на репинских бурлаков, обратился к хозяйке Николай. Николай. — Очень нужно.
   Девица помотала кудрявой головой, будто вытряхивала из неё далеко не безгрешные мыслишки. Недоумевающе поглядела на телохранителя.
   — Когда это ты, младенчик, перетрудился? — манерно приложила ко лбу наманикюренные пальчики. — Что-то не припомню.
   Пришлось напомнить забывчивой хозяйке ночные поездки в казино, на сборище лесбиянок и гомиков, на разные шоу. В том числе, в некий новорожденный женский клуб, в котором демонстрировались голые мужики. В мужской — с показом женской наготы. Для сравнения и оценки, как об»яснила экзальтированная девица.
   Напомнил осторожно, чтобы, не дай Бог, не обидеть легковозбудимую хозяйку. Обидится — вспыхнет бенгальским огнем — не сразу погаснет.
   — Гляди-ка, все запомнил… Может быть, записал? Впрочем, мне бояться нечего — твои проблемы… И как же ты собираешься использовать этот самый… отгул?
   Услышит о желании навестить матушку, немедленно запылает и навяжется в попутчицы. Упомяни о назначенной школьным приятелем встрече — такая же реакция. Хозяйка обожает о ком-то заботиться, с удовольствием слушает доброе о себе мнение окружающих. Неважно, кто они: прислуга, охранники, почтальоны. Еще больше любит всевозможные развлечения — встречи с друзьями, веселое застолье, всевозможные представления.
   Не говорить же о свидании с сотрудником ФСБ? Советов и инструкций — на полдня. Но дело не в советах — вдруг Вавочке придет в голову идея открыться отцу. Вот, дескать, какого интересного охранника-водителя себе прибомбила — с чекистами встречается на равных, обсуждают разные проблемы.
   Как воспримет Ольхов подобное известие? Не заподозрит ли предательство?
   Пришлось сказать полуправду. Дескать, заболел отцовский приятель — радикулит скрутил — попросил навестить, помочь отремонтировать легковушку. Расчет на то, что чистюля не захочет пачкать в машинном масле изнеженные ручки.
   Так и получилось.
   Девушка загрустила. Или сделала вид, что загрустила. Артистка, каких не найти в московских театрах!
   — Ну, ежели попросили, да ещё больной человек, поезжай. Только, избави Господи, не на общественном транспорте. Измучаешься. Бери «фордик», — и тихо добавила. — Быстрей возвратишься…
   Вот это подарочек, весело размышлял Родимцев, сидя за рулем черного красавца. Вместо того, чтобы толкаться в переполненных вагонах метро и автобусах, пошевеливай с показной ленцой баранкой, презрительно поглядывай на бесправных, утомленных пешеходов. А если к престижной иномарке добавить спрятанный под новенькой голубой ветровкой — очередным подарком заботливой Вавочки — «макарыч», вообще Бог. Или ближайший его апостол.
   Первый бросок — домой. Проверить сохранность жилища, заодно позвонить Антону. Звонок из особняка Ольхова исключается, с уличного автомата — тоже не в цвет. Авось квартирный телефон не прослушивается.
   Времени достаточно, поэтому Николай не торопился, аккуратно соблюдал правила дорожного движения, терпеливо выстаивал в многорядных пробках.
   Бояться нечего. Вавочка и её отец, если им верить, сняли угрозу расправы, но Родимцев все же иногда окидывал подозрительным взглядом соседние легковушки и тротуар. Не высунется ли смертельное жало автомата?
   Ничего особенного не происходило. Владельцы иномарок и родных машин беседовали со своими пассажирами, шутили, ругались, матерились и ухаживали. Женщины старательно поправляли макияж, отчаянно кокетничали с кавалерами или грызли мужей. На «фордик» и его водителя никто не обращал внимания.
   Во дворе Николай поставил машину на детскую прощадку, между «опелем» и «фольксвагеном». Не покидая её, снова огляделся.
   Обстановка вокруг родной, черт бы её прибрал, хрущебы не изменилась. Играют в футбол и в прятки неутомимые малолетки. Выгуливают собак престарелые пенсионеры. Азартно обмениваются свежими новостями, покачивая коляски с младенцами, мамаши. Судачат, провожая заинтересованными взглядами проходящих, старушки.
   Скукотище! И — полная безопасность.
   Запереть «фордик», поставить его под разрекламированную электроннуюю охрану — дело минуты. По водительски подбрасывая и ловя связку ключей, парень пошел к знакомому под»езду с разбитой дверью, упорно вцепившейся в одну единственную петлю. Будто утопающий в спасательный круг.
   — Коленька, милый, возвернулся! — ликующе прошамкала баба-Настя, известная во всем квартале сплетница. — Кудай-то ты пропал, мальчишечка, мы уже стали беспокоиться. А тут ещё — несчастье с твоей мамашенькой… Где был, родной?
   — В командировке.
   — Далече ли?
   Не отвечая, Родимцев ограничился многозначительным пожатием плечами. Дескать, коммерческая тайна за семью печатями, разглашать не имею права.
   Вошел в под»езд, поднялся на второй этаж. После освобождения из колонии он поставил металлическую дверь с глазком — вместе с матерью наскребли по сусекам нужные для этого деньги. Сейчас постаревшая темнокоричневая винилкожа заляпана грязью — малолетки постарались, глазок разбит — это уже поработали не пацаны, бери выше. Кому-то не понравилось разглядывание «гостей».
   В комнатах — устоявшийся запах какой-то плесени. На кухне — черная, обгоревшая кастрюля, в мойке и на столе разгуливают окончательно обнаглевшие тараканы. Короче — запустение. Николай настежь открыл защищенные решетками окна, передавил тараканов и присел к телефону.
   Неожиданно аппарат ожил. Принялся выдавать звуки, отдаленно напоминающие деревенский набат.
   Интересно, кому понадобилась одинокая женщина? Ведь звонивший не может не знать, что она одинока, что сын практически больше с ней не живет… Впрочем, вдруг Родимцеву отыскала школьная подруга, с которой они не виделись с детства.
   Подумав, Николай снял трубку. Ничего не отвечая, подержал возле уха, вслушиваясь в таинственное щелканье, шелест, бормотание. Абонент тоже помалкивал. Даже дыхание не прослушивается.
   — Слушаю вас? — не выдержал Родимцев. — Говорите!
   Несколько минут — молчание, потом — губки отбоя.
   Зря он так паникует, попытался успокоиться Николай, ошиблись номером либо развлекаются телефонные фанаты. Походил по комнате, бросая на тумбочку с аппаратом опасливые взгляды. Снова раздались призывные гудки и снова — с тем же результатом.
   Кажется, вариант с ошибкой либо баловством можно отбросить. Кого-то интересует: дома сын Ольги Вадимовны или его нет? Кого? Если отбросить укрощенных Ольховыми бандюг и сыскарей, останется единственный пастух — Бобик. Ради Бога, пусть резвится безгубый урод, пусть тешит прогнившую свою душу!
   Выждав свободный промежуток между двумя звонками, Родимцев поспешно набрал заученный наизусть номер. Визитную карточку фээсбэшника он, на всякий случай, сжег. Лишняя улика, могущая заинтересовать того же всевидящего Бобика.
   В трубке — всего один продолжительный гудок. Его оборвал женский голос.
   — Вас слушают?
   Надо же, обычный дерьмовый капитанишка, а обзавелся секретаршей! Небось, когда у Симки критические дни, пользует другую бабу, благо далеко ходить не нужно — под боком, за секретарским столом.
   — Мне господина Чередова.
   — Одну минуточку.
   Минуточки не понадобилось — Антон сразу же взял трубку. Услышав голос все ещё незавербованного перспективного агента, обрадованно что-то промычал. Среднее между радостной матерщиной и служебным удовлетворением.
   — Не представляйся — узнал, — торопливо предупредил он. — Шестнадцать часов устраивает?
   Николай прикинул: навестить больницу, узнать о состоянии матери, потом наведаться к Сансанычу. На все про все понадобится не больше трех часов. Даже с учетом непременных пробок на московских улицах.
   — Годится. Где?
   — Возле обоим нам знакомого пруда. Помнишь? Там тебе ещё бока малость помяли.
   Николай промолчал. Не любил вспомнинать о неприятных эпизодах своей бурной жизни. Тем более, если они связаны с поражением, с болезненным щипком и без того покрытого синяками самолюбия.
   — Буду, — буркнул он и в сердцах так брякнул трубкой о рычаги, что аппарат вздрогнул и жалобно забренчал. Остальную нецензурщину парень вывалил безадресно. Сука, подонок, чекист дерьмовый, импотент сраный!
   Ругань, как всегда, подействовала — стало полегче. Окончательно успокаиваясь, Николай бесцельно походил по комнатам. Потом принялся за работу. Наспех подмел и протер влажной тряпкой полы, перемыл грязную посуду, прибрал разбросанные повсюду вещи. Видимо, мать торопилась в магазин, не успела навести порядок. Обычно — чистюля, сына тоже приучила к порядку.
   Снова заработал примолкший было аппарат. Вдруг — Антон? Что-то изменилось в его планах — с назначенным местом встречи либо со временем. Но в трубке уже знакомое молчание.
   — Слушай внимательно, падла гнилая, — четко, отделяя слово от слова короткими паузами, продекламировал разгневанный хозяин квартиры. — Еще раз позвонишь — найду. Поганый язык засуну в задницу, чтобы зря не болтался. На автоответчике — твой номер.
   Угроза — детская, могут звонить из автомата. Абонент ответил серией коротких гудков. Испугался.
   Через час Николай переминался с ноги на ногу возле справочного окошечка больницы.
   — Родимцева, говоришь?
   Стандартная бабушка в очках с металлическими дужками, кокетливым седым валиком волос и неожиданно жирно накрашенными губами, что-то шепча, листала страницы исписанного журнала. Николай терпеливо ожидал.
   — Вот она, родимая! — удовлетворенно прошамкала она. — Не сомневайся, милый, учет у нас поставен, как надо… Кем доводишься больной?
   — Сын, — с готовностью ответил парень и неожиданно представился по всей форме. — Родимцев Николай Кузьмич… А что случилось?
   — Ты вон что, Николай Кузьмич, не особо переживай. Все мы — гости на Земле… Вчера преставилась твоя страдалица…
   — Как это преставилась? — не понял Николай. — Говорили же — средней тяжести.
   — Некоторые и малую тяжесть не выносят… На прошлой неделе поступил к нам парень — палец на ноге загнил. И что ты думаешь, через три дня отдал Богу душу…
   Не слушая словоохотливую бабку, огорошенный неожиданным несчастьем, Николай рванул по лестнице на четвертый этаж, в реанимацию. Попытавшихся задержать его хилых охранников, расшвырял, как котят. Да они не особенно старались — действовали больше для проформы.
   В реанимацию его не пустили. На пороге выросла белохалатная, средних лет женщина.
   — Что нужно?
   — Родимцева… Ольга Вадимовна…
   — А что Родимцева? Пошла на улучшение. К ней наведываются самые, что ни на есть, знаменитости. Вчера смотрел академик… На днях переведем в обычную палату. Потом перевезем в Центральную клиническую больницу…
   — Мне сказали…
   — Информаторша? — вид у парня говорит сам за себя — бледный, глаза — несчастные. Сестра все поняла и пренебрежительно отмахнулась. — Вечно напутает. Померла Родина… Хочешь посмотреть на мамашу?
   Николай безвольно наклонил голову. Да, хочу, очень хочу! На самом деле, полное отупение — реакция на слишком болезненный возбудитель. Сейчас завалиться на диван, выглотнуть пару стаканов так нелюбимой им мерзкой алкогольной отравы, отключиться от такой же мерзкой действительности.
   Минут пятнадцать он через стекло глядел на лежащую навзничь мать, на всхлипывающие возле кровати хитрые аппараты. Ни жалости, ни сочувствия. Будто в палате лежит не родной человек — незнакомая женщина. Рядом пристроилась медсестра. Ободряюще нашептывает: видишь, малость порозовела, дыхание вошло в норму, веки подрагивают.
   Ввалившись в машину, Родимцев в изнеможении выкурил несколько сигарет, немного пришел в себя. С матерью, похоже, — порядок. Оклемается. Сначала в рядовой больнице, позже, как пообещал Вавочке академик, в президентской клинике. Облагодетельствованные Ольховыми светила заберут её к себе, быстро поставят на ноги. Потом найти обмен, перебраться в другой район, подальше от нынешнего — бандитского. Тогда он сбежит из таинственного особняка, пойдет работать. Жизнь постепенно наладится.
   Николай знал — никуда от Ольховых он не уйдет, разменять хрущебу — несбыточные мечты, найти работу, не имея ни образования, ни профессии — мираж в пустыне. Но мечтать всегда приятно, мечты — нечто вроде наркоты.
   В час дня Родимцев, наконец, остановил запыхавший «фордик» возле в»езда на территорию кооперативных гаражей. Ничего не изменилось — все тот же запертый на заржавелый замок шлагбаум, изготовленный из водопроводной трубы, сторож-пенсионер, посасывающий на наспех сколоченной лавочке старомодную самокрутку.