— Наблюдение было успешным, Чиччо?
Прежде чем ответить, Гвиччардини потянулся и зевнул так, что чуть не вывихнул челюсть.
— Вполне. Франческо дежурил утром, я заступил в полдень, а он сменил меня часа два назад.
— Что делал Сен-Мало?
— Ничего интересного… Хотя нет! Утром он провел несколько минут в фехтовальном зале Палаццо Коммунале и вышел оттуда со следом удара на лице.
— Знаю, я тоже его видел. Через некоторое время после него выскочил Малатеста. Уж не знаю, что такого Сен-Мало ему наговорил, но вид у него был взбешенный. А что было потом?
— Он сразу пошел обедать в трактир Танаи де Нерли. Я сел неподалеку. Он съел окорок косули, паштет из дичи, заел фруктами, при этом выпил бутылку вина. Я тогда был не очень голоден и заказал только тарелку фегатини.
Макиавелли подавил нетерпение. С трудом сохраняя спокойствие, он продолжил задавать вопросы:
— Мне нет дела до ваших меню, Чиччо. Куда он пошел потом?
— Зашел к некоторым французским торговцам, вот их список.
Он протянул другу покрытый жирными пятнами листок, на котором были нацарапаны несколько фамилий. Макиавелли бегло на них взглянул и вернул ему список.
— Ничего интересного.
— Я так и знал, что ты это скажешь. Дальше еще менее увлекательно. Он вернулся к себе домой и больше не выходил. Франческо умирает там от скуки, следовало бы его сменить.
— Отлично, пойдем сейчас же.
Вскоре юноши оказались перед домом, где жил французский посол. Это было просторное здание, которое веком раньше построил торговец зерном, чье состояние поистрепала затянувшаяся война. Год назад кардинал Сен-Мало приобрел его за бесценок и приводил эту покупку как пример того, что ждет всех флорентийцев, только в больших размерах, если они отвергнут предложение его короля о заключении союза.
Веттори сидел, удобно расположившись в тени, и встретил их с явным облегчением.
— Ну наконец-то! Я никогда еще не был так рад вас видеть! Не могу больше сидеть здесь без дела. Никто не входил и не выходил.
— Можешь идти, я тебя сменю.
— Спасибо, Никколо, только совесть мне не позволит вернуться домой, в то время как ты останешься здесь и будешь томиться от скуки перед домом этого гнусного священника! Может, пропустим по глоточку у Терезы? А, Чиччо?
— Ты прав, мы должны быть заодно с другом. Идем в трактир!
— Проваливайте быстрее, пока ваши мерзкие шуточки не побудили меня заставить вас умолкнуть навеки. Ума не приложу, для чего нужна губка, которая заменяет вам мозги!
— Неисповедимы пути Господни, молодой человек! — изрек Гвиччардини, удаляясь.
Уже стемнело, когда кардинал Сен-Мало вышел из дома. Он шел широким шагом, как завоеватель, и легко находил дорогу в лабиринте улиц.
Не обращая внимания на безногого калеку, который протягивал ему плошку для милостыни, он направился к Оспедале делла Карита, прошел мимо баптистерия, а затем свернул к северной окраине города. Единственным значительным зданием в округе был доминиканский монастырь Сан-Марко.
Это святое место, ранее известное как земная обитель фра Анджелико, который совершенствовался в искусстве фрески, расписывая все кельи сценами из Библии, вот уже три года служило прибежищем для духовных исканий Савонаролы. Монах проводил здесь время в молитвах и изучении Священного Писания.
Для последователей Савонаролы суровость его монашеской жизни была свидетельством того, что он посвятил себя их городу совершенно бескорыстно и искренне. Для остальных она была лишь уловкой, чтобы скрыть неумеренность его политических притязаний.
Кардинал миновал церковь Санто-Спирито, затем, не замедляя шага, устремился в темный переулок. Последовав за ним, Макиавелли обнаружил, что Сен-Мало словно провалился сквозь землю. Макиавелли добежал до конца переулка, который выходил на широкую площадь, продуваемую ветром. Вдали прошли несколько женщин, обсуждая цены на хлеб и то, что бы они сделали с неумехами, которые управляют городом. Чуть подальше два священника закрывали на ночь ворота Сан-Марко.
Ничего не понимая, молодой человек повернул назад. Казалось, из переулка изгнали всех его обычных обитателей. Ни один звук не нарушал тишину ночи. Ни один пьяница не отсыпался, привалившись к двери. Похоже, даже крысы покинули бессчетные кучи мусора, усеявшие землю.
Он глубоко заблуждался, полагая, что Сен-Мало приведет его прямо к предателю. Кардинал не только обнаружил за собой слежку, но в придачу заманил в ловушку его самого.
Макиавелли еще не забыл ледяную грязь и привкус текущей по губам крови, когда несколько дней назад его оглушил великан. Прислушиваясь к каждому подозрительному шороху, он вглядывался в темноту, но ничего не видел.
Легкое прикосновение предупредило его о неминуемой опасности. Не раздумывая, он забился в ближайшее углубление и почувствовал, как что-то слегка коснулось его лица. В дверь, к которой он прижимался, с глухим стуком вонзился кинжал.
В десяти шагах от него, едва различимый в темноте, стоял один из убийц Корсоли. Светлые глаза карлика радостно блеснули, когда он узнал Макиавелли.
— Кажется, мы уже встречались, мой мальчик… Какое счастье увидеться снова! В тот раз, когда ты упал носом в грязь, мой господин велел пощадить тебя. На этот раз ты увидишь, как поступают с такими ищейками, как ты!
С рассчитанной неторопливостью охотника, который знает, что добыча не вырвется из ловушки, убийца приблизился, отрезая ему путь к спасению. Один и без оружия, Макиавелли не мог сопротивляться. Он резко развернулся и бросился к площади, надеясь найти там помощь. Но на паперти не было ни души.
Раздумывать было некогда. Если ему дорога жизнь, надо бежать. Он бросился к ближайшей улице. У него за спиной все громче раздавались шаги убийцы. Страх перед одинокой смертью заставил его забыть, что стиснутая нехваткой воздуха грудь пылает, как в огне. Ему удалось прибавить шагу и сохранить небольшой разрыв между собой и преследователем.
Улица резко свернула, и Макиавелли неожиданно оказался посреди людского моря. Тысячи мужчин и женщин всех возрастов шли, распевая гимн во славу Пресвятой Девы. Увлекаемый толпой, он даже не мог обернуться. Когда ему наконец удалось это сделать, он увидел, как карлик во всю прыть вынырнул из той улицы, откуда только что выбежал он сам.
Не сумев вовремя остановиться, карлик налетел на женщину лет сорока, и она от неожиданности уронила горящую свечу прямо на лицо убийцы. Обезумев от горячего воска, он выхватил из-под рубашки тонкий стилет и вонзил его в грудь женщины. Не в силах отказаться от наслаждения, которое доставляли ему недоумение и страдание, отражавшиеся на лицах его жертв, он замедлил шаг.
Сначала женщина не почувствовала боли. Несколько мгновений спустя она ощупала свою левую грудь и вытащила из нее странный металлический предмет. Из раны брызнула кровь, заливая стоящих вокруг людей.
Закричала какая-то девушка, с лица которой стекала кровь жертвы. Заглушенный сотнями голосов, славящих Господа, ее крик потонул во влажном воздухе.
Отчаянно рванувшись вперед, Макиавелли попытался протиснуться к началу процессии. Теперь от спасения его отделял только один ряд верующих. Перед ним четыре монаха несли на крытых носилках статую Богоматери. Шествие возглавлял Савонарола со свечой в руках.
У убийцы оставалось лишь несколько мгновений, чтобы нанести удар. Движущаяся толпа мешала ему точно различить цель. Он достал из-за пояса широкий кинжал и твердой рукой нанес удар, целясь в почки канцлер-секретаря. Лезвие глубоко вошло в тело.
Вдруг носилки накренились. Получив удар кинжалом в нижнюю часть спины, один из тех, кто их нес, упал на землю, корчась от боли. Остальные монахи попытались удержать статую, но она все-таки рухнула на землю.
Толпа содрогнулась. Оказавшийся ближе всех к карлику нотариус с сухим костлявым лицом указал на него пальцем:
— Это он, я видел! Он всадил ему в спину кинжал!
Со всех сторон раздались угрожающие крики, он же продолжал поносить убийцу:
— Я видел тебя, убийца! Ты за это заплатишь! Не теряя присутствия духа, карлик бросил на своего обвинителя надменный взгляд. Он словно только что вспомнил, что все еще держит в руках окровавленный кинжал. В мгновение ока, бросившись к нотариусу, он рассек ему сонную артерию. Не в силах зажать струю крови, несчастный со страшным хрипом испустил дыхание.
Радуясь, что заткнул рот доносчику, карлик без помех покинул процессию. Его добыча ускользнула, но он знал, что рано или поздно найдет ее и заставит дорого заплатить за сопротивление.
Во всяком случае, главное задание он выполнил. Его хозяин будет доволен.
— Можешь выходить, сын мой. Он ушел.
Савонароле удалось сохранить спокойствие, но выглядел он подавленным. Прежде чем встать, Макиавелли убедился, что убийца действительно исчез. Воспользовавшись всеобщим смятением, он недолго думая укрылся за перевернутыми носилками, молясь о том, чтобы убийце не пришло в голову проверить это жалкое убежище.
Несмотря на то что карлик исчез, напряжение не спадало. Сотни глаз уставились на секретаря, стараясь понять, виноват ли он в происшедшей трагедии.
Поколебавшись, Савонарола прошептал несколько слов на ухо Томмазо Валори. Его помощник сделал знак монахам поднять статую и снова поставить на носилки. Монахи быстро выполнили приказание, в то время как с площади уносили три тела.
Тогда Савонарола повернулся к толпе:
— В своем великом милосердии Господь посылает нам новое испытание. Лишь благодаря нашей вере сможем мы справиться с бедствиями, которые беспрестанно обрушиваются на нас! Снова и снова говорю вам, братья мои: возлюбите Спасителя нашего и молитесь Ему, ибо Он один может искоренить сорняки, поразившие наш город!
Он сделал короткую паузу, чтобы дать толпе хором прокричать «Аминь!», и продолжил:
— Два наших брата и сестра отправились в рай Отныне мы будем молиться за упокой их души.
В его голосе звучало что-то пророческое. Проникшись силой его слов, некоторые бросились на колени.
— Помянем умерших! И пусть святая Мария, мать нашего Господа, покажет нам путь к избавлению и вечному спасению! Поднимитесь, братья мои, и вместе прочтем молитву, которую все знают!
Под звуки «Ave Maria» процессия снова тронулась в путь. Отстав от своих сподвижников, доминиканец немного подождал, потом повернулся к Макиавелли.
— Не надо ли нам поговорить, сын мой? Мне кажется, мы многое могли бы сказать друг другу.
Валори встал между ними.
— Учитель, ваше место рядом с вашими соратниками.
— Хватит, Томмазо, я прекрасно знаю, где я должен находиться. Именно сейчас этот молодой человек, без сомнения, нуждается в духовном наставлении. Что до меня, то мне нужны объяснения. Я присоединюсь к процессии позже.
— Позволю себе настаивать. Все эти люди верят вашим речам, и вы должны их направлять. Нельзя позволить им думать, что вы отдаете предпочтение одному из них.
Черты лица монаха вдруг окаменели.
— Мое единственное предпочтение — это спасение Флоренции. Те, кто мне верит, должны принять тот извилистый путь, который мне нужно пройти, чтобы выполнить свою миссию.
Видя, что Валори опять хочет возразить, Савонарола жестом велел ему замолчать и сухо проговорил:
— Я присоединюсь к процессии позже, Томмазо. Если ты не в силах понять мои решения, воздержись от их истолкования. Теперь ступай к остальным.
Это был приказ, не терпящий возражений. С недовольной гримасой его помощник наконец ушел.
— Похоже, сегодня я приобрел не только друзей, — сказал Макиавелли.
— Валори упрям, как старый отшельник, но его вера искренняя. Не стоит обижаться на его изменчивое настроение. Он истово верит в успех нашего крестового похода, несомненно, еще больше, чем я. Но иногда бывает, что его порывы берут над ним верх.
Савонарола вздохнул, провожая взглядом своего помощника.
— Настали суровые времена. Наше движение неизменно растет, и каждое утро новые овцы прибиваются к стаду. Однако борьба становится все более непримиримой. И я не уверен, что мы сумеем защититься от своих врагов. Что наши молитвы против их клинков?
Макиавелли указал на лужи крови, обагрившие землю:
— Вот доказательство того, что щит веры беспомощен перед копьем убийц.
— Зачем продолжать битву? Посмотри, каков итог всех усилий: одному человеку удалось поколебать веру нескольких тысяч верных чад Церкви. К счастью, дождь вот-вот смоет следы его преступления. Завтра от них ничего не останется, и мы сможем продолжить борьбу, если будет угодно Господу.
На его лице лежала печать глубокой усталости. Молодой человек уже видел у доминиканца это выражение упадка духа, когда был невольным свидетелем его разговора с Малатестой. Ему хотелось спросить, что того связывает с наемником, но он не осмелился.
— Ты веришь в дьявола, сын мой?
— Не совсем, — после короткого замешательства ответил Макиавелли. — Я скорее думаю, что человек его выдумал, чтобы оправдать несовершенство мира.
Савонарола понимающе улыбнулся.
— Конечно, как же ученик Фичино может верить в какое-то высшее существо? Рано или поздно этот старый еретик закончит жизнь на костре! В твои годы я тоже думал, что найду в книгах ответы на свои вопросы. Однако ничего нет лучше жизненного опыта. Добро, зло, страдания, вера, смерть… Несомненно, сегодня ты познал больше, чем за все годы учения.
Макиавелли только кивнул в знак согласия. Он не мог отвести взгляд от неправильных черт монаха. Внезапно он понял причину странной притягательной силы, которую испытывали все, кто с ним сталкивался.
Кем бы ни был человек, к которому он обращался, доминиканец держался с ним, как с равным. Он был полностью открыт для других, не скрывая ни своих сомнений, ни возникающих у него вопросов. Он вовсе не старался спрятаться за догматами веры. Поэтому Римская церковь его так ненавидела.
Макиавелли ощутил внезапное спокойствие, словно слова монаха разом сняли тяжесть с его души. Тут же его охватила безмерная усталость, и он оперся о ближайшую стену, чтобы не упасть.
Савонарола дал ему перевести дух и снова начал задавать вопросы:
— Знаешь, почему я вступил в орден доминиканцев?
— Нет, отец мой.
— Veritas.Истина. Это девиз моего ордена. Я думал, что мое вступление в орден поможет мне понять тонкое и хитроумное устройство мира, но не ожидал, что прозрение окажется таким мучительным. Блаженны нищие духом!
Теперь над ними моросил мелкий дождь. Но ни один из них не попытался от него укрыться. Несомненно, они надеялись, что вода очистит их, как она очищала землю от следов крови, оставленных убийцей.
— Ты мне так и не сказал, почему тот человек во что бы то ни стало хотел тебя убить?
— Это не простая история. Я всерьез опасаюсь, что мой рассказ развеет остатки ваших иллюзий о человеке.
— А ты все-таки расскажи. Мне кажется, у меня обширный опыт в том, что касается человеческой низости.
Макиавелли вдруг почувствовал жгучее желание облегчить душу. Так близко столкнувшись со смертью, он осознал, что ему придется идти на риск. Если он будет бездействовать, убийца его найдет и на этот раз уже не промахнется. Только одно мешало ему полностью довериться монаху.
— В тот вечер, когда был убит ростовщик Корсоли, я видел, как вы говорили с ним на площади Синьории. О чем вы говорили?
Лицо Савонаролы смертельно побледнело. Монах, казалось, был искренне озадачен вопросом юноши.
— Ты, должно быть, ошибся, сын мой. Валори проводил меня в Сан-Марко сразу после окончания Совета.
Теперь настала очередь Макиавелли прийти в замешательство:
— Корсоли разговаривал с монахом. Я не мог разглядеть его лица, но он был одет в такую же сутану, как ваша. Я и подумал, что это вы.
— И из этого ты, конечно, заключил, что это я велел его убить… Не слишком ли ты поторопился? Я всю ночь провел в молитвах. Тебе это подтвердят более сорока свидетелей.
— Но если это были не вы, то кто же?
— Не знаю. Во всяком случае, не монах из Сан-Марко… Никто не покидал ночное бдение. Кто-то хотел, чтобы его приняли за меня.
— Но с какой целью?
— Чтобы меня подозревали в убийстве Кор-соли конечно! Как видно, их план удался, потому что есть по меньшей мере один свидетель, который может поклясться, что видел, как мы спорили всего за несколько минут до убийства.
Он говорил уверенно, и Макиавелли знал, что он не лжет. Мгновенно он принял решение:
— Вы действительно хотите знать, почему карлик охотится за мной?
Доминиканец утвердительно кивнул.
— Хорошо, следуйте за мной, но без ваших стражей. Я совсем не хочу, чтобы весь город знал, куда мы направляемся.
Савонарола подошел к монахам, которые наблюдали за улицей, и тихо сказал им несколько слов. Когда он знаком велел им удалиться, четверо служителей Господа скрепя сердце повиновались.
— Мы от них избавились.
— Прекрасно.
Ни слова не говоря, Макиавелли пошел вперед, показывая дорогу Савонароле. Через десять минут они пришли к дому Марсилио Фичино. Доминиканец узнал место и, казалось, не слишком удивился.
Им открыла Аннализа. Она на мгновение замерла, но быстро пришла в себя и повела их в библиотеку, где философ был погружен в чтение трудов Сенеки.
Удивившись не меньше племянницы, старик принял монаха так, как будто его присутствие здесь было совершенно естественным.
— Ваш приход — честь для нас, отец мой.
— Напротив, это я польщен встречей с таким ученым человеком.
— Полагаю, что вы здесь для того, чтобы побольше узнать обо всех этих убийствах. Что ты уже ему рассказал, Никколо?
— Ничего. Я предпочел предоставить вам свести воедино все нити.
Фичино указал Савонароле на кресло. Аннализа и Макиавелли уселись чуть позади.
— Для нас очень важно знать, на чьей вы стороне. Как мы поняли, вы что-то разыскиваете. Может, вы нам скажете, о чем идет речь?
Савонарола не ожидал столь прямого вопроса. На его лице читалось явное замешательство. Все взвесив, он предпочел быть искренним:
— Около двух месяцев назад один из людей Малатесты случайно услышал разговор Сен-Мало. Кардинал говорил, что мое враждебное отношение к Франции и Римской церкви сильно мешает его государю. Король считает, что я не даю Франции укорениться в Италии. И вот он поручил своему послу положить этому конец. Кардинал, в свою очередь, возложил эту задачу на своего собеседника, но человек Малатесты не смог его узнать. Он только слышал, как Сен-Мало называл его Princeps.
— Princeps…Государь?
— Не знаю, что означает это прозвище, но думаю, что выбор латыни не случаен.
— Но почему Малатеста вас предупредил? Вы ведь никогда не говорили, что поддерживаете Содерини, скорее наоборот.
— Содерини и Малатеста вовсе не желают видеть, как растет влияние французов в городе, поэтому они и решили мне помочь, несмотря на наши политические разногласия. Однако их действия поневоле ограничены тем, что приемлемо для наших сограждан, — иначе говоря, помощь должна быть скрытой и косвенной.
— А почему они не хотят поддержать вас официально? — спросила Аннализа.
— Содерини находится в затруднительном положении. На него нападают со всех сторон. Чтобы сохранить власть, он должен соблюдать нейтралитет. Если мои дела пойдут плохо, он всегда сможет заявить, что ему ничего не было известно. Ну вот, я все вам сказал. Теперь ваша очередь…
Приглушенным голосом, словно не желая, чтобы их кто-то услышал, старик поведал ему об их открытиях.
— Если я правильно понял, чтобы распутать этот клубок, вам осталось только найти эту блудницу?
— Именно к такому выводу мы и пришли. Если, конечно, она еще жива.
— Если бы она умерла, ваши противники не тратили бы столько сил, чтобы вас устранить. Они тоже ее ищут.
— Что нам делать, когда мы найдем Боккадоро? — спросил Макиавелли.
— Надо во что бы то ни стало узнать, кто этот изменник, подкупленный Сен-Мало, — ответил монах. — Нам необходимо также иметь неоспоримое доказательство того, что кардинал в этом замешан, иначе Содерини откажется нам помочь.
— Сколько, по-вашему, у нас времени, прежде чем за вами захлопнется ловушка?
— Не знаю, но действовать нужно быстро. Я чувствую, как сжимаются тиски. Речь идет о нескольких неделях, а то и днях. В Риме уже начали сжигать мои книги. Боюсь, что я разделю их участь. Мне безразлично, что ждет меня, но я не могу допустить, чтобы моя борьба угасла вместе с моей жизнью.
— Возможно, все не так плохо, как вам кажется, — возразила Аннализа. — Собор Санта-Мария дель Фьоре во время каждой проповеди полон вашими сторонниками. Они не допустят, чтобы ваши враги одержали победу.
— Флорентийцы — народ непостоянный, дочь моя. Не говоря уже об их досадной склонности всегда становиться на сторону победителя. Стоит мне только проявить слабость, как моих сторонников можно будет пересчитать по пальцам одной руки.
Савонарола грустно покачал головой и мрачно прошептал:
— У меня больше нет выбора, я вынужден вам довериться. И поэтому умоляю вас: найдите это доказательство и приведите его ко мне.
12
Прежде чем ответить, Гвиччардини потянулся и зевнул так, что чуть не вывихнул челюсть.
— Вполне. Франческо дежурил утром, я заступил в полдень, а он сменил меня часа два назад.
— Что делал Сен-Мало?
— Ничего интересного… Хотя нет! Утром он провел несколько минут в фехтовальном зале Палаццо Коммунале и вышел оттуда со следом удара на лице.
— Знаю, я тоже его видел. Через некоторое время после него выскочил Малатеста. Уж не знаю, что такого Сен-Мало ему наговорил, но вид у него был взбешенный. А что было потом?
— Он сразу пошел обедать в трактир Танаи де Нерли. Я сел неподалеку. Он съел окорок косули, паштет из дичи, заел фруктами, при этом выпил бутылку вина. Я тогда был не очень голоден и заказал только тарелку фегатини.
Макиавелли подавил нетерпение. С трудом сохраняя спокойствие, он продолжил задавать вопросы:
— Мне нет дела до ваших меню, Чиччо. Куда он пошел потом?
— Зашел к некоторым французским торговцам, вот их список.
Он протянул другу покрытый жирными пятнами листок, на котором были нацарапаны несколько фамилий. Макиавелли бегло на них взглянул и вернул ему список.
— Ничего интересного.
— Я так и знал, что ты это скажешь. Дальше еще менее увлекательно. Он вернулся к себе домой и больше не выходил. Франческо умирает там от скуки, следовало бы его сменить.
— Отлично, пойдем сейчас же.
Вскоре юноши оказались перед домом, где жил французский посол. Это было просторное здание, которое веком раньше построил торговец зерном, чье состояние поистрепала затянувшаяся война. Год назад кардинал Сен-Мало приобрел его за бесценок и приводил эту покупку как пример того, что ждет всех флорентийцев, только в больших размерах, если они отвергнут предложение его короля о заключении союза.
Веттори сидел, удобно расположившись в тени, и встретил их с явным облегчением.
— Ну наконец-то! Я никогда еще не был так рад вас видеть! Не могу больше сидеть здесь без дела. Никто не входил и не выходил.
— Можешь идти, я тебя сменю.
— Спасибо, Никколо, только совесть мне не позволит вернуться домой, в то время как ты останешься здесь и будешь томиться от скуки перед домом этого гнусного священника! Может, пропустим по глоточку у Терезы? А, Чиччо?
— Ты прав, мы должны быть заодно с другом. Идем в трактир!
— Проваливайте быстрее, пока ваши мерзкие шуточки не побудили меня заставить вас умолкнуть навеки. Ума не приложу, для чего нужна губка, которая заменяет вам мозги!
— Неисповедимы пути Господни, молодой человек! — изрек Гвиччардини, удаляясь.
Уже стемнело, когда кардинал Сен-Мало вышел из дома. Он шел широким шагом, как завоеватель, и легко находил дорогу в лабиринте улиц.
Не обращая внимания на безногого калеку, который протягивал ему плошку для милостыни, он направился к Оспедале делла Карита, прошел мимо баптистерия, а затем свернул к северной окраине города. Единственным значительным зданием в округе был доминиканский монастырь Сан-Марко.
Это святое место, ранее известное как земная обитель фра Анджелико, который совершенствовался в искусстве фрески, расписывая все кельи сценами из Библии, вот уже три года служило прибежищем для духовных исканий Савонаролы. Монах проводил здесь время в молитвах и изучении Священного Писания.
Для последователей Савонаролы суровость его монашеской жизни была свидетельством того, что он посвятил себя их городу совершенно бескорыстно и искренне. Для остальных она была лишь уловкой, чтобы скрыть неумеренность его политических притязаний.
Кардинал миновал церковь Санто-Спирито, затем, не замедляя шага, устремился в темный переулок. Последовав за ним, Макиавелли обнаружил, что Сен-Мало словно провалился сквозь землю. Макиавелли добежал до конца переулка, который выходил на широкую площадь, продуваемую ветром. Вдали прошли несколько женщин, обсуждая цены на хлеб и то, что бы они сделали с неумехами, которые управляют городом. Чуть подальше два священника закрывали на ночь ворота Сан-Марко.
Ничего не понимая, молодой человек повернул назад. Казалось, из переулка изгнали всех его обычных обитателей. Ни один звук не нарушал тишину ночи. Ни один пьяница не отсыпался, привалившись к двери. Похоже, даже крысы покинули бессчетные кучи мусора, усеявшие землю.
Он глубоко заблуждался, полагая, что Сен-Мало приведет его прямо к предателю. Кардинал не только обнаружил за собой слежку, но в придачу заманил в ловушку его самого.
Макиавелли еще не забыл ледяную грязь и привкус текущей по губам крови, когда несколько дней назад его оглушил великан. Прислушиваясь к каждому подозрительному шороху, он вглядывался в темноту, но ничего не видел.
Легкое прикосновение предупредило его о неминуемой опасности. Не раздумывая, он забился в ближайшее углубление и почувствовал, как что-то слегка коснулось его лица. В дверь, к которой он прижимался, с глухим стуком вонзился кинжал.
В десяти шагах от него, едва различимый в темноте, стоял один из убийц Корсоли. Светлые глаза карлика радостно блеснули, когда он узнал Макиавелли.
— Кажется, мы уже встречались, мой мальчик… Какое счастье увидеться снова! В тот раз, когда ты упал носом в грязь, мой господин велел пощадить тебя. На этот раз ты увидишь, как поступают с такими ищейками, как ты!
С рассчитанной неторопливостью охотника, который знает, что добыча не вырвется из ловушки, убийца приблизился, отрезая ему путь к спасению. Один и без оружия, Макиавелли не мог сопротивляться. Он резко развернулся и бросился к площади, надеясь найти там помощь. Но на паперти не было ни души.
Раздумывать было некогда. Если ему дорога жизнь, надо бежать. Он бросился к ближайшей улице. У него за спиной все громче раздавались шаги убийцы. Страх перед одинокой смертью заставил его забыть, что стиснутая нехваткой воздуха грудь пылает, как в огне. Ему удалось прибавить шагу и сохранить небольшой разрыв между собой и преследователем.
Улица резко свернула, и Макиавелли неожиданно оказался посреди людского моря. Тысячи мужчин и женщин всех возрастов шли, распевая гимн во славу Пресвятой Девы. Увлекаемый толпой, он даже не мог обернуться. Когда ему наконец удалось это сделать, он увидел, как карлик во всю прыть вынырнул из той улицы, откуда только что выбежал он сам.
Не сумев вовремя остановиться, карлик налетел на женщину лет сорока, и она от неожиданности уронила горящую свечу прямо на лицо убийцы. Обезумев от горячего воска, он выхватил из-под рубашки тонкий стилет и вонзил его в грудь женщины. Не в силах отказаться от наслаждения, которое доставляли ему недоумение и страдание, отражавшиеся на лицах его жертв, он замедлил шаг.
Сначала женщина не почувствовала боли. Несколько мгновений спустя она ощупала свою левую грудь и вытащила из нее странный металлический предмет. Из раны брызнула кровь, заливая стоящих вокруг людей.
Закричала какая-то девушка, с лица которой стекала кровь жертвы. Заглушенный сотнями голосов, славящих Господа, ее крик потонул во влажном воздухе.
Отчаянно рванувшись вперед, Макиавелли попытался протиснуться к началу процессии. Теперь от спасения его отделял только один ряд верующих. Перед ним четыре монаха несли на крытых носилках статую Богоматери. Шествие возглавлял Савонарола со свечой в руках.
У убийцы оставалось лишь несколько мгновений, чтобы нанести удар. Движущаяся толпа мешала ему точно различить цель. Он достал из-за пояса широкий кинжал и твердой рукой нанес удар, целясь в почки канцлер-секретаря. Лезвие глубоко вошло в тело.
Вдруг носилки накренились. Получив удар кинжалом в нижнюю часть спины, один из тех, кто их нес, упал на землю, корчась от боли. Остальные монахи попытались удержать статую, но она все-таки рухнула на землю.
Толпа содрогнулась. Оказавшийся ближе всех к карлику нотариус с сухим костлявым лицом указал на него пальцем:
— Это он, я видел! Он всадил ему в спину кинжал!
Со всех сторон раздались угрожающие крики, он же продолжал поносить убийцу:
— Я видел тебя, убийца! Ты за это заплатишь! Не теряя присутствия духа, карлик бросил на своего обвинителя надменный взгляд. Он словно только что вспомнил, что все еще держит в руках окровавленный кинжал. В мгновение ока, бросившись к нотариусу, он рассек ему сонную артерию. Не в силах зажать струю крови, несчастный со страшным хрипом испустил дыхание.
Радуясь, что заткнул рот доносчику, карлик без помех покинул процессию. Его добыча ускользнула, но он знал, что рано или поздно найдет ее и заставит дорого заплатить за сопротивление.
Во всяком случае, главное задание он выполнил. Его хозяин будет доволен.
— Можешь выходить, сын мой. Он ушел.
Савонароле удалось сохранить спокойствие, но выглядел он подавленным. Прежде чем встать, Макиавелли убедился, что убийца действительно исчез. Воспользовавшись всеобщим смятением, он недолго думая укрылся за перевернутыми носилками, молясь о том, чтобы убийце не пришло в голову проверить это жалкое убежище.
Несмотря на то что карлик исчез, напряжение не спадало. Сотни глаз уставились на секретаря, стараясь понять, виноват ли он в происшедшей трагедии.
Поколебавшись, Савонарола прошептал несколько слов на ухо Томмазо Валори. Его помощник сделал знак монахам поднять статую и снова поставить на носилки. Монахи быстро выполнили приказание, в то время как с площади уносили три тела.
Тогда Савонарола повернулся к толпе:
— В своем великом милосердии Господь посылает нам новое испытание. Лишь благодаря нашей вере сможем мы справиться с бедствиями, которые беспрестанно обрушиваются на нас! Снова и снова говорю вам, братья мои: возлюбите Спасителя нашего и молитесь Ему, ибо Он один может искоренить сорняки, поразившие наш город!
Он сделал короткую паузу, чтобы дать толпе хором прокричать «Аминь!», и продолжил:
— Два наших брата и сестра отправились в рай Отныне мы будем молиться за упокой их души.
В его голосе звучало что-то пророческое. Проникшись силой его слов, некоторые бросились на колени.
— Помянем умерших! И пусть святая Мария, мать нашего Господа, покажет нам путь к избавлению и вечному спасению! Поднимитесь, братья мои, и вместе прочтем молитву, которую все знают!
Под звуки «Ave Maria» процессия снова тронулась в путь. Отстав от своих сподвижников, доминиканец немного подождал, потом повернулся к Макиавелли.
— Не надо ли нам поговорить, сын мой? Мне кажется, мы многое могли бы сказать друг другу.
Валори встал между ними.
— Учитель, ваше место рядом с вашими соратниками.
— Хватит, Томмазо, я прекрасно знаю, где я должен находиться. Именно сейчас этот молодой человек, без сомнения, нуждается в духовном наставлении. Что до меня, то мне нужны объяснения. Я присоединюсь к процессии позже.
— Позволю себе настаивать. Все эти люди верят вашим речам, и вы должны их направлять. Нельзя позволить им думать, что вы отдаете предпочтение одному из них.
Черты лица монаха вдруг окаменели.
— Мое единственное предпочтение — это спасение Флоренции. Те, кто мне верит, должны принять тот извилистый путь, который мне нужно пройти, чтобы выполнить свою миссию.
Видя, что Валори опять хочет возразить, Савонарола жестом велел ему замолчать и сухо проговорил:
— Я присоединюсь к процессии позже, Томмазо. Если ты не в силах понять мои решения, воздержись от их истолкования. Теперь ступай к остальным.
Это был приказ, не терпящий возражений. С недовольной гримасой его помощник наконец ушел.
— Похоже, сегодня я приобрел не только друзей, — сказал Макиавелли.
— Валори упрям, как старый отшельник, но его вера искренняя. Не стоит обижаться на его изменчивое настроение. Он истово верит в успех нашего крестового похода, несомненно, еще больше, чем я. Но иногда бывает, что его порывы берут над ним верх.
Савонарола вздохнул, провожая взглядом своего помощника.
— Настали суровые времена. Наше движение неизменно растет, и каждое утро новые овцы прибиваются к стаду. Однако борьба становится все более непримиримой. И я не уверен, что мы сумеем защититься от своих врагов. Что наши молитвы против их клинков?
Макиавелли указал на лужи крови, обагрившие землю:
— Вот доказательство того, что щит веры беспомощен перед копьем убийц.
— Зачем продолжать битву? Посмотри, каков итог всех усилий: одному человеку удалось поколебать веру нескольких тысяч верных чад Церкви. К счастью, дождь вот-вот смоет следы его преступления. Завтра от них ничего не останется, и мы сможем продолжить борьбу, если будет угодно Господу.
На его лице лежала печать глубокой усталости. Молодой человек уже видел у доминиканца это выражение упадка духа, когда был невольным свидетелем его разговора с Малатестой. Ему хотелось спросить, что того связывает с наемником, но он не осмелился.
— Ты веришь в дьявола, сын мой?
— Не совсем, — после короткого замешательства ответил Макиавелли. — Я скорее думаю, что человек его выдумал, чтобы оправдать несовершенство мира.
Савонарола понимающе улыбнулся.
— Конечно, как же ученик Фичино может верить в какое-то высшее существо? Рано или поздно этот старый еретик закончит жизнь на костре! В твои годы я тоже думал, что найду в книгах ответы на свои вопросы. Однако ничего нет лучше жизненного опыта. Добро, зло, страдания, вера, смерть… Несомненно, сегодня ты познал больше, чем за все годы учения.
Макиавелли только кивнул в знак согласия. Он не мог отвести взгляд от неправильных черт монаха. Внезапно он понял причину странной притягательной силы, которую испытывали все, кто с ним сталкивался.
Кем бы ни был человек, к которому он обращался, доминиканец держался с ним, как с равным. Он был полностью открыт для других, не скрывая ни своих сомнений, ни возникающих у него вопросов. Он вовсе не старался спрятаться за догматами веры. Поэтому Римская церковь его так ненавидела.
Макиавелли ощутил внезапное спокойствие, словно слова монаха разом сняли тяжесть с его души. Тут же его охватила безмерная усталость, и он оперся о ближайшую стену, чтобы не упасть.
Савонарола дал ему перевести дух и снова начал задавать вопросы:
— Знаешь, почему я вступил в орден доминиканцев?
— Нет, отец мой.
— Veritas.Истина. Это девиз моего ордена. Я думал, что мое вступление в орден поможет мне понять тонкое и хитроумное устройство мира, но не ожидал, что прозрение окажется таким мучительным. Блаженны нищие духом!
Теперь над ними моросил мелкий дождь. Но ни один из них не попытался от него укрыться. Несомненно, они надеялись, что вода очистит их, как она очищала землю от следов крови, оставленных убийцей.
— Ты мне так и не сказал, почему тот человек во что бы то ни стало хотел тебя убить?
— Это не простая история. Я всерьез опасаюсь, что мой рассказ развеет остатки ваших иллюзий о человеке.
— А ты все-таки расскажи. Мне кажется, у меня обширный опыт в том, что касается человеческой низости.
Макиавелли вдруг почувствовал жгучее желание облегчить душу. Так близко столкнувшись со смертью, он осознал, что ему придется идти на риск. Если он будет бездействовать, убийца его найдет и на этот раз уже не промахнется. Только одно мешало ему полностью довериться монаху.
— В тот вечер, когда был убит ростовщик Корсоли, я видел, как вы говорили с ним на площади Синьории. О чем вы говорили?
Лицо Савонаролы смертельно побледнело. Монах, казалось, был искренне озадачен вопросом юноши.
— Ты, должно быть, ошибся, сын мой. Валори проводил меня в Сан-Марко сразу после окончания Совета.
Теперь настала очередь Макиавелли прийти в замешательство:
— Корсоли разговаривал с монахом. Я не мог разглядеть его лица, но он был одет в такую же сутану, как ваша. Я и подумал, что это вы.
— И из этого ты, конечно, заключил, что это я велел его убить… Не слишком ли ты поторопился? Я всю ночь провел в молитвах. Тебе это подтвердят более сорока свидетелей.
— Но если это были не вы, то кто же?
— Не знаю. Во всяком случае, не монах из Сан-Марко… Никто не покидал ночное бдение. Кто-то хотел, чтобы его приняли за меня.
— Но с какой целью?
— Чтобы меня подозревали в убийстве Кор-соли конечно! Как видно, их план удался, потому что есть по меньшей мере один свидетель, который может поклясться, что видел, как мы спорили всего за несколько минут до убийства.
Он говорил уверенно, и Макиавелли знал, что он не лжет. Мгновенно он принял решение:
— Вы действительно хотите знать, почему карлик охотится за мной?
Доминиканец утвердительно кивнул.
— Хорошо, следуйте за мной, но без ваших стражей. Я совсем не хочу, чтобы весь город знал, куда мы направляемся.
Савонарола подошел к монахам, которые наблюдали за улицей, и тихо сказал им несколько слов. Когда он знаком велел им удалиться, четверо служителей Господа скрепя сердце повиновались.
— Мы от них избавились.
— Прекрасно.
Ни слова не говоря, Макиавелли пошел вперед, показывая дорогу Савонароле. Через десять минут они пришли к дому Марсилио Фичино. Доминиканец узнал место и, казалось, не слишком удивился.
Им открыла Аннализа. Она на мгновение замерла, но быстро пришла в себя и повела их в библиотеку, где философ был погружен в чтение трудов Сенеки.
Удивившись не меньше племянницы, старик принял монаха так, как будто его присутствие здесь было совершенно естественным.
— Ваш приход — честь для нас, отец мой.
— Напротив, это я польщен встречей с таким ученым человеком.
— Полагаю, что вы здесь для того, чтобы побольше узнать обо всех этих убийствах. Что ты уже ему рассказал, Никколо?
— Ничего. Я предпочел предоставить вам свести воедино все нити.
Фичино указал Савонароле на кресло. Аннализа и Макиавелли уселись чуть позади.
— Для нас очень важно знать, на чьей вы стороне. Как мы поняли, вы что-то разыскиваете. Может, вы нам скажете, о чем идет речь?
Савонарола не ожидал столь прямого вопроса. На его лице читалось явное замешательство. Все взвесив, он предпочел быть искренним:
— Около двух месяцев назад один из людей Малатесты случайно услышал разговор Сен-Мало. Кардинал говорил, что мое враждебное отношение к Франции и Римской церкви сильно мешает его государю. Король считает, что я не даю Франции укорениться в Италии. И вот он поручил своему послу положить этому конец. Кардинал, в свою очередь, возложил эту задачу на своего собеседника, но человек Малатесты не смог его узнать. Он только слышал, как Сен-Мало называл его Princeps.
— Princeps…Государь?
— Не знаю, что означает это прозвище, но думаю, что выбор латыни не случаен.
— Но почему Малатеста вас предупредил? Вы ведь никогда не говорили, что поддерживаете Содерини, скорее наоборот.
— Содерини и Малатеста вовсе не желают видеть, как растет влияние французов в городе, поэтому они и решили мне помочь, несмотря на наши политические разногласия. Однако их действия поневоле ограничены тем, что приемлемо для наших сограждан, — иначе говоря, помощь должна быть скрытой и косвенной.
— А почему они не хотят поддержать вас официально? — спросила Аннализа.
— Содерини находится в затруднительном положении. На него нападают со всех сторон. Чтобы сохранить власть, он должен соблюдать нейтралитет. Если мои дела пойдут плохо, он всегда сможет заявить, что ему ничего не было известно. Ну вот, я все вам сказал. Теперь ваша очередь…
Приглушенным голосом, словно не желая, чтобы их кто-то услышал, старик поведал ему об их открытиях.
— Если я правильно понял, чтобы распутать этот клубок, вам осталось только найти эту блудницу?
— Именно к такому выводу мы и пришли. Если, конечно, она еще жива.
— Если бы она умерла, ваши противники не тратили бы столько сил, чтобы вас устранить. Они тоже ее ищут.
— Что нам делать, когда мы найдем Боккадоро? — спросил Макиавелли.
— Надо во что бы то ни стало узнать, кто этот изменник, подкупленный Сен-Мало, — ответил монах. — Нам необходимо также иметь неоспоримое доказательство того, что кардинал в этом замешан, иначе Содерини откажется нам помочь.
— Сколько, по-вашему, у нас времени, прежде чем за вами захлопнется ловушка?
— Не знаю, но действовать нужно быстро. Я чувствую, как сжимаются тиски. Речь идет о нескольких неделях, а то и днях. В Риме уже начали сжигать мои книги. Боюсь, что я разделю их участь. Мне безразлично, что ждет меня, но я не могу допустить, чтобы моя борьба угасла вместе с моей жизнью.
— Возможно, все не так плохо, как вам кажется, — возразила Аннализа. — Собор Санта-Мария дель Фьоре во время каждой проповеди полон вашими сторонниками. Они не допустят, чтобы ваши враги одержали победу.
— Флорентийцы — народ непостоянный, дочь моя. Не говоря уже об их досадной склонности всегда становиться на сторону победителя. Стоит мне только проявить слабость, как моих сторонников можно будет пересчитать по пальцам одной руки.
Савонарола грустно покачал головой и мрачно прошептал:
— У меня больше нет выбора, я вынужден вам довериться. И поэтому умоляю вас: найдите это доказательство и приведите его ко мне.
12
Заалтарный образ кисти Таддео Гадди был сокровищем церкви Санта-Кроче. Написанный более ста пятидесяти лет назад, он никогда не покидал алтаря капеллы семейства Барончелли. Внизу центральной части образа, изображающей Богоматерь на престоле, Гадди в присущей ему простой и сильной манере написал мученичество святой Лючии.
Блаженная была причислена к лику святых благодаря дурному вкусу своих родителей. Они пообещали отдать ее в жены одному из самых безобразных мужчин в Сиракузах. Предпочитая скорее посвятить свою жизнь бедным, чем этому уроду, молодая женщина его отвергла и, чтобы доказать свою решимость, выколола себе оба глаза.
За столь открытое неповиновение родительской воле ее протащили по всему городу, привязав к четырем быкам, а затем сожгли заживо. Но крепко скроенная святая уцелела в огне. Выбившись из сил, палач ударом пики проткнул ей горло. И только тогда Лючия отдала Богу душу.
Капеллан церкви Санта-Кроче отец Якопо Карруччи влюбился в эту картину с первого взгляда, как только увидел ее в полумраке капеллы. Картина стала его единственной слабостью. Во всем остальном его жизнь текла в полном согласии с заповедями католической веры: он был умерен в еде и питье, ежедневно посещал больных и раздавал бедным основную часть пожертвований своих прихожан. Он ни разу не уклонился от ежемесячного посещения городского лепрозория и довел свою нравственную чистоту до того, что лишний раз читал «Отче наш», когда кто-нибудь из мальчиков-певчих ругался в его присутствии.
Однако, оказавшись перед образом, он забывал о своих устоях и без всяких угрызений совести предавался вожделению.
Каждый день после вечернего богослужения, когда все верующие уходили, он закрывал на ключ тяжелые двери церкви и устремлялся в алтарную абсиду бокового нефа. Там он преклонял колени на скамеечку для молитв, расположенную прямо перед алтарем, скороговоркой читал одну или две молитвы и в течение долгих часов созерцал свое сокровище.
Налюбовавшись вдоволь каждой деталью, он бережно закрывал боковые створки. На следующий день перед первой службой он проделывал все то же самое в обратном порядке. Только после этого начинался его день.
Но как раз в то утро он начался как нельзя хуже.
Войдя в маленькую капеллу, капеллан увидел, что створки распахнуты. Не может быть, чтобы он забыл закрыть их накануне вечером. Ни разу за все девятнадцать лет, что он служил капелланом церкви Санта-Кроче, он не совершал такой оплошности.
Ему показалось, что краски пределлы [10]были не такими, как обычно. Они словно выцвели и потускнели. Он с трудом различал фигуры, как будто взор его затуманился. Теперь дивный образ был похож на одну из тех пыльных картин, которые часто можно видеть на стенах деревенских церквушек.
Когда он дотронулся до странного налета, от его руки на дереве остался светлый след. Отец Карруччи вытер о сутану нечто липкое, покрывавшее его пальцы, и опустил глаза. Широкий красноватый потек начинался именно там, где он стоял, и окружал алтарь. Он зашел за мраморную плиту и остолбенел.
На полу он увидел обнаженное женское тело. Женщина лежала на животе, скрючившись в луже крови. Собрав все силы, священник осторожно перевернул ее и тут же пожалел об этом. Перед ним лежала совсем юная девушка, почти девочка. У нее было перерезано горло, и по всему телу виднелись следы ударов и порезов. На животе и бедрах были выдраны куски мяса, повсюду свисали клочья обугленной кожи, а в темных дырах на месте грудей просвечивали ребра.
Лицо искажала жуткая гримаса страдания. Все, что прежде делало ее красивой, было вырвано. У нее больше не было ни глаз, ни носа.
Отец Карруччи с трудом подавил вопль. Вне себя от ужаса, он перекрестился негнущейся рукой и со всех ног бросился вон из капеллы, сбивая все на своем пути.
Известие о том, что был найден еще один труп, мгновенно разлетелось по городу. Меньше чем за час сотни людей столпились у церкви Санта-Кроче. Десяток солдат стояли на страже у дверей, не давая никому войти.
Пьеро Содерини прибыл к десяти часам с таким чувством, словно изо дня в день он переживает одну и ту же жуткую сцену. Толпа, состоявшая главным образом из последователей Савонаролы, встретила его враждебным ропотом. Не обращая внимания на выкрики, гонфалоньер быстро прошел внутрь церкви и направился прямо к капелле, где уже работал Корбинелли.
Блаженная была причислена к лику святых благодаря дурному вкусу своих родителей. Они пообещали отдать ее в жены одному из самых безобразных мужчин в Сиракузах. Предпочитая скорее посвятить свою жизнь бедным, чем этому уроду, молодая женщина его отвергла и, чтобы доказать свою решимость, выколола себе оба глаза.
За столь открытое неповиновение родительской воле ее протащили по всему городу, привязав к четырем быкам, а затем сожгли заживо. Но крепко скроенная святая уцелела в огне. Выбившись из сил, палач ударом пики проткнул ей горло. И только тогда Лючия отдала Богу душу.
Капеллан церкви Санта-Кроче отец Якопо Карруччи влюбился в эту картину с первого взгляда, как только увидел ее в полумраке капеллы. Картина стала его единственной слабостью. Во всем остальном его жизнь текла в полном согласии с заповедями католической веры: он был умерен в еде и питье, ежедневно посещал больных и раздавал бедным основную часть пожертвований своих прихожан. Он ни разу не уклонился от ежемесячного посещения городского лепрозория и довел свою нравственную чистоту до того, что лишний раз читал «Отче наш», когда кто-нибудь из мальчиков-певчих ругался в его присутствии.
Однако, оказавшись перед образом, он забывал о своих устоях и без всяких угрызений совести предавался вожделению.
Каждый день после вечернего богослужения, когда все верующие уходили, он закрывал на ключ тяжелые двери церкви и устремлялся в алтарную абсиду бокового нефа. Там он преклонял колени на скамеечку для молитв, расположенную прямо перед алтарем, скороговоркой читал одну или две молитвы и в течение долгих часов созерцал свое сокровище.
Налюбовавшись вдоволь каждой деталью, он бережно закрывал боковые створки. На следующий день перед первой службой он проделывал все то же самое в обратном порядке. Только после этого начинался его день.
Но как раз в то утро он начался как нельзя хуже.
Войдя в маленькую капеллу, капеллан увидел, что створки распахнуты. Не может быть, чтобы он забыл закрыть их накануне вечером. Ни разу за все девятнадцать лет, что он служил капелланом церкви Санта-Кроче, он не совершал такой оплошности.
Ему показалось, что краски пределлы [10]были не такими, как обычно. Они словно выцвели и потускнели. Он с трудом различал фигуры, как будто взор его затуманился. Теперь дивный образ был похож на одну из тех пыльных картин, которые часто можно видеть на стенах деревенских церквушек.
Когда он дотронулся до странного налета, от его руки на дереве остался светлый след. Отец Карруччи вытер о сутану нечто липкое, покрывавшее его пальцы, и опустил глаза. Широкий красноватый потек начинался именно там, где он стоял, и окружал алтарь. Он зашел за мраморную плиту и остолбенел.
На полу он увидел обнаженное женское тело. Женщина лежала на животе, скрючившись в луже крови. Собрав все силы, священник осторожно перевернул ее и тут же пожалел об этом. Перед ним лежала совсем юная девушка, почти девочка. У нее было перерезано горло, и по всему телу виднелись следы ударов и порезов. На животе и бедрах были выдраны куски мяса, повсюду свисали клочья обугленной кожи, а в темных дырах на месте грудей просвечивали ребра.
Лицо искажала жуткая гримаса страдания. Все, что прежде делало ее красивой, было вырвано. У нее больше не было ни глаз, ни носа.
Отец Карруччи с трудом подавил вопль. Вне себя от ужаса, он перекрестился негнущейся рукой и со всех ног бросился вон из капеллы, сбивая все на своем пути.
Известие о том, что был найден еще один труп, мгновенно разлетелось по городу. Меньше чем за час сотни людей столпились у церкви Санта-Кроче. Десяток солдат стояли на страже у дверей, не давая никому войти.
Пьеро Содерини прибыл к десяти часам с таким чувством, словно изо дня в день он переживает одну и ту же жуткую сцену. Толпа, состоявшая главным образом из последователей Савонаролы, встретила его враждебным ропотом. Не обращая внимания на выкрики, гонфалоньер быстро прошел внутрь церкви и направился прямо к капелле, где уже работал Корбинелли.