Страница:
морали основы в природе человека и во всеобщем разуме и, даже выводя правила поведения из врожденного человеку стремления к счастью, умела все-таки самое счастье определять так, что оно не было похоже на чисто животное удовлетворение физических потребностей низшего порядка. По учению стоиков, самому возвышенному, до какого только додумался древний человек, истинное блаженство сообщается добродетелью, т. е. жизнью, сообразной с разумной природой души. В эту философию все более и более проникают и все более и более в ней укрепляются симпатические чувства к человеку, и сам стоицизм в этом отношении совершил большой прогресс сравнительно с собственным основным принципом, с тою идеею, из которой исходила вся школа. Вначале эта была доктрина какого-то спокойного безразличия, философского бесстрастия, которая порицала всякий аффект, нарушающий внутренний мир человека, равновесие его души. Мудрец, по первоначальному учению стоиков, не должен давать власти над собою состраданию; он не должен знать и чувства прощения. Зло, господствующее в мире, стоики и не думали побеждать: они учили только, что для себя лично его можно сделать нечувствительным, возвышаясь над ним бесстрастием своего духа, и только. У позднейших стоиков римской эпохи, у Сенеки, у Марка Аврелия, у Эпиктета, эта моральная доктрина уже отрешается от своей безразличной исключительности, и стоицизм делается проповедью сострадания, любви к ближнему, братства и одинакового достоинства всех людей. "Природа, - говорит Сенека, - сделала нас всех родными... Она внушила нам взаимную любовь... Нужно жить для других, если ты хочешь жить для себя... Природа вложила в сердце человека любовь к себе подобным, она приказывает нам быть им полезными, будут ли они свободные или рабы, благородные или вольноотпущенники. Везде, где есть человек, есть место для благодеяния... Есть ли кто любящее человека? Люди рождены для взаимной помощи; они стремятся к соединению, хотят быть полезными; они помогают даже незнакомым; они готовы жертвовать собою ради других". У Сенеки остается еще кое-что из того бесстрастия,
которое было идеалом ранних стоиков: "мудрец, - говорит он, напр.,- отрет слезы других, но не примешает к ним своих... Он не будет сострадательным, но он будет помогать другим". Но зато он порицает ненависть и мстительность, как недостойные мудреца. У Эпиктета мы находим уже такие места: "Это - разбойник, не должен ли он погибнуть? Скажи лучше, что этот человек находится в заблуждении, что он слеп; разве следует предавать смерти слепца или глухого?.. Один пират потерпел кораблекрушение, и некто дал ему одеяние, принял его к себе и снабдил всем необходимым. Когда его стали бранить за то, что он оказал благодеяние разбойнику, он отвечал: я исполнил свой долг не по отношению к этому человеку, а по отношению к человечеству... Ты гражданин мира, ты часть вселенной. Но какова главная обязанность гражданина? Это - не руководиться исключительно своей пользой, как будто бы он был отделен от общего союза, но действовать, как рука или нога, которые - если бы могли рассуждать и понимать устройство природы - направляли бы свои движения и свои стремления сообразно с потребностям всего тела". "Душа моя, - восклицает император Марк Аврелий, испытаешь ли ты, наконец, блаженство любить людей и им благодетельствовать?.. Люби людей, с которыми тебе суждено жить, и люби их истинною любовью... Чего тебе еще нужно, когда ты делаешь добро людям? Разве тебе недостаточно того, что ты сделал нечто, соответствующее твоей природе, и ты хочешь еще награды? Это все равно, если бы глаз потребовал платы за то, что смотрит, и ноги за то, что ходят... Я член одного великого тела, которое составляют все разумные существа... Такой-то меня презирает, это его дело. Что касается до меня, то я буду остерегаться делать и говорить что-либо достойное презрения. Другой меня ненавидит, и это его дело. Я кроток и хорошо ко всем расположен..." Те же стоики провозглашали, что отечество человека - вся вселенная, что и рабы имеют те же нравственные достоинства, какие вообще заключаются в человеческой природе, что все люди братья, что любовь к ближнему есть главный закон, связывающий всех людей в одно великое отечество и т. д.,
т. е. проповедовали принципы, диаметрально противоположные тем. которые лежали в основе морали грека и римлянина в начале их исторической жизни. Насколько эти принципы проникали в жизнь, это другой вопрос, но что они могли зародиться только в обществе, достигшем известной степени нравственного развития, это едва ли подлежит сомнению.
Теперь, наконец, прогресс социальный. Война есть одно из самых антисоциальных явлений. Греки и римляне начали с войны; войной Рим завоевал древний мир; война прославлялась старыми поэтами. Объединение "вселенной" Римскою империею водворило мир, по крайней мере, внутри этой империи, направило общество к более мирной деятельности и заставило тогдашних поэтов прославлять именно это умиротворение вселенной. Позднейшие войны империи имели целью не столько расширение пределов империи, сколько защиту ее границ. В начале античной истории мы замечаем, далее, доведенный до крайности партикуляризм: отдельные гражданские общины вечно враждуют между собою, и если среди них образуются союзы, то обыкновенно самая сильная пользуется союзом лишь для того, чтобы владычествовать над остальными: это - господство города над городом, граждан над побежденными, как антисоциальный результат изначального в Греции и Италии обособления отдельных общин, не считающих себя связанными между собою какими-либо узами. Но среди этого хаотического быта замечается и отчасти осуществляется стремление к единению на началах равноправности: греческие города в эпоху македонского владычества создали Ахейский союз уже на началах равноправности; замкнутый сначала сам в себе, Рим распространил права своих граждан на все свободное население империи. Внутри самих гражданских общин сначала господствует антисоциальный принцип крайнего неравенства; эвпатриды и патриции являются едиными господами и распорядителями общин, демос. плебеи либо совсем исключены из пользования политическими правами, либо играют самую последнюю роль. Разве нельзя причислить к прогрессивным явлениям падение
этого неравенства, когда, напр., в Афинах установилась демократия, или когда в Риме были уравнены права патрициев и плебеев? Правда, античный мир пал, не уничтожив рабства, но и тут законодательство империи, взявшее раба под свою защиту, было прогрессом в сравнении с более ранним правом, оставлявшим раба в полной зависимости от господина. Социальный принцип есть принцип солидарности, и понятное дело, что эта солидарность имела к концу античного мира гораздо большую сферу действия, чем в начале его истории: все жители обширной империи в качестве граждан единого государства были теперь так же политически солидарны между собой, как прежде могли быть солидарны только граждане одного города; между отдельными общественными классами было более солидарности, когда их права были уравнены, нежели тогда, когда сословия чуть не были готовы превратиться в касты наподобие тех, какие существовали в Индии. Правда, Римская империя не осуществила принципа солидарности вполне, но, спрашивается, осуществило ли его во всем его объеме хотя бы одно из новых государств Европы? Не является ли осуществление этого принципа и теперь еще далеким идеалом будущего в мечтах лишь передовых людей нашего времени? Нужно брать вещи относительно, и, смотря на дело с этой точки зрения, мы обнаружим и в античном мире прогресс социальный. Одна история римского права есть история прогрессивного, постоянного движения вперед к разумному и общечеловеческому. Старые сакральные воззрения с течением времени уступали место философским, так как первые римские юристы стояли в связи с жречеством, последние находились под влиянием стоиков. Старое, исключительно римское, строгое и буквальное право (jus strictum) стало вытесняться постепенно правом, основанным не на букве закона, а на справедливости (jus aequum), применяясь не к данному только месту, а к потребностям всякого народа (jus gentium). В политике родовая связь первоначальных общин, выражавшаяся в слове patria, заменилась более широкою связью общности интересов, что выразилось в названии государства общественным делом (res publica, to
koivov). Свободные учреждения Греции и Рима также воспитывали общественный дух граждан, и уже Аристотель объявил, что "государство не что иное, как союз равных между собою существ, ищущих заодно благополучного и удобного существования". Это уже не восточная деспотия, но это и не первоначальная античная община.
Совершив известного рода прогресс, античный мир пал. На развалинах Западной Римской империи основались новые народы, начавшие новую жизнь. Восточная, или Византийская империя с центром в Константинополе продолжала еще существовать после того около тысячи лет, но в некоторых отношениях это было какое-то существование забытой смертью дряхлости. Падение античного мира давно уже сделалось предметом историко-философских рассуждений, усматривавших в этом явлении или нечто, предопределенное заранее Провидением в его неисповедимых путях, или естественный конец известного момента в истории человечества, совершающейся будто бы по известному плану, выполняя который отдельные нации выступают каждая со своей особой миссией - осуществить известную идею: роль сыграна, пора и сойти со сцены. Первый ответ ничего не решает в вопросе, второй дает решение совершенно произвольное.
На самом деле в истории не существует прямолинейного и безостановочного прогресса, и рядом с силами, двигающими общество вперед, в жизни проявляют себя еще иные силы, которые искажают, замедляют, останавливают прогресс и даже толкают общество назад. Вследствие этого прогресс существует рядом с регрессом; поэтому же отдельные течения прогресса опережают одно другое или одно от другого отстают. Высокая культура народа, выработанная меньшинством, не всегда гармонирует со степенью духовного развития большинства, которое при известных обстоятельствах может главным образом и начать задавать тон жизни. Подобным же образом высшее умственное развитие встречается рядом с меньшим соответствием между поведением людей и их нравственными правилами, нежели это было при менее значительном умственном развитии, и тогда
в обществе происходит понижение нравственного уровня. Наконец, менее сносные для большинства формы общежития совмещаются иногда с самым развитым миросозерцанием, и тогда умственный прогресс, не сопровождаемый прогрессом социальным, является чем-то односторонним и непрочным и т. д. История есть явление в высшей степени сложное, представляя ряд одновременных и последовательных, частью друг друга обусловливающих, частью друг на друга влияющих культурно-социальных процессов весьма различного свойства. Очевидно, что между находящимися во взаимодействии общественными явлениями есть прогрессивные, есть и регрессивные. Иногда последние являются зародышами смертельной болезни, которую не в силах предотвратить первые, или же прогрессивной тенденции приходится обрабатывать такой материал, который очень трудно поддается обработке, и обрабатывать его притом средствами, прямо не ведущими к цели. Таков именно был случай античного мира. Прогрессивность его истории очевидна, но в высшее его состояние перешли такие старые недуги и выработались из них такие новые, что должны были естественно и необходимо привести к смерти. Главная беда, как мы видели, заключалась в том, что античная цивилизация была только цивилизацией меньшинства, масса же продолжала коснеть в невежестве. Труд этой массы поддерживал существование культурного слоя, но рабством, бедностью, отвращением от нее образованных классов, деспотизмом государства сама она была поставлена в полную невозможность духовного развития. Благодаря самому прогрессу, совершившемуся в одном только культурном слое, с течением времени пропасть между меньшинством и большинством делалась все большею и большею, и это уже само по себе было явлением регрессивным. В раннюю эпоху отдельные общественные классы были теснее связаны между собою одинаковою степенью умственного развития, общими верованиями, преданиями и т. п. Прогресс состоял как раз в разложении этих верований и преданий, но так как он ограничивался лишь одним слоем, то первоначальное единство разрушалось: культурный слой, интеллигенция
пережила веру отцов и находилась под влиянием философских учений, а масса жила всякого рода суевериями; в интеллигенции вырабатывалась самая гуманная мораль, тогда как народ был в совершенно диком состоянии; меньшинство додумывалось до более правильных форм общежития и пользовалось человеческими правами, масса находилась в порабощении, не имела ни прав, ни патриотизма. Изолированное меньшинство не могло быть носителем прогресса, когда масса разучилась понимать меньшинство и начинала им тяготиться, как классом, жившим ее потом и кровью и ей взамен ничего не дававшим. Большинство, которое составляет силу всякого общества, не имело оснований поддерживать меньшинство, двигавшее общество вперед, но от большинства оторванное, и само меньшинство, изолированное от массы, теряло под собою почву, лишалось своей основы, постепенно падало от внутреннего бессилия и внешних ударов и утрачивало свою свободу, не имея возможности заинтересовать все население в ее поддержке, а со свободой оно теряло одно из условий дальнейшего развития. Цивилизация должна была иссякнуть: невежественная, грубая, бесправная масса не могла поддержать ту культуру, которую выработало для себя меньшинство. Так и случилось в Римской империи. В основе ее находились многочисленные массы рабов и крепостных, живших в самой примитивной обстановке, и лишь верхи общества были проникнуты или затронуты греко-римской цивилизацией. Опираясь на политическую неразвитость всего населения и на испорченность прежних свободных граждан, происшедшую от той деспотической власти, которую они имели над населением, - в государстве водворился крайний деспотизм, задерживавший свободное движение общества и истощавший его материальные силы. Мы уже видели, какие причины, с другой стороны, приводили Римскую империю к экономическому оскудению, а за материальным обеднением следовали уменьшение народонаселения, меньшая возможность для имущих классов поддерживать свою культурную жизнь, постепенное понижение интеллигенции до уровня массы, усиление преданий этой массы, и все это
вело к застою, к коснению в раз установившихся рамках: пример - Византия с ее чисто восточным складом жизни. Античный мир шел в данном случае, так сказать, по ложной дороге. Он выработал многое в области мысли, но эта мысль была достоянием незначительного меньшинства. Он стал доходить до более высокой морали как раз в то время, когда характеры мельчали под влиянием политического деспотизма. Он установил лучшие формы общежития, уничтожив вечную войну между народами, вошедшими в состав империи, уничтожив политическую и национальную исключительность, уничтожив зародыши кастического устройства общества в союзе свободных людей, но он оставил существование рабства и выработал крайнее культурное неравенство. Могла ли быть прочна эта цивилизация, когда не было необходимых условий ее прочности?
Древние чувствовали, что их миру приходит конец, сами видели его упадок и не моли верить в его прогресс. Они не понимали причин этого упадка, но что-то чуяли неладное, и тревога овладевала их душами. Они не понимали, что непрочность всей их цивилизации обусловливалась, главным образом, тем, что она была оазисом в пустыне: подули ветры, и песок пустыни стер с лица земли роскошную растительность оазиса. Они не понимали, что их умственный прогресс был непрочен, ибо выработанное ими миросозерцание и их свобода мысли не могли утвердиться в обществе, когда масса была способна воспринимать один догматический мистицизм. Они не понимали, что их прогресс нравственный уродовался самым отношением меньшинства к большинству, которое продолжало жить в варварском состоянии, так что философская мораль интеллигенции могла быть для него только гласом вопиющего в пустыне. Они не понимали, что все успехи их гражданственности не устранили главного и коренного недостатка их социальной жизни - и были далеки от установления такой солидарности между меньшинством и массой, которая дозволяла бы первому идти вперед и в своем поступательном движении вести за собою последнюю. Постепенно это меньшинство уменьшалось количественно, не имея притока новых
сил извне и разоряясь материально от бедственного положения массы,- падало качественно, изверившись в своих старых идеалах и будучи сковано грубым деспотизмом, - и, конечно, должно было утратить всякое влияние на массу, когда между ним и ею образовалась пропасть, усиленная эксплуатацией одного класса другим.
Прежняя цивилизация пала. На сцену пришли новые народы, стоявшие приблизительно на том же уровне развития, на каком находились сами греки и римляне в начале своей истории. Зарождался новый порядок вещей. Людям снова пришлось дорабатываться до тех начал, которые уже были добыты древними. Но это новое варварство не было уже тем, чем было варварство старое. Регресс, замечаемый при переходе от древней истории к средним векам, не мог возвратить всемирной истории к ее исходному пункту. Условий, благоприятных для дальнейшего движения вперед и для большей прочности будущей цивилизации, теперь было больше. Не все пало, кое-что и притом немаловажное уцелело. Новые народы сохранили в начале своей истории очень многое из наследства древних. Жизнь, снова получившая религиозную окраску, подчинялась теперь не первобытному политеистическому миросозерцанию, а высшей религии, которая сама пришла с проповедью многих принципов, бывших последним словом умиравшей философии. Когда средневековое развитие довело Европу до способности снова понять пришедшую в забвение античную цивилизацию, новые народы в наследии древних нашли богатый запас знаний, идей, опыта и, овладев им, облегчили тем самым свою дальнейшую культурную работу. Античный мир не бесследно, таким образом, прожил свою жизнь для новой Европы, и падение его было не настолько полно, чтобы мы могли заниматься его историей ради одного отвлеченного интереса, как, напр., историей Китая, для нас отдаленной и не связанной с нами традицией и преемственностью цивилизации. Не совсем поэтому мы неправы, когда, деля европейскую историю на древнюю, среднюю и новую, пограничными столбами между этими тремя большими отделами ставим, с одной стороны, падение античной цивилизации, а с другой так называемое возрождение классической древности в конце средних веков.
Очерк четвертый Общий взгляд на средние века
Три параллельные средневековые культуры:
византийская, арабская и западноевропейская
Если оставить в стороне Индию и Китай, как два обособленных исторических мира, и сосредоточить все внимание на том историческом мире, который образовался в азиатских, африканских и европейских странах, окружающих Средиземное море, и который был объединен в большей своей части Римской империей, то в первом периоде средневековой истории эти страны, продолжавшие и потом быть главною ареною всемирной истории, окажутся распределенными между тремя обособленными культурами, из которых каждая имела свой особый характер, свою особую судьбу. Эти культуры суть византийская, арабская и западно-европейская, называя их в порядке, в каком они достигали наибольшего своего развития. Две из этих культур, византийская и западноевропейская, были христианские, но они были разъединены происшедшим в IX-XI вв. разделением вселенской церкви на восточную и западную, третья же культура, арабская, составила особый и в религиозном отношении мир - мусульманский. Таким образом, распадение христианского мира в Европе на греко-восточную и римско-католическую церкви и отторжение от этого мира азиатских и африканских областей бывшей Римской империи новой религией, исламом, появившейся в VII в., являются исходными пунктами обособления трех культур, а то обстоятельство, что каждая из них имела свой особый вероисповедный характер, само по себе в высшей степени характерно и вообще для средневековья, как большого исторического периода с преобладанием религиозного начала в жизни общества. Конечно, не одна религия была основою этого распадения объединенного Римом исторического мира, но и чисто политические условия, и причины культурного и экономического свойства. В конце IV в. Римская империя распалась на восточную и западную половины, очень между собою несходные во многих отношениях. На Западе, мы видели, преобладал романский элемент, на Востоке - греческий, и, кроме того, в экономическом отношении Восток стоял впереди Запада. Это было и во времена развития финикийской и греческой торговли, и в эпоху эллинистических царств и образования римской державы, и позднее, при империи. Перенесение политического центра из Рима в Византию было как бы признанием первенства Востока сравнительно с Западом, и Восток доказал большую свою живучесть, сохранив старую римскую государственность в то самое время, как на Западе в течение V в. по Р. X. эта государственность прекратила свое существование. В то самое время, как Византийская империя, продолжавшая официально называться Ромейской (т. е. Римской), сохранила форму абсолютной монархии с бюрократической централизацией, т. е. политическую форму, утвердившуюся в постепенно-античной Римской империи, и даже воскресила в своем строе традиции эллинистических царств и даже деспотий древнего Востока, на Западе произошло полное крушение древних учреждений с возвращением общества к более примитивным формам быта, и на месте Римской империи возникло несколько "варварских" королевств, имевших уже совершенно особый политический и социальный строй. На Востоке, как-никак, поддерживались в средние века и торговля, и промышленность, которые на Западе в начале этого периода пришли в страшный упадок. Все это привело не только к варваризации Запада, но и к обособлению его от
Востока. Так дело было в Европе, где, однако. Запад на равной ноге с Востоком распространял выработанную античным миром культуру и христианство в тех странах, которые раньше лежали за пределами всемирной истории. Культурные влияния, шедшие из Рима и романизированных областей Запада, захватили все страны за рейнско-дунайской линией с населением германским, а отчасти и славянским, не считая племен второстепенного значения - мадьяр, литовцев, финнов. Наоборот, на Балканском полуострове и далее на севере, за нижним течением Дуная, а также в странах между Черным и Балтийским морями, где образовалось Русское государство, возобладала Византийская культура. И новые народы, следовательно, вступившие в первом периоде средних веков на поприще всемирно-исторического процесса, с самого начала распределились между двумя обособленными культурами, образовавшимися в Европе. Хотя и не вполне точно, но в достаточной все-таки мере верно один из этих миров обозначается, в смысле своего этнографического состава, как романо-германский, другой - как греко-славянский: главными народами западной культуры были те, которые происходили или от романизированного населения римских провинций Запада, или от древних германцев, тогда как главными народами византийской культуры были, кроме самих греков, народы происхождения славянского; неточность же названий "романо-германский Запад" и "греко-славянский Восток" заключается в том, что к западной культуре примкнула и значительная часть славянства (чехи и поляки), а под влиянием культуры византийской была часть, хотя и не особенно, впрочем, важная, племени романского (румыны).
В то время, как в Европе формировались оба эти средневековых исторических, культурно-обособленных мира, почти все азиатские и все африканские области бывшей Римской империи были отторгнуты от христианства арабским завоеванием, результатом которого были образование на громадной территории от Инда до Атлантического океана новой мировой державы, Арабского халифата, и утверждение на всем этом пространстве господства третьей после буддизма
которое было идеалом ранних стоиков: "мудрец, - говорит он, напр.,- отрет слезы других, но не примешает к ним своих... Он не будет сострадательным, но он будет помогать другим". Но зато он порицает ненависть и мстительность, как недостойные мудреца. У Эпиктета мы находим уже такие места: "Это - разбойник, не должен ли он погибнуть? Скажи лучше, что этот человек находится в заблуждении, что он слеп; разве следует предавать смерти слепца или глухого?.. Один пират потерпел кораблекрушение, и некто дал ему одеяние, принял его к себе и снабдил всем необходимым. Когда его стали бранить за то, что он оказал благодеяние разбойнику, он отвечал: я исполнил свой долг не по отношению к этому человеку, а по отношению к человечеству... Ты гражданин мира, ты часть вселенной. Но какова главная обязанность гражданина? Это - не руководиться исключительно своей пользой, как будто бы он был отделен от общего союза, но действовать, как рука или нога, которые - если бы могли рассуждать и понимать устройство природы - направляли бы свои движения и свои стремления сообразно с потребностям всего тела". "Душа моя, - восклицает император Марк Аврелий, испытаешь ли ты, наконец, блаженство любить людей и им благодетельствовать?.. Люби людей, с которыми тебе суждено жить, и люби их истинною любовью... Чего тебе еще нужно, когда ты делаешь добро людям? Разве тебе недостаточно того, что ты сделал нечто, соответствующее твоей природе, и ты хочешь еще награды? Это все равно, если бы глаз потребовал платы за то, что смотрит, и ноги за то, что ходят... Я член одного великого тела, которое составляют все разумные существа... Такой-то меня презирает, это его дело. Что касается до меня, то я буду остерегаться делать и говорить что-либо достойное презрения. Другой меня ненавидит, и это его дело. Я кроток и хорошо ко всем расположен..." Те же стоики провозглашали, что отечество человека - вся вселенная, что и рабы имеют те же нравственные достоинства, какие вообще заключаются в человеческой природе, что все люди братья, что любовь к ближнему есть главный закон, связывающий всех людей в одно великое отечество и т. д.,
т. е. проповедовали принципы, диаметрально противоположные тем. которые лежали в основе морали грека и римлянина в начале их исторической жизни. Насколько эти принципы проникали в жизнь, это другой вопрос, но что они могли зародиться только в обществе, достигшем известной степени нравственного развития, это едва ли подлежит сомнению.
Теперь, наконец, прогресс социальный. Война есть одно из самых антисоциальных явлений. Греки и римляне начали с войны; войной Рим завоевал древний мир; война прославлялась старыми поэтами. Объединение "вселенной" Римскою империею водворило мир, по крайней мере, внутри этой империи, направило общество к более мирной деятельности и заставило тогдашних поэтов прославлять именно это умиротворение вселенной. Позднейшие войны империи имели целью не столько расширение пределов империи, сколько защиту ее границ. В начале античной истории мы замечаем, далее, доведенный до крайности партикуляризм: отдельные гражданские общины вечно враждуют между собою, и если среди них образуются союзы, то обыкновенно самая сильная пользуется союзом лишь для того, чтобы владычествовать над остальными: это - господство города над городом, граждан над побежденными, как антисоциальный результат изначального в Греции и Италии обособления отдельных общин, не считающих себя связанными между собою какими-либо узами. Но среди этого хаотического быта замечается и отчасти осуществляется стремление к единению на началах равноправности: греческие города в эпоху македонского владычества создали Ахейский союз уже на началах равноправности; замкнутый сначала сам в себе, Рим распространил права своих граждан на все свободное население империи. Внутри самих гражданских общин сначала господствует антисоциальный принцип крайнего неравенства; эвпатриды и патриции являются едиными господами и распорядителями общин, демос. плебеи либо совсем исключены из пользования политическими правами, либо играют самую последнюю роль. Разве нельзя причислить к прогрессивным явлениям падение
этого неравенства, когда, напр., в Афинах установилась демократия, или когда в Риме были уравнены права патрициев и плебеев? Правда, античный мир пал, не уничтожив рабства, но и тут законодательство империи, взявшее раба под свою защиту, было прогрессом в сравнении с более ранним правом, оставлявшим раба в полной зависимости от господина. Социальный принцип есть принцип солидарности, и понятное дело, что эта солидарность имела к концу античного мира гораздо большую сферу действия, чем в начале его истории: все жители обширной империи в качестве граждан единого государства были теперь так же политически солидарны между собой, как прежде могли быть солидарны только граждане одного города; между отдельными общественными классами было более солидарности, когда их права были уравнены, нежели тогда, когда сословия чуть не были готовы превратиться в касты наподобие тех, какие существовали в Индии. Правда, Римская империя не осуществила принципа солидарности вполне, но, спрашивается, осуществило ли его во всем его объеме хотя бы одно из новых государств Европы? Не является ли осуществление этого принципа и теперь еще далеким идеалом будущего в мечтах лишь передовых людей нашего времени? Нужно брать вещи относительно, и, смотря на дело с этой точки зрения, мы обнаружим и в античном мире прогресс социальный. Одна история римского права есть история прогрессивного, постоянного движения вперед к разумному и общечеловеческому. Старые сакральные воззрения с течением времени уступали место философским, так как первые римские юристы стояли в связи с жречеством, последние находились под влиянием стоиков. Старое, исключительно римское, строгое и буквальное право (jus strictum) стало вытесняться постепенно правом, основанным не на букве закона, а на справедливости (jus aequum), применяясь не к данному только месту, а к потребностям всякого народа (jus gentium). В политике родовая связь первоначальных общин, выражавшаяся в слове patria, заменилась более широкою связью общности интересов, что выразилось в названии государства общественным делом (res publica, to
koivov). Свободные учреждения Греции и Рима также воспитывали общественный дух граждан, и уже Аристотель объявил, что "государство не что иное, как союз равных между собою существ, ищущих заодно благополучного и удобного существования". Это уже не восточная деспотия, но это и не первоначальная античная община.
Совершив известного рода прогресс, античный мир пал. На развалинах Западной Римской империи основались новые народы, начавшие новую жизнь. Восточная, или Византийская империя с центром в Константинополе продолжала еще существовать после того около тысячи лет, но в некоторых отношениях это было какое-то существование забытой смертью дряхлости. Падение античного мира давно уже сделалось предметом историко-философских рассуждений, усматривавших в этом явлении или нечто, предопределенное заранее Провидением в его неисповедимых путях, или естественный конец известного момента в истории человечества, совершающейся будто бы по известному плану, выполняя который отдельные нации выступают каждая со своей особой миссией - осуществить известную идею: роль сыграна, пора и сойти со сцены. Первый ответ ничего не решает в вопросе, второй дает решение совершенно произвольное.
На самом деле в истории не существует прямолинейного и безостановочного прогресса, и рядом с силами, двигающими общество вперед, в жизни проявляют себя еще иные силы, которые искажают, замедляют, останавливают прогресс и даже толкают общество назад. Вследствие этого прогресс существует рядом с регрессом; поэтому же отдельные течения прогресса опережают одно другое или одно от другого отстают. Высокая культура народа, выработанная меньшинством, не всегда гармонирует со степенью духовного развития большинства, которое при известных обстоятельствах может главным образом и начать задавать тон жизни. Подобным же образом высшее умственное развитие встречается рядом с меньшим соответствием между поведением людей и их нравственными правилами, нежели это было при менее значительном умственном развитии, и тогда
в обществе происходит понижение нравственного уровня. Наконец, менее сносные для большинства формы общежития совмещаются иногда с самым развитым миросозерцанием, и тогда умственный прогресс, не сопровождаемый прогрессом социальным, является чем-то односторонним и непрочным и т. д. История есть явление в высшей степени сложное, представляя ряд одновременных и последовательных, частью друг друга обусловливающих, частью друг на друга влияющих культурно-социальных процессов весьма различного свойства. Очевидно, что между находящимися во взаимодействии общественными явлениями есть прогрессивные, есть и регрессивные. Иногда последние являются зародышами смертельной болезни, которую не в силах предотвратить первые, или же прогрессивной тенденции приходится обрабатывать такой материал, который очень трудно поддается обработке, и обрабатывать его притом средствами, прямо не ведущими к цели. Таков именно был случай античного мира. Прогрессивность его истории очевидна, но в высшее его состояние перешли такие старые недуги и выработались из них такие новые, что должны были естественно и необходимо привести к смерти. Главная беда, как мы видели, заключалась в том, что античная цивилизация была только цивилизацией меньшинства, масса же продолжала коснеть в невежестве. Труд этой массы поддерживал существование культурного слоя, но рабством, бедностью, отвращением от нее образованных классов, деспотизмом государства сама она была поставлена в полную невозможность духовного развития. Благодаря самому прогрессу, совершившемуся в одном только культурном слое, с течением времени пропасть между меньшинством и большинством делалась все большею и большею, и это уже само по себе было явлением регрессивным. В раннюю эпоху отдельные общественные классы были теснее связаны между собою одинаковою степенью умственного развития, общими верованиями, преданиями и т. п. Прогресс состоял как раз в разложении этих верований и преданий, но так как он ограничивался лишь одним слоем, то первоначальное единство разрушалось: культурный слой, интеллигенция
пережила веру отцов и находилась под влиянием философских учений, а масса жила всякого рода суевериями; в интеллигенции вырабатывалась самая гуманная мораль, тогда как народ был в совершенно диком состоянии; меньшинство додумывалось до более правильных форм общежития и пользовалось человеческими правами, масса находилась в порабощении, не имела ни прав, ни патриотизма. Изолированное меньшинство не могло быть носителем прогресса, когда масса разучилась понимать меньшинство и начинала им тяготиться, как классом, жившим ее потом и кровью и ей взамен ничего не дававшим. Большинство, которое составляет силу всякого общества, не имело оснований поддерживать меньшинство, двигавшее общество вперед, но от большинства оторванное, и само меньшинство, изолированное от массы, теряло под собою почву, лишалось своей основы, постепенно падало от внутреннего бессилия и внешних ударов и утрачивало свою свободу, не имея возможности заинтересовать все население в ее поддержке, а со свободой оно теряло одно из условий дальнейшего развития. Цивилизация должна была иссякнуть: невежественная, грубая, бесправная масса не могла поддержать ту культуру, которую выработало для себя меньшинство. Так и случилось в Римской империи. В основе ее находились многочисленные массы рабов и крепостных, живших в самой примитивной обстановке, и лишь верхи общества были проникнуты или затронуты греко-римской цивилизацией. Опираясь на политическую неразвитость всего населения и на испорченность прежних свободных граждан, происшедшую от той деспотической власти, которую они имели над населением, - в государстве водворился крайний деспотизм, задерживавший свободное движение общества и истощавший его материальные силы. Мы уже видели, какие причины, с другой стороны, приводили Римскую империю к экономическому оскудению, а за материальным обеднением следовали уменьшение народонаселения, меньшая возможность для имущих классов поддерживать свою культурную жизнь, постепенное понижение интеллигенции до уровня массы, усиление преданий этой массы, и все это
вело к застою, к коснению в раз установившихся рамках: пример - Византия с ее чисто восточным складом жизни. Античный мир шел в данном случае, так сказать, по ложной дороге. Он выработал многое в области мысли, но эта мысль была достоянием незначительного меньшинства. Он стал доходить до более высокой морали как раз в то время, когда характеры мельчали под влиянием политического деспотизма. Он установил лучшие формы общежития, уничтожив вечную войну между народами, вошедшими в состав империи, уничтожив политическую и национальную исключительность, уничтожив зародыши кастического устройства общества в союзе свободных людей, но он оставил существование рабства и выработал крайнее культурное неравенство. Могла ли быть прочна эта цивилизация, когда не было необходимых условий ее прочности?
Древние чувствовали, что их миру приходит конец, сами видели его упадок и не моли верить в его прогресс. Они не понимали причин этого упадка, но что-то чуяли неладное, и тревога овладевала их душами. Они не понимали, что непрочность всей их цивилизации обусловливалась, главным образом, тем, что она была оазисом в пустыне: подули ветры, и песок пустыни стер с лица земли роскошную растительность оазиса. Они не понимали, что их умственный прогресс был непрочен, ибо выработанное ими миросозерцание и их свобода мысли не могли утвердиться в обществе, когда масса была способна воспринимать один догматический мистицизм. Они не понимали, что их прогресс нравственный уродовался самым отношением меньшинства к большинству, которое продолжало жить в варварском состоянии, так что философская мораль интеллигенции могла быть для него только гласом вопиющего в пустыне. Они не понимали, что все успехи их гражданственности не устранили главного и коренного недостатка их социальной жизни - и были далеки от установления такой солидарности между меньшинством и массой, которая дозволяла бы первому идти вперед и в своем поступательном движении вести за собою последнюю. Постепенно это меньшинство уменьшалось количественно, не имея притока новых
сил извне и разоряясь материально от бедственного положения массы,- падало качественно, изверившись в своих старых идеалах и будучи сковано грубым деспотизмом, - и, конечно, должно было утратить всякое влияние на массу, когда между ним и ею образовалась пропасть, усиленная эксплуатацией одного класса другим.
Прежняя цивилизация пала. На сцену пришли новые народы, стоявшие приблизительно на том же уровне развития, на каком находились сами греки и римляне в начале своей истории. Зарождался новый порядок вещей. Людям снова пришлось дорабатываться до тех начал, которые уже были добыты древними. Но это новое варварство не было уже тем, чем было варварство старое. Регресс, замечаемый при переходе от древней истории к средним векам, не мог возвратить всемирной истории к ее исходному пункту. Условий, благоприятных для дальнейшего движения вперед и для большей прочности будущей цивилизации, теперь было больше. Не все пало, кое-что и притом немаловажное уцелело. Новые народы сохранили в начале своей истории очень многое из наследства древних. Жизнь, снова получившая религиозную окраску, подчинялась теперь не первобытному политеистическому миросозерцанию, а высшей религии, которая сама пришла с проповедью многих принципов, бывших последним словом умиравшей философии. Когда средневековое развитие довело Европу до способности снова понять пришедшую в забвение античную цивилизацию, новые народы в наследии древних нашли богатый запас знаний, идей, опыта и, овладев им, облегчили тем самым свою дальнейшую культурную работу. Античный мир не бесследно, таким образом, прожил свою жизнь для новой Европы, и падение его было не настолько полно, чтобы мы могли заниматься его историей ради одного отвлеченного интереса, как, напр., историей Китая, для нас отдаленной и не связанной с нами традицией и преемственностью цивилизации. Не совсем поэтому мы неправы, когда, деля европейскую историю на древнюю, среднюю и новую, пограничными столбами между этими тремя большими отделами ставим, с одной стороны, падение античной цивилизации, а с другой так называемое возрождение классической древности в конце средних веков.
Очерк четвертый Общий взгляд на средние века
Три параллельные средневековые культуры:
византийская, арабская и западноевропейская
Если оставить в стороне Индию и Китай, как два обособленных исторических мира, и сосредоточить все внимание на том историческом мире, который образовался в азиатских, африканских и европейских странах, окружающих Средиземное море, и который был объединен в большей своей части Римской империей, то в первом периоде средневековой истории эти страны, продолжавшие и потом быть главною ареною всемирной истории, окажутся распределенными между тремя обособленными культурами, из которых каждая имела свой особый характер, свою особую судьбу. Эти культуры суть византийская, арабская и западно-европейская, называя их в порядке, в каком они достигали наибольшего своего развития. Две из этих культур, византийская и западноевропейская, были христианские, но они были разъединены происшедшим в IX-XI вв. разделением вселенской церкви на восточную и западную, третья же культура, арабская, составила особый и в религиозном отношении мир - мусульманский. Таким образом, распадение христианского мира в Европе на греко-восточную и римско-католическую церкви и отторжение от этого мира азиатских и африканских областей бывшей Римской империи новой религией, исламом, появившейся в VII в., являются исходными пунктами обособления трех культур, а то обстоятельство, что каждая из них имела свой особый вероисповедный характер, само по себе в высшей степени характерно и вообще для средневековья, как большого исторического периода с преобладанием религиозного начала в жизни общества. Конечно, не одна религия была основою этого распадения объединенного Римом исторического мира, но и чисто политические условия, и причины культурного и экономического свойства. В конце IV в. Римская империя распалась на восточную и западную половины, очень между собою несходные во многих отношениях. На Западе, мы видели, преобладал романский элемент, на Востоке - греческий, и, кроме того, в экономическом отношении Восток стоял впереди Запада. Это было и во времена развития финикийской и греческой торговли, и в эпоху эллинистических царств и образования римской державы, и позднее, при империи. Перенесение политического центра из Рима в Византию было как бы признанием первенства Востока сравнительно с Западом, и Восток доказал большую свою живучесть, сохранив старую римскую государственность в то самое время, как на Западе в течение V в. по Р. X. эта государственность прекратила свое существование. В то самое время, как Византийская империя, продолжавшая официально называться Ромейской (т. е. Римской), сохранила форму абсолютной монархии с бюрократической централизацией, т. е. политическую форму, утвердившуюся в постепенно-античной Римской империи, и даже воскресила в своем строе традиции эллинистических царств и даже деспотий древнего Востока, на Западе произошло полное крушение древних учреждений с возвращением общества к более примитивным формам быта, и на месте Римской империи возникло несколько "варварских" королевств, имевших уже совершенно особый политический и социальный строй. На Востоке, как-никак, поддерживались в средние века и торговля, и промышленность, которые на Западе в начале этого периода пришли в страшный упадок. Все это привело не только к варваризации Запада, но и к обособлению его от
Востока. Так дело было в Европе, где, однако. Запад на равной ноге с Востоком распространял выработанную античным миром культуру и христианство в тех странах, которые раньше лежали за пределами всемирной истории. Культурные влияния, шедшие из Рима и романизированных областей Запада, захватили все страны за рейнско-дунайской линией с населением германским, а отчасти и славянским, не считая племен второстепенного значения - мадьяр, литовцев, финнов. Наоборот, на Балканском полуострове и далее на севере, за нижним течением Дуная, а также в странах между Черным и Балтийским морями, где образовалось Русское государство, возобладала Византийская культура. И новые народы, следовательно, вступившие в первом периоде средних веков на поприще всемирно-исторического процесса, с самого начала распределились между двумя обособленными культурами, образовавшимися в Европе. Хотя и не вполне точно, но в достаточной все-таки мере верно один из этих миров обозначается, в смысле своего этнографического состава, как романо-германский, другой - как греко-славянский: главными народами западной культуры были те, которые происходили или от романизированного населения римских провинций Запада, или от древних германцев, тогда как главными народами византийской культуры были, кроме самих греков, народы происхождения славянского; неточность же названий "романо-германский Запад" и "греко-славянский Восток" заключается в том, что к западной культуре примкнула и значительная часть славянства (чехи и поляки), а под влиянием культуры византийской была часть, хотя и не особенно, впрочем, важная, племени романского (румыны).
В то время, как в Европе формировались оба эти средневековых исторических, культурно-обособленных мира, почти все азиатские и все африканские области бывшей Римской империи были отторгнуты от христианства арабским завоеванием, результатом которого были образование на громадной территории от Инда до Атлантического океана новой мировой державы, Арабского халифата, и утверждение на всем этом пространстве господства третьей после буддизма