Страница:
Пусть боги будут благосклонны к славянскому воинству…
И вот уже морской ветер в днепровском лимане гонит навстречу ладьям соленые волны. Море! Русское море! Море будущей славы князя Игоря!
Из днепровского устья караван повернул на закат.
Плыли, таясь, ночами и днем приставали к берегу в безлюдных местах.
Встречные купеческие суда останавливали и приказывали им следовать за собой, клятвенно обещая отпустить с миром, когда минуют византийскую границу. Позади остались устья трех великих рек – Буга, Днестра и Дуная. К болгарскому берегу ладьи совсем не приближались – он тянулся на горизонте туманной прерывистой полоской, и самые зоркие глаза береговой стражи не смогли бы разглядеть караван.
Но все предосторожности оказались напрасными: византийский император Роман был извещен об опасности. Херсонский стратиг получил от печенегов весть, что по Днепру проплыло множество русских ладей, что на ладьях не было товаров, зато воинов было много больше, чем обычно. Нетрудно было догадаться, с какой целью идут руссы. Остроносая тахидрома[10], вздрагивая от бешеных ударов весел и опасно кренясь переполненными ветром парусами, понеслась напрямик через море к Константинополю, далеко опережая огибавшие болгарское лукоморье ладьи князя Игоря.
Напрасно потом князь Игорь обличал лукавых купцов, приехавших в Киев из Царьграда незадолго до похода. Купцы не лгали, когда говорили об уходе большого византийского флота в Средиземное море. Однако в царьградских гаванях осталось немало старых кораблей, которые не могли выдержать длительного плаванья, но были вполне способны сражаться на подступах к столице империи. Император Роман приказал подготовить их к плаванью, поставить на палубах большие медные трубы для метания горючей смеси – греческого огня. С купеческих кораблей, которых в торговой гавани Константинополя всегда стояло великое множество, пришли опытные гребцы и кормчие. Под пурпурными императорскими стягами возрожденные к жизни корабли вышли в устье Босфора.
Не обманывали купцы и тогда, когда говорили князю Игорю, что в Царьграде почти не осталось войска. Но при первых же известиях о походе руссов император разослал гонцов к своим полководцам и стратигам. Доместик Панфир, изумив знатоков военного дела стремительными переходами, привел из Малой Азии сорок тысяч опытных воинов. Патриций Фока успел подойти с войском из Македонии, а стратилат Федор – из Фракии.
Обо всем этом не подозревал князь Игорь и продолжал поход.
Последний мыс перед Босфором. Над башней маяка поднимаются клубы черного дыма – стража оповещает о приближении руссов. Из-за мыса выплывают византийские триеры[11].
Их так много, что Игорь не решается на прорыв и приказывает плыть к берегу, на мелководье, недоступное для таких больших кораблей.
– Пойдем к Царьграду сушей! – объявляет он хмурым воеводам.
По пыльным дорогам, вьющимся среди зеленых холмов, на которых нарядными резными игрушками разбросаны виллы царьградских вельмож, пошли в сторону Царьграда пешие русские вои. Дружинники князя остались на берегу, возле ладей.
Движение пешего войска отмечалось дымами пожаров. Дымы постепенно удалялись от берега, и князь Игорь успокоился. Видно, у царя Романа мало полков, и он укроется за городскими стенами.
На захваченных у греков повозках везли к ладьям добычу. Обитатели белых вилл бежали, побросав все свое добро, а о страшных железобоких всадниках императора Романа не было слышно.
Но вот неожиданно опустели дороги, не видно больше повозок с добычей.
Дымы пожаров остановились, не продвигаясь больше к полуденной стороне, где за холмами притаился Царьград. Нахлестывая бичом взмыленных коней, примчался на колеснице сотник Свень:
– Княже! Беда! Греки идут великой силой!
Наступление тяжелой панцирной конницы, которую вели прославленные византийские полководцы Панфир, Фока и Федор, было неожиданным. Всадники с длинными копьями выехали из садов и начали теснить пеших руссов. Многие руссы не успевали даже добежать до общего строя и погибали поодиночке, настигнутые всадниками. Но остальные составили в ряд щиты и приняли бой.
Страшными были атаки тяжеловооруженных всадников, которые пронзали своими копьями насквозь. Но еще страшнее казался руссам греческий огонь, который извергали переносные медные трубы. Струи пламени ползли по щитам, обтянутым бычьей кожей, и воины вынуждены были откидывать щиты и сражаться незащищенными. Истаивал русский строй, медленно пятился к берегу.
До вечера длилась жестокая битва. Русские держались, удивляя императорских полководцев невиданной стойкостью и презрением к смерти.
Огорченный большими потерями, доместик Панфир приказал остановить побоище.
Руссам все равно некуда бежать, позади них море и огненосные триеры. Без воды и пищи руссы неизбежно сдадутся, попадут на невольничьи рынки или в руки палачей. Стоит ли дальше проливать кровь блестящих всадников в бесплодных атаках?
Совсем стемнело, когда уцелевшие в битве пешие вои возвратились к ладьям. Вдалеке маячили конные разъезды доместика Навфира. На холмах вдруг вспыхнули огромные костры, ярко осветили деревянные кресты, на которых палачи распяли пленных руссов для устрашения оставшихся в живых.
Положение русского войска действительно казалось безвыходным. Впереди была многочисленная императорская конница, за спиной – сплошная цепь огненосных триер, а до Руси долгие недели пути по вражеской земле или по морю, не менее враждебному и опасному. Но на совете ближней дружины князя Игоря никто не помышлял о сдаче. Спорили только, по суше прорываться или по морю. Наконец согласились со Свенельдом, который верно подсказал, что по суше, даже в случае первого успеха, пешей рати все равно не уйти от конницы. Итак, море…
Едва над неподвижной, будто застывшей водой Понта Эвксинского[12] занялся рассвет, ладьи руссов тихо отплыли от берега, построились клином.
На его острие, как клюв хищной птицы, взрезала воду княжеская ладья – большая, с множеством красных весел, от носа до кормы укрытая сырыми бычьими шкурами для защиты от греческого огня.
На триерах началась суматоха. Взревели тревожно трубы, прокатилась над морем судорожная барабанная дробь. Полуголые корабельщики с криками принялись выбирать якоря. Зашевелились длинные весла триер. Патриций Феофан, друнгарий флота, попытался преградить дорогу русскому клину. Но было уже поздно. Цепь триер так и не сумела уплотниться перед острием русского клина.
Гребцы на княжеской ладье ожесточенно рвали весла, обливаясь потом под бычьими шкурами, надсадно всхрапывая. Навстречу быстро катились высокие носы триер, угрожающе торчали из воды бивни таранов. Кормчий направил княжескую ладью в свободное пространство между двумя триерами.
Застучали по бортам греческие стрелы. Потоки жидкого пламени брызнули с палубы ближней триеры, огненные струйки поползли по бычьим шкурам, скатываясь в воду. Греческий огонь продолжал гореть и на воде, и казалось, что ладья плывет по сплошному огню. Тяжко ударила в корму каменная глыба, пущенная греческой катапультой.
Дым, шипенье пара, крики и стоны раненых, треск сокрушаемого ударами дерева… И вдруг тишина. Княжеская ладья прорвалась через цепь греческих кораблей. Впереди был простор Русского моря. Гребцы налегали на весла, дружинники обрывали и сбрасывали в воду дымящиеся клочки бычьих шкур.
Грохот битвы удалялся.
Князь Игорь стоял на корме, силясь разглядеть в дыму, чем закончилось сражение. Вместе с ним прорвалось не больше десятка русских ладей, а остальные погибали в огне. Повернувших к берегу ждала греческая конница, нетерпеливые всадники в блестящих латах, потрясая копьями, мчались навстречу им по мелководью. Несколько десятков ладей, не доплыв до берега, повернули к полуночной стороне, недосягаемые ни для конницы, скакавшей вдоль берега, ни для глубоко сидевших в воде триер.
– Мудро решили, – проговорил Игорь, указав рукой на эти ладьи. – Если до ночи продержатся на мелководье, раньше нас будут в Киеве. А вот нам следует поспешить, чтобы уйти от погони…
Но друнгарий Феофан не преследовал беглецов. Может, не надеялся догнать быстроходные русские ладьи, а может, просто высокомерно презрел их. Да и то верно: кому страшны брызги разбившейся о камни волны?
Чтобы избежать встречи с кораблями херсонского стратига, которые могли подстеречь возвращавшиеся ладьи возле устья Днепра, князь Игорь приказал кормчим плыть прямо через море к Босфору Киммерийскому[13]. Кружной путь надолго отсрочил возвращение князя в Киев.
Глава 6
Глава 7
Глава 8
И вот уже морской ветер в днепровском лимане гонит навстречу ладьям соленые волны. Море! Русское море! Море будущей славы князя Игоря!
Из днепровского устья караван повернул на закат.
Плыли, таясь, ночами и днем приставали к берегу в безлюдных местах.
Встречные купеческие суда останавливали и приказывали им следовать за собой, клятвенно обещая отпустить с миром, когда минуют византийскую границу. Позади остались устья трех великих рек – Буга, Днестра и Дуная. К болгарскому берегу ладьи совсем не приближались – он тянулся на горизонте туманной прерывистой полоской, и самые зоркие глаза береговой стражи не смогли бы разглядеть караван.
Но все предосторожности оказались напрасными: византийский император Роман был извещен об опасности. Херсонский стратиг получил от печенегов весть, что по Днепру проплыло множество русских ладей, что на ладьях не было товаров, зато воинов было много больше, чем обычно. Нетрудно было догадаться, с какой целью идут руссы. Остроносая тахидрома[10], вздрагивая от бешеных ударов весел и опасно кренясь переполненными ветром парусами, понеслась напрямик через море к Константинополю, далеко опережая огибавшие болгарское лукоморье ладьи князя Игоря.
Напрасно потом князь Игорь обличал лукавых купцов, приехавших в Киев из Царьграда незадолго до похода. Купцы не лгали, когда говорили об уходе большого византийского флота в Средиземное море. Однако в царьградских гаванях осталось немало старых кораблей, которые не могли выдержать длительного плаванья, но были вполне способны сражаться на подступах к столице империи. Император Роман приказал подготовить их к плаванью, поставить на палубах большие медные трубы для метания горючей смеси – греческого огня. С купеческих кораблей, которых в торговой гавани Константинополя всегда стояло великое множество, пришли опытные гребцы и кормчие. Под пурпурными императорскими стягами возрожденные к жизни корабли вышли в устье Босфора.
Не обманывали купцы и тогда, когда говорили князю Игорю, что в Царьграде почти не осталось войска. Но при первых же известиях о походе руссов император разослал гонцов к своим полководцам и стратигам. Доместик Панфир, изумив знатоков военного дела стремительными переходами, привел из Малой Азии сорок тысяч опытных воинов. Патриций Фока успел подойти с войском из Македонии, а стратилат Федор – из Фракии.
Обо всем этом не подозревал князь Игорь и продолжал поход.
Последний мыс перед Босфором. Над башней маяка поднимаются клубы черного дыма – стража оповещает о приближении руссов. Из-за мыса выплывают византийские триеры[11].
Их так много, что Игорь не решается на прорыв и приказывает плыть к берегу, на мелководье, недоступное для таких больших кораблей.
– Пойдем к Царьграду сушей! – объявляет он хмурым воеводам.
По пыльным дорогам, вьющимся среди зеленых холмов, на которых нарядными резными игрушками разбросаны виллы царьградских вельмож, пошли в сторону Царьграда пешие русские вои. Дружинники князя остались на берегу, возле ладей.
Движение пешего войска отмечалось дымами пожаров. Дымы постепенно удалялись от берега, и князь Игорь успокоился. Видно, у царя Романа мало полков, и он укроется за городскими стенами.
На захваченных у греков повозках везли к ладьям добычу. Обитатели белых вилл бежали, побросав все свое добро, а о страшных железобоких всадниках императора Романа не было слышно.
Но вот неожиданно опустели дороги, не видно больше повозок с добычей.
Дымы пожаров остановились, не продвигаясь больше к полуденной стороне, где за холмами притаился Царьград. Нахлестывая бичом взмыленных коней, примчался на колеснице сотник Свень:
– Княже! Беда! Греки идут великой силой!
Наступление тяжелой панцирной конницы, которую вели прославленные византийские полководцы Панфир, Фока и Федор, было неожиданным. Всадники с длинными копьями выехали из садов и начали теснить пеших руссов. Многие руссы не успевали даже добежать до общего строя и погибали поодиночке, настигнутые всадниками. Но остальные составили в ряд щиты и приняли бой.
Страшными были атаки тяжеловооруженных всадников, которые пронзали своими копьями насквозь. Но еще страшнее казался руссам греческий огонь, который извергали переносные медные трубы. Струи пламени ползли по щитам, обтянутым бычьей кожей, и воины вынуждены были откидывать щиты и сражаться незащищенными. Истаивал русский строй, медленно пятился к берегу.
До вечера длилась жестокая битва. Русские держались, удивляя императорских полководцев невиданной стойкостью и презрением к смерти.
Огорченный большими потерями, доместик Панфир приказал остановить побоище.
Руссам все равно некуда бежать, позади них море и огненосные триеры. Без воды и пищи руссы неизбежно сдадутся, попадут на невольничьи рынки или в руки палачей. Стоит ли дальше проливать кровь блестящих всадников в бесплодных атаках?
Совсем стемнело, когда уцелевшие в битве пешие вои возвратились к ладьям. Вдалеке маячили конные разъезды доместика Навфира. На холмах вдруг вспыхнули огромные костры, ярко осветили деревянные кресты, на которых палачи распяли пленных руссов для устрашения оставшихся в живых.
Положение русского войска действительно казалось безвыходным. Впереди была многочисленная императорская конница, за спиной – сплошная цепь огненосных триер, а до Руси долгие недели пути по вражеской земле или по морю, не менее враждебному и опасному. Но на совете ближней дружины князя Игоря никто не помышлял о сдаче. Спорили только, по суше прорываться или по морю. Наконец согласились со Свенельдом, который верно подсказал, что по суше, даже в случае первого успеха, пешей рати все равно не уйти от конницы. Итак, море…
Едва над неподвижной, будто застывшей водой Понта Эвксинского[12] занялся рассвет, ладьи руссов тихо отплыли от берега, построились клином.
На его острие, как клюв хищной птицы, взрезала воду княжеская ладья – большая, с множеством красных весел, от носа до кормы укрытая сырыми бычьими шкурами для защиты от греческого огня.
На триерах началась суматоха. Взревели тревожно трубы, прокатилась над морем судорожная барабанная дробь. Полуголые корабельщики с криками принялись выбирать якоря. Зашевелились длинные весла триер. Патриций Феофан, друнгарий флота, попытался преградить дорогу русскому клину. Но было уже поздно. Цепь триер так и не сумела уплотниться перед острием русского клина.
Гребцы на княжеской ладье ожесточенно рвали весла, обливаясь потом под бычьими шкурами, надсадно всхрапывая. Навстречу быстро катились высокие носы триер, угрожающе торчали из воды бивни таранов. Кормчий направил княжескую ладью в свободное пространство между двумя триерами.
Застучали по бортам греческие стрелы. Потоки жидкого пламени брызнули с палубы ближней триеры, огненные струйки поползли по бычьим шкурам, скатываясь в воду. Греческий огонь продолжал гореть и на воде, и казалось, что ладья плывет по сплошному огню. Тяжко ударила в корму каменная глыба, пущенная греческой катапультой.
Дым, шипенье пара, крики и стоны раненых, треск сокрушаемого ударами дерева… И вдруг тишина. Княжеская ладья прорвалась через цепь греческих кораблей. Впереди был простор Русского моря. Гребцы налегали на весла, дружинники обрывали и сбрасывали в воду дымящиеся клочки бычьих шкур.
Грохот битвы удалялся.
Князь Игорь стоял на корме, силясь разглядеть в дыму, чем закончилось сражение. Вместе с ним прорвалось не больше десятка русских ладей, а остальные погибали в огне. Повернувших к берегу ждала греческая конница, нетерпеливые всадники в блестящих латах, потрясая копьями, мчались навстречу им по мелководью. Несколько десятков ладей, не доплыв до берега, повернули к полуночной стороне, недосягаемые ни для конницы, скакавшей вдоль берега, ни для глубоко сидевших в воде триер.
– Мудро решили, – проговорил Игорь, указав рукой на эти ладьи. – Если до ночи продержатся на мелководье, раньше нас будут в Киеве. А вот нам следует поспешить, чтобы уйти от погони…
Но друнгарий Феофан не преследовал беглецов. Может, не надеялся догнать быстроходные русские ладьи, а может, просто высокомерно презрел их. Да и то верно: кому страшны брызги разбившейся о камни волны?
Чтобы избежать встречи с кораблями херсонского стратига, которые могли подстеречь возвращавшиеся ладьи возле устья Днепра, князь Игорь приказал кормчим плыть прямо через море к Босфору Киммерийскому[13]. Кружной путь надолго отсрочил возвращение князя в Киев.
Глава 6
За окнами тихо шелестели листвой березы.
Ольга любила это чистое дерево и велела посадить березы на своем вышгородском дворе. Березы оставались для Ольги сладким воспоминанием детства. Где-то во Пскове осталась ее березка, посаженная отцом в день рождения дочери. Какая она теперь? Поди, выросла вровень с крышей?
Помнится, батюшка любил звать ее, Ольгу: "Моя березка…" Каким бесконечно далеким стало то время!
Ольга перегнулась через подоконник, сорвала березовый листок.
Заметив удивленно-почтительные взгляды Асмуда, бояр Вуефаста и Искусеви, презрительно поджала губы, нахмурилась.
Давно минули времена, когда Асмуд надоедал юной княгине своими советами, а боярин Вуефаст хвастался былыми подвигами и украдкой жаловался приятелям, что, дескать, обидел его князь Игорь, когда отослал со своего большого двора на двор малый, вышгородский. Теперь оба гордились званием Ольгиных бояр, были преданными и послушными слугами. А о чудине Искусеви и говорить нечего: из безвестности подняла его княгиня Ольга, от простого воя до знатного мужа. Смирно стояли бояре у порога, ожидая, когда обратится к ним княгиня.
Еще вчера приехал в Вышгород сотник Свень, возглавивший прорыв немногих уцелевших ладей вдоль болгарского берега. Однако Ольга тогда не пожелала говорить с ним и отослала к боярам. Пусть Асмуд и Вуефаст сами расспросят вестника несчастья, а утром, когда уляжется волнение и отстоится правда, расскажут ей. Главное она уже знала: войско разбито, а о князе Игоре нет никаких вестей. Сумеет ли он переплыть коварное море? А если переплывет, то проберется ли благополучно через печенежские степи?
Как бы то ни было, на скорое его возвращение нельзя надеяться. Не воспользуются ли отсутствием князя соседние правители, чтобы напасть на Русь?
Ольге впервые приходилось думать о защите рубежей одной, без князя Игоря, и она почувствовала, что способна на это, совсем не женское, дело, потому что нити, которые протянулись от ее вышгородского двора к киевским старейшинам, к старцам градским иных земель, к сельским мирам и подвластным племенам, достаточно крепки и надежны – потянуть за эти нити, и зашевелится Русь, начнут стекаться в Вышгород вои, и послушные ее воле воеводы поведут могучие рати на врага.
Медленно, незаметно не только для других людей, но и для самой Ольги накапливалась у нее власть. Везде появились верные, лично от нее зависимые люди. Щедрость княгини оборачивалась благодарной преданностью избранных и завистливым желанием остальных стать поближе к правительнице. Возвышение Ольги длилось долгие годы, чтобы в эти опасные осенние дни обратиться в подлинную власть над Русью. Ольга видела за собой эту власть и бросала короткие, повелительные, непререкаемые слова:
– Асмуду собирать воев. Пусть сходятся к Вышгороду и Витичеву, копятся до поры в воинских станах. Искусеви готовить ладейную рать, идти на низ Днепра. Вуефасту ставить крепкие заставы от печенегов. Пошлите гонца в Киев, пусть люди крепят стены и собирают осадный запас. И без промедления! Без промедления!
Бояре разом поклонились и торопливо затопали к двери, как будто их сиюминутное поспешание могло ускорить многотрудные дела, порученные княгиней Ольгой. Поспешание являло их усердие, не более того, но Ольга удовлетворенно улыбнулась. Усердие – залог успеха любого дела.
В гридницу несмело заглянул Добрыня, служивший Ольге на почетном месте стража-придверника.
– Позови сотника, что прибежал с моря.
Свень успел помыться в бане, отоспаться, переодеться в чистое и нарядное. Но куда спрятать исхудавшее лицо, выпирающие скулы, дрожащие пальцы вестнику несчастья?
– О том, как бились пешцы, знаю, – медленно заговорила Ольга. – И о ладейной рати тоже знаю. Скажи мне, муж, что поразило тебя в этих битвах?
Что подломило воев?
Свень, облизывая кончиком языка потрескавшиеся сухие губы, без раздумий ответил:
– Греческий огонь! Будто молнию небесную имеют греки и, пуская ее, жгут нас. Потому и одолели они, а бились мы сильно…
Сказал и умолк, глядя на Ольгу преданными глазами.
Ольга не спросила больше ничего, хотя могла бы и спросить и возразить. Не только в греческом огне дело, но и в многочисленности византийского флота и войска. У императора Романа, как донесли знающие люди, 120 тысяч воинов, а князь Игорь столько не собрал. У императора в войске одни опытные ратоборцы, а с Игорем пошли воями горожане и смерды.
Греки давили панцирной конницей, а воины Игоря сражались на суше пешими, коней-то в ладьях не привезешь. Все это так. Но Ольга поняла, что Свень все-таки подсказал нечто самое главное. Греческий огонь не только опалил русский строй на суше и пожег ладьи, но и поразил воинов устрашающей неожиданностью, надломил дух войска. Удивить – значит победить!
Этот завет княгиня Ольга спустя много лет передаст своему сыну Святославу, и тот сам будет удивлять и побеждать врагов…
Вопреки ожиданиям осень прошла спокойно. Не ратными были соседи с закатной стороны, венгры и поляки. Херсонский стратиг не послал воинские триеры в устье Днепра. Печенеги, как всегда осенью, откочевали к морю, на теплые пастбища. И княгиня Ольга велела распустить воев из Вышгорода и Витичева. Бояре начали готовить дружину для зимнего полюдья. Нарушенная неудачным морским походом жизнь возвращалась на круги своя.
Кружным путем по Дону, Северскому Донцу и Сейму возвратился князь Игорь. Невеселым было его возвращение. Немногие дружинники и вои уцелели, и великий плач стоял тогда в Киеве и в иных градах русских. Почестный пир возвратившегося князя больше походил на тризну. Игорь сидел тихий, сумрачный, постаревший. Густо серебрилась в бороде свежая седина, а волосы на голове стали совсем белыми. Старик стариком, даже багряный княжеский плащ его не красил. Сразу после пира князь уехал в Вышгород, к Ольге.
Надломленный поражением, он искал женской ласки и сочувствия. Искал и нашел так необходимое ему в тяжкую пору человеческое тепло. Ольга приняла его в свое растопленное жалостью, еще не изведавшее подлинной любви сердце. Неистребимо женское начало даже в повелительнице, поднимается оно над прошлыми обидами и даже над рассудком. Первой весной стала для Ольги та хмурая вышгородская осень.
И как плод запоздалой неистовой любви, на макушке следующего, 942 лета, в щедрый на солнце и грозы июль, месяц-сенозорник, месяц-страдник, родился княжич Святослав. С этого лета начал отсчитывать дни своей короткой, но яркой жизни великий воитель земли Русской, князь-витязь.
Ольга любила это чистое дерево и велела посадить березы на своем вышгородском дворе. Березы оставались для Ольги сладким воспоминанием детства. Где-то во Пскове осталась ее березка, посаженная отцом в день рождения дочери. Какая она теперь? Поди, выросла вровень с крышей?
Помнится, батюшка любил звать ее, Ольгу: "Моя березка…" Каким бесконечно далеким стало то время!
Ольга перегнулась через подоконник, сорвала березовый листок.
Заметив удивленно-почтительные взгляды Асмуда, бояр Вуефаста и Искусеви, презрительно поджала губы, нахмурилась.
Давно минули времена, когда Асмуд надоедал юной княгине своими советами, а боярин Вуефаст хвастался былыми подвигами и украдкой жаловался приятелям, что, дескать, обидел его князь Игорь, когда отослал со своего большого двора на двор малый, вышгородский. Теперь оба гордились званием Ольгиных бояр, были преданными и послушными слугами. А о чудине Искусеви и говорить нечего: из безвестности подняла его княгиня Ольга, от простого воя до знатного мужа. Смирно стояли бояре у порога, ожидая, когда обратится к ним княгиня.
Еще вчера приехал в Вышгород сотник Свень, возглавивший прорыв немногих уцелевших ладей вдоль болгарского берега. Однако Ольга тогда не пожелала говорить с ним и отослала к боярам. Пусть Асмуд и Вуефаст сами расспросят вестника несчастья, а утром, когда уляжется волнение и отстоится правда, расскажут ей. Главное она уже знала: войско разбито, а о князе Игоре нет никаких вестей. Сумеет ли он переплыть коварное море? А если переплывет, то проберется ли благополучно через печенежские степи?
Как бы то ни было, на скорое его возвращение нельзя надеяться. Не воспользуются ли отсутствием князя соседние правители, чтобы напасть на Русь?
Ольге впервые приходилось думать о защите рубежей одной, без князя Игоря, и она почувствовала, что способна на это, совсем не женское, дело, потому что нити, которые протянулись от ее вышгородского двора к киевским старейшинам, к старцам градским иных земель, к сельским мирам и подвластным племенам, достаточно крепки и надежны – потянуть за эти нити, и зашевелится Русь, начнут стекаться в Вышгород вои, и послушные ее воле воеводы поведут могучие рати на врага.
Медленно, незаметно не только для других людей, но и для самой Ольги накапливалась у нее власть. Везде появились верные, лично от нее зависимые люди. Щедрость княгини оборачивалась благодарной преданностью избранных и завистливым желанием остальных стать поближе к правительнице. Возвышение Ольги длилось долгие годы, чтобы в эти опасные осенние дни обратиться в подлинную власть над Русью. Ольга видела за собой эту власть и бросала короткие, повелительные, непререкаемые слова:
– Асмуду собирать воев. Пусть сходятся к Вышгороду и Витичеву, копятся до поры в воинских станах. Искусеви готовить ладейную рать, идти на низ Днепра. Вуефасту ставить крепкие заставы от печенегов. Пошлите гонца в Киев, пусть люди крепят стены и собирают осадный запас. И без промедления! Без промедления!
Бояре разом поклонились и торопливо затопали к двери, как будто их сиюминутное поспешание могло ускорить многотрудные дела, порученные княгиней Ольгой. Поспешание являло их усердие, не более того, но Ольга удовлетворенно улыбнулась. Усердие – залог успеха любого дела.
В гридницу несмело заглянул Добрыня, служивший Ольге на почетном месте стража-придверника.
– Позови сотника, что прибежал с моря.
Свень успел помыться в бане, отоспаться, переодеться в чистое и нарядное. Но куда спрятать исхудавшее лицо, выпирающие скулы, дрожащие пальцы вестнику несчастья?
– О том, как бились пешцы, знаю, – медленно заговорила Ольга. – И о ладейной рати тоже знаю. Скажи мне, муж, что поразило тебя в этих битвах?
Что подломило воев?
Свень, облизывая кончиком языка потрескавшиеся сухие губы, без раздумий ответил:
– Греческий огонь! Будто молнию небесную имеют греки и, пуская ее, жгут нас. Потому и одолели они, а бились мы сильно…
Сказал и умолк, глядя на Ольгу преданными глазами.
Ольга не спросила больше ничего, хотя могла бы и спросить и возразить. Не только в греческом огне дело, но и в многочисленности византийского флота и войска. У императора Романа, как донесли знающие люди, 120 тысяч воинов, а князь Игорь столько не собрал. У императора в войске одни опытные ратоборцы, а с Игорем пошли воями горожане и смерды.
Греки давили панцирной конницей, а воины Игоря сражались на суше пешими, коней-то в ладьях не привезешь. Все это так. Но Ольга поняла, что Свень все-таки подсказал нечто самое главное. Греческий огонь не только опалил русский строй на суше и пожег ладьи, но и поразил воинов устрашающей неожиданностью, надломил дух войска. Удивить – значит победить!
Этот завет княгиня Ольга спустя много лет передаст своему сыну Святославу, и тот сам будет удивлять и побеждать врагов…
Вопреки ожиданиям осень прошла спокойно. Не ратными были соседи с закатной стороны, венгры и поляки. Херсонский стратиг не послал воинские триеры в устье Днепра. Печенеги, как всегда осенью, откочевали к морю, на теплые пастбища. И княгиня Ольга велела распустить воев из Вышгорода и Витичева. Бояре начали готовить дружину для зимнего полюдья. Нарушенная неудачным морским походом жизнь возвращалась на круги своя.
Кружным путем по Дону, Северскому Донцу и Сейму возвратился князь Игорь. Невеселым было его возвращение. Немногие дружинники и вои уцелели, и великий плач стоял тогда в Киеве и в иных градах русских. Почестный пир возвратившегося князя больше походил на тризну. Игорь сидел тихий, сумрачный, постаревший. Густо серебрилась в бороде свежая седина, а волосы на голове стали совсем белыми. Старик стариком, даже багряный княжеский плащ его не красил. Сразу после пира князь уехал в Вышгород, к Ольге.
Надломленный поражением, он искал женской ласки и сочувствия. Искал и нашел так необходимое ему в тяжкую пору человеческое тепло. Ольга приняла его в свое растопленное жалостью, еще не изведавшее подлинной любви сердце. Неистребимо женское начало даже в повелительнице, поднимается оно над прошлыми обидами и даже над рассудком. Первой весной стала для Ольги та хмурая вышгородская осень.
И как плод запоздалой неистовой любви, на макушке следующего, 942 лета, в щедрый на солнце и грозы июль, месяц-сенозорник, месяц-страдник, родился княжич Святослав. С этого лета начал отсчитывать дни своей короткой, но яркой жизни великий воитель земли Русской, князь-витязь.
Глава 7
Годы младенчества Святослава проходили для князя Игоря и Ольги в неустанных трудах и заботах. После неудачного царьградского похода разладились привычные отношения с Византией. Русские купцы терпели там всяческие притеснения и обиды, горько жаловались на греков, и мало находилось желающих снова ехать в Царьград. На княжеском дворе и в селах копились нераспроданные запасы меда, воска, мехов и других товаров, которые раньше без промедления поглощал ненасытный царьградский рынок.
Херсонский стратиг подзуживал против Киева печенежских князей, и те чаще стали нападать на пограничные земли. Конные дружины отгоняли печенегов, но те появлялись снова, и набегам их не видно было конца. Каждому было ясно, что беда идет от греков, что печенежские сабли куплены на византийское золото. Выход был единственный: еще раз воевать Царьград…
Перед зимним полюдьем князь Игорь сказал:
– Буду собирать меньше дани, чем в прошлые годы, но накажу старейшинам готовить воев к походу, нового царьградского похода не избежать!
И Ольга согласилась с мужем: не о честолюбии и не о мести шла речь, но о благоденствии Руси. Сошлись воедино мысли Игоря и Ольги, и наступило счастливое время совместных трудов.
Воеводу Свенельда отправили к варяжским ярлам нанимать дружину. На сани погрузили меха, драгоценности, цветастые заморские ткани, дорогое оружие – Ольга не жалела добра. С варягами следовало быть щедрыми. Только щедрость обеспечивала верность этих жадных домогателей чужого богатства.
Свенельд возвратился с клятвенными заверениями варяжских ярлов и самого конунга Хельгу явиться с войском по первому зову князя Игоря.
О готовности прислать воев – всех, кого удастся собрать, – заверили старейшины полян, словен, кривичей, тиверцев. Другие племена тоже выделили военные отряды. Много больше, чем в прошлые годы, было построено больших ладей.
Послы князя Игоря отправились к печенегам, чтобы подарками и посулами склонить вождей на совместный поход против Византийской империи. Многие печенежские вожди приняли послов князя Игоря, взяли предложенное серебро и меха, сами отослали в Киев знатных заложников как обеспечение верности князю руссов. Кочевья в степях между Днепром и Дунаем начали готовиться к войне с греками. Гонцы князя Игоря безбоязненно ездили по Дикому Полю – всюду их привечали как друзей и союзников. Трудно переоценить важность даже временного союза с печенегами: они восполняли недостаток в коннице, который так беспокоил князя Игоря. А в дальнем походе конница незаменима…
Весной 943 года огромное войско выступило в поход. Дружина князя Игоря и часть войска спустились в ладьях по Днепру, а остальные вои пошли к Дунаю через степи. По пути к ним присоединялись орды печенегов.
Снова херсонский стратиг погнал в Константинополь свою быстроходную тахидрому с тревожной вестью: "Идут руссы, без числа кораблей их, покрыли море корабли!" Гонцы дунайских боляр дополняли: "И сушей идут руссы, наняли с собой печенегов, нет им числа!"
Рати князя Игоря дошли только до устья Дуная. Император Роман дрогнул перед неисчислимым множеством варваров, прислал вельмож к князю Игорю с мирными предложениями: "Не ходи, но возьми дань, которую брал князь Олег, и прибавлю я еще к той дани!" Одновременно другие византийские послы поехали к печенежским вождям, повезли паволоки, золото и арабских скакунов, и тоже предложили мир.
На одном из безвестных островов дунайской дельты в большом шатре собралась на совет старшая дружина князя Игоря. Предстояло принять великое решение: продолжать поход или возвращаться, удовлетворившись данью и заверениями императора Романа в крепкой дружбе?
Бояре и воеводы на этот раз были единодушны: "Если так говорит царь, то чего нам еще нужно? Не бившись, возьмем золото и серебро и паволоки.
Разве знает кто, кому одолеть – нам ли греков, грекам ли нас? Или с морем кто в союзе? Не по земле ведь пойдем, но по глубине морской – всем общая смерть!" Видно, живы были у бояр страшные воспоминания об огненном бое, о тяжких жертвах прошлого похода, не захотели они сызнова испытывать судьбу и воинское счастье. Да и сам Игорь не забыл босфорского поражения, согласился с дружиной:
– Быть по-вашему! Если греки дадут золото и ткани на всех воинов, какие есть в ладьях и в пешей рати, объявим мир!
Сотник Свень сбегал на берег к греческим послам, терпеливо ожидавшим решения совета у своей разукрашенной триеры, и скоро вернулся с ответом:
"Согласны!"
Бояре и воеводы шумно вывалились из шатра, оживленные, довольные завершенным делом. Опасный поход обернулся приятным путешествием по спокойному теплому морю. Как тут было не радоваться?
Только Свенельд с сомнением покачивал головой:
– Начать поход трудно, но и заканчивать его бывает не легче…
Князь Игорь оценил мудрость этих слов, когда вечером в его шатер неожиданно пришли конунг Хельгу и ярлы, предводители варяжских дружин.
Конунг Хельгу, высокий, багроволицый, в боевом панцире из толстой кожи, обшитой позолоченными бляхами, начал недовольно:
– Ты, княже, позвал нас на войну, а сам заключил мир. Серебро и меха, которые привезли твои послы, только залог, но не добыча. Наши люди не могут возвратиться с пустыми руками!
Ярлы поддержали своего вождя:
– Стыдно викингам возвращаться без добычи… Даже дети будут смеяться над викингами… Обратного пути у нас нет…
А конунг продолжал:
– Если, княже, сам не хочешь идти дальше, отпусти нас одних. Мы сами возьмем достойную добычу!
И снова ярлы поддержали его:
– Возьмем… Не впервой викингам на немногих кораблях воевать обширные страны и богатые города…
Князь Игорь задумался. Ссориться с варягами опасно, их немало в войске, да и молва о том, что он, киевский князь, нарушил свое слово, может сильно повредить в будущем. Кто ему поверит, если снова придется нанимать войско? Но и отпускать Хельгу с его волками-ярлами в пределы Византии нельзя. Император обвинит в вероломстве и откажется от мира. Как отговорить варягов? Им-то ведь все равно, в мире или в войне останется Русь!
Игорь вопросительно посмотрел на Свенельда, от которого привык получать разумные советы. А Свенельд будто только и ждал этого, приблизился к князю, горячо зашептал в ухо:
– Добычу можно искать не только в Царьграде. На Хвалынском море[14] тоже есть богатые города. Отошли туда варягов. Если надобно, я сам с ними пойду. Тогда Хельгу поверит в наше чистосердечие…
Князь Игорь сразу оценил мудрость воеводы. Варяжские наемные дружины нельзя держать в бездействии, иначе они, как саранча, пожрут нивы своего нанимателя. А до Хвалынского моря далеко, путь туда опасен из-за хазар и других воинственных народов. Долгим будет поход конунга Хельгу. А может, и безвозвратным.
Благодарно кивнув Свенельду, князь обратился к варягу:
– Напрасно ты подумал, конунг, что ваши мечи будут ржаветь в ножнах.
Пойдешь с судовой ратью на Хвалынское море. Дам тебе ладьи, припасы, оружие. И воев отпущу, кто пожелает идти с тобой. С греческим же царем у меня мир нерушим!
Хельгу пошептался со своими ярлами и согласился. Но поставил два условия. Пусть-де князь Игорь договорится с греками, чтобы те пропустили его войско через Босфор Киммерийский. И пусть с ним в походе будет кто-нибудь из знатных княжеских мужей, чтобы все видели: не от себя воюет конунг, но от князя Игоря.
Игорь указал рукой на Свенельда:
– Он пойдет. Отрываю от сердца своего.
Хельгу поклонился, удовлетворенный.
Через несколько дней ладьи Хельгу и Свенельда покинули дунайское устье. К варягам присоединилось немало русских дружинников и воев, решивших поискать счастья и добычи в дальних краях. Греки не только обещали пропустить ладьи через Босфор Киммерийский, но даже разрешили им заходить по пути в порты Таврики[15] за водой и съестными припасами.
Князь Игорь вздохнул с облегчением, проводив Хельгу и Свенельда.
Разве мог тогда знать киевский князь, что именно в хвалынском походе завяжется первый узелок древлянской трагедии, погубившей его самого?
Херсонский стратиг подзуживал против Киева печенежских князей, и те чаще стали нападать на пограничные земли. Конные дружины отгоняли печенегов, но те появлялись снова, и набегам их не видно было конца. Каждому было ясно, что беда идет от греков, что печенежские сабли куплены на византийское золото. Выход был единственный: еще раз воевать Царьград…
Перед зимним полюдьем князь Игорь сказал:
– Буду собирать меньше дани, чем в прошлые годы, но накажу старейшинам готовить воев к походу, нового царьградского похода не избежать!
И Ольга согласилась с мужем: не о честолюбии и не о мести шла речь, но о благоденствии Руси. Сошлись воедино мысли Игоря и Ольги, и наступило счастливое время совместных трудов.
Воеводу Свенельда отправили к варяжским ярлам нанимать дружину. На сани погрузили меха, драгоценности, цветастые заморские ткани, дорогое оружие – Ольга не жалела добра. С варягами следовало быть щедрыми. Только щедрость обеспечивала верность этих жадных домогателей чужого богатства.
Свенельд возвратился с клятвенными заверениями варяжских ярлов и самого конунга Хельгу явиться с войском по первому зову князя Игоря.
О готовности прислать воев – всех, кого удастся собрать, – заверили старейшины полян, словен, кривичей, тиверцев. Другие племена тоже выделили военные отряды. Много больше, чем в прошлые годы, было построено больших ладей.
Послы князя Игоря отправились к печенегам, чтобы подарками и посулами склонить вождей на совместный поход против Византийской империи. Многие печенежские вожди приняли послов князя Игоря, взяли предложенное серебро и меха, сами отослали в Киев знатных заложников как обеспечение верности князю руссов. Кочевья в степях между Днепром и Дунаем начали готовиться к войне с греками. Гонцы князя Игоря безбоязненно ездили по Дикому Полю – всюду их привечали как друзей и союзников. Трудно переоценить важность даже временного союза с печенегами: они восполняли недостаток в коннице, который так беспокоил князя Игоря. А в дальнем походе конница незаменима…
Весной 943 года огромное войско выступило в поход. Дружина князя Игоря и часть войска спустились в ладьях по Днепру, а остальные вои пошли к Дунаю через степи. По пути к ним присоединялись орды печенегов.
Снова херсонский стратиг погнал в Константинополь свою быстроходную тахидрому с тревожной вестью: "Идут руссы, без числа кораблей их, покрыли море корабли!" Гонцы дунайских боляр дополняли: "И сушей идут руссы, наняли с собой печенегов, нет им числа!"
Рати князя Игоря дошли только до устья Дуная. Император Роман дрогнул перед неисчислимым множеством варваров, прислал вельмож к князю Игорю с мирными предложениями: "Не ходи, но возьми дань, которую брал князь Олег, и прибавлю я еще к той дани!" Одновременно другие византийские послы поехали к печенежским вождям, повезли паволоки, золото и арабских скакунов, и тоже предложили мир.
На одном из безвестных островов дунайской дельты в большом шатре собралась на совет старшая дружина князя Игоря. Предстояло принять великое решение: продолжать поход или возвращаться, удовлетворившись данью и заверениями императора Романа в крепкой дружбе?
Бояре и воеводы на этот раз были единодушны: "Если так говорит царь, то чего нам еще нужно? Не бившись, возьмем золото и серебро и паволоки.
Разве знает кто, кому одолеть – нам ли греков, грекам ли нас? Или с морем кто в союзе? Не по земле ведь пойдем, но по глубине морской – всем общая смерть!" Видно, живы были у бояр страшные воспоминания об огненном бое, о тяжких жертвах прошлого похода, не захотели они сызнова испытывать судьбу и воинское счастье. Да и сам Игорь не забыл босфорского поражения, согласился с дружиной:
– Быть по-вашему! Если греки дадут золото и ткани на всех воинов, какие есть в ладьях и в пешей рати, объявим мир!
Сотник Свень сбегал на берег к греческим послам, терпеливо ожидавшим решения совета у своей разукрашенной триеры, и скоро вернулся с ответом:
"Согласны!"
Бояре и воеводы шумно вывалились из шатра, оживленные, довольные завершенным делом. Опасный поход обернулся приятным путешествием по спокойному теплому морю. Как тут было не радоваться?
Только Свенельд с сомнением покачивал головой:
– Начать поход трудно, но и заканчивать его бывает не легче…
Князь Игорь оценил мудрость этих слов, когда вечером в его шатер неожиданно пришли конунг Хельгу и ярлы, предводители варяжских дружин.
Конунг Хельгу, высокий, багроволицый, в боевом панцире из толстой кожи, обшитой позолоченными бляхами, начал недовольно:
– Ты, княже, позвал нас на войну, а сам заключил мир. Серебро и меха, которые привезли твои послы, только залог, но не добыча. Наши люди не могут возвратиться с пустыми руками!
Ярлы поддержали своего вождя:
– Стыдно викингам возвращаться без добычи… Даже дети будут смеяться над викингами… Обратного пути у нас нет…
А конунг продолжал:
– Если, княже, сам не хочешь идти дальше, отпусти нас одних. Мы сами возьмем достойную добычу!
И снова ярлы поддержали его:
– Возьмем… Не впервой викингам на немногих кораблях воевать обширные страны и богатые города…
Князь Игорь задумался. Ссориться с варягами опасно, их немало в войске, да и молва о том, что он, киевский князь, нарушил свое слово, может сильно повредить в будущем. Кто ему поверит, если снова придется нанимать войско? Но и отпускать Хельгу с его волками-ярлами в пределы Византии нельзя. Император обвинит в вероломстве и откажется от мира. Как отговорить варягов? Им-то ведь все равно, в мире или в войне останется Русь!
Игорь вопросительно посмотрел на Свенельда, от которого привык получать разумные советы. А Свенельд будто только и ждал этого, приблизился к князю, горячо зашептал в ухо:
– Добычу можно искать не только в Царьграде. На Хвалынском море[14] тоже есть богатые города. Отошли туда варягов. Если надобно, я сам с ними пойду. Тогда Хельгу поверит в наше чистосердечие…
Князь Игорь сразу оценил мудрость воеводы. Варяжские наемные дружины нельзя держать в бездействии, иначе они, как саранча, пожрут нивы своего нанимателя. А до Хвалынского моря далеко, путь туда опасен из-за хазар и других воинственных народов. Долгим будет поход конунга Хельгу. А может, и безвозвратным.
Благодарно кивнув Свенельду, князь обратился к варягу:
– Напрасно ты подумал, конунг, что ваши мечи будут ржаветь в ножнах.
Пойдешь с судовой ратью на Хвалынское море. Дам тебе ладьи, припасы, оружие. И воев отпущу, кто пожелает идти с тобой. С греческим же царем у меня мир нерушим!
Хельгу пошептался со своими ярлами и согласился. Но поставил два условия. Пусть-де князь Игорь договорится с греками, чтобы те пропустили его войско через Босфор Киммерийский. И пусть с ним в походе будет кто-нибудь из знатных княжеских мужей, чтобы все видели: не от себя воюет конунг, но от князя Игоря.
Игорь указал рукой на Свенельда:
– Он пойдет. Отрываю от сердца своего.
Хельгу поклонился, удовлетворенный.
Через несколько дней ладьи Хельгу и Свенельда покинули дунайское устье. К варягам присоединилось немало русских дружинников и воев, решивших поискать счастья и добычи в дальних краях. Греки не только обещали пропустить ладьи через Босфор Киммерийский, но даже разрешили им заходить по пути в порты Таврики[15] за водой и съестными припасами.
Князь Игорь вздохнул с облегчением, проводив Хельгу и Свенельда.
Разве мог тогда знать киевский князь, что именно в хвалынском походе завяжется первый узелок древлянской трагедии, погубившей его самого?
Глава 8
На смену военным заботам пришли заботы мирные, посольские, требовавшие не стремительности и безрассудной храбрости, но, наоборот, мудрого терпения и предусмотрительности. Война венчается миром, но недобрый мир чреват новой войной. А добрый мир строить нелегко.
В Киев без обычной пышности приехало немногочисленное греческое посольство – обговорить предварительные условия мира. Посольство возглавлял патриций Феофан, три года назад погубивший своими огненными триерами русский флот. Феофан был живым напоминанием об опасности, которая подстерегает руссов в случае нового похода. Намек императора Романа был понятен: Византия не боится войны, хотя и предлагает мир. Но войны не хотела и Русь. Переговоры шли успешно.
Перед отъездом греческие послы изъявили желание, чтобы князь Игорь самолично подтвердил хартию о мире. В посольской горнице по этому случаю собрались немногие избранные люди: сам Игорь, княгиня Ольга, бояре, которые должны были поехать вместе с послами в Константинополь.
Кормилец[16] Асмуд вынес на руках княжича Святослава. Мальчик был в полном княжеском одеянии: в багряном плаще-корзно, в круглой шапке с опушкой из горностая, в красных сафьяновых сапожках; на шее тускло поблескивала золотая цепь – знак высшего достоинства; к наборному серебряному поясу подвешен прямой меч. Все было точно таким же, как у самого князя Игоря, но будто игрушечным – княжичу Святославу пошел лишь третий год.
Греческие послы многозначительно переглянулись: им ли, познавшим кровавые интриги императорского двора, было не понять, что законный и единственный наследник означает устойчивость государственного порядка?
В Киев без обычной пышности приехало немногочисленное греческое посольство – обговорить предварительные условия мира. Посольство возглавлял патриций Феофан, три года назад погубивший своими огненными триерами русский флот. Феофан был живым напоминанием об опасности, которая подстерегает руссов в случае нового похода. Намек императора Романа был понятен: Византия не боится войны, хотя и предлагает мир. Но войны не хотела и Русь. Переговоры шли успешно.
Перед отъездом греческие послы изъявили желание, чтобы князь Игорь самолично подтвердил хартию о мире. В посольской горнице по этому случаю собрались немногие избранные люди: сам Игорь, княгиня Ольга, бояре, которые должны были поехать вместе с послами в Константинополь.
Кормилец[16] Асмуд вынес на руках княжича Святослава. Мальчик был в полном княжеском одеянии: в багряном плаще-корзно, в круглой шапке с опушкой из горностая, в красных сафьяновых сапожках; на шее тускло поблескивала золотая цепь – знак высшего достоинства; к наборному серебряному поясу подвешен прямой меч. Все было точно таким же, как у самого князя Игоря, но будто игрушечным – княжичу Святославу пошел лишь третий год.
Греческие послы многозначительно переглянулись: им ли, познавшим кровавые интриги императорского двора, было не понять, что законный и единственный наследник означает устойчивость государственного порядка?