Карина Демина. Невеста

   – А у меня брат… – ответили Одену. – Только я не уверена, захочет ли он меня видеть.
   И у него.
   Брат есть. Дом. Жизнь. Уже много.
   Зачем она руку убрала? Рядом же стоит. Оден чувствует запах, тот самый, серебра, вереска и меда.
   Еще смолы. Свежей древесины. Листьев. Прели. Близкой воды. И того железа, которое способно ранить. Кожи. Болота. Ямы и гноящихся ран – это от него.
   – Ты ничего не видишь, я правильно поняла?
   Он различает слова. И смысл их ясен.
   – Это бывает, если слишком долго в темноте пробыть. Зрение вернется. Не расчесывай шею! – Его руку перехватили. – Так только хуже будет. Веревку надо снять.
   Ее голос был таким мягким, нежным…
   Нельзя верить нежным голосам.
   – Видишь, пес, как я добра. – Руки королевы снимают ошейник. – Ты никому не нужен, но я тебя отпущу… быть может.
   Шеи коснулся холодный металл. И Оден, зарычав, бросился на врага.
 
   Ну вот, следовало ожидать.
   Мне повезло. Он был ранен. Истощен. И слеп. Напуган и растерян. А я двигалась достаточно быстро, чтобы увернуться от удара.
   Не надо было с ножом лезть, подумаешь, узел тугой, как-нибудь да справилась бы.
   Пес, встав на четвереньки, вертел головой, пытаясь уловить мой запах. А лес с любопытством наблюдал за происходящим. В конечном итоге лес примет и мое тело.
   …он крупнее.
   Да, на дольше хватит.
   Попытавшись сделать шаг, пес наступил на хвост веревки. Сейчас этот дурак сам себя задушит. Головой замотал, попытался ослабить ошейник, но не тут-то было. Хитрая петля, такая только затягивается. Но, судя по ранам на шее, ему случалось носить и куда более опасные украшения.
   – Послушай. – Я приближалась с осторожностью. Слаб или нет, но даже сейчас он сильнее меня во много раз. – Я не хочу причинить тебе вред. Если бы хотела, то бросила бы в городе. Или сейчас. Мне достаточно просто уйти…
   – Нет. Н-не… н-надо.
   Заговорил. И, кажется, отдавая себе отчет в том, что говорит. Замечательно. Значит, есть шанс договориться.
   – Не буду. Но веревку лучше снять. Согласен?
   Кивок.
   – Ты не бросишься на меня?
   – Нет.
   – Обещаешь?
   – Да.
   – Слово на крови и железе?
   Пес дернулся, но выдавил:
   – Да.
   Что ж, этому слову можно верить, и лес разочарованно зашелестел. Понимаю его обиду, но не разделяю. Я все же приближалась к псу с опаской: слово словом, а осторожность не помешает, подозреваю, он и сам плохо понимает, что творит.
   – Это я. – Коснулась макушки. Волосы у него, как у мамы, – с тяжелой остью и мягким пуховым подшерстком, может, поэтому меня тянет его погладить. – Эйо.
   – Эйо, – послушно повторил пес.
   – Наклони голову, пожалуйста.
   Узел был под горлом и теперь, затянувшись, продавил кожу. Нет, над позвоночником веревку пилить сподручней. Нож у меня хороший, острый, и резать я старалась аккуратно. Пес ждал и, по-моему, боялся шелохнуться.
   – Вот и все. Сейчас будет неприятно.
   Веревку пришлось отдирать от кожи. Язвы. Кровь. Сукровица. И знакомые проколы под подбородком. Его долго держали в ошейнике, не позволяющем опустить голову.
   Полчаса – и мышцы ломит. Час – и кажется, что вот-вот их судорогой сведет. Два… и стоит опустить подбородок, как острые зубья впиваются в кожу. Кажется, на третьем мне стало все равно.
   Я всегда была упрямой девочкой, но до пса мне далеко.
   – Так лучше?
   Не надо его трогать, но я не удержалась. А он вдруг сгреб меня в охапку и опрокинул на листья. Сам сверху навис.
   Убьет?
   И правильно сделает: за дурость надо платить. Лесу-то сколько радости будет…
   …овраг. Далеко. Выше надо.
   Какие мы капризные, однако.
   Но пес не торопился меня добивать, обнюхивал. Волосы. Лицо. Шею.
   – Запах. – Он снизошел-таки до разъяснения. – Ты. Я. Знать. Запах. Эйо. Свой.
   А про невесту рассказывал связно. Сейчас же ощущение, что собственный язык его не слушается. Пес прижался щекой к моей щеке и замер. Я тоже не шевелилась, мало ли что ему в голову взбредет. Минуту не шевелилась… две… на третьей не выдержала, главным образом из-за запаха: воняло от него выгребной ямой.
   – Тебе надо вымыться. – Подозреваю, эта процедура ему не понравится. – Вода холодная. И будет больно. Но так раны скорее заживут.
   Будь в нем хоть капля живого железа, они бы уже затянулись, без воды и моей помощи. Пес же вздохнул, но все-таки отстранился и встал на колени. Руку протянул. И пальцы мои сдавил так, что еще немного – и сломает.
   Боится отпустить?
   Потеряться?
   – Сначала снимем твои лохмотья. Я постираю и посмотрю, что можно сделать…
   …все равно другой одежды нет и в ближайшем будущем не предвидится. В лесу вообще с одеждой сложно, а соваться в город – безумие.
   – Идем.
   Встал без споров. И шел за мной, осторожно, медленно. И раздеть себя позволил.
   Он был изможден до крайности: кожа, кости и живое мясо. Его не просто пытали, а мучили снова и снова, позволяя ранам зарубцеваться, а вот здесь, под левой лопаткой, явно шили. О псе заботились, не позволяя умереть. Наверное, он был интересной игрушкой.
   – Решетка, – сказал пес, когда я коснулась язв на спине.
   Аккуратные отверстия все еще сочились сукровицей. Девять рядов вдоль спины, девять – поперек. А следов от огня нет. Впрочем, я слышала, что холодное пламя не обжигает, оно просто вытапливает из крови железо.
   …это война, бестолковая Эйо. А пес – враг.
   Вот и убили бы как врага. Пытать зачем?
   – Потерпи. – Я сглотнула, не зная, что сказать ему. – Еще немного потерпи. Пожалуйста.
   Кивнул.
   И двинулся за мной к воде.
   – Стой. – Берег был топким, осклизлым. – Садись. И осторожно, здесь глубоко.
   Я помогла ему спуститься в воду и положила руку на корень старой ели. За него удобно держаться.
   – Я сейчас вернусь.
   У меня еще оставалось мыло, пусть и самое дешевое, изрядно воняющее. Для пса, вероятно, этот запах и вовсе невыносим был. Но он терпел, жмурился, фыркал. И сам тер и без того разодранные плечи, хотя меня от одного вида открывшихся ран трясти начало. Моей силы не хватит на все.
   Разве что понемногу… изо дня в день…
   Я помогла ему выбраться из воды и отвела к своему гнезду, сооруженному из еловых лап и сухих, шелестящих листьев.
   – Вытереть тебя нечем.
   Солнце еще стояло высоко. Обсохнет. И согреется. Надеюсь.
   – Чистый. – Он понюхал собственную руку. – Чистый. Хорошо.
   Я же развела костерок. Сегодняшняя добыча была скудна – пара серых, скукоженных картофелин, из тех, что скоту запаривают, и несколько горстей сечки. Но из старых запасов у меня оставались хлеб, сыр и почти прозрачный уже кусок сала на нитке. Картофель я варила вместе с зерном, добавила травы и жир. Пес терпеливо ждал. Он свернулся в гнезде клубком, подтянув ноги к груди. И плащ мой, слишком маленький для него, принял с благодарностью.
   Так и лежал, уставившись на огонь, но вряд ли видел. И, кажется, придремал.
   А я, пользуясь случаем, разглядывала его.
   Крупный, широкой кости, с массивной грудной клеткой, тяжелыми лапами и мощным хребтом. Такой выдержит и полную броню. Окрас золотистый, с характерным отливом и более светлым подшерстком, какой бывает только среди высших. И родинки – как подтверждение. Семь – на левой щеке, одиннадцать – на правой.
   Может, не все так и плохо?
   Я проведу его по землям детей лозы, а он поможет мне за Перевалом.

Глава 3
Стальной Король

   Стальной Король был молод, всего-то двадцать девять весен, на три меньше, чем Виттару.
   Стальной Король был стар.
   В его глазах жили война и боль потухших жил, отравленных туманом. Ранние морщины изрезали лицо, превратив его в маску, и не нашлось бы в землях Камня и Железа того, кто осмелился бы заглянуть под нее. Не был исключением и сам Виттар, хотя и назывался другом правителя.
   Стальной Король просто был.
   Высокий. Сухопарый. Нескладный с виду. Он лишен был отцовской силы и изящества матери: чересчур длинный, ссутуленный, с худыми руками и локтями, которые вечно торчали в стороны эдаким вызовом дворцовому этикету. Стальной Король давно перестал обращать внимание на подобные мелочи. Его запястья были по-женски тонки, а ладони округлы. Такие подошли бы пекарю. На коротких пухлых пальцах перстни смотрелись нелепо, и король отказался от перстней.
   Ему не шли ни кружево, ни бархат, ни даже сама корона, сплетенная из стальных нитей. Он вечно жаловался, что корона слишком тяжела и натирает.
   И алмазы в ней – лишнее.
   Сейчас корона лежала на столике рядом с бутылкой вина, парой бокалов и потертыми перчатками. Под столиком нашлось место сапогам, из голенищ которых полосатыми змеями выглядывали чулки его величества. Сам Стальной Король сидел, вытянув ноги, шевеля босыми пальцами, которые разглядывал с преувеличенным вниманием. Казалось бы, не слушал, но Виттар точно знал – каждое произнесенное им слово произнесено не зря. Вот только новости нельзя было назвать добрыми.
   – …род Высокой Меди с печалью сообщил о том, что младенец родился мертвым.
   – Второй? – Голос короля звучал ровно, равнодушно даже.
   – Третий. Второй – у Белого Серебра.
   Виттар замолчал, зная, что королю нужно несколько минут тишины. Он поднялся и наполнил бокалы темным тяжелым вином. Сделав по глотку из обоих, протянул собеседнику.
   – По-прежнему боишься за меня? – Старый друг взял бокал, не глядя.
   – Боюсь.
   Вино из ягод тимминики, единственное, которое король признавал, было горьким. Когда-то эта горечь сумела спрятать яд, и покушение, одно из многих, едва не увенчалось успехом. С тех пор рядом с правителем находился дегустатор, но Виттар не мог отделаться от старой привычки, пусть в тот раз она едва не стоила ему жизни.
   Король разглядывал вино.
   – Ты ведь нашел ответ на мой вопрос?
   Да, хотя изначально и полагал, что вопрос задан исключительно затем, чтобы отвлечь Виттара от собственных бед. Вероятно, так и было… отчасти.
   – Мы не там ищем виновных. Королева… – Виттар замолчал, не в силах заставить себя произнести имя этой женщины. Скулы сводило от ненависти, бессилия и понимания, что никогда ему не добраться до твари. Он видел ее лишь однажды, издали, и с той минуты потерял покой.
   Королева Мэб являлась во снах, становилась на колени и запрокидывала голову. Виттар видел ее горло, тонкое, бледное, такое хрупкое… и понимал, что даже во сне не дотянется. Пытался. Рвал цепи долга. Зверел от запаха и близости. Просыпался в холодном поту, ослепленный мерцанием короны Лоз и Терний.
   И с пониманием, что королева Мэб останется живой.
   – …она ни при чем.
   – В проклятие ты не веришь?
   – Разве что мы сами себя прокляли. – Виттар вытер платком испарину, которая появлялась, стоило ему упомянуть о королеве. – Я нашел ответ, но… он почти приговор.
   Вначале задание казалось простым.
   Очевидным.
   Почему готовы иссякнуть жилы Великих домов?
   И вправду ли опоены они слезами Королевы Туманов? Запечатаны сказанным ею словом? Прокляты и обречены? И если так, то не совершил ли Стальной Король ошибку, позволив альвам уйти?
   Об этом многие шепчутся.
   – Если боишься моего гнева, то вспомни, – отставив бокал, король провел пальцами по тонкому шраму, пересекавшему запястье, – сколько раз ты спасал мою жизнь. И никогда ничего не просил взамен. А то единственное, что, как я знаю, тебе нужно, я оказался не в силах дать.
   Ни справедливости, ни даже мести.
   – Мы слишком многим обязаны твоему роду, а вскоре, чувствую, долг увеличится. Я знаю, как ты ее ненавидишь. И если при этом утверждаешь, что Хозяйка Холмов и Туманов не виновата, то я тебе верю. Говори. И не бойся меня оскорбить.
   Не его – всех остальных: Великие дома слишком привыкли к собственному величию, они в упор не замечали опасности. И, пожалуй, если бы не война, продержались бы еще лет сто, а то и двести, но сейчас, когда срок уже вышел, они желали найти виновного.
   Виттар пригубил вино: в горле пересохло. Пересыхало всякий раз, когда он касался этой темы и собственной теории, проверяя ее раз за разом, выискивая все новые и новые факты, пытаясь истолковать их так, чтобы увидеть – ошибался.
   Не выходило.
   – Это началось задолго до войны… и до твоего появления на свет. И еще раньше. Я поднял родовые книги. Двадцать поколений тому назад руда забирала одного ребенка из ста. И высшие рождались во множестве даже в тех родах, кровь которых не отличалась особой чистотой. Но сила каждого была не так велика. И тогда твой предок, желая сохранить и усилить свойства высших, издал указ о сохранении породы.
   Король смотрел на огонь, рассеянно проводя мизинцем по граням кубка.
   – Высшие, сочетаясь браком с высшими, давали крепкое потомство. И живучее. От трех до пяти детей на одну семью.
   А сейчас двое выживших – редкость.
   – И в следующем поколении кровь проявила себя еще более ярко. Но теперь руда забирала одного ребенка из пятидесяти.
   – Вдвое.
   – Да.
   – И потом становилось лишь хуже? – Он уже понял то, что желал сказать Виттар. Стальной Король умен, хотя многих обманывали сонный его облик и кажущаяся рассеянность.
   – Детей рождалось все меньше… и руда забирала каждого четвертого. Но оставшиеся трое отличались исключительной силой и выносливостью.
   – Их скрещивали между собой…
   – Именно.
   – И родственные связи стали слишком близки. – Король к вину так и не притронулся. Это не жест недоверия, скорее уж он забывал о том, что должен пить. И есть. Порой его приходилось кормить чуть ли не силой. Сейчас мысли короля были заняты проблемой куда более важной, нежели прошедшая война.
   Он вновь обратился к фактам, с которых Виттар начал:
   – Высокая Медь?
   – Муж и жена – кузены. Их матери – родные сестры. А отцы – двоюродные братья.
   – Олово?
   Трое мертворожденных и четвертый, появившийся на свет живым, но взятый рудой.
   – Троюродные брат и сестра. Серебро – то же самое. А брак, разрешения на который добиваются Титаниды, будет заключен между братом и сестрой.
   – Но… она низшего рода?
   – Незаконнорожденная дочь.
   – И законнорожденный сын. – Король тяжело поднялся. – Неужели они сами не понимают, что творят?
   Этот вопрос не требовал ответа. Понимают? Скорее спешат сохранить кровь. Сильную скрещивают с сильной, в надежде, что родятся дети, которые выживут.
   – Спасибо. – Стальной Король стоял над камином, упираясь обеими руками в холодный мрамор облицовки. – Ты подтвердил мои догадки. Забавно в чем-то даже… Они разводят лошадей. Или собак. Грэм Серебряный соколами занимается…
   – Они считают себя выше.
   Законы жизни неприменимы к детям Камня и Железа.
   – А сейчас, – Виттар допил вино, – они верят в проклятие Туманной Королевы. И в то, что лишь сильная кровь его переломит.
   Слишком многих унесла война. И Титаниды – первые, кто посмел переступить запретную черту. Виттар слышал, что Белоглазая Асгрид ждет ребенка от того, кого называет мужем. И братом. А доктора обещают, что младенец родится здоровым. Если не ошибутся, то сколькие еще пожелают последовать примеру?
   – Я отменю закон.
   Стальной Король принял это решение не сейчас. Он позволил Виттару проверить то, что уже знал, но в чем все же надеялся ошибиться. Однако отмена закона – слишком мало. Высшие не захотят разбавлять кровь. Слишком привыкли к своей исключительности.
   – Я… – Виттар знал, что предложить, – возьму себе жену не из Великих родов. Поищу среди тех, у кого большие пометы и щенки здоровыми растут. Ртуть… Или Свинец. Сурьма, если не ошибаюсь, всегда отличалась плодовитостью.
   Должно получиться, если он прав.
   – Что еще ты готов сделать для меня, друг? – Стальной Король повернулся, и впервые с начала войны в его глазах не было пустоты.
   Он знает ответ: все.
   Не ради короны, долга и сомнительной чести именоваться правой рукой монарха, но ради человека, которого Виттар считал родным.
   У него и так родни не осталось.
   А Виттар знает причину, подтолкнувшую короля заняться проклятием, которого – это понимали они оба – не существовало. Зато были пятеро братьев, родившихся мертвыми или ушедшими в первые же дни после рождения. И ранняя старость предыдущего короля.
   – Ты прав. Я не желаю хоронить собственных детей. Но и заставлять тебя не буду. Ты заслуживаешь той невесты, которую выберешь сам. Будь у меня сестра, я отдал бы ее тебе.
   Сестра была. Ольриг. Светлокосая, ясноглазая, звонкая, как горный хрусталь. Отрада души и надежда рода, потерянная в Каменном логе. Порой и король бессилен защитить то, что дорого. Чего уж ждать от остальных?
   – Оставь мне бумаги, – попросил король. – Советники любят язык цифр. Им понравится.
   Скорее уж они будут возмущены и не пожелают верить, потому что вера означает признание. А кто признается в том, что сам подрубил корни собственного рода?
   Но закон будет отменен. И если надо, Стальной Король издаст новый, собственной волей связав тех, кто еще свободен, с малыми домами. Вот только он понимает, что путь силы породит лишь гнев, а гнев – восстание. И снова будет война, которая уничтожит весь народ Камня и Железа.
   – Не уходи пока. – Стальной Король вернулся в кресло и тихо произнес: – Боюсь, и у меня для тебя дурные вести.
   Оден. Сердце екнуло и остановилось.
   Нет, его нить на полотне рода истончилась до крайности, но не погасла. Брат жив. И надо верить.
   – Она сдержала слово. – Пухлые пальцы сплелись, сцепились друг с другом.
   Тварь туманная, бледнорожденная. Но даже Мэб не под силу нарушить клятву на Камне.
   Вот только Камень понимает лишь простые клятвы.
   Мэб обещала оставить мир.
   И корабли один за другим уходили к Затерянным островам.
   Мэб обещала дать пленным свободу.
   И городские тюрьмы, замковые темницы, даже позорные клетки были открыты.
   Вот только Одена в числе тех, кого принял Перевал, не оказалось.
   – Там, возьми.
   Свиток. Печать. Бумага твердая, а пальцы непослушны. И ровные буквы – она всегда и во всем совершенна, Королева Туманов и Грез, – не складываются в слова.
   – «Склоняю голову, смиренно приветствуя старшего брата…» – Стальной Король говорил тихо. Сколько раз он прочел это послание? Много. Переплетение ее слов никогда нельзя было понять с первого раза. – «…столь милосердного, что, невзирая на распри…»

   «…сохранил неразумной сестре своей жизнь и корону. Душа моя, преисполняясь благодарности, требует порадовать тебя добрыми вестями.
   Сегодня на рассвете последний корабль поднимет паруса, унося несчастную королеву Мэб и детей лозы к Затерянным островам. Отныне пусты Холмы и холодны хрустальные чертоги. Но пусть не печалит сия разлука моего венценосного брата, ведь в душе своей я сохраню его светлый образ…»

   Издевается. Даже побежденная, изгнанная, лишившаяся всего, издевается.

   «…и смею ли надеяться я, что ты, мой король, в самом скором времени не позабудешь обо мне?
   Лишь желание навеки вырезать имя Мэб на скрижалях стального сердца и воля твоя, изложенная столь ясно, что бедной королеве не остается ничего иного, кроме как исполнить ее, управляют мной.
   Возрадуйся, Стальной Король! Тот, о котором ты столь долго проявлял воистину трогательную заботу, отныне свободен. Твоя отвергнутая Мэб сняла с него железные оковы и вывела к свету, оставив на попечение людей. Уповаю, что, пораженные твоим величием, как поражена была я, они проявят всяческое понимание и милосердие и в самом скором времени ты сможешь обнять своего дорогого друга.
   Мысль об этом будет согревать меня в пути.
 
   Туманных тебе дней.
   Целую прах под твоими ногами.

Низвергнутая королева Мэб».

   – Выпей. – Король отнял бумагу, которую Виттар почти разорвал. И вместо листа сунул кубок: – Пей.
   Этого приказа нельзя было ослушаться, но Виттар не чувствовал вкуса вина.
   Вот и все. Четыре с половиной года торгов. Уступок. Золота, которое уходило в Холмы.
   Пленников, отпущенных, чтобы продлить брату жизнь.
   Королева Мэб никогда не просила невозможного, предпочитая плясать на острие клинка. Ей нравилось стравливать короля и Совет. Совет и Виттара.
   Виттара и короля.
   Дразнить обещаниями, которые она не собиралась сдерживать, – все это знали, но продолжали делать вид, будто верят, что уж теперь-то Оден вернется…
   – Я отправил ищеек. Всех, кого мог отправить.
   Сколько? Сотни две? Три? А городов на землях лозы втрое больше. И Оден мог быть в любом. Но сколько он протянет? Виттар говорил с каждым, кто вышел из Холмов, пусть даже они были слишком безумны, чтобы вести беседы. Но он должен был спросить о брате.
   – Его будут искать. Я обещал награду. – Стальной Король говорил, зная, что слова его станут слабым утешением. Виттар видел.
   Месяц под Холмами, чтобы утратить силы.
   Два – чтобы лишиться разума.
   Три – и то, что оставалось от пленного, милосерднее было убить.
   А четыре с половиной? И не месяца, но года? Во что превратился его брат? Кем бы он ни стал, вряд ли Оден сумеет выжить. Виттар закрыл глаза и услышал звонкий девичий смех королевы: «Моя дочь? Оставь себе. У меня их еще четыре. А вот тот, из-за кого я войну проиграла, один».
   Оден. Неразменная монета, выкупившая ее собственную жизнь. Не будь его, и Холмы бы вскрыли. Совет желал этого. Требовал. Грозил королю мятежом, но все же подчинился.
   А эта тварь вновь обманула.
   – Я не буду тебя отговаривать, – король налил еще вина, – если ты захочешь заняться поисками сам.
   Пойти за Перевал? И дальше что? Рыскать по городам, надеясь не то на случай, не то на чудо? Узнать, что опоздал? И, поддавшись гневу, вырезать какое-нибудь безымянное поселение, где ненависть к детям Камня и Железа толкнула к убийству?
   Месть не принесет облегчения.
   А гнев – пользы.
   – Однако… я бы предпочел, чтобы ты остался.
   Это еще не приказ, просьба.
   – Почему?
   – Слухи. – Повернувшись к Виттару, Стальной Король заглянул ему в глаза. – Многие говорят, что ты неспособен справиться с собой.
   И называют Бешеным.
   – Что еще?
   – Что, меняя обличье, ты теряешь разум. Контроль. Что ты уже на грани, если не за ней. Что война окончена, но ты продолжаешь воевать… и вот-вот созреешь, чтобы повести за собой дикую охоту.
   – И многие пойдут?
   До Виттара доходили… странные разговоры. О землях за Перевалом. О людях, которые слишком верны прежней хозяйке. И о тех, в ком осталась кровь Туманной Королевы.
   О том, что король чересчур мягок.
   Он слишком многих пощадил, не понимая, что зло необходимо выкорчевать с корнем. И есть те, кто не боится замарать рук.
   – Боюсь, что многие… Прости, Виттар, но твой брат и вправду был бы удобнее мертвым.
   Об этом тоже говорили, сначала намеками, потом открыто, в лицо, требуя не выполнять очередные просьбы королевы Мэб. И если бы она попросила о чем-то, несовместимом с честью дома…
   Но королева знала, где остановиться.
   – Сейчас он – красивый символ. А символ легко станет знаменем для тех, кто хочет мести. Здесь нет ни твоей, ни его вины, но… я не думаю, что тебе стоит отправляться за Перевал.
   – Опасаешься, что я не сумею себя остановить?
   – Я опасаюсь… – Взгляд Стального Короля не получается выдержать долго, да и дерзость это – смотреть ему в глаза. И кто-то другой за дерзость поплатился бы. – Я опасаюсь, что скажут, будто ты не сдержался. Этого будет достаточно.
   Он мог бы добавить, что Оден обречен. И был обречен изначально. Что четыре с половиной года в руках королевы – это больше, чем можно выдержать, не лишившись разума, и если вдруг случится чудо и Одена удастся найти, то вряд ли он выживет. А если выживет – останется калекой. И не Оденом вовсе, но искореженной оболочкой, заставлять жить которую – жестоко.
   Так стоит ли ради этого рисковать таким хрупким миром?
   – Я хотел бы попробовать свой вариант поиска. – Виттар поднял взгляд на человека, которого безмерно уважал. – Я не уйду надолго. И не поведу большую стаю. И не трону ни человека, ни альва, ни кого бы то ни было, если он не попытается причинить вред мне или моим людям.
   – Слухи? – Король усмехнулся.
   – Только слухи.
   – Хорошо.
   – Я вернусь. И к первой проблеме тоже. Я подготовлю список малых домов, которые достойны внимания. И имеют девушек подходящего возраста. Полторы дюжины хватит?
   – Вполне, – сказал Стальной Король. – Не спеши. У тебя еще есть время. И полная свобода.
   Ложь. Ни у кого нет ни времени, ни свободы. Слишком многое поставлено на карту.
   Оден.
   Великие дома. Перевал и земли по ту его сторону. Война пропитала их ненавистью, словно черной земляной кровью. Достаточно искры, чтобы начался новый пожар.
 
   Дом Виттара, старый, пропыленный и почти мертвый, как мертв был сам род Красного Золота, встретил хозяина торжественной тишиной. И вновь она не принесла успокоения.
   Собственные шаги звучали громко, грозно даже.
   Виттар, подымаясь по лестнице, считал ступени. Мраморные перила ластились к ладоням… Пустота и ничего, кроме пустоты. Пыли. Плесени. И старых портретов, с которых из-под слоя грязи на Виттара смотрели предки. Смотрели, казалось, с презрением. Как он, последняя капля металла в иссохшем русле древней жилы, посмеет привести сюда жену из низших?
   Позабыл о гордости? О чести?
   Обо всем, о чем стоило помнить?