Карина Демина. Невеста

   – Ну? – Виттар положил руки на стол, позволяя живому железу выбраться. Серебряные капли проступали на коже, сплетаясь в чешую.
   – Вы… признали меня гостем.
   – Признал. И здесь не трону. Но брошу вызов.
   А в прямой схватке у Кагона шансов нет.
   – За что?
   – За ложь. И… просто хочется. – В конце концов если Виттара считают бешеным, то почему бы не воспользоваться репутацией.
   Конечно, если бы Кагон боялся не так сильно, он бы понял, что вызвать его без веской причины нельзя: закон защищает слабых.
   – Его величество…
   – Вмешиваться не станет. Но я лишь хочу понять, что заставило тебя прийти сюда и лгать мне. Или ты считаешь себя умнее?
   Считает, но в жизни не признается, что более чем разумно.
   – Итак?
   Догадка лежала на поверхности, но Виттару это совершенно не нравилось. Он все же надеялся, что ошибся.
   – Кому понадобилась Тора? – Живое железо забиралось выше, обвивая предплечья, отзываясь ноющей болью в костях, готовых измениться при малейшем намеке на опасность. Виттар и вправду ходил по грани. И в данный момент испытывал огромное желание грань переступить. Просто ведь.
   Есть Кагон по ту сторону стола. Белое горло. Синие вены. Пульс, который Виттар слышит, и чужой страх пьянят. В венах – кровь.
   Кровь сладкая, Виттар помнит.
   Должно быть, он выглядел по-настоящему жутко, если Кагон произнес:
   – Атрум из рода Лунного Железа.
   Высший. И что пообещал взамен? Не деньги, в деньгах Ртуть не нуждалась. Поддержку в Совете? Покровительство? Кагон расценил молчание по-своему.
   – Я готов возместить вам ущерб, предоставив другую девушку… Ртуть – большой род… – У Кагона найдется с полдюжины племянниц подходящего возраста. – У вас будет выбор. Моей дочери исполнилось шестнадцать…
   Даже собственную дочь? Все-таки Виттар поспешил счесть беседу не представляющей интереса. Если дело в новой любовнице, то почему Атрум не воспользовался столь чудесной возможностью выбора?
   Очевидно, ему нужна именно Тора.
   Для чего?
   – Вы согласны?
   – Нет.
   Живое железо не желало отступать. Оно слишком явно помнило азарт последней охоты.
   – Если Атрум хочет получить эту женщину, пусть придет ко мне сам. – Но вряд ли он решится. – Или бросит вызов.
   Что еще менее вероятно. Атрум много сильней райгрэ Ртути, но все же слабее Виттара. И значит, попытается действовать в обход.
   – Он меня уничтожит, – тихо произнес Кагон.
   Выглядел он жалко, но сочувствия Виттар не испытывал. Возможно, на смену Кагону придет действительно толковый райгрэ, такой, который не будет вышвыривать слабых за порог дома.
   – Пожалуйся королю.
   Жалоба будет, в том числе и на Виттара.
   Но все законно.
   И Торхилд не покинет дома.
   Она стояла внизу, окруженная четверкой бывших сородичей. Ее резкий пряный запах сказал Виттару все, что он желал знать. Дополнить картину было несложно.
   Сервировочный столик опрокинут. На полу ваза с цветами, высокий фарфоровый кофейник и четыре чашки-лилии на тонких ножках. Графин с коньяком. И белоснежные салфетки, которых, как он думал, в доме уже не осталось. Как-то очень спокойно он отметил разбитую губу. Руки, сведенные за спиной. Острие клинка, которое упиралось в шею, и длинную царапину на этой самой шее.
   И самодовольное выражение на лице того, кто клинок держит.
   Он так ничего и не понял. Не отшатнулся даже, когда Виттар подошел. Только в самый последний миг руку отвел, что хорошо – Виттару не хотелось бы случайно ранить свою женщину. Он забрал клинок и сжал запястье. Крепко сжал. До хруста кости.
   – Ты обнажил оружие в моем доме, – пояснил Виттар, захватывая руку чуть выше. – Ты напал на того, кто находится под защитой этого дома.
   Остальная троица попятилась. Вмешиваться не станут. Руки от оружия на всякий случай убрали. Верно говорят: гнилой райгрэ – гнилая стая.
   – Ты оскорбил меня.
   Третий перелом, и, пожалуй, хватит. Урок получился достаточно запоминающимся.
   – Уходи. – Виттар повернулся к Кагону. – Ты и твои люди. Сегодня я не настроен убивать.
   А ведь всерьез воспримут каждое слово. С другой стороны, репутацию поддерживать тоже надо.
   Спорить не стали. Убрались. Хотя не следовало надеяться, что проблема на этом решена. Не Кагон беспокоил…
   Зачем Лунному Железу Торхилд?
   Она же стояла, понурившись. Чувствовала себя виноватой? Ей и вправду не следовало бы показываться на глаза сородичам, но кто ж знал, что Ртуть настолько осмелеет. Или это не смелость, но глупость? Решили, что Виттар с удовольствием избавиться от докуки?
   Коготь с легкостью разрезал шелковый шнур, которым были спутаны запястья. На белой коже остались розовые отметины, вид которых злил не меньше, чем запах ее крови.
   – Почему ты не позвала на помощь?
   Хотела что-то ответить, но в последний момент прикусила губу:
   – Простите, райгрэ.
   Шелестящий мертвый голос. Губы синие. И круги под глазами залегли.
   Кажется, Виттар знал ответ на свой вопрос: потому что не думала, что кто-то поможет. И если догадка верна, то его собственная стая заразилась гнилью.
 
   В библиотеке Макэйо были самые разные книги. А Торе нравилось читать.
   О других землях. Обычаях. Правилах.
   О животных и растениях.
   О камнях, ритуалах, источниках.
   Об альвах. И о людях.
   Книги часто ей помогали, и та, кажется, сама подвернулась под руку.
   История мальчика, который был слабым и трусливым, и человеческая стая охотилась на него. Тогда мальчик, неспособный защититься сам, придумал другого себя. Тот другой не знал страха. Он оказался очень хитрым… и злым. Убив всех врагов, он решил, что уходить не желает. И тогда прежнего мальчика совсем не стало.
   Наверное, так правильно: выживают сильные.
   Так появилась Хильда.
   Она, конечно, не разговаривала с Торой, как это было в книге. И никогда не занимала разум полностью, спасая Тору от мира, но все равно помогала советами.
   Хильда не видела кошмаров о смерти родителей. Не дрожала, заслышав шаги за дверью. И в отличие от Торы, наверное, была способна себя убить. Например, если бы ее снова позвали к королеве.
   Хильда умела слушать и запоминать. Не пряталась от Макэйо, но учила Тору вести себя так, чтобы он оставался доволен. Возможно, именно благодаря Хильде Макэйо не бросил Тору потом, когда она стала слишком взрослой для него. Макэйо завел себе новую любимицу, а Тора осталась среди редкостей. Это была спокойная жизнь, и Хильда исчезла.
   Тора думала, что насовсем, но ошибалась: в этом доме она вновь стала нужна.
   Хильда умеет выживать.
   Она просыпается среди ночи за мгновение до того, как в замке повернется ключ. Хильда скатывается на пол и прячется под кровать, прижавшись к полу. Она не позволяет кричать, но молча проглотит пыль и закусывает до боли пальцы. Боль делает Хильду сильней.
   Хильда знает, что те, кто приходят в комнату, лишь делают вид, будто не замечают Торхилд. Ее убежище ненадежно, но это – часть игры.
   Им нужен страх.
   И Тора боится.
   Шагов. И скрипа двери. И тени, что ложится на порог. Запаха лимона, который перебивает все прочие запахи, и Тора при всем желании не сумеет узнать ночного гостя… впрочем, их ведь много. Иногда двое. Трое. Или даже как-то четверо, в самый первый раз, когда она еще не знала, что нужно прятаться.
   Она проснулась оттого, что на лицо положили подушку. Тора попробовала вывернуться, но оказалось, что ее руки и ноги держат. И кто-то шепотом отсчитывает секунды:
   – Двадцать один… двадцать два…
   Тора задыхалась и рвалась. А Хильда приказала успокоиться и прекратить сопротивление. Те, кто пришли, не посмеют убить, но чем больше Тора дергается, тем хуже ей будет.
   И оказалась права: стоило замереть, как подушка исчезла.
   – Зря ты не умерла, потаскуха, – сказали ей, наклонившись к самому уху. – Смотри, еще раз застанем в кровати, и ты пожалеешь, что на свет родилась…
   Она уже жалела.
   – А вздумаешь пожаловаться, подумай, кто ты такая. Потаскухе не поверят…
   Тора все равно хотела рассказать про тех четверых, про подушку, про то, что она не спала до рассвета, глотая слезы. И про навязчивый лимонный аромат. Но Хильда велела молчать: даже если Торе поверят, то райгрэ вряд ли захочет ссориться со стаей. Они же, не желая напрямую нарушать приказ, не причинят Торе непоправимого вреда. И надо жить на грани.
   Пока.
   Хильда отыщет выход.
   Ей нужно осмотреться. Разобраться. Решить.
   Хильда знала бы, что делать, если бы райгрэ оставил Торхилд при себе. Возможно, он передумает, и тогда положение Торы изменится. Возможно, он не передумает, и тогда Торе лучше будет уйти. Но прежде чем уходить, она должна подготовиться.
   У нее имеется доступ к продуктам, оружию, пусть с ним у Хильды не слишком-то ладилось, и к деньгам, но сейчас красть нельзя – райгрэ не настолько доверчив и в любой момент может поднять счета.
   Спешить не стоит. Время еще есть.
   Тора терпит. Хильда наблюдает. Ей всегда нравилось это занятие, и ее не обманет аромат лимонов. Запахи не так уж важны: все ведь очевидно.
   Ненависть рождалась на кухне, среди раскаленных плит, кастрюль и котелков, которыми управляла толстая пожилая повариха. Ей не понравилось, что Тора хоть и не по собственной воле, но вмешалась в хозяйство, которое толстуха считала своей вотчиной. Впрочем, власть ее простиралась далеко за пределы кухни – слишком многие в доме были связаны с этой женщиной. И Хильде приходилось быть очень внимательной, чтобы увернуться от словно бы случайных подножек, чужих локтей и неслучайных злых тычков. Пару раз не получалось, и Торхилд натыкалась на острый угол стола или комода, на выступ каминной решетки или перила лестницы… Однажды на лестнице разлили масло. И крышка старинного клавесина – у Макэйо стоял похожий, только попроще – рухнула, едва не переломав пальцы.
   Хильда успела убрать руки вовремя.
   И запах масла ощутила загодя. Заставила убирать… тех ли, кто лил? Других ли?
   Но этой ночью в Торхилд ткнули черенком от швабры. Было больно, но Хильда стиснула зубы: она помнит другую боль, настоящую, а эта… пара синяков, и только.
   Торе надо перетерпеть.
   Уже недолго.
   Хильда почти определилась с тем, как уйти из дому, что взять и куда направиться.
   А противостояние обострялось. На кухне падали ножи, норовя ударить по ногам. И чан кипятка перевернулся совершенно случайно. А та ступенька на деревянной лестнице наверняка просто не выдержала вес Торхилд.
   Хильда точно знала: в этой игре следует поддаваться, ведь постоянный проигрыш злит противника. Злость же рано или поздно заставит переступить черту, и тогда Тора пострадает.
   Она и так страдала. Каждый вечер, возвращаясь к себе, – комната запиралась, но замок не спасал от ночных гостей – Тора брала в руки синий флакон.
   Всего несколько капель – и…
   Флакон отправлялся в ящик туалетного столика, а Торхилд заплетала волосы, переодевалась в ночную рубашку и ложилась в постель. Она закрывала глаза и лежала, уговаривая себя, что справится и на этот раз. Хильда сильная.
   Выживет.
   Но и она уставала. А усталость приводила к ошибкам, поэтому Хильда не заподозрила дурного, когда в желтой гостиной появился Аргейм и сказал:
   – Пришли гости. – Смотрел он поверх головы Торы, и служанки, рьяно натиравшие хрусталь и серебро, замерли в ожидании. – Подай им кофе. Займи чем-нибудь.
   Тора чувствовала подвох, но Хильда потребовала спокойствия – при посторонних тронуть Тору не посмеют. Да и разве не задача Торхилд как хозяйки дома, пусть бы и названой, встречать гостей?
   На кухне уже сервировали столик на колесах. И вновь разговоры смолкли.
   Нет, слуги исполняли все указания Торы быстро, точно и в срок, со старанием, в котором чувствовалась издевка. Она не может пожаловаться на лень или же нарушение приказа… а остальное – слишком зыбко.
   Но Хильда все равно проверила и чашки, и блюдца, и кофе, и коньяк, и легчайшие воздушные пирожные, которые возвышались горкой.
   – Вы замечательно готовите, – сказала она поварихе.
   Та, фыркнув, отвернулась. Ей не нужны были похвалы, ей нужно было, чтобы Торхилд исчезла. Из кухни. Из дома. Из жизни.
   И Хильда впервые подумала, что, если убить эту женщину, например, тем самым ядом из флакона, Торе станет легче. Возможно, и уходить не понадобится. Только надо сделать так, чтобы Тору не заподозрили. Об этом она размышляла, пока катила столик к гостиной, и, задумавшись, пропустила ловушку.
   Торхилд поняла, в чем дело, лишь переступив порог комнаты.
   – Ба! Какая встреча! – сказали ей, заступая путь. – Ты не рада, сестричка?
   Ни один из четверки не был братом Торы, во всяком случае, родным. Двоюродные? Троюродные? Она почти никого не знает из рода Темной Ртути.
   Тора хотела бежать. Хильда взяла со столика вилку, уже поняв, что сбежать не позволят.
   – Не спеши. – Дверь прикрыли.
   И ударить не вышло – руки оказались в тисках. Запястья выкручивали, пока боль не заставила выпустить никчемное оружие. Зачем Торхилд вообще сопротивлялась? Она и сама не знает. Но боролась молча, пытаясь вывернуться, лягнуть сородича, дотянуться до шеи зубами ли, коготками, слишком мягкими, чтобы навредить.
   Райгрэ обещал защиту.
   В доме.
   И просил не выходить за пределы.
   И если Торхилд выведут, то он не станет связываться.
   – Угомонись! – Удар в живот выбил воздух, но не успокоил, как и пощечина. И веревка, перехватившая запястья, не усмирила. И даже лезвие, которое прижалось к горлу.
   А потом вдруг появился райгрэ, и все изменилось.
   Хильда с удовлетворением услышала, как хрустят кости. А потом исчезла: с райгрэ она связываться не станет. И Торе лучше молчать: если райгрэ узнает про Хильду, то сочтет Тору сумасшедшей.
   Из скорбного дома сбежать вряд ли получится.
   Райгрэ разглядывал Торхилд недолго. И от веревки освободил.
   – Идем, найденыш. – Он положил руку на спину, подталкивая Тору к двери. – Думаю, нам опять пришло время поговорить.
   Тора поднималась, а он шел сзади и руку не убирал. Тора чувствовала ее сквозь ткань платья и нижней рубашки, но не боялась.
   Устала, наверное.
   А райгрэ привел Тору не в библиотеку и не в кабинет, где долго отказывались убираться, ссылаясь на то, что хозяин не будет рад вмешательству. Он привел Тору в собственные покои.
   В спальню.
   И… хуже все равно не будет.
   В спальне Тора справится без Хильды. Она помнит, как и что надо делать.
   Рука со спины исчезла, Тору развернули – ее тело больше ей не принадлежало, – и палец райгрэ приподнял ее подбородок.
   – Когда ты в последний раз нормально спала? – спокойно поинтересовался райгрэ.
   Давно. В последние дни Хильда требовала быть начеку.
   – Ты выглядишь хуже, чем тогда, когда мы тебя нашли. И я хочу знать почему.
   – У… у меня недомогания.
   Райгрэ наклонился, потерся щекой о щеку.
   – Лжешь, – прошептал он. – Девочка, пожалуйста, не надо мне лгать. Я очень этого не люблю.
   – Вы… не поверите.
   – А ты попробуй. Кого боишься? Я ведь чувствую, что боишься… не этих сегодня. А раньше. Точнее, давно… когда это началось?
   – Сразу.
   Его губы скользнули по царапине, собирая подсыхающую кровь.
   – Я жду, – напомнил райгрэ, отстраняясь.
   И Тора заговорила. Ей было стыдно. И страшно. И еще безумно колотилось сердце, как бывает после долгого бега… А райгрэ стоял, слушал, поглаживал ее шею большим пальцем, и Торе хотелось плакать от этой ласки.
   Но Хильда не одобрила бы слез: мужчины их не любят.
   – Вот, значит, как. – Тон этот не предвещал ничего хорошего. – Раздевайся.
   Тора послушно расстегнула пуговицы на корсаже.
   – И рубашку сними. – Райгрэ не стал мешать, когда она повесила платье на спинку стула. И рубашку отправила следом. Чулки.
   Он подошел и, опустившись на колени, коснулся живота:
   – Это откуда?
   Сегодня, от сородичей. И позавчера – угол кухонного стола… а на голени – от кровати… у мебели много острых углов. Ожог – чай горячий вывернули… почему он тратит время на синяки?
   Ну да, из-за них Тора перестала быть красивой. Это плохо. Красота много значит.
   – Ложись в постель. – Он отбросил покрывало, и Тора поспешила выполнить приказ. Наверное, синяки ее не совсем изуродовали.
   Райгрэ отошел и вернулся со стаканом:
   – Сделаешь глубокий вдох.
   Тора подчинилась.
   – А теперь выдох и глотай… и яблочко…
   Яблочная долька не спасла от пожара во рту. Едкая жидкость добралась до желудка и, кажется, вознамерилась его расплавить. Но горечь ушла, зато осталось тепло, которого становилось все больше и больше.
   – Коньяк. Другого успокоительного, извини, не имею. Сейчас озноб пройдет, и ты поспишь.
   Нельзя! Во сне она беззащитна.
   Райгрэ лег рядом и притянул к себе. Он гладил по голове, разминал шею, плечи, спину. Прикосновения его были нежны, однако лишены даже намека на продолжение.
   Торхилд ему не нравится?
   – Закрывай глаза. Засыпай, найденыш. Здесь тебя никто не тронет… засыпай. Некого бояться.
   Верить нельзя, но Тора проваливалась в сон, по привычке тотчас просыпаясь, боясь пропустить момент, когда в замке повернется ключ.
   Ей нельзя в кровати. Не сейчас.
   – В моей – можно. И никто не придет. Поверь…
   Торе очень хотелось верить. Тем более что Хильды не было.
   И она сдалась.
   А ночью тень коснулась лица, и Тора вскочила, чтобы оказаться в кольце рук.
   – Тише, это всего-навсего я… больше тебе некого бояться.

Глава 13
Вымертвень

   Оден кружил по поляне. Я, забравшись на яблоню, наблюдала. Полдень. Жара. Самое время для отдыха. Комарье и то улеглось в ожидании вечерней прохлады.
   – Зачем тебе это? – Я вытянулась на суку, обхватив его босыми ступнями.
   – Надо. Я давно уже не тренировался.
   Но вряд ли забыл хоть что-то.
   И пусть дыхание сбилось, Оден не остановится. Я уже видела этот танец, немного безумный, ломаный, подчиненный исключительно внутреннему чувству ритма…
   …в доме деда много камня, иногда мне кажется, что в этом доме ничего, кроме камня, и нет. Он очень тяжелый и однажды рухнет под собственным весом. Конечно, дом стоял сотни лет до моего рождения и простоит еще сотни после смерти, о которой я, двенадцатилетняя, и близко не думаю. Мне интересно другое: я прикладываю ухо к стенам, в надежде уловить тот едва различимый хруст, который подтвердит мои опасения.
   Брат хохочет:
   – Глупая, что может быть прочнее камня? Смотри, это оникс…
   Гладкий и холодный, черный, как драконье око. Нет, я не видела живых драконов, но Брокк обещал сделать механического. Он уже почти закончил чертежи и дал слово, что разрешит помогать. Конечно, юным леди не место в мастерской, но в виде исключения…
   – …а вот хризолит, который встречается редко. Но наш двоюродный братец ведет добычу…
   Двоюродный брат не пожелал меня знать. И пускай себе, подумаешь, мне и самой не очень-то хотелось.
   – Лазурит… гелиотроп… он солнечный, прямо как ты. Бирюза и нефрит. Наш имеет особый оттенок топленого молока. Он довольно редкий и дорогой…
   Стеклянные витрины заполнены камнями. И брат рассказывает о каждом, а я слушаю внимательно: мне хочется доставить ему удовольствие. А еще доказать деду, что я вовсе не паршивый щенок. Нет, он бы такого не сказал, если бы знал, что я услышу… получилось так. Неудобно.
   Но я не умею долго обижаться, особенно когда Брокк рядом.
   В мастерской, конечно, куда как интересней, но сегодня мы изучаем камни. И тяжелый обломок ложится мне в руки, белый, шершавый, не камень – соляная друза.
   – А это мрамор. Узнаешь?
   И я замираю. Неужели вот это – тот самый мрамор, из которого сделаны статуи? Те, из тренировочного зала, в которых камень перестает быть камнем? Солнечный свет, проникая сквозь верхний слой, наполняет жизнью фигуры застывших воинов.
   Наверное, поэтому я чаще всего прихожу в тренировочный зал. Не из-за брата, не из-за стеклянного купола, сквозь который видно небо, но ради них, девяти фигур великого танца.
   Три триады.
   Человек. Пес. И пограничье.
   Я осматриваю каждую пристально, изучаю и взглядом, и пальцами, которые лишь подтверждают догадку – статуи живы. В них есть тепло… и я разговариваю с каждой шепотом, выспрашивая о том, не скучно ли им уже которую сотню лет в зале стоять.
   А потом появляется брат, и я прячусь за постаментом.
   Он же делает вид, будто совсем не догадывается о моем присутствии, и повторяет танец, фигура за фигурой, медленно, позволяя мне рассмотреть. Я вижу пробуждение живого железа. Острые иглы вспарывают кожу вдоль хребта, и на коже проступает серебряная роса, пока кожи вовсе не остается. Зато появляется чешуя, не рыбья, скорее змеиная, ромбовидная и плотная. А тело выгибается, подчиняясь внутреннему зову.
   Часть меня цепенеет от ужаса, до того противоестественным ей видится происходящее, вторая же – тянется, не желая упустить ни одной мелочи. Эта часть подмечает, как плывут, точно плавятся, очертания фигуры, пока вовсе не избавится она от лишних человеческих черт.
   И вот уже в зале стоит железный пес.
   Он поворачивается ко мне и идет.
   Когти цокают по камню… Оникс? Мрамор? Желтый гранит? Не помню. А вот звук – распрекрасно. И собственный восторг, в котором изрядно страха.
   На самом деле на собак они похожи весьма отдаленно.