Страница:
— Теперь понимаешь?
Я не успел ответить, потому что в этот момент Рахметов слегка пошевелился и поднял голову.
— … Второй вообще быть не могло! — горячо убеждал меня Попов. — Они и первую шайбу забили из-за ошибки вратаря! Шурик, ну ты-то хоть подтверди!..
Шурик зажмурился, нервно и сосредоточенно потёр рукой лоб, вскользь провёл рукой по левому боку.
— Что-то… голова…
— Чайку поставить? — предложил я.
— Да… чаю… покрепче…
Я вскипятил воду в литровой банке и щедро сыпанул туда «Грузинский экстра».
Рахметов молча выпил два стакана заварки, в его глазах снова появились признаки владения ситуацией.
— Скажите, Шурик, — обратился к гостю Попов, осторожно отхлёбывая из своей кружки, — вы верите в Бога?
— В бога? В какого бога?
— В Господа нашего, Отца, Сына и Святого Духа.
— Христианство?… Дают по правой — подставляй левую?
Теперь, снова обретя уверенность в себе, Рахметов не удержался от того, чтобы напоследок порисоваться.
— К чёрту такого бога. Ислам — это ещё туда-сюда — «насаждай огнём и мечом», но, по большому счёту, тоже слюнтяйство. Человек должен верить в реальную силу. Подчиняться этой силе или победить и встать на её место. Каждый должен знать своё место. Порядок, дисциплина, субординация. Это главное.
Рахметов больше не пытался разыгрывать из себя рубаху-парня: дело, как видно, шло к концу.
— Сила неразделима с красотой, точно так же — как умничанья интеллигентов с уродством. Вы были когда-нибудь на стадионе или в спортивном зале? Вы видели эти загорелые торсы и жизнерадостные лица? В них вся наша надежда, в них генетический код нации! Но кто же сидит в филармониях и читальных залах? Недоразвитые уродцы, очкарики с гипертрофированными мозговыми полушариями, которые они не могут удержать на своих тоненьких ножках… Удобрения на наших полях — вот то единственное и самое лучшее, на что они могут сгодиться впоследствии.
— А мы, — спросил Попов, — на которых больше похожи?
— Теперь это не имеет никакого значения. На кой чёрт вы полезли не в своё дело? Не знаю, как там у вас получаются эти фокусы, но вы совершили роковую ошибку. Нам не нужны предсказатели, потому что мы сами делаем историю. И тем более, нам не нужны свидетели…
Я подумал, что теперь самое подходящее время, чтобы нас убить, и посмотрел на Попова. Но тот невозмутимо водил ложечкой в своём чае. В литровой банке кипела вода для новой порции заварки. Мы оба, опустив головы, молчали.
— Вы понимаете?… Вы слышите, что я вам говорю? Сейчас вам придётся умереть!!
Мы подняли на него глаза.
Рахметов выхватил пистолет и несколько раз щёлкнул курком.
Мы бровью не повели.
Рахметов опустил глаза, передёрнул затвор…
Я вынул из банки кипятильник и выплеснул воду ему в лицо.
Рахметов заревел и отшвырнул разделявший нас стол. Ногой он заехал мне в солнечное сплетение, одновременно выбросив ладонь в сторону горла моего приятеля. Такой удар обычно ломает шейные позвонки. Но ещё быстрее Попов отклонился и нанёс противнику прямой удар в физиономию. Тот отлетел на десять шагов, но тут же вскочил на ноги. Вытер рукавом покрасневшее, начавшее покрываться белыми пузырями лицо и с криком бросился в атаку.
Эта потрясающая схватка продолжалась ещё несколько минут, пока я задыхался, скорчившись на полу. Они совершали какие-то невероятные прыжки и бегали по стенам. Они дрались обрезками труб и душили друг друга, схватившись мёртвой хваткой.
Когда я почувствовал, что могу вздохнуть и пошевелиться, они стояли в противоположных углах и смотрели друг на друга. Не спуская глаз с Попова, Рахметов наклонился и вынул из-под штанины нож. Зажав лезвие в ладони, он двинулся вперёд. Я понял, что сейчас он метнёт в Попова этот нож.
Когда он поравнялся со мной, я, оттолкнувшись изо всех сил, прыгнул и вцепился зубами в его руку.
И в ту же секунду Попов нанёс ему в прыжке удар в голову столь сокрушительной силы, что мы с «Шуриком» в одной связке отлетели и влипли в стену.
На этом, собственно, драка закончилась. Попов попросил меня срезать верёвку, и мы его связали.
На его обваренную кипятком рожу было страшно смотреть, и я трусливо отводил глаза.
— Что же теперь с ним делать?…
Почёсывая бороду, Попов о чём-то сосредоточенно думал.
— Сейчас погасим котёл, и я с ним поработаю.
— А потом?
— А потом мы его отпустим.
— Отпустим?…
— Он вернётся туда, откуда пришёл, и убьёт того, кто его послал.
Я в восхищении посмотрел на моего феноменального приятеля. А он поднял с пола пистолет, достал из своего кармана обойму и загнал её в рукоятку.
— Теперь бери его и тащи в душевую. Я так и знал, что вытяжка из рыбы фугу когда-нибудь пригодится.
— Мне кажется, он не дышит.
— Значит, он поедет туда мёртвый.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Я не успел ответить, потому что в этот момент Рахметов слегка пошевелился и поднял голову.
— … Второй вообще быть не могло! — горячо убеждал меня Попов. — Они и первую шайбу забили из-за ошибки вратаря! Шурик, ну ты-то хоть подтверди!..
Шурик зажмурился, нервно и сосредоточенно потёр рукой лоб, вскользь провёл рукой по левому боку.
— Что-то… голова…
— Чайку поставить? — предложил я.
— Да… чаю… покрепче…
Я вскипятил воду в литровой банке и щедро сыпанул туда «Грузинский экстра».
Рахметов молча выпил два стакана заварки, в его глазах снова появились признаки владения ситуацией.
— Скажите, Шурик, — обратился к гостю Попов, осторожно отхлёбывая из своей кружки, — вы верите в Бога?
— В бога? В какого бога?
— В Господа нашего, Отца, Сына и Святого Духа.
— Христианство?… Дают по правой — подставляй левую?
Теперь, снова обретя уверенность в себе, Рахметов не удержался от того, чтобы напоследок порисоваться.
— К чёрту такого бога. Ислам — это ещё туда-сюда — «насаждай огнём и мечом», но, по большому счёту, тоже слюнтяйство. Человек должен верить в реальную силу. Подчиняться этой силе или победить и встать на её место. Каждый должен знать своё место. Порядок, дисциплина, субординация. Это главное.
Рахметов больше не пытался разыгрывать из себя рубаху-парня: дело, как видно, шло к концу.
— Сила неразделима с красотой, точно так же — как умничанья интеллигентов с уродством. Вы были когда-нибудь на стадионе или в спортивном зале? Вы видели эти загорелые торсы и жизнерадостные лица? В них вся наша надежда, в них генетический код нации! Но кто же сидит в филармониях и читальных залах? Недоразвитые уродцы, очкарики с гипертрофированными мозговыми полушариями, которые они не могут удержать на своих тоненьких ножках… Удобрения на наших полях — вот то единственное и самое лучшее, на что они могут сгодиться впоследствии.
— А мы, — спросил Попов, — на которых больше похожи?
— Теперь это не имеет никакого значения. На кой чёрт вы полезли не в своё дело? Не знаю, как там у вас получаются эти фокусы, но вы совершили роковую ошибку. Нам не нужны предсказатели, потому что мы сами делаем историю. И тем более, нам не нужны свидетели…
Я подумал, что теперь самое подходящее время, чтобы нас убить, и посмотрел на Попова. Но тот невозмутимо водил ложечкой в своём чае. В литровой банке кипела вода для новой порции заварки. Мы оба, опустив головы, молчали.
— Вы понимаете?… Вы слышите, что я вам говорю? Сейчас вам придётся умереть!!
Мы подняли на него глаза.
Рахметов выхватил пистолет и несколько раз щёлкнул курком.
Мы бровью не повели.
Рахметов опустил глаза, передёрнул затвор…
Я вынул из банки кипятильник и выплеснул воду ему в лицо.
Рахметов заревел и отшвырнул разделявший нас стол. Ногой он заехал мне в солнечное сплетение, одновременно выбросив ладонь в сторону горла моего приятеля. Такой удар обычно ломает шейные позвонки. Но ещё быстрее Попов отклонился и нанёс противнику прямой удар в физиономию. Тот отлетел на десять шагов, но тут же вскочил на ноги. Вытер рукавом покрасневшее, начавшее покрываться белыми пузырями лицо и с криком бросился в атаку.
Эта потрясающая схватка продолжалась ещё несколько минут, пока я задыхался, скорчившись на полу. Они совершали какие-то невероятные прыжки и бегали по стенам. Они дрались обрезками труб и душили друг друга, схватившись мёртвой хваткой.
Когда я почувствовал, что могу вздохнуть и пошевелиться, они стояли в противоположных углах и смотрели друг на друга. Не спуская глаз с Попова, Рахметов наклонился и вынул из-под штанины нож. Зажав лезвие в ладони, он двинулся вперёд. Я понял, что сейчас он метнёт в Попова этот нож.
Когда он поравнялся со мной, я, оттолкнувшись изо всех сил, прыгнул и вцепился зубами в его руку.
И в ту же секунду Попов нанёс ему в прыжке удар в голову столь сокрушительной силы, что мы с «Шуриком» в одной связке отлетели и влипли в стену.
На этом, собственно, драка закончилась. Попов попросил меня срезать верёвку, и мы его связали.
На его обваренную кипятком рожу было страшно смотреть, и я трусливо отводил глаза.
— Что же теперь с ним делать?…
Почёсывая бороду, Попов о чём-то сосредоточенно думал.
— Сейчас погасим котёл, и я с ним поработаю.
— А потом?
— А потом мы его отпустим.
— Отпустим?…
— Он вернётся туда, откуда пришёл, и убьёт того, кто его послал.
Я в восхищении посмотрел на моего феноменального приятеля. А он поднял с пола пистолет, достал из своего кармана обойму и загнал её в рукоятку.
— Теперь бери его и тащи в душевую. Я так и знал, что вытяжка из рыбы фугу когда-нибудь пригодится.
— Мне кажется, он не дышит.
— Значит, он поедет туда мёртвый.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Волки и овцы
Солнечный луч наконец выглянул из-за длинного затяжного облака и осветил просторный, красного дерева с позолотой, письменный стол. Массивная бронзовая чернильница, пресс-папье, подставка для перьев, нож из слоновой кости… Юрий Владимирович увидел на чернильнице муху. Переливаясь цветами, она грелась на солнце и озабоченно шевелила лапками. «Что же это они…» — рука потянулась к кнопке звонка. Но нет, он уже передумал — в нём проснулся инстинкт охотника. Не сводя с мухи глаз, он свернул трубку из попавшихся под руку документов и, тщательно рассчитав удар, резким махом припечатал насекомое к чернильнице. Удар был внезапный и точный, свойственный только опытным кабинетным работникам. Склонившись, Юрий Владимирович внимательно рассмотрел прилипшие к металлу останки и брезгливо смахнул их на ковёр. На заголовке «Всемерное ускорение и интенсификация на основе научно-технического прогресса» красовалось теперь мокрое пятно с налипшими на бумагу мушиными внутренностями. Минутное чувство удовлетворения вновь уступило место гнетущему пессимизму — состоянию, не оставлявшему его вот уже более полугода.
Наследство, доставшееся Юрию Антропову от КПСС на 65-м году советской власти, находилось в упадке. Страна была разграблена, хозяйство убыточно, народ ни во что не верил. Это был даже не тупик, это была пропасть, и земля уже сыпалась под ногами.
Ещё на своей прежней работе в КГБ, в кругу близких друзей, Антропов допускал крамольную мысль о возможности разумного отступления от некоторых марксистско-ленинских принципов. Но разговор сразу уходил в сторону, и Юрий Владимирович понимал, что идея эта ещё не вызрела. Теперь же, ознакомившись с секретным докладом о положении дел на конец 1982 года, Антропов понял, что только разумный компромисс замедлит, а может быть и предотвратит гибель системы.
В этом не было, в сущности, ничего нового. Точно такой же опыт Ленин проделал в 1924 году и назвал это Новой Экономической Политикой. Потом НЭПманов расстреляли. Необходимо назвать это дело как-нибудь по другому…
Например — «Перестройка».
Вполне благозвучно и, что самое главное, ничего конкретного.
Антропов взял ручку и набросал на чистом листе бумаги: «Перестройка. Обновление социализма на основе ленинских коммунистических идеалов».
После этого он даже щёлкнул пальцами от удовольствия.
Однако новая идея требовала в ЦК новых людей. И Антропов набросал список своей будущей «перестроечной» команды: Лигачёв, Гималайский, Рыжков, Ельцин — всего около двадцати фамилий. А от всех этих полусумасшедших гришиных и романовых необходимо будет избавиться…
К горлу подкатила отрыжка, и Юрий Владимирович раскатисто рыгнул. В селекторе послышался голос секретаря:
— Да, Юрий Владимирович?…
— Ко мне сегодня есть кто-нибудь?
— Генерал-лейтенант Лампасов второй час сидит в приёмной.
— Ах, да. Пусть заходит.
Проклиная изжогу от съеденной за завтраком икры, Антропов выпил порошок и снова налил в стакан минеральной. В дверях появился Лампасов. Он был одет в парадный мундир с орденами и медалями. «Зачем так вырядился? — подумал Антропов. — А ведь он ещё лейтенант… Наверное, пришёл полковника просить».
— Садитесь, Павел Александрович. Чайку распорядиться?…
— Благодарю, Юрий Владимирович, ничего не надо. Я займу не много времени.
Теперь Антропов разглядел его как следует. Лампасов был бледен, выглядел нездоровым — как после запоя или нескольких бессонных ночей. И говорил он как-то странно — слабо и монотонно. Нет, не за чинами он пришёл…
— Так что же, Павел Александрович, что не ладится?
— Товарищ Генеральный Секретарь, я буду краток. — Лампасов попытался перейти на официальный тон, однако голос плохо его слушался. — Дело, о котором я хочу доложить, может иметь… в том числе для вас лично, товарищ Генеральный Секретарь… Извините, язык не повинуется мне… Вот рапорт. Примите меры, какие сочтёте необходимыми, вплоть до… Теперь позвольте мне уйти, я очень плохо себя чувствую.
Лампасов часто дышал, его бледное лицо покрылось каплями пота.
— Да. Хорошо. Идите.
Лампасов встал, развернулся и, пошатнувшись, вышел.
Но в ту же минуту в Генеральном Секретаре проснулись старые замашки гэбиста, и он поспешно добавил в дверь, ещё не успевшую захлопнуться:
— Павел Александрович! Не уходите из приёмной… до моего распоряжения.
Послышался не то вздох, не то рыдание, и дверь затворилась.
Антропов снял трубку и приказал:
— Лампасова не выпускать из Кремля до моего распоряжения.
Рапорт занимал восемь машинописных страниц, пестревших опечатками. Как видно, генерал не доверил работу машинистке и, возможно, всю ночь сам просидел над клавиатурой.
Юрий Владимирович принялся читать, и брови его постепенно поползли вверх.
Текст представлял из себя сбивчивое повествование о каком-то чудовищном заговоре, о пришельцах из будущего и на треть состоял из истерических раскаяний самого Лампасова. Он заканчивался нешуточным заявлением:
«Когда вы будете читать это (слово забито буквой «х») рапорт, меня уже не будет в живых. Честь офицера диктует мне это (забито) выбор. Прошу считать меня до последней минуты коммунистом и похоронить с партбилетом в кармане».
Число, подпись.
Всё это было похоже на бред опасного сумасшедшего, но никак не на рапорт военного человека. Антропов потянулся к кнопке вызова секретаря… Но в тот момент, когда его палец уже коснулся кнопки, по всему зданию прокатились гулкие раскаты выстрела.
Юрий Владимирович застыл на мгновение, затем отдёрнул руку и замер. Ему очень захотелось залезть под стол и подождать, пока всё разъяснится.
Но вот в коридорах послышалась беготня, и в кабинет без стука проскользнул перепуганный секретарь. Он прикрыл за собой дверь и доложил:
— Минуту назад застрелился генерал-лейтенант Лампасов.
— Как?!
— В туалете, из табельного оружия.
Некоторое время Антропов молча смотрел на секретаря. Первым чувством, которое он испытал, было облегчение: это не заговор и не покушение. Затем взгляд его упал на испещрённый поправками нелепый текст рапорта. Несомненно, Лампасов был сумасшедшим. При нём было оружие, и он, пойми в разговоре что-нибудь не так, вполне мог…
— Почему у него не отняли оружие при входе в Кремль?
— Я сейчас же, немедленно это выясню, товарищ Генеральный Секретарь.
— Идите.
Сумасшедший он или нет, с этим рапортом следовало что-то делать. В нём указывались конкретные фамилии, и среди них фамилия Председателя КГБ СССР, бывшего его заместителя, генерал-полковника Змия.
Несмотря на свою собственную прежнюю устрашающую должность, Юрий Владимирович не владел искусством дворцовой интриги. Он попросту решил вызвать Змия к себе и потребовать от него решительных объяснений.
— Вызовите ко мне Змия, — приказал он секретарю. — Пусть захватит планы работы на четвёртый квартал.
— Слушаюсь, Юрий Владимирович.
В отличие от «зелёного» генерала Лампасова, Змию не пришлось ждать в приёмной. О его прибытии доложили сразу, и он, не чувствуя ни малейшего стеснения, прошёл в кабинет генсека.
— Рад вас видеть в здравии, Юрий Владимирович.
— Садись… Какое тут здравие, весь день на корвалоле.
— Да, это он что-то неожиданное выкинул. Прямо-таки ума не приложу… Ничего особенного за ним не было…
— Ты вот что… Я с тобой этого, вола не буду. На вот, держи и читай. Потом поговорим.
Антропов отдал рапорт, отошёл к окну и закурил. Змий склонился над бумагами и в считанные секунды проглотил весь текст.
Надо сказать, что он был готов к этой встрече. О самоубийстве Лампасова Змий узнал одновременно с генсеком, то есть, через минуту после выстрела. Он быстро просчитал возможные сценарии до выстрела и после — и в общих чертах всё понял. Перелистывая страницы только для виду, он напряжённо продумывал свою дальнейшую линию поведения.
Докурив, Антропов затушил сигарету в стоящей на подоконнике пепельнице, повернулся к Змию и с удивлением увидел, что тот беззвучно смеётся. Глядя на шефа, Змий, будучи не в силах произнести ни слова, молча потыкал в листки лампасовского рапорта и хрипло расхохотался во весь голос.
Пример его был столь заразителен, что губы Юрия Владимировича несколько раз невольно подёрнулись в улыбке, а в следующую минуту он, не удержавшись, тоже зашёлся смехом.
Когда оба немного успокоились, Змий сказал:
— Я уже давно начал замечать, что он немного того, спятил. Я даже велел за ним понаблюдать. А вот и не доглядел…
Погрустнев на мгновение, Змий опустил глаза.
— Но ты послушай, что он здесь пишет!..
И он начал зачитывать вслух наиболее виртуозные пассажи из сумбурного лампасовского текста.
Вернувшись к себе, Змий крикнул Коршунова.
— Слушай внимательно. Рапорт отправили на психологическую экспертизу. Надо будет сделать так, чтобы документ был случайно уничтожен. Залит кислотой, реактивом… По вине лаборанта. Иди, займись этим немедленно.
— Слушаюсь, Владилен Казимирович.
— Поздно приехал и ничего не рассказываешь. Тебя кто-нибудь обидел? — потребовала мужа к ответу Людмила Каримовна.
— Лампасов застрелился. Прямо в Кремле, на приёме у Генерального.
— Да что ты говоришь!.. — Людмила перестала растирать крем на руках. — Это тот самый красивый блондин в приталенном кителе? В пятницу он был на обеде… о господи!
— Да.
— Как же так?!
— Говорят, что сошёл с ума.
Людмила охнула и оба некоторое время лежали молча.
— Скоро у нас будут большие перемены. Юра что-то затевает. На прошлой неделе я имел с ним разговор с глазу на глаз. Он набирает себе команду в ЦК, будет крутой поворот влево.
— Почему влево? Может быть, не надо так круто?
— Надо, надо. Иначе — полный обвал.
— Уже?… Что же теперь будет? Когда?
— На весеннем Пленуме.
— Все согласны?
— Нет, не все. Многие хотят дожить спокойно.
— А я тоже хочу спокойно. Ещё неизвестно, как это у вас всё получится. Скажи ему что-нибудь, отговори…
Но Павел Андреевич безнадёжно махнул рукой и, пожелав супруге спокойной ночи, погасил светильник. Людмила тоже немного погодя погасила свой, но ещё продолжала лежать на спине с открытыми глазами.
— А что ты решил с этими вымогателями — ну, ясновидящими? А вдруг это они Лампасова? А потом и тебя…
— Не знаю, ещё не решил.
— А я думаю, что они сумели расшифровать Нострадамуса. Его ведь до сих пор ещё никто не смог правильно прочитать, а эти, стало быть, прочитали. Теперь живём как подопытные: они всё наперёд знают. Сходи к Змию, поговори с ним, пусть разберётся.
— Людмила, — в голосе Павла Андреевича появилось страдание, — не говори мне про Змия, это страшный, страшный человек! Он и хитёр как дьявол. Артист, комедиант из преисподней. Для него жизнь — игра, люди — пешки. Сатана, воистину Сатана!..
Павел Андреевич так разволновался, что когда пил своё вечернее молоко, поперхнулся и долго кашлял.
«Сатана, воистину Сатана!..»
В тесном отсеке сверхсекретного отдела с бронированной звуконепроницаемой дверью работала хорошая вентиляция, иначе бессменный дежурный подполковник Хромов давно бы лишился чувств от переутомления и усталости. Впрочем, вентиляция работала здесь не для повышенного комфорта дежурных. Она была необходима для бесперебойной работы звукозаписывающей аппаратуры.
Когда в наушниках послышалось похрапывание Гималайского, а затем и посапывание его супруги, Хромов устало потянулся и переключил магнитофон с гигантскими бобинами плёнки на самую медленную скорость. С некоторых пор он научился применять эту маленькую хитрость, позволявшую ему не менять бобину до самого утра. А потом, за десять минут до звонка будильника в спальне высокопоставленных супругов, его самого разбудит выскочивший из ручных часов хитроумный штырёк. Он кольнёт в запястье и не уберётся до тех пор, пока не измучает и не заставит проснуться окончательно. Потом Хромов встанет с кресла, поменяет бобину и установит обычную скорость записи. Полчаса спустя он переключится на микрофоны, вмонтированные в потолке столовой, а ещё через час — на микрофон в спинке сидения автомобиля. Но это будет завтра. А сейчас…
Хромов с удовольствием стащил с себя сапоги, повесил на холодную батарею сырые портянки, сполз в полулежачее положение, раскинул по полу босые ноги, поправил на голове наушники, почмокал губами — и в ту же секунду захрапел, присоединившись своим третьим голосом к звучащему в наушниках дуэту.
В эту ночь ему снились супруги Гималайские, ставшие почти родными. Ведь он был незримым свидетелем абсолютно всех их деловых и личных разговоров, а иногда, по некоторым звукам и междометиям, мог догадываться даже о самых интимнейших сценах на супружеском ложе…
Сначала Хромову приснилась одна Людмила Каримовна. Она лежала, бесстыдно раскинувшись на шёлковом покрывале огромной кровати и, мечтательно вздыхая, гладила ладошками свою большую упругую грудь и широкие бёдра. Поскольку Хромов ни разу в жизни не видел Людмилу, она представлялась ему пышной голубоглазой блондинкой.
Открылась боковая дверь, из ванной вышел Павел Андреевич. Он подошёл к жене, присел на край кровати и стал гладить её по разным частям тела поверх и даже под покровом полупрозрачной сорочки. Людмила заёрзала, задышала… И тут с обеих сторон начались такие бесстыдные действия, подобные которым он не позволял себе никогда даже со своей женой.
…Несмотря на паскудство происходящего, Хромову приятно. Он елозит по полу босыми ногами, хмыкает и высовывает язык.
Но вот причудливые сексуальные игры, по существу ещё только прелюдия полового акта, нарушены появлением в спальне третьего лица.
Это страшное, отвратительное существо с козлиными ногами, копытами, свиным рылом, гибким туловищем, покрытым шерстью, и длинным, поднятым к затылку, хвостом. Хромов понимает, что это существо — генерал-полковник Змий, и он же — Сатана…
Павел Андреевич тревожно принюхивается, оборачивается и видит Сатану. Лицо его искажается ужасом, он раскрывает рот, но не может произнести ни звука. Чудовище плюёт ему в лицо, и с несчастного начинает сползать, стекать кожа и плоть, обнажаются и падают на пол кости, рассыпаются порошком и исчезают.
С хохотом чудовище вскидывает гигантский, покрытый шерстью половой орган…
И тут Людмила Каримовна начинает душераздирающе кричать.
Хромов тоже кричит, срывает с головы наушники, швыряет их на пол и, продолжая кричать, топчет их босыми ногами. Внезапно опомнившись, замирает.
Людмила Каримовна тоже увидела сон страшный и удивительный.
…Вот полная луна выплывает из-за чёрных туч и освещает спальню, в которой на кровати, поверх покрывала, лежит она сама и её муж Павел Андреевич. Оба одеты как для торжественного приёма или визита. Она — в строгом вечернем платье; он — в костюме и лаковых полуботинках. Оба лежат на спине, руки по швам. Спят.
Но вот старинные часы во всём доме громкой разноголосицей начинают бить полночь, за оконным стеклом пронзительно кричит в полёте ночная птица — и супруги одновременно открывают глаза.
— Пора… — на одной мёртвой ноте произносит Гималайский.
Они легко, не шевельнувшись, принимают вертикальное положение. Стоящая у тлеющего камина кочерга летит в руки Павла Андреевича; Людмила оказывается сидящей верхом на длинной метле. Окно распахивается, и супруги-призраки один за другим вылетают в сумрак ночи.
Набрав высоту, они видят позади яркие огни Москвы с кремлёвской звездой посередине, а внизу под собой — тёмный лес. Поднявшись ещё выше, устремляются на север.
Теперь под ними темнота с редкими, поблёскивающими кое-где огоньками. Скорость полёта уже такая, что от встречного ветра глаза слезятся, а волосы, будто сделанные из проволоки, топорщатся назад.
Вот они уже миновали Ленинград, раскинувшийся пёстрым светящимся ковром, и начали понемногу снижаться.
Посреди дремучего леса, залитого молочным туманом, горят костры, выложенные пентаграммой, вокруг которых собираются члены Политбюро. На деревьях кумачовые транспаранты:
Гималайский тоже быстро сбрасывает одежду и натирается мазью, похожей на сперму. Людмиле стыдно раздеваться, но муж торопит, и она подчиняется. Она натирается мазью и сразу перестаёт смущаться, наоборот, ей становится легко и приятно.
Но вот, теперь, когда все на местах, из темноты появляется величественная фигура Председателя. Это Змий в образе Сатаны. Над его головой, между длинными рогами, играет пламя. Его руки, сложенные на груди, покрыты шерстью и заканчиваются копытами. Через плечо — орденская лента с золотом и драгоценными камнями. Он выше всех по меньшей мере на голову.
Улыбаясь торжествующе и зловеще, Председатель становится на подушки и поднимает хвост. Все опускаются на четвереньки и в порядке очереди целуют ему анус. Совершив ритуальный круг, снова садятся на свои места. На лицах угодливые улыбки. Людмила, единственная здесь женщина, незаметно сплёвывает и утирает губы.
Председатель поворачивается и торжественно произносит:
— Товарищи коммунисты! Шестьсот шестьдесят шестой Слёт Всесоюзной Коммунистической партии большевиков объявляю открытым!
Все дружно встают и устраивают овацию. Выждав с минуту, Председатель делает жест копытом, все смолкают и садятся. К маленькой фанерной трибуне выходит Антропов и читает доклад о возрастающей роли Партии. Изредка его прерывают бурными и продолжительными аплодисментами.
Доклад длинный, непонятный и скучный; Людмила Каримовна начинает клевать носом. Незаметным тычком в бок Гималайский будит жену.
Но вот все доклады закончены, Слёт приступает к самой главной части программы. Над костром подвешивается огромный котёл, и Председатель начинает бросать в кипящую воду подаваемых ему младенцев — будущих врагов советской власти.
Все начинают хлопать, пританцовывать и грубо, неслаженно скандировать:
— Ленин! Партия! Ком-со-мол!..
Они бледные и жирные, с огромными свисающими складками, которые в танце трясутся и колышутся из стороны в сторону.
— А теперь выберем царицу Слёта! — выкрикивает кто-то из актива.
— Царицу! Хотим царицу! — с готовностью подхватывают остальные и начинают скандировать: — Ца-ри-цу! Ца-ри-цу!..
Теперь всё внимание обращено к Людмиле Каримовне; она смущена, ей приятно. Её подводят к Председателю и кладут на жертвенный стол. Почувствовав недоброе, Людмила пытается вывернуться, но её руки и ноги уже крепко привязаны.
— Жертву Председателю! Царицу в жертву Председателю!.. — даёт затравочку подхалим из актива, и все дружно подхватывают.
Некоторое время Сатана, чуть заметно улыбаясь, водит копытом по груди и животу своей соблазнительной жертвы. И вдруг над её чревом несколько раз вздымается и опускается длинный окровавленный нож…
Срывая голос, Людмила Каримовна пронзительно закричала. Её муж спросонок тоже невнятно проголосил и принялся звонить и звать на помощь. Сбежалась охрана и прислуга, кто-то протянул Людмиле под нос нашатырный спирт. Она вдохнула, широко раскрыла глаза и огляделась. Люди, окружившие кровать, попятились. Павел Андреевич дрожащей рукой тыкал ей в губы чашку с молоком.
Хромов подобрал с пола расколотые наушники, с перепугу оделся и застегнулся на все пуговицы. Поменял бобину и переключил магнитофон на положенную скорость. Наспех перетянул наушники липкой лентой, нахлобучил на голову. В мембранах слышна возня и приглушённые голоса людей. Да сон ли это был?…
Наследство, доставшееся Юрию Антропову от КПСС на 65-м году советской власти, находилось в упадке. Страна была разграблена, хозяйство убыточно, народ ни во что не верил. Это был даже не тупик, это была пропасть, и земля уже сыпалась под ногами.
Ещё на своей прежней работе в КГБ, в кругу близких друзей, Антропов допускал крамольную мысль о возможности разумного отступления от некоторых марксистско-ленинских принципов. Но разговор сразу уходил в сторону, и Юрий Владимирович понимал, что идея эта ещё не вызрела. Теперь же, ознакомившись с секретным докладом о положении дел на конец 1982 года, Антропов понял, что только разумный компромисс замедлит, а может быть и предотвратит гибель системы.
В этом не было, в сущности, ничего нового. Точно такой же опыт Ленин проделал в 1924 году и назвал это Новой Экономической Политикой. Потом НЭПманов расстреляли. Необходимо назвать это дело как-нибудь по другому…
Например — «Перестройка».
Вполне благозвучно и, что самое главное, ничего конкретного.
Антропов взял ручку и набросал на чистом листе бумаги: «Перестройка. Обновление социализма на основе ленинских коммунистических идеалов».
После этого он даже щёлкнул пальцами от удовольствия.
Однако новая идея требовала в ЦК новых людей. И Антропов набросал список своей будущей «перестроечной» команды: Лигачёв, Гималайский, Рыжков, Ельцин — всего около двадцати фамилий. А от всех этих полусумасшедших гришиных и романовых необходимо будет избавиться…
К горлу подкатила отрыжка, и Юрий Владимирович раскатисто рыгнул. В селекторе послышался голос секретаря:
— Да, Юрий Владимирович?…
— Ко мне сегодня есть кто-нибудь?
— Генерал-лейтенант Лампасов второй час сидит в приёмной.
— Ах, да. Пусть заходит.
Проклиная изжогу от съеденной за завтраком икры, Антропов выпил порошок и снова налил в стакан минеральной. В дверях появился Лампасов. Он был одет в парадный мундир с орденами и медалями. «Зачем так вырядился? — подумал Антропов. — А ведь он ещё лейтенант… Наверное, пришёл полковника просить».
— Садитесь, Павел Александрович. Чайку распорядиться?…
— Благодарю, Юрий Владимирович, ничего не надо. Я займу не много времени.
Теперь Антропов разглядел его как следует. Лампасов был бледен, выглядел нездоровым — как после запоя или нескольких бессонных ночей. И говорил он как-то странно — слабо и монотонно. Нет, не за чинами он пришёл…
— Так что же, Павел Александрович, что не ладится?
— Товарищ Генеральный Секретарь, я буду краток. — Лампасов попытался перейти на официальный тон, однако голос плохо его слушался. — Дело, о котором я хочу доложить, может иметь… в том числе для вас лично, товарищ Генеральный Секретарь… Извините, язык не повинуется мне… Вот рапорт. Примите меры, какие сочтёте необходимыми, вплоть до… Теперь позвольте мне уйти, я очень плохо себя чувствую.
Лампасов часто дышал, его бледное лицо покрылось каплями пота.
— Да. Хорошо. Идите.
Лампасов встал, развернулся и, пошатнувшись, вышел.
Но в ту же минуту в Генеральном Секретаре проснулись старые замашки гэбиста, и он поспешно добавил в дверь, ещё не успевшую захлопнуться:
— Павел Александрович! Не уходите из приёмной… до моего распоряжения.
Послышался не то вздох, не то рыдание, и дверь затворилась.
Антропов снял трубку и приказал:
— Лампасова не выпускать из Кремля до моего распоряжения.
Рапорт занимал восемь машинописных страниц, пестревших опечатками. Как видно, генерал не доверил работу машинистке и, возможно, всю ночь сам просидел над клавиатурой.
Юрий Владимирович принялся читать, и брови его постепенно поползли вверх.
Текст представлял из себя сбивчивое повествование о каком-то чудовищном заговоре, о пришельцах из будущего и на треть состоял из истерических раскаяний самого Лампасова. Он заканчивался нешуточным заявлением:
«Когда вы будете читать это (слово забито буквой «х») рапорт, меня уже не будет в живых. Честь офицера диктует мне это (забито) выбор. Прошу считать меня до последней минуты коммунистом и похоронить с партбилетом в кармане».
Число, подпись.
Всё это было похоже на бред опасного сумасшедшего, но никак не на рапорт военного человека. Антропов потянулся к кнопке вызова секретаря… Но в тот момент, когда его палец уже коснулся кнопки, по всему зданию прокатились гулкие раскаты выстрела.
Юрий Владимирович застыл на мгновение, затем отдёрнул руку и замер. Ему очень захотелось залезть под стол и подождать, пока всё разъяснится.
Но вот в коридорах послышалась беготня, и в кабинет без стука проскользнул перепуганный секретарь. Он прикрыл за собой дверь и доложил:
— Минуту назад застрелился генерал-лейтенант Лампасов.
— Как?!
— В туалете, из табельного оружия.
Некоторое время Антропов молча смотрел на секретаря. Первым чувством, которое он испытал, было облегчение: это не заговор и не покушение. Затем взгляд его упал на испещрённый поправками нелепый текст рапорта. Несомненно, Лампасов был сумасшедшим. При нём было оружие, и он, пойми в разговоре что-нибудь не так, вполне мог…
— Почему у него не отняли оружие при входе в Кремль?
— Я сейчас же, немедленно это выясню, товарищ Генеральный Секретарь.
— Идите.
Сумасшедший он или нет, с этим рапортом следовало что-то делать. В нём указывались конкретные фамилии, и среди них фамилия Председателя КГБ СССР, бывшего его заместителя, генерал-полковника Змия.
Несмотря на свою собственную прежнюю устрашающую должность, Юрий Владимирович не владел искусством дворцовой интриги. Он попросту решил вызвать Змия к себе и потребовать от него решительных объяснений.
— Вызовите ко мне Змия, — приказал он секретарю. — Пусть захватит планы работы на четвёртый квартал.
— Слушаюсь, Юрий Владимирович.
В отличие от «зелёного» генерала Лампасова, Змию не пришлось ждать в приёмной. О его прибытии доложили сразу, и он, не чувствуя ни малейшего стеснения, прошёл в кабинет генсека.
— Рад вас видеть в здравии, Юрий Владимирович.
— Садись… Какое тут здравие, весь день на корвалоле.
— Да, это он что-то неожиданное выкинул. Прямо-таки ума не приложу… Ничего особенного за ним не было…
— Ты вот что… Я с тобой этого, вола не буду. На вот, держи и читай. Потом поговорим.
Антропов отдал рапорт, отошёл к окну и закурил. Змий склонился над бумагами и в считанные секунды проглотил весь текст.
Надо сказать, что он был готов к этой встрече. О самоубийстве Лампасова Змий узнал одновременно с генсеком, то есть, через минуту после выстрела. Он быстро просчитал возможные сценарии до выстрела и после — и в общих чертах всё понял. Перелистывая страницы только для виду, он напряжённо продумывал свою дальнейшую линию поведения.
Докурив, Антропов затушил сигарету в стоящей на подоконнике пепельнице, повернулся к Змию и с удивлением увидел, что тот беззвучно смеётся. Глядя на шефа, Змий, будучи не в силах произнести ни слова, молча потыкал в листки лампасовского рапорта и хрипло расхохотался во весь голос.
Пример его был столь заразителен, что губы Юрия Владимировича несколько раз невольно подёрнулись в улыбке, а в следующую минуту он, не удержавшись, тоже зашёлся смехом.
Когда оба немного успокоились, Змий сказал:
— Я уже давно начал замечать, что он немного того, спятил. Я даже велел за ним понаблюдать. А вот и не доглядел…
Погрустнев на мгновение, Змий опустил глаза.
— Но ты послушай, что он здесь пишет!..
И он начал зачитывать вслух наиболее виртуозные пассажи из сумбурного лампасовского текста.
Вернувшись к себе, Змий крикнул Коршунова.
— Слушай внимательно. Рапорт отправили на психологическую экспертизу. Надо будет сделать так, чтобы документ был случайно уничтожен. Залит кислотой, реактивом… По вине лаборанта. Иди, займись этим немедленно.
— Слушаюсь, Владилен Казимирович.
Как подполковник Хромов увидел во время дежурства сон, непредусмотренный Уставом и даже неприличный, а Людмила Каримовна увидела сон ещё более невероятный и странный
Было четвёртое сентября. Лето закончилось, и вечерняя прохлада уже предвещала промозглую осень. В Ленинграде шёл дождь, а в пахнущем лесом и созревшими в садах яблоками Подмосковье закатывалось за горизонт яркое малиновое солнце. В бывшем графском особняке укладывались спать. Над широкой атласной кроватью зажглись два перламутровых светильника.— Поздно приехал и ничего не рассказываешь. Тебя кто-нибудь обидел? — потребовала мужа к ответу Людмила Каримовна.
— Лампасов застрелился. Прямо в Кремле, на приёме у Генерального.
— Да что ты говоришь!.. — Людмила перестала растирать крем на руках. — Это тот самый красивый блондин в приталенном кителе? В пятницу он был на обеде… о господи!
— Да.
— Как же так?!
— Говорят, что сошёл с ума.
Людмила охнула и оба некоторое время лежали молча.
— Скоро у нас будут большие перемены. Юра что-то затевает. На прошлой неделе я имел с ним разговор с глазу на глаз. Он набирает себе команду в ЦК, будет крутой поворот влево.
— Почему влево? Может быть, не надо так круто?
— Надо, надо. Иначе — полный обвал.
— Уже?… Что же теперь будет? Когда?
— На весеннем Пленуме.
— Все согласны?
— Нет, не все. Многие хотят дожить спокойно.
— А я тоже хочу спокойно. Ещё неизвестно, как это у вас всё получится. Скажи ему что-нибудь, отговори…
Но Павел Андреевич безнадёжно махнул рукой и, пожелав супруге спокойной ночи, погасил светильник. Людмила тоже немного погодя погасила свой, но ещё продолжала лежать на спине с открытыми глазами.
— А что ты решил с этими вымогателями — ну, ясновидящими? А вдруг это они Лампасова? А потом и тебя…
— Не знаю, ещё не решил.
— А я думаю, что они сумели расшифровать Нострадамуса. Его ведь до сих пор ещё никто не смог правильно прочитать, а эти, стало быть, прочитали. Теперь живём как подопытные: они всё наперёд знают. Сходи к Змию, поговори с ним, пусть разберётся.
— Людмила, — в голосе Павла Андреевича появилось страдание, — не говори мне про Змия, это страшный, страшный человек! Он и хитёр как дьявол. Артист, комедиант из преисподней. Для него жизнь — игра, люди — пешки. Сатана, воистину Сатана!..
Павел Андреевич так разволновался, что когда пил своё вечернее молоко, поперхнулся и долго кашлял.
«Сатана, воистину Сатана!..»
В тесном отсеке сверхсекретного отдела с бронированной звуконепроницаемой дверью работала хорошая вентиляция, иначе бессменный дежурный подполковник Хромов давно бы лишился чувств от переутомления и усталости. Впрочем, вентиляция работала здесь не для повышенного комфорта дежурных. Она была необходима для бесперебойной работы звукозаписывающей аппаратуры.
Когда в наушниках послышалось похрапывание Гималайского, а затем и посапывание его супруги, Хромов устало потянулся и переключил магнитофон с гигантскими бобинами плёнки на самую медленную скорость. С некоторых пор он научился применять эту маленькую хитрость, позволявшую ему не менять бобину до самого утра. А потом, за десять минут до звонка будильника в спальне высокопоставленных супругов, его самого разбудит выскочивший из ручных часов хитроумный штырёк. Он кольнёт в запястье и не уберётся до тех пор, пока не измучает и не заставит проснуться окончательно. Потом Хромов встанет с кресла, поменяет бобину и установит обычную скорость записи. Полчаса спустя он переключится на микрофоны, вмонтированные в потолке столовой, а ещё через час — на микрофон в спинке сидения автомобиля. Но это будет завтра. А сейчас…
Хромов с удовольствием стащил с себя сапоги, повесил на холодную батарею сырые портянки, сполз в полулежачее положение, раскинул по полу босые ноги, поправил на голове наушники, почмокал губами — и в ту же секунду захрапел, присоединившись своим третьим голосом к звучащему в наушниках дуэту.
В эту ночь ему снились супруги Гималайские, ставшие почти родными. Ведь он был незримым свидетелем абсолютно всех их деловых и личных разговоров, а иногда, по некоторым звукам и междометиям, мог догадываться даже о самых интимнейших сценах на супружеском ложе…
Сначала Хромову приснилась одна Людмила Каримовна. Она лежала, бесстыдно раскинувшись на шёлковом покрывале огромной кровати и, мечтательно вздыхая, гладила ладошками свою большую упругую грудь и широкие бёдра. Поскольку Хромов ни разу в жизни не видел Людмилу, она представлялась ему пышной голубоглазой блондинкой.
Открылась боковая дверь, из ванной вышел Павел Андреевич. Он подошёл к жене, присел на край кровати и стал гладить её по разным частям тела поверх и даже под покровом полупрозрачной сорочки. Людмила заёрзала, задышала… И тут с обеих сторон начались такие бесстыдные действия, подобные которым он не позволял себе никогда даже со своей женой.
…Несмотря на паскудство происходящего, Хромову приятно. Он елозит по полу босыми ногами, хмыкает и высовывает язык.
Но вот причудливые сексуальные игры, по существу ещё только прелюдия полового акта, нарушены появлением в спальне третьего лица.
Это страшное, отвратительное существо с козлиными ногами, копытами, свиным рылом, гибким туловищем, покрытым шерстью, и длинным, поднятым к затылку, хвостом. Хромов понимает, что это существо — генерал-полковник Змий, и он же — Сатана…
Павел Андреевич тревожно принюхивается, оборачивается и видит Сатану. Лицо его искажается ужасом, он раскрывает рот, но не может произнести ни звука. Чудовище плюёт ему в лицо, и с несчастного начинает сползать, стекать кожа и плоть, обнажаются и падают на пол кости, рассыпаются порошком и исчезают.
С хохотом чудовище вскидывает гигантский, покрытый шерстью половой орган…
И тут Людмила Каримовна начинает душераздирающе кричать.
Хромов тоже кричит, срывает с головы наушники, швыряет их на пол и, продолжая кричать, топчет их босыми ногами. Внезапно опомнившись, замирает.
Людмила Каримовна тоже увидела сон страшный и удивительный.
…Вот полная луна выплывает из-за чёрных туч и освещает спальню, в которой на кровати, поверх покрывала, лежит она сама и её муж Павел Андреевич. Оба одеты как для торжественного приёма или визита. Она — в строгом вечернем платье; он — в костюме и лаковых полуботинках. Оба лежат на спине, руки по швам. Спят.
Но вот старинные часы во всём доме громкой разноголосицей начинают бить полночь, за оконным стеклом пронзительно кричит в полёте ночная птица — и супруги одновременно открывают глаза.
— Пора… — на одной мёртвой ноте произносит Гималайский.
Они легко, не шевельнувшись, принимают вертикальное положение. Стоящая у тлеющего камина кочерга летит в руки Павла Андреевича; Людмила оказывается сидящей верхом на длинной метле. Окно распахивается, и супруги-призраки один за другим вылетают в сумрак ночи.
Набрав высоту, они видят позади яркие огни Москвы с кремлёвской звездой посередине, а внизу под собой — тёмный лес. Поднявшись ещё выше, устремляются на север.
Теперь под ними темнота с редкими, поблёскивающими кое-где огоньками. Скорость полёта уже такая, что от встречного ветра глаза слезятся, а волосы, будто сделанные из проволоки, топорщатся назад.
Вот они уже миновали Ленинград, раскинувшийся пёстрым светящимся ковром, и начали понемногу снижаться.
Посреди дремучего леса, залитого молочным туманом, горят костры, выложенные пентаграммой, вокруг которых собираются члены Политбюро. На деревьях кумачовые транспаранты:
Привет участникам 666-го СлётаПодлетающие со всех сторон на боровах, козлах, в ступах и даже на драконах участники Слёта, приземлившись, раздеваются в сторонке догола, натираются снадобьями и чинно, словно индейские вожди, рассаживаются вокруг костра. Но круг этот умышленно не замкнут: свободное пространство усыпано подушками и цветами. Это место для Председателя.
ВКП (б) — КПСС — ВКП (б)!
Защитим социалистические завоевания от происков агентов империализма,
и их внутренних пособников!
Гималайский тоже быстро сбрасывает одежду и натирается мазью, похожей на сперму. Людмиле стыдно раздеваться, но муж торопит, и она подчиняется. Она натирается мазью и сразу перестаёт смущаться, наоборот, ей становится легко и приятно.
Но вот, теперь, когда все на местах, из темноты появляется величественная фигура Председателя. Это Змий в образе Сатаны. Над его головой, между длинными рогами, играет пламя. Его руки, сложенные на груди, покрыты шерстью и заканчиваются копытами. Через плечо — орденская лента с золотом и драгоценными камнями. Он выше всех по меньшей мере на голову.
Улыбаясь торжествующе и зловеще, Председатель становится на подушки и поднимает хвост. Все опускаются на четвереньки и в порядке очереди целуют ему анус. Совершив ритуальный круг, снова садятся на свои места. На лицах угодливые улыбки. Людмила, единственная здесь женщина, незаметно сплёвывает и утирает губы.
Председатель поворачивается и торжественно произносит:
— Товарищи коммунисты! Шестьсот шестьдесят шестой Слёт Всесоюзной Коммунистической партии большевиков объявляю открытым!
Все дружно встают и устраивают овацию. Выждав с минуту, Председатель делает жест копытом, все смолкают и садятся. К маленькой фанерной трибуне выходит Антропов и читает доклад о возрастающей роли Партии. Изредка его прерывают бурными и продолжительными аплодисментами.
Доклад длинный, непонятный и скучный; Людмила Каримовна начинает клевать носом. Незаметным тычком в бок Гималайский будит жену.
Но вот все доклады закончены, Слёт приступает к самой главной части программы. Над костром подвешивается огромный котёл, и Председатель начинает бросать в кипящую воду подаваемых ему младенцев — будущих врагов советской власти.
Все начинают хлопать, пританцовывать и грубо, неслаженно скандировать:
— Ленин! Партия! Ком-со-мол!..
Они бледные и жирные, с огромными свисающими складками, которые в танце трясутся и колышутся из стороны в сторону.
— А теперь выберем царицу Слёта! — выкрикивает кто-то из актива.
— Царицу! Хотим царицу! — с готовностью подхватывают остальные и начинают скандировать: — Ца-ри-цу! Ца-ри-цу!..
Теперь всё внимание обращено к Людмиле Каримовне; она смущена, ей приятно. Её подводят к Председателю и кладут на жертвенный стол. Почувствовав недоброе, Людмила пытается вывернуться, но её руки и ноги уже крепко привязаны.
— Жертву Председателю! Царицу в жертву Председателю!.. — даёт затравочку подхалим из актива, и все дружно подхватывают.
Некоторое время Сатана, чуть заметно улыбаясь, водит копытом по груди и животу своей соблазнительной жертвы. И вдруг над её чревом несколько раз вздымается и опускается длинный окровавленный нож…
Срывая голос, Людмила Каримовна пронзительно закричала. Её муж спросонок тоже невнятно проголосил и принялся звонить и звать на помощь. Сбежалась охрана и прислуга, кто-то протянул Людмиле под нос нашатырный спирт. Она вдохнула, широко раскрыла глаза и огляделась. Люди, окружившие кровать, попятились. Павел Андреевич дрожащей рукой тыкал ей в губы чашку с молоком.
Хромов подобрал с пола расколотые наушники, с перепугу оделся и застегнулся на все пуговицы. Поменял бобину и переключил магнитофон на положенную скорость. Наспех перетянул наушники липкой лентой, нахлобучил на голову. В мембранах слышна возня и приглушённые голоса людей. Да сон ли это был?…