Страница:
Временные материальные трудности
Помимо репетиций программы "Обводного канала", ансамбль был вынужден заняться унизительной теперь для Котова свадебной коммерцией - этап, казавшийся ему давно забытым позорным прошлым. Но Осипов и Лисовский, учившиеся на дневном отделении музыкального училища, изначально пересеклись с Котовым ради заработка. И внезапно открывшиеся возможности исполнения авторской русскоязычной рок-программы не отменяли необходимость зарабатывать себе на хлеб.
Даже Степанов, получавший на заводе очень приличные деньги, не отказался бы и от дополнительного заработка: дома сидела жена и росли двое детей.
Делать нечего. Котов навёл старые связи с точками общепита, зная наверняка, где его ждут, а куда идти не надо, и заказы на "музыкальное оформление праздничных мероприятий" посыпались как в старое время.
По совету друзей и благодаря посредничеству Петрушки, Дима купил за двадцать пять рублей справку, подтверждающую, что он является студентом дневного отделения Университета. После этого в военкомате заткнулись, а вредный участковый просто перестал его замечать.
На свадьбах играли один-два раза в неделю, имея всё, что положено, включая отдельный столик и доступных подвыпивших женщин. На жизнь хватало; жратва стоила копейки, а одежду родители присылали из Монголии - очень приличные вещи, из натуральной кожи. За одно проданное через комиссионку кожаное пальто можно было забить шкаф дешёвыми тряпками.
Одни свои джинсы Котов неумело, но достаточно эффективно "сварил", после чего прослыл экстравагантным чудаком и стал надевать их только перед выходом на сцену. Это было время, когда носили совершенно новые джинсы: хипповые вышли из моды, а "варёнку" ещё никто не видел.
Надо отметить, что Дима стал гораздо меньше, точнее, гораздо реже пить не более одного-двух раз в неделю. Он становился звездой, и это яркое ощущение восполняло самоограничение в потреблении алкоголя.
Ленинградский рок-клуб
К середине зимы "Обводный канал" почувствовал уверенность в своих силах, он уже был готов к публичным выступлениям. Для осуществления широкой концертной деятельности у Димы мелькнула идея состряпать фонограмму. Но абсурдность такой мысли вызвала у него лишь грустную улыбку. Тогда ещё никто не выступал под фонограмму - или совесть не позволяла, или техническое несовершенство аппаратуры. Оставалось только завоёвывать публику в честном бою, один на один, с маленьких сцен ведомственных или полузаброшенных клубов.
Здесь надо вспомнить, что вплоть до конца восьмидесятых в СССР существовали только государственные концертные организации, всё остальное называлось самодеятельностью и выступать за деньги не имело права. Слово "рок" официально не употреблялось, и кое-кто (например Алексей Романов из "Воскресенья") поплатился свободой за нарушение этих правил.
Участники многочисленных ВИА, воспевавших комсомольско-патриотическую тематику, получали рублей по двенадцать за выход, независимо ни от чего.
Однако спрос на русскоязычный рок-н-ролл был достаточно велик, и небольшие, камерные, законспирированные и атомные по отдаче концерты устраивали втайне от властей, используя не самые пригодные для этих целей помещения - от закрытого на ремонт пригородного клуба до комнаты в коммунальной квартире.
"Обводный канал" заявил о себе в февральском концерте недавно образованного рок-клуба на улице Рубинштейна (о нём несколько позже). Звук был отвратительный, народ в зале пьяный. При этом группа играла слишком профессионально, рафинированно, и публике не понравилась.
Однако те немногие из числа трезвых, кто всегда с настойчивой серьёзностью вслушивается в тексты, были весьма довольны тем, что услышали. Слишком тяжёлый и громкий рок "Россиян" вызывал у них тревогу. Словесная абракадабра БГ чувство собственной неполноценности. (Шутка: "вот уже десять лет КГБ мучительно пытается понять, о чём в действительности поёт Борис Гребенщиков.) В новой группе "Обводный канал" всё было прекрасно: и слова, и музыка, и внешность. И удовлетворённая часть публики поторопилась сообщить об этом знакомым.
В числе зрителей находился заведующий отделом культуры горкома ВЛКСМ Сергей Потехин. Он был здесь не для развлечения, наоборот, по долгу службы. Он наблюдал, запоминал и делал выводы.
Поговаривали, что сам рок-клуб был образован не без участия КГБ и специально для того, чтобы поставить на учёт всех, расплодившихся словно кролики, сочинителей и музыкантов. Ребята сами заполняли на себя анкеты и сдавали напечатанные на машинке тексты песен. Членство в рок-клубе было престижно и просто необходимо для самоутверждения.
Сергею Потехину, который даже у себя дома прослушивал исключительно пластинки фирмы "Мелодия", новая группа неожиданно понравилась. Этим же вечером, бормоча про себя запомнившиеся слова "я так хочу быть с тобой...", он позвонил домой кураторше рок-клуба и запросил данные на всех четверых участников.
Аромат андеграунда
Своим выступлением в рок-клубе группа осталась довольна. Авторитетный Осипов подтвердил, что новичков здесь не жалуют, и реакция зрителей, учитывая их "разогревающий" первый номер, была вполне утешительной и даже ободряющей. Могло быть и хуже. На первой же песне программы беспомощной и бесперспективной зал пустел, потому что большая часть нетрезвой, но безошибочно угадывающей фальшь публики перебиралась в буфет.
Растопить лёд пресыщенной ленинградской публики непросто; наклюнувшуюся трещинку успеха надо было долбить с удвоенной энергией. Заодно, по возможности, зарабатывая какие-то деньги на жизнь. Подпольные концерты, благодаря своей запретности, давали особенно сладкие плоды признания и популярности. Сказанное в микрофон непечатное слово, курение и распитие спиртного прямо в зале - эти и другие маленькие флажки на трёхчасовом островке свободы дарили зрителям незабываемые впечатления.
Иногда приезжала милиция, и всех брали. Но такое происходило не часто.
В середине марта Дима решился устроить такое мероприятие для "Обводного канала". За две бутылки водки (первую авансом) он договорился с дежурным сантехником об аренде на ближайшее воскресенье крошечного актового зала собственной жилконторы, запустил по телефону рекламу и начал распространять билеты. Билетами служили нарезанные бумажки с начириканными от руки датой и временем и украшенные найденной когда-то загадочной печатью "ВСЕГЕИ". Адрес жилконторы в целях конспирации передавался из уст в уста.
Полторы сотни двухрублёвых билетов разошлись менее чем за неделю, и однажды вечером группа дала свой первый настоящий подпольный концерт.
По сравнению с дебютом, успех этого концерта был феноменальный. Это объяснялось во-первых тем, что в рок-клуб набивались по большей части сами же музыканты, которые не утруждали себя выражениями восторга по отношению к другим группам, особенно молодым. Во-вторых, здесь действовала уже упомянутая и безотказная атмосфера разрушения запретов.
На сцене и в зале курили, музыканты не отказывались от поднесённой без стеснения выпивки. Дима отпускал в микрофон слышанные им в годы перестройки шуточки, от которых Степанов начинал думать о своей семье. Зал был покорён.
Дежурный сантехник, которого все уже знали и называли "батей", поначалу обалдел от количества "нескольких друзей порепетировать", но вскоре так нахватался разноцветных и разноградусных подачек, что начал сам рваться к микрофону - исполнить свою любимую душевную песню про Сталина, а потом заснул под трибуной, завернувшись в переходящее знамя участка и заботливо прижимая к груди честно заработанную непочатую поллитровку. Не осталась в накладе и уборщица, сдавшая на другое утро две сотни пустых бутылок.
За это выступление "Обводный канал" имел пятьдесят рублей на брата (против свадебных двадцати пяти). Если точнее, Дима, за вычетом накладных расходов, имел сто. И, конечно, все в группе об этом догадывались, но никто не поставил, даже мысленно, этого ему в упрёк. Мог ли ещё вчера кто-нибудь из них мечтать о таком внезапном и сногсшибательном успехе?
Затруднения на творческой кухне
Часть репертуара "Наутилуса", прочно зафиксированная в котовской памяти, увы, начинала иссякать. В 86-м песни Бутусова находил, подбирал и исполнял Степанов; Дима их вызубрил на автомате, благодаря частому исполнению на свадьбах. Конечно, к осени 88-го на слуху было огромное количество русскоязычного рока, но весь этот оказавшийся здесь невероятно полезным багаж находился в столь плачевном, обрывочном и бессвязном состоянии, что впору было отчаяться.
Тем временем популярность "Обводного канала" росла, записи концертов начали бродить по магнитофонам, публика ждала новых песен.
Исчерпав запас "Наутилуса", Дима начал воровать ещё не написанные тексты и музыку у других авторов, перемешивая сохранившиеся в памяти обрывки. Заведя специальную тетрадочку, Котов записывал в неё каждый аккорд, каждое пришедшее ему на ум, но ещё не сочинённое автором словосочетание. Иногда у него получался чудовищный гибрид из Цоя, Майка и Гребенщикова с припевом из Кинчева и музыкой "ДДТ".
И публика это съела. Вероятно, сказывалось влияние Лисовского, который на репетициях подвергал творения безудержного автора строжайшей редакции и цензуре. Он расставлял всё более или менее по местам, освобождаясь от нелепостей и безвкусицы. Благодаря его музыкальным аранжировкам, всё принимало благообразную форму и отчасти могло даже считаться оригинальным произведением. По крайней мере, подлинный автор не узнал бы в такой песне ни одной своей строчки, ни одной ноты. Публика просила ещё.
Что произошло с Петрушкой
(запоздалые объяснения)
Третьего сентября 1988 года, ровно в полночь, Петрушка... резким движением схватил со стола таблетку и сунул в рот. Его вдруг тряхнуло, перед глазами всё поплыло, и он в беспамятстве повалился грудью на стол дежурного. Очки поехали дальше, а таблетка выпала из полураскрытого рта и покатилась.
Дежурный, милицейский капитан, ловко прихлопнул её ладонью. Стоявший за спиной Петрушки сержант пристегнул к поясу резиновую дубинку.
- Молодец, Остапенко, - похвалил его капитан, положив на ладонь и с любопытством разглядывая таблетку. - Тебе бы надо этих, в деревне, бычков забивать...
Напарник загоготал, Остапенко смущённо улыбнулся.
И тут произошло непонятное. Когда висящий на стене репродуктор начал отсчитывать сигналы точного времени, с последним, более продолжительным писком таблетка на ладони капитана вдруг сама по себе развалилась на части, осела, превратилась в щепотку белой пыли и пропала, оставив на коже тёплое и влажное пятно.
Остапенко и его напарник переглянулись. Капитан зажмурился и снова открыл глаза.
- Во что делают... - выдохнул он после паузы. - Теперь ведь и не подкопаешься.
Не зная, что делать с вытянутой ладонью, он облизал губы. Опомнившись, встряхнул руку и поработал кистью.
- Остапенко, тащи его в аквариум. Будем сопротивление властям оформлять.
Сержант взял Севу одной рукой, как котёнка, за шиворот, другой - за штаны и повёл в обнесённую толстым оргстеклом камеру. Медленно приходя в себя, нарушитель что-то замямлил. Его ноги, слабо касаясь пола, перебирали в воздухе.
Камеру закрыли, и оба напарника направились к машине, чтобы продолжать патрулирование. Дежурный капитан достал форменный бланк и начал составлять протокол задержания.
В тот момент, когда он, на мгновение задумавшись, занёс ручку над бумагой, зазвенел телефон. А сняв трубку, милиционер совершенно переменился.
- Здравствуй, здравствуй солнышко, - заговорил он тихо и вкрадчиво. Конечно, как договорились. Правда?.. Пельменьчики у тебя царские получаются. И сама ты, это, как пельменьчик. Да, правда. Очень аппетитная, со всех сторон... Нет, мымра не умеет. Разведусь. Обещаю. Пожалуйста: слово коммуниста. Да. Я тоже рад. Чего? Водочки или красненького? Понял. Понял. И тебя туда же. И ещё в ушко. Ну, всё. Ну, пока...
Капитан прикурил папиросу и мечтательно затянулся. Потом взгляд его упал на бланк протокола, и уголки рта приняли обычное выражение. Докурив, он вмял окурок в пепельницу и, мгновение поколебавшись, скомкал бумагу и выбросил её в корзину. Поднялся, приблизился к рассверленному дырочками стеклу "аквариума" и спросил:
- А ты, случаем, не больной?
Близоруко щурясь без очков, Петрушка жадно ухватился за протянутую ему соломинку:
- Товарищ дежурный, четвёртый год страдаю аденомиозом вульвы головного мозга, - заговорил он торопливо. - Живу на дорогостоящих импортных таблетках, принимаю по часам. Мне уже давно надо, отпустите меня, товарищ дежурный!
Поскрипывая сапогами, капитан прошёлся по отделению, постучал ручкой по стеклянной поверхности стола, не поднимая глаз, спросил:
- Родные есть?
- Жена, мать престарелая, - быстро ответил Сева.
- Телефон какой.
Сева назвал номер Зинаиды, капитан набрал.
- Петрова здесь проживает? Петров Всеволод Борисович ваш супруг?
Со страхом и надеждой Петрушка прислушивался к разговору.
- Из двадцать седьмого отделения милиции беспокоят. Можете за ним приехать? Переулок Крылова три. Ничего страшного. Нарушал порядок. Штраф заплатит. Десять рублей. Можете сейчас.
Петрушка выдохнул с облегчением.
- Петров, сейчас за вами супруга приедет, - обратился к нему капитан, внезапно перейдя на "вы". - Заплатите штраф десять рублей за нарушение общественного порядка и можете ехать домой лечиться. Всё ясно?
- Так точно, - радостно подтвердил Петрушка, глядя на милицейского капитана почти с нежностью.
Не прошло и часа, как Зинаида опять, второй раз за эти сутки, сажала в такси своего неугомонного мужа. А перед отделением затормозила знакомая ПМГ, и сержант Остапенко заталкивал внутрь очередного нарушителя.
Однако, нам пора вернуться назад, в 1982-й.
Женщина в гневе
Первые месяцы нашего пребывания в новом качестве Петрушка не переставал удивляться происходившим с нами переменам.
Сначала моё внезапное сближение с Верой Дансевой. Ещё со школы Сева знал нас обоих как облупленных и не допускал мысли, что Вера вообще когда-нибудь выйдет замуж. И уж тем более за давно и безнадёжно влюблённого меня.
Второе коленце выкинул Дима Котов, ставший в одночасье звездой ленинградского андеграунда. Что из себя представляет Дима Котов, нам всем было приблизительно понятно. Из него мог получиться хороший администратор, но не поэт и не музыкант.
Однажды в мае мы вчетвером собрались выпить у Котова, и у меня с Верой зашёл спор. Я настаивал, что состоявшуюся ближайшим летом связь Петрушки и Зинаиды необходимо расстроить. Но Вера полагала, что если мы вправе (а это не факт) распоряжаться как хотим своей собственной судьбой, то это не означает, что мы с таким же сомнительным правом можем вмешиваться и в чужие жизни.
Как она была права, если бы она знала!
Подвыпивший Котов привязался к нам со своим ансамблем. Он держал в руках блокнот и карандаш и просил напомнить вылетевшую у него из головы строчку песни.
- "Группа крови на рукаве... не остаться в этой траве?.." Чего-то я... из головы вылетело.
Именно этого делать ему не стоило. Вера любила песни Цоя и тогда, в восемьдесят восьмом, находилась в трансе от его последнего альбома. Пока Котов использовал материал безразличного ей "Наутилуса", она забавлялась. Но когда в ход пошли изуродованные до неузнаваемости, исполняемые идиотом Степановым, любимые песни "Кино", терпение её лопнуло.
- Что? Группа крови? Сейчас узнаешь.
Котов получил звонкую затрещину в ухо и выронил блокнот.
- Будет тебе и группа... - правой по челюсти, - и крови... - левой в нос. - И ещё...
Но тут уже я схватил свою жену за руки и силой вывел из комнаты.
- Скотина, я ему давно хотела морду набить, - кипятилась Вера. Я затащил её в ванную, нагнул голову под кран и пустил холодную воду.
Вообще-то Вера девушка физически сильная. В школьные годы она занималась спортивной гимнастикой, могла бы стать чемпионкой, но, понятное дело, не прижилась в коллективе. А в последние месяцы я, на свою голову, занимался с ней так называемым каратэ. В кочегарке меня натаскивал Попов, а дома мы с женой устраивали лихие побоища, орудуя подушками и чем попало. Заметив, что достать меня становится всё труднее, Вера потребовала объяснений. После этого мне пришлось с ней заниматься. Теперь меня били и на работе, и дома. А для Котова всё могло закончиться ещё хуже.
Однако, пора уже рассказать главное.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Бесцеремонное вторжение
на территорию,
строго охраняемую государством
В одном ещё убережённом от прогресса цивилизации уголке природы Подмосковья, на огромном участке восхитительного соснового бора располагалась одна из самых лучших и желанных правительственных дач. Не самая богатая во всём государстве, но достаточная для того, чтобы товарищи по партии, обделённые таким счастьем, о ней ничего не знали. И хотя участок (4 га) находился неподалёку от города, полчаса езды на хорошем автомобиле, приблизиться к нему человеку непосвящённому было непросто. Даже поворот на шоссе, ведущего в сторону заповедного местечка, контролировался специальным постом ГАИ. Ещё дальше, за поворотом, находился блокпост с охраняемым военными шлагбаумом.
Дорога с нездешним идеальным покрытием вела к железным краснозвёздым воротам, которые по сигналу с поста ГАИ распахивались военными, и машина, не сбавляя скорости, влетала на заповедную территорию.
По обе стороны от ворот, уходя далеко в лес, тянулась бетонная стена с колючей проволокой. Выстроившийся наряд караула отдавал честь проезжавшим, и ворота снова закрывались.
За стеной продолжался тот же лес, но ещё более густой и ароматный, как будто заботливо ухоженный и политый, с зарослями цветов на полянах, с весёлым щебетанием сытых птиц.
Вот слева от дороги показался добротный двухэтажный дом с островерхой черепичной крышей. Он похож на картинку из книги сказок. Но машина, не сбавляя скорости, катит дальше: это пока только дом для обслуживающего персонала. Вот небольшое кирпичное здание котельной с высокой железной трубой, растянутой с четырёх сторон тросами. Здесь, так же как и в карауле, несут службу солдаты спецвзвода под командой офицера КГБ и армейского прапорщика. В свободное от нарядов время они поступают в распоряжение персонала - столяра, садовника, кухарки, полотёра или прочёсывают территорию, собирая лишние сухие листья, шишки и сухие ветки; другого мусора здесь не бывает.
Вот дорога идёт под уклон, машина скатывается в болотистую низинку, комариное царство, но метров через сто снова взлетает вверх, ещё выше чем раньше, и тут у случайного гостя может перехватить дыхание: с пригорка открывается вид на сверкающее лесное озеро, обрамлённое вековыми соснами над гигантскими каменными валунами.
Чуть в стороне от песчаного пляжа, опираясь портиком о белоснежные колонны, стоит отстроенный заново на дореволюционных руинах прошлого графский особняк с серпом и молотом на месте родового герба.
Проходит час, другой, и в имении новых хозяев наступает вечер. В озере, всплёскивая то там, то здесь тихую, будто нарисованную, гладь, резвится в нагретой воде рыба. Заходящее солнце рассветило малиновым цветом листву одичавшего яблоневого сада.
В доме с колоннами зажигаются окна. Сначала кухня, потом гостиная и столовая. Потом, после ужина, - кабинет на втором этаже; ещё позднее спальня.
Ещё более бесцеремонное вторжение,
не сравнимое с предыдущим
- Может быть, ты помоешься перед сном? - проговорила Людмила Каримовна, обращаясь к мужу. Она сидела на краю кровати и не спеша растирала руки кремом. На ней была надета розовая ночная рубашка из тонкой полупрозрачной ткани; на голове, поверх бигуди, сидел такого же цвета чепец.
Павел Андреевич, уже в трусах и в майке, с задумчивым видом остановился возле постели, послушно повернулся и направился в ванную комнату.
- Дружок, ты чем-то озабочен сегодня? - повысила голос Людмила в сторону приоткрытой двери. - Нельзя так много думать, необходимо обязательно давать голове отдых. Занялся бы каким-нибудь спортом... Борис играет в теннис - и посмотри, какой у него здоровый вид!
Людмила продолжала о чём-то размеренно болтать, а из ванной доносилось журчание воды и шорканье зубной щётки. Поплескавшись, Павел Андреевич закончил свой вечерний туалет, обтёрся пушистым полотенцем и снова направился к кровати.
- Там, на полке... захвати мне "Сокровища Лувра", - попросила Людмила, уже утопавшая в пуховой перине под одеялом.
Однако Павел Андреевич проигнорировал её просьбу, решительно направился к своему месту, сбросил тапочки и залез под своё одеяло. Супруга посмотрела на него вопросительно.
- Мне нужно с тобой серьёзно поговорить, - произнёс муж, озабоченно глядя в потолок.
Людмила Каримовна ещё за ужином заметила, что супруг немного не в себе. На все вопросы он отвечал невпопад, намазал блин горчицей вместо мёда, с задумчивым видом его съел. После чая долго сидел запершись у себя в кабинете.
- О чём же? - большим пальцем Людмила подтянула кверху мужнин кончик носа, сделав из него пятачок.
Павел Андреевич мягко, но решительно отвёл руку и повернулся к жене, провалившись локтём в перину.
- Людмила, сегодня я получил странное и встревожившее меня после здравого размышления послание. Письмо написано вскоре после похорон Лёни, и ещё две страницы вложены совсем недавно.
Протянув ладонь, Людмила молча потребовала письмо.
- Погоди, это очень серьёзно. Разумеется, поначалу я решил, что это мистификация, но чем больше я думаю...
Раздражённая неповиновением, Людмила Каримовна холодно произнесла:
- Дай сюда письмо.
Павел Андреевич расстегнул кожаную папку для бумаг и протянул жене шесть машинописных листов бумаги.
- Конверт.
Получив конверт, Людмила Каримовна внимательно его осмотрела. Затем стала читать письмо. Её лицо приняло сначала насмешливое, затем сосредоточенное, а затем, под конец, растерянное выражение. Супруг искоса следил за её реакцией.
Закончив, Людмила ещё раз бегло просмотрела листки и, повернувшись к мужу, сказала:
- Этого не может быть. Они этого не могут знать.
Павел Андреевич налил себе молока из стоящего на ночном столике кувшина. Медленно выпил, утёр губы расшитой салфеткой.
- Пуся, они знают. Они знают всё, что здесь написано, и ещё многое другое.
- Ты должен их найти.
- Должен найти... Пуся, я уже никому не могу доверять. Юра уже генеральный; я не могу к нему обратиться; из Комитета вообще ни к кому нельзя...
- Но... что ты собираешься делать?
- Утро вечера мудренее. Давай спать.
Ещё одно вторжение,
степень бесцеремонности которого
мы не берёмся оценивать
ввиду своей полной растерянности
"Давай спать", - прозвучало в динамике, Владилен Казимирович щёлкнул тумблером и размял в пальцах новую папиросу.
В огромном богатом кабинете за своим рабочим столом сидел председатель Комитета государственной безопасности СССР генерал-полковник Змий. Над его головой висел портрет Железного Феликса - человека с горячей головой и холодным сердцем. На стенах были развешены подарки, среди которых бросались в глаза мощный хлыст с золочёной рукояткой и прибитый гвоздём окаменевший тульский пряник.
По правую руку от Змия, за длинным совещательным столом, сидел его референт Феликс Петрович Коршунов.
Перед ними на ковре стоял, вытянувшись по стойке "смирно", связист, очень немолодой подполковник по фамилии Хромов. Не обращая на него внимания, Змий разговаривал со своим референтом.
- Кто ещё в курсе этого дела?
- Капитан Рахметов. Он находился на дежурстве в аппаратной во время записи.
- Он слышал?
- Слышал и немедленно доложил подполковнику Хромову, своему непосредственному начальнику.
- Где он сейчас?
- Продолжает нести службу.
- Это правильно. Хорошо.
Змий пристально и тяжело посмотрел на вытянувшегося по струнке Хромова.
- Всё понимаете?
Хромова от напряжения передёрнуло, он не смог произнести ни звука.
- Ничего, я вижу, вы понимаете. Утечка информации повлечёт за собой тяжкие последствия. Вплоть до моего приказа вы будете один, бессменно вести запись. По телефону вы сообщите семье о длительной командировке. Впрочем, нет: слово "длительной" употреблять не следует. Я запрещаю вам любые контакты помимо контактов со мной и моим помощником Коршуновым.
Хромов перевёл взгляд на Коршунова и задрожал головой, пытаясь кивнуть.
- Сейчас: примите душ. Здесь, в соседней комнате. Затем смените капитана Рахметова и пришлите его ко мне. Не одного, под конвоем.
Хромов не сдвинулся с места, потому что слова "можете идти" ещё не прозвучали.
- Должен вас предупредить... - негромко заговорил генерал, глядя подполковнику в глаза. - Я знаю, у вас хорошая и дружная семья. Поздний ребёнок. Нужно уметь ценить своё счастье. Ваша жена, ваш ребёнок... девочка... она такой пупсик! Надо об этом помнить. Всегда.
Хромов побледнел, взмок и покрылся пятнами.
- Никто... Ничего... Не узнает.
- Можете идти.
Развернувшись, Хромов нетвёрдым, но строевым шагом, более похожим на шаг разжиревшей цапли, удалился.
Помимо репетиций программы "Обводного канала", ансамбль был вынужден заняться унизительной теперь для Котова свадебной коммерцией - этап, казавшийся ему давно забытым позорным прошлым. Но Осипов и Лисовский, учившиеся на дневном отделении музыкального училища, изначально пересеклись с Котовым ради заработка. И внезапно открывшиеся возможности исполнения авторской русскоязычной рок-программы не отменяли необходимость зарабатывать себе на хлеб.
Даже Степанов, получавший на заводе очень приличные деньги, не отказался бы и от дополнительного заработка: дома сидела жена и росли двое детей.
Делать нечего. Котов навёл старые связи с точками общепита, зная наверняка, где его ждут, а куда идти не надо, и заказы на "музыкальное оформление праздничных мероприятий" посыпались как в старое время.
По совету друзей и благодаря посредничеству Петрушки, Дима купил за двадцать пять рублей справку, подтверждающую, что он является студентом дневного отделения Университета. После этого в военкомате заткнулись, а вредный участковый просто перестал его замечать.
На свадьбах играли один-два раза в неделю, имея всё, что положено, включая отдельный столик и доступных подвыпивших женщин. На жизнь хватало; жратва стоила копейки, а одежду родители присылали из Монголии - очень приличные вещи, из натуральной кожи. За одно проданное через комиссионку кожаное пальто можно было забить шкаф дешёвыми тряпками.
Одни свои джинсы Котов неумело, но достаточно эффективно "сварил", после чего прослыл экстравагантным чудаком и стал надевать их только перед выходом на сцену. Это было время, когда носили совершенно новые джинсы: хипповые вышли из моды, а "варёнку" ещё никто не видел.
Надо отметить, что Дима стал гораздо меньше, точнее, гораздо реже пить не более одного-двух раз в неделю. Он становился звездой, и это яркое ощущение восполняло самоограничение в потреблении алкоголя.
Ленинградский рок-клуб
К середине зимы "Обводный канал" почувствовал уверенность в своих силах, он уже был готов к публичным выступлениям. Для осуществления широкой концертной деятельности у Димы мелькнула идея состряпать фонограмму. Но абсурдность такой мысли вызвала у него лишь грустную улыбку. Тогда ещё никто не выступал под фонограмму - или совесть не позволяла, или техническое несовершенство аппаратуры. Оставалось только завоёвывать публику в честном бою, один на один, с маленьких сцен ведомственных или полузаброшенных клубов.
Здесь надо вспомнить, что вплоть до конца восьмидесятых в СССР существовали только государственные концертные организации, всё остальное называлось самодеятельностью и выступать за деньги не имело права. Слово "рок" официально не употреблялось, и кое-кто (например Алексей Романов из "Воскресенья") поплатился свободой за нарушение этих правил.
Участники многочисленных ВИА, воспевавших комсомольско-патриотическую тематику, получали рублей по двенадцать за выход, независимо ни от чего.
Однако спрос на русскоязычный рок-н-ролл был достаточно велик, и небольшие, камерные, законспирированные и атомные по отдаче концерты устраивали втайне от властей, используя не самые пригодные для этих целей помещения - от закрытого на ремонт пригородного клуба до комнаты в коммунальной квартире.
"Обводный канал" заявил о себе в февральском концерте недавно образованного рок-клуба на улице Рубинштейна (о нём несколько позже). Звук был отвратительный, народ в зале пьяный. При этом группа играла слишком профессионально, рафинированно, и публике не понравилась.
Однако те немногие из числа трезвых, кто всегда с настойчивой серьёзностью вслушивается в тексты, были весьма довольны тем, что услышали. Слишком тяжёлый и громкий рок "Россиян" вызывал у них тревогу. Словесная абракадабра БГ чувство собственной неполноценности. (Шутка: "вот уже десять лет КГБ мучительно пытается понять, о чём в действительности поёт Борис Гребенщиков.) В новой группе "Обводный канал" всё было прекрасно: и слова, и музыка, и внешность. И удовлетворённая часть публики поторопилась сообщить об этом знакомым.
В числе зрителей находился заведующий отделом культуры горкома ВЛКСМ Сергей Потехин. Он был здесь не для развлечения, наоборот, по долгу службы. Он наблюдал, запоминал и делал выводы.
Поговаривали, что сам рок-клуб был образован не без участия КГБ и специально для того, чтобы поставить на учёт всех, расплодившихся словно кролики, сочинителей и музыкантов. Ребята сами заполняли на себя анкеты и сдавали напечатанные на машинке тексты песен. Членство в рок-клубе было престижно и просто необходимо для самоутверждения.
Сергею Потехину, который даже у себя дома прослушивал исключительно пластинки фирмы "Мелодия", новая группа неожиданно понравилась. Этим же вечером, бормоча про себя запомнившиеся слова "я так хочу быть с тобой...", он позвонил домой кураторше рок-клуба и запросил данные на всех четверых участников.
Аромат андеграунда
Своим выступлением в рок-клубе группа осталась довольна. Авторитетный Осипов подтвердил, что новичков здесь не жалуют, и реакция зрителей, учитывая их "разогревающий" первый номер, была вполне утешительной и даже ободряющей. Могло быть и хуже. На первой же песне программы беспомощной и бесперспективной зал пустел, потому что большая часть нетрезвой, но безошибочно угадывающей фальшь публики перебиралась в буфет.
Растопить лёд пресыщенной ленинградской публики непросто; наклюнувшуюся трещинку успеха надо было долбить с удвоенной энергией. Заодно, по возможности, зарабатывая какие-то деньги на жизнь. Подпольные концерты, благодаря своей запретности, давали особенно сладкие плоды признания и популярности. Сказанное в микрофон непечатное слово, курение и распитие спиртного прямо в зале - эти и другие маленькие флажки на трёхчасовом островке свободы дарили зрителям незабываемые впечатления.
Иногда приезжала милиция, и всех брали. Но такое происходило не часто.
В середине марта Дима решился устроить такое мероприятие для "Обводного канала". За две бутылки водки (первую авансом) он договорился с дежурным сантехником об аренде на ближайшее воскресенье крошечного актового зала собственной жилконторы, запустил по телефону рекламу и начал распространять билеты. Билетами служили нарезанные бумажки с начириканными от руки датой и временем и украшенные найденной когда-то загадочной печатью "ВСЕГЕИ". Адрес жилконторы в целях конспирации передавался из уст в уста.
Полторы сотни двухрублёвых билетов разошлись менее чем за неделю, и однажды вечером группа дала свой первый настоящий подпольный концерт.
По сравнению с дебютом, успех этого концерта был феноменальный. Это объяснялось во-первых тем, что в рок-клуб набивались по большей части сами же музыканты, которые не утруждали себя выражениями восторга по отношению к другим группам, особенно молодым. Во-вторых, здесь действовала уже упомянутая и безотказная атмосфера разрушения запретов.
На сцене и в зале курили, музыканты не отказывались от поднесённой без стеснения выпивки. Дима отпускал в микрофон слышанные им в годы перестройки шуточки, от которых Степанов начинал думать о своей семье. Зал был покорён.
Дежурный сантехник, которого все уже знали и называли "батей", поначалу обалдел от количества "нескольких друзей порепетировать", но вскоре так нахватался разноцветных и разноградусных подачек, что начал сам рваться к микрофону - исполнить свою любимую душевную песню про Сталина, а потом заснул под трибуной, завернувшись в переходящее знамя участка и заботливо прижимая к груди честно заработанную непочатую поллитровку. Не осталась в накладе и уборщица, сдавшая на другое утро две сотни пустых бутылок.
За это выступление "Обводный канал" имел пятьдесят рублей на брата (против свадебных двадцати пяти). Если точнее, Дима, за вычетом накладных расходов, имел сто. И, конечно, все в группе об этом догадывались, но никто не поставил, даже мысленно, этого ему в упрёк. Мог ли ещё вчера кто-нибудь из них мечтать о таком внезапном и сногсшибательном успехе?
Затруднения на творческой кухне
Часть репертуара "Наутилуса", прочно зафиксированная в котовской памяти, увы, начинала иссякать. В 86-м песни Бутусова находил, подбирал и исполнял Степанов; Дима их вызубрил на автомате, благодаря частому исполнению на свадьбах. Конечно, к осени 88-го на слуху было огромное количество русскоязычного рока, но весь этот оказавшийся здесь невероятно полезным багаж находился в столь плачевном, обрывочном и бессвязном состоянии, что впору было отчаяться.
Тем временем популярность "Обводного канала" росла, записи концертов начали бродить по магнитофонам, публика ждала новых песен.
Исчерпав запас "Наутилуса", Дима начал воровать ещё не написанные тексты и музыку у других авторов, перемешивая сохранившиеся в памяти обрывки. Заведя специальную тетрадочку, Котов записывал в неё каждый аккорд, каждое пришедшее ему на ум, но ещё не сочинённое автором словосочетание. Иногда у него получался чудовищный гибрид из Цоя, Майка и Гребенщикова с припевом из Кинчева и музыкой "ДДТ".
И публика это съела. Вероятно, сказывалось влияние Лисовского, который на репетициях подвергал творения безудержного автора строжайшей редакции и цензуре. Он расставлял всё более или менее по местам, освобождаясь от нелепостей и безвкусицы. Благодаря его музыкальным аранжировкам, всё принимало благообразную форму и отчасти могло даже считаться оригинальным произведением. По крайней мере, подлинный автор не узнал бы в такой песне ни одной своей строчки, ни одной ноты. Публика просила ещё.
Что произошло с Петрушкой
(запоздалые объяснения)
Третьего сентября 1988 года, ровно в полночь, Петрушка... резким движением схватил со стола таблетку и сунул в рот. Его вдруг тряхнуло, перед глазами всё поплыло, и он в беспамятстве повалился грудью на стол дежурного. Очки поехали дальше, а таблетка выпала из полураскрытого рта и покатилась.
Дежурный, милицейский капитан, ловко прихлопнул её ладонью. Стоявший за спиной Петрушки сержант пристегнул к поясу резиновую дубинку.
- Молодец, Остапенко, - похвалил его капитан, положив на ладонь и с любопытством разглядывая таблетку. - Тебе бы надо этих, в деревне, бычков забивать...
Напарник загоготал, Остапенко смущённо улыбнулся.
И тут произошло непонятное. Когда висящий на стене репродуктор начал отсчитывать сигналы точного времени, с последним, более продолжительным писком таблетка на ладони капитана вдруг сама по себе развалилась на части, осела, превратилась в щепотку белой пыли и пропала, оставив на коже тёплое и влажное пятно.
Остапенко и его напарник переглянулись. Капитан зажмурился и снова открыл глаза.
- Во что делают... - выдохнул он после паузы. - Теперь ведь и не подкопаешься.
Не зная, что делать с вытянутой ладонью, он облизал губы. Опомнившись, встряхнул руку и поработал кистью.
- Остапенко, тащи его в аквариум. Будем сопротивление властям оформлять.
Сержант взял Севу одной рукой, как котёнка, за шиворот, другой - за штаны и повёл в обнесённую толстым оргстеклом камеру. Медленно приходя в себя, нарушитель что-то замямлил. Его ноги, слабо касаясь пола, перебирали в воздухе.
Камеру закрыли, и оба напарника направились к машине, чтобы продолжать патрулирование. Дежурный капитан достал форменный бланк и начал составлять протокол задержания.
В тот момент, когда он, на мгновение задумавшись, занёс ручку над бумагой, зазвенел телефон. А сняв трубку, милиционер совершенно переменился.
- Здравствуй, здравствуй солнышко, - заговорил он тихо и вкрадчиво. Конечно, как договорились. Правда?.. Пельменьчики у тебя царские получаются. И сама ты, это, как пельменьчик. Да, правда. Очень аппетитная, со всех сторон... Нет, мымра не умеет. Разведусь. Обещаю. Пожалуйста: слово коммуниста. Да. Я тоже рад. Чего? Водочки или красненького? Понял. Понял. И тебя туда же. И ещё в ушко. Ну, всё. Ну, пока...
Капитан прикурил папиросу и мечтательно затянулся. Потом взгляд его упал на бланк протокола, и уголки рта приняли обычное выражение. Докурив, он вмял окурок в пепельницу и, мгновение поколебавшись, скомкал бумагу и выбросил её в корзину. Поднялся, приблизился к рассверленному дырочками стеклу "аквариума" и спросил:
- А ты, случаем, не больной?
Близоруко щурясь без очков, Петрушка жадно ухватился за протянутую ему соломинку:
- Товарищ дежурный, четвёртый год страдаю аденомиозом вульвы головного мозга, - заговорил он торопливо. - Живу на дорогостоящих импортных таблетках, принимаю по часам. Мне уже давно надо, отпустите меня, товарищ дежурный!
Поскрипывая сапогами, капитан прошёлся по отделению, постучал ручкой по стеклянной поверхности стола, не поднимая глаз, спросил:
- Родные есть?
- Жена, мать престарелая, - быстро ответил Сева.
- Телефон какой.
Сева назвал номер Зинаиды, капитан набрал.
- Петрова здесь проживает? Петров Всеволод Борисович ваш супруг?
Со страхом и надеждой Петрушка прислушивался к разговору.
- Из двадцать седьмого отделения милиции беспокоят. Можете за ним приехать? Переулок Крылова три. Ничего страшного. Нарушал порядок. Штраф заплатит. Десять рублей. Можете сейчас.
Петрушка выдохнул с облегчением.
- Петров, сейчас за вами супруга приедет, - обратился к нему капитан, внезапно перейдя на "вы". - Заплатите штраф десять рублей за нарушение общественного порядка и можете ехать домой лечиться. Всё ясно?
- Так точно, - радостно подтвердил Петрушка, глядя на милицейского капитана почти с нежностью.
Не прошло и часа, как Зинаида опять, второй раз за эти сутки, сажала в такси своего неугомонного мужа. А перед отделением затормозила знакомая ПМГ, и сержант Остапенко заталкивал внутрь очередного нарушителя.
Однако, нам пора вернуться назад, в 1982-й.
Женщина в гневе
Первые месяцы нашего пребывания в новом качестве Петрушка не переставал удивляться происходившим с нами переменам.
Сначала моё внезапное сближение с Верой Дансевой. Ещё со школы Сева знал нас обоих как облупленных и не допускал мысли, что Вера вообще когда-нибудь выйдет замуж. И уж тем более за давно и безнадёжно влюблённого меня.
Второе коленце выкинул Дима Котов, ставший в одночасье звездой ленинградского андеграунда. Что из себя представляет Дима Котов, нам всем было приблизительно понятно. Из него мог получиться хороший администратор, но не поэт и не музыкант.
Однажды в мае мы вчетвером собрались выпить у Котова, и у меня с Верой зашёл спор. Я настаивал, что состоявшуюся ближайшим летом связь Петрушки и Зинаиды необходимо расстроить. Но Вера полагала, что если мы вправе (а это не факт) распоряжаться как хотим своей собственной судьбой, то это не означает, что мы с таким же сомнительным правом можем вмешиваться и в чужие жизни.
Как она была права, если бы она знала!
Подвыпивший Котов привязался к нам со своим ансамблем. Он держал в руках блокнот и карандаш и просил напомнить вылетевшую у него из головы строчку песни.
- "Группа крови на рукаве... не остаться в этой траве?.." Чего-то я... из головы вылетело.
Именно этого делать ему не стоило. Вера любила песни Цоя и тогда, в восемьдесят восьмом, находилась в трансе от его последнего альбома. Пока Котов использовал материал безразличного ей "Наутилуса", она забавлялась. Но когда в ход пошли изуродованные до неузнаваемости, исполняемые идиотом Степановым, любимые песни "Кино", терпение её лопнуло.
- Что? Группа крови? Сейчас узнаешь.
Котов получил звонкую затрещину в ухо и выронил блокнот.
- Будет тебе и группа... - правой по челюсти, - и крови... - левой в нос. - И ещё...
Но тут уже я схватил свою жену за руки и силой вывел из комнаты.
- Скотина, я ему давно хотела морду набить, - кипятилась Вера. Я затащил её в ванную, нагнул голову под кран и пустил холодную воду.
Вообще-то Вера девушка физически сильная. В школьные годы она занималась спортивной гимнастикой, могла бы стать чемпионкой, но, понятное дело, не прижилась в коллективе. А в последние месяцы я, на свою голову, занимался с ней так называемым каратэ. В кочегарке меня натаскивал Попов, а дома мы с женой устраивали лихие побоища, орудуя подушками и чем попало. Заметив, что достать меня становится всё труднее, Вера потребовала объяснений. После этого мне пришлось с ней заниматься. Теперь меня били и на работе, и дома. А для Котова всё могло закончиться ещё хуже.
Однако, пора уже рассказать главное.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Бесцеремонное вторжение
на территорию,
строго охраняемую государством
В одном ещё убережённом от прогресса цивилизации уголке природы Подмосковья, на огромном участке восхитительного соснового бора располагалась одна из самых лучших и желанных правительственных дач. Не самая богатая во всём государстве, но достаточная для того, чтобы товарищи по партии, обделённые таким счастьем, о ней ничего не знали. И хотя участок (4 га) находился неподалёку от города, полчаса езды на хорошем автомобиле, приблизиться к нему человеку непосвящённому было непросто. Даже поворот на шоссе, ведущего в сторону заповедного местечка, контролировался специальным постом ГАИ. Ещё дальше, за поворотом, находился блокпост с охраняемым военными шлагбаумом.
Дорога с нездешним идеальным покрытием вела к железным краснозвёздым воротам, которые по сигналу с поста ГАИ распахивались военными, и машина, не сбавляя скорости, влетала на заповедную территорию.
По обе стороны от ворот, уходя далеко в лес, тянулась бетонная стена с колючей проволокой. Выстроившийся наряд караула отдавал честь проезжавшим, и ворота снова закрывались.
За стеной продолжался тот же лес, но ещё более густой и ароматный, как будто заботливо ухоженный и политый, с зарослями цветов на полянах, с весёлым щебетанием сытых птиц.
Вот слева от дороги показался добротный двухэтажный дом с островерхой черепичной крышей. Он похож на картинку из книги сказок. Но машина, не сбавляя скорости, катит дальше: это пока только дом для обслуживающего персонала. Вот небольшое кирпичное здание котельной с высокой железной трубой, растянутой с четырёх сторон тросами. Здесь, так же как и в карауле, несут службу солдаты спецвзвода под командой офицера КГБ и армейского прапорщика. В свободное от нарядов время они поступают в распоряжение персонала - столяра, садовника, кухарки, полотёра или прочёсывают территорию, собирая лишние сухие листья, шишки и сухие ветки; другого мусора здесь не бывает.
Вот дорога идёт под уклон, машина скатывается в болотистую низинку, комариное царство, но метров через сто снова взлетает вверх, ещё выше чем раньше, и тут у случайного гостя может перехватить дыхание: с пригорка открывается вид на сверкающее лесное озеро, обрамлённое вековыми соснами над гигантскими каменными валунами.
Чуть в стороне от песчаного пляжа, опираясь портиком о белоснежные колонны, стоит отстроенный заново на дореволюционных руинах прошлого графский особняк с серпом и молотом на месте родового герба.
Проходит час, другой, и в имении новых хозяев наступает вечер. В озере, всплёскивая то там, то здесь тихую, будто нарисованную, гладь, резвится в нагретой воде рыба. Заходящее солнце рассветило малиновым цветом листву одичавшего яблоневого сада.
В доме с колоннами зажигаются окна. Сначала кухня, потом гостиная и столовая. Потом, после ужина, - кабинет на втором этаже; ещё позднее спальня.
Ещё более бесцеремонное вторжение,
не сравнимое с предыдущим
- Может быть, ты помоешься перед сном? - проговорила Людмила Каримовна, обращаясь к мужу. Она сидела на краю кровати и не спеша растирала руки кремом. На ней была надета розовая ночная рубашка из тонкой полупрозрачной ткани; на голове, поверх бигуди, сидел такого же цвета чепец.
Павел Андреевич, уже в трусах и в майке, с задумчивым видом остановился возле постели, послушно повернулся и направился в ванную комнату.
- Дружок, ты чем-то озабочен сегодня? - повысила голос Людмила в сторону приоткрытой двери. - Нельзя так много думать, необходимо обязательно давать голове отдых. Занялся бы каким-нибудь спортом... Борис играет в теннис - и посмотри, какой у него здоровый вид!
Людмила продолжала о чём-то размеренно болтать, а из ванной доносилось журчание воды и шорканье зубной щётки. Поплескавшись, Павел Андреевич закончил свой вечерний туалет, обтёрся пушистым полотенцем и снова направился к кровати.
- Там, на полке... захвати мне "Сокровища Лувра", - попросила Людмила, уже утопавшая в пуховой перине под одеялом.
Однако Павел Андреевич проигнорировал её просьбу, решительно направился к своему месту, сбросил тапочки и залез под своё одеяло. Супруга посмотрела на него вопросительно.
- Мне нужно с тобой серьёзно поговорить, - произнёс муж, озабоченно глядя в потолок.
Людмила Каримовна ещё за ужином заметила, что супруг немного не в себе. На все вопросы он отвечал невпопад, намазал блин горчицей вместо мёда, с задумчивым видом его съел. После чая долго сидел запершись у себя в кабинете.
- О чём же? - большим пальцем Людмила подтянула кверху мужнин кончик носа, сделав из него пятачок.
Павел Андреевич мягко, но решительно отвёл руку и повернулся к жене, провалившись локтём в перину.
- Людмила, сегодня я получил странное и встревожившее меня после здравого размышления послание. Письмо написано вскоре после похорон Лёни, и ещё две страницы вложены совсем недавно.
Протянув ладонь, Людмила молча потребовала письмо.
- Погоди, это очень серьёзно. Разумеется, поначалу я решил, что это мистификация, но чем больше я думаю...
Раздражённая неповиновением, Людмила Каримовна холодно произнесла:
- Дай сюда письмо.
Павел Андреевич расстегнул кожаную папку для бумаг и протянул жене шесть машинописных листов бумаги.
- Конверт.
Получив конверт, Людмила Каримовна внимательно его осмотрела. Затем стала читать письмо. Её лицо приняло сначала насмешливое, затем сосредоточенное, а затем, под конец, растерянное выражение. Супруг искоса следил за её реакцией.
Закончив, Людмила ещё раз бегло просмотрела листки и, повернувшись к мужу, сказала:
- Этого не может быть. Они этого не могут знать.
Павел Андреевич налил себе молока из стоящего на ночном столике кувшина. Медленно выпил, утёр губы расшитой салфеткой.
- Пуся, они знают. Они знают всё, что здесь написано, и ещё многое другое.
- Ты должен их найти.
- Должен найти... Пуся, я уже никому не могу доверять. Юра уже генеральный; я не могу к нему обратиться; из Комитета вообще ни к кому нельзя...
- Но... что ты собираешься делать?
- Утро вечера мудренее. Давай спать.
Ещё одно вторжение,
степень бесцеремонности которого
мы не берёмся оценивать
ввиду своей полной растерянности
"Давай спать", - прозвучало в динамике, Владилен Казимирович щёлкнул тумблером и размял в пальцах новую папиросу.
В огромном богатом кабинете за своим рабочим столом сидел председатель Комитета государственной безопасности СССР генерал-полковник Змий. Над его головой висел портрет Железного Феликса - человека с горячей головой и холодным сердцем. На стенах были развешены подарки, среди которых бросались в глаза мощный хлыст с золочёной рукояткой и прибитый гвоздём окаменевший тульский пряник.
По правую руку от Змия, за длинным совещательным столом, сидел его референт Феликс Петрович Коршунов.
Перед ними на ковре стоял, вытянувшись по стойке "смирно", связист, очень немолодой подполковник по фамилии Хромов. Не обращая на него внимания, Змий разговаривал со своим референтом.
- Кто ещё в курсе этого дела?
- Капитан Рахметов. Он находился на дежурстве в аппаратной во время записи.
- Он слышал?
- Слышал и немедленно доложил подполковнику Хромову, своему непосредственному начальнику.
- Где он сейчас?
- Продолжает нести службу.
- Это правильно. Хорошо.
Змий пристально и тяжело посмотрел на вытянувшегося по струнке Хромова.
- Всё понимаете?
Хромова от напряжения передёрнуло, он не смог произнести ни звука.
- Ничего, я вижу, вы понимаете. Утечка информации повлечёт за собой тяжкие последствия. Вплоть до моего приказа вы будете один, бессменно вести запись. По телефону вы сообщите семье о длительной командировке. Впрочем, нет: слово "длительной" употреблять не следует. Я запрещаю вам любые контакты помимо контактов со мной и моим помощником Коршуновым.
Хромов перевёл взгляд на Коршунова и задрожал головой, пытаясь кивнуть.
- Сейчас: примите душ. Здесь, в соседней комнате. Затем смените капитана Рахметова и пришлите его ко мне. Не одного, под конвоем.
Хромов не сдвинулся с места, потому что слова "можете идти" ещё не прозвучали.
- Должен вас предупредить... - негромко заговорил генерал, глядя подполковнику в глаза. - Я знаю, у вас хорошая и дружная семья. Поздний ребёнок. Нужно уметь ценить своё счастье. Ваша жена, ваш ребёнок... девочка... она такой пупсик! Надо об этом помнить. Всегда.
Хромов побледнел, взмок и покрылся пятнами.
- Никто... Ничего... Не узнает.
- Можете идти.
Развернувшись, Хромов нетвёрдым, но строевым шагом, более похожим на шаг разжиревшей цапли, удалился.