Карр Джон Диксон. Бесноватые

   – Вы бы пришли сразу после четырех, как мы и ожидали, Дениз задержала бы первую группу; так делают. Она должна была узнать вас по моему описанию и послать вперед одного, ясно дав понять, что искать меня надо в зале восковых картин. А я… я должна была ждать там, где вы меня нашли: на лестнице с перилами, что ведет в комнаты тетушки, за приоткрытой дверью, так, чтобы меня нельзя было застать врасплох ни с той, ни с другой стороны.
   – А скрипач?
   – Луиджи должен был ждать на улице. С тем чтобы, когда вы придете, он подал знак Дениз через окно и вошел вслед за вами. Она сделала вид, что хочет его прогнать, но потом будто бы сжалилась и впустила его с первой группой. Затем, пока Дениз держала посетителей на первом этаже у карликов и великанов, он отстал от группы и прокрался наверх, чтобы убедиться, что никто не пробрался туда и не причинил нам вреда.
   Вы что, не поняли? Дениз была уверена, что к этому моменту Луиджи будет знать, есть там ловушка или нет. Если никто за вами не следил, я должна была выйти к вам. А если кто-то пошел следом, Луиджи должен был заиграть и запеть песенку, которая и будет мне предостережением.
   – «Лондонский мост»?
   – А что же еще? Самое подходящее. Так Дениз сказала. Кто станет обращать внимание на скрипача, который пиликает на улице или в доме? Услышав скрипку, я должна была спрятаться и запереть дверь, а Луиджи – шепнуть вам, чтобы вы уходили. Все было так хорошо задумано. Разве мы виноваты, что наш план не удался?
   – Никто вас и не винит, Китти.
   – Вы… вы правду говорите?
   – Совершеннейшую правду. Но почему все же ваш план не удался?
   – Ну, мы не учли, что кто-то может попытаться нанести вам удар в спину. Мы думали, этот человек войдет вместе с посетителями через парадный вход, и не догадались, что он спрячется в Галерее еще утром – как, наверное, и сделал этот майор Скелли. Я не знаю наверняка, так ли все было, но можно предположить. Когда Луиджи увидел, что майор крадется к вам со шпагой в руке, у него, бедного, душа ушла в пятки, совсем как у меня. Он сыграл всего пару куплетов «Лондонского моста», потом, когда Дениз, как вы слышали, закричала, он пустился наутек, словно за ним черти гонятся.
   Китти поежилась. Неожиданно, словно охваченная раздражением или злостью, она пнула ногой камин, воскликнув:
   – Все я вру! Я сказала, что мы с Дениз не виноваты. Ерунда! И вы это знаете. Сложись все иначе, вы бы лежали сейчас мертвый рядом с готическим гротом. А я только и думала, как рассердится тетя Габриэль, когда узнает про поединок в Галерее, и ныла, и умоляла, чтобы меня поскорее оттуда увели. Все зря. Все напрасно.
   – Ничего не напрасно, Китти.
   – Сэр?
   – Все было не напрасно, успокойтесь. Насколько я понимаю, эта песенка про Лондонский мост и вязальную спицу для вас была только предупреждением, ничем больше. Для меня же она невольно послужила разгадкой. Эта песенка про Лондонский мост и спицу…
   – Вязальную спицу? Какую спицу? В песне, которую я знаю, про вязальную спицу ничего не говорится.
   Джеффри осекся. Они уставились друг на друга, хотя в сгущающихся сумерках различимы были только их силуэты.
   – Верно, – согласился он. – Верно. Я перепутал. Не думайте об этом. Чего мы стоим в темноте? Свечей! Давайте зажжем свечи.
   Он отвернулся, стараясь не встречаться взглядом с ее широко раскрытыми глазами. На туалетном столике у стены рядом с окном, прямо под большой картиной, стояли две свечи в блестящих оловянных подсвечниках; между ними лежала трутница.
   Джеффри ощупью добрался до туалетного столика. Кремень высек искру, затлел промасленный фитиль, и разбежались напуганные желтым пламенем свечей домовые.
   Свет разлился по коричневым панелям, возвращая людям чувство реальности. Он осветил белую кожу Китти и ее зеленое платье, упал на костюм из темно-фиолетового бархата, который был на Джеффри накануне вечером, прошелся по серебряному шитью камзола. Джеффри отошел от столика, и на потолке появилась жуткая тень, которую отбрасывал молодой человек с белым париком на голове. Но свет не только озарил комнату и вернул людей к действительности; благодаря ему чуть-чуть изменилось настроение Джеффри и Китти.
   За спиной Джеффри на стене над туалетным столиком висела картина в манере Рубенса: не скупясь на подробности, художник изобразил на ней Венеру в объятиях Марса. Китти слегка вспыхнула и, вероятно, должна была бы отвести глаза. Но она этого не сделала, а, прислонившись спиной к каминной полке, продолжала смотреть на картину через плечо Джеффри.
   – Сэр, о сэр! Ну почему вы не хотите быть со мной откровенным?
   – Разве? Почему вы решили?
   – Что вы скрываете от меня?
   – Нет, Китти. Я должен спросить, что вы скрываете от меня? Что это за тайна?
   – Тайна?
   – Устроив этот спектакль в Галерее, вы рисковали и моей, и своей жизнью. Все это, насколько я понимаю, вы затеяли для того, чтобы сообщить мне какие-то сведения, настолько важные, что из-за них майор Скелли готов был пойти на убийство. Ну, так что же это за тайна? Или эти сведения вовсе не такие важные?
   – Нет, конечно же, они чрезвычайно важные! – Китти снова взглянула в лицо Джеффри. – Господь тому свидетель! Сэр, речь идет о миссис Крессвелл и Хэмните Тонише.
   – Надеюсь, вы не станете рассказывать мне, что эти люди на самом деле не брат и сестра? Что они вообще не родственники? Что они в действительности – муж и жена, которые довольно давно состоят в браке? Еще что-нибудь?
   – Еще?
   – Ну, конечно. Любой человек, который взглянет на эту парочку повнимательнее, заметит, что между ними нет такого уж сходства. Миссис Крессвелл – маленькая, Хэмнит Тониш – очень высок. У нее светлые волосы. Его я не видел без парика, но длинный отливающий синевой подбородок наводит на мысль об очень темных волосах. То, что принимается за сходство, – это осанка, манера поведения, некоторая анемичность; черты же лица у них в сущности различны.
   Девушка стояла не шевелясь.
   Джеффри же подался вперед, и его тень изогнулась, пересекая уже весь потолок.
   – Ну так как? Если вы подслушивали под дверью во время нашего с миссис Крессвелл разговора, то должны знать, что я уже обо всем догадался. Вы должны были слышать, что она пришла в ярость, когда я предположил, что она состоит в тайном браке, и намекнул, что мужем ее, возможно, является так называемый «брат».
   – Это правда, госпожа была в ярости! – воскликнула Китти. – Я видела это в замочную скважину до того, как убежала. – Здесь лицо Китти залилось краской. – А что в этом такого? При том, какие ужасы творятся в этом доме, когда в отсутствие сэра Мортимера мистер Тониш приходит ночью к ней в спальню. И я благодарю судьбу, что смогла убежать оттуда и вернуться к тетушке. Но госпожа действительно замужем за мистером Тонишем. А пергамент с брачным контрактом она держит в ящике туалетного столика. Я сама видела. Если бы сэр Мортимер узнал, что она замужем…
   – Боюсь, что ему это уже известно. Тут надо искать другое объяснение.
   Китти отскочила от камина и кинулась прочь. Но далеко ей было не убежать. Она в ужасе обернулась и стояла, сцепив пальцы, на фоне золотисто-коричневого полога кровати.
   – Сэр, что происходит? Чем я провинилась? Почему вы обращаетесь со мной, как с лгуньей? Почему не верите ни одному моему слову?
   – Разве я сказал, что не верю вам? Просто вы кажетесь настолько неопытной. И совершенно не понимаете, что бывают тайны опасные. Если любовница сэра Мортимера оказывается женой другого человека, этого еще недостаточно, чтобы упрятать ее за решетку. Или даже помешать ей вредить Пег. Совершенно очевидно, что ради того, чтобы скрыть это, она не пошла бы на убийство. За злобной хитростью миссис Крессвелл скрывается нечто иное. Но что?
   – Я не знаю. Прошу вас: верьте мне. Я не знаю этого!
   – Как и полагается горничной, вы смотрите и слушаете. Попробуйте догадаться, в чем здесь дело. Подумайте!
   – Ну… могут быть другие мужчины. Или были раньше. Госпожа питает слабость к молодым людям. Вы сами могли это заметить, когда она и на вас обратила внимание. Как-то вечером, помню…
   – Да?
   – Как-то вечером, – Китти облизнула губы, – между ними произошла очень серьезная ссора, и они с мистером Тонишем шептались у нее в комнате. «Ах вот как! – кричит мистер Тониш. – Так ты думаешь, тебе лучше было бы оставаться с ним? Думаешь, судьба твоя была бы более завидной с этой склянкой?»
   – С кем?
   Снова девушка отпрянула назад. Джеффри же сделал шаг по направлению к ней и вдруг замер, как будто получил удар в челюсть. Рука его сжала эфес шпаги. Затем тень его неподвижно застыла на потолке.
   – Китти, вы уверены, что он именно это сказал? Этими самыми словами?
   – Уверена.
   – Что, как вы думаете, он имел в виду, говоря про «склянку»?
   – Не знаю. Откуда мне знать? Я больше ничего не поняла. Может, это вообще ничего не значило.
   – Или очень многое.
   – Сэр, разрешите, я пойду. Отпустите меня домой к тете Габриэль.
   – Молодые люди! – проговорил Джеффри, не слушая ее. – Молодые люди!.. – Взгляд его упал на столик у камина, после чего он снова обратился к Китти: – Так вы говорите, что брачный контракт миссис Крессвелл хранится в ящике туалетного столика? Есть в нем или где-нибудь среди ее вещей еще какие-нибудь документы? Все равно какие, скажем, тоже написанные на пергаменте?
   – Есть еще один в том же ящике.
   – Вы читали его?
   – Нет, не читала. Если вы думаете, что добродетели вообще не существует, это не значит, что я какая-нибудь плутовка или у меня вообще нет гордости. Ящик не запирается. Госпожа очень неосторожна и ничего не боится. Кто угодно может открыть ящик и прочесть бумаги. О Господи, сжалься надо мной! Вот и вся благодарность, вся награда за то, что я попыталась помочь мисс Пег!
   – Напротив. Вы заслужили самую высокую награду. По-моему, миссис Крессвелл чересчур осмелела. Если мы поведем себя по-умному, то схватим эту неуловимую дамочку и уже не отпустим.
   – Благодаря тому, что я рассказала?
   – Благодаря тому, что вы рассказали. Пергаменты хранятся в огромном сундуке над магазином гравюр. И в туалетном столике светской дамы, живущей за много миль оттуда, они тоже есть. Резонно предположить, что между этими пергаментами существует связь. И вместе они могут указать на мотив убийства, которое произошло вчера вечером на Лондонском мосту.
   – На Лондонском мосту! – вскрикнула Китти.
   И в этот момент оба они услышали стук в дверь.
   Не будь они так увлечены разговором, Они и раньше бы кое-что услышали. Сначала кто-то тихонько поскреб в дверь. Затем раздалось тихое покашливание. Когда же и это не подействовало, кто-то постучал в дверь костяшками пальцев.
   – Мистер Уинн! Мистер Уинн! Мистер Уинн!
   – Да?
   Джеффри узнал голос. Он принадлежал мистеру Септимусу Фролику, владельцу турецких бань, которого, судя по тону, раздирали противоречия: складывалось впечатление, что он пытается отвесить поклон, стоя на цыпочках.
   – Ни за что на свете – клянусь вечным спасением! – я бы не осмелился побеспокоить джентльмена в тот момент, когда он вкушает удовольствие. Но таковы обстоятельства.
   – Вы меня не побеспокоили. Откройте дверь.
   – Открыть дверь?
   – И я вовсе не «вкушаю удовольствия», как вы изволили деликатно выразиться. Разве я не говорил вам, что жду посетителя?
   – Мистер Уинн, сэр, этого посетителя вы не ждали. Его послал главный магистрат с Боу-стрит. Он – представитель закона. Вот почему я ничего не мог сделать.
   – Отойдите! – приказал еще один голос, тонкий и немолодой и к тому же такой хриплый, что Джеффри едва узнал его.
   Дверь отворилась.
   – Довольно! – бросил, обращаясь к хозяину, Джошуа Брогден. – Я сообщу его чести, как вы пытались задержать меня. Ступайте.
   Мало кому доводилось видеть секретаря судьи Филдинга таким встрепанным и озабоченным. Сейчас же он был озабочен чрезвычайно. От его спокойствия и добродушия не осталось и следа. Даже от очков со слабыми стеклами и от строгого черного костюма исходило, казалось, напряжение, не свойственное Брогдену в другое время. Мистер Брогден вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Даже сейчас он старался не выказывать чувств, которые им владели.
   – Бани! – проговорил он, одновременно изображая подслушивающего хозяина. – Номера! Джентльменам есть где отоспаться после попойки. Здесь же можно перевязать голову или отворить кровь после дуэли или стычки. В этих же номерах… Впрочем, об этом мы не станем говорить.
   – Отчего же? – поинтересовался Джеффри. – Мистер Брогден, разрешите, я представлю вас мисс Китти Уилкис.
   – К вашим услугам, сударыня, – проворчал Брогден, склоняя голову.
   Он открыл дверь, выглянул в коридор и, видимо, удовлетворившись этим, закрыл дверь снова.
   – Надеюсь, мистер Уинн, что ваш спокойный, даже довольный вид не отражает вашего истинного настроения.
   – Почему же? У меня есть все основания для полного спокойствия.
   – Вы так полагаете? Жаль. У вас крупные неприятности, мистер Уинн. Вы даже не догадываетесь, насколько крупные. – Неожиданно Брогден зажмурился и вдохнул воздух, как будто испытывая тиснение в груди. – Она сошла с ума! Просто свихнулась! Ее нужно запереть и не выпускать! До конца дней! Для ее же пользы! Я уверен, что его честь позаботится об этом.
   – Кого запереть? О ком вы говорите?
   – О ком я говорю? О вашей подружке – Пег Ролстон! Эта ненормальная бежала из Ньюгейтской тюрьмы.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Назад в Ньюгейт

   – Безумная! – повторял Брогден. – Безумная! Безумная! Что теперь делать?
   – Ради Бога, сэр… – смиренно промолвила Китти.
   Брогден протопал к туалетному столику. Он схватил подсвечник и поднял его высоко над головой. Сначала он оглядел картины – все они, подобно Марсу с Венерой, были написаны в манере Рубенса, – затем, встав совсем рядом с Китти, которая была на несколько дюймов выше его ростом, пристально взглянул на нее.
   – Скажите мне, девушка, называющая себя Китти Уилкис, – проговорил Брогден, – верно ли, что вы явились сюда лишь как очевидица и ни в каком другом качестве?
   – О, совершенно верно!
   – М-да, однажды меня уже провели; во второй раз это не удастся. Не надейтесь ввести меня в заблуждение вашей якобы скромностью и послушанием.
   – О, ни в коем случае! А скажите, сэр, это трудно – убежать из Ньюгейта?
   Вопрос был задан совершенно некстати.
   – Скажите, барышня, известны ли вам правила содержания заключенных в Ньюгейтской тюрьме?
   – О нет, я ничего об этом не знаю!
   – Ну так вот: любой человек, который не содержится в камере или не носит кандалов, может выйти из тюрьмы, когда ему заблагорассудится, и никто не окликнет его и просто не заметит его среди посетителей. Преступники же, которые приговорены к повешению или должны быть отправлены за море, заковываются в кандалы и содержатся в камере под надежной охраной. Люди, сидящие за незначительные преступления, никогда и не пытаются бежать. Те, у кого нет денег, сидят в кандалах. Те, у кого деньги есть, могут купить себе свободу: им бежать незачем. То есть всем, кроме этой ненормальной девицы. Я думаю, она переоделась и, прижимая платочек к глазам, как будто плачет, сбежала. Нет нигде в мире большей глупости!
   – Полегче, – сказал Джеффри, трогая его за локоть. – Полегче, пожалуйста.
   Брогден смутился. Когда этот взрыв ярости миновал, он снова стал самим собой: старый, несколько растерянный человек, руководствующийся, казалось бы, лишь чувством долга, но в глубине души – добрый и заботливый. Пламя свечи в его высоко поднятой руке начало подрагивать. Джеффри взял у него подсвечник и поставил обратно на туалетный столик. На секунду клерк прикрыл глаза рукой.
   – Вы правы, – признал он. – Я редко поддаюсь эмоциям. Нужно держать себя в руках. В то же время…
   – Брогден, так нельзя. Сядьте. Давайте я прикажу подать вам глинтвейн или, лучше, коньяк.
   – Не могу успокоиться. Да и не должен. Вы даже не представляете себе всех последствий этого побега.
   – Ужасно неприятно, хотя, и не безнадежно. Какая глупость! Боже праведный, ну что за глупость!
   – Да, говоря по совести, она повела себя чрезвычайно глупо.
   – Я не о Пег. Я о себе. Мне следовало это предвидеть.
   – Где сейчас мисс Ролстон? Куда она могла пойти?
   – Не знаю.
   Расхаживая взад и вперед перед камином, Джеффри искоса наблюдал за Китти Уилкис. Проявив столь живой интерес к ньюгейтским нравам, она опять впала в свою обычную застенчивость.
   – Мистер Уинн! Мистер Уинн! Строго между нами. Ну куда она могла отправиться?
   – Я же сказал вам: не знаю. Я этот побег не устраивал.
   – Было бы лучше, если бы вы ее отыскали. Мне нравится эта юная леди. Она бывает несносной – совсем как мои дочери. Но сейчас она чувствует себя оскорбленной.. И она так вас любит. Будем надеяться, что судья Филдинг проявит к ней снисходительность. А вы по-прежнему не желаете видеть опасности.
   – Какой опасности?
   – Говорят, сэр Мортимер Ролстон серьезно болен.
   – Да, он болен. Я послал к нему врача, моего знакомого. Хотел выяснить… – Джеффри замер на месте. – А откуда вам известно, что он болен? И кто сказал вам, что сегодня вечером я буду здесь, в турецких банях?
   – Неважно. Было бы предательством по отношению к его чести, если бы я сказал вам больше. Но что, если сэр Мортимер умрет?
   – Умрет?
   – Как нам недавно сообщили, у него был приступ. Некоторым нравится называть это заболевание разлитием желчи, но правильнее будет определить его как апоплексический удар. Когда-нибудь у него уже было что-то в этом роде?
   – Да, пожалуй. Сейчас, когда вы спросили, я припоминаю… У него… да, было нечто подобное, когда он впервые услышал, что Пег решила пойти в актрисы.
   – Это – опасное заболевание мозга, так я слышал. Оно уносило людей покрепче, чем он. На основании его (и, кстати, вашего) заявления его племянницу отправили на месяц в Ньюгейт. Будучи при смерти, станет сэр Мортимер забирать свою жалобу?
   – Видимо, нет. Но…
   – Подождите, – перебил Брогден, и лицо его пошло морщинами. – За незначительный проступок девушка получает легкое наказание, потом преднамеренно нарушает закон, совершая побег. Это – не пустяки. Тут дело серьезное. Теперь вы меня понимаете?
   – Я…
   – Сейчас вы ничем не можете ей помочь; даже если, к примеру, на ней женитесь. Если сэр Мортимер умрет, а миссис Крессвелл заявит, что девушка неисправима, у судьи Филдинга может не остаться выбора, кроме как выставить ее на суд коллегии присяжных. И коль скоро присяжные признают ее неисправимой, ее могут отправить в Ньюгейт на неопределенный срок.
   Наступило молчание.
   – Брогден, – произнес Джеффри тоном, который резко звучал в его устах. – Что это, черт возьми, за лицемерие такое?
   Китти отступила еще дальше, на этот раз забившись в альков, где стояла кровать; оттуда выглядывало только ее лицо, на котором застыло какое-то странное выражение. Брогден, напротив, весь подобрался и глядел с достоинством.
   – Молодой человек, – отвечал он, обращаясь к Джеффри, – советую вам следить за своей речью, когда вам вздумается говорить подобным образом. Я не сделал вам ничего дурного. И я не лицемерю.
   – Как и судья Филдинг, я полагаю?
   – Да, как и судья Филдинг.
   – Допустим, намерения у него были самые лучшие. Он желал спасти Пег от Лавинии Крессвелл и Хэмнита Тониша, не говоря уже об этом жутком негодяе по имени Рутвен Скелли. Справедливость восторжествует не ранее чем всех троих вздернут в Тайберне. Судья и сэр Мортимер затеяли все это, дабы укрыть Пег в тюрьме. Но она неповинна в распутстве. Он это знал, и теперь, я думаю, совесть не дает ему покоя.
   – Даже если первоначальное обвинение было ложным…
   – … то он все равно заведет свою песенку о возвращении неисправимой Пег в Ньюгейтскую тюрьму? На основании свидетельства миссис Крессвелл, о которой известно, что она – подлая мерзавка? При том, что Пег, заметим себе, невиновна?
   – Но сейчас она нарушила закон! А если ее враги желают привлечь ее к суду, то в их действиях ничего противозаконного нет. Могу вам сказать, что его честь намерен отнестись к ней мягче, чем она того заслуживает. Откровенно говоря, он дал мне к вам поручение.
   – Понимаю. Дает мне шанс сохранить его достоинство. Что же это за поручение?
   – Молодой человек, если вы собираетесь продолжать в том же духе, то мне нечего вам больше сказать. Прощайте.
   – Подождите! Остановитесь! – Джеффри наткнулся на столик, где стоял нетронутый чай и пунш, к которому он не прикоснулся, взглянул на графин с оловянной крышкой, будто пытаясь вспомнить что-то.
   – Я прошу вас меня простить, – прибавил он. – Я был несколько не в себе.
   – Так же, как и я. И вы меня тоже простите. Но вы никак не желаете идти навстречу тем, кто хочет помочь вам.
   – О, как это верно! – вздохнула Китти. – Как верно!
   – Ну-ка помолчите! – цыкнул на нее Джеффри. – Так что же предлагает судья?
   Брогден поправил очки.
   – Прежде всего вы должны отыскать девушку и доставить ее в Ньюгейт – желает она того или нет.
   – Веселенькая перспектива, мой дорогой сэр. Что еще?
   – Опасность для нас заключается в том, что кое-кто из упомянутых вами мерзавцев может вынудить судью Филдинга действовать против мисс Ролстон – я имею в виду миссис Крессвелл. Следовательно, и это вторая ваша задача, вы должны предоставить судье данные, на основании которых эту троицу можно будет упрятать за решетку. Сделайте это, и его честь посмотрит сквозь пальцы на побег из тюрьмы.
   – Черт возьми, не так уж много ему надо!
   – Разве это плохо? Скажу вам более: частично ваша задача уже выполнена. Судья Филдинг предполагает, – так он мне, во всяком случае, сказал, – что вскоре на Хэмнита Тониша поступит жалоба от одной из его жертв – человека, которого он надул в карты. От другого обманутого жалоба уже поступила сегодня утром. Так что один из них уже у нас на Боу-стрит.
   – Вы правы, Брогден, – произнес Джеффри, стукнув кулаком по краю каминной полки. – Эта чертова лиса, магистрат, не требует ничего невозможного. Двое уже у нас в руках, а вскоре я добуду вам и третьего.
   – Вы сказали: двое?
   – Второй – майор Скелли. Вы, конечно же, знаете о нем, раз вы настолько в курсе всех дел судьи Филдинга.
   – Конечно. Кто же не слышал о майоре Скелли! И я упомянул его в числе этих троих. Но что с того?
   – Судья Филдинг дал мне двух констеблей – Диринга и Лампкина, которые должны были дожидаться меня в условленном месте. Диринг – посообразительней, и я отправил его с заданием, которое он сейчас выполняет. А Лампкин – поздоровее, и ему я велел следовать за мной в Галерею миссис Сомон.
   – Да?
   – Что он и сделал. Майор Скелли попытался убить меня ударом в спину, но промахнулся. Лампкин все это видел. После он спас мне жизнь, когда я сражался с майором; это – фехтовальщик, которого я не мог бы задеть даже слегка. Лампкин переломил его шпагу своей дубинкой, потом препроводил на Боу-стрит и посадил под арест. Когда вы его там увидите, наш второй охотничий трофей… – Джеффри осекся. – В чем дело? Что с вами?
   – Мистер Уинн! – вскричал Брогден, поправляя очки дрожащей рукой. – Что за неостроумные шутки позволяете вы себе в отношении его чести? Лампкин никого не сажал под арест! Я это знаю, так как все утро был на Боу-стрит.
   Снова наступило молчание.
   Часы на церкви св. Павла начали покашливать, готовясь пробить первый из семи ударов. Вечерний шум пробудил весь Ковент-Гарден, за исключением церкви и богадельни на западной стороне площади. Но Джеффри не поднимал глаз, слушая только бой часов и считая удары: он всегда считал про себя, когда ему нужно было успокоиться.
   – И Лампкин? – произнес он. – Снова подкуп?
   – Ну, раз вы доверяли ему и у вас не хватило ума самому доставить арестованного…
   – Да, я доверял ему.
   – Когда вы наконец начнете прислушиваться к тому, о чем постоянно предупреждает его честь? Пока ему не удастся искоренить взяточничество на всех уровнях ниже Высокого суда^[48] – среди сыщиков, стражников, констеблей, тюремщиков и – увы! – даже среди магистратов, – трудно сыскать человека, который откажется от мзды, если подвернется случай. Потом они будут клясться, что ничего не было; и поди докажи. Майор Скелли! Мы его упустили.
   – Нет, черт возьми, не упустили! Есть же мое свидетельство.
   – Нет, если он подкупил Лампкина и тот станет свидетельствовать против вас. Во время слушания суд может поверить вам. А может и не поверить.
   – Но не только я все это видел.
   – Это уже лучше! А кто еще?
   – Вот – она. Китти, расскажите все.
   – О, с удовольствием. – Заламывая руки, Китти возникла из алькова. – А что я должна рассказать?
   – Правду, Китти.
   – Точнее, – вмешался Брогден, – видели ли вы попытку преднамеренного убийства?
   Джеффри пришло в голову, что усомниться в ее чистосердечии так же невозможно, как и в кротости, в которую она вкладывала всю свою страсть. Она присела перед мистером Брогденом в реверансе. В обрамлении черных волос глаза ее были – сама искренность. Она являла собой совершеннейшую картину добродетельной служанки – этакая Памела Эндрюс из романа мистера Ричардсона.
   – Я находилась за дверью на лестницу, – начала она. – И выглянула оттуда только раз. А выглянув, увидела, как эти два джентльмена сражаются рядом с готическим гротом. Но я слышала их разговор. Слышала, как переломилась шпага. Слышала еще один голос – наверное, голос констебля. Слышала, как майору Скелли было предъявлено обвинение и как его арестовали.