«В настоящий момент, – сказал он, – еще весьма возможно, что западные державы не выступят. Но мы должны с полной решимостью приняв весь риск в случае их выступления. Политик должен идти на риск так же как и военный».
Анализ личностей также ободрял фюрера. На одной стороне – он и Муссолини.
«Никто и никогда не будет обладать доверием германского народа в такой мере, как я. Вероятно, в будущем никогда не появится человек, обладающий таким авторитетом, как я.Поэтому мое существование – фактор большого значения».
«Второй персональный фактор – это Дуче. Его существование имеет решающее значение. Если б что-нибудь с ним случилось, итальянская дружба стала бы сомнительной. Муссолини обладает самыми крепкими нервами во всей Италии».
На другой стороне – ничтожества:
«Ни в Англии, ни во Франции нет ни одной выдающейся личности. Наши неприятели имеют людей лишь ниже среднего уровня. Нет ни повелителей, ни волевых людей».
И еще:
«Наши неприятели – черви. Я их видел в Мюнхене».
И, наконец, Гитлер провозгласил короткую войну:
«Если бы Браухич потребовал у меня четыре года на завоевание Польши, – я ему ответил бы: невозможно».
Подобно тексту речи Гитлера, впечатление, произведенное ею, также спорно. Согласно одной версии, она была принята с выражением энтузиазма. Геринг вскочил, якобы, на стол и произнес зажигательную речь. Это утверждение Геринг опровергает.
«Бергхоф, – говорит он, – частное жилище и не в моих привычках вскакивать на столы в частных квартирах. Я просто, по своему обыкновению, произнес несколько слов, чтобы уверить фюрера в преданности армии».
По словам Гальдера, речь была выслушана в атмосфере подавленности и беспокойства и не вызвала никакой манифестации.
Прошли томительные 24 часа. Вся Европа принимала военные меры. Война должна была начаться через два дня.
Правительства – в растерянности. Радио захлебываются. Германия, призвавшая своих резервистов для осенних маневров, заверяет, что она не производила мобилизации.
24 августа, после полудня, в бюро Геринга затрещал телефон. «Я услышал, – рассказывает Геринг, – голос фюрера, который сказал»:
«Я останавливаю все».
«Это серьезно?»
«Нет, я хочу только посмотреть, нет ли средства избежать выступления Англии».
Со своей стороны, Кайтель рассказывает, что Гитлер призвал его и приказал остановить приготовления потому, что он хотел выиграть время для переговоров.
В полдень Англия дала свои гарантии Польше. Накануне, – как Чиано и предвидел 12 августа, – Муссолини известил Германию, что по недостатку снабжения он в данный момент не готов к выступлению. Это создавало новую ситуацию: с одной стороны, Германия оставалась в одиночестве; с другой – против нее составлялась коалиция из Польши, Франции и Англии. Гитлер хотел обдумать положение и выиграть время для нового маневра.
Война оставалась висеть в воздухе.
Попытки, сделанные во время этой отсрочки, описаны английским послом Гендерсоном. Нюрнбергский процесс добавил к этому показания Далеруса. Это был шведский промышленник, преисполненный благих намерений. Предстоящая война наполняла его ужасом, – она ему казалась гибелью всей цивилизации и он поставил своей задачей во чтобы то ни стало помешать ей.
Он был занят этой миссией с начала весны. Будучи знаком с Герингом, первая жена которого была шведка, он свел его с английскими промышленниками. Он пытался добиться посредничества Шведского короля для устройства англо-германской конференции, но Густав V, осторожный как лисица, уклонился от этой роли. Далерус не был обескуражен этим неуспехом, и понимание, которое он нашел у Геринга, поддержало его надежды. Он организовал частное дипломатическое объединение в одном из замков Голштинии. Успел открыть себе многие двери, в частности у лорда Галифакса. Летал беспрестанно из Лондона в Берлин за собственный счет. Среди персонажей этой трагедии, подлинные пружины и рычаги которой были ему неизвестны, он являл собою безупречную фигуру, смесь неосведомленности и доброго сердца.
26 августа Далерус был в Берлине, имея в кармане довольно туманный проект англо-германской конференции в Голландии. Ровно в полночь с 26 на 27 фюрер вызвал его в Канцелярию.
Далерус взял такси, убежденный, что в этот момент он входит в историю.
Гитлер был возбужден и говорлив. В этот день у него был неудачный разговор с Гендерсоном и это его раззадорило.
«В течении двадцати минут, – рассказывает Далерус, – он мне излагал свои идеи, так что я уже начинал думать, что этим и ограничится вся аудиенция. Он ходил взад и вперед, все более возбуждаясь, и в конце концов пришел в подлинную ярость. „Если война разразится, – кричал он – я буду строить подводные лодки. Да, подводные лодки, подводные лодки“. И через минуту: „Я буду строить самолеты, самолеты, самолеты. И я выиграю войну“.
«Успокоившись немного, – продолжает Далерус, – он просил меня, как хорошо знающего Англию и англичан, объяснить ему, почему, несмотря на все свои усилия, он никогда не мог сговориться и англичанами. После некоторого колебания я заявил ему, что по моему мнению причина лежит в том, что англичане не питают достаточного доверия к нему и его правительству».
Этот ответ не взорвал Гитлера. Разговор продолжался, вернее, монолог. По прошествии полутора часа, фюрер попросил Далеруса вернуться в Лондон и передать Британскому Кабинету его последние предложения.
Гитлер изложил их в шести пунктах. Они сводились к следующему:
Англия должна помочь Германии в получении Данцига и Коридора, причем экономические права Польши остаются неприкосновенными. Затем Англия должна согласиться на разумное разрешение вопроса бывших германских колоний. Взамен этого, Германия обязывается защищать Британскую Империю всеми своими вооруженными силами и повсюду, где потребуется.
Защищать Империю! Я уже говорил об этой шутовской идее Гитлера. Он воображал, что протягивает Англии необычайную приманку, беря ее под защиту своих армий.
Далерус вернулся в Лондон. При отъезде Геринг пожелал ему счастливого пути. Впоследствии из этого путешествия создали легенду. Рассказывали, будто Риббентроп хотел вызвать аварию самолета, чтобы в корне пресечь этот последний шанс мирного исхода. «В действительности, – говорит Геринг, – ситуация была уже настолько напряженной, что полет германского самолета в Англию был далеко не безопасен»
В Лондоне страх перед войной открыл Далерусу все двери. Он виделся с Чемберленом, Галифаксом, Кадоганом. Бравирование Гендерсона по отношению к фюреру признавалось опасным. На один момент казалось, что миссия Далеруса может оказаться удачной.
Однако, ответ, с которым он вернулся в Берлин, оказался недостаточным для предотвращения войны. Англия допускала установление новых границ Польши на конференции пяти великих держав: Франции, Великобритании, Италии, Германии и России.
Быть может, в этой уступке скрывалась перспектива нового Мюнхена. Гитлер мог бы воспользоваться ею, как средством психологического давления на Польшу и при некотором терпении повторить историю захвата Судет. Приняв предложение Англии, он мог бы разрядить напряжение и выиграть время. Но его обуял демон войны. Его армии были готовы и вождь сгорал от нетерпения осуществить свои планы. Ведь он сам сказал две недели тому назад графу Чиано, что военные действия должны начаться не позднее 30 августа, чтобы закончиться до осенней распутицы.
В Берлине Далерус тщетно ожидал аудиенции у Гитлера. Время уходило, а с ним и шансы на мир.
«1– го сентября в 8 часов утра, -рассказывает Далерус, – я встретил Геринга в Министерстве Авиации. Он объявил мне с некоторым смущением, что неприязненные действия уже начались: поляки напали на радиостанцию в Глайвице и взорвали мост у Диршау.
«Я встретился с Гитлером только после обеда в кулуарах Райхстага. Он только что закончил свою речь, в которой объявил о начале военных действий с Польшей. Он был крайне возбужден и нервен. Сказал, что он давно уже знал, что Англия хочет войны, но теперь он разобьет Польшу и завоюет всю. Геринг, вмешавшись в разговор, пытался сказать, что германская армия займет только определенные пункты. Но Гитлер совершенно потерял самообладание. Он начал кричать, что будет воевать год, два года и, возбуждаясь все больше и больше, закончил заявлением, что он будет воевать десять лет».
В этот день уже с утра германские самолеты разрушали бомбами города, пути сообщения, штабы и аэродромы Польши.
VII. Как Гитлер составил план Седана
Анализ личностей также ободрял фюрера. На одной стороне – он и Муссолини.
«Никто и никогда не будет обладать доверием германского народа в такой мере, как я. Вероятно, в будущем никогда не появится человек, обладающий таким авторитетом, как я.Поэтому мое существование – фактор большого значения».
«Второй персональный фактор – это Дуче. Его существование имеет решающее значение. Если б что-нибудь с ним случилось, итальянская дружба стала бы сомнительной. Муссолини обладает самыми крепкими нервами во всей Италии».
На другой стороне – ничтожества:
«Ни в Англии, ни во Франции нет ни одной выдающейся личности. Наши неприятели имеют людей лишь ниже среднего уровня. Нет ни повелителей, ни волевых людей».
И еще:
«Наши неприятели – черви. Я их видел в Мюнхене».
И, наконец, Гитлер провозгласил короткую войну:
«Если бы Браухич потребовал у меня четыре года на завоевание Польши, – я ему ответил бы: невозможно».
Подобно тексту речи Гитлера, впечатление, произведенное ею, также спорно. Согласно одной версии, она была принята с выражением энтузиазма. Геринг вскочил, якобы, на стол и произнес зажигательную речь. Это утверждение Геринг опровергает.
«Бергхоф, – говорит он, – частное жилище и не в моих привычках вскакивать на столы в частных квартирах. Я просто, по своему обыкновению, произнес несколько слов, чтобы уверить фюрера в преданности армии».
По словам Гальдера, речь была выслушана в атмосфере подавленности и беспокойства и не вызвала никакой манифестации.
Прошли томительные 24 часа. Вся Европа принимала военные меры. Война должна была начаться через два дня.
Правительства – в растерянности. Радио захлебываются. Германия, призвавшая своих резервистов для осенних маневров, заверяет, что она не производила мобилизации.
24 августа, после полудня, в бюро Геринга затрещал телефон. «Я услышал, – рассказывает Геринг, – голос фюрера, который сказал»:
«Я останавливаю все».
«Это серьезно?»
«Нет, я хочу только посмотреть, нет ли средства избежать выступления Англии».
Со своей стороны, Кайтель рассказывает, что Гитлер призвал его и приказал остановить приготовления потому, что он хотел выиграть время для переговоров.
В полдень Англия дала свои гарантии Польше. Накануне, – как Чиано и предвидел 12 августа, – Муссолини известил Германию, что по недостатку снабжения он в данный момент не готов к выступлению. Это создавало новую ситуацию: с одной стороны, Германия оставалась в одиночестве; с другой – против нее составлялась коалиция из Польши, Франции и Англии. Гитлер хотел обдумать положение и выиграть время для нового маневра.
Война оставалась висеть в воздухе.
Попытки, сделанные во время этой отсрочки, описаны английским послом Гендерсоном. Нюрнбергский процесс добавил к этому показания Далеруса. Это был шведский промышленник, преисполненный благих намерений. Предстоящая война наполняла его ужасом, – она ему казалась гибелью всей цивилизации и он поставил своей задачей во чтобы то ни стало помешать ей.
Он был занят этой миссией с начала весны. Будучи знаком с Герингом, первая жена которого была шведка, он свел его с английскими промышленниками. Он пытался добиться посредничества Шведского короля для устройства англо-германской конференции, но Густав V, осторожный как лисица, уклонился от этой роли. Далерус не был обескуражен этим неуспехом, и понимание, которое он нашел у Геринга, поддержало его надежды. Он организовал частное дипломатическое объединение в одном из замков Голштинии. Успел открыть себе многие двери, в частности у лорда Галифакса. Летал беспрестанно из Лондона в Берлин за собственный счет. Среди персонажей этой трагедии, подлинные пружины и рычаги которой были ему неизвестны, он являл собою безупречную фигуру, смесь неосведомленности и доброго сердца.
26 августа Далерус был в Берлине, имея в кармане довольно туманный проект англо-германской конференции в Голландии. Ровно в полночь с 26 на 27 фюрер вызвал его в Канцелярию.
Далерус взял такси, убежденный, что в этот момент он входит в историю.
Гитлер был возбужден и говорлив. В этот день у него был неудачный разговор с Гендерсоном и это его раззадорило.
«В течении двадцати минут, – рассказывает Далерус, – он мне излагал свои идеи, так что я уже начинал думать, что этим и ограничится вся аудиенция. Он ходил взад и вперед, все более возбуждаясь, и в конце концов пришел в подлинную ярость. „Если война разразится, – кричал он – я буду строить подводные лодки. Да, подводные лодки, подводные лодки“. И через минуту: „Я буду строить самолеты, самолеты, самолеты. И я выиграю войну“.
«Успокоившись немного, – продолжает Далерус, – он просил меня, как хорошо знающего Англию и англичан, объяснить ему, почему, несмотря на все свои усилия, он никогда не мог сговориться и англичанами. После некоторого колебания я заявил ему, что по моему мнению причина лежит в том, что англичане не питают достаточного доверия к нему и его правительству».
Этот ответ не взорвал Гитлера. Разговор продолжался, вернее, монолог. По прошествии полутора часа, фюрер попросил Далеруса вернуться в Лондон и передать Британскому Кабинету его последние предложения.
Гитлер изложил их в шести пунктах. Они сводились к следующему:
Англия должна помочь Германии в получении Данцига и Коридора, причем экономические права Польши остаются неприкосновенными. Затем Англия должна согласиться на разумное разрешение вопроса бывших германских колоний. Взамен этого, Германия обязывается защищать Британскую Империю всеми своими вооруженными силами и повсюду, где потребуется.
Защищать Империю! Я уже говорил об этой шутовской идее Гитлера. Он воображал, что протягивает Англии необычайную приманку, беря ее под защиту своих армий.
Далерус вернулся в Лондон. При отъезде Геринг пожелал ему счастливого пути. Впоследствии из этого путешествия создали легенду. Рассказывали, будто Риббентроп хотел вызвать аварию самолета, чтобы в корне пресечь этот последний шанс мирного исхода. «В действительности, – говорит Геринг, – ситуация была уже настолько напряженной, что полет германского самолета в Англию был далеко не безопасен»
В Лондоне страх перед войной открыл Далерусу все двери. Он виделся с Чемберленом, Галифаксом, Кадоганом. Бравирование Гендерсона по отношению к фюреру признавалось опасным. На один момент казалось, что миссия Далеруса может оказаться удачной.
Однако, ответ, с которым он вернулся в Берлин, оказался недостаточным для предотвращения войны. Англия допускала установление новых границ Польши на конференции пяти великих держав: Франции, Великобритании, Италии, Германии и России.
Быть может, в этой уступке скрывалась перспектива нового Мюнхена. Гитлер мог бы воспользоваться ею, как средством психологического давления на Польшу и при некотором терпении повторить историю захвата Судет. Приняв предложение Англии, он мог бы разрядить напряжение и выиграть время. Но его обуял демон войны. Его армии были готовы и вождь сгорал от нетерпения осуществить свои планы. Ведь он сам сказал две недели тому назад графу Чиано, что военные действия должны начаться не позднее 30 августа, чтобы закончиться до осенней распутицы.
В Берлине Далерус тщетно ожидал аудиенции у Гитлера. Время уходило, а с ним и шансы на мир.
«1– го сентября в 8 часов утра, -рассказывает Далерус, – я встретил Геринга в Министерстве Авиации. Он объявил мне с некоторым смущением, что неприязненные действия уже начались: поляки напали на радиостанцию в Глайвице и взорвали мост у Диршау.
«Я встретился с Гитлером только после обеда в кулуарах Райхстага. Он только что закончил свою речь, в которой объявил о начале военных действий с Польшей. Он был крайне возбужден и нервен. Сказал, что он давно уже знал, что Англия хочет войны, но теперь он разобьет Польшу и завоюет всю. Геринг, вмешавшись в разговор, пытался сказать, что германская армия займет только определенные пункты. Но Гитлер совершенно потерял самообладание. Он начал кричать, что будет воевать год, два года и, возбуждаясь все больше и больше, закончил заявлением, что он будет воевать десять лет».
В этот день уже с утра германские самолеты разрушали бомбами города, пути сообщения, штабы и аэродромы Польши.
VII. Как Гитлер составил план Седана
Бросая свои армии против Польши, Гитлер оставил на французских границах только пять дивизий.
Кайтель показал на следствии и повторил на суде следующее:
«Со строго военной точки зрения мы, солдаты, ожидали наступления западных армий во время польской кампании. Мы были очень удивлены тем что не последовало никаких действий, если не считать нескольких незначительных стычек между линией Мажино и линией Зигфрида. Мы заключили из этого, что Франция и Англия не имели серьезного намерения вести войну. Весь фронт вдоль западных границ Германии был защищен только пятью дивизиями, занимавшими Западный Вал. Если б франко-британские армии начали наступление, мы не могли бы оказать им сколько-нибудь серьезного сопротивления».
В течении сентября германские силы на Западе возросли. Операции в Польше быстро приняли такой оборот, что несколько новых дивизий, предназначенных для восточного фронта, были направлены на Рейн. Тем не менее положение оставалось критическим до того момента, пока главные силы германской армии могли быть переведены на Запад.
«Катастрофа не произошла только потому, – говорит Иодль, – что 110 дивизий, которыми располагали французы и англичане, оставались совершенно пассивными против наших 23 дивизий, стоявших на Западном фронте»
В сентябре 1939 г. германская армия еще только создавалась. Она еще не обладала той спайкой и стойкостью, которые даются лишь долгой подготовкой и опытом.
Это было только внешним фасадом могущества, за которым шла лихорадочная импровизация. Это была армия азартного игрока.
«Наши запасы снаряжения, – говорит Иодль, – были до смешного ничтожны и мы вылезли из беды единственно благодаря тому, что на Запада не было боев».
Флот, подобно армии, был также лишь фасадом.
«Флот был, – сказал адмирал Денитц, – захвачен врасплох объявлением войны. Вновь строящиеся суда были еще далеки от окончания; но даже если б они и были достроены, то все же германский флот составлял бы не более трети британского. В моем распоряжении было всего лишь 42 подводных лодки, годных к действию».
Авиация, это быстро строящееся и быстро стареющее оружие, была в наилучшем положении по сравнению с силами противника. Тем не менее Геринг считал, что и в этой области была желательна отсрочка войны, по крайней мере, до 1947 года. 15 апреля 1939 г. Геринг сказал графу Чиано (документ 1874 P.S.): «Ситуация в воздухе станет для держав Оси благоприятной через девять месяцев».
«В 1939, как и в 1938 гг., – заявил маршал Мильх, генерал-инспектор воздушных сил, – все требования Главного Штаба на изготовление воздушных бомб были зачеркнуты лично Гитлером. Он хотел сберечь наши запасы стали и легких металлов для нужд артиллерии и постройки самолетов. В начале войны наших запасов бомб хватило бы всего на пять недель активных операций. В течении 18 дней польской кампании мы израсходовали половину запаса, хотя в деле была только часть наших бомбардировочных самолетов. Все бомбы, сброшенные нами в 1940 г. на Францию, были изготовлены в течении зимы».
Иодль обобщает это положение:
«Все наше вооружение, – говорит он, – было создано уже после начала военных действий».
Не только вооружение, но и сама армия. В начале сентября 1939 г. Германия имела максимум 50 дивизий. В конце октября их было уже 75, а в мае 1940 г. – 120. Против Польши действовало пять танковых дивизий, против Франции – десять.
Документы Нюрнберга категорически подтверждают, что в 1939 году Германия не была в состоянии вести войну на два фронта. Но Гитлер строил свои планы на психологическом расчете – этой наивысшей форме стратегического расчета. Он говорил: – «Я знаю Чемберлена и Даладье. Я их оценил в Мюнхене. Это – трусы. Они не посмеют выступить».
Французские стратеги полагали, – теоретически вполне правильно, – что долгая война окажется гибельной для Германии. Из этого они заключили, что единственно правильная стратегия была – выжидать. Но при этом они не учли, что долгая война будет вестись на территории самой Франции, что тактика выжидания дает Германии возможность раздавить сперва союзников Франции, а затем накопить силы, чтобы сокрушить и ее. Франция же имела возможность победить Германию только в сентябре 1939 г. – никак не позже.
Но французская армия была создана для обороны. Таким же был и дух французов.
«Фюрер, – сказал Кайтель, – вначале не принял в серьез объявления войны Францией и Англией. Только в течении сентября он убедился, что это не шутка».
Тогда он тотчас же принял решение: раздавить западного противника, как он только что раздавил восточного.
Исход польской кампании укрепил решение Гитлера. Он рассчитывал на четыре недели боевых действий, а в действительности уже на 18-ый день Варшава была взята и армия противника полностью уничтожена. Германские генералы были поражены легкостью их триумфа и сам Гитлер был удивлен. Хотя германская пехота местами выказала признаки слабости, происходившей от недостаточной подготовки (документ 789 P.S.), однако германские танки оказались непреодолимой, всесокрушающей силой. Принципы использования танковых дивизий, – личный вклад Гитлера в план кампании, – были блестяще подтверждены практикой, несмотря на их неслыханную смелость и на некоторые материальные затруднения, как например снабжение горючим. «Гитлеровская» война оказывалась успешной и выгодной: она сберегала время и немецкую кровь.
Французский Генеральный Штаб изучил польскую кампанию. Второе Бюро описало ее совершенно точно и сделало правильные заключения о доктрине и структуре новой германской армии. Но Третье Бюро объявило, что события на востоке не могут повториться на западе вследствие различия между армией, хорошо управляемой (французской) и хорошо снабженной, и армией, плохо управляемой, в которой отсутствует современное вооружение; наконец, вследствие различия между плацдармом открытым и незащищенным (на востоке) и плацдармом закрытым и укрепленным (на западе).
«В то время, как во Франции шли эти рассуждения, т.е. в декабре 1939 г. Гитлер уже твердо решил атаковать эту „хорошо управляемую и хорошо снабженную армию“ на ее укрепленном плацдарме.
«Операции в Польше еще не были закончены, – говорит Браухич, – когда Гитлер мне говорил о своем намерении напасть в ближайшем будущем на Францию и просил меня подумать над этим вопросом».
Плана кампании еще не было. В этой войне все было импровизацией, включая и стратегию. В 1914 г. германские армии наступали на Францию по плану, над которым трудились поколения офицеров Генерального Штаба. В 1939 г. Гитлер говорил своим генералам: «Через шесть недель – через две недели – принесите мне план».
9 октября 1939 г. Гитлер подписал свою директиву №6 о ведении войны во Франции (документ Г. 62), устанавливающую основы наступления на Запад. Вот сущность этой директивы: «
1. Если в ближайшем будущем станет очевидным, что Англия и, по ее наущению, Франция не намерены положить конец войне, то я решаю взять инициативу в свои руки и, не теряя времени, начну наступательные операции.
2. Долгий период выжидания не только приведет к концу нейтралитет Бельгии, – а быть может также и Голландии, – в пользу западных держав, но также послужит все возрастающему военному усилению наших неприятелей: он подорвет доверие нейтральных держав к победе Германии и, в частности, остановит Италию от присоединения к нам в качестве союзника.
3. Поэтому я отдаю следующие приказания по поводу предстоящих операций.
a) Приготовиться к наступлению на северном крыле западного фронта через территорию Люксембурга, Бельгии и Голландии. Наступление должно быть проведено как можно быстрее и возможно большими силами:
b) Цель этого наступления: разбить возможно большую часть полевой армии Франции и ее союзника и в то же время захватить возможно большую часть Северной Франции, Бельгии и Голландии и создать базу, необходимую для ведения дальнейших морских и воздушных операций против Англии и для обеспечения безопасности важного Рурского округа.
c) Начало наступления будет зависеть от подготовки танковых и моторизованных дивизий, число которых должно быть доведено до максимума, а также от состояния погоды – от метеорологических предсказаний.
Прошу командующих армиями представить мне в кратчайший срок свои соображения по этому поводу и держать верховного главнокомандующего вооруженными силами Германии в курсе их приготовлений.
Подписано:
Адольф Гитлер».
Это решение – начать наступление на западном фронте – вызвало жестокое столкновение между Гитлером и маршалом фон-Браухичем.
Победа над Полыней, эта блестящая 18-ти дневная кампания, не примирила Гитлера с его генералами. Или, лучше сказать, она не рассеяла предубеждения Гитлера против них.
Генерал Гудериан рассказал в Нюрнберге следующую историю:
«Вскоре после польской кампании фюрер обратился к офицерам Главного Штаба со следующим заявлением: „Я питаю полное доверие к генералам авиации: райхсмаршал Геринг – член партии и он отвечает мне за них. Я питаю доверие к адмиралам: старший адмирал Редер отвечает мне за них. Но у меня нет доверия к генералам армии“.
«Я почувствовал себя оскорбленным, – говорит Гудериан. – Вместе с маршалом фон-Манштейном, который разделял мои ощущения, я отправился к маршалу фон-Рунштедту и просил его, как старшего из генералов, обратиться к фюреру за разъяснением точного смысла его слов. Рунштедт уклонился от этого и его поведение произвело впечатление на Манштейна, который также отказался от этой идеи.
Я решил сам испросить аудиенции у фюрера. Он принял меня, выслушал спокойно и ответил мне, что я лично не должен чувствовать себя задетым его словами. Он имел в виду прежде всего главнокомандующего армией, маршала фон-Браухича.
Гитлер изложил мне причины своего нерасположения к Браухичу. Он включал его в категорию тех, кого он ненавидел – Бломберга, Фрича и Бека – ибо Браухич постоянно пытался давать ему неуместные советы и противился всем его замыслам».
Очередное столкновение Гитлера с Браухичем произошло по поводу стратегии в войне против Франции.
«Командование армии, – говорит Кайтель, – противилось наступлению на западном фронте».
«Я советовал Гитлеру, – подтверждает Браухич, – держаться на Западе оборонительной тактики и использовать зимний перерыв военных действий для попытки разрешить конфликт дипломатическим путем. Начиная с 1938 г., я обращал внимание на тот факт, что ни армия, ни народ не хотели войны.
Это миролюбивое настроение первого германского генерала, непосредственно после блестящей победы в Польше, нас поражает. Мы привыкли к иным речам этих затянутых пруссаков с моноклями. Но факт остается фактом.
На Нюрнбергском процессе Геринг, с обычной для него грубостью авантюриста, характеризовал начальников армии.
«Они были, – говорит он, – слишком боязливы, чтобы взять на себя риск войны. Они никогда не могли подавить в себе впечатления, оставленного в них поражением 1918 г. и трепетали перед французами. Если верить этим господам, то французы могли дойти до Берлина. Наш Главный Штаб, по сравнению с прошлыми, состоял сплошь из пацифистов».
Действительно, германские генералы не чувствовали себя в силах разбить Францию. Хотя они были и выше своих противников, но они не проделали той внутренней интеллектуальной революции, которой требовало создание и развитие новой стальной кавалерии – танков и новой летающей артиллерии – авиации. Они по-прежнему склонялись к тактике обороны и укреплений, с которой проиграли уже в 1918 году, не были уверены в новой, наспех созданной армии, которою командовали и, в сравнении с революционным стратегом, каким был Гитлер, они были боязливыми военачальниками.
«В октябре, – рассказывает генерал Гальдер, – Гитлер вызвал к себе ночью Браухича и меня. Он принял нас в салоне своей канцелярии и попросил изложить положение на западном фронте. Я начал с описания местности, но с первых же слов он прервал меня и резко с нами попрощался.
Это было только прелюдией к сцене, происшедшей 5 ноября между Гитлером и Браухичем.
Эта сцена происходила без свидетелей, но все, кто находился по близости кабинета фюрера, слышали рычание разъяренного зверя. «Когда Браухич появился, – говорит Гальдер, – он дрожал и был так потрясен, что не мог мне рассказать о том, что произошло. Он тотчас же ушел и только позднее я узнал от него некоторые детали. Браухич пытался добиться отсрочки наступления на западе. Гитлер закричал, вырвал у него бумаги, которые тот держал в руке, изорвал их на мелкие клочки и с ревом топтал их ногами. Потом отшвырнул маршала к двери своего кабинета».
«Сцена, – признался Браухич, – была безобразная. Гитлер вспылил, когда я ему заявил, что у меня нет достаточно артиллерии, чтобы овладеть французскими укреплениями. После этого он не хотел меня видеть целых шесть недель. Я предложил свою отставку, но он приказал мне сохранить мои функции».
В тот же день – 5 ноября – Гитлер назначил наступление против Франции на 12 ноября. «Это было, – говорит Гальдер, – вызовом. Приказ был отменен два дня спустя». Мы увидим, как и почему.
Гитлер решил дать предостережение высшему командованию армии, которое не верило в его гений. 23 ноября в полдень, он собрал в Канцелярии всех командующих армиями. Перед этими победителями Польши он предстал с лицом разъяренного тигра.
«Он облаял генералов, – рассказывает Гальдер, – я не могу иначе выразиться. Он упрекал нас в том, что мы являемся представителями того духа, который доказал свою неспособность в течении последней войны. Понятие о рыцарской чести, которое еще было живо в нас, не имело для него никакого значения. Мы, по его словам, дали доказательства этой ложной идеологии в течении польской кампании. Высшее командование, – продолжал он, – всегда противоречило ему во всех его начинаниях, закончившихся успешно: в Рейнской области, в Австрии, в Чехословакии, в Польше. Он, он один, создал новую армию, вопреки мнению высшего командования, и только ему одному Германия обязана победой над Польшей. Теперь находят новые доводы, чтобы помешать его планам наступления на Запад, но он не позволит сбить себя с пути и теперь собрал нас для того, чтобы преподать нам основные принципы ведения войны».
В протоколе этой речи (документ 789 P.S.) это вступление отсутствует, и все грубые и оскорбительные выражения Гитлера смягчены. И тем не менее это значительный документ. Я уже пользовался им, чтобы обрисовать фюрера. Но и политическая часть этого длинного, едкого монолога заслуживает внимания. Она позволяет предвидеть развитие дальнейших событий, в частности тех, которые касаются России.
«Россия, – сказал Гитлер, – в действительности не опасна. Она ослаблена многими факторами. Кроме того, у нас с ней заключен пакт; впрочем, пакт этот имеет силу лишь до тех пор, пока он выгоден русским. Россия имеет более далекие виды, чем только укрепление своего положения в Прибалтике. Она хочет проникнуть на Балканы и продвинуться к Персидскому Заливу. Это же является целью и нашей политики, но мы можем противостоять России лишь после того, как мы будем свободны на Западе. В настоящее время Россия не вмешивается в международную политику; если она ею займется, то она может разбудить панславизм. Никто не может предвидеть будущего».
Кажется, что генералы, зная Гитлера, могли, наоборот, хорошо предвидеть свое будущее. «Борьба, – сказал фюрер в начале своей речи, – является судьбой всех живых существ». Германские генералы после 23 ноября 1939 г. знали, что их борьба не будет иметь близкого конца.
Но нужно было сперва победить Запад.
Гитлер сразу признал, что нейтралитет Бельгии не является препятствием. «В действительности, – сказал он, – никакого нейтралитета нет. Бельгия укреплена только против Германии, и у меня есть доказательства, что она находится в тайном соглашении с англо-французами».
Голландия больше смущала Гитлера. Расовая теория признавала голландцев за приморских немцев, и поэтому идеальным решением была бы мирная оккупация страны. «Во время предварительных совещаний, – говорит Браухич, – Гитлер заявил, что он будет считать территорию Голландии неприкосновенной, за исключением южного отростка у Маастрихта, о котором он надеялся договориться с правительством королевы. В октябре он простер свои аппетиты до линии Гебра. Наконец он включил в свой план нападения понятие „крепость Голландия“, иными словами, всю страну».
После того, как территория была определена, предстояло определить план действий. Гитлер отказался от услуг Браухича и Главного Штаба и потребовал план от ОКВ.
«Иодль и я, – рассказывает Кайтель, – приготовили план к концу октября. Мы предполагали вести наступление левым крылом и дать решительную битву в Бельгии. Гитлер выслушал нас молча и потом заметил: „Вы пошли по стопам Шлиффена“. Затем он отпустил нас, добавив, что он подумает над планом.
Кайтель показал на следствии и повторил на суде следующее:
«Со строго военной точки зрения мы, солдаты, ожидали наступления западных армий во время польской кампании. Мы были очень удивлены тем что не последовало никаких действий, если не считать нескольких незначительных стычек между линией Мажино и линией Зигфрида. Мы заключили из этого, что Франция и Англия не имели серьезного намерения вести войну. Весь фронт вдоль западных границ Германии был защищен только пятью дивизиями, занимавшими Западный Вал. Если б франко-британские армии начали наступление, мы не могли бы оказать им сколько-нибудь серьезного сопротивления».
В течении сентября германские силы на Западе возросли. Операции в Польше быстро приняли такой оборот, что несколько новых дивизий, предназначенных для восточного фронта, были направлены на Рейн. Тем не менее положение оставалось критическим до того момента, пока главные силы германской армии могли быть переведены на Запад.
«Катастрофа не произошла только потому, – говорит Иодль, – что 110 дивизий, которыми располагали французы и англичане, оставались совершенно пассивными против наших 23 дивизий, стоявших на Западном фронте»
В сентябре 1939 г. германская армия еще только создавалась. Она еще не обладала той спайкой и стойкостью, которые даются лишь долгой подготовкой и опытом.
Это было только внешним фасадом могущества, за которым шла лихорадочная импровизация. Это была армия азартного игрока.
«Наши запасы снаряжения, – говорит Иодль, – были до смешного ничтожны и мы вылезли из беды единственно благодаря тому, что на Запада не было боев».
Флот, подобно армии, был также лишь фасадом.
«Флот был, – сказал адмирал Денитц, – захвачен врасплох объявлением войны. Вновь строящиеся суда были еще далеки от окончания; но даже если б они и были достроены, то все же германский флот составлял бы не более трети британского. В моем распоряжении было всего лишь 42 подводных лодки, годных к действию».
Авиация, это быстро строящееся и быстро стареющее оружие, была в наилучшем положении по сравнению с силами противника. Тем не менее Геринг считал, что и в этой области была желательна отсрочка войны, по крайней мере, до 1947 года. 15 апреля 1939 г. Геринг сказал графу Чиано (документ 1874 P.S.): «Ситуация в воздухе станет для держав Оси благоприятной через девять месяцев».
«В 1939, как и в 1938 гг., – заявил маршал Мильх, генерал-инспектор воздушных сил, – все требования Главного Штаба на изготовление воздушных бомб были зачеркнуты лично Гитлером. Он хотел сберечь наши запасы стали и легких металлов для нужд артиллерии и постройки самолетов. В начале войны наших запасов бомб хватило бы всего на пять недель активных операций. В течении 18 дней польской кампании мы израсходовали половину запаса, хотя в деле была только часть наших бомбардировочных самолетов. Все бомбы, сброшенные нами в 1940 г. на Францию, были изготовлены в течении зимы».
Иодль обобщает это положение:
«Все наше вооружение, – говорит он, – было создано уже после начала военных действий».
Не только вооружение, но и сама армия. В начале сентября 1939 г. Германия имела максимум 50 дивизий. В конце октября их было уже 75, а в мае 1940 г. – 120. Против Польши действовало пять танковых дивизий, против Франции – десять.
Документы Нюрнберга категорически подтверждают, что в 1939 году Германия не была в состоянии вести войну на два фронта. Но Гитлер строил свои планы на психологическом расчете – этой наивысшей форме стратегического расчета. Он говорил: – «Я знаю Чемберлена и Даладье. Я их оценил в Мюнхене. Это – трусы. Они не посмеют выступить».
Французские стратеги полагали, – теоретически вполне правильно, – что долгая война окажется гибельной для Германии. Из этого они заключили, что единственно правильная стратегия была – выжидать. Но при этом они не учли, что долгая война будет вестись на территории самой Франции, что тактика выжидания дает Германии возможность раздавить сперва союзников Франции, а затем накопить силы, чтобы сокрушить и ее. Франция же имела возможность победить Германию только в сентябре 1939 г. – никак не позже.
Но французская армия была создана для обороны. Таким же был и дух французов.
«Фюрер, – сказал Кайтель, – вначале не принял в серьез объявления войны Францией и Англией. Только в течении сентября он убедился, что это не шутка».
Тогда он тотчас же принял решение: раздавить западного противника, как он только что раздавил восточного.
Исход польской кампании укрепил решение Гитлера. Он рассчитывал на четыре недели боевых действий, а в действительности уже на 18-ый день Варшава была взята и армия противника полностью уничтожена. Германские генералы были поражены легкостью их триумфа и сам Гитлер был удивлен. Хотя германская пехота местами выказала признаки слабости, происходившей от недостаточной подготовки (документ 789 P.S.), однако германские танки оказались непреодолимой, всесокрушающей силой. Принципы использования танковых дивизий, – личный вклад Гитлера в план кампании, – были блестяще подтверждены практикой, несмотря на их неслыханную смелость и на некоторые материальные затруднения, как например снабжение горючим. «Гитлеровская» война оказывалась успешной и выгодной: она сберегала время и немецкую кровь.
Французский Генеральный Штаб изучил польскую кампанию. Второе Бюро описало ее совершенно точно и сделало правильные заключения о доктрине и структуре новой германской армии. Но Третье Бюро объявило, что события на востоке не могут повториться на западе вследствие различия между армией, хорошо управляемой (французской) и хорошо снабженной, и армией, плохо управляемой, в которой отсутствует современное вооружение; наконец, вследствие различия между плацдармом открытым и незащищенным (на востоке) и плацдармом закрытым и укрепленным (на западе).
«В то время, как во Франции шли эти рассуждения, т.е. в декабре 1939 г. Гитлер уже твердо решил атаковать эту „хорошо управляемую и хорошо снабженную армию“ на ее укрепленном плацдарме.
«Операции в Польше еще не были закончены, – говорит Браухич, – когда Гитлер мне говорил о своем намерении напасть в ближайшем будущем на Францию и просил меня подумать над этим вопросом».
Плана кампании еще не было. В этой войне все было импровизацией, включая и стратегию. В 1914 г. германские армии наступали на Францию по плану, над которым трудились поколения офицеров Генерального Штаба. В 1939 г. Гитлер говорил своим генералам: «Через шесть недель – через две недели – принесите мне план».
9 октября 1939 г. Гитлер подписал свою директиву №6 о ведении войны во Франции (документ Г. 62), устанавливающую основы наступления на Запад. Вот сущность этой директивы: «
1. Если в ближайшем будущем станет очевидным, что Англия и, по ее наущению, Франция не намерены положить конец войне, то я решаю взять инициативу в свои руки и, не теряя времени, начну наступательные операции.
2. Долгий период выжидания не только приведет к концу нейтралитет Бельгии, – а быть может также и Голландии, – в пользу западных держав, но также послужит все возрастающему военному усилению наших неприятелей: он подорвет доверие нейтральных держав к победе Германии и, в частности, остановит Италию от присоединения к нам в качестве союзника.
3. Поэтому я отдаю следующие приказания по поводу предстоящих операций.
a) Приготовиться к наступлению на северном крыле западного фронта через территорию Люксембурга, Бельгии и Голландии. Наступление должно быть проведено как можно быстрее и возможно большими силами:
b) Цель этого наступления: разбить возможно большую часть полевой армии Франции и ее союзника и в то же время захватить возможно большую часть Северной Франции, Бельгии и Голландии и создать базу, необходимую для ведения дальнейших морских и воздушных операций против Англии и для обеспечения безопасности важного Рурского округа.
c) Начало наступления будет зависеть от подготовки танковых и моторизованных дивизий, число которых должно быть доведено до максимума, а также от состояния погоды – от метеорологических предсказаний.
Прошу командующих армиями представить мне в кратчайший срок свои соображения по этому поводу и держать верховного главнокомандующего вооруженными силами Германии в курсе их приготовлений.
Подписано:
Адольф Гитлер».
Это решение – начать наступление на западном фронте – вызвало жестокое столкновение между Гитлером и маршалом фон-Браухичем.
Победа над Полыней, эта блестящая 18-ти дневная кампания, не примирила Гитлера с его генералами. Или, лучше сказать, она не рассеяла предубеждения Гитлера против них.
Генерал Гудериан рассказал в Нюрнберге следующую историю:
«Вскоре после польской кампании фюрер обратился к офицерам Главного Штаба со следующим заявлением: „Я питаю полное доверие к генералам авиации: райхсмаршал Геринг – член партии и он отвечает мне за них. Я питаю доверие к адмиралам: старший адмирал Редер отвечает мне за них. Но у меня нет доверия к генералам армии“.
«Я почувствовал себя оскорбленным, – говорит Гудериан. – Вместе с маршалом фон-Манштейном, который разделял мои ощущения, я отправился к маршалу фон-Рунштедту и просил его, как старшего из генералов, обратиться к фюреру за разъяснением точного смысла его слов. Рунштедт уклонился от этого и его поведение произвело впечатление на Манштейна, который также отказался от этой идеи.
Я решил сам испросить аудиенции у фюрера. Он принял меня, выслушал спокойно и ответил мне, что я лично не должен чувствовать себя задетым его словами. Он имел в виду прежде всего главнокомандующего армией, маршала фон-Браухича.
Гитлер изложил мне причины своего нерасположения к Браухичу. Он включал его в категорию тех, кого он ненавидел – Бломберга, Фрича и Бека – ибо Браухич постоянно пытался давать ему неуместные советы и противился всем его замыслам».
Очередное столкновение Гитлера с Браухичем произошло по поводу стратегии в войне против Франции.
«Командование армии, – говорит Кайтель, – противилось наступлению на западном фронте».
«Я советовал Гитлеру, – подтверждает Браухич, – держаться на Западе оборонительной тактики и использовать зимний перерыв военных действий для попытки разрешить конфликт дипломатическим путем. Начиная с 1938 г., я обращал внимание на тот факт, что ни армия, ни народ не хотели войны.
Это миролюбивое настроение первого германского генерала, непосредственно после блестящей победы в Польше, нас поражает. Мы привыкли к иным речам этих затянутых пруссаков с моноклями. Но факт остается фактом.
На Нюрнбергском процессе Геринг, с обычной для него грубостью авантюриста, характеризовал начальников армии.
«Они были, – говорит он, – слишком боязливы, чтобы взять на себя риск войны. Они никогда не могли подавить в себе впечатления, оставленного в них поражением 1918 г. и трепетали перед французами. Если верить этим господам, то французы могли дойти до Берлина. Наш Главный Штаб, по сравнению с прошлыми, состоял сплошь из пацифистов».
Действительно, германские генералы не чувствовали себя в силах разбить Францию. Хотя они были и выше своих противников, но они не проделали той внутренней интеллектуальной революции, которой требовало создание и развитие новой стальной кавалерии – танков и новой летающей артиллерии – авиации. Они по-прежнему склонялись к тактике обороны и укреплений, с которой проиграли уже в 1918 году, не были уверены в новой, наспех созданной армии, которою командовали и, в сравнении с революционным стратегом, каким был Гитлер, они были боязливыми военачальниками.
«В октябре, – рассказывает генерал Гальдер, – Гитлер вызвал к себе ночью Браухича и меня. Он принял нас в салоне своей канцелярии и попросил изложить положение на западном фронте. Я начал с описания местности, но с первых же слов он прервал меня и резко с нами попрощался.
Это было только прелюдией к сцене, происшедшей 5 ноября между Гитлером и Браухичем.
Эта сцена происходила без свидетелей, но все, кто находился по близости кабинета фюрера, слышали рычание разъяренного зверя. «Когда Браухич появился, – говорит Гальдер, – он дрожал и был так потрясен, что не мог мне рассказать о том, что произошло. Он тотчас же ушел и только позднее я узнал от него некоторые детали. Браухич пытался добиться отсрочки наступления на западе. Гитлер закричал, вырвал у него бумаги, которые тот держал в руке, изорвал их на мелкие клочки и с ревом топтал их ногами. Потом отшвырнул маршала к двери своего кабинета».
«Сцена, – признался Браухич, – была безобразная. Гитлер вспылил, когда я ему заявил, что у меня нет достаточно артиллерии, чтобы овладеть французскими укреплениями. После этого он не хотел меня видеть целых шесть недель. Я предложил свою отставку, но он приказал мне сохранить мои функции».
В тот же день – 5 ноября – Гитлер назначил наступление против Франции на 12 ноября. «Это было, – говорит Гальдер, – вызовом. Приказ был отменен два дня спустя». Мы увидим, как и почему.
Гитлер решил дать предостережение высшему командованию армии, которое не верило в его гений. 23 ноября в полдень, он собрал в Канцелярии всех командующих армиями. Перед этими победителями Польши он предстал с лицом разъяренного тигра.
«Он облаял генералов, – рассказывает Гальдер, – я не могу иначе выразиться. Он упрекал нас в том, что мы являемся представителями того духа, который доказал свою неспособность в течении последней войны. Понятие о рыцарской чести, которое еще было живо в нас, не имело для него никакого значения. Мы, по его словам, дали доказательства этой ложной идеологии в течении польской кампании. Высшее командование, – продолжал он, – всегда противоречило ему во всех его начинаниях, закончившихся успешно: в Рейнской области, в Австрии, в Чехословакии, в Польше. Он, он один, создал новую армию, вопреки мнению высшего командования, и только ему одному Германия обязана победой над Польшей. Теперь находят новые доводы, чтобы помешать его планам наступления на Запад, но он не позволит сбить себя с пути и теперь собрал нас для того, чтобы преподать нам основные принципы ведения войны».
В протоколе этой речи (документ 789 P.S.) это вступление отсутствует, и все грубые и оскорбительные выражения Гитлера смягчены. И тем не менее это значительный документ. Я уже пользовался им, чтобы обрисовать фюрера. Но и политическая часть этого длинного, едкого монолога заслуживает внимания. Она позволяет предвидеть развитие дальнейших событий, в частности тех, которые касаются России.
«Россия, – сказал Гитлер, – в действительности не опасна. Она ослаблена многими факторами. Кроме того, у нас с ней заключен пакт; впрочем, пакт этот имеет силу лишь до тех пор, пока он выгоден русским. Россия имеет более далекие виды, чем только укрепление своего положения в Прибалтике. Она хочет проникнуть на Балканы и продвинуться к Персидскому Заливу. Это же является целью и нашей политики, но мы можем противостоять России лишь после того, как мы будем свободны на Западе. В настоящее время Россия не вмешивается в международную политику; если она ею займется, то она может разбудить панславизм. Никто не может предвидеть будущего».
Кажется, что генералы, зная Гитлера, могли, наоборот, хорошо предвидеть свое будущее. «Борьба, – сказал фюрер в начале своей речи, – является судьбой всех живых существ». Германские генералы после 23 ноября 1939 г. знали, что их борьба не будет иметь близкого конца.
Но нужно было сперва победить Запад.
Гитлер сразу признал, что нейтралитет Бельгии не является препятствием. «В действительности, – сказал он, – никакого нейтралитета нет. Бельгия укреплена только против Германии, и у меня есть доказательства, что она находится в тайном соглашении с англо-французами».
Голландия больше смущала Гитлера. Расовая теория признавала голландцев за приморских немцев, и поэтому идеальным решением была бы мирная оккупация страны. «Во время предварительных совещаний, – говорит Браухич, – Гитлер заявил, что он будет считать территорию Голландии неприкосновенной, за исключением южного отростка у Маастрихта, о котором он надеялся договориться с правительством королевы. В октябре он простер свои аппетиты до линии Гебра. Наконец он включил в свой план нападения понятие „крепость Голландия“, иными словами, всю страну».
После того, как территория была определена, предстояло определить план действий. Гитлер отказался от услуг Браухича и Главного Штаба и потребовал план от ОКВ.
«Иодль и я, – рассказывает Кайтель, – приготовили план к концу октября. Мы предполагали вести наступление левым крылом и дать решительную битву в Бельгии. Гитлер выслушал нас молча и потом заметил: „Вы пошли по стопам Шлиффена“. Затем он отпустил нас, добавив, что он подумает над планом.