— Какая болезнь? — переспросил граф. На лице доктора мелькнуло удивление.
— Я думал, что месье Кальвер упоминал об этом.
— Он ничего мне не говорил. Слегка поджав губы, доктор сказал:
— Перед смертью мать мадам Буассе сошла с ума, ее болезнь была неизлечима!
— Мне никогда об этом не говорили! — воскликнул граф.
— Семья считала это своим несчастьем и старалась не разглашать тайну. Это заболевание передавалось по наследству — ни ее мать, ни ее бабушка не закончили свои дни в здравом рассудке.
— Мне следовало бы узнать об этом раньше, — резко заметил граф.
— Несомненно, — согласился доктор, — но, хотя я за последние годы осматривал мадам Буассе всего несколько раз, она неизменно казалась мне вполне вменяемой.
— А что вы увидели сегодня утром?
— Совсем иную картину, — ответил доктор. — Она не только отравилась каким-то ядом, который, как сказала Эжени, мог попасть в стакан с вином, но и была явно не в своем уме.
Доктор запнулся, и Мелита поняла, что он чем-то обеспокоен.
— Я не выполню своего долга, месье, если не скажу, что в беспамятстве мадам неоднократно говорила, что виновна в смерти вашей первой жены.
На минуту воцарилась тишина, а потом граф промолвил:
— То, что вы сказали мне, доктор, подтверждает сведения, которые я получил вчера.
Все снова замолчали.
— Надеюсь, — нарушил тишину граф, — нет необходимости предавать гласности эту историю?
— Нет, конечно, нет, — ответил доктор. — Я отправил мадам Буассе в больницу, где ей обеспечат самый лучший уход, но, говоря откровенно, я не думаю, что она когда-либо поправится, и скорее всего дни ее сочтены.
Он немного подумал.
— Я не специалист по психическим заболеваниям, но опыт подсказывает мне, что поражение мозга такого рода развивается очень быстро, и я удивлюсь, если мадам Буассе проживет больше месяца.
— Благодарю вас за откровенность, — сказал граф, — и за то, что вашими стараниями моя дочь и, надеюсь, моя жена не пережили ненужного потрясения.
Он бросил взгляд на Мелиту, и она поняла, что он не хотел бы обсуждать все детали этого дела в ее присутствии.
Она коснулась пальцами его руки, выразив этим жестом свою любовь, понимание и сочувствие. Затем она простилась с доктором и вышла из гостиной.
Она бросилась вверх по лестнице в классную комнату. Ее ожидания оправдались: Эжени тихо шила у стола, мгновенно вскочив при появлении Мелиты.
— Вы вернуться, мадемуазель!
— Я вернулась, и граф со мной — мы поженились, Эжени!
— Женились? — Эжени радостно всплеснула руками. — Это хорошая новость, мадемуазель, то есть мадам. Очень хорошая новость. Теперь мастер счастлив, и у нас будет все хорошо.
— Все будет просто замечательно! — пообещала Мелита.
Помолчав, она добавила:
— Я должна поблагодарить тебя, Эжени. Теперь я знаю, что ты спасла мне жизнь.
Эжени кивком дала понять, что услышала ее слова, но ничего не ответила, поэтому Мелита продолжала:
— Ты знала, что мадам была виновницей смерти матери Роз-Мари?
Эжени снова кивнула. Мелита тяжело вздохнула.
— Граф и я безгранично благодарны тебе за заботу о Роз-Мари.
— Она моя малышка, — сказала Эжени. — Если я говорить про мадам, она прогонять меня. Лучше я остаться и ничего не говорить.
— Да, конечно. Ты была права, — согласилась Мелита. — Но теперь все будет по-другому и прекратятся эти ужасные сцены, которые так пугали Роз-Мари.
— Это хорошо, мистрис, очень хорошо. Услышав слово «мистрис», Мелита улыбнулась.
Значит, ее окончательно приняли в этом доме. Теперь она была такой же частью плантации, как и граф, которого все звали «мастер».
— Раз вы поженились, я перенесу ваши вещи, — сказала Эжени. — Очень красивое новое платье, мистрис.
— В коляске есть еще очаровательное подвенечное платье, — похвасталась Мелита.
Она по привычке направилась к своей прежней комнате.
Там все было точно так же, как и в день ее отъезда, кроме одного: кукла, похожая на Сесиль, исчезла.
Мелита разглядывала стол, на котором стояла кукла. Может быть, ей это приснилось? Может быть, все было лишь галлюцинацией?
Ей захотелось спросить Эжени, куда делась кукла, но потом она решила, что лучше не затрагивать эту тему. Пусть прошлое останется в прошлом — теперь время думать о будущем.
Она подошла к окну, откуда открывался вид на плантацию и морскую даль. Здесь она услышала звуки тамтама, позвавшие ее в лес.
Мелиту вывел из задумчивости голосок Роз-Мари, уже взбегавшей по лестнице.
— Мадемуазель! Мадемуазель! Вы вернулись! Девочка ворвалась в комнату и бросилась к ней на шею.
— Вы вернулись, а я по вас так скучала! И папа приехал. Я так рада! Очень, очень рада!
— Я тоже очень рада, что вернулась, дорогая моя, — честно ответила Мелита.
Она присела так, чтобы ее лицо оказалось на уровне глаз девочки, и мягко сказала:
— Мне надо кое-что тебе сообщить.
— Я знаю что. Леонор мне уже говорила. Вы с папой поженились, и теперь вы — моя мама!
— Да, это так, — кивнула Мелита. Ее беспокоило, как девочка отнесется к тому, что она заняла место ее матери.
Роз-Мари обняла ее за шею и сказала:
— Теперь у меня есть папа и мама, как у других детей, и вы никогда не уедете, правда?
— Никогда, — пообещала Мелита. — Иногда мы с твоим папой будем путешествовать, но мы всегда будем возвращаться домой.
Роз-Мари горячо поцеловала ее, и Мелита, почувствовав, что вот-вот расплачется, быстро произнесла:
— Если ты сбегаешь к коляске, которая до сих пор, наверное, стоит у крыльца, то найдешь там кое-что специально для тебя. Это большая коробка, она стоит под скамейкой, на которой сидели мы с папой.
Роз-Мари радостно вскрикнула и помчалась вниз по лестнице. Мелита сняла шляпку и пригладила волосы. На миг она почувствовала смущение оттого, что должна была идти в другую комнату, куда Эжени уже переносила ее вещи.
Она никогда не была в спальне графа и знала лишь, что Эжени и горничные зовут ее «комната мастера».
Апартаменты графа состояли из двух спален и гостиной; окна выходили в сад, пестревший орхидеями, и на лес, где граф впервые поцеловал ее.
Мелите было невыносимо думать о мадам Буассе и о том, что с ней случилось, — ее разум отказывался воспринимать весь этот кошмар. В то же время она не могла не чувствовать облегчения оттого, что судьба избавила их от упреков, которые они ожидали услышать по возвращении в Весонн. Теперь графу даже не придется объяснять, что завещание, которое мадам Буассе вынудила написать Сесиль, уже недействительно; не придется ему и обвинять ее в смерти жены. Будто луч солнца рассеял все тучи, сгустившиеся над ними, и на небе не осталось ни облачка.
Неудивительно, что рабы так ликовали: граф снова стал полновластным хозяином поместья и их «мастером», как и прежде.
Мелита стала медленно спускаться вниз.
Она не хотела заходить в нижнюю гостиную, где, как она предполагала, граф все еще беседовал с доктором, а намеревалась пройти через холл на веранду и поискать Роз-Мари. Однако дверь в гостиную была открыта, доктор уже ушел. Роз-Мари и граф были в комнате одни, девочка вынимала из коробки огромную куклу с закрывающимися глазами, которую они купили ей в Сен-Пьере.
— Она такая красивая, папа! — восторгалась Роз-Мари. — Я никогда не видела такую красивую куклу! Но куклы Филиппа мне тоже нравятся, хотя они и быстро портятся.
— Филипп, наверное, сделал тебе новую куклу сегодня? — спросила Мелита, проходя в гостиную.
Она заметила, как при ее появлении глаза графа вспыхнули, и улыбнулась ему.
— Да, — ответила Роз-Мари. — Он подарил мне новую куклу; когда я пришла, она была почти готова. Он объяснил, что это будет большим сюрпризом — и для меня, и для вас. Хотите, я ее принесу?
— Да, конечно, дорогая, — ответила Мелита.
— Я оставила ее на веранде, — сказала Роз-Мари, — потому что боялась уронить, когда буду бежать по лестнице.
Девочка пошла на веранду, а граф протянул Мелите руки.
Она шагнула ему навстречу, испытывая чувство покоя и защищенности, какого никогда не знала прежде. Теперь она была кораблем, спокойно плывущим по морской глади, не опасаясь ни бури, ни шторма. Граф крепко прижал ее к себе, словно зная, что она чувствует.
Вскоре Роз-Мари вернулась в комнату.
— Посмотри, папа, — сказала она. — Филипп сделал мне невесту!
Кукла действительно поражала воображение. Ее одеяние было сделано из белых лепестков цветущего кустарника, который Мелита видела в саду; белоснежное лицо обрамляли золотистые волосы.
Безотчетно Мелита крепче сжала руку графа.
Они ничего не сказали друг другу при Роз-Мари, а потом им пришлось заниматься множеством неотложных дел, и лишь вечером, уже после ужина, граф и Мелита наконец остались одни. Граф повлек ее за собой через лужайку, и она знала, что он ведет ее к дереву любви, где впервые признался в своих чувствах.
На Мелите было ее белое подвенечное платье, и в свете поднимающейся луны она казалась то ли мерцающим видением, то ли частью цветущего сада и ночных ароматов.
Не говоря ни слова, они стали спускаться по покрытому мягкой травой склону, пока не дошли до дерева, под которым граф застал любовавшуюся цветами Мелиту.
— Сколько всего случилось с тех пор, как мы встретились здесь! — После того как они вышли из дома, Мелита впервые заговорила.
— Мои мечты сбылись, — сказал граф. — Ты стала моей женой, Весонн снова стал моим домом, и мне кажется, что нас окружает облако счастья.
— Я тоже это чувствую. — Мелита посмотрела в его глаза.
Они были красноречивее слов. А графу казалось, что в ее зрачках отражаются звезды.
— Я так благодарна судьбе, — сказала Мелита, — что боюсь даже думать — почему все сложилось именно так, а не иначе, и все-таки многое мне непонятно. Произошло столько странного и загадочного, и, похоже, нам не найти этому никакого объяснения.
— Разве это важно? Главное, мы вместе, ты — моя, и я люблю тебя так, что этого не выразить словами!
Мелита вздохнула.
— Все это чудесно, лучше и быть не может, но все же… мне немного страшно.
Он снова знал, о чем она думает.
— Ты испугалась Вуду? Забудь об этом, мое сокровище. Если негры и впрямь могут вызывать души умерших, то только те, что мы заслужили.
Он заметил, с каким вниманием Мелита слушает его, и продолжал:
— Добрый человек пробудит добрых духов, а злой — злых. Так что тебе нечего беспокоиться, дорогая, — ты добродетельна, и нет ни капли зла ни в твоих помыслах, ни в твоей душе.
— И все-таки… это… колдовство, — прошептала Мелита.
Он легко засмеялся и повернул к себе ее лицо.
— Единственные чары, о которых нам стоит думать, — сказал он, — это чары любви. Ты околдовала меня, и теперь я во власти твоих заклинаний, я твой пленник — отныне и во веки веков.
Мелита хотела ответить, но его губы приблизились к ее лицу, и больше она ни о чем не могла думать, в упоении отдаваясь сладостной дрожи, охватившей все ее существо. Она знала, что возбуждает в нем страсть, и ощущала, как в ней пробуждается столь же неудержимое желание.
Он сжимал ее все крепче и крепче, пока для нее не исчез весь мир.
Больше не было ни леса, ни звезд, ни луны. Остались лишь первозданная жадность его губ, биение сердец, стремление их тел и душ навстречу друг другу.
Это была любовь.
Это были высшие чары — любовь, побеждающая зло.
— Я думал, что месье Кальвер упоминал об этом.
— Он ничего мне не говорил. Слегка поджав губы, доктор сказал:
— Перед смертью мать мадам Буассе сошла с ума, ее болезнь была неизлечима!
— Мне никогда об этом не говорили! — воскликнул граф.
— Семья считала это своим несчастьем и старалась не разглашать тайну. Это заболевание передавалось по наследству — ни ее мать, ни ее бабушка не закончили свои дни в здравом рассудке.
— Мне следовало бы узнать об этом раньше, — резко заметил граф.
— Несомненно, — согласился доктор, — но, хотя я за последние годы осматривал мадам Буассе всего несколько раз, она неизменно казалась мне вполне вменяемой.
— А что вы увидели сегодня утром?
— Совсем иную картину, — ответил доктор. — Она не только отравилась каким-то ядом, который, как сказала Эжени, мог попасть в стакан с вином, но и была явно не в своем уме.
Доктор запнулся, и Мелита поняла, что он чем-то обеспокоен.
— Я не выполню своего долга, месье, если не скажу, что в беспамятстве мадам неоднократно говорила, что виновна в смерти вашей первой жены.
На минуту воцарилась тишина, а потом граф промолвил:
— То, что вы сказали мне, доктор, подтверждает сведения, которые я получил вчера.
Все снова замолчали.
— Надеюсь, — нарушил тишину граф, — нет необходимости предавать гласности эту историю?
— Нет, конечно, нет, — ответил доктор. — Я отправил мадам Буассе в больницу, где ей обеспечат самый лучший уход, но, говоря откровенно, я не думаю, что она когда-либо поправится, и скорее всего дни ее сочтены.
Он немного подумал.
— Я не специалист по психическим заболеваниям, но опыт подсказывает мне, что поражение мозга такого рода развивается очень быстро, и я удивлюсь, если мадам Буассе проживет больше месяца.
— Благодарю вас за откровенность, — сказал граф, — и за то, что вашими стараниями моя дочь и, надеюсь, моя жена не пережили ненужного потрясения.
Он бросил взгляд на Мелиту, и она поняла, что он не хотел бы обсуждать все детали этого дела в ее присутствии.
Она коснулась пальцами его руки, выразив этим жестом свою любовь, понимание и сочувствие. Затем она простилась с доктором и вышла из гостиной.
Она бросилась вверх по лестнице в классную комнату. Ее ожидания оправдались: Эжени тихо шила у стола, мгновенно вскочив при появлении Мелиты.
— Вы вернуться, мадемуазель!
— Я вернулась, и граф со мной — мы поженились, Эжени!
— Женились? — Эжени радостно всплеснула руками. — Это хорошая новость, мадемуазель, то есть мадам. Очень хорошая новость. Теперь мастер счастлив, и у нас будет все хорошо.
— Все будет просто замечательно! — пообещала Мелита.
Помолчав, она добавила:
— Я должна поблагодарить тебя, Эжени. Теперь я знаю, что ты спасла мне жизнь.
Эжени кивком дала понять, что услышала ее слова, но ничего не ответила, поэтому Мелита продолжала:
— Ты знала, что мадам была виновницей смерти матери Роз-Мари?
Эжени снова кивнула. Мелита тяжело вздохнула.
— Граф и я безгранично благодарны тебе за заботу о Роз-Мари.
— Она моя малышка, — сказала Эжени. — Если я говорить про мадам, она прогонять меня. Лучше я остаться и ничего не говорить.
— Да, конечно. Ты была права, — согласилась Мелита. — Но теперь все будет по-другому и прекратятся эти ужасные сцены, которые так пугали Роз-Мари.
— Это хорошо, мистрис, очень хорошо. Услышав слово «мистрис», Мелита улыбнулась.
Значит, ее окончательно приняли в этом доме. Теперь она была такой же частью плантации, как и граф, которого все звали «мастер».
— Раз вы поженились, я перенесу ваши вещи, — сказала Эжени. — Очень красивое новое платье, мистрис.
— В коляске есть еще очаровательное подвенечное платье, — похвасталась Мелита.
Она по привычке направилась к своей прежней комнате.
Там все было точно так же, как и в день ее отъезда, кроме одного: кукла, похожая на Сесиль, исчезла.
Мелита разглядывала стол, на котором стояла кукла. Может быть, ей это приснилось? Может быть, все было лишь галлюцинацией?
Ей захотелось спросить Эжени, куда делась кукла, но потом она решила, что лучше не затрагивать эту тему. Пусть прошлое останется в прошлом — теперь время думать о будущем.
Она подошла к окну, откуда открывался вид на плантацию и морскую даль. Здесь она услышала звуки тамтама, позвавшие ее в лес.
Мелиту вывел из задумчивости голосок Роз-Мари, уже взбегавшей по лестнице.
— Мадемуазель! Мадемуазель! Вы вернулись! Девочка ворвалась в комнату и бросилась к ней на шею.
— Вы вернулись, а я по вас так скучала! И папа приехал. Я так рада! Очень, очень рада!
— Я тоже очень рада, что вернулась, дорогая моя, — честно ответила Мелита.
Она присела так, чтобы ее лицо оказалось на уровне глаз девочки, и мягко сказала:
— Мне надо кое-что тебе сообщить.
— Я знаю что. Леонор мне уже говорила. Вы с папой поженились, и теперь вы — моя мама!
— Да, это так, — кивнула Мелита. Ее беспокоило, как девочка отнесется к тому, что она заняла место ее матери.
Роз-Мари обняла ее за шею и сказала:
— Теперь у меня есть папа и мама, как у других детей, и вы никогда не уедете, правда?
— Никогда, — пообещала Мелита. — Иногда мы с твоим папой будем путешествовать, но мы всегда будем возвращаться домой.
Роз-Мари горячо поцеловала ее, и Мелита, почувствовав, что вот-вот расплачется, быстро произнесла:
— Если ты сбегаешь к коляске, которая до сих пор, наверное, стоит у крыльца, то найдешь там кое-что специально для тебя. Это большая коробка, она стоит под скамейкой, на которой сидели мы с папой.
Роз-Мари радостно вскрикнула и помчалась вниз по лестнице. Мелита сняла шляпку и пригладила волосы. На миг она почувствовала смущение оттого, что должна была идти в другую комнату, куда Эжени уже переносила ее вещи.
Она никогда не была в спальне графа и знала лишь, что Эжени и горничные зовут ее «комната мастера».
Апартаменты графа состояли из двух спален и гостиной; окна выходили в сад, пестревший орхидеями, и на лес, где граф впервые поцеловал ее.
Мелите было невыносимо думать о мадам Буассе и о том, что с ней случилось, — ее разум отказывался воспринимать весь этот кошмар. В то же время она не могла не чувствовать облегчения оттого, что судьба избавила их от упреков, которые они ожидали услышать по возвращении в Весонн. Теперь графу даже не придется объяснять, что завещание, которое мадам Буассе вынудила написать Сесиль, уже недействительно; не придется ему и обвинять ее в смерти жены. Будто луч солнца рассеял все тучи, сгустившиеся над ними, и на небе не осталось ни облачка.
Неудивительно, что рабы так ликовали: граф снова стал полновластным хозяином поместья и их «мастером», как и прежде.
Мелита стала медленно спускаться вниз.
Она не хотела заходить в нижнюю гостиную, где, как она предполагала, граф все еще беседовал с доктором, а намеревалась пройти через холл на веранду и поискать Роз-Мари. Однако дверь в гостиную была открыта, доктор уже ушел. Роз-Мари и граф были в комнате одни, девочка вынимала из коробки огромную куклу с закрывающимися глазами, которую они купили ей в Сен-Пьере.
— Она такая красивая, папа! — восторгалась Роз-Мари. — Я никогда не видела такую красивую куклу! Но куклы Филиппа мне тоже нравятся, хотя они и быстро портятся.
— Филипп, наверное, сделал тебе новую куклу сегодня? — спросила Мелита, проходя в гостиную.
Она заметила, как при ее появлении глаза графа вспыхнули, и улыбнулась ему.
— Да, — ответила Роз-Мари. — Он подарил мне новую куклу; когда я пришла, она была почти готова. Он объяснил, что это будет большим сюрпризом — и для меня, и для вас. Хотите, я ее принесу?
— Да, конечно, дорогая, — ответила Мелита.
— Я оставила ее на веранде, — сказала Роз-Мари, — потому что боялась уронить, когда буду бежать по лестнице.
Девочка пошла на веранду, а граф протянул Мелите руки.
Она шагнула ему навстречу, испытывая чувство покоя и защищенности, какого никогда не знала прежде. Теперь она была кораблем, спокойно плывущим по морской глади, не опасаясь ни бури, ни шторма. Граф крепко прижал ее к себе, словно зная, что она чувствует.
Вскоре Роз-Мари вернулась в комнату.
— Посмотри, папа, — сказала она. — Филипп сделал мне невесту!
Кукла действительно поражала воображение. Ее одеяние было сделано из белых лепестков цветущего кустарника, который Мелита видела в саду; белоснежное лицо обрамляли золотистые волосы.
Безотчетно Мелита крепче сжала руку графа.
Они ничего не сказали друг другу при Роз-Мари, а потом им пришлось заниматься множеством неотложных дел, и лишь вечером, уже после ужина, граф и Мелита наконец остались одни. Граф повлек ее за собой через лужайку, и она знала, что он ведет ее к дереву любви, где впервые признался в своих чувствах.
На Мелите было ее белое подвенечное платье, и в свете поднимающейся луны она казалась то ли мерцающим видением, то ли частью цветущего сада и ночных ароматов.
Не говоря ни слова, они стали спускаться по покрытому мягкой травой склону, пока не дошли до дерева, под которым граф застал любовавшуюся цветами Мелиту.
— Сколько всего случилось с тех пор, как мы встретились здесь! — После того как они вышли из дома, Мелита впервые заговорила.
— Мои мечты сбылись, — сказал граф. — Ты стала моей женой, Весонн снова стал моим домом, и мне кажется, что нас окружает облако счастья.
— Я тоже это чувствую. — Мелита посмотрела в его глаза.
Они были красноречивее слов. А графу казалось, что в ее зрачках отражаются звезды.
— Я так благодарна судьбе, — сказала Мелита, — что боюсь даже думать — почему все сложилось именно так, а не иначе, и все-таки многое мне непонятно. Произошло столько странного и загадочного, и, похоже, нам не найти этому никакого объяснения.
— Разве это важно? Главное, мы вместе, ты — моя, и я люблю тебя так, что этого не выразить словами!
Мелита вздохнула.
— Все это чудесно, лучше и быть не может, но все же… мне немного страшно.
Он снова знал, о чем она думает.
— Ты испугалась Вуду? Забудь об этом, мое сокровище. Если негры и впрямь могут вызывать души умерших, то только те, что мы заслужили.
Он заметил, с каким вниманием Мелита слушает его, и продолжал:
— Добрый человек пробудит добрых духов, а злой — злых. Так что тебе нечего беспокоиться, дорогая, — ты добродетельна, и нет ни капли зла ни в твоих помыслах, ни в твоей душе.
— И все-таки… это… колдовство, — прошептала Мелита.
Он легко засмеялся и повернул к себе ее лицо.
— Единственные чары, о которых нам стоит думать, — сказал он, — это чары любви. Ты околдовала меня, и теперь я во власти твоих заклинаний, я твой пленник — отныне и во веки веков.
Мелита хотела ответить, но его губы приблизились к ее лицу, и больше она ни о чем не могла думать, в упоении отдаваясь сладостной дрожи, охватившей все ее существо. Она знала, что возбуждает в нем страсть, и ощущала, как в ней пробуждается столь же неудержимое желание.
Он сжимал ее все крепче и крепче, пока для нее не исчез весь мир.
Больше не было ни леса, ни звезд, ни луны. Остались лишь первозданная жадность его губ, биение сердец, стремление их тел и душ навстречу друг другу.
Это была любовь.
Это были высшие чары — любовь, побеждающая зло.