Картленд Барбара. Река любви

   Они повернулись и увидели мужчину в белом, стоявшего на террасе.
   Он отчаянно всматривался в цветы и кустарники, а увидев Иризу, закричал:
   — Мисс, быстрее! Идите сюда! — Ириза птицей взметнулась к лестнице и, взлетев на террасу, исчезла в доме.
   Герцог медленно и осторожно последовал за нею.
   Деревянные ступеньки заскрипели под его ногами, он пересек террасу и через раскрытую дверь вошел в дом.
   В слабом свете, проникавшем из другой комнаты, он увидел, что вошел, очевидно, в гостиную с окнами в обоих ее концах.
   Уже совсем стемнело, и можно было различить только очертания мебели. Герцог пошел по направлению к свету и очутился в дверях маленькой квадратной спальни с другой стороны дома.
   На деревянной кровати, покрытой лишь белой простыней, лежал человек, рядом он увидел опустившуюся на колени Иризу.
   Герцогу достаточно было одного взгляда на лежащего мужчину, чтобы понять, что он мертв.
   Он стоял в дверях, не зная, как быть дальше, отметив про себя, что отец Иризы был, как и следовало ожидать, чрезвычайно красивым мужчиной.
   У него было типичное английское лицо с четкими чертами. Седина тронула волосы на висках, а сам он выглядел крайне изможденным.
   Его высокий лоб был отмечен печатью большого ума, и герцог сожалел, что теперь не сможет поговорить с человеком, который мог бы столько поведать.
   Ириза склонилась подле отца, нащупывая его пульс, а другую руку приложила к его сердцу. Она была спокойна и сдержанна, что восхитило герцога.
   Наконец, поняв, что отец мертв, она сложила его руки на груди и, поднявшись на ноги, осторожно натянула на него простыню.
   Она сказала что-то по-арабски слуге, стоявшему у края кровати. Он кивнул, и герцог посторонился, чтобы позволить ему пройти через дверь, пересечь гостиную и выйти из дома.
   Он подождал, пока Ириза не глянет на него, и сказал:
   — Я сожалею. Мне так хотелось встретиться с вашим отцом.
   — И я хотела… чтобы он… познакомился с вами.
   Она стояла, глядя на тело, лежавшее на кровати, затем взяла одну из свечей со стола и перенесла ее в гостиную.
   Толстая белая свеча в деревянном подсвечнике осветила комнату, которая показалась герцогу бедно обставленной, но со вкусом.
   Ему понравились простые плетеные кресла, непритязательные, но практичные в стране, где всегда жарко.
   На полках и столиках, расставленных в комнате, он увидел глиняные изделия, резьбу и статуэтки, видимо, найденные в гробницах.
   Будто отвечая на его молчаливый вопрос, Ириза сказала:
   — Все это подарки папе от тех, кого он лечил.
   — Я уверен, что некоторые из этих вещей очень ценны.
   — Я не хотела бы… продавать их, — отвечала Ириза, — Но боюсь, что мне… придется это сделать.
   Она опустилась в плетеное кресло, видно, не в силах больше стоять.
   — Теперь, когда ваш отец умер, — сказал он мягко, — что вы намерены предпринять? Вы же не можете оставаться здесь одна.
   Со сдерживаемым рыданием в голосе она сказала:
   — Я думаю, нет… но я… хотела бы… остаться.
   — Если у вас нет друзей, которые могли бы поддерживать вас, то это невозможно.
   Наступило молчание, и он понял, что она отчаянно пытается найти какой-либо способ сохранить этот дом.
   — Кому он принадлежит? — спросил герцог, и она поняла, что их мысли следуют в одном русле.
   — Миссионерскому обществу, — отвечала она, — наверное, когда они узнают о смерти папы, то пришлют другого работника на его место.
   — Он будет старательно обращать египтян в новую веру, — заметил герцог, — пока магия Египта не зачарует его, как и вашего отца.
   Ему удалось вызвать у нее слабую улыбку.
   — Может быть, ему… понадобится… ассистентка.
   Герцог покачал головой.
   — Скорее всего у него будет жена и полдюжины детишек.
   — Значит… мне придется… отправиться… домой.
   Он с трудом мог расслышать ее слова.
   — Вы хотите сказать: в Англию?
   Она кивнула, как будто ей трудно было говорить, и он спросил ее после паузы:
   — У вас есть родственники, которые помогли бы вам?
   — Наверное, надо будет ехать к моему деду, но я… не видела его с детства.
   — Не думаю, что он откажется принять вас, когда вы остались одна.
   Герцог имел в виду, что дед Иризы или другие ее родственники будут покорены ее красотой и умом. Он поражался ее мужественным поведением в таких обстоятельствах.
   Хотя Ириза и не говорила ему об этом, но он понимал, что отец значил для нее все и теперь она потеряла былую уверенность и безопасность. Она была одинока в чужой стране, где не смогла бы жить самостоятельно.
   Одно дело, думал герцог, быть дочерью миссионера и находиться под защитой святой миссии своего отца, и совсем иное — быть очень красивой молодой девушкой, едва достигшей зрелости, и пытаться жить самостоятельно, без, посторонней помощи.
   Он содрогнулся при мысли о том, что может случиться с нею, и, задумавшись на секунду, сказал:
   — Поскольку вам приходится возвращаться в Англию, я доставлю вас туда.
   По ее изумленному взгляду было понято, что такая мысль не приходила даже ей в голову, и он подумал, что в отличие от Иризы никакая другая женщина, повстречавшись с ним, не позволила бы ему вот так просто уйти из ее жизни, не бросив даже прощального взгляда.
   — Но… я не могу… просить вас… об этом, — сказала она.
   — Почему же? — удивился герцог. — На моей яхте много места, и я готов подождать, пока вы упакуетесь и уладите ваши дела, и, конечно, похороните вашего отца.
   Ириза сжала руки в замешательстве и сказала:
   — Но я тем самым… навязываюсь вам, и я уверена, что вашим… друзьям… не понравится это… Но в создавшейся ситуации… мне трудно представить для себя иной выход.
   — Тогда я предлагаю предоставить все это мне, — спокойно сказал герцог.
   Впоследствии он понял, что его авторитетный тон облегчил все решения для Иризы как теперь, так и в дальнейшем.
   Она послала слугу за бальзамирователями, а пока они работали, из соседних хижин пришли землекопы и гробовщик, ждущие указаний.
   Он узнал, что в Луксоре в настоящий момент нет христианского священника, а если необходимо было провести службу, то обращались к отцу Иризы, возведенному в священнический сан перед тем, как стать миссионером.
   Там было маленькое кладбище, которое выделил сам преподобный Патрик Гэррон для захоронения тех немногих христиан, которые приняли его веру.
   Их насчитывалось очень мало, и герцог подозревал, что местные жители посещали его службы лишь из любви к этому человеку, а не потому, что он мог отвратить их от богов, которым они поклонялись с самого рождения.
   Согласно восточным обычаям, герцог организовал похороны на следующий день рано утром, заплатив землекопам за работу ночью при лунном свете.
   Затем он возвратился к Иризе и увидел, что бальзамирование покойного уже завершилось. Она опустилась на колени у кровати отца и, как ему показалось, молилась. Когда он появился в дверях, она поднялась на ноги.
   Он взял ее за руку, и они стояли, глядя на спокойное и умиротворенное тело отца.
   Патрик Гэррон был в чистой белой рубашке, руки его лежали перекрещенными на груди, и Ириза вложила в его пальцы только что расцветший цветок лотоса.
   Герцог смотрел на цветок, и она сказала, будто читая его мысли:
   — Это символ… любви и… вечной жизни. Папа… не умер, и когда-нибудь вы… встретитесь вновь.
   Ее голос надломился, но она не плакала, и герцог успокоительно сжал ее руку.
   — Я знаю, он хотел, чтобы вы думали так.
   — Конечно, — ответила она. — Он всегда верил, что сама смерть ничего не значит… это лишь освобождение от тела, которое уже изношено и более не нужно.
   Она произнесла это нежным певучим голосом.
   Герцог увел ее из спальни обратно в гостиную.
   — Вы сейчас пойдете со мной на яхту? — спросил он. — Или вы хотите остаться здесь на ночь?
   Он заранее уже знал, что Ириза не захочет оставить своего отца.
   — Я… побуду здесь, — сказала она, — и конечно… если завтра вы измените свое решение… и… не захотите отвезти меня в Лондон… я пойму вас.
   — Я спросил вас не поэтому, — ответил герцог. — Я не могу изменить своего решения. Просто я забочусь, чтобы вам было как можно лучше.
   — Тогда вы знаете, что я не могу… оставить его сейчас.
   — Да, я знаю, — сказал он, — и я останусь с вами.
   Она с изумлением взглянула на него.
   — В этом нет необходимости. Я буду в полной… безопасности.
   — Я не хочу, чтобы вы рисковали, — сказал он. — Сейчас все уже знают, что ваш отец умер, а в этой комнате много вещей, способных заинтересовать коллекционеров.
   Грабители, готовые расхитить гробницу, не поколеблются, чтобы обокрасть и вас.
   — Но здесь… наши слуги, — сказала Ириза.
   — В случае опасности я смогу защитить вас лучше, чем они, — настаивал герцог. — Если вы позволите мне, я бы хотел послать вашего слугу на яхту, чтобы он сообщил там, что я не вернусь сегодня. И еще я заказал бы ужин для нас.
   — Я могла бы… приготовить вам… чего-нибудь, — неуверенно сказала Ириза.
   — Я хотел бы, — твердо сказал герцог, — чтобы вы легли отдохнуть. Вы же понимаете, что испытали сильное потрясение. Когда ужин принесут, я дам вам знать. А пока отдохните. Попытайтесь представить, как вы сами сказали, что когда-нибудь вы и ваш отец встретитесь вновь.
   Он невольно подумал, что раньше ему бы и в голову не пришла такая мысль, он бы даже не допустил возможности таких вещей, если бы не стал свидетелем того странного видения в святилище в Карнаке.
   Но теперь не время было для подобных размышлений.
   Ириза ушла в свою комнату, расположенную по другую сторону от гостиной. Герцог позвал слугу и, написав свои распоряжения на листке бумаги, послал его на яхту.
   Только после ухода слуги, когда герцог стал прохаживаться по гостиной, разглядывая коллекцию египетских древностей отца Иризы, он задумался о том, как гости истолкуют его отсутствие.
   Он ничего не объяснял в своей записке к Гарри. Он лишь написал, что не возвратится нынешним вечером, поскольку останется с другом, нуждающимся в нем. И еще он приложил список еды и напитков для ужина.
   Не найдя конвертов на письменном столе, он просто сложил записку и вручил ее слуге, велев как можно скорее добраться до яхты, стоявшей у противоположного берега.
   На египтянина произвело огромное впечатление то, что герцог был владельцем такого большого и великолепного судна.
   Он низко поклонился, коснувшись пальцами своего лба, и в свете звезд, уже взошедших на небо, герцог видел, как он побежал по песку в своих плоских сандалиях.
   Герцог вновь оглядел комнату, чтобы где-нибудь поудобнее расположиться на ночь, и подумал, что никогда бы не подумал, что ему выпадет такое приключение во время увеселительного путешествия.
   Но эту маленькую комнату с ее деревянными стенами, дешевой мебелью и бесценными древними реликвиями он воспринимал как часть околдовывающей тайны Египта, которая заманила и увлекла его еще тогда, когда яхта вплывала в Нил из его лотосоподобной дельты.
   С тех пор он безостановочно двигался к Луксору, куда притягивала его судьба, а может быть, один из звереголовых богов, решивший, что Ириза должна ожидать его здесь в храме.

Глава 6

 
   Герцог провел ночь гораздо более комфортно, чем ожидал, поскольку его камердинер Дженкинс, прибывший с готовым ужином, привез также все, что требовалось для ночлега.
   Дженкинс был незаменим при любой экстремальной ситуации: он не задавал никаких вопросов, а только выяснил, что герцог намеревался остаться в миссионерском доме, и соорудил собственными средствами нечто, подобное походной кровати.
   Она представляла собой всего лишь деревянную раму на четырех ножках, переплетенную веревкой вместо матраца, однако, когда на нее положили одеяла и подушку, она превратилась в отличную постель для герцога.
   Он послал слугу Иризы в отель, и тот вернулся, сообщив, что среди его посетителей есть священник, вышедший на покой.
   Герцог написал ему записку с просьбой отслужить за упокой службу следующим утром.
   Он чувствовал необходимость этого в данных обстоятельствах, хотя и знал, что Ириза удовлетворилась бы похоронами в освященной ее отцом земле и без службы.
   Устроив все это и отпустив гробовщика, который измерил умершего и обещал доставить гроб рано утром, герцог пошел к комнате Иризы сказать ей, что ужин готов.
   Дженкинс накрыл стол в середине гостиной и нашел еще несколько свечей в резных деревянных подсвечниках, которые он расставил в комнате, так что она была ярко освещена равномерным, не бросающим теней светом.
   Когда герцог постучал в дверь к Иризе, она открыла ее, и он увидел, что она была одета в другое, столь же скромное платье.
   Ему показалось, что Ириза плакала, но не был в этом уверен, поскольку она держалась спокойно.
   — Давайте поужинаем, — сказал он, — и постарайтесь не беспокоиться пока ни о чем.
   — Я написала письма в Миссионерское общество в Англии, — отвечала она, — а также английскому епископу в Каире, который предложил папе принять служение здесь, пока не будет достроена церковь, которую они возводят.
   Герцог сказал ей о священнике, остановившемся в «Зимнем дворце», и она воскликнула:
   — Спасибо, что вы позаботились об этом. Я думала, что папу придется похоронить без молитв, не считая моих.
   — И моих, — тихо сказал герцог.
   Она с благодарностью взглянула на него и села за стол на отодвинутый для нее Дженкинсом стул.
   — Благодарю вас, — сказала она ему. — Я вижу, что вы избавили меня от хлопот. Я очень благодарна вам.
   — Это удовольствие для меня, мисс, — ответил Дженкинс и отправился в маленькую комнату за первым блюдом.
   Заказанная герцогом еда была холодной, но превосходной, и он с удовольствием отметил, что Ириза хорошо поела и не возражала, когда Дженкинс налил ей вина.
   Они говорили очень мало, пока камердинер обслуживал их, и лишь когда он собрал со стола и вышел из комнаты, Ириза сказала:
   — Пожалуйста , не беспокойтесь и не оставайтесь… здесь на ночь. Я уверяю вас, что мне , не грозит ничего, и я… не хочу отнимать вас от ваших… друзей.
   — Мои друзья развлекаются сами, без меня, — сказал герцог, — я же обеспокоен вашей безопасностью.
   Он говорил твердо и был рад, что она поняла его беспокойство и уступила ему без возражений. Она лишь сказала:
   — Вы поймите мое желание побыть… с папой… подольше, прежде чем отправиться спать.
   — Конечно, — согласился герцог, — я почитаю, пока вы не устанете и не отправитесь заснуть.
   Она поняла, что он мягко пытается убедить ее в необходимости поспать перед тяжелым завтрашним днем похорон.
   Поколебавшись немного, она сказала:
   — Может быть, вам интересно будет прочесть некоторые из заметок, написанные папой о храмах и гробницах с тех пор, как он приехал в Луксор.
   — Вы хотите сказать, что он записал свои открытия?
   — И открытия, и мысли, которые, я уверена, когда-нибудь подтвердятся.
   — Тогда для меня не будет более интересного чтения, чем это, — сказал герцог. — Я всегда, Ириза, буду глубоко сожалеть, что не успел встретиться с вашим отцом.
   Улыбнувшись, он добавил:
   — Вам придется возместить эту мою потерю и поведать мне о том, что я хочу узнать и о чем не успел спросить у него.
   Ириза открыла ящик стола, за которым, видимо, работал ее отец, и вынула несколько рукописных тетрадей из большой стопки, которую герцог заметил в столе.
   — По-моему, вам лучше начать с последней тетради и так возвращаться вперед, — сказала она. — Я уже говорила вам, что, когда мы приехали сюда, папа вначале скептически ко многому относился.
   — Я прочту в таком порядке, в каком вы мне посоветуете, — тихо ответил герцог.
   В это время из кухни появился Дженкинс.
   Он собрал посуду в корзину и поставил ее на пол.
   — Не понадобится ли вашей светлости еще что-нибудь? — спросил он. — Я положил в туалетную комнату лезвия вашей светлости и рано утром буду здесь.
   — Благодарю вас, — сказал герцог, — и, Дженкинс, мне понадобятся два стюарда, чтобы упаковать все украшения в этой комнате. Желательно, чтобы они взяли с собой деревянные ящики для лучшей сохранности этих вещей и побольше газет для завертывания каждого предмета.
   Дженкинс оглядел комнату.
   — Я позабочусь об этом, ваша светлость.
   Он поднял голову и поклонился Иризе.
   — Доброй ночи, мисс! Доброй ночи, ваша светлость!
   Уходя, он прикрыл дверь, ведущую на террасу, и они услышали, как он спускался по ступеням в сад.
   — Он такой внимательный, — сказала Ириза, — но я приношу вам… столько хлопот.
   — Я рад хоть чем-нибудь отблагодарить вас за ваше участие в моем прошлом, — сказал герцог, — которое, надеюсь, не прекратится и в будущем.
   Он шутил, пытаясь вызвать у нее улыбку, и она сказала:
   — Мне жаль, что я не успела рассказать папе о том, что произошло нынче в святилище. Его бы это очень заинтересовало, и он, конечно, написал бы об этом.
   — Я чувствую, что его записи имели бы неоценимое значение для многих людей, — сказал герцог, — поэтому их необходимо опубликовать.
   А вдруг Ириза откажется от этой идеи, сочтя записи отца слишком личными? Но она сказала:
   — Если такое было бы возможно, то оно оправдало бы все, что папа сделал в жизни, которую он избрал, несмотря на сопротивление многих людей.
   Ее почему-то пронзило сильное ощущение, что ее отец отделен сейчас от них всего лишь деревянной дверью, и она добавила:
   — Я надеюсь, что он… знает о том, что вы… предложили.
   Не проронив больше ни слова, она прошла в комнату, где лежал отец.
   Герцог сел в плетеное кресло, раздумывая о том, что никто бы не поверил, услышав его рассказ о всех невероятных происшествиях, которые случились с ним после прибытия в Луксор.
   Положив рукописи на колени, он вновь оглядел комнату. Герцог был совершенно уверен, как и в первый раз, когда увидел эту коллекцию, что многие из стоящих здесь египетских резных изделий, статуэток и чаш имеют большую ценность.
   «Очень многие коллекционеры во всем мире, — рассуждал он про себя, — захотели бы обладать этой маленькой статуэткой фараона с головой кобры на голове».
   Здесь была и фигурка божества с головой сокола, которую с готовностью приобрел бы любой музей.
   Он решил, что прежде, чем позволит Иризе продать хотя бы одну из этих ценностей, не только покажет их лучшему египтологу в Лондоне, но и постарается сам узнать побольше о подобных вещах, чтобы быть уверенным, что ее не обманут во время продажи.
   «Я считал себя человеком сведущим, — со вздохом подумал он, — а тут обнаружилось мое полное невежество относительно царства, существовавшего за три тысячи двести лет до нашей, эры».
   Прошло два часа, прежде чем открылась дверь спальни и вышла Ириза со свечой, которая стояла возле кровати.
   Она тихо закрыла дверь и ничего не сказала поднявшемуся навстречу герцогу, лишь слабо улыбнулась, проходя мимо него к себе в комнату.
   Он знал, что любовь к отцу и молитвы привели ее в то состояние, в котором она пребывала, общаясь с ним в том мире, куда он ушел, покинув бренную землю.
   Герцог знал, что она надеется на его понимание, и он действительно проникся ее чувствами.
   Записи, которые он читал, были настолько интересны и настолько поглотили его, что ему жаль было отрываться от них ради сна.
   Несмотря на бодрый и активный умственный настрой, герцог все же чувствовал, что устал физически после долгой утренней поездки верхом.
   Он снял с себя одежду, облачился в длинный голубой халат, приготовленный для него Дженкинсом, и лег на холодную кровать, оказавшуюся удивительно удобной.
   Укладываясь, он вспомнил о маленьком револьвере, который Дженкинс привез по его указанию, спрятав в кармане халата.
   Он вынул его, положил на стул рядом с кроватью, на котором горела свеча, бросил последний взгляд на сокровища, которые охранял, как Иризу, и задул свечу.
 
   Герцог проспал, может быть, часа два, когда неожиданно проснулся, предчувствуя опасность. Он не двигался, только прислушивался, зная, что его сон нарушило нечто необычное.
   Сначала до него донеслись знакомые звуки ночи: уханье совы, лай собаки вдалеке, неопределенные шорохи, вызываемые крысами или другими зверьками и обычно не замечаемые днем.
   Ему послышался вроде детский плач где-то далеко, а затем уже гораздо ближе, и скорее всего с террасы, раздался звук, который мог исходить лишь от человека.
   Дверь в комнату была закрыта, и, после того как Дженкинс покинул их и Ириза ушла в комнату отца, герцог заперся на тяжелый засов.
   Звук шел явно со стороны окна, и его осенило, что оттуда грабителю легче всего проникнуть в дом или даже просунуть руку и попытаться схватить что-либо поблизости.
   Он решил, как будет действовать, и, сев на кровати, опустил ноги на пол и схватил сначала револьвер, а затем коробок со спичками.
   Держа револьвер и коробок в левой руке, он чиркнул спичкой. Она не зажглась, и он вынул другую.
   Все это время он чувствовал, что за окном кто-то неподвижно стоит, и ему показалось — хотя это могла быть и игра воображения, — что он слышал чье-то тяжелое дыхание.
   Когда спичка загорелась и он зажег свечу, кто-то быстро сбежал по деревянным ступеням вниз, но так тихо, будто сбежавший был босой.
   Герцог поднялся и подошел к окну, чтобы раздвинуть занавески. В свете звезд и луны маленький садик был пуст, и он вряд ли смог бы увидеть что-либо за кустами.
   «Хорошо, что я оказался здесь!» — подумал он.
   Он знал, что, если бы его не было рядом, у Иризы наверняка бы выкрали сокровища отца, а если бы она попыталась вмешаться, то могла бы пострадать.
   Грабители, опустошавшие гробницы, не знали жалости, и он слышал от туристов в Каире, как воры грабили сокровища, найденные археологами, не останавливаясь перед убийством тех, кто пытался им помешать.
   Герцог подумал, что, будь он один, он стал бы преследовать этого человека, у которого, возможно, был сообщник.
   Но теперь для него важнее оградить от опасности Иризу, нежели ловить грабителей, оставив ее без защиты.
   Он постоял у окна, чтобы те, кто наблюдал за домом, ясно могли видеть его, освещенного свечой.
   Решив, что грабители вряд ли возвратятся, он снова улегся в кровать.
 
   На следующее утро благодаря усилиям герцога все прошло гладко.
   Он заплатил за гроб, значительно более дорогой, чем тот, который выбрала бы Ириза. Когда она вышла из своей спальни, бледная, но сдержанная, тело отца уже подняли с Кровати и уложили в гроб.
   Те, кто бальзамировал его, пришли, чтобы удостовериться, что за ночь с телом не произошло никаких изменений, и принесли цветы, которые по распоряжению герцога должны были положить как в гроб, так и вокруг него.
   Он увидел на Иризе другое платье, такое же простое, светло-голубовато-серое, цвета голубиного крыла.
   В нем она казалась эфирной и неземной, а на шляпке, которую она несла в руке, были ленты такого же цвета.
   Когда герцог взглянул на нее, она ответила на его немой вопрос:
   — У меня нет ничего черного, и папа всегда говорил, что для тех, кто верит в вечную жизнь, будь то христиане или египтяне, было бы лицемерием носить траур по тем, кто оставил нас, но не умер.
   Герцог подумал о том, что подобное мнение сильно отличается от настроений королевы Виктории, которая так долго сохраняла траур, что до сих пор носила черное по принцу-консорту, умершему двадцать шесть лет назад, но вслух он произнес:
   — Все, что вы рассказываете мне о вашем отце, и все, что я прочел вчера вечером, позволяет мне думать, что он был выдающейся личностью.
   Глаза Иризы осветились, и она ответила:
   — Я хотела бы, чтобы он знал, что… такой человек, как. вы… сказал это… о нем.
   Не дожидаясь ответа герцога, она вошла в спальню. Он не последовал за нею и мог видеть через открытую дверь, как она стоит и смотрит на гроб.
   Спустя несколько минут он сказал дожидавшимся у дома мужчинам, чтобы они вошли и закрыли гроб крышкой.
   Когда они вынесли гроб на террасу, в маленьком саду уже толпились люди, и они еще продолжали приходить.
   Этим мужчинам и женщинам отец Иризы служил не тем, что пытался обратить их в христианство, а излечивал их от болезней.
   Он исцелял детей от глазных болезней, поражающих многих египтян, и они знали, что он всегда был рядом с ними и мог помочь, когда понадобится.
   Они любили его при жизни и хотели почтить его теперь, после смерти.
   Когда мужчины подняли гроб на свои плечи и двинулись, сопровождаемые герцогом и Иризой, за ними потянулась толпа молчаливых скорбящих людей, провожавших гроб До самого кладбища.
   Там было уже полдюжины могил христиан, тех, которые Умерли уже после того, как Ириза и ее отец прибыли в Лукс? — На всех могилах были установлены небольшие дешевые деревянные кресты.
   Приглашенный священник в белом стихаре стоял возле вырытой могилы с молитвенником в руке и, как только гроб был опущен в могилу, начал читать слова заупокойной службы.
   Она была очень короткой. Но герцог подумал, что предпочел бы такие похороны для себя — без помпы и пышных церемоний, без скорбящих в черном крепе, с черными вуалями, в черных визитках и цилиндрах.
   Вместо всего этого была Ириза, будто очутившаяся здесь из волшебной сказки или же с рельефа на храме, да еще местные жители с детишками, которые стояли перед входом на маленькое кладбище и с почтением смотрели на все происходящее.