— Вы надеялись найти меня здесь?
— Если бы этого не случилось, тогда… я подумала, что вы, наверное, еще раз зайдете в церковь.
— Я должен был прийти, — ответил Андре, — я просто не мог не прийти. Я хотел видеть вас, я думал о вас всю ночь.
Его слова удивили девушку.
Она быстро взглянула на него, потом снова отвела глаза в сторону, но Андре успел заметить, что в них больше не было страха.
— Вы самое удивительное и необычное создание из всех, кого я встречал, — сказал Андре.
— Почему вы… так думаете?
— Я искал церковь. Я был уверен, что она должна быть где-то поблизости от дома, но я не ожидал найти монастырь.
Монахиня улыбнулась:
— Он не слишком велик.
— И все-таки — это небольшая религиозная община, здесь ведь только монахини?!
Губы его произносили одно, но думал он в это время совсем другое.
Словно не в силах больше сдерживаться, таить от нее свои мысли, Андре воскликнул:
— Как могли вы так рано затвориться от мира, от всех его радостей? Как вы могли обречь себя на жизнь, в которой нет места ни мужу, ни человеку, который любил бы вас, отречься от всякой возможности земной любви?
Монахиня ответила не сразу; наконец она произнесла очень тихо:
— У меня… есть Бог.
— Разве этого достаточно? — возразил Андре. — Пройдут годы, а вы так и не узнаете простой человеческой любви, никогда не ощутите счастья быть матерью, качать на руках своего ребенка!
Он заметил, что монахиня слегка вздрогнула. Потом, точно не в силах вынести его обвинительного тона, она попыталась защититься:
— По крайней мере, здесь я… в безопасности!
— Вы так уверены в этом? — горько спросил Андре. — В этой стране полно христиан, но это отнюдь не мешает им убивать друг друга, а заодно и мулатов, которых так ненавидит император.
Дрожь пробежала по телу монахини, и она подняла руки, словно стараясь помешать ему сказать еще что-нибудь.
— Вы хотите… напугать меня, — прошептала она.
— Меньше всего я хотел бы этого, — возразил Андре, — но я огорчен — даже потрясен, если хотите, — что такая чудная, очаровательная девушка, как вы, теряет свою жизнь, отгородившись от всего ее богатства, от стольких прекрасных возможностей!
Монахиня слегка выпрямилась.
— Молитва… никогда не может быть потерянным временем!
— Можно молиться и все же жить полной жизнью, — заметил Андре. — Я тоже католик. Я молюсь, когда мне трудно, и прошу Господа о помощи или возношу благодарственные молитвы, но это не мешает мне жить в нашем беспокойном мире, бороться, а не сдаваться, не бежать от действительности, пытаясь спрятаться подальше, в укромном уголке.
— Иногда этот мир… слишком, невыносимо реален, — произнесла монахиня, словно бы говоря сама с собой.
— Могу ли я кое-что вам сказать? — попросил Андре. Девушка чуть повернула к нему лицо, показывая, что слушает, и он продолжил:
— Когда я увидел вас впервые, я решил, что по какому-то невероятному стечению обстоятельств мне удалось найти ту девочку, которую когда-то удочерил граф де Вийяре; я подумал тогда, что вы и есть Сона.
— А что дало вам… повод так думать? — спросила монахиня.
— С одной стороны, ваша удивительная красота, а с другой — то, что вы белая девушка; по крайней мере, тогда я был в этом уверен. Ну и в-третьих, во время церемонии воду я слышал голос, который сказал мне, что я должен найти Сону; я был настолько глуп, что счел это совсем нетрудным делом.
— А если бы вы действительно нашли ее? Что вы стали бы тогда делать? — поинтересовалась монахиня.
— Я думал, она укажет мне, где находится то, что я ищу. После этого я собирался взять ее с собой в Англию; она могла бы жить там с моей матерью.
— А вы думаете, она захотела бы поехать… если бы она, конечно, оказалась жива?
— Вряд ли ей захотелось бы остаться в этой стране после всего, что она здесь пережила, — заметил Андре.
— Да, конечно, — согласилась монахиня. Она помолчала, затем спросила:
— А вы разве живете в Англии? Я думала, вы — местный, с Гаити.
Услышав это, Андре вспомнил, что она считает его мулатом.
Ее присутствие заставляло его чувствовать себя спокойно и уверенно; он совершенно забыл о том, что скрывается под чужим обличьем в чужой стране, где со всех сторон его подстерегает опасность, забыл о цвете своей кожи; он говорил то, что мог бы сказать, предстань он перед ней в своем обычном виде белокожего европейца.
Слишком поздно Андре вспомнил предупреждения Жака: он должен не только выглядеть как мулат, но и думать так же, проникнуться их духом. Однако он продолжал думать как Андре де Вийяре. Теперь только он понял, как был неосторожен.
— Я прожил в Англии несколько лет, — объяснил Андре, размышляя в то же время, насколько убедительно прозвучат его слова для монахини, — а сейчас решил вернуться сюда, посмотреть — может быть, стоит поселиться здесь, в моей родной стране.
Сначала она ничего не ответила, потом спросила:
— Вам нравится в Англии? Это хорошая страна?
— Очень милая и приятная, — ответил Андре. — А вы здесь, на Гаити, ни разу не встречали англичан?
Девушка покачала головой, и Андре сообразил, что вряд ли те немногие англичане, которые были на острове, могли оказаться католиками, так что даже в церкви она не могла их увидеть.
— Кристофу нравятся англичане, — заметил Андре, — но это потому, что ему все равно, с кем иметь дело — лишь бы не с ненавистными французами!
— Мой отец был французом, — тихо сказала монахиня.
— Мой тоже, — ответил Андре. — Между нами вообще много общего. — Девушка вопросительно взглянула на него, и Андре поспешил добавить:
— Мы оба любим птиц, искусство, картины, — не забудьте, что я встретил вас, когда вы любовались росписями вашей подруги на стенах церкви; к тому же в нас обоих течет одна и та же кровь.
Последние слова дались ему с трудом — он чувствовал, что поступает нечестно, но ему хотелось, чтобы девушка перестала смущаться; более того, если уж быть совсем честным, надо признаться, что он хотел понравиться ей.
Неожиданно солнце, уже поднявшееся из-за горизонта, осветило все вокруг, коснувшись их своими теплыми золотыми лучами.
Весь мир вокруг них точно засиял каким-то удивительным, небесным светом, и Андре, подчиняясь внезапному внутреннему порыву, воскликнул:
— Какого цвета ваши волосы? Я бы хотел увидеть их в солнечном свете!
Сказав это, он понял, что испугал ее. Девушка слегка отодвинулась от него и ответила:
— Должно быть, уже поздно… Мне надо идти… Я должна вернуться в монастырь.
— Мне кажется, — заметил Андре, — что вы ушли потихоньку, никому ничего не сказав, так что никто даже не подозревает, что вы отлучились.
Он был уверен, что так оно и есть, это было просто написано у нее на лице.
— Я только хотела покормить птичек, — как бы оправдываясь, прошептала девушка.
— И увидеть меня? — не отступал Андре. Она ничего не ответила, и Андре вдруг испугался, что она сейчас встанет и уйдет, оставив его одного.
— У меня есть предложение, — быстро заговорил он. — Сейчас как раз время завтрака. Почему бы вам не позавтракать вместе со мной, у меня дома?
Монахиня удивленно посмотрела на него.
— Это невозможно!
— Но почему? — не сдавался Андре. — Еще совсем рано, и все в монастыре наверняка подумают, что вы кормите ваших птичек; никому и в голову не придет беспокоиться понапрасну!
— Н-но… — снова попыталась возразить девушка.
— Будьте же смелее, хотя бы один только раз, попробуйте, не бойтесь! — убеждал ее Андре. — Перестаньте бежать от мира, окунитесь в нормальную человеческую жизнь! Пойдемте, я покажу вам дом, где остановился; Тома, мой слуга, приготовит нам чудесный завтрак из яиц, которые исправно несут наши четыре курочки; Тома купил их только вчера, и, смею заверить вас, они очень старательно выполняют свои обязанности.
Монахиня, не в силах больше сдерживаться, звонко рассмеялась.
Андре поднялся.
— Так вы идете? — спросил он еще раз. Девушка тоже встала, но в глазах ее все еще была нерешительность.
— Я… Мне нужно… вернуться.
— Подумайте, как это будет грустно! По крайней мере, представьте себе, как вы будете жалеть потом, что отказались от такого маленького приключения, хотя бы раз не позволив себе отступить от правил, сделать что-то необычное. Как бедна будет ваша жизнь! — Андре улыбнулся и добавил:
— Потом вы можете покаяться в своих грехах и получить отпущение.
Монахиня все еще стояла неподвижно. Она просто смотрела не него, не отрываясь, словно спрашивая себя опять и опять, может ли она доверять ему.
— Пожалуйста, пойдемте! — умоляюще попросил Андре, и девушка наконец сдалась, не находя в себе больше ни сил, ни решимости возражать ему.
— Матушка-настоятельница рассердится… если узнает.
— В таком случае отвечайте, только если она вас спросит, а сами ничего не говорите, — заметил Андре. — В Англии есть хорошая пословица: «Чего глаз не видит, о том и сердце не болит».
Девушка засмеялась.
— Вы вводите меня во искушение. Мне придется прочитать не меньше сотни покаянных молитв за то, что я вас слушала.
— Будем надеяться, что вам покажется это не слишком большой ценой, — улыбнулся Андре.
Он повернулся и пошел по направлению к дому, девушка — рядом с ним.
Через некоторое время тропинка стала слишком узкой, двоим на ней было уже не поместиться. Андре прошел вперед и, проходя мимо нее, точно поддавшись внутреннему порыву, взял ее руку в свою.
— Дорога здесь очень неровная, — объяснил он, — корни, рытвины. Будьте осторожны, чтобы не упасть.
Это был только предлог, извинение за свое смелое, необдуманное движение; едва только пальцы их соприкоснулись, как Андре снова почувствовал, как все в нем точно взорвалось ослепительным светом; он мог бы поклясться, что и девушка ощутила то же самое.
Они шли молча, пока наконец внизу, прямо перед ними, не открылся чудесный вид — дом в окружении всевозможных пышных, удивительных цветов, каскадами низвергающихся с ветвей кустарников, деревьев; красота была такая, что дух захватывало!
Монахиня замерла, затаив дыхание, с восхищением глядя на расстилавшийся под ними пейзаж.
— Какой изумительный вид!
— Хотел бы я посмотреть, как тут было раньше, — ответил Андре. — Вы помните, как все это выглядело тогда?
Она ничего не ответила, и только когда они дошли до конца тропинки и, сойдя вниз, вошли в сад, девушка мягко отвела свою руку от его руки и остановилась, задумчиво глядя на дом.
— Вы помните его? — спросил Андре, сам не зная, для чего он это спрашивает.
Вряд ли, думал он, живя так близко, она никогда не была в имении де Вийяре.
— Я… я не была здесь с тех пор… — Монахиня проговорила это так тихо, что Андре едва мог разобрать слова.
— С тех пор, как граф и вся его семья были убиты? — закончил за нее Андре.
— Д-да.
Андре заметил, как она побледнела; она была так бледна, что, казалось, может вот-вот лишиться чувств, поэтому Андре счел возможным снова взять ее за руку.
— Пойдемте, — твердо сказал он. — Давайте прогоним всех духов и призраков! Будем помнить, что мы живем сегодня, а не в прошлом и пока еще не в будущем! — Андре улыбнулся девушке, подбадривая ее:
— Вот оно, приключение, которое я вам обещал, наслаждайтесь и не думайте больше ни о чем!
Монахиня с трудом отвела глаза от дома и взглянула на него. Затем, стараясь воспринять от него тот же легкий, веселый настрой, она проговорила:
— Так, значит, мы живем настоящим, сейчас и здесь.
— Да, здесь, — повторил Андре, — и я голоден как волк. Думаю, вы тоже не отказались бы позавтракать.
Он провел ее по дорожке, покрытой выступающими из земли корнями, и через заросли кустов вывел прямо к дому.
Едва только они подошли к лестнице, и девушка подняла голову, глядя вверх на полуразрушенный балкон, разбитые ставни и переплетение лиан и бугенвиллий, казалось, обвивающих весь дом, наверху прямо над ними показался Тома.
— Доброе утро, Тома! — окликнул его Андре. — У нас гостья, она будет завтракать с нами!
Негр широко улыбнулся, видно было, что он искренне рад; не тратя времени на разговоры, он поспешил на кухню.
Андре, все так же не выпуская руки монахини, повел ее вверх по лестнице на балкон.
— Боюсь, обстановка не поразит вас роскошью, — признался он, — но Тома постарался — расчистил одну из комнат, и теперь она служит нам то гостиной, то salle-a-manger11, то спальней.
Девушка засмеялась и через открытую балконную дверь вошла в дом.
В центре комнаты все так же стоял дорожный саквояж Андре, уставленный грубыми белыми тарелками, которые Тома купил здесь же, в деревне; тут же стояла чашка без блюдца, из которой Андре обычно пил кофе.
Монахиня ничего не говорила, только оглядывалась по сторонам; затем подошла к проему, где когда-то была дверь, ведущая в другую комнату.
— Осторожно! — предупредил Андре. — Пол в той комнате — мне кажется, раньше там находилась большая гостиная — совершенно разрушен; даже те доски, которые все еще остались, очень ненадежны.
Монахиня на мгновение приостановилась, потом вернулась к нему.
— Все это… очень печально, — заметила она.
— Вы правы, — согласился Андре, — но мы тут ничего не можем поделать, так что давайте-ка поговорим о чем-нибудь другом, если только, конечно, вы не захотите рассказать мне, как выглядела эта комната, когда вы видели ее в последний раз.
Монахиня покачала головой.
— Я была тогда… в монастыре, — слегка запнувшись, ответила она.
— Ну да, конечно, однако, когда вы пришли сюда с севера и граф приказал построить для вас дом, должны же вы были где-то жить, пока он не был закончен?
Она не ответила; видно было, что ей трудно говорить об этом; возможно, воспоминания о жестокой и кровавой расправе, которая произошла всего лишь четыре года спустя, после того как монахини поселились в этих местах, были еще слишком свежи и приводили ее в такой ужас, что она не могла ни о чем больше думать и ощущала только страх, совсем как тогда, когда она скрывалась в лесу от отрядов черных мстителей.
Впрочем, Андре тоже прекратил свои расспросы, так как в эту минуту в комнату торопливо вошел Тома; он принес еще один деревянный чурбак, заменявший табурет.
— Сиденье для леди, — произнес он, ласково улыбаясь девушке.
— Благодарю вас, Тома, — ответила та, — это очень любезно с вашей стороны. Негр снова исчез.
— Очень приятный человек, — заметила монахиня, присев к столу.
— Большой приверженец воду, — ответил Андре, умышленно стараясь поддразнить ее, чтобы посмотреть, что она на это скажет.
Она лукаво прищурилась:
— Все они такие. Раз в месяц, иногда немного чаще, священник приходит к нам в церковь, чтобы отслужить мессу, и он всегда читает проповедь против воду. — В глазах ее блеснул какой-то огонек, когда она продолжала:
— Тогда я вижу, как прихожане отводят глаза в сторону и какой виноватый у них при этом вид, и я знаю, что если сегодня они смиренно слушают мессу, то не далее как вчера ночью они совершали обряды воду!
— Тома совершенно уверен, что Дамбаллах найдет Сону и я встречусь с ней.
— Вы верите ему?
— Сначала верил, но вчера, когда вы убедили меня, что вы не Сона, я был очень разочарован и совсем пал духом.
— Что же вы теперь будете делать?
— Попытаюсь отыскать то, что, как я думаю, оставил мне граф, — ответил Андре.
— А если вам это не удастся?
— Тогда придется смириться с неизбежным и бросить всю эту бесполезную затею.
— И куда вы поедете? Андре пожал плечами:
— Может быть, в Порт-о-Пренс. Или в Англию. Я ведь уже говорил вам, что там живет моя мать.
— А сюда вы больше не вернетесь?
— Наверное, нет. Гаити — не самое лучшее место для мулата, вы и сами это знаете.
— Вы очень хорошо говорите по-французски, — неожиданно заметила монахиня.
— Благодарю вас. Я считаю это комплиментом, хотя в большинстве случаев мы, люди со смешанной кровью, берем все лучшее от наших родителей; иногда, конечно, бывает и иначе.
Монахиня ничего не ответила; оглянувшись, она с улыбкой смотрела на Тома, который в эту минуту как раз появился в дверях, неся блюдо с яичницей и гарниром из различных овощей.
В чашках плескался горячий, дымящийся кофе, а рядом лежали маленькие рогалики, только что испеченные Тома, — видимо, он хотел сделать им приятный сюрприз.
Девушка захлопала в ладоши.
— Это выглядит восхитительно! — воскликнула она. — Признаюсь, я не просто хочу есть, я буквально умираю от голода!
— Тогда давайте приступим! Андре придвинулся к столу, но монахиня остановила его:
— Мы должны прочитать благодарственную молитву.
— Пожалуйста, прошу вас, — согласился Андре. Она сложила ладони перед собой, как ребенок, и по-латыни произнесла слова молитвы, затем, открыв глаза, сказала укоризненно:
— Вы не читали вместе со мной.
— Я смотрел на вас, — ответил Андре, — и подумал, что вы испросите для нас обоих все благословения, которые только могут потребоваться в таком важном случае.
— Если вы будете смеяться надо мной, — пригрозила девушка, — я пожалею о том, что приняла ваше предложение, и немедленно вернусь в обитель.
— Вы только подумайте, какой восхитительный завтрак вы потеряете! — воскликнул Андре, и оба рассмеялись.
За завтраком они то и дело находили какие-нибудь поводы для смеха. Негр сновал между комнатой и кухней, подливая кофе в их чашки, принося все новые блюда, вплоть до двух початков сладкой кукурузы.
Покончив со своим завтраком, девушка облизнула кончики пальцев.
— Никогда в жизни я еще не завтракала так сытно! Теперь я, наверное, целый год не смогу проглотить ни крошки!
Андре протянул ей свой платок.
— А что, в монастыре такая скудная пища? — поинтересовался он.
— Она не очень вкусная… и немного однообразная, — призналась монахиня. Затем, возвращая ему платок, она добавила:
— С моей стороны не очень-то хорошо так говорить. Сестра Мари изо всех сил старается угодить нам, приготовить наши любимые блюда, но боюсь, у нее не хватает воображения.
— В таком случае, — заявил Андре, — пока я здесь, с вашей стороны было бы большим упущением не воспользоваться моим гостеприимством, а вернее, кулинарными талантами Тома. Он умеет так приготовить цыпленка, что ничего более вкусного я не ел никогда и нигде, ни в одной стране мира.
— Вам повезло — вы много путешествовали.
— Да, я люблю путешествовать. С другой стороны, мне бы хотелось обзавестись своим домом, я давно мечтаю об этом.
— И для этого вам нужны деньги?
— Я надеялся, что мне удастся найти их здесь. Возможно, я ошибался.
Они немного помолчали, потом девушка спросила:
— Как вам кажется… это очень трудно или неудобно… быть мулатом в Англии?
Андре хотелось немедленно рассказать ей всю правду, объяснить, что он француз и что кожа у него совершенно белая.
Но он тут же остановил себя. В ней ведь течет негритянская кровь, и она может почувствовать себя неловко; к тому же он не хотел подвергать себя ненужной опасности.
Конечно, Андре даже на секунду не мог себе представить, что она может выдать его, но ведь она могла поделиться своей тайной с другими монахинями, негритянками, а те наверняка сочувствуют людям, стоящим сейчас в стране у власти.
Вместо этого, мгновение поколебавшись, Андре произнес:
— Мне бы хотелось поговорить о вас. Расскажите мне о вашей семье.
— Я сирота, — ответила девушка, — лучше уж не говорить обо мне. Монахини в обители посвящают себя служению Иисусу Христу. Он — наша семья и вся наша жизнь.
Андре встал из-за стола.
— Позвольте, я покажу вам сад, — предложил он. — Если только у вас нет желания осмотреть другие комнаты, еще более запущенные и унылые, чем эта.
— Я с удовольствием посмотрела бы сад, — ответила девушка. — А потом мне надо будет возвращаться.
— Выходите осторожно, здесь все держится на честном слове, — предупредил Андре.
Он вышел на балкон первым и, обернувшись, подал руку своей гостье.
На секунду она оперлась на нее своей ручкой, и Андре почувствовал непреодолимое желание обнять девушку и нежно прижать ее к себе.
«Я не должен поступать столь опрометчиво, — сказал он себе. — Если я поведу себя слишком вольно, это может испугать ее, и она снова убежит от меня».
Нетрудно было понять, почему она в ужасе убежала от него в тот раз, когда они встретились впервые.
Ее красота волнует, опьяняет и притягивает к ней мужчин, думал Андре; она возбуждает не так остро, как откровенная чувственность Оркис, нет, она действует на человека гораздо тоньше, но тот, кто увидел ее, навеки останется ее пленником.
Это казалось нелепым, невозможным — ведь он знал ее еще так мало, — и все же Андре чувствовал себя так, словно эта девушка принадлежит и всегда принадлежала ему, и он не может, не хочет ее отпустить!
Он хотел удержать ее, хотел, чтобы она все время была с ним рядом; его одолевали безумные мысли и желания — увезти ее, взять ее с собой в Англию, как он, без сомнения, сделал бы, будь она Соной.
Спускаясь по ступенькам в сад, Андре пытался успокоиться, уговаривая себя, что это все здешний климат, это его пагубное воздействие затуманивает ему голову, мешает мыслить ясно и трезво.
В конце концов, нельзя забывать, что он — граф де Вийяре, глава древнего, знатного и прославленного рода. У него есть ответственность и обязанности не только перед матерью, но и перед теми де Вийяре, которые остались во Франции.
Многих из них убили во время революции, но оставались еще кузены и кузины, а также более дальние родственники, которые носили это имя и, пережив самое страшное, кое-как приспособились к наполеоновскому режиму.
Когда-нибудь, когда наконец наступит мир, он обязательно найдет их и окажет им любую помощь, как и подобает человеку в его положении.
Это также было одной из причин, по которой ему требовались деньги, — он хотел иметь возможность выполнить обязательства, налагаемые на него происхождением и положением в семье, как это требовалось по традиции и как всегда поступали его предшественники.
Все это мгновенно пронеслось в его мозгу, но, несмотря на все усилия, Андре чувствовал, что какая-то внутренняя, непреодолимая сила толкает его к этой удивительной девушке, этой юной и прекрасной монахине, и что хуже всего, этой полукровке.
Они прошли через сад, и Андре вдруг с удивлением обнаружил, что на самом деле не он ведет свою гостью, а она его.
Она провела его через заросли пышно разросшихся кустов, и он увидел, что каким-то чудом оказался в крохотном, огороженном невысокой стеной, садике.
Стен, правда, почти не было видно, так густо обвили их стебли вьющихся растений, а цветы, некогда высаженные на клумбах, разрослись теперь в своем диком, первозданном великолепии, заполонив все вокруг.
Посреди садика был круглый каменный бассейн, а в нем стоял пухленький купидон, державший дельфина.
Когда-то бассейн был наполнен водой, которая фонтаном выплескивалась из пасти дельфина; в нем, должно быть, резвились золотые рыбки, думал Андре, совсем как в тех фонтанах в садах Франции, около которых он играл в детстве.
Теперь золотых рыбок не было, не было и воды; только ящерицы шныряли по старым, потрескавшимся камням.
И все же это было неким символом той роскошной, изысканной жизни, которой когда-то наслаждались здесь его тетушка и маленькая девочка по имени Сона.
— Я не знал, что здесь есть такое, — удивленно сказал Андре.
— Этот садик… очень красивый, — ответила девушка, глядя на цветы и на фонтан с амуром.
— То же я могу сказать и о вас.
Она подняла голову, изумленно взглянув на него; глаза их встретились, и они уже не могли отвести взгляд друг от друга.
Они стояли не шевелясь, глядя друг другу в глаза. Солнечный свет дрожал на цветах и листьях, все вокруг них, казалось, трепетало в унисон их сердцам. Так они стояли и смотрели, пока наконец в мире не осталось ничего, кроме двух пар глаз, устремленных друг на друга. Сами они как будто растворились в вечности.
— Что это случилось с нами? — спросил Андре почти шепотом.
Девушка не ответила. Он помолчал еще мгновение, и вдруг, неожиданно для него самого, слова полились из него потоком:
— Я хочу касаться вас, хочу целовать вас, но я знаю, что это запрещено; я все понимаю, но только чувствую, что с того момента, когда я увидел вас, со мной произошло что-то такое, чего еще никогда не было в моей жизни.
— Я… не понимаю.
Андре видел, как шевелятся ее губы, выговаривая эти слова, но чувствовал, что то, что она говорит вслух, не имеет никакого значения.
— Не правда, вы очень хорошо все понимаете, — возразил он. — Я люблю вас. Я схожу с ума от любви и способен контролировать себя и действовать разумно не больше чем если бы я вдруг захотел подняться в воздух, как те птицы, которых вы кормите. Теперь, когда вы здесь, рядом со мной, когда мы провели вместе все утро, нет смысла притворяться. Вы должны узнать правду.
— Вы… любите меня?
— Люблю! — воскликнул Андре. — Я люблю вас так, что не могу выразить это словами; я и сам не могу понять, как это случилось, но это чувство так огромно, так безгранично, что я не в силах с ним бороться.
— Если бы этого не случилось, тогда… я подумала, что вы, наверное, еще раз зайдете в церковь.
— Я должен был прийти, — ответил Андре, — я просто не мог не прийти. Я хотел видеть вас, я думал о вас всю ночь.
Его слова удивили девушку.
Она быстро взглянула на него, потом снова отвела глаза в сторону, но Андре успел заметить, что в них больше не было страха.
— Вы самое удивительное и необычное создание из всех, кого я встречал, — сказал Андре.
— Почему вы… так думаете?
— Я искал церковь. Я был уверен, что она должна быть где-то поблизости от дома, но я не ожидал найти монастырь.
Монахиня улыбнулась:
— Он не слишком велик.
— И все-таки — это небольшая религиозная община, здесь ведь только монахини?!
Губы его произносили одно, но думал он в это время совсем другое.
Словно не в силах больше сдерживаться, таить от нее свои мысли, Андре воскликнул:
— Как могли вы так рано затвориться от мира, от всех его радостей? Как вы могли обречь себя на жизнь, в которой нет места ни мужу, ни человеку, который любил бы вас, отречься от всякой возможности земной любви?
Монахиня ответила не сразу; наконец она произнесла очень тихо:
— У меня… есть Бог.
— Разве этого достаточно? — возразил Андре. — Пройдут годы, а вы так и не узнаете простой человеческой любви, никогда не ощутите счастья быть матерью, качать на руках своего ребенка!
Он заметил, что монахиня слегка вздрогнула. Потом, точно не в силах вынести его обвинительного тона, она попыталась защититься:
— По крайней мере, здесь я… в безопасности!
— Вы так уверены в этом? — горько спросил Андре. — В этой стране полно христиан, но это отнюдь не мешает им убивать друг друга, а заодно и мулатов, которых так ненавидит император.
Дрожь пробежала по телу монахини, и она подняла руки, словно стараясь помешать ему сказать еще что-нибудь.
— Вы хотите… напугать меня, — прошептала она.
— Меньше всего я хотел бы этого, — возразил Андре, — но я огорчен — даже потрясен, если хотите, — что такая чудная, очаровательная девушка, как вы, теряет свою жизнь, отгородившись от всего ее богатства, от стольких прекрасных возможностей!
Монахиня слегка выпрямилась.
— Молитва… никогда не может быть потерянным временем!
— Можно молиться и все же жить полной жизнью, — заметил Андре. — Я тоже католик. Я молюсь, когда мне трудно, и прошу Господа о помощи или возношу благодарственные молитвы, но это не мешает мне жить в нашем беспокойном мире, бороться, а не сдаваться, не бежать от действительности, пытаясь спрятаться подальше, в укромном уголке.
— Иногда этот мир… слишком, невыносимо реален, — произнесла монахиня, словно бы говоря сама с собой.
— Могу ли я кое-что вам сказать? — попросил Андре. Девушка чуть повернула к нему лицо, показывая, что слушает, и он продолжил:
— Когда я увидел вас впервые, я решил, что по какому-то невероятному стечению обстоятельств мне удалось найти ту девочку, которую когда-то удочерил граф де Вийяре; я подумал тогда, что вы и есть Сона.
— А что дало вам… повод так думать? — спросила монахиня.
— С одной стороны, ваша удивительная красота, а с другой — то, что вы белая девушка; по крайней мере, тогда я был в этом уверен. Ну и в-третьих, во время церемонии воду я слышал голос, который сказал мне, что я должен найти Сону; я был настолько глуп, что счел это совсем нетрудным делом.
— А если бы вы действительно нашли ее? Что вы стали бы тогда делать? — поинтересовалась монахиня.
— Я думал, она укажет мне, где находится то, что я ищу. После этого я собирался взять ее с собой в Англию; она могла бы жить там с моей матерью.
— А вы думаете, она захотела бы поехать… если бы она, конечно, оказалась жива?
— Вряд ли ей захотелось бы остаться в этой стране после всего, что она здесь пережила, — заметил Андре.
— Да, конечно, — согласилась монахиня. Она помолчала, затем спросила:
— А вы разве живете в Англии? Я думала, вы — местный, с Гаити.
Услышав это, Андре вспомнил, что она считает его мулатом.
Ее присутствие заставляло его чувствовать себя спокойно и уверенно; он совершенно забыл о том, что скрывается под чужим обличьем в чужой стране, где со всех сторон его подстерегает опасность, забыл о цвете своей кожи; он говорил то, что мог бы сказать, предстань он перед ней в своем обычном виде белокожего европейца.
Слишком поздно Андре вспомнил предупреждения Жака: он должен не только выглядеть как мулат, но и думать так же, проникнуться их духом. Однако он продолжал думать как Андре де Вийяре. Теперь только он понял, как был неосторожен.
— Я прожил в Англии несколько лет, — объяснил Андре, размышляя в то же время, насколько убедительно прозвучат его слова для монахини, — а сейчас решил вернуться сюда, посмотреть — может быть, стоит поселиться здесь, в моей родной стране.
Сначала она ничего не ответила, потом спросила:
— Вам нравится в Англии? Это хорошая страна?
— Очень милая и приятная, — ответил Андре. — А вы здесь, на Гаити, ни разу не встречали англичан?
Девушка покачала головой, и Андре сообразил, что вряд ли те немногие англичане, которые были на острове, могли оказаться католиками, так что даже в церкви она не могла их увидеть.
— Кристофу нравятся англичане, — заметил Андре, — но это потому, что ему все равно, с кем иметь дело — лишь бы не с ненавистными французами!
— Мой отец был французом, — тихо сказала монахиня.
— Мой тоже, — ответил Андре. — Между нами вообще много общего. — Девушка вопросительно взглянула на него, и Андре поспешил добавить:
— Мы оба любим птиц, искусство, картины, — не забудьте, что я встретил вас, когда вы любовались росписями вашей подруги на стенах церкви; к тому же в нас обоих течет одна и та же кровь.
Последние слова дались ему с трудом — он чувствовал, что поступает нечестно, но ему хотелось, чтобы девушка перестала смущаться; более того, если уж быть совсем честным, надо признаться, что он хотел понравиться ей.
Неожиданно солнце, уже поднявшееся из-за горизонта, осветило все вокруг, коснувшись их своими теплыми золотыми лучами.
Весь мир вокруг них точно засиял каким-то удивительным, небесным светом, и Андре, подчиняясь внезапному внутреннему порыву, воскликнул:
— Какого цвета ваши волосы? Я бы хотел увидеть их в солнечном свете!
Сказав это, он понял, что испугал ее. Девушка слегка отодвинулась от него и ответила:
— Должно быть, уже поздно… Мне надо идти… Я должна вернуться в монастырь.
— Мне кажется, — заметил Андре, — что вы ушли потихоньку, никому ничего не сказав, так что никто даже не подозревает, что вы отлучились.
Он был уверен, что так оно и есть, это было просто написано у нее на лице.
— Я только хотела покормить птичек, — как бы оправдываясь, прошептала девушка.
— И увидеть меня? — не отступал Андре. Она ничего не ответила, и Андре вдруг испугался, что она сейчас встанет и уйдет, оставив его одного.
— У меня есть предложение, — быстро заговорил он. — Сейчас как раз время завтрака. Почему бы вам не позавтракать вместе со мной, у меня дома?
Монахиня удивленно посмотрела на него.
— Это невозможно!
— Но почему? — не сдавался Андре. — Еще совсем рано, и все в монастыре наверняка подумают, что вы кормите ваших птичек; никому и в голову не придет беспокоиться понапрасну!
— Н-но… — снова попыталась возразить девушка.
— Будьте же смелее, хотя бы один только раз, попробуйте, не бойтесь! — убеждал ее Андре. — Перестаньте бежать от мира, окунитесь в нормальную человеческую жизнь! Пойдемте, я покажу вам дом, где остановился; Тома, мой слуга, приготовит нам чудесный завтрак из яиц, которые исправно несут наши четыре курочки; Тома купил их только вчера, и, смею заверить вас, они очень старательно выполняют свои обязанности.
Монахиня, не в силах больше сдерживаться, звонко рассмеялась.
Андре поднялся.
— Так вы идете? — спросил он еще раз. Девушка тоже встала, но в глазах ее все еще была нерешительность.
— Я… Мне нужно… вернуться.
— Подумайте, как это будет грустно! По крайней мере, представьте себе, как вы будете жалеть потом, что отказались от такого маленького приключения, хотя бы раз не позволив себе отступить от правил, сделать что-то необычное. Как бедна будет ваша жизнь! — Андре улыбнулся и добавил:
— Потом вы можете покаяться в своих грехах и получить отпущение.
Монахиня все еще стояла неподвижно. Она просто смотрела не него, не отрываясь, словно спрашивая себя опять и опять, может ли она доверять ему.
— Пожалуйста, пойдемте! — умоляюще попросил Андре, и девушка наконец сдалась, не находя в себе больше ни сил, ни решимости возражать ему.
— Матушка-настоятельница рассердится… если узнает.
— В таком случае отвечайте, только если она вас спросит, а сами ничего не говорите, — заметил Андре. — В Англии есть хорошая пословица: «Чего глаз не видит, о том и сердце не болит».
Девушка засмеялась.
— Вы вводите меня во искушение. Мне придется прочитать не меньше сотни покаянных молитв за то, что я вас слушала.
— Будем надеяться, что вам покажется это не слишком большой ценой, — улыбнулся Андре.
Он повернулся и пошел по направлению к дому, девушка — рядом с ним.
Через некоторое время тропинка стала слишком узкой, двоим на ней было уже не поместиться. Андре прошел вперед и, проходя мимо нее, точно поддавшись внутреннему порыву, взял ее руку в свою.
— Дорога здесь очень неровная, — объяснил он, — корни, рытвины. Будьте осторожны, чтобы не упасть.
Это был только предлог, извинение за свое смелое, необдуманное движение; едва только пальцы их соприкоснулись, как Андре снова почувствовал, как все в нем точно взорвалось ослепительным светом; он мог бы поклясться, что и девушка ощутила то же самое.
Они шли молча, пока наконец внизу, прямо перед ними, не открылся чудесный вид — дом в окружении всевозможных пышных, удивительных цветов, каскадами низвергающихся с ветвей кустарников, деревьев; красота была такая, что дух захватывало!
Монахиня замерла, затаив дыхание, с восхищением глядя на расстилавшийся под ними пейзаж.
— Какой изумительный вид!
— Хотел бы я посмотреть, как тут было раньше, — ответил Андре. — Вы помните, как все это выглядело тогда?
Она ничего не ответила, и только когда они дошли до конца тропинки и, сойдя вниз, вошли в сад, девушка мягко отвела свою руку от его руки и остановилась, задумчиво глядя на дом.
— Вы помните его? — спросил Андре, сам не зная, для чего он это спрашивает.
Вряд ли, думал он, живя так близко, она никогда не была в имении де Вийяре.
— Я… я не была здесь с тех пор… — Монахиня проговорила это так тихо, что Андре едва мог разобрать слова.
— С тех пор, как граф и вся его семья были убиты? — закончил за нее Андре.
— Д-да.
Андре заметил, как она побледнела; она была так бледна, что, казалось, может вот-вот лишиться чувств, поэтому Андре счел возможным снова взять ее за руку.
— Пойдемте, — твердо сказал он. — Давайте прогоним всех духов и призраков! Будем помнить, что мы живем сегодня, а не в прошлом и пока еще не в будущем! — Андре улыбнулся девушке, подбадривая ее:
— Вот оно, приключение, которое я вам обещал, наслаждайтесь и не думайте больше ни о чем!
Монахиня с трудом отвела глаза от дома и взглянула на него. Затем, стараясь воспринять от него тот же легкий, веселый настрой, она проговорила:
— Так, значит, мы живем настоящим, сейчас и здесь.
— Да, здесь, — повторил Андре, — и я голоден как волк. Думаю, вы тоже не отказались бы позавтракать.
Он провел ее по дорожке, покрытой выступающими из земли корнями, и через заросли кустов вывел прямо к дому.
Едва только они подошли к лестнице, и девушка подняла голову, глядя вверх на полуразрушенный балкон, разбитые ставни и переплетение лиан и бугенвиллий, казалось, обвивающих весь дом, наверху прямо над ними показался Тома.
— Доброе утро, Тома! — окликнул его Андре. — У нас гостья, она будет завтракать с нами!
Негр широко улыбнулся, видно было, что он искренне рад; не тратя времени на разговоры, он поспешил на кухню.
Андре, все так же не выпуская руки монахини, повел ее вверх по лестнице на балкон.
— Боюсь, обстановка не поразит вас роскошью, — признался он, — но Тома постарался — расчистил одну из комнат, и теперь она служит нам то гостиной, то salle-a-manger11, то спальней.
Девушка засмеялась и через открытую балконную дверь вошла в дом.
В центре комнаты все так же стоял дорожный саквояж Андре, уставленный грубыми белыми тарелками, которые Тома купил здесь же, в деревне; тут же стояла чашка без блюдца, из которой Андре обычно пил кофе.
Монахиня ничего не говорила, только оглядывалась по сторонам; затем подошла к проему, где когда-то была дверь, ведущая в другую комнату.
— Осторожно! — предупредил Андре. — Пол в той комнате — мне кажется, раньше там находилась большая гостиная — совершенно разрушен; даже те доски, которые все еще остались, очень ненадежны.
Монахиня на мгновение приостановилась, потом вернулась к нему.
— Все это… очень печально, — заметила она.
— Вы правы, — согласился Андре, — но мы тут ничего не можем поделать, так что давайте-ка поговорим о чем-нибудь другом, если только, конечно, вы не захотите рассказать мне, как выглядела эта комната, когда вы видели ее в последний раз.
Монахиня покачала головой.
— Я была тогда… в монастыре, — слегка запнувшись, ответила она.
— Ну да, конечно, однако, когда вы пришли сюда с севера и граф приказал построить для вас дом, должны же вы были где-то жить, пока он не был закончен?
Она не ответила; видно было, что ей трудно говорить об этом; возможно, воспоминания о жестокой и кровавой расправе, которая произошла всего лишь четыре года спустя, после того как монахини поселились в этих местах, были еще слишком свежи и приводили ее в такой ужас, что она не могла ни о чем больше думать и ощущала только страх, совсем как тогда, когда она скрывалась в лесу от отрядов черных мстителей.
Впрочем, Андре тоже прекратил свои расспросы, так как в эту минуту в комнату торопливо вошел Тома; он принес еще один деревянный чурбак, заменявший табурет.
— Сиденье для леди, — произнес он, ласково улыбаясь девушке.
— Благодарю вас, Тома, — ответила та, — это очень любезно с вашей стороны. Негр снова исчез.
— Очень приятный человек, — заметила монахиня, присев к столу.
— Большой приверженец воду, — ответил Андре, умышленно стараясь поддразнить ее, чтобы посмотреть, что она на это скажет.
Она лукаво прищурилась:
— Все они такие. Раз в месяц, иногда немного чаще, священник приходит к нам в церковь, чтобы отслужить мессу, и он всегда читает проповедь против воду. — В глазах ее блеснул какой-то огонек, когда она продолжала:
— Тогда я вижу, как прихожане отводят глаза в сторону и какой виноватый у них при этом вид, и я знаю, что если сегодня они смиренно слушают мессу, то не далее как вчера ночью они совершали обряды воду!
— Тома совершенно уверен, что Дамбаллах найдет Сону и я встречусь с ней.
— Вы верите ему?
— Сначала верил, но вчера, когда вы убедили меня, что вы не Сона, я был очень разочарован и совсем пал духом.
— Что же вы теперь будете делать?
— Попытаюсь отыскать то, что, как я думаю, оставил мне граф, — ответил Андре.
— А если вам это не удастся?
— Тогда придется смириться с неизбежным и бросить всю эту бесполезную затею.
— И куда вы поедете? Андре пожал плечами:
— Может быть, в Порт-о-Пренс. Или в Англию. Я ведь уже говорил вам, что там живет моя мать.
— А сюда вы больше не вернетесь?
— Наверное, нет. Гаити — не самое лучшее место для мулата, вы и сами это знаете.
— Вы очень хорошо говорите по-французски, — неожиданно заметила монахиня.
— Благодарю вас. Я считаю это комплиментом, хотя в большинстве случаев мы, люди со смешанной кровью, берем все лучшее от наших родителей; иногда, конечно, бывает и иначе.
Монахиня ничего не ответила; оглянувшись, она с улыбкой смотрела на Тома, который в эту минуту как раз появился в дверях, неся блюдо с яичницей и гарниром из различных овощей.
В чашках плескался горячий, дымящийся кофе, а рядом лежали маленькие рогалики, только что испеченные Тома, — видимо, он хотел сделать им приятный сюрприз.
Девушка захлопала в ладоши.
— Это выглядит восхитительно! — воскликнула она. — Признаюсь, я не просто хочу есть, я буквально умираю от голода!
— Тогда давайте приступим! Андре придвинулся к столу, но монахиня остановила его:
— Мы должны прочитать благодарственную молитву.
— Пожалуйста, прошу вас, — согласился Андре. Она сложила ладони перед собой, как ребенок, и по-латыни произнесла слова молитвы, затем, открыв глаза, сказала укоризненно:
— Вы не читали вместе со мной.
— Я смотрел на вас, — ответил Андре, — и подумал, что вы испросите для нас обоих все благословения, которые только могут потребоваться в таком важном случае.
— Если вы будете смеяться надо мной, — пригрозила девушка, — я пожалею о том, что приняла ваше предложение, и немедленно вернусь в обитель.
— Вы только подумайте, какой восхитительный завтрак вы потеряете! — воскликнул Андре, и оба рассмеялись.
За завтраком они то и дело находили какие-нибудь поводы для смеха. Негр сновал между комнатой и кухней, подливая кофе в их чашки, принося все новые блюда, вплоть до двух початков сладкой кукурузы.
Покончив со своим завтраком, девушка облизнула кончики пальцев.
— Никогда в жизни я еще не завтракала так сытно! Теперь я, наверное, целый год не смогу проглотить ни крошки!
Андре протянул ей свой платок.
— А что, в монастыре такая скудная пища? — поинтересовался он.
— Она не очень вкусная… и немного однообразная, — призналась монахиня. Затем, возвращая ему платок, она добавила:
— С моей стороны не очень-то хорошо так говорить. Сестра Мари изо всех сил старается угодить нам, приготовить наши любимые блюда, но боюсь, у нее не хватает воображения.
— В таком случае, — заявил Андре, — пока я здесь, с вашей стороны было бы большим упущением не воспользоваться моим гостеприимством, а вернее, кулинарными талантами Тома. Он умеет так приготовить цыпленка, что ничего более вкусного я не ел никогда и нигде, ни в одной стране мира.
— Вам повезло — вы много путешествовали.
— Да, я люблю путешествовать. С другой стороны, мне бы хотелось обзавестись своим домом, я давно мечтаю об этом.
— И для этого вам нужны деньги?
— Я надеялся, что мне удастся найти их здесь. Возможно, я ошибался.
Они немного помолчали, потом девушка спросила:
— Как вам кажется… это очень трудно или неудобно… быть мулатом в Англии?
Андре хотелось немедленно рассказать ей всю правду, объяснить, что он француз и что кожа у него совершенно белая.
Но он тут же остановил себя. В ней ведь течет негритянская кровь, и она может почувствовать себя неловко; к тому же он не хотел подвергать себя ненужной опасности.
Конечно, Андре даже на секунду не мог себе представить, что она может выдать его, но ведь она могла поделиться своей тайной с другими монахинями, негритянками, а те наверняка сочувствуют людям, стоящим сейчас в стране у власти.
Вместо этого, мгновение поколебавшись, Андре произнес:
— Мне бы хотелось поговорить о вас. Расскажите мне о вашей семье.
— Я сирота, — ответила девушка, — лучше уж не говорить обо мне. Монахини в обители посвящают себя служению Иисусу Христу. Он — наша семья и вся наша жизнь.
Андре встал из-за стола.
— Позвольте, я покажу вам сад, — предложил он. — Если только у вас нет желания осмотреть другие комнаты, еще более запущенные и унылые, чем эта.
— Я с удовольствием посмотрела бы сад, — ответила девушка. — А потом мне надо будет возвращаться.
— Выходите осторожно, здесь все держится на честном слове, — предупредил Андре.
Он вышел на балкон первым и, обернувшись, подал руку своей гостье.
На секунду она оперлась на нее своей ручкой, и Андре почувствовал непреодолимое желание обнять девушку и нежно прижать ее к себе.
«Я не должен поступать столь опрометчиво, — сказал он себе. — Если я поведу себя слишком вольно, это может испугать ее, и она снова убежит от меня».
Нетрудно было понять, почему она в ужасе убежала от него в тот раз, когда они встретились впервые.
Ее красота волнует, опьяняет и притягивает к ней мужчин, думал Андре; она возбуждает не так остро, как откровенная чувственность Оркис, нет, она действует на человека гораздо тоньше, но тот, кто увидел ее, навеки останется ее пленником.
Это казалось нелепым, невозможным — ведь он знал ее еще так мало, — и все же Андре чувствовал себя так, словно эта девушка принадлежит и всегда принадлежала ему, и он не может, не хочет ее отпустить!
Он хотел удержать ее, хотел, чтобы она все время была с ним рядом; его одолевали безумные мысли и желания — увезти ее, взять ее с собой в Англию, как он, без сомнения, сделал бы, будь она Соной.
Спускаясь по ступенькам в сад, Андре пытался успокоиться, уговаривая себя, что это все здешний климат, это его пагубное воздействие затуманивает ему голову, мешает мыслить ясно и трезво.
В конце концов, нельзя забывать, что он — граф де Вийяре, глава древнего, знатного и прославленного рода. У него есть ответственность и обязанности не только перед матерью, но и перед теми де Вийяре, которые остались во Франции.
Многих из них убили во время революции, но оставались еще кузены и кузины, а также более дальние родственники, которые носили это имя и, пережив самое страшное, кое-как приспособились к наполеоновскому режиму.
Когда-нибудь, когда наконец наступит мир, он обязательно найдет их и окажет им любую помощь, как и подобает человеку в его положении.
Это также было одной из причин, по которой ему требовались деньги, — он хотел иметь возможность выполнить обязательства, налагаемые на него происхождением и положением в семье, как это требовалось по традиции и как всегда поступали его предшественники.
Все это мгновенно пронеслось в его мозгу, но, несмотря на все усилия, Андре чувствовал, что какая-то внутренняя, непреодолимая сила толкает его к этой удивительной девушке, этой юной и прекрасной монахине, и что хуже всего, этой полукровке.
Они прошли через сад, и Андре вдруг с удивлением обнаружил, что на самом деле не он ведет свою гостью, а она его.
Она провела его через заросли пышно разросшихся кустов, и он увидел, что каким-то чудом оказался в крохотном, огороженном невысокой стеной, садике.
Стен, правда, почти не было видно, так густо обвили их стебли вьющихся растений, а цветы, некогда высаженные на клумбах, разрослись теперь в своем диком, первозданном великолепии, заполонив все вокруг.
Посреди садика был круглый каменный бассейн, а в нем стоял пухленький купидон, державший дельфина.
Когда-то бассейн был наполнен водой, которая фонтаном выплескивалась из пасти дельфина; в нем, должно быть, резвились золотые рыбки, думал Андре, совсем как в тех фонтанах в садах Франции, около которых он играл в детстве.
Теперь золотых рыбок не было, не было и воды; только ящерицы шныряли по старым, потрескавшимся камням.
И все же это было неким символом той роскошной, изысканной жизни, которой когда-то наслаждались здесь его тетушка и маленькая девочка по имени Сона.
— Я не знал, что здесь есть такое, — удивленно сказал Андре.
— Этот садик… очень красивый, — ответила девушка, глядя на цветы и на фонтан с амуром.
— То же я могу сказать и о вас.
Она подняла голову, изумленно взглянув на него; глаза их встретились, и они уже не могли отвести взгляд друг от друга.
Они стояли не шевелясь, глядя друг другу в глаза. Солнечный свет дрожал на цветах и листьях, все вокруг них, казалось, трепетало в унисон их сердцам. Так они стояли и смотрели, пока наконец в мире не осталось ничего, кроме двух пар глаз, устремленных друг на друга. Сами они как будто растворились в вечности.
— Что это случилось с нами? — спросил Андре почти шепотом.
Девушка не ответила. Он помолчал еще мгновение, и вдруг, неожиданно для него самого, слова полились из него потоком:
— Я хочу касаться вас, хочу целовать вас, но я знаю, что это запрещено; я все понимаю, но только чувствую, что с того момента, когда я увидел вас, со мной произошло что-то такое, чего еще никогда не было в моей жизни.
— Я… не понимаю.
Андре видел, как шевелятся ее губы, выговаривая эти слова, но чувствовал, что то, что она говорит вслух, не имеет никакого значения.
— Не правда, вы очень хорошо все понимаете, — возразил он. — Я люблю вас. Я схожу с ума от любви и способен контролировать себя и действовать разумно не больше чем если бы я вдруг захотел подняться в воздух, как те птицы, которых вы кормите. Теперь, когда вы здесь, рядом со мной, когда мы провели вместе все утро, нет смысла притворяться. Вы должны узнать правду.
— Вы… любите меня?
— Люблю! — воскликнул Андре. — Я люблю вас так, что не могу выразить это словами; я и сам не могу понять, как это случилось, но это чувство так огромно, так безгранично, что я не в силах с ним бороться.