Барбара Картленд
Стремление к совершенству
Глава 1
1882 год
— Итак, насколько я понимаю, Дарсия, твоя тетушка ждет тебя в Париже и хочет, чтобы ты приехала к ней именно завтра?
— Да, госпожа настоятельница.
— Полагаю, мне нет необходимости напоминать, что я не одобряю поездок наших воспитанниц в Париж и вообще отрицательно отношусь к этому городу?
— Да, госпожа настоятельница.
— Я могла бы надеяться, что ты сумеешь объяснить это своей тетушке. Вместо того чтобы присылать подобное приглашение, ей лучше было бы навестить тебя здесь, в монастыре.
— Боюсь, госпожа настоятельница, она сочла бы такую поездку чересчур утомительной.
Последовало пауза, во время которой мать-настоятельница внимательно разглядывала девушку, сидящую за столом напротив.
Без сомнения, за два года учебы в монастырском пансионе Дарсия превратилась в настоящую красавицу.
Возможно, именно ее красота и была истинной причиной, по которой настоятельнице не хотелось отпускать Дарсию в Париж — хотя она вряд ли призналась бы себе в этом. Но все же настоятельнице было не по душе, что, покинув спокойный и тихий пансион, надежно укрытый монастырскими стенами, девушка окажется, пусть и под присмотром тетушки, в городе, который по всей Европе называли вместилищем безнравственности и беззаботности.
С другой стороны, настоятельница не могла не признать, что до сих пор поведение Дарсии можно было во всех отношениях назвать образцовым.
Она прилежно училась, и трудно было найти другую девушку в пансионе, которая добилась бы столь блестящих успехов. Дарсия была единственной англичанкой среди других учениц, но тем не менее она пользовалась их расположением, а преподавательницы-монахини ее просто обожали.
На попечении матери-настоятельницы побывало много привлекательных девушек, но красота Дарсии была в чем-то особенной. Может быть, причина заключалась в необычном сочетании рыжеватых волос с большими зеленовато-карими глазами.
Дарсия ничем не проявляла нетерпения, несмотря на то что до сих пор пе получила на свою просьбу ни согласия, ни отказа. Она ни о чем не просила, просто сидела и ждала, дадут ли ей разрешение на поездку. Такое поведение могло вызвать только симпатию.
Настоятельница приняла решение.
— Ну что ж, Дарсия, — сказала она, — ты можешь ехать в Париж, и поскольку твоя тетушка пишет, что пришлет за тобой экипаж, это избавляет меня от необходимости давать тебе сопровождающего. Но все же ты должна отдавать себе отчет, что мне не по душе такого рода поездки.
Дарсия кротко ответила:
— Я все понимаю, госпожа настоятельница, и благодарю вас за вашу доброту.
— Посыльный ждет, поторопись с ответом, — сказала настоятельница.
— Благодарю вас, — еще раз повторила Дарсия и, сделав книксен, вышла из кабинета.
Только закрыв за собой дверь, она позволила себе подпрыгнуть от радости и с неподобающей, как сказала бы настоятельница, поспешностью бросилась в класс, который пустовал в это время.
Она открыла свой стол, достала папку в кожаном переплете, вынула из нее чистый листок бумаги и торопливо набросала несколько строк. Можно представить, как удивилась бы настоятельница, случись ей прочитать написанное:
Дорогой, обожаемый! Жду не дождусь завтрашнего дня. Мы будем вместе, как только твои лошади примчат меня к тебе.
Люблю, целую тысячу раз!
Дарсия.
Запечатав конверт, она с напускной сдержанностью спустилась к воротам. Дарсия передала письмо дежурной монахине, а та вручила его груму. Сквозь полуоткрытые створки Дарсия видела, как он ускакал. Его лошадь была породистой и, без сомнения, резвой.
Потом Дарсия вернулась наверх, чтобы решить, какое платье надеть ей для первой за два года поездки в Париж.
Карета, которая прибыла за Дарсией на следующее утро, была весьма комфортабельна и выглядела богато, но определить, кому она принадлежит, было невозможно, так как ни на самой карете, ни на украшенной серебром сбруе лошадей не было ни гербов, ни цветов, указывающих на владельца.
На козлах сидели лакей и кучер. Человек, приехавший, чтобы сопровождать Дарсию, седовласый пожилой мужчина, почтительно ждал перед воротами монастыря. Когда появилась Дарсия, он молча поклонился ей.
Усаживаясь в карету, она кивнула в ответ, но ничего не сказала.
Пожилой человек тоже забрался в карету и сел напротив Дарсии. Девушка помахала рукой дежурной монахине, и карета поехала. Только когда ворота монастыря закрылись, Дарсия с облегчением откинулась на сиденье и весело спросила пожилого мужчину:
— Как настроение, Бриггс?
— Сейчас, когда вижу вас, мисс Дарсия, значительно лучше! — ответил тот. — За два года вы так выросли и так изменились, что, боюсь, хозяин вас не узнает.
— Как мне не терпится его увидеть, — голосом, полным нежности, произнесла Дарсия. — Вдали от него два года казались мне вечностью.
— Представляю себе, каково вам тут было, — ответил Бриггс. — Но хозяин твердо решил дать вам хорошее образование.
— Я так напичкана знаниями, — вздохнула Дарсия, — что иногда я чувствую себя горшочком с pate de foie gras.
Оба засмеялись.
— Как папа?
— С ним все в порядке, — сказал мистер Бриггс, — но вы, наверное, и сами догадываетесь, мисс Дарсия, что он по-прежнему жжет свечу с двух концов, безрассудно растрачивая силы.
— Разве он может жить по-другому? — сказала Дарсия. — Тогда это был бы не он.
— Верно замечено, мисс Дарсия.
— Где вы остановились? Я думала, что наш парижский дом уже давно закрыт.
— Мы специально открыли его, мисс Дарсия, чтобы хозяин мог встретиться с вами. Только мне велено предупредить, что никто не должен увидеть вас или узнать о том, что вы были здесь. Это очень важно.
Дарсия удивилась, но, прежде чем она успела что-нибудь сказать, мистер Бриггс продолжил:
— Хозяин еще велел передать вам вот эту вуаль и сказал, чтобы вы накинули, когда будете выходить из кареты. Он не хочет, чтобы слуги знали, кто вы, а кучер дал слово молчать. На него можно положиться — он давно служит хозяину и не станет болтать.
Дарсия засмеялась, хотя и была несколько озадачена.
— Ужасно похоже на отца, но к чему такая таинственность? Что такого, если меня заметят?
— Вас нелегко не заметить, мисс Дарсия, — отозвался мистер Бриггс. — Не сочтите дерзостью с моей стороны, но вы стали такой красавицей, что хозяин будет просто потрясен.
— О, как я надеюсь, что это правда, — сказала Дарсия. — Я всегда знала, даже когда была совсем маленькая, что папа признает только красивых женщин, и даже, бывало, молилась по вечерам, чтобы, когда вырасту, стать достаточно красивой и радовать этим его.
— Ваши молитвы, несомненно, были услышаны, мисс Дарсия.
— Спасибо, Бриггс, ты очень мил.
Дарсия действительно всегда знала, что ее отцу нравятся красивые женщины. Впрочем, и он нравился им — вернее сказать, они обожали его.
Единственное неудобство заключалось в том, что они появлялись в его жизни и исчезали так быстро, что не успевала Дарсия привыкнуть к одной обаятельной красавице, жившей в их доме, как это место уже занимала другая, потом — следующая и так далее.
Оглядываясь назад, она часто не могла вспомнить, как их звали и чем они отличались друг от друга.
Общим у них у всех было лишь то, что в надежде покрепче привязать к себе этого порывистого беспутного красавца лорда Роули они старались завоевать симпатии его единственной дочери и потому баловали Дарсию и потакали ей во всем.
Но, как ни странно, это ничуть не повлияло на характер Дарсии.
Уже в раннем детстве она начала понимать: почти все, что они ей говорят, — неискренне, и то расположение, которое они проявляют, не что иное, как просто спектакль, разыгрываемый для ее отца.
С возрастом Дарсия все чаще думала, что отцу нужно было бы родиться в другое время. Пожалуй, лучше всего он чувствовал бы себя в эпоху необузданных страстей — годы правления Георга IV и наверняка возглавлял бы придворных франтов и щеголей, окружавших принца-регента, прозванного Принцем Удовольствий, который впоследствии стал носить имя Георга IV.
Но в ханжеской атмосфере благопристойности и добропорядочности двора королевы Виктории лорд Роули воспринимался не иначе, как эксцентричный человек, который в своей эксцентричности заходил чересчур далеко и раздражал ею лицемерное высшее общество.
«Не пойман — не вор» — таков был девиз тех, кто ухитрялся предаваться удовольствиям, не навлекая на себя немилость Виндзорской Вдовы. Но лорд Роули всегда презирал осторожность. Он насмехался над условностями до тех пор, пока Англия не стала для него слишком опасным местом. И тогда он отправился за границу, прихватив с собой в качестве прощального привета королеве одну из ее любимых камеристок, так глупо и безрассудно поверившую, что любовь стоит того, чтобы из-за нее потерять положение в обществе.
Негодование, вызванное этим поступком, наконец-то заставило лорда Роули осознать, что пора каким-то образом позаботиться о будущем своей дочери.
За месяц до того, как ей исполнилось шестнадцать, Дарсия была отправлена в монастырь Сакре-Кёр. Этому предшествовали долгие поиски и тщательный выбор учебного заведения, в котором, во-первых, среди учениц не было бы ни одной англичанки, а во-вторых, уровень преподавания соответствовал бы исключительно высоким требованиям лорда Роули.
Дарсия не оспаривала отцовского решения, по опыту зная, что любые возражения тщетны, но была несколько удивлена, когда он сообщил ей, что в пансион она будет принята под именем Дарсии Роуэл. Прежде чем она успела задать вполне естественный вопрос, отец с усмешкой в глазах объяснил ей: — Я глубоко сомневаюсь, что тебя вообще куда бы то ни было приняли, если бы узнали, что ты моя дочь. Отныне тебе придется привыкать жить самостоятельно, и твоя репутация не должна быть скомпрометирована родством со мной.
— Вы не можете ничем скомпрометировать меня, папа, — гневно произнесла Дарсия. — Я горжусь, очень, очень горжусь, что я ваша дочь. Ни у кого в целом мире нет такого замечательного и незаурядного отца, который способен превратить жизнь в сплошной праздник.
— Все было бы прекрасно, если бы ты была мальчиком, — возразил лорд Роули. — Но ты девушка, моя дорогая, и, смею надеяться, очень красивая девушка. И это обстоятельство заставляет меня принять такое решение. Пансион — это первый шаг на пути к твоей собственной жизни.
Он прошелся по великолепному залу, где они беседовали, и, помолчав, добавил:
— Когда ты станешь старше, я подробнее расскажу тебе о сложностях, с которыми тебе предстоит столкнуться. А пока мне очень хотелось бы, чтобы ты росла не только красивой, но и умной. Именно потому, что большинство женщин слишком глупы, мужчинам быстро надоедает их общество.
— Мне показалось, у Долорес — не могу припомнить ее фамилии, — что жила у нас месяцев восемь назад, мозгов было больше, чем у остальных, — сказала Дарсия.
Отец долго смеялся, прежде чем ответить:
— Зато ей недоставало кое-чего другого, но я не намерен обсуждать это с тобой.
— Почему, папа?
— Потому, черт побери, что вы, сударыня, моя дочь и вы — леди.
Он помрачнел и серьезно произнес:
— В пансионе ты будешь жить два года. Дарсия в ужасе вскрикнула, а он резко добавил:
— Это решено. Я делаю это для твоего же блага, и только Богу известно, как мне будет тебя не хватать! Но я уверен, что поступаю правильно.
Больше они на эту тему не говорили, и, несмотря на свою молодость, Дарсия ясно поняла, чего ждет от нее отец, и решила сделать все от нее зависящее, чтобы он был доволен.
Как правило, женщины, которыми интересовался лорд Роули, были дамами из высшего общества, а для других (Дарсия слышала, что отец порой обращал внимание и на них) двери его дома были закрыты.
Эти дамы из хороших семей были замужем и играли не последнюю роль в обществе. Но, охваченные страстью, они пренебрегли правилами морали и становились одновременно отважными, опрометчивыми и безрассудными.
Зато их изысканные манеры служили примером Дарсии, поскольку все они были благородного происхождения и в свое время получили должное воспитание. Она знала, что ее отец не потерпел бы рядом с собой даже намека на вульгарность или на то, что называется «не комильфо».
В монастырском пансионе Дарсия узнала о существовании многих вещей, которым ей полезно было бы научиться и которые, несомненно, одобрил бы отец. В пансион приглашались преподаватели танцев и верховой езды, а желающие могли брать даже уроки фехтования, хотя таких было немного. Мать-настоятельница с неодобрением относилась к фехтованию и согласилась включить в программу, только уступая настоятельным просьбам богатых итальянцев, полагавших, что эти занятия добавят их дочерям грации, которая так ценится в этой стране.
Кроме этого, Дарсия научилась великолепно играть на фортепиано, петь и, конечно же, рисовать, причем предпочитала писать маслом, а не акварелью, что считалось более подходящим для леди.
Она усердно училась, зная, какое значение придает отец образованию, и была полна решимости добиться его одобрения.
Может быть, лорд Роули и имел репутацию повесы, но вместе с тем он был в высшей степени образованным человеком. Он отлично изъяснялся по крайней мере на пяти языках и, к удивлению многих, имел оксфордский диплом, хотя систематически никогда не учился; он был непревзойденным ценителем женской красоты, но не хуже, чем в женщинах, разбирался в скаковых лошадях. Он принимал участие во всех традиционных скачках, почти всегда побеждал, неизменно был любимцем публики и получал больше аплодисментов, чем любой представитель королевской фамилии.
Он выбрал своим цветом желтый и использовал его так часто, что это граничило с вызовом, чем он — уже в который раз — заслужил неодобрение королевского двора. Повозки в его поместьях, его фаэтоны, коляски и кареты для путешествий — везде присутствовал желтый цвет, а сам он никогда не появлялся без желтой гвоздики в петлице.
Его любили и называли «повеса Роули». Друзья занимали у него деньги, прощали ему возмутительные выходки и были всем сердцем верны ему — но лишь до тех пор, пока не начинали чувствовать, что королевское неодобрение делает такую верность опасной. И только женщины никогда не колебались, а любили его отчаянно и безнадежно, даже когда он бросал их.
Чем ближе карета подъезжала к Парижу, тем сильнее трепетало сердце Дарсии. Она боялась, что отец будет разочарован ею, несмотря на все усилия, которые она предприняла, чтобы стать такой, какой он хотел ее видеть.
Она отрабатывала каждое свое движение, каждый жест, стараясь достичь балетной грации. Она прислушивалась к своему голосу, когда пела и разговаривала, пытаясь достичь его наибольшей музыкальности. Она не могла забыть, как отец однажды сказал о какой-то женщине, добивавшейся его расположения:
— У нее такой голос, словно трещит на огне кукуруза! Если женщина хочет, чтобы ее слушали, ее голос должен напоминать соловьиные трели.
И уж действительно трудную задачу она поставила перед собой, когда, помимо французского, испанского и итальянского языков, решила выучить еще и немецкий. Зато теперь она свободно изъяснялась на любом из них и опасалась лишь за родной английский — не забыла ли она его за эти два года.
Когда карета проезжала через Булонский лес, Дарсия наклонилась к окошку, но потом, вспомнив, что отец не хотел, чтобы ее видели, вновь откинулась назад.
Они въехали в центр Парижа, и Бриггс, не говоря ни слова, протянул Дарсии вуаль.
Дарсия с восхищением взяла ее в руки. Нежная на ощупь, легкая как паутинка, она была голубого цвета. Только такую, а не темную и уродливую, мог выбрать для дочери лорд Роули. Девушка накинула ее поверх своей маленькой шляпки. Вуаль спускалась до плеч, крошечные темно-голубые точки, рассыпанные по всему полю, скрывали лицо и, отвлекая внимание, одновременно вызывали интерес.
В тот день на ней было платье, которое в пансионе считалось бы слишком нарядным: турнюр был значительно больше, — чем разрешалось носить воспитанницам, а очень тугой лиф так выразительно обтягивал ее тонкую талию, подчеркивая совершенство фигуры, что мать-настоятельница непременно не одобрила бы такого наряда.
Дарсия увидела этот фасон в иллюстрированном французском журнале и уговорила одну из своих подружек сделать заказ своей портнихе, когда поедет домой на каникулы.
— Заказать у нее платье будет недешево, — предупредила ее подруга.
— Это не имеет значения, — ответила Дарсия. — У меня должно быть платье, которое не стыдно надеть, если кто-нибудь из родственников пригласит меня в гости.
— А ты на это надеешься? — улыбнулась подруга. — Тебя здесь никто не навещает, а ты никогда не ездишь домой на каникулы.
— Мои родственники живут в Англии, — ответила Дарсия, — и они хотят, чтобы я закончила школу, прежде чем снова вернусь туда.
В пансионе было еще несколько девочек, которые тоже безвылазно сидели в монастыре. Одна была гречанкой, другая приехала из Тегерана. Поэтому Дарсия особенно не скучала, но все равно радовалась, когда возвращались остальные ученицы и возобновлялся обычный школьный распорядок.
Карета остановилась у великолепного подъезда, и Дарсия увидела стоявших в ожидании слуг, одетых в ливреи. Поднявшись по ступенькам, покрытым алым ковром, она вошла в дом, который не видела более пяти лет, и подумала, что все здесь в духе отца. Можно было догадаться, что именно он живет здесь, даже не зная об этом заранее. Картины, великолепная мебель, вся обстановка были частью его «я», тем фоном, что окружал его в любом месте, где бы он ни находился, как и огромные букеты цветов, украшавшие холл и наполнявшие благоуханием гостиную, в которую слуга проводил Дарсию.
Но сейчас ее интересовал только мужчина, стоявший у дальней стены.
Откинув вуаль, она вскрикнула от радости и подбежала к нему:
— Папа! О, папа, как это замечательно — снова увидеть вас!
Ей было трудно говорить, и в то же время казалось, что слова сами срываются с губ, и голос зазвенел от счастья.
Лорд Роули обнял дочь, расцеловал ее в обе щеки и сказал:
— Так много времени прошло, моя куколка! Дай-ка мне взглянуть на тебя.
Он слегка отстранил ее и начал разглядывать. Дарсия, чтобы скрыть смущение, которое чувствовала под его взглядом, принялась развязывать ленточки на шляпке, потом сняла ее, бросила на пол и, обняв отца, начала его целовать.
— Ты восхитительна! — с удовлетворением произнес лорд Роули. — И очень похожа на свою мать в этом возрасте. Она была красивее тебя, но у тебя ее черты. Я всегда был уверен, что ты станешь красавицей, когда вырастешь. Что ж, я опять поставил на вербую лошадь.
Дарсия рассмеялась:
— О, папа, не могу выразить словами, как рада я слышать ваш голос и ваши шутки! Но я не лошадь на скачках, я взрослая женщина. Скажите, теперь мне можно будет вернуться и жить с вами?
Ответ на этот вопрос она страстно желала получить еще с того момента, как через мать-настоятельницу ей передали письмо, сообщавшее, что «тетя» хотела бы видеть «племянницу».
Дарсия сразу же поняла, от кого это письмо, и не только потому, что у нее не было никакой тетушки, которая могла бы интересоваться ею, но также и потому, что в углу листа стоял секретный знак, о котором они с отцом договорились два года назад.
Отец проставлял маленькую буковку «R», а Дарсия рисовала ему крохотное сердечко.
— Я приехал в Париж именно для того, чтобы поговорить об этом с тобой, — сказал лорд Роули. — Но сначала расскажи мне о себе.
— Мне нечего рассказывать, папа, я писала обо всем, что со мной происходило, в этих невероятно скучных письмах, которые отправляла каждое воскресенье своему «дядюшке Рудольфу» на адрес конторы вашего поверенного в Лондоне.
Лорд Роули рассмеялся:
— Должен признать, что все твои письма были донельзя скучны — за исключением тех, что ты пересылала мне тайно.
— Мне это удавалось, только когда кто-нибудь из девочек, которым я могла доверять, ездил в гости к родственникам или отправлялся домой на каникулы. В остальных случаях сестры-монашки внимательно прочитывали наши письма, проверяя, хорош ли слог и не жалуемся ли мы на что-нибудь.
— А тебе было на что жаловаться?
— Нет, — ответила Дарсия. — Это как раз такой пансион, который вы бы одобрили! Нас заставляют работать и неустанно пекутся о наших бессмертных душах!
Лорд Роули рассмеялся. В комнату вошел слуга с бутылкой шампанского.
— По-моему, — сказал лорд Роули, — стоит поднять тост за наше воссоединение, хотя оно и будет недолгим.
— Недолгим, папа?
Лорд Роули не отвечал, ожидая, пока слуга выйдет из комнаты. Потом продолжил:
— Я специально приехал из Танжера, чтобы позаботиться о твоем будущем.
— Так вы были в Танжере? А я гадала, где же вы жили все это время.
— Я пробыл там всю зиму, — сказал лорд Роули, — но поскольку сейчас там чересчур жарко, я подумываю перебраться в Грецию.
— О, папа, разрешите мне поехать с вами, — взмолилась Дарсия, — я учила греческий, и мне будет полезно попрактиковаться для пополнения образования.
— Твое образование, если подразумевать под этим то, что можно почерпнуть из книг, вероятно, должно быть на сегодняшний день завершено.
— Очень хорошо; тогда вы тем более должны разрешить мне поехать, потому что я хочу быть с вами. Я люблю вас, папа, и считала месяцы, дни, секунды до того момента, когда мы вновь встретимся.
В глазах лорда Роули появилась нежность, которую мало кому из женщин удавалось увидеть в них.
В свои пятьдесят он выглядел лет на десять моложе и был, несомненно, очень красив, но это было не единственное, что в нем привлекало.
Яркий пиратский блеск в глазах, слегка сардоническая усмешка и какое-то озорное, бесшабашное отношение к жизни давали ему над женщинами власть заклинателя змей.
Он сделал глоток из бокала и сказал:
— У меня нет желания огорчать тебя, дорогое дитя, но мои планы прямо противоположны твоим, и хотя тебе, возможно, трудно будет в это поверить, я думаю о тебе, а не о себе.
Дарсия с тревогой посмотрела на него и очень тихо спросила:
— Вы не… хотите, чтобы я была рядом с вами, папа? Но мне почти восемнадцать, и я не могу дальше оставаться в пансионе.
— Мне это известно, — ответил лорд Роули. — И я вовсе не говорю, что не желаю видеть тебя рядом с собой, наоборот, я бы хотел этого больше всего на свете. Но сейчас я должен думать о твоем благе.
— Заботиться о моем благе — значит позволить мне быть счастливой, а вы знаете, что, чем бы вы ни занимались, я не буду вам мешать, я ведь и раньше никогда не была вам помехой.
— Тогда ты была еще ребенком, — заметил лорд Роули. — Выслушай меня внимательно, Дарсия, потому что это очень серьезный вопрос.
Он сел рядом с ней на софу и помолчал, подбирая слова, прежде чем заговорить:
— Я любил твою мать, как никого в своей жизни. Она была не только самой красивой женщиной, которую я когда-либо знал, но и самой разумной. — В голосе его послышалась горькая насмешка над собой. — Если бы она была жива, повесы Роули никогда бы не существовало, но она умерла, а я не мог позволить кому-то другому занять ее место.
— Поэтому вы так и не женились снова, да, папа? — спросила Дарсия почти шепотом.
— Да, поэтому, — согласился лорд Роули, — и еще потому, что так и не встретил никого, кто хотя бы чуть-чуть напомнил мне твою мать, за исключением тебя.
— Я рада, что похожа на нее.
— Именно потому, что ты похожа на нее, и потому, что я тебя люблю, — продолжал лорд Роули, — я обязан обеспечить тебе такое будущее, какого она хотела для тебя.
— Мама любила вас и хотела бы, чтобы мы не расставались, — быстро сказала Дарсия.
Отец покачал головой, и она почувствовала, что ее воодушевление пропадает.
Отправляясь в Париж, Дарсия была уверена, что снова начинается та жизнь, по которой она так истосковалась: бурлящая, полная красок, веселья и смеха, которой они с отцом жили, когда она была ребенком.
— Кое-что в отношении тебя я уже предпринял, — произнес лорд Роули совсем другим тоном. — Прежде всего я хочу, чтобы ты никоим образом не была связана со мной. У тебя появится новое имя, ты будешь идти собственным путем в мире, к которому принадлежишь, и тебе не будет помехой позорное клеймо родства с повесой Роули.
— Я не считаю позорным быть вашей дочерью! — сердито сказала Дарсия.
— Дорогое мое дитя, — ответил лорд Роули, — я не глупец. Я точно знаю, что обо мне думают люди, и это не только забавляет меня, но и, клянусь тебе, нисколько не задевает. Но я точно знаю, что это может свести на нет твои шансы достичь положения в обществе, а об этом я не могу думать без содрогания.
— Тогда не думайте об этом, — взмолилась Дарсия. — Если это не трогает вас, то и меня не затронет. Я прекрасно знаю, что о вас говорят люди, но, по-моему, они просто завидуют, потому что вы поступаете так, как считаете нужным. А твои друзья скорее всего будут так же добры ко мне, как тогда, когда я была совсем маленькой девочкой.
— Мои друзья, возможно, и будут к тебе добры, — согласился лорд Роули, — но двери домов, которые должны быть открыты перед тобой по праву рождения, закроются для тебя только лишь потому, что ты — моя дочь.
— Это не имеет значения. Лорд Роули покачал головой:
— Итак, насколько я понимаю, Дарсия, твоя тетушка ждет тебя в Париже и хочет, чтобы ты приехала к ней именно завтра?
— Да, госпожа настоятельница.
— Полагаю, мне нет необходимости напоминать, что я не одобряю поездок наших воспитанниц в Париж и вообще отрицательно отношусь к этому городу?
— Да, госпожа настоятельница.
— Я могла бы надеяться, что ты сумеешь объяснить это своей тетушке. Вместо того чтобы присылать подобное приглашение, ей лучше было бы навестить тебя здесь, в монастыре.
— Боюсь, госпожа настоятельница, она сочла бы такую поездку чересчур утомительной.
Последовало пауза, во время которой мать-настоятельница внимательно разглядывала девушку, сидящую за столом напротив.
Без сомнения, за два года учебы в монастырском пансионе Дарсия превратилась в настоящую красавицу.
Возможно, именно ее красота и была истинной причиной, по которой настоятельнице не хотелось отпускать Дарсию в Париж — хотя она вряд ли призналась бы себе в этом. Но все же настоятельнице было не по душе, что, покинув спокойный и тихий пансион, надежно укрытый монастырскими стенами, девушка окажется, пусть и под присмотром тетушки, в городе, который по всей Европе называли вместилищем безнравственности и беззаботности.
С другой стороны, настоятельница не могла не признать, что до сих пор поведение Дарсии можно было во всех отношениях назвать образцовым.
Она прилежно училась, и трудно было найти другую девушку в пансионе, которая добилась бы столь блестящих успехов. Дарсия была единственной англичанкой среди других учениц, но тем не менее она пользовалась их расположением, а преподавательницы-монахини ее просто обожали.
На попечении матери-настоятельницы побывало много привлекательных девушек, но красота Дарсии была в чем-то особенной. Может быть, причина заключалась в необычном сочетании рыжеватых волос с большими зеленовато-карими глазами.
Дарсия ничем не проявляла нетерпения, несмотря на то что до сих пор пе получила на свою просьбу ни согласия, ни отказа. Она ни о чем не просила, просто сидела и ждала, дадут ли ей разрешение на поездку. Такое поведение могло вызвать только симпатию.
Настоятельница приняла решение.
— Ну что ж, Дарсия, — сказала она, — ты можешь ехать в Париж, и поскольку твоя тетушка пишет, что пришлет за тобой экипаж, это избавляет меня от необходимости давать тебе сопровождающего. Но все же ты должна отдавать себе отчет, что мне не по душе такого рода поездки.
Дарсия кротко ответила:
— Я все понимаю, госпожа настоятельница, и благодарю вас за вашу доброту.
— Посыльный ждет, поторопись с ответом, — сказала настоятельница.
— Благодарю вас, — еще раз повторила Дарсия и, сделав книксен, вышла из кабинета.
Только закрыв за собой дверь, она позволила себе подпрыгнуть от радости и с неподобающей, как сказала бы настоятельница, поспешностью бросилась в класс, который пустовал в это время.
Она открыла свой стол, достала папку в кожаном переплете, вынула из нее чистый листок бумаги и торопливо набросала несколько строк. Можно представить, как удивилась бы настоятельница, случись ей прочитать написанное:
Дорогой, обожаемый! Жду не дождусь завтрашнего дня. Мы будем вместе, как только твои лошади примчат меня к тебе.
Люблю, целую тысячу раз!
Дарсия.
Запечатав конверт, она с напускной сдержанностью спустилась к воротам. Дарсия передала письмо дежурной монахине, а та вручила его груму. Сквозь полуоткрытые створки Дарсия видела, как он ускакал. Его лошадь была породистой и, без сомнения, резвой.
Потом Дарсия вернулась наверх, чтобы решить, какое платье надеть ей для первой за два года поездки в Париж.
Карета, которая прибыла за Дарсией на следующее утро, была весьма комфортабельна и выглядела богато, но определить, кому она принадлежит, было невозможно, так как ни на самой карете, ни на украшенной серебром сбруе лошадей не было ни гербов, ни цветов, указывающих на владельца.
На козлах сидели лакей и кучер. Человек, приехавший, чтобы сопровождать Дарсию, седовласый пожилой мужчина, почтительно ждал перед воротами монастыря. Когда появилась Дарсия, он молча поклонился ей.
Усаживаясь в карету, она кивнула в ответ, но ничего не сказала.
Пожилой человек тоже забрался в карету и сел напротив Дарсии. Девушка помахала рукой дежурной монахине, и карета поехала. Только когда ворота монастыря закрылись, Дарсия с облегчением откинулась на сиденье и весело спросила пожилого мужчину:
— Как настроение, Бриггс?
— Сейчас, когда вижу вас, мисс Дарсия, значительно лучше! — ответил тот. — За два года вы так выросли и так изменились, что, боюсь, хозяин вас не узнает.
— Как мне не терпится его увидеть, — голосом, полным нежности, произнесла Дарсия. — Вдали от него два года казались мне вечностью.
— Представляю себе, каково вам тут было, — ответил Бриггс. — Но хозяин твердо решил дать вам хорошее образование.
— Я так напичкана знаниями, — вздохнула Дарсия, — что иногда я чувствую себя горшочком с pate de foie gras.
Оба засмеялись.
— Как папа?
— С ним все в порядке, — сказал мистер Бриггс, — но вы, наверное, и сами догадываетесь, мисс Дарсия, что он по-прежнему жжет свечу с двух концов, безрассудно растрачивая силы.
— Разве он может жить по-другому? — сказала Дарсия. — Тогда это был бы не он.
— Верно замечено, мисс Дарсия.
— Где вы остановились? Я думала, что наш парижский дом уже давно закрыт.
— Мы специально открыли его, мисс Дарсия, чтобы хозяин мог встретиться с вами. Только мне велено предупредить, что никто не должен увидеть вас или узнать о том, что вы были здесь. Это очень важно.
Дарсия удивилась, но, прежде чем она успела что-нибудь сказать, мистер Бриггс продолжил:
— Хозяин еще велел передать вам вот эту вуаль и сказал, чтобы вы накинули, когда будете выходить из кареты. Он не хочет, чтобы слуги знали, кто вы, а кучер дал слово молчать. На него можно положиться — он давно служит хозяину и не станет болтать.
Дарсия засмеялась, хотя и была несколько озадачена.
— Ужасно похоже на отца, но к чему такая таинственность? Что такого, если меня заметят?
— Вас нелегко не заметить, мисс Дарсия, — отозвался мистер Бриггс. — Не сочтите дерзостью с моей стороны, но вы стали такой красавицей, что хозяин будет просто потрясен.
— О, как я надеюсь, что это правда, — сказала Дарсия. — Я всегда знала, даже когда была совсем маленькая, что папа признает только красивых женщин, и даже, бывало, молилась по вечерам, чтобы, когда вырасту, стать достаточно красивой и радовать этим его.
— Ваши молитвы, несомненно, были услышаны, мисс Дарсия.
— Спасибо, Бриггс, ты очень мил.
Дарсия действительно всегда знала, что ее отцу нравятся красивые женщины. Впрочем, и он нравился им — вернее сказать, они обожали его.
Единственное неудобство заключалось в том, что они появлялись в его жизни и исчезали так быстро, что не успевала Дарсия привыкнуть к одной обаятельной красавице, жившей в их доме, как это место уже занимала другая, потом — следующая и так далее.
Оглядываясь назад, она часто не могла вспомнить, как их звали и чем они отличались друг от друга.
Общим у них у всех было лишь то, что в надежде покрепче привязать к себе этого порывистого беспутного красавца лорда Роули они старались завоевать симпатии его единственной дочери и потому баловали Дарсию и потакали ей во всем.
Но, как ни странно, это ничуть не повлияло на характер Дарсии.
Уже в раннем детстве она начала понимать: почти все, что они ей говорят, — неискренне, и то расположение, которое они проявляют, не что иное, как просто спектакль, разыгрываемый для ее отца.
С возрастом Дарсия все чаще думала, что отцу нужно было бы родиться в другое время. Пожалуй, лучше всего он чувствовал бы себя в эпоху необузданных страстей — годы правления Георга IV и наверняка возглавлял бы придворных франтов и щеголей, окружавших принца-регента, прозванного Принцем Удовольствий, который впоследствии стал носить имя Георга IV.
Но в ханжеской атмосфере благопристойности и добропорядочности двора королевы Виктории лорд Роули воспринимался не иначе, как эксцентричный человек, который в своей эксцентричности заходил чересчур далеко и раздражал ею лицемерное высшее общество.
«Не пойман — не вор» — таков был девиз тех, кто ухитрялся предаваться удовольствиям, не навлекая на себя немилость Виндзорской Вдовы. Но лорд Роули всегда презирал осторожность. Он насмехался над условностями до тех пор, пока Англия не стала для него слишком опасным местом. И тогда он отправился за границу, прихватив с собой в качестве прощального привета королеве одну из ее любимых камеристок, так глупо и безрассудно поверившую, что любовь стоит того, чтобы из-за нее потерять положение в обществе.
Негодование, вызванное этим поступком, наконец-то заставило лорда Роули осознать, что пора каким-то образом позаботиться о будущем своей дочери.
За месяц до того, как ей исполнилось шестнадцать, Дарсия была отправлена в монастырь Сакре-Кёр. Этому предшествовали долгие поиски и тщательный выбор учебного заведения, в котором, во-первых, среди учениц не было бы ни одной англичанки, а во-вторых, уровень преподавания соответствовал бы исключительно высоким требованиям лорда Роули.
Дарсия не оспаривала отцовского решения, по опыту зная, что любые возражения тщетны, но была несколько удивлена, когда он сообщил ей, что в пансион она будет принята под именем Дарсии Роуэл. Прежде чем она успела задать вполне естественный вопрос, отец с усмешкой в глазах объяснил ей: — Я глубоко сомневаюсь, что тебя вообще куда бы то ни было приняли, если бы узнали, что ты моя дочь. Отныне тебе придется привыкать жить самостоятельно, и твоя репутация не должна быть скомпрометирована родством со мной.
— Вы не можете ничем скомпрометировать меня, папа, — гневно произнесла Дарсия. — Я горжусь, очень, очень горжусь, что я ваша дочь. Ни у кого в целом мире нет такого замечательного и незаурядного отца, который способен превратить жизнь в сплошной праздник.
— Все было бы прекрасно, если бы ты была мальчиком, — возразил лорд Роули. — Но ты девушка, моя дорогая, и, смею надеяться, очень красивая девушка. И это обстоятельство заставляет меня принять такое решение. Пансион — это первый шаг на пути к твоей собственной жизни.
Он прошелся по великолепному залу, где они беседовали, и, помолчав, добавил:
— Когда ты станешь старше, я подробнее расскажу тебе о сложностях, с которыми тебе предстоит столкнуться. А пока мне очень хотелось бы, чтобы ты росла не только красивой, но и умной. Именно потому, что большинство женщин слишком глупы, мужчинам быстро надоедает их общество.
— Мне показалось, у Долорес — не могу припомнить ее фамилии, — что жила у нас месяцев восемь назад, мозгов было больше, чем у остальных, — сказала Дарсия.
Отец долго смеялся, прежде чем ответить:
— Зато ей недоставало кое-чего другого, но я не намерен обсуждать это с тобой.
— Почему, папа?
— Потому, черт побери, что вы, сударыня, моя дочь и вы — леди.
Он помрачнел и серьезно произнес:
— В пансионе ты будешь жить два года. Дарсия в ужасе вскрикнула, а он резко добавил:
— Это решено. Я делаю это для твоего же блага, и только Богу известно, как мне будет тебя не хватать! Но я уверен, что поступаю правильно.
Больше они на эту тему не говорили, и, несмотря на свою молодость, Дарсия ясно поняла, чего ждет от нее отец, и решила сделать все от нее зависящее, чтобы он был доволен.
Как правило, женщины, которыми интересовался лорд Роули, были дамами из высшего общества, а для других (Дарсия слышала, что отец порой обращал внимание и на них) двери его дома были закрыты.
Эти дамы из хороших семей были замужем и играли не последнюю роль в обществе. Но, охваченные страстью, они пренебрегли правилами морали и становились одновременно отважными, опрометчивыми и безрассудными.
Зато их изысканные манеры служили примером Дарсии, поскольку все они были благородного происхождения и в свое время получили должное воспитание. Она знала, что ее отец не потерпел бы рядом с собой даже намека на вульгарность или на то, что называется «не комильфо».
В монастырском пансионе Дарсия узнала о существовании многих вещей, которым ей полезно было бы научиться и которые, несомненно, одобрил бы отец. В пансион приглашались преподаватели танцев и верховой езды, а желающие могли брать даже уроки фехтования, хотя таких было немного. Мать-настоятельница с неодобрением относилась к фехтованию и согласилась включить в программу, только уступая настоятельным просьбам богатых итальянцев, полагавших, что эти занятия добавят их дочерям грации, которая так ценится в этой стране.
Кроме этого, Дарсия научилась великолепно играть на фортепиано, петь и, конечно же, рисовать, причем предпочитала писать маслом, а не акварелью, что считалось более подходящим для леди.
Она усердно училась, зная, какое значение придает отец образованию, и была полна решимости добиться его одобрения.
Может быть, лорд Роули и имел репутацию повесы, но вместе с тем он был в высшей степени образованным человеком. Он отлично изъяснялся по крайней мере на пяти языках и, к удивлению многих, имел оксфордский диплом, хотя систематически никогда не учился; он был непревзойденным ценителем женской красоты, но не хуже, чем в женщинах, разбирался в скаковых лошадях. Он принимал участие во всех традиционных скачках, почти всегда побеждал, неизменно был любимцем публики и получал больше аплодисментов, чем любой представитель королевской фамилии.
Он выбрал своим цветом желтый и использовал его так часто, что это граничило с вызовом, чем он — уже в который раз — заслужил неодобрение королевского двора. Повозки в его поместьях, его фаэтоны, коляски и кареты для путешествий — везде присутствовал желтый цвет, а сам он никогда не появлялся без желтой гвоздики в петлице.
Его любили и называли «повеса Роули». Друзья занимали у него деньги, прощали ему возмутительные выходки и были всем сердцем верны ему — но лишь до тех пор, пока не начинали чувствовать, что королевское неодобрение делает такую верность опасной. И только женщины никогда не колебались, а любили его отчаянно и безнадежно, даже когда он бросал их.
Чем ближе карета подъезжала к Парижу, тем сильнее трепетало сердце Дарсии. Она боялась, что отец будет разочарован ею, несмотря на все усилия, которые она предприняла, чтобы стать такой, какой он хотел ее видеть.
Она отрабатывала каждое свое движение, каждый жест, стараясь достичь балетной грации. Она прислушивалась к своему голосу, когда пела и разговаривала, пытаясь достичь его наибольшей музыкальности. Она не могла забыть, как отец однажды сказал о какой-то женщине, добивавшейся его расположения:
— У нее такой голос, словно трещит на огне кукуруза! Если женщина хочет, чтобы ее слушали, ее голос должен напоминать соловьиные трели.
И уж действительно трудную задачу она поставила перед собой, когда, помимо французского, испанского и итальянского языков, решила выучить еще и немецкий. Зато теперь она свободно изъяснялась на любом из них и опасалась лишь за родной английский — не забыла ли она его за эти два года.
Когда карета проезжала через Булонский лес, Дарсия наклонилась к окошку, но потом, вспомнив, что отец не хотел, чтобы ее видели, вновь откинулась назад.
Они въехали в центр Парижа, и Бриггс, не говоря ни слова, протянул Дарсии вуаль.
Дарсия с восхищением взяла ее в руки. Нежная на ощупь, легкая как паутинка, она была голубого цвета. Только такую, а не темную и уродливую, мог выбрать для дочери лорд Роули. Девушка накинула ее поверх своей маленькой шляпки. Вуаль спускалась до плеч, крошечные темно-голубые точки, рассыпанные по всему полю, скрывали лицо и, отвлекая внимание, одновременно вызывали интерес.
В тот день на ней было платье, которое в пансионе считалось бы слишком нарядным: турнюр был значительно больше, — чем разрешалось носить воспитанницам, а очень тугой лиф так выразительно обтягивал ее тонкую талию, подчеркивая совершенство фигуры, что мать-настоятельница непременно не одобрила бы такого наряда.
Дарсия увидела этот фасон в иллюстрированном французском журнале и уговорила одну из своих подружек сделать заказ своей портнихе, когда поедет домой на каникулы.
— Заказать у нее платье будет недешево, — предупредила ее подруга.
— Это не имеет значения, — ответила Дарсия. — У меня должно быть платье, которое не стыдно надеть, если кто-нибудь из родственников пригласит меня в гости.
— А ты на это надеешься? — улыбнулась подруга. — Тебя здесь никто не навещает, а ты никогда не ездишь домой на каникулы.
— Мои родственники живут в Англии, — ответила Дарсия, — и они хотят, чтобы я закончила школу, прежде чем снова вернусь туда.
В пансионе было еще несколько девочек, которые тоже безвылазно сидели в монастыре. Одна была гречанкой, другая приехала из Тегерана. Поэтому Дарсия особенно не скучала, но все равно радовалась, когда возвращались остальные ученицы и возобновлялся обычный школьный распорядок.
Карета остановилась у великолепного подъезда, и Дарсия увидела стоявших в ожидании слуг, одетых в ливреи. Поднявшись по ступенькам, покрытым алым ковром, она вошла в дом, который не видела более пяти лет, и подумала, что все здесь в духе отца. Можно было догадаться, что именно он живет здесь, даже не зная об этом заранее. Картины, великолепная мебель, вся обстановка были частью его «я», тем фоном, что окружал его в любом месте, где бы он ни находился, как и огромные букеты цветов, украшавшие холл и наполнявшие благоуханием гостиную, в которую слуга проводил Дарсию.
Но сейчас ее интересовал только мужчина, стоявший у дальней стены.
Откинув вуаль, она вскрикнула от радости и подбежала к нему:
— Папа! О, папа, как это замечательно — снова увидеть вас!
Ей было трудно говорить, и в то же время казалось, что слова сами срываются с губ, и голос зазвенел от счастья.
Лорд Роули обнял дочь, расцеловал ее в обе щеки и сказал:
— Так много времени прошло, моя куколка! Дай-ка мне взглянуть на тебя.
Он слегка отстранил ее и начал разглядывать. Дарсия, чтобы скрыть смущение, которое чувствовала под его взглядом, принялась развязывать ленточки на шляпке, потом сняла ее, бросила на пол и, обняв отца, начала его целовать.
— Ты восхитительна! — с удовлетворением произнес лорд Роули. — И очень похожа на свою мать в этом возрасте. Она была красивее тебя, но у тебя ее черты. Я всегда был уверен, что ты станешь красавицей, когда вырастешь. Что ж, я опять поставил на вербую лошадь.
Дарсия рассмеялась:
— О, папа, не могу выразить словами, как рада я слышать ваш голос и ваши шутки! Но я не лошадь на скачках, я взрослая женщина. Скажите, теперь мне можно будет вернуться и жить с вами?
Ответ на этот вопрос она страстно желала получить еще с того момента, как через мать-настоятельницу ей передали письмо, сообщавшее, что «тетя» хотела бы видеть «племянницу».
Дарсия сразу же поняла, от кого это письмо, и не только потому, что у нее не было никакой тетушки, которая могла бы интересоваться ею, но также и потому, что в углу листа стоял секретный знак, о котором они с отцом договорились два года назад.
Отец проставлял маленькую буковку «R», а Дарсия рисовала ему крохотное сердечко.
— Я приехал в Париж именно для того, чтобы поговорить об этом с тобой, — сказал лорд Роули. — Но сначала расскажи мне о себе.
— Мне нечего рассказывать, папа, я писала обо всем, что со мной происходило, в этих невероятно скучных письмах, которые отправляла каждое воскресенье своему «дядюшке Рудольфу» на адрес конторы вашего поверенного в Лондоне.
Лорд Роули рассмеялся:
— Должен признать, что все твои письма были донельзя скучны — за исключением тех, что ты пересылала мне тайно.
— Мне это удавалось, только когда кто-нибудь из девочек, которым я могла доверять, ездил в гости к родственникам или отправлялся домой на каникулы. В остальных случаях сестры-монашки внимательно прочитывали наши письма, проверяя, хорош ли слог и не жалуемся ли мы на что-нибудь.
— А тебе было на что жаловаться?
— Нет, — ответила Дарсия. — Это как раз такой пансион, который вы бы одобрили! Нас заставляют работать и неустанно пекутся о наших бессмертных душах!
Лорд Роули рассмеялся. В комнату вошел слуга с бутылкой шампанского.
— По-моему, — сказал лорд Роули, — стоит поднять тост за наше воссоединение, хотя оно и будет недолгим.
— Недолгим, папа?
Лорд Роули не отвечал, ожидая, пока слуга выйдет из комнаты. Потом продолжил:
— Я специально приехал из Танжера, чтобы позаботиться о твоем будущем.
— Так вы были в Танжере? А я гадала, где же вы жили все это время.
— Я пробыл там всю зиму, — сказал лорд Роули, — но поскольку сейчас там чересчур жарко, я подумываю перебраться в Грецию.
— О, папа, разрешите мне поехать с вами, — взмолилась Дарсия, — я учила греческий, и мне будет полезно попрактиковаться для пополнения образования.
— Твое образование, если подразумевать под этим то, что можно почерпнуть из книг, вероятно, должно быть на сегодняшний день завершено.
— Очень хорошо; тогда вы тем более должны разрешить мне поехать, потому что я хочу быть с вами. Я люблю вас, папа, и считала месяцы, дни, секунды до того момента, когда мы вновь встретимся.
В глазах лорда Роули появилась нежность, которую мало кому из женщин удавалось увидеть в них.
В свои пятьдесят он выглядел лет на десять моложе и был, несомненно, очень красив, но это было не единственное, что в нем привлекало.
Яркий пиратский блеск в глазах, слегка сардоническая усмешка и какое-то озорное, бесшабашное отношение к жизни давали ему над женщинами власть заклинателя змей.
Он сделал глоток из бокала и сказал:
— У меня нет желания огорчать тебя, дорогое дитя, но мои планы прямо противоположны твоим, и хотя тебе, возможно, трудно будет в это поверить, я думаю о тебе, а не о себе.
Дарсия с тревогой посмотрела на него и очень тихо спросила:
— Вы не… хотите, чтобы я была рядом с вами, папа? Но мне почти восемнадцать, и я не могу дальше оставаться в пансионе.
— Мне это известно, — ответил лорд Роули. — И я вовсе не говорю, что не желаю видеть тебя рядом с собой, наоборот, я бы хотел этого больше всего на свете. Но сейчас я должен думать о твоем благе.
— Заботиться о моем благе — значит позволить мне быть счастливой, а вы знаете, что, чем бы вы ни занимались, я не буду вам мешать, я ведь и раньше никогда не была вам помехой.
— Тогда ты была еще ребенком, — заметил лорд Роули. — Выслушай меня внимательно, Дарсия, потому что это очень серьезный вопрос.
Он сел рядом с ней на софу и помолчал, подбирая слова, прежде чем заговорить:
— Я любил твою мать, как никого в своей жизни. Она была не только самой красивой женщиной, которую я когда-либо знал, но и самой разумной. — В голосе его послышалась горькая насмешка над собой. — Если бы она была жива, повесы Роули никогда бы не существовало, но она умерла, а я не мог позволить кому-то другому занять ее место.
— Поэтому вы так и не женились снова, да, папа? — спросила Дарсия почти шепотом.
— Да, поэтому, — согласился лорд Роули, — и еще потому, что так и не встретил никого, кто хотя бы чуть-чуть напомнил мне твою мать, за исключением тебя.
— Я рада, что похожа на нее.
— Именно потому, что ты похожа на нее, и потому, что я тебя люблю, — продолжал лорд Роули, — я обязан обеспечить тебе такое будущее, какого она хотела для тебя.
— Мама любила вас и хотела бы, чтобы мы не расставались, — быстро сказала Дарсия.
Отец покачал головой, и она почувствовала, что ее воодушевление пропадает.
Отправляясь в Париж, Дарсия была уверена, что снова начинается та жизнь, по которой она так истосковалась: бурлящая, полная красок, веселья и смеха, которой они с отцом жили, когда она была ребенком.
— Кое-что в отношении тебя я уже предпринял, — произнес лорд Роули совсем другим тоном. — Прежде всего я хочу, чтобы ты никоим образом не была связана со мной. У тебя появится новое имя, ты будешь идти собственным путем в мире, к которому принадлежишь, и тебе не будет помехой позорное клеймо родства с повесой Роули.
— Я не считаю позорным быть вашей дочерью! — сердито сказала Дарсия.
— Дорогое мое дитя, — ответил лорд Роули, — я не глупец. Я точно знаю, что обо мне думают люди, и это не только забавляет меня, но и, клянусь тебе, нисколько не задевает. Но я точно знаю, что это может свести на нет твои шансы достичь положения в обществе, а об этом я не могу думать без содрогания.
— Тогда не думайте об этом, — взмолилась Дарсия. — Если это не трогает вас, то и меня не затронет. Я прекрасно знаю, что о вас говорят люди, но, по-моему, они просто завидуют, потому что вы поступаете так, как считаете нужным. А твои друзья скорее всего будут так же добры ко мне, как тогда, когда я была совсем маленькой девочкой.
— Мои друзья, возможно, и будут к тебе добры, — согласился лорд Роули, — но двери домов, которые должны быть открыты перед тобой по праву рождения, закроются для тебя только лишь потому, что ты — моя дочь.
— Это не имеет значения. Лорд Роули покачал головой: