Страница:
Джейсон повиновался. Он остановил лошадей, фаэтон встал поперек дороги, полностью ее блокируя.
Экипаж, подъехавший сзади, тоже вынужден был остановиться. Граф вышел из фаэтона и не торопясь подошел к дверце. Он открыл ее, и человек, про которого он знал, что тот был священником, лишенным сана, нагнулся к нему с заднего сиденья и спросил:
– Что вам...
Больше он не успел ничего сказать. Граф схватил его за горло, вытащил на дорогу и ударил в челюсть. Тот взлетел в воздух, упал на спину и замер без движения.
Другой человек, сидевший в экипаже спиной к лошадям, приготовился к действиям и со свирепым выражением лица выскочил на дорогу, сжав кулаки.
Нэнни была права, описывая его, как человека неприятной внешности.
Он набросился на графа, который уклонился от удара и нанес ему ответный удар в лицо. Он был крепким парнем, и у него хватило сил попытаться ответить на удар, но все его усилия оказать сопротивление были тщетны, и вскоре он неподвижно лежал на спине, как и священник.
Граф подошел к экипажу и заглянул внутрь.
Офелия полусидела-полулежала на заднем сиденье. Рот ей заткнули платком, а щиколотки и руки были связаны веревкой.
Граф взял ее на руки, отнес в свой фаэтон и посадил на сиденье. Затем, склонившись над ней, он взял поводья у Джейсона.
– Кучер ваш, – сказал он ему. – Когда вы с ним разберетесь, отпустите лошадей.
Он заметил блеснувшую радость в глазах Джейсона; тот спрыгнул на землю, подбежал к кучеру и уложил его рядом с двумя другими так же ловко, как перед тем его хозяин.
Затем он отвел экипаж на обочину, распряг лошадей и отпустил их пастись в соседнее поле.
Тем временем граф вынул кляп изо рта Офелии.
– Все хорошо, – сказал он, – вы спасены, и я обещаю вам, что это больше не повторится.
Какое-то время она смотрела на него, словно до ее сознания не доходила реальность происходящего, а затем разразилась рыданиями.
Она уткнулась лицом в его плечо, пока он развязывал веревки на ее запястьях и щиколотках. Освободив Офелию, граф обнял ее и прижал к себе.
– Это было ужасно, но вы же знали, что я приду к вам на помощь.
– Я молилась... и молилась... – говорила Офелия сквозь рыдания, – я так испугалась, когда подумала, что вы меня не слышите.
– Я вас услышал, – сказал ей граф. – И обещаю позаботиться, чтобы в будущем такие ужасы вам никогда не угрожали.
– Это мачеха их послала, – прошептала Офелия. – Она... попытается снова.
Граф собирался что-то сказать, но появился Джейсон, выглядевший очень довольным собой.
– Мы оставим их лежать на дороге, милорд, или столкнуть в канаву?
– Оставьте их, – сказал граф, – не будем больше пачкать руки такой мразью.
Джейсон рассмеялся и прыгнул на запятки фаэтона.
Граф развернул лошадей по направлению к Лондону.
Упряжка продолжала путь с хорошей скоростью, но теперь это была не гонка; он отодвинулся от Офелии и посмотрел на нее.
Она перестала плакать и вытирала глаза маленьким платочком.
– Куда мы направляемся? – спросила она через минуту. Голос ее был все еще тихим и испуганным.
– Я хочу, чтобы вы провели ночь у моей двоюродной бабушки, Аделаиды. Это графиня Довейджер Тьюксбери, устрашающая старая дама, которую все боятся, и совершенно заслуженно. Но я думаю, что вы ей понравитесь, а она вам.
– Нэнни будет беспокоиться, если я не вернусь.
– Я дам знать Нэнни, что вы в безопасности. Но мои лошади уже проделали длинный путь, а Лондон отсюда ближе, чем замок.
– Вы... спасли меня, – сказала Офелия, – но я не понимаю, зачем мачеха послала таких странных и ужасных людей, чтобы меня похитить?
– Вероятно, другие люди и не взялись бы за такую задачу, – с улыбкой сказал граф.
Он вовсе не собирался без необходимости открывать Офелии истинную причину похищения, но оценил ее ум.
– Может быть... я ошибаюсь, но они, наверное, имеют отношение к черной магии, – сказала она через минуту.
– Почему вы так подумали?
– Я чувствовала зло, исходящее от них. Такое же, что я ощущала, видя перед собой лицо мачехи... еще до того, как вы дали мне образ. – Граф не ответил, и, помолчав, она сказала: – Они... принесли бы меня в жертву?
– Что бы они ни собирались с вами сделать, – сказал он твердо, – теперь этого уже не произойдет, вы и сами знаете. Забудьте их, Офелия. Я думаю, даже позволять себе задерживаться мыслями на том, что есть зло, – это ошибка.
– Конечно... не надо так делать, – согласилась Офелия, – потому что постепенно так можно оказаться во власти зла.
Она вздрогнула, и граф сказал:
– Я сказал вам, что вы в безопасности. Никто и ничто, будь то человеческие и сверхъестественные силы, не сможет больше причинить вам вред. Я позабочусь об этом.
– Как вы можете так быть в этом уверены? – поинтересовалась Офелия.
– Я скажу вам попозже, – пообещал граф.
Она подумала, что, вероятно, дело в Джейсоне, который может услышать, о чем они разговаривают.
Она вздохнула, но это был вздох облегчения и счастья, и безотчетно придвинулась ближе к графу. Он посмотрел на нее с улыбкой, и она сказала:
– Это очень... неосторожно так мчаться... Мне хочется... потрогать вас и быть действительно уверенной, что вы реальный... и здесь.
– Я в самом деле здесь, с вами, – сказал граф, – и вы можете сказать за это спасибо Нэнни.
– Нэнни? – переспросила Офелия.
– Она послала мне записку, что я ей нужен, а поскольку я знал, что Нэнни никогда не заставила бы меня приехать без действительной необходимости, то выехал из Лондона немедленно, как только получил ее призыв о помощи. Но, как вы знаете, я немного опоздал.
– Нэнни была сильно встревожена?
– Ну конечно, она же вас любит.
– И я ее люблю, – ответила Офелия. – Я была так счастлива в этом милом маленьком домике, слушая рассказы о вас и вашем детстве. Я бы хотела прожить там остаток жизни.
– Думаю, что очень скоро вы нашли бы этот домик маленьким и тесным, – сказал граф.
– Может быть, он и маленький, – сказала Офелия, – но любовь, которую он вмещает, делает его просторным.
Граф снова улыбнулся. Он подумал, что никто не смог бы лучше выразить то, что много раз он думал об этом домике и о любом месте, где жила Нэнни.
Когда он был ребенком, вся любовь, приходившаяся на его долю, исходила от нее; это она защищала его от матери, постоянно его в чем-то обвинявшей. Детская в замке тоже была местом, наполненным любовью, и хотя он и не сознавал этого и не смог бы выразить так, как сейчас сделала Офелия, но всегда это чувствовал, навещая Нэнни в ее маленьком домике, крытом соломой.
Какое-то время они продолжали путь молча. Затем, когда впереди показались очертания первых лондонских домов, граф свернул на боковую дорогу. Проехав каменные ворота, они оказались перед приятного вида домом времен королевы Анны, – из красного кирпича, с длинными окнами и изысканной каменной резьбой над парадной дверью.
– Здесь живет ваша двоюродная бабушка? – спросила Офелия. В ее голосе звучало беспокойство.
– Да. Я хочу, чтобы она позаботилась о вас, пока я займусь некоторыми вещами. Я должен быть уверен в вашей безопасности, – ответил граф.
Джейсон подошел и взял лошадей под уздцы; граф вышел из фаэтона и затем помог выйти Офелии.
– Без шляпки я, наверное, произведу странное впечатление на вашу двоюродную бабушку, – сказала она с беспокойством в голосе.
– Вы выглядите очаровательно, – ответил граф, и она бросила на него удивленный взгляд.
Действительно, она прелестно выглядела в одном из тех платьев, которые он послал ей из Лондона, – цвета перванш, отделанном английской вышивкой с вплетенными узкими бархотками.
Понимая ее волнение, граф взял Офелию за руку, и, когда дверь открыл пожилой седой дворецкий, они вошли в прохладный холл, наполненный запахом воска и сухих цветов.
– Как поживаете, Доус? – спросил его граф.
– Благодарю вас, милорд, все в порядке. Вы найдете ее светлость в оранжерее.
Граф в нерешительности остановился:
– Я думаю, Доус, что мисс Лангстоун, приехавшей со мной, наверное, хотелось бы привести себя в порядок. Не могли бы вы отвести ее наверх и попросить вашу супругу помочь ей, пока я разыщу ее светлость.
– Я это сделаю, милорд, – сказал Доус и с отцовскими интонациями добавил, обращаясь к Офелии. – Не угодно ли последовать за мной, мисс, я покажу вам дорогу.
Он стал подниматься по лестнице; Офелия последовала за ним, но до этого оглянулась на графа с таким выражением в глазах, что тому захотелось броситься за ней, схватить ее в объятья, прижать к себе.
– Ей пришлось выдержать очень неприятное приключение, – сказал он себе, – но держится она молодцом.
Он знал, что если бы что-либо подобное случилось с леди Харриет или с кем-нибудь из его других подруг, они бы падали в обморок, истерически визжали и снова и снова кричали бы о том, что они только что пережили.
Граф знал, куда ему идти. Он прошел через холл и салон в задней части дома, выходившей в сад и розарий. Там, в солнечном сиянии, он увидел свою двоюродную бабушку. Как он и предполагал, она была в парике, цвет волос которого напоминал ей далекие годы девичества, и на ней красовались драгоценности, равные по стоимости сказочных кладов Востока, без которых она никогда не показывалась.
Как только граф открыл дверь, три спаниеля короля Чарльза подняли голову, а затем с лаем и визгом радостно бросились к нему.
– Добрый день, бабушка Аделаида, – сказал он, пересекая комнату.
– Рейк! – воскликнула его бабушка. – Это в самом деле ты, или я вижу призрак? Я не видела тебя столько времени, что думала, что ты уже умер.
Граф улыбнулся:
– Нет, я жив, – ответил он, – и приехал попросить вас об услуге.
– Я должна была догадаться, что ты не приедешь, если тебе ничего не нужно, – едко сказала графиня.
Граф поднес ее руку, тяжелую от драгоценностей, к губам и затем поцеловал в щеку.
– Не спрашиваю вас, бабушка Аделаида, как вы живете, – сказал он, – я никогда не видел, чтобы вы выглядели лучше, чем сейчас.
– Лесть вас никуда не приведет, молодой человек. Я сердита, и для этого есть все основания.
– Я был очень занят, – сказал граф, – и поэтому вы должны простить мою невнимательность.
– Не понимаю, почему бы я должна тебя прощать?
– Только потому, что вы единственный человек в мире, которому я могу довериться в этот момент. Вот почему я приехал к вам с просьбой.
– Что же на сей раз? – спросила графиня недовольным голосом. – Если это опять эмигранты, то я их больше не желаю. Последние, которых вы привезли, были совершенно невыносимы. Они жаловались на все на свете, а дети разбили два моих лучших блюда с короной Дерби.
Эту старую историю граф слышал уже много раз. На самом деле он возместил стоимость этих блюд, но об этом факте его двоюродная бабушка регулярно забывала.
– Французская революция некоторое время назад окончилась.
– Но теперь во Франции этот монстр Наполеон, – фыркнула старушка. – Он способен на все.
– Не монстр Наполеон занимает меня в данный момент, – сказал граф, – а Цирцея Лангстоун.
– Цирцея Лангстоун?
Голос графини прозвучал громче, чем раньше, а ее глаза зажглись от любопытства.
Она сочла бы жизнь невыносимой, если бы не могла быть в курсе всех скандалов и сплетен высшего общества, и каким-то непонятным образом ей это удавалось.
Граф вкратце рассказал ей, что произошло, понимая, что графиня наслаждается каждым словом его рассказа.
– Конечно, я слышала об этой женщине, – сказала она. – Я даже знаю, что ты называешь ее Змеей Сатаны; по-видимому, это очень точное определение.
– Я тоже так думаю, – сказал граф. – Но теперь я хотел бы просить вас позаботиться об Офелии какое-то короткое время, пока я смогу убедиться, что подобные вещи снова не произойдут.
– Каким образом ты собираешься это сделать? – спросила графиня.
– Я скажу вам позже, – ответил граф, вставая, потому что услышал шаги за дверью.
– Мисс Лангстоун, миледи, – объявил Доус, и Офелия вошла в комнату.
Она слегка нервничала, но граф увидел, что она привела в порядок свои прекрасные волосы и смыла с лица дорожную пыль. Она выглядела очень юной, совершенно весенней и в то же время немного испуганной и встревоженной.
Спаниели короля Чарльза бросились к ней, и она нагнулась, чтобы их погладить; граф подошел, встал с ней рядом и взял ее за руку.
Он подвел ее к окну через всю комнату, и когда они остановились перед графиней, сказал спокойным голосом:
– Могу ли я, бабушка Аделаида, представить вам Офелию Лангстоун, мою будущую супругу.
Некоторое время спустя, оставив Офелию с двоюродной бабушкой, граф направлялся в сторону Беркли-сквер.
На его губах играла улыбка, по которой Джейсон понял, что он доволен собой, но разговаривать ему, очевидно, не хотелось, и они ехали молча.
Граф вспоминал удивление в глазах двоюродной бабушки, когда он представил ей Офелию, и изумление в глазах Офелии.
Затем оно сменилось сиянием счастья, преобразившим ее лицо. Страх, беспокойство, напряжение – все исчезло, словно бы сметенное солнечным лучом. И когда она посмотрела на него, он подумал, что ни одна другая женщина не может быть столь прелестной.
– Мой дорогой мальчик! – воскликнула графиня. – Почему же ты не сказал мне об этом! Я и не подозревала! Боже, как я рада!
– Я счастлив, что доставил вам удовольствие, – сказал граф.
– Удовольствие! – повторила графиня. – Последние десять лет мы не могли дождаться, чтобы ты наконец женился!
Она протянула руки к Офелии:
– Подойдите ко мне, дитя мое, и расскажите, как это вы оказались такой умной, что заполучили этого самого неуловимого и самодовольного холостяка во всей стране?
– Не нужно смущать Офелию, – вмешался граф, чтобы избавить ее от необходимости отвечать. – Она жила у Нэнни, и Нэнни наговорила ей столько всего, что сейчас я, может быть, герой всех ее снов и мечтаний. Мне не хотелось бы ее разочаровывать.
– Ну, я думаю, что только ты один можешь это сделать, – ответила графиня.
Граф легкой улыбкой и поклоном дал ей понять, что ценит остроту ее языка.
Во время небольшого ленча, поданного только для него и Офелии, потому что графиня уже поела раньше, Офелия все время посматривала на него с недоверием, как будто бы весь мир перевернулся у нее перед глазами, и она не понимала, что теперь ей делать. И одновременно в ее глазах читалось, что это чувство было для нее невыносимо волшебным.
Перед самым отъездом, когда графиня в сопровождении Доуса отправилась на свое обычное место в салоне, они остались вдвоем.
Он ничего не говорил, стоял и смотрел на нее, а она спросила неуверенным голосом:
– Вы действительно... подразумеваете именно то, что сказали, или... это для того, чтобы я выглядела более респектабельно?
Он подумал, что это было бы вполне разумным объяснением того, что здесь произошло. Через минуту он сказал ей очень спокойно:
– А вы хотели бы, чтобы это так и было?
– Я думаю о вас...
– А я прошу вас подумать о себе, – сказал граф. – Это то, что вы, в отличие от большинства женщин, постоянно забываете делать.
– Но вы же не можете... действительно хотеть... жениться на мне...
– Почему же?
– Потому что вы такая важная персона... так великолепны... и знаете, что я совершенно не гожусь в жены для такого человека, как вы.
– Думаю, что это я решаю, – ответил граф. – Вы должны простить меня, дорогая, за то, что я не спросил сначала вас, как следовало бы, а сразу сказал двоюродной бабушке, потому что знал, что она позаботится о вас так, как мне бы того хотелось.
– Вы действительно... хотите сказать... что так и есть? – неуверенно спросила Офелия.
– Именно это я и хотел сказать, – ответил граф, – что больше всего в жизни я хочу, чтобы вы стали моей женой.
Ему показалось, что комната внезапно осветилась светом тысячи свечей, когда он встретил взгляд Офелии. Затем, пробормотав что-то неразборчивое, она приблизилась к нему и спрятала лицо у него на плече.
– Я... мне снится сон, – прошептала она. – Я даже не осмеливалась молиться, чтобы вы когда-нибудь полюбили меня...
– А вы хотели этого?
– Я вас любила... я думаю, уже миллион лет, – ответила она. – В вас есть все, что должно быть в настоящем мужчине... Мне ни на секунду и в голову не могло прийти, что я могу что-то для вас значить.
Граф повернул ее лицо к себе.
– Когда у нас будет немного больше времени, – сказал он, – я расскажу вам, что вы значите для меня и как я вас люблю.
С этими словами он наклонил голову, и его губы коснулись ее губ. Он не мог вообразить, что губы женщины могут быть такими нежными, покорными и в то же время такими волнующими.
Сначала он целовал ее очень нежно, почти как ребенка, которым он ее и считал. Затем, чувствуя, как она всем телом прижимается к нему, ощутив, что внезапный порыв страсти заставляет ее ответить на его поцелуй, он понял, насколько это отличается от всего, что было когда-либо ранее. В нем пробуждались чувства, доселе незнакомые ему, в которых было нечто священное и вместе с тем гораздо более волнующее и чудесное, чем все, что может испытывать человек.
Офелии казалось, что он наполняет собою мир, землю и небо и что это и есть то, чего она всегда хотела, – это любовь, являющаяся частью Бога.
Объятия графа приносили ей чувство безопасности и надежности, присутствие его рядом отгоняло прочь все страхи и даже воспоминания о том, что когда-либо заставляло ее бояться.
Ей чудилось, что он возносит ее на небеса, что она не стоит больше ногами на земле, а слышит музыку сфер, и все темное и угрожающее осталось позади.
– Я люблю вас... я люблю вас, – прошептала она, когда наконец он поднял голову и, глядя в ее лицо, сказал:
– Я люблю вас, моя дорогая.
Его голос прозвучал необычно, слегка хрипло и неровно. Затем он снова привлек ее к себе и целовал до тех пор, пока она не подумала, что невозможно чувствовать то, что чувствует, и не умереть от счастья.
Она не знала, что в этот момент граф вспомнил, как чуть не потерял ее.
Он отпустил ее и сказал:
– Я должен кое-что сделать, дорогая. То, что необходимо сделать. Но вы останетесь в безопасности с бабушкой Аделаидой. И если я не вернусь сегодня вечером, то вернусь завтра утром. И тогда мы решим, как скоро мы поженимся.
– А может это быть... очень скоро? – спросила Офелия.
– Как только вы позволите это сделать, – ответил граф. – На самом деле, как только вы будете готовы.
– Я готова сейчас, – ответила Офелия.
Он засмеялся:
– Вы должны дать мне время получить специальное разрешение, если хотите, чтобы нас обвенчали со всей полагающейся помпой на Сент-Джордж-Ганновер-сквер.
Офелия слегка вскрикнула:
– Нет... пожалуйста, только не торжественная свадьба! И... – Она остановилась.
– Что вы хотели сказать? – спросил он.
– Я не могу вынести... что мачеха будет там и будет... ненавидеть меня.
– Ее там не будет, – твердо сказал граф. – Предоставьте это мне.
Он поцеловал ее снова, еще более нежно, и затем, обняв за плечи, привел в салон.
– Присмотрите за ней, бабушка Аделаида, – попросил он. – Это драгоценная личность, и я не могу теперь представить себе жизни без нее.
Он говорил с искренностью, заставившей графиню бросить на него быстрый взгляд.
– Ты удивляешь меня, Рейк, – сказала она, – и в то же время я тебе верю.
– Вы должны мне верить. Помните, вы единственный человек, которому мы доверяем наш секрет в надежде, что вы его сохраните.
– Вы доверяли мне и в прошлом, – сухо заметила графиня.
– И вы никогда меня не подводили, – подтвердил граф, – но происходящее сейчас для меня гораздо важнее всего, что со мной когда-либо случалось.
Он поцеловал руку графине и затем Офелии.
Они посмотрели друг другу в глаза и замерли в неподвижности.
Когда граф закрыл за собой дверь, графиня обратилась к Офелии:
– Я вижу, что вы совершенно необыкновенная молодая женщина, и именно та, которая нужна моему непредсказуемому и невозможному внуку, чье поведение в прошлом зачастую было предосудительным.
Глава 7
Экипаж, подъехавший сзади, тоже вынужден был остановиться. Граф вышел из фаэтона и не торопясь подошел к дверце. Он открыл ее, и человек, про которого он знал, что тот был священником, лишенным сана, нагнулся к нему с заднего сиденья и спросил:
– Что вам...
Больше он не успел ничего сказать. Граф схватил его за горло, вытащил на дорогу и ударил в челюсть. Тот взлетел в воздух, упал на спину и замер без движения.
Другой человек, сидевший в экипаже спиной к лошадям, приготовился к действиям и со свирепым выражением лица выскочил на дорогу, сжав кулаки.
Нэнни была права, описывая его, как человека неприятной внешности.
Он набросился на графа, который уклонился от удара и нанес ему ответный удар в лицо. Он был крепким парнем, и у него хватило сил попытаться ответить на удар, но все его усилия оказать сопротивление были тщетны, и вскоре он неподвижно лежал на спине, как и священник.
Граф подошел к экипажу и заглянул внутрь.
Офелия полусидела-полулежала на заднем сиденье. Рот ей заткнули платком, а щиколотки и руки были связаны веревкой.
Граф взял ее на руки, отнес в свой фаэтон и посадил на сиденье. Затем, склонившись над ней, он взял поводья у Джейсона.
– Кучер ваш, – сказал он ему. – Когда вы с ним разберетесь, отпустите лошадей.
Он заметил блеснувшую радость в глазах Джейсона; тот спрыгнул на землю, подбежал к кучеру и уложил его рядом с двумя другими так же ловко, как перед тем его хозяин.
Затем он отвел экипаж на обочину, распряг лошадей и отпустил их пастись в соседнее поле.
Тем временем граф вынул кляп изо рта Офелии.
– Все хорошо, – сказал он, – вы спасены, и я обещаю вам, что это больше не повторится.
Какое-то время она смотрела на него, словно до ее сознания не доходила реальность происходящего, а затем разразилась рыданиями.
Она уткнулась лицом в его плечо, пока он развязывал веревки на ее запястьях и щиколотках. Освободив Офелию, граф обнял ее и прижал к себе.
– Это было ужасно, но вы же знали, что я приду к вам на помощь.
– Я молилась... и молилась... – говорила Офелия сквозь рыдания, – я так испугалась, когда подумала, что вы меня не слышите.
– Я вас услышал, – сказал ей граф. – И обещаю позаботиться, чтобы в будущем такие ужасы вам никогда не угрожали.
– Это мачеха их послала, – прошептала Офелия. – Она... попытается снова.
Граф собирался что-то сказать, но появился Джейсон, выглядевший очень довольным собой.
– Мы оставим их лежать на дороге, милорд, или столкнуть в канаву?
– Оставьте их, – сказал граф, – не будем больше пачкать руки такой мразью.
Джейсон рассмеялся и прыгнул на запятки фаэтона.
Граф развернул лошадей по направлению к Лондону.
Упряжка продолжала путь с хорошей скоростью, но теперь это была не гонка; он отодвинулся от Офелии и посмотрел на нее.
Она перестала плакать и вытирала глаза маленьким платочком.
– Куда мы направляемся? – спросила она через минуту. Голос ее был все еще тихим и испуганным.
– Я хочу, чтобы вы провели ночь у моей двоюродной бабушки, Аделаиды. Это графиня Довейджер Тьюксбери, устрашающая старая дама, которую все боятся, и совершенно заслуженно. Но я думаю, что вы ей понравитесь, а она вам.
– Нэнни будет беспокоиться, если я не вернусь.
– Я дам знать Нэнни, что вы в безопасности. Но мои лошади уже проделали длинный путь, а Лондон отсюда ближе, чем замок.
– Вы... спасли меня, – сказала Офелия, – но я не понимаю, зачем мачеха послала таких странных и ужасных людей, чтобы меня похитить?
– Вероятно, другие люди и не взялись бы за такую задачу, – с улыбкой сказал граф.
Он вовсе не собирался без необходимости открывать Офелии истинную причину похищения, но оценил ее ум.
– Может быть... я ошибаюсь, но они, наверное, имеют отношение к черной магии, – сказала она через минуту.
– Почему вы так подумали?
– Я чувствовала зло, исходящее от них. Такое же, что я ощущала, видя перед собой лицо мачехи... еще до того, как вы дали мне образ. – Граф не ответил, и, помолчав, она сказала: – Они... принесли бы меня в жертву?
– Что бы они ни собирались с вами сделать, – сказал он твердо, – теперь этого уже не произойдет, вы и сами знаете. Забудьте их, Офелия. Я думаю, даже позволять себе задерживаться мыслями на том, что есть зло, – это ошибка.
– Конечно... не надо так делать, – согласилась Офелия, – потому что постепенно так можно оказаться во власти зла.
Она вздрогнула, и граф сказал:
– Я сказал вам, что вы в безопасности. Никто и ничто, будь то человеческие и сверхъестественные силы, не сможет больше причинить вам вред. Я позабочусь об этом.
– Как вы можете так быть в этом уверены? – поинтересовалась Офелия.
– Я скажу вам попозже, – пообещал граф.
Она подумала, что, вероятно, дело в Джейсоне, который может услышать, о чем они разговаривают.
Она вздохнула, но это был вздох облегчения и счастья, и безотчетно придвинулась ближе к графу. Он посмотрел на нее с улыбкой, и она сказала:
– Это очень... неосторожно так мчаться... Мне хочется... потрогать вас и быть действительно уверенной, что вы реальный... и здесь.
– Я в самом деле здесь, с вами, – сказал граф, – и вы можете сказать за это спасибо Нэнни.
– Нэнни? – переспросила Офелия.
– Она послала мне записку, что я ей нужен, а поскольку я знал, что Нэнни никогда не заставила бы меня приехать без действительной необходимости, то выехал из Лондона немедленно, как только получил ее призыв о помощи. Но, как вы знаете, я немного опоздал.
– Нэнни была сильно встревожена?
– Ну конечно, она же вас любит.
– И я ее люблю, – ответила Офелия. – Я была так счастлива в этом милом маленьком домике, слушая рассказы о вас и вашем детстве. Я бы хотела прожить там остаток жизни.
– Думаю, что очень скоро вы нашли бы этот домик маленьким и тесным, – сказал граф.
– Может быть, он и маленький, – сказала Офелия, – но любовь, которую он вмещает, делает его просторным.
Граф снова улыбнулся. Он подумал, что никто не смог бы лучше выразить то, что много раз он думал об этом домике и о любом месте, где жила Нэнни.
Когда он был ребенком, вся любовь, приходившаяся на его долю, исходила от нее; это она защищала его от матери, постоянно его в чем-то обвинявшей. Детская в замке тоже была местом, наполненным любовью, и хотя он и не сознавал этого и не смог бы выразить так, как сейчас сделала Офелия, но всегда это чувствовал, навещая Нэнни в ее маленьком домике, крытом соломой.
Какое-то время они продолжали путь молча. Затем, когда впереди показались очертания первых лондонских домов, граф свернул на боковую дорогу. Проехав каменные ворота, они оказались перед приятного вида домом времен королевы Анны, – из красного кирпича, с длинными окнами и изысканной каменной резьбой над парадной дверью.
– Здесь живет ваша двоюродная бабушка? – спросила Офелия. В ее голосе звучало беспокойство.
– Да. Я хочу, чтобы она позаботилась о вас, пока я займусь некоторыми вещами. Я должен быть уверен в вашей безопасности, – ответил граф.
Джейсон подошел и взял лошадей под уздцы; граф вышел из фаэтона и затем помог выйти Офелии.
– Без шляпки я, наверное, произведу странное впечатление на вашу двоюродную бабушку, – сказала она с беспокойством в голосе.
– Вы выглядите очаровательно, – ответил граф, и она бросила на него удивленный взгляд.
Действительно, она прелестно выглядела в одном из тех платьев, которые он послал ей из Лондона, – цвета перванш, отделанном английской вышивкой с вплетенными узкими бархотками.
Понимая ее волнение, граф взял Офелию за руку, и, когда дверь открыл пожилой седой дворецкий, они вошли в прохладный холл, наполненный запахом воска и сухих цветов.
– Как поживаете, Доус? – спросил его граф.
– Благодарю вас, милорд, все в порядке. Вы найдете ее светлость в оранжерее.
Граф в нерешительности остановился:
– Я думаю, Доус, что мисс Лангстоун, приехавшей со мной, наверное, хотелось бы привести себя в порядок. Не могли бы вы отвести ее наверх и попросить вашу супругу помочь ей, пока я разыщу ее светлость.
– Я это сделаю, милорд, – сказал Доус и с отцовскими интонациями добавил, обращаясь к Офелии. – Не угодно ли последовать за мной, мисс, я покажу вам дорогу.
Он стал подниматься по лестнице; Офелия последовала за ним, но до этого оглянулась на графа с таким выражением в глазах, что тому захотелось броситься за ней, схватить ее в объятья, прижать к себе.
– Ей пришлось выдержать очень неприятное приключение, – сказал он себе, – но держится она молодцом.
Он знал, что если бы что-либо подобное случилось с леди Харриет или с кем-нибудь из его других подруг, они бы падали в обморок, истерически визжали и снова и снова кричали бы о том, что они только что пережили.
Граф знал, куда ему идти. Он прошел через холл и салон в задней части дома, выходившей в сад и розарий. Там, в солнечном сиянии, он увидел свою двоюродную бабушку. Как он и предполагал, она была в парике, цвет волос которого напоминал ей далекие годы девичества, и на ней красовались драгоценности, равные по стоимости сказочных кладов Востока, без которых она никогда не показывалась.
Как только граф открыл дверь, три спаниеля короля Чарльза подняли голову, а затем с лаем и визгом радостно бросились к нему.
– Добрый день, бабушка Аделаида, – сказал он, пересекая комнату.
– Рейк! – воскликнула его бабушка. – Это в самом деле ты, или я вижу призрак? Я не видела тебя столько времени, что думала, что ты уже умер.
Граф улыбнулся:
– Нет, я жив, – ответил он, – и приехал попросить вас об услуге.
– Я должна была догадаться, что ты не приедешь, если тебе ничего не нужно, – едко сказала графиня.
Граф поднес ее руку, тяжелую от драгоценностей, к губам и затем поцеловал в щеку.
– Не спрашиваю вас, бабушка Аделаида, как вы живете, – сказал он, – я никогда не видел, чтобы вы выглядели лучше, чем сейчас.
– Лесть вас никуда не приведет, молодой человек. Я сердита, и для этого есть все основания.
– Я был очень занят, – сказал граф, – и поэтому вы должны простить мою невнимательность.
– Не понимаю, почему бы я должна тебя прощать?
– Только потому, что вы единственный человек в мире, которому я могу довериться в этот момент. Вот почему я приехал к вам с просьбой.
– Что же на сей раз? – спросила графиня недовольным голосом. – Если это опять эмигранты, то я их больше не желаю. Последние, которых вы привезли, были совершенно невыносимы. Они жаловались на все на свете, а дети разбили два моих лучших блюда с короной Дерби.
Эту старую историю граф слышал уже много раз. На самом деле он возместил стоимость этих блюд, но об этом факте его двоюродная бабушка регулярно забывала.
– Французская революция некоторое время назад окончилась.
– Но теперь во Франции этот монстр Наполеон, – фыркнула старушка. – Он способен на все.
– Не монстр Наполеон занимает меня в данный момент, – сказал граф, – а Цирцея Лангстоун.
– Цирцея Лангстоун?
Голос графини прозвучал громче, чем раньше, а ее глаза зажглись от любопытства.
Она сочла бы жизнь невыносимой, если бы не могла быть в курсе всех скандалов и сплетен высшего общества, и каким-то непонятным образом ей это удавалось.
Граф вкратце рассказал ей, что произошло, понимая, что графиня наслаждается каждым словом его рассказа.
– Конечно, я слышала об этой женщине, – сказала она. – Я даже знаю, что ты называешь ее Змеей Сатаны; по-видимому, это очень точное определение.
– Я тоже так думаю, – сказал граф. – Но теперь я хотел бы просить вас позаботиться об Офелии какое-то короткое время, пока я смогу убедиться, что подобные вещи снова не произойдут.
– Каким образом ты собираешься это сделать? – спросила графиня.
– Я скажу вам позже, – ответил граф, вставая, потому что услышал шаги за дверью.
– Мисс Лангстоун, миледи, – объявил Доус, и Офелия вошла в комнату.
Она слегка нервничала, но граф увидел, что она привела в порядок свои прекрасные волосы и смыла с лица дорожную пыль. Она выглядела очень юной, совершенно весенней и в то же время немного испуганной и встревоженной.
Спаниели короля Чарльза бросились к ней, и она нагнулась, чтобы их погладить; граф подошел, встал с ней рядом и взял ее за руку.
Он подвел ее к окну через всю комнату, и когда они остановились перед графиней, сказал спокойным голосом:
– Могу ли я, бабушка Аделаида, представить вам Офелию Лангстоун, мою будущую супругу.
Некоторое время спустя, оставив Офелию с двоюродной бабушкой, граф направлялся в сторону Беркли-сквер.
На его губах играла улыбка, по которой Джейсон понял, что он доволен собой, но разговаривать ему, очевидно, не хотелось, и они ехали молча.
Граф вспоминал удивление в глазах двоюродной бабушки, когда он представил ей Офелию, и изумление в глазах Офелии.
Затем оно сменилось сиянием счастья, преобразившим ее лицо. Страх, беспокойство, напряжение – все исчезло, словно бы сметенное солнечным лучом. И когда она посмотрела на него, он подумал, что ни одна другая женщина не может быть столь прелестной.
– Мой дорогой мальчик! – воскликнула графиня. – Почему же ты не сказал мне об этом! Я и не подозревала! Боже, как я рада!
– Я счастлив, что доставил вам удовольствие, – сказал граф.
– Удовольствие! – повторила графиня. – Последние десять лет мы не могли дождаться, чтобы ты наконец женился!
Она протянула руки к Офелии:
– Подойдите ко мне, дитя мое, и расскажите, как это вы оказались такой умной, что заполучили этого самого неуловимого и самодовольного холостяка во всей стране?
– Не нужно смущать Офелию, – вмешался граф, чтобы избавить ее от необходимости отвечать. – Она жила у Нэнни, и Нэнни наговорила ей столько всего, что сейчас я, может быть, герой всех ее снов и мечтаний. Мне не хотелось бы ее разочаровывать.
– Ну, я думаю, что только ты один можешь это сделать, – ответила графиня.
Граф легкой улыбкой и поклоном дал ей понять, что ценит остроту ее языка.
Во время небольшого ленча, поданного только для него и Офелии, потому что графиня уже поела раньше, Офелия все время посматривала на него с недоверием, как будто бы весь мир перевернулся у нее перед глазами, и она не понимала, что теперь ей делать. И одновременно в ее глазах читалось, что это чувство было для нее невыносимо волшебным.
Перед самым отъездом, когда графиня в сопровождении Доуса отправилась на свое обычное место в салоне, они остались вдвоем.
Он ничего не говорил, стоял и смотрел на нее, а она спросила неуверенным голосом:
– Вы действительно... подразумеваете именно то, что сказали, или... это для того, чтобы я выглядела более респектабельно?
Он подумал, что это было бы вполне разумным объяснением того, что здесь произошло. Через минуту он сказал ей очень спокойно:
– А вы хотели бы, чтобы это так и было?
– Я думаю о вас...
– А я прошу вас подумать о себе, – сказал граф. – Это то, что вы, в отличие от большинства женщин, постоянно забываете делать.
– Но вы же не можете... действительно хотеть... жениться на мне...
– Почему же?
– Потому что вы такая важная персона... так великолепны... и знаете, что я совершенно не гожусь в жены для такого человека, как вы.
– Думаю, что это я решаю, – ответил граф. – Вы должны простить меня, дорогая, за то, что я не спросил сначала вас, как следовало бы, а сразу сказал двоюродной бабушке, потому что знал, что она позаботится о вас так, как мне бы того хотелось.
– Вы действительно... хотите сказать... что так и есть? – неуверенно спросила Офелия.
– Именно это я и хотел сказать, – ответил граф, – что больше всего в жизни я хочу, чтобы вы стали моей женой.
Ему показалось, что комната внезапно осветилась светом тысячи свечей, когда он встретил взгляд Офелии. Затем, пробормотав что-то неразборчивое, она приблизилась к нему и спрятала лицо у него на плече.
– Я... мне снится сон, – прошептала она. – Я даже не осмеливалась молиться, чтобы вы когда-нибудь полюбили меня...
– А вы хотели этого?
– Я вас любила... я думаю, уже миллион лет, – ответила она. – В вас есть все, что должно быть в настоящем мужчине... Мне ни на секунду и в голову не могло прийти, что я могу что-то для вас значить.
Граф повернул ее лицо к себе.
– Когда у нас будет немного больше времени, – сказал он, – я расскажу вам, что вы значите для меня и как я вас люблю.
С этими словами он наклонил голову, и его губы коснулись ее губ. Он не мог вообразить, что губы женщины могут быть такими нежными, покорными и в то же время такими волнующими.
Сначала он целовал ее очень нежно, почти как ребенка, которым он ее и считал. Затем, чувствуя, как она всем телом прижимается к нему, ощутив, что внезапный порыв страсти заставляет ее ответить на его поцелуй, он понял, насколько это отличается от всего, что было когда-либо ранее. В нем пробуждались чувства, доселе незнакомые ему, в которых было нечто священное и вместе с тем гораздо более волнующее и чудесное, чем все, что может испытывать человек.
Офелии казалось, что он наполняет собою мир, землю и небо и что это и есть то, чего она всегда хотела, – это любовь, являющаяся частью Бога.
Объятия графа приносили ей чувство безопасности и надежности, присутствие его рядом отгоняло прочь все страхи и даже воспоминания о том, что когда-либо заставляло ее бояться.
Ей чудилось, что он возносит ее на небеса, что она не стоит больше ногами на земле, а слышит музыку сфер, и все темное и угрожающее осталось позади.
– Я люблю вас... я люблю вас, – прошептала она, когда наконец он поднял голову и, глядя в ее лицо, сказал:
– Я люблю вас, моя дорогая.
Его голос прозвучал необычно, слегка хрипло и неровно. Затем он снова привлек ее к себе и целовал до тех пор, пока она не подумала, что невозможно чувствовать то, что чувствует, и не умереть от счастья.
Она не знала, что в этот момент граф вспомнил, как чуть не потерял ее.
Он отпустил ее и сказал:
– Я должен кое-что сделать, дорогая. То, что необходимо сделать. Но вы останетесь в безопасности с бабушкой Аделаидой. И если я не вернусь сегодня вечером, то вернусь завтра утром. И тогда мы решим, как скоро мы поженимся.
– А может это быть... очень скоро? – спросила Офелия.
– Как только вы позволите это сделать, – ответил граф. – На самом деле, как только вы будете готовы.
– Я готова сейчас, – ответила Офелия.
Он засмеялся:
– Вы должны дать мне время получить специальное разрешение, если хотите, чтобы нас обвенчали со всей полагающейся помпой на Сент-Джордж-Ганновер-сквер.
Офелия слегка вскрикнула:
– Нет... пожалуйста, только не торжественная свадьба! И... – Она остановилась.
– Что вы хотели сказать? – спросил он.
– Я не могу вынести... что мачеха будет там и будет... ненавидеть меня.
– Ее там не будет, – твердо сказал граф. – Предоставьте это мне.
Он поцеловал ее снова, еще более нежно, и затем, обняв за плечи, привел в салон.
– Присмотрите за ней, бабушка Аделаида, – попросил он. – Это драгоценная личность, и я не могу теперь представить себе жизни без нее.
Он говорил с искренностью, заставившей графиню бросить на него быстрый взгляд.
– Ты удивляешь меня, Рейк, – сказала она, – и в то же время я тебе верю.
– Вы должны мне верить. Помните, вы единственный человек, которому мы доверяем наш секрет в надежде, что вы его сохраните.
– Вы доверяли мне и в прошлом, – сухо заметила графиня.
– И вы никогда меня не подводили, – подтвердил граф, – но происходящее сейчас для меня гораздо важнее всего, что со мной когда-либо случалось.
Он поцеловал руку графине и затем Офелии.
Они посмотрели друг другу в глаза и замерли в неподвижности.
Когда граф закрыл за собой дверь, графиня обратилась к Офелии:
– Я вижу, что вы совершенно необыкновенная молодая женщина, и именно та, которая нужна моему непредсказуемому и невозможному внуку, чье поведение в прошлом зачастую было предосудительным.
Глава 7
В наступивших сумерках на Лимбрик-лейн появилась высокая женщина. Нервная походка выделяла ее среди прохожих, хотя на этой грязной улице не было ничего, что могло бы ее испугать, если не считать старика-старьевщика, собиравшего мусор в свой грязный мешок. Длинные седые волосы спутанными космами свисали на плечи, неприглядная черная шляпа была низко надвинута на лоб, прохудившиеся сапоги и драная куртка делали его похожим на пугало. Его двухколесная тележка, в которой не хватало половины спиц, стояла на углу улицы, уже нагруженная тремя наполненными мешками.
Однако женщина, шедшая посередине улицы, была озабочена только тем, чтобы найти нужный дом. Отыскав его и зайдя в парадное, она постучала, и дверь немедленно отворилась. Сумерки осветились светом изнутри, и улица наполнилась острым и сладковато-терпким запахом ладана.
Дверь не успела закрыться, когда еще один человек показался на улице. На этот раз это был пожилой мужчина, хорошо одетый, с бородой и с длинными волосами, уже вышедшими из моды. Через некоторое время за ним последовал еще один человек – бледный, утонченного вида; его руки были глубоко засунуты в карманы плаща, и видно было, что ему не по себе. Он постоянно озирался по сторонам, подходя к дому, и прежде, чем постучать в дверь, оглянулся через плечо.
Старьевщик продолжал наполнять свой мешок.
Номер 13 по Лимбрик-лейн примыкал вплотную к дому 14, но между номерами 12 и 13 был проход, благодаря которому обитатели обоих домов могли пользоваться и черным и парадным ходом.
Дорожка вдоль боковой стены дома заросла бурьяном. Старьевщик и туда заглянул в поисках тряпок или бумаг, которые стоило бы подобрать. Он посмотрел на черный ход, потом вернулся, так же как и пришел, отметив, что окна дома темны и в них не заметно никакого проблеска света.
Еще несколько человек зашли в дом через парадное. Среди них – женщина средних лет, с припухшими глазами и расслабленным ртом, что выдавало в ней пьянчужку, и мужчина с военной выправкой, придававшей ему такой повелительный вид, словно он хотел править всем миром.
Какое-то время посетителей больше не было, а потом в конце улицы показался экипаж.
Он подъехал к дому, и лакей с кокардой спрыгнул с запяток, чтобы открыть дверцу экипажа.
Из экипажа грациозной походкой вышла дама в черной бархатной накидке с собольим мехом и капюшоном, закрывавшим лицо. Когда дверца открылась, можно было заметить ее рыжие волосы и зеленые глаза.
Экипаж немного отъехал по улице, и в это время дверь дома 13 открылась, и женщина с беспокойством выглянула наружу. Она была немолода и одета во что-то яркое на цыганский манер; с повязки на голове свисали золотые монеты и ожерелья, блеснувшие в свете, падавшем из двери.
Она оглядела оба конца улицы и, видимо не увидев того, что хотела, разочарованно вернулась в дом и закрыла за собой дверь.
Старьевщик, словно очнувшись, внезапно преобразился и начал энергично действовать.
Он подхватил два мешка со своей повозки, направился с ними к дорожке вдоль боковой стены, поставил один мешок у двери, а другой под окном с задней стороны. Он покрутился около этих мешков, затем вернулся за третьим, плотно прислонил его к стене у парадного и что-то сделал у основания мешка. После этого он вернулся к опустевшей тележке и медленно поволок ее по улице.
Он не успел уйти далеко, когда у задней стены дома 13 прогремел взрыв. Через мгновение под окном прозвучал другой взрыв. Третий – у парадного – был громче, чем два других; казалось, что отголосками эха он разнесся по всей улице. В то же мгновение появились языки пламени, заплясавшие в темноте.
Доносились еще более слабые отзвуки взрывов, раздавались треск горящего дерева и пронзительные крики. Не дожидаясь развития событий, тряпичник, ускорив шаги, удалялся с перекрестка, растворившись в сбегавшейся толпе.
Граф переоделся, сменив костюм для верховой езды на более элегантный, и завязывал накрахмаленный белый галстук новым, сложным образом: камердинер восхищенно наблюдал за ним.
Раздался стук в дверь спальни.
– Войдите! – сказал граф, и майор Мазгров появился в комнате.
– Доброе утро, Мазгров, – сказал граф, – как вы доехали?
– Отлично, милорд, – ответил майор Мазгров, – не могу представить себе, чтобы какие-нибудь лошади могли скакать быстрей ваших.
– Меня бы очень раздосадовало, если бы такие лошади нашлись, – ответил граф.
Он взглянул на камердинера, и тот немедленно исчез.
Когда дверь за ним закрылась, граф спросил:
– Вы получили специальное разрешение?
– Оно у меня с собой, милорд. Я захватил также коробки с одеждой для домика в деревне, как вы мне приказали.
– Спасибо.
Они замолчали, затем майор Мазгров сказал:
– Я принес утренние газеты – в них есть кое-что, что может вас заинтересовать.
– Что это? – спросил граф.
– Леди Лангстоун умерла.
Помолчав, граф спросил:
– Отчего?
Майор Мазгров открыл газету, которую держал под мышкой, и ответил:
– Здесь говорится, что она умерла от передозировки опиума. Горничная сказала репортеру, что леди Лангстоун страдала от сильной боли, когда легла в постель, и что она может только предположить, что ее хозяйка приняла слишком много опиума по ошибке.
Граф молчал какое-то время, затем обернулся и спросил:
Однако женщина, шедшая посередине улицы, была озабочена только тем, чтобы найти нужный дом. Отыскав его и зайдя в парадное, она постучала, и дверь немедленно отворилась. Сумерки осветились светом изнутри, и улица наполнилась острым и сладковато-терпким запахом ладана.
Дверь не успела закрыться, когда еще один человек показался на улице. На этот раз это был пожилой мужчина, хорошо одетый, с бородой и с длинными волосами, уже вышедшими из моды. Через некоторое время за ним последовал еще один человек – бледный, утонченного вида; его руки были глубоко засунуты в карманы плаща, и видно было, что ему не по себе. Он постоянно озирался по сторонам, подходя к дому, и прежде, чем постучать в дверь, оглянулся через плечо.
Старьевщик продолжал наполнять свой мешок.
Номер 13 по Лимбрик-лейн примыкал вплотную к дому 14, но между номерами 12 и 13 был проход, благодаря которому обитатели обоих домов могли пользоваться и черным и парадным ходом.
Дорожка вдоль боковой стены дома заросла бурьяном. Старьевщик и туда заглянул в поисках тряпок или бумаг, которые стоило бы подобрать. Он посмотрел на черный ход, потом вернулся, так же как и пришел, отметив, что окна дома темны и в них не заметно никакого проблеска света.
Еще несколько человек зашли в дом через парадное. Среди них – женщина средних лет, с припухшими глазами и расслабленным ртом, что выдавало в ней пьянчужку, и мужчина с военной выправкой, придававшей ему такой повелительный вид, словно он хотел править всем миром.
Какое-то время посетителей больше не было, а потом в конце улицы показался экипаж.
Он подъехал к дому, и лакей с кокардой спрыгнул с запяток, чтобы открыть дверцу экипажа.
Из экипажа грациозной походкой вышла дама в черной бархатной накидке с собольим мехом и капюшоном, закрывавшим лицо. Когда дверца открылась, можно было заметить ее рыжие волосы и зеленые глаза.
Экипаж немного отъехал по улице, и в это время дверь дома 13 открылась, и женщина с беспокойством выглянула наружу. Она была немолода и одета во что-то яркое на цыганский манер; с повязки на голове свисали золотые монеты и ожерелья, блеснувшие в свете, падавшем из двери.
Она оглядела оба конца улицы и, видимо не увидев того, что хотела, разочарованно вернулась в дом и закрыла за собой дверь.
Старьевщик, словно очнувшись, внезапно преобразился и начал энергично действовать.
Он подхватил два мешка со своей повозки, направился с ними к дорожке вдоль боковой стены, поставил один мешок у двери, а другой под окном с задней стороны. Он покрутился около этих мешков, затем вернулся за третьим, плотно прислонил его к стене у парадного и что-то сделал у основания мешка. После этого он вернулся к опустевшей тележке и медленно поволок ее по улице.
Он не успел уйти далеко, когда у задней стены дома 13 прогремел взрыв. Через мгновение под окном прозвучал другой взрыв. Третий – у парадного – был громче, чем два других; казалось, что отголосками эха он разнесся по всей улице. В то же мгновение появились языки пламени, заплясавшие в темноте.
Доносились еще более слабые отзвуки взрывов, раздавались треск горящего дерева и пронзительные крики. Не дожидаясь развития событий, тряпичник, ускорив шаги, удалялся с перекрестка, растворившись в сбегавшейся толпе.
Граф переоделся, сменив костюм для верховой езды на более элегантный, и завязывал накрахмаленный белый галстук новым, сложным образом: камердинер восхищенно наблюдал за ним.
Раздался стук в дверь спальни.
– Войдите! – сказал граф, и майор Мазгров появился в комнате.
– Доброе утро, Мазгров, – сказал граф, – как вы доехали?
– Отлично, милорд, – ответил майор Мазгров, – не могу представить себе, чтобы какие-нибудь лошади могли скакать быстрей ваших.
– Меня бы очень раздосадовало, если бы такие лошади нашлись, – ответил граф.
Он взглянул на камердинера, и тот немедленно исчез.
Когда дверь за ним закрылась, граф спросил:
– Вы получили специальное разрешение?
– Оно у меня с собой, милорд. Я захватил также коробки с одеждой для домика в деревне, как вы мне приказали.
– Спасибо.
Они замолчали, затем майор Мазгров сказал:
– Я принес утренние газеты – в них есть кое-что, что может вас заинтересовать.
– Что это? – спросил граф.
– Леди Лангстоун умерла.
Помолчав, граф спросил:
– Отчего?
Майор Мазгров открыл газету, которую держал под мышкой, и ответил:
– Здесь говорится, что она умерла от передозировки опиума. Горничная сказала репортеру, что леди Лангстоун страдала от сильной боли, когда легла в постель, и что она может только предположить, что ее хозяйка приняла слишком много опиума по ошибке.
Граф молчал какое-то время, затем обернулся и спросил: