Страница:
Кроме этого, грузинские воры разделены на два направления – западников (более жестких в своих методах), в состав которых входят мингрелы, абхазцы, зугдидцы и др.; и традиционалистов, которых представляют в основном кутаисские воры в законе. Последние материально обеспечены значительно лучше первой группы, так как предпочитают полулегальный бизнес откровенно уголовным действиям. Западники объединяют радикально настроенных криминальных лидеров, не избегающих чисто криминальных методов. Единства в грузинском сообществе нет в основном на почве национальных конфликтов между Южной Осетией, Грузией и Абхазией.
Чеченская община в Москве оформилась в 80-е годы. Первоначально чеченцы базировались в Тимирязевском, Дзержинском, Кировском и Бабушкинском районах. Но вскоре южнопортовая группировка усилила свое влияние на станции техобслуживания в Нагатино. Согласно некоторым данным, магазины «Березка» также контролировались чеченцами.
Чеченские группировки с самого начала не признавали авторитет воров в законе.
Интересной их особенностью является то, что они мгновенно разбиваются на несколько мелких структур, быстро исчезающих из поля зрения оперативников. Преступления выполняются «гастролерами», подчас даже не знающими русского языка. Выполнив задание, они исчезают в горных аулах, где найти их не представляется возможным.
В составе чеченского криминального сообщества в Москве сформировались три крупные ОПГ: центральная группировка, которая контролировала центр Москвы и являлась головной; ее лидером был Лечи Исламов; южнопортовая группировка, которая контролировала автомобильный бизнес – магазин «Автомобили» в Южном порту; останкинская группировка, которая контролировала стоянки транзитных автофургонов (Москва–Грозный) и базировалась в гостиницах «Байкал» и «Останкинская».
Ингушская группировка возникла в 90-х годах. Имеет свои интересы в районе Варшавки. Отличается сплоченностью и организованностью. В 2001 году в ее рядах было 400 человек.
Казанское криминальное сообщество в Москве было сформировано в 80-х годах.
Казанцы придерживаются «воровских традиций» и строго подчиняются авторитетам. Казанская община несла постоянные потери в ходе внутримосковских конфликтов. В октябре 1992 года был убит Леонид Дворников (Француз), казанский авторитет, группировка которого контролировала район Старого Арбатa. В свое время именно он «привел» казанцев в Москву.
Крупные аресты в 1989 году
Из досье
Многие другие авторитеты побывали в конце 1989 года в СИЗО.
Авторитет в СИЗО
Войны с чеченцами
Криминальные столкновения
Пытка «слоник»
Чеченская община в Москве оформилась в 80-е годы. Первоначально чеченцы базировались в Тимирязевском, Дзержинском, Кировском и Бабушкинском районах. Но вскоре южнопортовая группировка усилила свое влияние на станции техобслуживания в Нагатино. Согласно некоторым данным, магазины «Березка» также контролировались чеченцами.
Чеченские группировки с самого начала не признавали авторитет воров в законе.
Интересной их особенностью является то, что они мгновенно разбиваются на несколько мелких структур, быстро исчезающих из поля зрения оперативников. Преступления выполняются «гастролерами», подчас даже не знающими русского языка. Выполнив задание, они исчезают в горных аулах, где найти их не представляется возможным.
В составе чеченского криминального сообщества в Москве сформировались три крупные ОПГ: центральная группировка, которая контролировала центр Москвы и являлась головной; ее лидером был Лечи Исламов; южнопортовая группировка, которая контролировала автомобильный бизнес – магазин «Автомобили» в Южном порту; останкинская группировка, которая контролировала стоянки транзитных автофургонов (Москва–Грозный) и базировалась в гостиницах «Байкал» и «Останкинская».
Ингушская группировка возникла в 90-х годах. Имеет свои интересы в районе Варшавки. Отличается сплоченностью и организованностью. В 2001 году в ее рядах было 400 человек.
Казанское криминальное сообщество в Москве было сформировано в 80-х годах.
Казанцы придерживаются «воровских традиций» и строго подчиняются авторитетам. Казанская община несла постоянные потери в ходе внутримосковских конфликтов. В октябре 1992 года был убит Леонид Дворников (Француз), казанский авторитет, группировка которого контролировала район Старого Арбатa. В свое время именно он «привел» казанцев в Москву.
Крупные аресты в 1989 году
В 1989 году милиция совместно с КГБ провела несколько крупных арестов в солнцевском сообществе. Были арестованы и направлены в СИЗО Тимофеев (Сильвестр), С. Михайлов (Михась), В. Аверин (Авера), Е. Люстранов и др. Они подозревались в вымогательстве денег у полукриминального коммерсанта Вадима Розенбаума.
Из досье
Вадим Розенбаум (Пузо) занялся бизнесом в 1986 году. Возглавил крупнейший кооператив «Фонд» (при фонде культуры). Крышей «Фонда» была солнцевская группировка. С ними в 1989 году Розенбаум проходил по делу о вымогательстве. Позже кооператив взял под опеку вор в законе Павел Захаров (Цируль). Есть сведения, что в 1991 году с помощью Розенбаума Цируль смог вызволить из тюрьмы В. Иванькова.Однако все (за исключением Сильвестра) вскоре были выпущены на свободу в связи с недоказанностью вины. Впоследствии С. Михайлов не раз задерживался по различным уголовным делам, но доказать его причастность к преступному сообществу не смог даже Женевский суд (см. далее).
В 1990 году был зарегистрирован новый кооператив «Форс». Весной 1990 года крупную партию дешевого колумбийского кокаина получили пушкинские бандиты, а необходимые для его покупки 400 тысяч долларов Цируль рассчитывал взять в «Форсе». Вскоре Розенбаум отошел от дел «Форса» и организовал СП «Вена» и российско-голландское СП «Тирол».
В 1994 году навсегда уехал в Голландию. Там помимо «Тирола» работал в фирме «Лорит-трейд». У него возникли проблемы с НФС. Конфликт уладили, но Розенбаум утверждал, что у него вымогают 2 млн. долларов. В 1996 году в Москве был убит его отец Григорий Розенбаум и президент «Тирола» Виктор Титов. Розенбаум должен был выступать в швейцарском суде по делу Михася. 29 июля 1997 года труп Розенбаума обнаружили в его доме в Ойсхорте.
Многие другие авторитеты побывали в конце 1989 года в СИЗО.
Авторитет в СИЗО
Уже три месяца я в Бутырке.
Следственный изолятор 48-2, именуемый в народе Бутырка, находится в самом центре Москвы, на пересечении Новослободской и Лесной улиц, недалеко от станции метро «Новослободская». С внешней стороны невозможно определить, что внутри обычных дворов расположен громадный тюремный комплекс.
Постепенно нахождение в общей камере стало для меня невыносимым. Если раньше я не обращал внимания на то, что в камере одновременно работало три-четыре телевизора, настроенных на разные каналы, и каждый имел возможность выбирать программу, интересную для него, то сейчас они стали выводить меня из себя.
Я их ненавидел. Больше всего меня раздражала любимая передача зэков – аэробика, когда заключенные, не отрываясь, глазели на танцующих в спортивных купальниках девушек.
Наступали теплые дни. В камере становилось душно и жарко. Все заключенные стали ходить в семейных трусах, обнажая торс. Жара была такой сильной, что со стен начала капать влага. Многие стали придираться друг к другу по всяким пустякам. Если в зимний период какой-то пустяк сходил с рук, то сейчас все начинали «шизеть», и были многочисленные случаи, когда заключенные бросались друг на друга и без всякой причины возникали драки.
Очень часто во время прогулки конвоиры устраивали в камерах шмон. Однажды, придя в камеру после прогулки, многие заключенные недосчитались личных вещей. Это было списано на конвоиров. Но как-то случилось ЧП.
Двое заключенных решили поменяться местами – один семейник решил приблизиться к своим. Перетаскивая матрасы с одной шконки на другую, они случайно зацепили матрас молодого паренька и заметили, что из-под него выскочили зажигалка и ручка. Зажигалка принадлежала одному подследственному из Подольского района, который очень расстроился, потеряв ее при очередном, как думали, шмоне. Увидев зажигалку, зэки удивленно посмотрели на парня. Тот опустил глаза.
– Ах ты, падла! Крысятничать стал? – неожиданно спрыгнул со шконки подольский, хватая свою зажигалку. – У братвы крысятничать?! – И он нанес парню сильнейший удар по голове. Тот упал. Потом подскочили семейники подольского, и началась драка. Парня били человек шесть. Потом подключились еще десять. Тело уже было практически бездыханным. Время от времени его поднимали на шконку и тут же сбрасывали обратно. Затем несколько заключенных стали прыгать со шконки на этого заключенного. Вдруг все расступились. Парень был мертв. Он лежал с открытыми глазами, и тоненькая струйка крови медленно бежала из носа.
Подольский встал и сказал:
– Значит, так – он упал с кровати и разбился. Чтобы все так сказали!
Каждый отошел к своему месту, делая вид, что не замечает распростертого на полу тела. Все молча сидели.
Конвоиры, войдя в камеру во время обеда, вызвали тюремное начальство. Составили акт. Затем каждого заключенного стали «выдергивать» на допрос. Но никто не раскололся…
Вечером меня перевели в другую камеру.
Вертухай открыл дверь и сказал:
– Заходи.
Я вошел. В камере на полу сидели человек шестнадцать, каждый из них держал в руках вещи. «Значит, сборка», – понял я. Здесь заключенные ожидали направления либо в другие камеры, либо в другой следственный изолятор, либо в колонию.
Никто не разговаривал, только трое шептались между собой. Горела тусклая электрическая лампочка, закрытая металлической сеткой.
Я сел и стал осматривать присутствующих. Вдруг я заметил, что в углу камеры, низко опустив голову, сидит мужчина, очень похожий на моего подшефного коммерсанта. Я всмотрелся. Да, это был он.
– Гриша, ты что, не узнаешь меня? – спросил я тихо.
– Узнаю, – медленно, как бы через силу, проговорил Розенфельд.
– Как ты?
– Жив пока…
– Что с тобой сделали?
Розенфельд поднял голову и застонал. Я понял, что ему здорово досталось за это время.
– Меня били каждый день…
– Кто?
– Сокамерники, требовали деньги…
Я легко представил, как Розенфельда специально бросили в общую камеру к матерым уголовникам, каждый из которых норовил выбить из коммерсанта деньги, унижая и подвергая физическим мучениям.
– Угрожают пресс-хатой, – еле слышно проговорил Розенфельд.
Я тяжело вздохнул:
– Что они хотят?
– Говорят – ты обвиняемый, тебе грозит большой срок за хищение и контрабанду. Но если дашь показания на крышу, – Розенфельд сглотнул слюну и сделал паузу, – о вымогательстве машин, то будешь свидетелем и мы тебя выпустим.
– Обманут! – уверенно сказал я.
Розенфельд опять тяжело вздохнул:
– Сейчас хотят в другую камеру отправить.
– В какую?
– На «спец», к ворам…
– Не бойся, я знал многих воров и сидел с ними в зоне. Они народ справедливый. Да и народу в камере пять-шесть человек, это лучше. У нас в хате об этом базарили. Так что, может, кто тебя под свое покровительство возьмет.
– Я больше так не могу!! Я не выдержу! – сказал Розенфельд.
Вдруг залязгал замок, дверь открылась, и вертухай выкрикнул:
– Розенфельд, с вещами на выход!
– Держись! – тихо сказал я на прощание.
Практика переброски заключенных из камеры в камеру существовала в стенах следственного изолятора давно. Это был один из тактических приемов администрации. Во-первых, заключенному не давали возможности существовать в определенном коллективе. Напротив, время от времени заключенных перебрасывали, как бы создавая для них возможность по-новому завоевать авторитет. Каждый раз в новой камере заключенный начинал с нуля свою жизнь. А если к этому времени кто-то имел свои минусы, то тюремная почта работала оперативно. Заключенный не успевал прибыть на новое место, как вся информация о его негативном поведении была доведена до сведения его новых соседей по камере.
Моя новая камера была небольшого размера, находилось там человек тридцать – мощные, крепкие ребята, на теле у многих виднелись синие наколки. Определенно это был «малый спец», среднее звено между общими камерами и «большим спецом».
«Малый спец» выгодно отличался от «общака». В общей камере сидело 90 человек вместо 30 положенных, то есть, правильнее сказать, стояло – спали они в три смены. Я, в силу своего авторитета, спал в обычном режиме, то есть с 23 до 6 утра, и никто меня не беспокоил, а молодым и впервые попавшим на нары не предоставлялось такой возможности. Они спали по два-три часа утром, столько же днем и немного – ночью.
Коллектив общей камеры поделен на семьи – небольшие группы людей, объединенных общими интересами. Обычно в семьи входило 5–10 человек. Семьи вели общее хозяйство. Все посылки – «дачки», получаемые ими с воли, они делили поровну, садились обедать всей семьей, старались держаться друг за друга. Если в камере вспыхивал конфликт или драка, то семьи никогда не вмешивались в эти разборки. Но если задевали кого-то из них, то они все стояли друг за друга.
Большинство населения камеры – русские по национальности – занималось спортом. В основном это были долгопрудненские, люберецкие, несколько человек из Подольска. Все они постоянно занимались гимнастикой, отжимались, подтягивались – в общем, тренировались.
Однажды в камере вспыхнула серьезная драка. Причина ее была банальной. Время от времени в камере появлялись молодые пацаны, которые впервые попадали в СИЗО. Среди таких был парень лет девятнадцати, угонщик автомашин. Он сразу же, не зная законов и понятий, не вписался в коллектив, практически попав в разряд «шныря». Он спал под нарами, постоянно был уборщиком и слугой уголовных авторитетов, которые находились в этой камере. В один из обеденных перерывов, когда одна из семей села за стол и начала «харчеваться», молодой пацаненок сидел на нарах и строил разные гримасы, вероятно, боровшись со своим желудком. Наконец, он не выдержал, сорвался с места и нырнул в дальняк к параше, огороженной одеялами. Раздался громкий звук выходящего из его кишечника воздуха. У парня явно было сильнейшее расстройство желудка, и его мучили боли. Он не смог сдержаться. Вскоре он вышел из дальняка. И началось – с нар слезли двое здоровых бугаев с множеством наколок, говоривших о том, что они уже не первый раз парятся на нарах, и учинили настоящую разборку.
– Ты что сделал? Крыса! Ты нарушаешь основные законы и понятия! – кричали они. Потом они налетели на парня и стали бить его ногами и руками. Ходить в туалет во время приема пищи было великое западло. Но в этом случае можно было бы сделать исключение: парень ведь сделал это не нарочно, он был не в силах терпеть больше. Но у двоих «горилл», видимо, чесались кулаки, и этот случай был поводом подраться.
Следственный изолятор 48-2, именуемый в народе Бутырка, находится в самом центре Москвы, на пересечении Новослободской и Лесной улиц, недалеко от станции метро «Новослободская». С внешней стороны невозможно определить, что внутри обычных дворов расположен громадный тюремный комплекс.
Постепенно нахождение в общей камере стало для меня невыносимым. Если раньше я не обращал внимания на то, что в камере одновременно работало три-четыре телевизора, настроенных на разные каналы, и каждый имел возможность выбирать программу, интересную для него, то сейчас они стали выводить меня из себя.
Я их ненавидел. Больше всего меня раздражала любимая передача зэков – аэробика, когда заключенные, не отрываясь, глазели на танцующих в спортивных купальниках девушек.
Наступали теплые дни. В камере становилось душно и жарко. Все заключенные стали ходить в семейных трусах, обнажая торс. Жара была такой сильной, что со стен начала капать влага. Многие стали придираться друг к другу по всяким пустякам. Если в зимний период какой-то пустяк сходил с рук, то сейчас все начинали «шизеть», и были многочисленные случаи, когда заключенные бросались друг на друга и без всякой причины возникали драки.
Очень часто во время прогулки конвоиры устраивали в камерах шмон. Однажды, придя в камеру после прогулки, многие заключенные недосчитались личных вещей. Это было списано на конвоиров. Но как-то случилось ЧП.
Двое заключенных решили поменяться местами – один семейник решил приблизиться к своим. Перетаскивая матрасы с одной шконки на другую, они случайно зацепили матрас молодого паренька и заметили, что из-под него выскочили зажигалка и ручка. Зажигалка принадлежала одному подследственному из Подольского района, который очень расстроился, потеряв ее при очередном, как думали, шмоне. Увидев зажигалку, зэки удивленно посмотрели на парня. Тот опустил глаза.
– Ах ты, падла! Крысятничать стал? – неожиданно спрыгнул со шконки подольский, хватая свою зажигалку. – У братвы крысятничать?! – И он нанес парню сильнейший удар по голове. Тот упал. Потом подскочили семейники подольского, и началась драка. Парня били человек шесть. Потом подключились еще десять. Тело уже было практически бездыханным. Время от времени его поднимали на шконку и тут же сбрасывали обратно. Затем несколько заключенных стали прыгать со шконки на этого заключенного. Вдруг все расступились. Парень был мертв. Он лежал с открытыми глазами, и тоненькая струйка крови медленно бежала из носа.
Подольский встал и сказал:
– Значит, так – он упал с кровати и разбился. Чтобы все так сказали!
Каждый отошел к своему месту, делая вид, что не замечает распростертого на полу тела. Все молча сидели.
Конвоиры, войдя в камеру во время обеда, вызвали тюремное начальство. Составили акт. Затем каждого заключенного стали «выдергивать» на допрос. Но никто не раскололся…
Вечером меня перевели в другую камеру.
Вертухай открыл дверь и сказал:
– Заходи.
Я вошел. В камере на полу сидели человек шестнадцать, каждый из них держал в руках вещи. «Значит, сборка», – понял я. Здесь заключенные ожидали направления либо в другие камеры, либо в другой следственный изолятор, либо в колонию.
Никто не разговаривал, только трое шептались между собой. Горела тусклая электрическая лампочка, закрытая металлической сеткой.
Я сел и стал осматривать присутствующих. Вдруг я заметил, что в углу камеры, низко опустив голову, сидит мужчина, очень похожий на моего подшефного коммерсанта. Я всмотрелся. Да, это был он.
– Гриша, ты что, не узнаешь меня? – спросил я тихо.
– Узнаю, – медленно, как бы через силу, проговорил Розенфельд.
– Как ты?
– Жив пока…
– Что с тобой сделали?
Розенфельд поднял голову и застонал. Я понял, что ему здорово досталось за это время.
– Меня били каждый день…
– Кто?
– Сокамерники, требовали деньги…
Я легко представил, как Розенфельда специально бросили в общую камеру к матерым уголовникам, каждый из которых норовил выбить из коммерсанта деньги, унижая и подвергая физическим мучениям.
– Угрожают пресс-хатой, – еле слышно проговорил Розенфельд.
Я тяжело вздохнул:
– Что они хотят?
– Говорят – ты обвиняемый, тебе грозит большой срок за хищение и контрабанду. Но если дашь показания на крышу, – Розенфельд сглотнул слюну и сделал паузу, – о вымогательстве машин, то будешь свидетелем и мы тебя выпустим.
– Обманут! – уверенно сказал я.
Розенфельд опять тяжело вздохнул:
– Сейчас хотят в другую камеру отправить.
– В какую?
– На «спец», к ворам…
– Не бойся, я знал многих воров и сидел с ними в зоне. Они народ справедливый. Да и народу в камере пять-шесть человек, это лучше. У нас в хате об этом базарили. Так что, может, кто тебя под свое покровительство возьмет.
– Я больше так не могу!! Я не выдержу! – сказал Розенфельд.
Вдруг залязгал замок, дверь открылась, и вертухай выкрикнул:
– Розенфельд, с вещами на выход!
– Держись! – тихо сказал я на прощание.
Практика переброски заключенных из камеры в камеру существовала в стенах следственного изолятора давно. Это был один из тактических приемов администрации. Во-первых, заключенному не давали возможности существовать в определенном коллективе. Напротив, время от времени заключенных перебрасывали, как бы создавая для них возможность по-новому завоевать авторитет. Каждый раз в новой камере заключенный начинал с нуля свою жизнь. А если к этому времени кто-то имел свои минусы, то тюремная почта работала оперативно. Заключенный не успевал прибыть на новое место, как вся информация о его негативном поведении была доведена до сведения его новых соседей по камере.
Моя новая камера была небольшого размера, находилось там человек тридцать – мощные, крепкие ребята, на теле у многих виднелись синие наколки. Определенно это был «малый спец», среднее звено между общими камерами и «большим спецом».
«Малый спец» выгодно отличался от «общака». В общей камере сидело 90 человек вместо 30 положенных, то есть, правильнее сказать, стояло – спали они в три смены. Я, в силу своего авторитета, спал в обычном режиме, то есть с 23 до 6 утра, и никто меня не беспокоил, а молодым и впервые попавшим на нары не предоставлялось такой возможности. Они спали по два-три часа утром, столько же днем и немного – ночью.
Коллектив общей камеры поделен на семьи – небольшие группы людей, объединенных общими интересами. Обычно в семьи входило 5–10 человек. Семьи вели общее хозяйство. Все посылки – «дачки», получаемые ими с воли, они делили поровну, садились обедать всей семьей, старались держаться друг за друга. Если в камере вспыхивал конфликт или драка, то семьи никогда не вмешивались в эти разборки. Но если задевали кого-то из них, то они все стояли друг за друга.
Большинство населения камеры – русские по национальности – занималось спортом. В основном это были долгопрудненские, люберецкие, несколько человек из Подольска. Все они постоянно занимались гимнастикой, отжимались, подтягивались – в общем, тренировались.
Однажды в камере вспыхнула серьезная драка. Причина ее была банальной. Время от времени в камере появлялись молодые пацаны, которые впервые попадали в СИЗО. Среди таких был парень лет девятнадцати, угонщик автомашин. Он сразу же, не зная законов и понятий, не вписался в коллектив, практически попав в разряд «шныря». Он спал под нарами, постоянно был уборщиком и слугой уголовных авторитетов, которые находились в этой камере. В один из обеденных перерывов, когда одна из семей села за стол и начала «харчеваться», молодой пацаненок сидел на нарах и строил разные гримасы, вероятно, боровшись со своим желудком. Наконец, он не выдержал, сорвался с места и нырнул в дальняк к параше, огороженной одеялами. Раздался громкий звук выходящего из его кишечника воздуха. У парня явно было сильнейшее расстройство желудка, и его мучили боли. Он не смог сдержаться. Вскоре он вышел из дальняка. И началось – с нар слезли двое здоровых бугаев с множеством наколок, говоривших о том, что они уже не первый раз парятся на нарах, и учинили настоящую разборку.
– Ты что сделал? Крыса! Ты нарушаешь основные законы и понятия! – кричали они. Потом они налетели на парня и стали бить его ногами и руками. Ходить в туалет во время приема пищи было великое западло. Но в этом случае можно было бы сделать исключение: парень ведь сделал это не нарочно, он был не в силах терпеть больше. Но у двоих «горилл», видимо, чесались кулаки, и этот случай был поводом подраться.
Войны с чеченцами
На встрече столичных бандитов в «Дагомысе» в 1988 году московские территории были поделены по – честному. Принять участие в дележе отказались только чеченцы, заявив, что лучше заберут себе весь город, нежели будут «тусоваться» в каких-то районах.
Такой разлад был причиной первой войны. Русские бандиты объединились и начали вытеснять чеченцев с помощью оружия и поддержки милиции.
Чеченцы сделали вид, что сдались, а на самом деле заимели хорошие связи в милиции и КГБ, которым начали сдавать своих врагов. С виду мирная ситуация длилась до весны 1991 года.
Тогда, к празднику православной Пасхи, была приурочена вторая бандитская война против чеченцев. Руководил ею из Бутырки Сильвестр. План его был похож на гитлеровский «блицкриг», по его замыслу, ореховские в один день должны ликвидировать всех лидеров чеченцев, но план провалился из-за утечки информации.
Такой разлад был причиной первой войны. Русские бандиты объединились и начали вытеснять чеченцев с помощью оружия и поддержки милиции.
Чеченцы сделали вид, что сдались, а на самом деле заимели хорошие связи в милиции и КГБ, которым начали сдавать своих врагов. С виду мирная ситуация длилась до весны 1991 года.
Тогда, к празднику православной Пасхи, была приурочена вторая бандитская война против чеченцев. Руководил ею из Бутырки Сильвестр. План его был похож на гитлеровский «блицкриг», по его замыслу, ореховские в один день должны ликвидировать всех лидеров чеченцев, но план провалился из-за утечки информации.
Криминальные столкновения
За 1989 год в столице произошло 15 вооруженных столкновений. Чеченцы применили новую тактику – они пригласили к сотрудничеству бывших боевиков – «славян», которые по разным причинам были изгнаны из своих группировок. Теперь бывшие боевики отслеживали своих бывших лидеров в ресторанах и сообщали о них чеченцам. Последние быстро направляли туда свои мобильные бригады.
В один из летних дней «славянские» бандиты решили нанести мощный удар по чеченцам.
В ресторан «Узбекистан» ворвались 50 боевиков люберецкой группировки, и через несколько минут они начали поголовно избивать всех посетителей-кавказцев. Вызванная милиция молча наблюдала за происходящим.
И в то же время милиция нанесла мощный удар по группировке «Мазутка». Задержаны и занесены в картотеку МУРа 200 боевиков «Мазутки», 70 из них арестованы. Арестовав за вымогательство знаменитого авторитета Петрика, органы не сумели его посадить на долгий срок по причине несовершенства УК.
И хотя позиции «Мазутки» после арестов значительны ослабли, они продолжали иметь доли с Рижского рынка, гостиницы «Космос» и др.
В этом же году МУР нанес мощные удары по кунцевской группировке, бауманцам, красногвардейцам и люблинской группировке.
Пристальное внимание на себе начала ощущать и чеченская община, но их лидеры предприняли новый тактический шаг. Они свою крупную общину раздробили на несколько мелких бригад. Поменяли место дислокации – отныне чеченцы стали собираться в кооперативном ресторане «Лазания», после этого в криминальном мире эта группировка стала называться лазанской.
Аресты членов «славянских» группировок продолжались. Милиция стала при допросах применять к ним специфические средства воздействия. Для многих первые пытки стали серьезным испытанием.
В один из летних дней «славянские» бандиты решили нанести мощный удар по чеченцам.
В ресторан «Узбекистан» ворвались 50 боевиков люберецкой группировки, и через несколько минут они начали поголовно избивать всех посетителей-кавказцев. Вызванная милиция молча наблюдала за происходящим.
И в то же время милиция нанесла мощный удар по группировке «Мазутка». Задержаны и занесены в картотеку МУРа 200 боевиков «Мазутки», 70 из них арестованы. Арестовав за вымогательство знаменитого авторитета Петрика, органы не сумели его посадить на долгий срок по причине несовершенства УК.
И хотя позиции «Мазутки» после арестов значительны ослабли, они продолжали иметь доли с Рижского рынка, гостиницы «Космос» и др.
В этом же году МУР нанес мощные удары по кунцевской группировке, бауманцам, красногвардейцам и люблинской группировке.
Пристальное внимание на себе начала ощущать и чеченская община, но их лидеры предприняли новый тактический шаг. Они свою крупную общину раздробили на несколько мелких бригад. Поменяли место дислокации – отныне чеченцы стали собираться в кооперативном ресторане «Лазания», после этого в криминальном мире эта группировка стала называться лазанской.
Аресты членов «славянских» группировок продолжались. Милиция стала при допросах применять к ним специфические средства воздействия. Для многих первые пытки стали серьезным испытанием.
Пытка «слоник»
Неожиданно из черной «Волги» послышался голос:
– Машина номер такой-то, немедленно остановитесь!
– Все, – сказал Вадик. – Это погоны!
Он включил левый поворотник и медленно подъехал к обочине. Из «Волги» тут же выскочили три человека. Двое держали в руках пистолеты. Я съежился от неожиданности.
– Ты пустой? – быстро спросил меня Вадик.
– Пустой, – ответил я.
– Тогда все в порядке. Держи карманы, будь внимательным – могут что-нибудь подкинуть! – предупредил меня Вадик.
Чья-то рука уже вытаскивала меня за шиворот из машины. Нас поставили так, что руки упирались в капот, а ноги раздвинуты на ширину плеч. Кто-то меня грубо обыскивал, ощупывая все части тела. То же самое проделывали с Вадиком.
– Ну что, братва? – раздался голос. – На стрелку ехали? А мы вам помешали. Ничего, немного отдохнете от своих дел.
– Слышь, командир, – неожиданно сказал Вадик, – ты нас с кем-то перепутал. Какая стрелка? Какая братва? Да мы коммерсанты!
– Конечно! Вон рожу-то какую себе отъел! Коммерсант фигов! – сказал второй оперативник и резким движением ударил Вадика в челюсть. – Сейчас поедем к нам, там будем разбираться, какой ты бизнесмен, крутой или нет!
Чья-то сильная рука оторвала меня от капота. Быстрым движением мне заломили руки, на них защелкнулись наручники. Я молчал. Меня посадили в черную «Волгу», Вадика – в его вишневую «БМВ», но за руль сел оперативник. Машины тронулись.
Вскоре машины свернули с Ленинградского проспекта, и мы добрались до какого-то отделения милиции, находящегося во дворе.
Это было двухэтажное кирпичное здание, огороженное с одной стороны забором. Таким образом, отделение имело свой внутренний дворик, где стояли милицейские машины, «газики», был вход в служебное помещение. Со стороны улицы, как я заметил, был вход в паспортный стол.
Войдя в небольшой холл, с одной стороны которого находилась дежурная часть и сидели сотрудники милиции, а с противоположной стороны – клетка, так называемый «обезьянник», где уже сидели двое пьяных, какой-то бомж и два лица кавказской национальности, оперативник отстегнул наручники и затолкнул меня в клетку. Куда завели Вадика, я не видел. Он будто исчез.
Я молча подошел к стене. «Интересно, – подумал я, – что же означает такое задержание? Почему это произошло? Кто-нибудь следил за нами или специально дали указание всех нас отловить и задержать? Ладно, сейчас все выяснится…»
Действительно, минут через пятнадцать оперативник вернулся, открыл дверь и вывел меня. На сей раз наручники не надел, а только подтолкнул вперед.
Мы поднялись на второй этаж. В длинном коридоре мы остановились у двери с табличкой «Зам. начальника отделения по оперативной работе».
Оперативник открыл дверь. Я вошел в кабинет. Однако никакого зам. начальника там не оказалось, а сидели только те оперативники, которые приходили не так давно ко мне в больницу.
– О, Олег Николаевич! – сказал один из них, улыбаясь. – Проходи, проходи!
Я молча подошел к столу.
– Садись! – оперативник указал мне на стул.
Я обратил внимание, что стул стоял не около письменного стола, как обычно, а посередине комнаты. Я молча сел на него. Второй оперативник подошел ко мне.
– Нам с тобой надо поговорить.
– А за что меня задержали?
– А ты что, не догадываешься? – сказал оперативник. – А еще тезка…
«Ага, значит, его тоже Олегом зовут…» – машинально отметил я.
– Ну так что? Давай поговорим с тобой об убийстве Виктора Чернышева.
Я понял, что мы задержаны в связи с убийством на Солянке нашего Виктора.
– Что тебе известно о нем? – спросил оперативник.
– Мне ничего не известно.
– А у нас есть предположение, что в убийстве замешан ты. Это ты его убрал.
– Кого, Виктора Чернышева? Да я его почти не знаю!
– А что же он тогда из твоего города приехал и ты вместе с ним работал?
– Да мало ли людей из моего города живут в Москве! Я что, всех знать обязан? Или все, кого убьют, будут теперь вешаться на меня?
– О, ты у нас, оказывается, еще и с гонором! – улыбнулся оперативник Олег. – Ничего, мы сейчас проведем с тобой воспитательную работу. Ты подумай, с кем и как ты разговариваешь! Сейчас мы тебя со «слоником» познакомим. – И обратился к другому оперативнику: – Гриш, застегни-ка ему браслетики!
Второй оперативник подошел ко мне вплотную, взял мои руки и, отведя их за спину, застегнул наручники.
– Теперь давай побеседуем, – продолжил оперативник Олег.
– Прежде чем беседовать, – сказал я, – объясните, за что меня арестовали! Я ничего такого не делал!
– Тебя арестовали? – удивился оперативник. – А кто тебя арестовывал? Мы тебя задержали. Мы имеем право задержать тебя в течение трех часов, а может быть, и до трех суток, в связи с подозрением в совершении преступления, согласно статье 122 УПК Российской Федерации, – произнес оперативник заученную формулировку. – Сейчас мы с тобой переговорим. После беседы определимся, будем ли возбуждать уголовное дело, просить об этом прокурора, или, может быть, мирно разойдемся, все зависит от результатов нашего с тобой разговора, Олег Николаевич! Так что все полностью зависит от тебя. Как ты скажешь, так и будет решена твоя судьба!
– Я ничего не знаю, – продолжал стоять на своем я.
– Тогда скажи нам, что ты делал в машине с бригадиром ореховской преступной группировки Вадимом… – Он назвал фамилию Вадика.
– Никакого Вадика я не знаю. Я сел в машину, попросил меня подвезти, – соврал я.
– Да что ты говоришь! Надо же, какое совпадение! – сказал оперативник. – Мы так и подумали, что ты это скажешь. Хорошо, тогда давай зададим вопрос немного по-другому. – И, обратившись к своему коллеге, сказал: – Слушай, что-то у нас угарным газом пахнет, не чувствуешь?
Тот сделал вид, что принюхивается, и сказал:
– Да, чувствую. Надо беречь драгоценное здоровье Олега Николаевича. Принеси-ка нам приборчик!
Я не успел оглянуться, как на мою голову уже надевали противогаз.
– Так вот, Олежек, – продолжил мой тезка, – это и называется у нас «слоник». Сейчас на тебя надели противогаз. Теперь мы перекрываем вот эту трубочку, и воздух к тебе больше не поступает. Говорят, человек может продержаться немного. Потом он теряет сознание. Говорят, – продолжал он, – иногда человек может и погибнуть в связи с сердечной недостаточностью… Но это так говорят. У нас таких случаев еще не было. А теперь начинаем дышать. Сделай большой вдох…
Я вдохнул воздух.
– А теперь выдох!
Но не успел я выдохнуть, как подача воздуха была прекращена. Оперативник быстро перегнул шланг, соединяющий противогаз с фильтром, и воздух перестал поступать.
Дыхание у меня сбилось, сердце застучало. Я пытался вдыхать воздух, надеясь, что, может быть, в резиновой маске остались какие-то частицы воздуха. Но маска еще больше стала сдавливать голову.
Я чувствовал, что перед глазами поплыли круги. Голова закружилась. Вскоре я потерял сознание.
Очнулся я на полу. Я лежал на спине, прикованный наручниками к стулу, а один из оперативников лил мне на голову холодную воду из кувшина.
– Ну что, пришел в себя? Что-то ты, братишка, совсем слабенький! Как же ты работать-то в дальнейшем собираешься? – сказал он и быстрым движением поднял меня. – Продолжаем разговор дальше. Итак, что делал Виктор Чернышев в бригаде и зачем поехал на стрелку с центральной группировкой? Вопрос ясно сформулирован?
Я опять сказал, что никакому Виктору Чернышеву я задания ехать на стрелку не давал, что его я знал очень плохо, мы занимались совместным бизнесом, но ни о какой преступной деятельности, тем более о группировке, я не слышал.
– Так, – протянул оперативник, – опять «слоника» надеваем…
И вновь на меня надели тот же противогаз, опять началась экзекуция…
В такой форме беседа продолжалась еще минут тридцать. Оперативника интересовало все, что связано с центральной группировкой, с моей бригадой… наконец, допрос прекратился. Меня ударили несколько раз. На прощание оперативник сказал:
– Знаешь что? На сегодня мы допрос заканчиваем. Иди отдохни в камеру.
Меня вывели и поместили в небольшую камеру на первом этаже. Она представляла собой помещение метров шестнадцать, без всяких окон. Только единственная лампочка, находящаяся как бы в железной клетке, висела над дверью. Каменный пол переходил в небольшой деревянный плинтус, служащий кроватью. Там уже сидели два человека.
Никакого света, очень мало воздуха.
Я молча подошел и сел рядом на деревянный плинтус. Один из находившихся в камере подвинулся ко мне и спросил:
– Слышь, братишка, били тебя, что ли?
Я ничего не ответил.
– За что попал-то? – продолжал человек.
Желания разговаривать у меня не было.
На следующее утро одного моего сокамерника с вещами вызвали на выход.
– Ну что, меня выпускают, – сказал он и стал прощаться с первым. – Слышь, – обратился он неожиданно ко мне, – если есть что сообщить на волю, говори мне. Я выйду, позвоню куда надо, передам, встречусь с кем надо. Может, твои ребята мне денежки заплатят… Давай!
Я отрицательно покачал головой, понимая, что это может быть подсадка. В дальнейшем оказалось, что я не ошибся.
Днем приехали оперативники. В этот раз «слоника» или подобных пыток ко мне не применяли, просто стали разговаривать «за жизнь». В конце они сказали:
– Машина номер такой-то, немедленно остановитесь!
– Все, – сказал Вадик. – Это погоны!
Он включил левый поворотник и медленно подъехал к обочине. Из «Волги» тут же выскочили три человека. Двое держали в руках пистолеты. Я съежился от неожиданности.
– Ты пустой? – быстро спросил меня Вадик.
– Пустой, – ответил я.
– Тогда все в порядке. Держи карманы, будь внимательным – могут что-нибудь подкинуть! – предупредил меня Вадик.
Чья-то рука уже вытаскивала меня за шиворот из машины. Нас поставили так, что руки упирались в капот, а ноги раздвинуты на ширину плеч. Кто-то меня грубо обыскивал, ощупывая все части тела. То же самое проделывали с Вадиком.
– Ну что, братва? – раздался голос. – На стрелку ехали? А мы вам помешали. Ничего, немного отдохнете от своих дел.
– Слышь, командир, – неожиданно сказал Вадик, – ты нас с кем-то перепутал. Какая стрелка? Какая братва? Да мы коммерсанты!
– Конечно! Вон рожу-то какую себе отъел! Коммерсант фигов! – сказал второй оперативник и резким движением ударил Вадика в челюсть. – Сейчас поедем к нам, там будем разбираться, какой ты бизнесмен, крутой или нет!
Чья-то сильная рука оторвала меня от капота. Быстрым движением мне заломили руки, на них защелкнулись наручники. Я молчал. Меня посадили в черную «Волгу», Вадика – в его вишневую «БМВ», но за руль сел оперативник. Машины тронулись.
Вскоре машины свернули с Ленинградского проспекта, и мы добрались до какого-то отделения милиции, находящегося во дворе.
Это было двухэтажное кирпичное здание, огороженное с одной стороны забором. Таким образом, отделение имело свой внутренний дворик, где стояли милицейские машины, «газики», был вход в служебное помещение. Со стороны улицы, как я заметил, был вход в паспортный стол.
Войдя в небольшой холл, с одной стороны которого находилась дежурная часть и сидели сотрудники милиции, а с противоположной стороны – клетка, так называемый «обезьянник», где уже сидели двое пьяных, какой-то бомж и два лица кавказской национальности, оперативник отстегнул наручники и затолкнул меня в клетку. Куда завели Вадика, я не видел. Он будто исчез.
Я молча подошел к стене. «Интересно, – подумал я, – что же означает такое задержание? Почему это произошло? Кто-нибудь следил за нами или специально дали указание всех нас отловить и задержать? Ладно, сейчас все выяснится…»
Действительно, минут через пятнадцать оперативник вернулся, открыл дверь и вывел меня. На сей раз наручники не надел, а только подтолкнул вперед.
Мы поднялись на второй этаж. В длинном коридоре мы остановились у двери с табличкой «Зам. начальника отделения по оперативной работе».
Оперативник открыл дверь. Я вошел в кабинет. Однако никакого зам. начальника там не оказалось, а сидели только те оперативники, которые приходили не так давно ко мне в больницу.
– О, Олег Николаевич! – сказал один из них, улыбаясь. – Проходи, проходи!
Я молча подошел к столу.
– Садись! – оперативник указал мне на стул.
Я обратил внимание, что стул стоял не около письменного стола, как обычно, а посередине комнаты. Я молча сел на него. Второй оперативник подошел ко мне.
– Нам с тобой надо поговорить.
– А за что меня задержали?
– А ты что, не догадываешься? – сказал оперативник. – А еще тезка…
«Ага, значит, его тоже Олегом зовут…» – машинально отметил я.
– Ну так что? Давай поговорим с тобой об убийстве Виктора Чернышева.
Я понял, что мы задержаны в связи с убийством на Солянке нашего Виктора.
– Что тебе известно о нем? – спросил оперативник.
– Мне ничего не известно.
– А у нас есть предположение, что в убийстве замешан ты. Это ты его убрал.
– Кого, Виктора Чернышева? Да я его почти не знаю!
– А что же он тогда из твоего города приехал и ты вместе с ним работал?
– Да мало ли людей из моего города живут в Москве! Я что, всех знать обязан? Или все, кого убьют, будут теперь вешаться на меня?
– О, ты у нас, оказывается, еще и с гонором! – улыбнулся оперативник Олег. – Ничего, мы сейчас проведем с тобой воспитательную работу. Ты подумай, с кем и как ты разговариваешь! Сейчас мы тебя со «слоником» познакомим. – И обратился к другому оперативнику: – Гриш, застегни-ка ему браслетики!
Второй оперативник подошел ко мне вплотную, взял мои руки и, отведя их за спину, застегнул наручники.
– Теперь давай побеседуем, – продолжил оперативник Олег.
– Прежде чем беседовать, – сказал я, – объясните, за что меня арестовали! Я ничего такого не делал!
– Тебя арестовали? – удивился оперативник. – А кто тебя арестовывал? Мы тебя задержали. Мы имеем право задержать тебя в течение трех часов, а может быть, и до трех суток, в связи с подозрением в совершении преступления, согласно статье 122 УПК Российской Федерации, – произнес оперативник заученную формулировку. – Сейчас мы с тобой переговорим. После беседы определимся, будем ли возбуждать уголовное дело, просить об этом прокурора, или, может быть, мирно разойдемся, все зависит от результатов нашего с тобой разговора, Олег Николаевич! Так что все полностью зависит от тебя. Как ты скажешь, так и будет решена твоя судьба!
– Я ничего не знаю, – продолжал стоять на своем я.
– Тогда скажи нам, что ты делал в машине с бригадиром ореховской преступной группировки Вадимом… – Он назвал фамилию Вадика.
– Никакого Вадика я не знаю. Я сел в машину, попросил меня подвезти, – соврал я.
– Да что ты говоришь! Надо же, какое совпадение! – сказал оперативник. – Мы так и подумали, что ты это скажешь. Хорошо, тогда давай зададим вопрос немного по-другому. – И, обратившись к своему коллеге, сказал: – Слушай, что-то у нас угарным газом пахнет, не чувствуешь?
Тот сделал вид, что принюхивается, и сказал:
– Да, чувствую. Надо беречь драгоценное здоровье Олега Николаевича. Принеси-ка нам приборчик!
Я не успел оглянуться, как на мою голову уже надевали противогаз.
– Так вот, Олежек, – продолжил мой тезка, – это и называется у нас «слоник». Сейчас на тебя надели противогаз. Теперь мы перекрываем вот эту трубочку, и воздух к тебе больше не поступает. Говорят, человек может продержаться немного. Потом он теряет сознание. Говорят, – продолжал он, – иногда человек может и погибнуть в связи с сердечной недостаточностью… Но это так говорят. У нас таких случаев еще не было. А теперь начинаем дышать. Сделай большой вдох…
Я вдохнул воздух.
– А теперь выдох!
Но не успел я выдохнуть, как подача воздуха была прекращена. Оперативник быстро перегнул шланг, соединяющий противогаз с фильтром, и воздух перестал поступать.
Дыхание у меня сбилось, сердце застучало. Я пытался вдыхать воздух, надеясь, что, может быть, в резиновой маске остались какие-то частицы воздуха. Но маска еще больше стала сдавливать голову.
Я чувствовал, что перед глазами поплыли круги. Голова закружилась. Вскоре я потерял сознание.
Очнулся я на полу. Я лежал на спине, прикованный наручниками к стулу, а один из оперативников лил мне на голову холодную воду из кувшина.
– Ну что, пришел в себя? Что-то ты, братишка, совсем слабенький! Как же ты работать-то в дальнейшем собираешься? – сказал он и быстрым движением поднял меня. – Продолжаем разговор дальше. Итак, что делал Виктор Чернышев в бригаде и зачем поехал на стрелку с центральной группировкой? Вопрос ясно сформулирован?
Я опять сказал, что никакому Виктору Чернышеву я задания ехать на стрелку не давал, что его я знал очень плохо, мы занимались совместным бизнесом, но ни о какой преступной деятельности, тем более о группировке, я не слышал.
– Так, – протянул оперативник, – опять «слоника» надеваем…
И вновь на меня надели тот же противогаз, опять началась экзекуция…
В такой форме беседа продолжалась еще минут тридцать. Оперативника интересовало все, что связано с центральной группировкой, с моей бригадой… наконец, допрос прекратился. Меня ударили несколько раз. На прощание оперативник сказал:
– Знаешь что? На сегодня мы допрос заканчиваем. Иди отдохни в камеру.
Меня вывели и поместили в небольшую камеру на первом этаже. Она представляла собой помещение метров шестнадцать, без всяких окон. Только единственная лампочка, находящаяся как бы в железной клетке, висела над дверью. Каменный пол переходил в небольшой деревянный плинтус, служащий кроватью. Там уже сидели два человека.
Никакого света, очень мало воздуха.
Я молча подошел и сел рядом на деревянный плинтус. Один из находившихся в камере подвинулся ко мне и спросил:
– Слышь, братишка, били тебя, что ли?
Я ничего не ответил.
– За что попал-то? – продолжал человек.
Желания разговаривать у меня не было.
На следующее утро одного моего сокамерника с вещами вызвали на выход.
– Ну что, меня выпускают, – сказал он и стал прощаться с первым. – Слышь, – обратился он неожиданно ко мне, – если есть что сообщить на волю, говори мне. Я выйду, позвоню куда надо, передам, встречусь с кем надо. Может, твои ребята мне денежки заплатят… Давай!
Я отрицательно покачал головой, понимая, что это может быть подсадка. В дальнейшем оказалось, что я не ошибся.
Днем приехали оперативники. В этот раз «слоника» или подобных пыток ко мне не применяли, просто стали разговаривать «за жизнь». В конце они сказали: