– Стоп! – сказал он и обратился к оперативнику на балконе. – Внимательней посмотри, что там лежит. Клиент занервничал!
На балконе у меня было немного – два колеса с покрышками от старой машины, коробка с картошкой, в которой и находился пистолет, и еще одна коробка с инструментами. Оперативник вначале занялся инструментами. Он внимательно просмотрел все внутри, но ничего там не обнаружил. Потом он подошел к коробке с картошкой и начал шарить в ней рукой.
Сердце мое бешено заколотилось. Мне казалось, что сейчас он разгребет небольшой слой картошки и вытащит оттуда полиэтиленовый пакет с пистолетом «ТТ»…
Оперативник ничего не нашел. Он подошел к покрышкам, начал их трясти. Потом он спустил воздух из одной покрышки и стал тщательно прощупывать ее. Он, наверное, посчитал, что именно в покрышках у меня что-то спрятано – оружие, наркотики или деньги. Он даже затащил покрышку в дом. Я не отрываясь смотрел на него. А Кузьмичев пристально глядел на меня.
Оперативник начал разбирать покрышку, отделяя ее от камеры.
– Погоди, – сказал ему Кузьмичев, – давай лучше возьмем ее с собой. Запиши в протокол: изымается покрышка, мобильный телефон, три записных книжки, сумма денег… Какая там сумма?
Оперативник стал подсчитывать деньги, лежащие у меня в бумажнике. Тут я вспомнил, что под кроватью у меня лежит коробка из-под обуви, набитая деньгами, привезенная с рынка… «Все, – тю-тю мои денежки, – подумал я. – Сейчас они и коробочку найдут!» Но оперативники даже не приблизились к коробке.
Через несколько минут на меня надели наручники и повезли на допрос.
– А куда вы меня везете? – спросил я.
– В Центральный округ, допрашивать, – ответил Кузьмичев.
Когда меня усадили в машину, рядом со мной сел Кузьмичев. Он традиционно надел один наручник на мою руку, второй – на свою. Всю дорогу мы молчали. Я гадал, куда меня везут. Три варианта – на Петровку, где находился МУР, на Шаболовку, где московский РУОП, а могли отвезти и на Лубянку, где находилось ФСБ. Но машина направилась в сторону Петровки. Неожиданно мы свернули направо и поехали в сторону. Странно, куда же мы едем? Ясно, не на Петровку…
Вскоре машина пересекла Октябрьскую площадь, и мы въехали на Шаболовку. Знакомый адресок – Шаболовка, 6, московский РУОП…
Машина остановилась. Кузьмичев сказал:
– Выходи!
Я вышел из машины. Войдя в небольшой дворик, мы направились к трехэтажному зданию. Я знал уже, что здание московского РУОПа в коммунистический период принадлежало Октябрьскому райкому КПСС. Затем там сидели какие-то коммерческие структуры, а в настоящее время работает РУОП. Проводив мимо дежурного милиционера на первом этаже, сидящего около небольшого столика, меня оставили у первой двери. Кузьмичев застегнул на моей руке второй наручник:
– Ты пока постой тут поскучай, мы тебя позовем. – И вошел в первую комнату.
Я оглянулся. Уже было около десяти вечера, народу вокруг не было, только милиционер одиноко стоял у стола. Сзади него находились стеклянные двери, которые легко открывались. Я оглянулся назад. Коридор был пуст. «Так, – подумал я, – а если попробовать сбежать? В конце концов, я милиционера наручниками отшвырну… Шанс есть! И я свободен! Никого ведь нет вокруг! А если это сделано специально, чтобы я побежал, а они в это время вскочат и начнут стрелять, а потом скажут – попытка к бегству… Что же делать?»
Неожиданно из ближней двери вышел оперативник в темных брюках и такой же темной рубашке, перепоясанный специальной кобурой, из которой торчал «макаров». Он обратился к дежурному:
– Иди скажи этим гаврикам, чтобы хотя бы машину выключили!
– А что такое? – удивился милиционер.
– Да они сидят ждут, а выхлопные газы из машины прямо к нам в окно! Мы же задыхаемся!
Дежурный вышел и что-то крикнул сидящим в машине. Оттуда вылезли несколько оперативников. «Слава богу, – подумал я с облегчением, – что я не поддался этому соблазну, не побежал! Сейчас бы выскочил – и сразу тепленьким к ним! Меня тут же и пристрелили бы…»
Наконец в дверях появился Кузьмичев.
– Олег, заходи, – сказал он и пропустил меня в комнату.
Я вошел. Это было что-то типа фотолаборатории. Меня поставили к стене и стали фотографировать – сначала анфас, потом в профиль, на фоне специальной длинной линейки, которая показывала мой рост. Дали в руки табличку, где уже были набраны мои фамилия, имя, стоял какой-то номер.
Затем другой оперативник взял видеокамеру и стал меня снимать, заставляя поворачиваться. После этой процедуры с меня сняли отпечатки пальцев. Пальцы стали грязными. Мне бросили какую-то серую тряпку:
– На, вытрись!
Но после того, как я потер свои пальцы этой тряпкой, мои ладони стали черными.
– Ну что, Олег, процедура закончена, теперь пойдем на разговор, – сказал Кузьмичев и вытолкнул меня в коридор.
Мы поднялись на второй этаж. Остановились перед дверью, на которой висела табличка с номером какого-то отдела. Все отделы там были обозначены лишь цифрами – пятый, шестой, седьмой и так далее. Нумерация отделов говорила об их секретности. «Интересно, какой же номер отдела, где меня будут допрашивать? – думал я. – Может, по нему я что-то вычислю… Хотя что гадать, все равно будут задавать конкретные вопросы, и выяснится, чего от меня хотят…»
– Итак, – сказал Кузьмичев, – хочу сразу тебе сказать, что сейчас между нами просто беседа, разговор по душам. Никакого протокола мы вести не будем, потому что завтра тебя будет допрашивать следователь, и он будет вести протоколы.
– Завтра же суббота, – уточнил я.
– Да, действительно, суббота, – улыбнулся Кузьмичев, – но, учитывая особую опасность вашей банды, в субботу мы вынуждены будем работать с тобой и с твоими людьми.
– Я не знаю, о чем вы говорите.
– Сейчас узнаешь. Итак, меня интересует вот что. Скажи мне, пожалуйста, просто ради любопытства, – Кузьмичев придвинул свой стул ближе ко мне, – что вы хотели на рынке сделать? – И он назвал рынок. – Какие проблемы решить?
После первого же вопроса мне все стало ясно. Значит, Сашка все же ничего не сказал.
– О ком вы говорите, я не понимаю…
– Ну как же? О твоем земляке, Александре, который находится в розыске. Ты, надеюсь, в курсе, что он задержан и тяжело ранен? Кстати, он во всем признался.
– Но если он признался, зачем же вы меня спрашиваете?
– Мы обязаны тебя допросить, хотя бы для уточнения фактов, которые он нам выдал.
– Вы задавайте конкретные вопросы, – сказал я, – на которые я буду отвечать. Ничего лишнего рассказывать вам не буду, потому что ничего лишнего нет.
– Послушай, – неожиданно обратился ко мне Кузьмичев, – ты видел, мы тебя снимали на «трубу»?
– На какую трубу?
– На видеокамеру. Ты что, хочешь, чтобы мы тебя завтра по телевизору показали, во всех передачах? Чтобы на тебя сразу много пострадавших заявы написали? Ты этого хочешь? Ты хочешь, чтобы твое уголовное дело было напичкано множеством эпизодов? Ради бога, мы это обеспечим!
– Что вы предлагаете?
– Мы предлагаем тебе написать чистосердечное признание, и ты пойдешь только по одному эпизоду. Хочешь – наркотики, хочешь – оружие, – сказал Кузьмичев.
– Какое оружие, какие наркотики? Вы же у меня ничего не нашли!
– Это же не значит, что мы и при повторном обыске ничего не найдем…
– А какое право вы имеете проводить повторный обыск, если меня задержали?
– Ну это уже наши проблемы, – усмехнулся Кузьмичев. – Есть у нас такая возможность. Ну, решай!
– Ничего я говорить не буду, – сказал я. – За мной ничего нет.
– Зря ты так считаешь, – сказал Кузьмичев, подойдя к небольшому столику, на котором стоял видеомонитор. – Смотри, что мы тебе покажем! – Он включил запись. Я увидел лежащего на больничной койке под капельницей перевязанного человека. Это был Сашка. Он слабым голосом говорил: «Я, такой-то, признаюсь в совершении преступлений и убийстве вора в законе Грома, уголовного авторитета Барона, а также… – и назвал еще какую-то фамилию. – Все эти убийства совершены мною».
Кузьмичев нажал на кнопку. Запись остановилась.
– Вот видишь, твой приятель и сообщник уже во всем признался!
Я понимал – если они показали мне не всю пленку, значит, кроме этого признания, больше ничего у них нет, а тем более обо мне в записи не упоминалось.
– Я не знаю никакого сообщника, и этого человека я вижу впервые.
– Здравствуйте! Вы же с ним из одного города!
– Ну и что? Мало ли моих земляков по Москве ходит! Теперь что, за каждого карманника, вами пойманного, вы меня дергать будете, если он моим земляком окажется? – съязвил я.
– Хорошо, не хочешь говорить нормально – будем ненормально, – раздраженно проговорил Кузьмичев. – Сюда через некоторое время доставят твою жену, Олесю.
Меня бросило в жар: при чем тут Олеся?! Как они ее нашли?
– Но она ведь уехала!
– А мы ее уже нашли, по старому домашнему адресу. Мы будем ее допрашивать. Причем, Олег, допрашивать будем очень подробно, – подчеркнул Кузьмичев. – Если ты – кадр более или менее подготовленный, ведь это твоя профессия, – то ее, я думаю, мы разведем в три минуты. Ну что, будешь говорить?
– Я хочу в камеру, ни на какие вопросы отвечать больше не буду.
– Ладно, в камеру так в камеру! – согласился Кузьмичев.
Через несколько минут меня уже закрыли в одиночной камере, расположенной в подвале этого здания.
Я стал соображать: неужели они действительно привезут Олесю?
Через час меня вновь вытащили из камеры на допрос к Кузьмичеву. Но на сей раз – почему-то на третий этаж. Я вошел в комнату и остолбенел. За столом сидела Олеся, заплаканная, держа в руках носовой платок. Увидев меня, она воскликнула:
– Олежек, любимый! Я люблю тебя! Как ты? Тебя тут не били?!
– Успокойся, Олеся, – ответил я, – все в порядке. Никто меня не трогал.
– Так, все! Мне это лирическое отступление не нужно! – жестко проговорил Кузьмичев. – Выведите гражданку!
Оперативник вывел Олесю из кабинета. По настроению Кузьмичева я понял, что она ничего не сказала.
– Ну что, садись, – кивнул Кузьмичев на стул. – Давай продолжим разговор.
– Я ничего говорить не буду, – стоял я на своем.
– Хорошо, посиди, подумай.
В комнату вошел другой оперативник.
– Кузьмичев, – спросил он, – у тебя телефон работает?
Кузьмичев кивнул. Оперативник подошел к столу, снял трубку телефона, стоящего там.
– Можно позвонить? Срочный разговор, – спросил оперативник.
– Да, конечно, звони! – сказал Кузьмичев. – Стоп! – И, неожиданно взяв в руки мой мобильный, протянул его оперативнику. – Звони отсюда!
– А зачем мне с мобильного-то звонить, когда я могу и с городского, бесплатно? – недоуменно спросил оперативник.
– Звони, звони! Мы тут клиента опускаем на деньги. И чем дольше будешь говорить, тем лучше! – сказал Кузьмичев.
Оперативник бросил взгляд на меня, хитро улыбнулся и сказал:
– Понял тебя!
Он взял мобильный телефон и вышел в другую комнату.
«Да черт с ними! Пускай на деньги ставят! Пускай хоть миллионный счет пришлют по мобильному, только бы отпустили! – думал я. И главное – чтобы ничего не сделали Олесе! Но против Олеси у них ничего нет. Да и против меня, судя по всему… Подумаешь, признание Сашки показали! Значит, выбора у них не было, значит, просто решили надавить… А может, его уже и в живых-то нет! А раз в живых нет – он и не свидетель!»
– Кстати, а как самочувствие того человека, которого вы показали на видеопленке? – спросил я Кузьмичева.
– Тяжелое, – ответил он. – Может умереть.
«Ага, – подумал я, – тем более он не может быть моим свидетелем!»
Еще пару дней я просидел в РУОПе. На второй день меня перевезли в следственный изолятор.
Так началась моя новая жизнь – жизнь в ИВС.
К вечеру меня вызвали в кабинет к оперативникам. На сей раз Кузьмичева там не было. Я увидел оперативника, который меня принимал. Он сидел за столом и что-то писал, показав рукой на стул, стоящий рядом.
Я молча сел. Оперативник продолжал писать. Затем, закрыв папку, он достал из стола чистый лист бумаги и начал заполнять его. Я понял, что он вписывает мои данные. Взглянул – «Протокол задержания». Записав что-то, он назвал меня по фамилии и сказал:
– Вот, ознакомься. Ты задержан и сегодня будешь препровожден под стражу, в изолятор временного содержания, сокращенно ИВС, на Петровку.
– На основании чего? – спросил я. – Санкция прокурора есть?
– Нет, дорогой, санкция нам не требуется. Ты задержан по указу.
– По какому еще указу?
– По указу Президента о борьбе с организованной преступностью. В соответствии с этим указом, – пояснил оперативник, – мы имеем право держать тебя под арестом около тридцати суток.
– А дальше?
– Дальше видно будет. Может быть, добьемся санкции прокурора на твой арест и перевод в следственный изолятор. А пока отдохнешь на «Петрах». Но сразу предупреждаю – мало тебе там не покажется! Была бы моя воля…
– Слава богу, она не ваша, – прервал я его.
– Это верно, – согласился оперативник. – Ну что, подпиши бумагу, протокол.
– А если не подпишу?
– А это уже не имеет значения. Не подпишешь – я сейчас вызову двоих понятых, и в соответствии с законом мы составим акт, что от подписи ты отказался. Так что никакого значения твоя подпись или отсутствие таковой для нас не имеет!
– Ладно, давайте подпишу, – сказал я. Взяв бумагу, я расписался внизу, под текстом.
– Ну все, – сказал оперативник, – не смею больше задерживать. – И он нажал на кнопку. В кабинет вошли два милиционера.
– Куда его? – спросил один из них.
– Вот, держи, – оперативник протянул ему только что заполненный листок бумаги. – Вези на Петровку. А я позвоню, чтобы его хорошо встретили, – оперативник ехидно ухмыльнулся.
Неприятное чувство наполнило меня. Что значит «хорошо встретить»? Я слышал про существование «пресс-хат» в изоляторах временного содержания и в СИЗО, но для меня еще было загадкой, что это такое. С одной стороны, вроде камеры для пыток, а с другой – ходили слухи, что туда специально сажают уголовников, которые только и занимаются, что драками, опусканием и прочей ерундой. Неужели и меня туда направят?!
– Стоять! – приказал один из конвоиров и одной рукой пристегнул наручник к моей руке, а другой – к своей. – Вот так. Вещи у тебя здесь есть?
– Какие вещи? Там кое-что изъяли при задержании…
– Это все уже у нас, – сказал конвоир, показав на небольшой полиэтиленовый пакет. – Поехали!
Мы вышли во двор. Там нас ждала черная «Волга». В ней помимо водителя сидел еще один оперативник. Один конвоир сел спереди, я сел сзади. После этого оперативник, севший рядом со мной, сказал:
– Значит, так, слушай. Давай без глупостей. Не рыпайся. Если что – имей в виду, в соответствии с инструкцией мы имеем право применить оружие, – и он достал из-за пазухи штатный «макаров» и положил его перед собой. – Вот так, для наглядности, пусть лежит. Все, поехали! – сказал он водителю.
Машина медленно выехала из двора на улицу, повернув налево, к Октябрьской площади. Я стал смотреть в окно.
– Ну что, – обратился ко мне оперативник, сидящий спереди, – на «Петрах» никогда не был?
Я отрицательно покачал головой.
– Значит, можно сказать, в новинку туда едешь? А вообще сидел раньше?
Я вновь покачал головой.
– Ну да, я твое дело читал… Ну что, «Петры» – место серьезное, и серьезные люди там сидят. Смотри, главное – в коллектив вписаться. Говорят, там у тебя может быть много врагов…
– Каких врагов? – поинтересовался я.
– Ну, например, людей Грома или Барона, которых твои ребята замочили, – сказал оперативник. – Как бы они там с тобой не посчитались… – Он хитро улыбнулся.
«Неужели меня везут в западню? А может, там действительно меня ждут люди Барона и Грома и потирают руки, ожидая расправы надо мной?!»
Так мы двигались в сторону Пушкинской площади. Наконец мы проехали по Страстному бульвару. Не доезжая Петровки, мы повернули направо и въехали в небольшой переулок. Я увидел, как перед нами раскрылись массивные железные ворота. Милиционеры с автоматами махнули рукой оперативникам – вероятно, были знакомы.
Глава 14
На балконе у меня было немного – два колеса с покрышками от старой машины, коробка с картошкой, в которой и находился пистолет, и еще одна коробка с инструментами. Оперативник вначале занялся инструментами. Он внимательно просмотрел все внутри, но ничего там не обнаружил. Потом он подошел к коробке с картошкой и начал шарить в ней рукой.
Сердце мое бешено заколотилось. Мне казалось, что сейчас он разгребет небольшой слой картошки и вытащит оттуда полиэтиленовый пакет с пистолетом «ТТ»…
Оперативник ничего не нашел. Он подошел к покрышкам, начал их трясти. Потом он спустил воздух из одной покрышки и стал тщательно прощупывать ее. Он, наверное, посчитал, что именно в покрышках у меня что-то спрятано – оружие, наркотики или деньги. Он даже затащил покрышку в дом. Я не отрываясь смотрел на него. А Кузьмичев пристально глядел на меня.
Оперативник начал разбирать покрышку, отделяя ее от камеры.
– Погоди, – сказал ему Кузьмичев, – давай лучше возьмем ее с собой. Запиши в протокол: изымается покрышка, мобильный телефон, три записных книжки, сумма денег… Какая там сумма?
Оперативник стал подсчитывать деньги, лежащие у меня в бумажнике. Тут я вспомнил, что под кроватью у меня лежит коробка из-под обуви, набитая деньгами, привезенная с рынка… «Все, – тю-тю мои денежки, – подумал я. – Сейчас они и коробочку найдут!» Но оперативники даже не приблизились к коробке.
Через несколько минут на меня надели наручники и повезли на допрос.
– А куда вы меня везете? – спросил я.
– В Центральный округ, допрашивать, – ответил Кузьмичев.
Когда меня усадили в машину, рядом со мной сел Кузьмичев. Он традиционно надел один наручник на мою руку, второй – на свою. Всю дорогу мы молчали. Я гадал, куда меня везут. Три варианта – на Петровку, где находился МУР, на Шаболовку, где московский РУОП, а могли отвезти и на Лубянку, где находилось ФСБ. Но машина направилась в сторону Петровки. Неожиданно мы свернули направо и поехали в сторону. Странно, куда же мы едем? Ясно, не на Петровку…
Вскоре машина пересекла Октябрьскую площадь, и мы въехали на Шаболовку. Знакомый адресок – Шаболовка, 6, московский РУОП…
Машина остановилась. Кузьмичев сказал:
– Выходи!
Я вышел из машины. Войдя в небольшой дворик, мы направились к трехэтажному зданию. Я знал уже, что здание московского РУОПа в коммунистический период принадлежало Октябрьскому райкому КПСС. Затем там сидели какие-то коммерческие структуры, а в настоящее время работает РУОП. Проводив мимо дежурного милиционера на первом этаже, сидящего около небольшого столика, меня оставили у первой двери. Кузьмичев застегнул на моей руке второй наручник:
– Ты пока постой тут поскучай, мы тебя позовем. – И вошел в первую комнату.
Я оглянулся. Уже было около десяти вечера, народу вокруг не было, только милиционер одиноко стоял у стола. Сзади него находились стеклянные двери, которые легко открывались. Я оглянулся назад. Коридор был пуст. «Так, – подумал я, – а если попробовать сбежать? В конце концов, я милиционера наручниками отшвырну… Шанс есть! И я свободен! Никого ведь нет вокруг! А если это сделано специально, чтобы я побежал, а они в это время вскочат и начнут стрелять, а потом скажут – попытка к бегству… Что же делать?»
Неожиданно из ближней двери вышел оперативник в темных брюках и такой же темной рубашке, перепоясанный специальной кобурой, из которой торчал «макаров». Он обратился к дежурному:
– Иди скажи этим гаврикам, чтобы хотя бы машину выключили!
– А что такое? – удивился милиционер.
– Да они сидят ждут, а выхлопные газы из машины прямо к нам в окно! Мы же задыхаемся!
Дежурный вышел и что-то крикнул сидящим в машине. Оттуда вылезли несколько оперативников. «Слава богу, – подумал я с облегчением, – что я не поддался этому соблазну, не побежал! Сейчас бы выскочил – и сразу тепленьким к ним! Меня тут же и пристрелили бы…»
Наконец в дверях появился Кузьмичев.
– Олег, заходи, – сказал он и пропустил меня в комнату.
Я вошел. Это было что-то типа фотолаборатории. Меня поставили к стене и стали фотографировать – сначала анфас, потом в профиль, на фоне специальной длинной линейки, которая показывала мой рост. Дали в руки табличку, где уже были набраны мои фамилия, имя, стоял какой-то номер.
Затем другой оперативник взял видеокамеру и стал меня снимать, заставляя поворачиваться. После этой процедуры с меня сняли отпечатки пальцев. Пальцы стали грязными. Мне бросили какую-то серую тряпку:
– На, вытрись!
Но после того, как я потер свои пальцы этой тряпкой, мои ладони стали черными.
– Ну что, Олег, процедура закончена, теперь пойдем на разговор, – сказал Кузьмичев и вытолкнул меня в коридор.
Мы поднялись на второй этаж. Остановились перед дверью, на которой висела табличка с номером какого-то отдела. Все отделы там были обозначены лишь цифрами – пятый, шестой, седьмой и так далее. Нумерация отделов говорила об их секретности. «Интересно, какой же номер отдела, где меня будут допрашивать? – думал я. – Может, по нему я что-то вычислю… Хотя что гадать, все равно будут задавать конкретные вопросы, и выяснится, чего от меня хотят…»
– Итак, – сказал Кузьмичев, – хочу сразу тебе сказать, что сейчас между нами просто беседа, разговор по душам. Никакого протокола мы вести не будем, потому что завтра тебя будет допрашивать следователь, и он будет вести протоколы.
– Завтра же суббота, – уточнил я.
– Да, действительно, суббота, – улыбнулся Кузьмичев, – но, учитывая особую опасность вашей банды, в субботу мы вынуждены будем работать с тобой и с твоими людьми.
– Я не знаю, о чем вы говорите.
– Сейчас узнаешь. Итак, меня интересует вот что. Скажи мне, пожалуйста, просто ради любопытства, – Кузьмичев придвинул свой стул ближе ко мне, – что вы хотели на рынке сделать? – И он назвал рынок. – Какие проблемы решить?
После первого же вопроса мне все стало ясно. Значит, Сашка все же ничего не сказал.
– О ком вы говорите, я не понимаю…
– Ну как же? О твоем земляке, Александре, который находится в розыске. Ты, надеюсь, в курсе, что он задержан и тяжело ранен? Кстати, он во всем признался.
– Но если он признался, зачем же вы меня спрашиваете?
– Мы обязаны тебя допросить, хотя бы для уточнения фактов, которые он нам выдал.
– Вы задавайте конкретные вопросы, – сказал я, – на которые я буду отвечать. Ничего лишнего рассказывать вам не буду, потому что ничего лишнего нет.
– Послушай, – неожиданно обратился ко мне Кузьмичев, – ты видел, мы тебя снимали на «трубу»?
– На какую трубу?
– На видеокамеру. Ты что, хочешь, чтобы мы тебя завтра по телевизору показали, во всех передачах? Чтобы на тебя сразу много пострадавших заявы написали? Ты этого хочешь? Ты хочешь, чтобы твое уголовное дело было напичкано множеством эпизодов? Ради бога, мы это обеспечим!
– Что вы предлагаете?
– Мы предлагаем тебе написать чистосердечное признание, и ты пойдешь только по одному эпизоду. Хочешь – наркотики, хочешь – оружие, – сказал Кузьмичев.
– Какое оружие, какие наркотики? Вы же у меня ничего не нашли!
– Это же не значит, что мы и при повторном обыске ничего не найдем…
– А какое право вы имеете проводить повторный обыск, если меня задержали?
– Ну это уже наши проблемы, – усмехнулся Кузьмичев. – Есть у нас такая возможность. Ну, решай!
– Ничего я говорить не буду, – сказал я. – За мной ничего нет.
– Зря ты так считаешь, – сказал Кузьмичев, подойдя к небольшому столику, на котором стоял видеомонитор. – Смотри, что мы тебе покажем! – Он включил запись. Я увидел лежащего на больничной койке под капельницей перевязанного человека. Это был Сашка. Он слабым голосом говорил: «Я, такой-то, признаюсь в совершении преступлений и убийстве вора в законе Грома, уголовного авторитета Барона, а также… – и назвал еще какую-то фамилию. – Все эти убийства совершены мною».
Кузьмичев нажал на кнопку. Запись остановилась.
– Вот видишь, твой приятель и сообщник уже во всем признался!
Я понимал – если они показали мне не всю пленку, значит, кроме этого признания, больше ничего у них нет, а тем более обо мне в записи не упоминалось.
– Я не знаю никакого сообщника, и этого человека я вижу впервые.
– Здравствуйте! Вы же с ним из одного города!
– Ну и что? Мало ли моих земляков по Москве ходит! Теперь что, за каждого карманника, вами пойманного, вы меня дергать будете, если он моим земляком окажется? – съязвил я.
– Хорошо, не хочешь говорить нормально – будем ненормально, – раздраженно проговорил Кузьмичев. – Сюда через некоторое время доставят твою жену, Олесю.
Меня бросило в жар: при чем тут Олеся?! Как они ее нашли?
– Но она ведь уехала!
– А мы ее уже нашли, по старому домашнему адресу. Мы будем ее допрашивать. Причем, Олег, допрашивать будем очень подробно, – подчеркнул Кузьмичев. – Если ты – кадр более или менее подготовленный, ведь это твоя профессия, – то ее, я думаю, мы разведем в три минуты. Ну что, будешь говорить?
– Я хочу в камеру, ни на какие вопросы отвечать больше не буду.
– Ладно, в камеру так в камеру! – согласился Кузьмичев.
Через несколько минут меня уже закрыли в одиночной камере, расположенной в подвале этого здания.
Я стал соображать: неужели они действительно привезут Олесю?
Через час меня вновь вытащили из камеры на допрос к Кузьмичеву. Но на сей раз – почему-то на третий этаж. Я вошел в комнату и остолбенел. За столом сидела Олеся, заплаканная, держа в руках носовой платок. Увидев меня, она воскликнула:
– Олежек, любимый! Я люблю тебя! Как ты? Тебя тут не били?!
– Успокойся, Олеся, – ответил я, – все в порядке. Никто меня не трогал.
– Так, все! Мне это лирическое отступление не нужно! – жестко проговорил Кузьмичев. – Выведите гражданку!
Оперативник вывел Олесю из кабинета. По настроению Кузьмичева я понял, что она ничего не сказала.
– Ну что, садись, – кивнул Кузьмичев на стул. – Давай продолжим разговор.
– Я ничего говорить не буду, – стоял я на своем.
– Хорошо, посиди, подумай.
В комнату вошел другой оперативник.
– Кузьмичев, – спросил он, – у тебя телефон работает?
Кузьмичев кивнул. Оперативник подошел к столу, снял трубку телефона, стоящего там.
– Можно позвонить? Срочный разговор, – спросил оперативник.
– Да, конечно, звони! – сказал Кузьмичев. – Стоп! – И, неожиданно взяв в руки мой мобильный, протянул его оперативнику. – Звони отсюда!
– А зачем мне с мобильного-то звонить, когда я могу и с городского, бесплатно? – недоуменно спросил оперативник.
– Звони, звони! Мы тут клиента опускаем на деньги. И чем дольше будешь говорить, тем лучше! – сказал Кузьмичев.
Оперативник бросил взгляд на меня, хитро улыбнулся и сказал:
– Понял тебя!
Он взял мобильный телефон и вышел в другую комнату.
«Да черт с ними! Пускай на деньги ставят! Пускай хоть миллионный счет пришлют по мобильному, только бы отпустили! – думал я. И главное – чтобы ничего не сделали Олесе! Но против Олеси у них ничего нет. Да и против меня, судя по всему… Подумаешь, признание Сашки показали! Значит, выбора у них не было, значит, просто решили надавить… А может, его уже и в живых-то нет! А раз в живых нет – он и не свидетель!»
– Кстати, а как самочувствие того человека, которого вы показали на видеопленке? – спросил я Кузьмичева.
– Тяжелое, – ответил он. – Может умереть.
«Ага, – подумал я, – тем более он не может быть моим свидетелем!»
Еще пару дней я просидел в РУОПе. На второй день меня перевезли в следственный изолятор.
Так началась моя новая жизнь – жизнь в ИВС.
К вечеру меня вызвали в кабинет к оперативникам. На сей раз Кузьмичева там не было. Я увидел оперативника, который меня принимал. Он сидел за столом и что-то писал, показав рукой на стул, стоящий рядом.
Я молча сел. Оперативник продолжал писать. Затем, закрыв папку, он достал из стола чистый лист бумаги и начал заполнять его. Я понял, что он вписывает мои данные. Взглянул – «Протокол задержания». Записав что-то, он назвал меня по фамилии и сказал:
– Вот, ознакомься. Ты задержан и сегодня будешь препровожден под стражу, в изолятор временного содержания, сокращенно ИВС, на Петровку.
– На основании чего? – спросил я. – Санкция прокурора есть?
– Нет, дорогой, санкция нам не требуется. Ты задержан по указу.
– По какому еще указу?
– По указу Президента о борьбе с организованной преступностью. В соответствии с этим указом, – пояснил оперативник, – мы имеем право держать тебя под арестом около тридцати суток.
– А дальше?
– Дальше видно будет. Может быть, добьемся санкции прокурора на твой арест и перевод в следственный изолятор. А пока отдохнешь на «Петрах». Но сразу предупреждаю – мало тебе там не покажется! Была бы моя воля…
– Слава богу, она не ваша, – прервал я его.
– Это верно, – согласился оперативник. – Ну что, подпиши бумагу, протокол.
– А если не подпишу?
– А это уже не имеет значения. Не подпишешь – я сейчас вызову двоих понятых, и в соответствии с законом мы составим акт, что от подписи ты отказался. Так что никакого значения твоя подпись или отсутствие таковой для нас не имеет!
– Ладно, давайте подпишу, – сказал я. Взяв бумагу, я расписался внизу, под текстом.
– Ну все, – сказал оперативник, – не смею больше задерживать. – И он нажал на кнопку. В кабинет вошли два милиционера.
– Куда его? – спросил один из них.
– Вот, держи, – оперативник протянул ему только что заполненный листок бумаги. – Вези на Петровку. А я позвоню, чтобы его хорошо встретили, – оперативник ехидно ухмыльнулся.
Неприятное чувство наполнило меня. Что значит «хорошо встретить»? Я слышал про существование «пресс-хат» в изоляторах временного содержания и в СИЗО, но для меня еще было загадкой, что это такое. С одной стороны, вроде камеры для пыток, а с другой – ходили слухи, что туда специально сажают уголовников, которые только и занимаются, что драками, опусканием и прочей ерундой. Неужели и меня туда направят?!
– Стоять! – приказал один из конвоиров и одной рукой пристегнул наручник к моей руке, а другой – к своей. – Вот так. Вещи у тебя здесь есть?
– Какие вещи? Там кое-что изъяли при задержании…
– Это все уже у нас, – сказал конвоир, показав на небольшой полиэтиленовый пакет. – Поехали!
Мы вышли во двор. Там нас ждала черная «Волга». В ней помимо водителя сидел еще один оперативник. Один конвоир сел спереди, я сел сзади. После этого оперативник, севший рядом со мной, сказал:
– Значит, так, слушай. Давай без глупостей. Не рыпайся. Если что – имей в виду, в соответствии с инструкцией мы имеем право применить оружие, – и он достал из-за пазухи штатный «макаров» и положил его перед собой. – Вот так, для наглядности, пусть лежит. Все, поехали! – сказал он водителю.
Машина медленно выехала из двора на улицу, повернув налево, к Октябрьской площади. Я стал смотреть в окно.
– Ну что, – обратился ко мне оперативник, сидящий спереди, – на «Петрах» никогда не был?
Я отрицательно покачал головой.
– Значит, можно сказать, в новинку туда едешь? А вообще сидел раньше?
Я вновь покачал головой.
– Ну да, я твое дело читал… Ну что, «Петры» – место серьезное, и серьезные люди там сидят. Смотри, главное – в коллектив вписаться. Говорят, там у тебя может быть много врагов…
– Каких врагов? – поинтересовался я.
– Ну, например, людей Грома или Барона, которых твои ребята замочили, – сказал оперативник. – Как бы они там с тобой не посчитались… – Он хитро улыбнулся.
«Неужели меня везут в западню? А может, там действительно меня ждут люди Барона и Грома и потирают руки, ожидая расправы надо мной?!»
Так мы двигались в сторону Пушкинской площади. Наконец мы проехали по Страстному бульвару. Не доезжая Петровки, мы повернули направо и въехали в небольшой переулок. Я увидел, как перед нами раскрылись массивные железные ворота. Милиционеры с автоматами махнули рукой оперативникам – вероятно, были знакомы.
Глава 14
ПОЧТА НА ПЕТРОВКЕ
Машина въехала во внутренний двор Петровки, 38. С левой стороны стояли здания, в которых располагались основные отделы Главного управления внутренних дел Москвы. С правой стороны – четырехэтажное квадратное здание с решетками на окнах. Нетрудно было догадаться, что это и был знаменитый изолятор временного содержания – «Петры», как называют его менты и братва.
Машина остановилась у дверей изолятора. Оперативник сказал:
– Вот мы и приехали. Вылезай!
Мы молча вышли из машины. Оперативник нажал кнопку звонка. Щелкнул дверной замок. Мы вошли в небольшой «предбанник», который с трех сторон был закрыт массивными железными решетками. В середине за стеклянным окном сидел милиционер. Оперативники показали ему «корочки». Он, кивнув, нажал на кнопку.
С правой стороны щелкнул замок, открылась металлическая дверь. Мы вошли в просторное помещение, напоминавшее дежурную часть отделения милиции. Там виднелось овальное окошко, за которым сидели два милиционера. Это была так называемая картотека. Чуть левее находилась дверь, ведущая во внутренние помещения изолятора. Мы молча прошли в эту дверь.
– Ну что, командиры, – обратился оперативник к дежурным, – принимайте пополнение! Привезли вам бандюка. Примете?
– А куда мы денемся?
– Места-то есть? – пошутил оперативник.
– Места для ваших гостей всегда найдутся! – ответил милиционер. – Давайте документы.
Оперативник протянул ему сопроводительные документы. Дежурный внимательно их изучил.
– Давай на него посмотрим, никаких ссадин, повреждений нет?
– Нет, все нормально, – сказал оперативник.
– Ну слава богу, мороки не будет. Так, какие вещи у него?
– Да вещи нехитрые, – оперативник достал из пакета мои личные вещи, среди которых были ключи, ремень, зажигалка, часы.
– Будем составлять опись. – Дежурный внес все в опись и придвинул листок мне: – Распишись!
Я расписался.
– Все, только фотографию нужно сделать, – сказал дежурный и обратился к своему напарнику. – Корней, позвони фотографу, вызови его!
Через несколько минут пришел фотограф. Меня опять сфотографировали, закатали пальчики, внесли в картотеку.
– Теперь ты у нас прописан, – сказал конвоир. – В какую камеру тебя отвести?
Я обратил внимание, что у конвоира – а точнее, это был милиционер в форме – никакой дубинки, никакого оружия не было, был только большой ключ, так называемый «вездеход», позволяющий проходить по всему зданию изолятора временного содержания.
– Можно в камеру-люкс, – пошутил я.
Милиционер, внимательно посмотрев на меня, юмора не понял.
– Ты чего, парень, камеру-люкс хочешь? Смотри, как бы обратно не попросился, в обычную! Пойдем! Поведу тебя на этаж!
Мы стали подниматься по железным ступенькам на второй этаж. Я поднимался и думал: «Неужели меня ведут в „пресс-хату“, где будут молотить и опускать? Может быть, нет… Попробуй угадай».
– Что за камера, командир? – обратился я к конвоиру.
– Камера как камера, не соскучишься…
– А что за люди сидят?
– Такие же, как ты – бандюки, наркоманы, всякая шваль, что мы с улиц подметаем…
Вскоре мы поднялись на второй этаж и вошли в большой коридор. В начале коридора дремал такой же милиционер под настольной лампой.
– Не кемарить! – сказал ему конвоир. Тот вздрогнул и посмотрел на нас.
– Время – уже одиннадцать вечера! – ответил он.
– Ты на посту! Ладно, есть у тебя места?
– В шестнадцатой одна шконка свободна, – дежурный по этажу сверился с табличкой, лежащей на столе.
– Ну, давай веди его в шестнадцатую! – сказал конвоир, подтолкнув меня вперед.
Теперь уже другой конвоир довел меня до двери камеры. Я обратил внимание, что камер было не так-то много. Они находились слева и справа коридора, с небольшими окошками в дверях для передачи еды.
Конвоир подвел меня к камере номер шестнадцать. Над каждой дверью висели лампочки вызова конвоиров.
– Ну что, пошли в шестнадцатую, – сказал дежурный по этажу. Он повернул ключ в скважине, а правой рукой отодвинул мощный засов. – Все, входи! Постельное белье, матрас и подушку получишь утром. Сейчас каптерка уже закрыта. Как-нибудь перекантуешься.
– Конечно, – кивнул я и вошел в камеру.
Камера была небольшая, метров шестнадцать-двадцать. Справа и слева стояли два яруса кроватей. Я насчитал восемь слева и столько же справа. Над дверью горела тусклая лампочка, закрытая решетчатым панцирем. С правой стороны стоял так называемый «дальняк» – туалет, отгороженный каким-то драным одеялом. Посредине – небольшой стол с двумя лавочками, привинченными к полу.
Люди спали. На втором этаже, у самой двери, была свободная шконка. Я быстро поднялся на второй ярус и лег, подложив руки под голову. В камере все спали, и никто на меня внимания не обратил.
Я начал размышлять – неужели это «пресс-хата»? Непохоже. Во-первых, потому, что дежурный по коридору смотрел камеры по журналу, то есть выбирал, где у него свободное место. Конечно, я мог предположить, что он делал это для отвода глаз, а на самом деле место уже было заказано специально для меня. Но, с другой стороны, посмотрев на окружающих, я увидел, что это пацаны разного вида. Есть и хлипкие. Нет таких злодеев-амбалов, которые обычно живут в «пресс-хатах». Скорее всего это обычная камера.
Спать совершенно не хотелось. Ну вот, опять я в местах, не столь отдаленных… Что за жизнь такая? Интересно, что с Севкой? Севку тоже, видать, забрали… Жаль, что нет никаких сведений о нем.
Мысли мои переключились на Олесю. Я стал думать, вспоминать о ней. Интересно, знает ли она, что я уже в тюрьме, или не знает? И что будет со мной дальше? Просижу ли я все тридцать суток или выйду на свободу раньше?
Или, может, буду сидеть еще долгое время? Все зависит от Сашки, какие он будет давать показания. Нет, в Сашку я верю! Он ни за что не сломается. Конечно, я слышал, что существуют какие-то препараты, какое-то тайное психологическое оружие, которое может сломать волю человека, заставить его признаться в чем угодно. Слышал, что существует даже что-то типа американского «детектора лжи», только на российский лад.
Но я был уверен, что Сашка не сломается. С другой стороны, странно, почему же нас арестовали? Да нет, чего удивляться? В конце концов, мы были «мечеными» и много раз за нами следили. Но ничего серьезного, как я понимал, против нас сейчас нет, так как в противном случае оперативники вели бы себя по-другому – было бы уже предъявлено обвинение, была бы серьезная статья. А раз я тут по указу о борьбе с организованной преступностью – скорее всего ничего у них нет, просто проверку устроили.
Вскоре все же я уснул. Разбудила меня громкая музыка. Вероятно, наступило время подъема. По всему зданию транслировали передачи какой-то радиостанции. Обитатели моей камеры постепенно стали просыпаться. Кто-то сразу побежал на «дальняк», кто-то начал умываться, кто-то просто потягивался. Трое ребят, проснувшись, начали делать физические упражнения.
Я рассматривал обитателей камеры. Это в основном были ребята разного возраста – два пацана лет по восемнадцать-двадцать, трое постарше – двадцати пяти – двадцати восьми. Был один сорокалетний, а еще одному было за сорок пять. Остальные – неопределенного возраста. Практически все русские. Только пара нацменов. Никто на меня особого внимания не обратил, каждый занимался своим делом. Только мой сосед, который лежал подо мной, безразличным тоном спросил:
– Ты чего, ночью заехал?
Я кивнул головой.
– Откуда будешь, из Москвы?
– Нет, не из Москвы.
Больше вопросов он не задавал.
Каждый занимался своим делом, пока не наступило время завтрака. Окошко открылось, и через небольшое отверстие стали передавать сначала алюминиевые миски с ложками, затем кусочки хлеба, по два кусочка сахара. В мисках я увидел какую-то бурду, напоминавшую пшенную кашу с водой. Потом стали подавать металлические кружки с чаем. Но это было только одно название. Чай пах каким-то веником и был светло-желтого цвета. Такое впечатление, что это обыкновенная вода, подкрашенная чем-то.
От первого я отказался, не стал ничего есть. Но многие ели. Некоторые достали свои припасы, которые держали в небольших тумбочках. Харчеваться за столом стали по-разному. Сначала поели четыре человека, затем еще шесть – это были так называемые семьи, группы людей, сбитые по определенному признаку. Каждый харчевался из своего загашника.
Затем наступила очередь тех, кто не имел возможности питаться продуктами из продовольственных передач. Они стали есть тюремную баланду. Я отказался от всей пищи, только взял воду без сахара. Выпил несколько глотков, остальное вылил. Кто-то, глядя на меня, улыбался.
После завтрака дежурный собрал посуду, началось время уборки. В камере были дневальные – двое шнырей. Они взяли веники, какие-то тряпки, стали подметать и мыть камеру. Один занялся чисткой «дальняка», другой протирал полы. После уборки раздался крик:
– Двенадцатая камера, на прогулку! Шестнадцатая – готовиться!
Наступило время прогулки. Минут через двадцать я заметил, что конвоир, идущий по коридору, стучит ключом по камерам, мимо которых проходит. Это был какой-то условный знак. Но что он означал – я не знал.
Машина остановилась у дверей изолятора. Оперативник сказал:
– Вот мы и приехали. Вылезай!
Мы молча вышли из машины. Оперативник нажал кнопку звонка. Щелкнул дверной замок. Мы вошли в небольшой «предбанник», который с трех сторон был закрыт массивными железными решетками. В середине за стеклянным окном сидел милиционер. Оперативники показали ему «корочки». Он, кивнув, нажал на кнопку.
С правой стороны щелкнул замок, открылась металлическая дверь. Мы вошли в просторное помещение, напоминавшее дежурную часть отделения милиции. Там виднелось овальное окошко, за которым сидели два милиционера. Это была так называемая картотека. Чуть левее находилась дверь, ведущая во внутренние помещения изолятора. Мы молча прошли в эту дверь.
– Ну что, командиры, – обратился оперативник к дежурным, – принимайте пополнение! Привезли вам бандюка. Примете?
– А куда мы денемся?
– Места-то есть? – пошутил оперативник.
– Места для ваших гостей всегда найдутся! – ответил милиционер. – Давайте документы.
Оперативник протянул ему сопроводительные документы. Дежурный внимательно их изучил.
– Давай на него посмотрим, никаких ссадин, повреждений нет?
– Нет, все нормально, – сказал оперативник.
– Ну слава богу, мороки не будет. Так, какие вещи у него?
– Да вещи нехитрые, – оперативник достал из пакета мои личные вещи, среди которых были ключи, ремень, зажигалка, часы.
– Будем составлять опись. – Дежурный внес все в опись и придвинул листок мне: – Распишись!
Я расписался.
– Все, только фотографию нужно сделать, – сказал дежурный и обратился к своему напарнику. – Корней, позвони фотографу, вызови его!
Через несколько минут пришел фотограф. Меня опять сфотографировали, закатали пальчики, внесли в картотеку.
– Теперь ты у нас прописан, – сказал конвоир. – В какую камеру тебя отвести?
Я обратил внимание, что у конвоира – а точнее, это был милиционер в форме – никакой дубинки, никакого оружия не было, был только большой ключ, так называемый «вездеход», позволяющий проходить по всему зданию изолятора временного содержания.
– Можно в камеру-люкс, – пошутил я.
Милиционер, внимательно посмотрев на меня, юмора не понял.
– Ты чего, парень, камеру-люкс хочешь? Смотри, как бы обратно не попросился, в обычную! Пойдем! Поведу тебя на этаж!
Мы стали подниматься по железным ступенькам на второй этаж. Я поднимался и думал: «Неужели меня ведут в „пресс-хату“, где будут молотить и опускать? Может быть, нет… Попробуй угадай».
– Что за камера, командир? – обратился я к конвоиру.
– Камера как камера, не соскучишься…
– А что за люди сидят?
– Такие же, как ты – бандюки, наркоманы, всякая шваль, что мы с улиц подметаем…
Вскоре мы поднялись на второй этаж и вошли в большой коридор. В начале коридора дремал такой же милиционер под настольной лампой.
– Не кемарить! – сказал ему конвоир. Тот вздрогнул и посмотрел на нас.
– Время – уже одиннадцать вечера! – ответил он.
– Ты на посту! Ладно, есть у тебя места?
– В шестнадцатой одна шконка свободна, – дежурный по этажу сверился с табличкой, лежащей на столе.
– Ну, давай веди его в шестнадцатую! – сказал конвоир, подтолкнув меня вперед.
Теперь уже другой конвоир довел меня до двери камеры. Я обратил внимание, что камер было не так-то много. Они находились слева и справа коридора, с небольшими окошками в дверях для передачи еды.
Конвоир подвел меня к камере номер шестнадцать. Над каждой дверью висели лампочки вызова конвоиров.
– Ну что, пошли в шестнадцатую, – сказал дежурный по этажу. Он повернул ключ в скважине, а правой рукой отодвинул мощный засов. – Все, входи! Постельное белье, матрас и подушку получишь утром. Сейчас каптерка уже закрыта. Как-нибудь перекантуешься.
– Конечно, – кивнул я и вошел в камеру.
Камера была небольшая, метров шестнадцать-двадцать. Справа и слева стояли два яруса кроватей. Я насчитал восемь слева и столько же справа. Над дверью горела тусклая лампочка, закрытая решетчатым панцирем. С правой стороны стоял так называемый «дальняк» – туалет, отгороженный каким-то драным одеялом. Посредине – небольшой стол с двумя лавочками, привинченными к полу.
Люди спали. На втором этаже, у самой двери, была свободная шконка. Я быстро поднялся на второй ярус и лег, подложив руки под голову. В камере все спали, и никто на меня внимания не обратил.
Я начал размышлять – неужели это «пресс-хата»? Непохоже. Во-первых, потому, что дежурный по коридору смотрел камеры по журналу, то есть выбирал, где у него свободное место. Конечно, я мог предположить, что он делал это для отвода глаз, а на самом деле место уже было заказано специально для меня. Но, с другой стороны, посмотрев на окружающих, я увидел, что это пацаны разного вида. Есть и хлипкие. Нет таких злодеев-амбалов, которые обычно живут в «пресс-хатах». Скорее всего это обычная камера.
Спать совершенно не хотелось. Ну вот, опять я в местах, не столь отдаленных… Что за жизнь такая? Интересно, что с Севкой? Севку тоже, видать, забрали… Жаль, что нет никаких сведений о нем.
Мысли мои переключились на Олесю. Я стал думать, вспоминать о ней. Интересно, знает ли она, что я уже в тюрьме, или не знает? И что будет со мной дальше? Просижу ли я все тридцать суток или выйду на свободу раньше?
Или, может, буду сидеть еще долгое время? Все зависит от Сашки, какие он будет давать показания. Нет, в Сашку я верю! Он ни за что не сломается. Конечно, я слышал, что существуют какие-то препараты, какое-то тайное психологическое оружие, которое может сломать волю человека, заставить его признаться в чем угодно. Слышал, что существует даже что-то типа американского «детектора лжи», только на российский лад.
Но я был уверен, что Сашка не сломается. С другой стороны, странно, почему же нас арестовали? Да нет, чего удивляться? В конце концов, мы были «мечеными» и много раз за нами следили. Но ничего серьезного, как я понимал, против нас сейчас нет, так как в противном случае оперативники вели бы себя по-другому – было бы уже предъявлено обвинение, была бы серьезная статья. А раз я тут по указу о борьбе с организованной преступностью – скорее всего ничего у них нет, просто проверку устроили.
Вскоре все же я уснул. Разбудила меня громкая музыка. Вероятно, наступило время подъема. По всему зданию транслировали передачи какой-то радиостанции. Обитатели моей камеры постепенно стали просыпаться. Кто-то сразу побежал на «дальняк», кто-то начал умываться, кто-то просто потягивался. Трое ребят, проснувшись, начали делать физические упражнения.
Я рассматривал обитателей камеры. Это в основном были ребята разного возраста – два пацана лет по восемнадцать-двадцать, трое постарше – двадцати пяти – двадцати восьми. Был один сорокалетний, а еще одному было за сорок пять. Остальные – неопределенного возраста. Практически все русские. Только пара нацменов. Никто на меня особого внимания не обратил, каждый занимался своим делом. Только мой сосед, который лежал подо мной, безразличным тоном спросил:
– Ты чего, ночью заехал?
Я кивнул головой.
– Откуда будешь, из Москвы?
– Нет, не из Москвы.
Больше вопросов он не задавал.
Каждый занимался своим делом, пока не наступило время завтрака. Окошко открылось, и через небольшое отверстие стали передавать сначала алюминиевые миски с ложками, затем кусочки хлеба, по два кусочка сахара. В мисках я увидел какую-то бурду, напоминавшую пшенную кашу с водой. Потом стали подавать металлические кружки с чаем. Но это было только одно название. Чай пах каким-то веником и был светло-желтого цвета. Такое впечатление, что это обыкновенная вода, подкрашенная чем-то.
От первого я отказался, не стал ничего есть. Но многие ели. Некоторые достали свои припасы, которые держали в небольших тумбочках. Харчеваться за столом стали по-разному. Сначала поели четыре человека, затем еще шесть – это были так называемые семьи, группы людей, сбитые по определенному признаку. Каждый харчевался из своего загашника.
Затем наступила очередь тех, кто не имел возможности питаться продуктами из продовольственных передач. Они стали есть тюремную баланду. Я отказался от всей пищи, только взял воду без сахара. Выпил несколько глотков, остальное вылил. Кто-то, глядя на меня, улыбался.
После завтрака дежурный собрал посуду, началось время уборки. В камере были дневальные – двое шнырей. Они взяли веники, какие-то тряпки, стали подметать и мыть камеру. Один занялся чисткой «дальняка», другой протирал полы. После уборки раздался крик:
– Двенадцатая камера, на прогулку! Шестнадцатая – готовиться!
Наступило время прогулки. Минут через двадцать я заметил, что конвоир, идущий по коридору, стучит ключом по камерам, мимо которых проходит. Это был какой-то условный знак. Но что он означал – я не знал.