Наконец дошла очередь и до нас. Конвоир выкрикнул:
– Шестнадцатая, на прогулку!
Раздался скрежет поворачиваемого ключа и отодвигаемой задвижки. Дверь открылась. Мы всей камерой вышли в коридор. Каждый держал руки за спиной.
– Всем стоять! – сказал конвоир. Когда все вышли, он снова закрыл камеру на задвижку и скомандовал: – Вперед!
Мы, шестнадцать человек, пошли по коридору. Вскоре подошли к лестнице. Вновь конвоир остановил нас, пошел вперед, открыл своим «вездеходом» очередную дверь, и мы попали на лестницу. Затем снова остановились. Конвоир закрыл входную дверь, и мы стали подниматься наверх. Наконец мы оказались на крыше. Там стоял еще один конвоир. Увидев нас, он открыл дверь. Мы вышли.
Тюремный дворик находился на крыше, разделенной на многочисленные одинаковые квадраты. Каждый из них был огорожен специальной стеной. Прогулочный дворик представлял собой площадь немногим больше нашей камеры – около двадцати четырех квадратных метров. Сверху была решетка. С правой стороны – небольшая лампочка, вероятно, для зимнего времени.
Каждый стал ходить вдоль забора. Кто-то стоял, разговаривал, кто-то закурил. Впечатление складывалось, что мы просто вышли на свежий воздух. «Интересно, – подумал я, – а как же тут гуляют зимой? Наверное, снег лежит, погода плохая, дождь идет… бывают ли тогда прогулки или нет?» Но я отогнал эти мысли. Что я, в конце концов, только о тюрьме думаю? Надо думать о свободе!
На прогулке я внимательней разглядел обитателей камеры. Те, которым было двадцать пять – тридцать, держали себя более уверенно. Вероятно, многие из них были тут не впервые. Особенно выделялись те, у кого на руках были татуировки: у кого-то солнце с лучами, у некоторых – просто имена или клички.
Вскоре нас вернули в камеру. Когда мы вернулись, каждый занялся своим делом. Кто-то стал читать книгу, кто-то – газету, несколько человек просто уселись в кружок и стали рассказывать разные случаи. Я сидел один.
Неожиданно услышал, как кто-то из парней крикнул:
– Гришка, малява пришла!
Гришка, молодой человек лет двадцати, быстро соскочил со шконки, достал из-под нее какую-то палку, напоминающую колено удочки, и быстро просунул эту палку в тюремное окошко, ловким движением поймав веревку. На веревке была привязана небольшая трубочка, связанная с двух сторон ниткой. Гришка быстро развернул ее и крикнул:
– Разыскная малява!
Все равнодушно отвернулись. Вероятно, никого не интересовало, кто кого разыскивает. Видимо, обитатели камеры уже нашли нужных им людей. Гришка неожиданно произнес:
– Билл ищет Джона!
– Что это еще за погоняла такие – Билл, Джон? – произнес один парень, похожий на деревенского жителя. – Странные какие-то! Кто такие? Почему не знаю?
– Да это негры, наверное, нигерийцы, торговцы наркотиками! Я вчера был на сборке, с одним таким сидел, – пояснил кто-то из сокамерников.
Затем прозвучало грузинское имя «Гела», но обитатели камеры не отозвались. Вдруг я услышал:
– Севка ищет Олега, – и мою фамилию.
– Это я. – Все разом повернулись и удивленно посмотрели на меня.
– А где, где Севка? – Я подбежал к Гришке.
– Севка твой в четырнадцатой камере.
– Это что, рядом с нами?
– Нет, напротив.
– Ну, это проще простого!
Все дружно засмеялись.
– Ты знаешь, какой путь надо проделать, чтобы с ними списаться? – сказал один из заключенных, парень лет тридцати, и стал объяснять мне, что нужно прогнать маляву наверх, сверху направо, потом налево, потом сверху снова спустить вниз. Только тогда моя малява, пройдя почти половину здания, попадет к Севке, хотя камеры и находятся напротив.
– Единственный вариант – ты можешь покричаться с ним вечерком, когда никого не будет, опять же если коридорный не засечет.
– А если засечет? – поинтересовался я.
– Тогда – карцер. Нарушение режима. Ну, не тушуйся! Здесь коридорные – мужики нормальные.
– Так что мне делать?
– Пиши ответ, что сидишь в такой-то камере.
Я быстро написал, что сижу в шестнадцатой камере и жду от него маляву.
Однако малява пришла только на второй день. Севка сообщал, что «приняли» его в тот же день, что и меня. Как он узнал от оперативников, «приняли» его вместе с Эдиком, что «колют» их по поводу Грома, но он молчит. Кроме того, он писал, что его уже прогнали через «пресс-хату».
«Будь осторожен, особенно с Хоботом!» – предупреждал Севка. В конце дописал, что все будет нормально, и в ближайшее время нас должны освободить, так как против нас у них ничего нет.
Эта весточка от Севки, с одной стороны, меня очень сильно обнадежила, придала сил. Значит, действительно меня скоро выпустят, и ничего у них против меня нет! А с другой стороны – я расстроился. Видимо, меня тоже ждет «пресс-хата». Кто такой Хобот?
Так прошло пару дней. Примерно на третий день приехали оперативники, которые принимали меня. Пригласили в следственный кабинет, где обычно беседуют с арестованными следователи или адвокаты. Оперативники стали интересоваться, не созрел ли я – не изменил ли своих позиций, не буду ли давать показания. Я отрицательно покачал головой.
– Ладно, – согласились они, – вольному воля. Ты сам это выбираешь. Смотри, надумаешь – сообщи через конвоиров.
Один из оперативников вызвал конвоира. Пришел молодой парень. Он взял листок и повел меня обратно, на второй этаж, где находилась моя камера. Однако у столика корпусного он неожиданно остановился, протянув ему записку. Коридорный взял ее и прочел. Я увидел в конце приписку карандашом.
– Слушай, – обратился он ко мне, – тебя переводят в другую камеру. – И спросил у конвоира: – Что, его сейчас туда вести?
– Нет, к вечеру. Пока там шконка занята.
Я поинтересовался:
– Я зачем меня переводят в другую камеру? Мне и здесь хорошо.
– Это тебя, друг, не спросят! Ты здесь пока еще не хозяин, – грубо ответил конвоир и втолкнул меня в камеру.
Целый вечер я раздумывал: значит, меня действительно бросают в «пресс-хату», и не случайно оперативники приходили для того, чтобы меня еще раз «напрячь» с показаниями.
Почему же они объявили об этом заранее? Специально психологически обрабатывают! Вот так сидишь целый день и дрожишь, что тебя ночью в «пресс-хату» кинут! Вдруг расколешься?
К вечеру действительно дверь открылась, и новый конвоир выкрикнул мою фамилию.
– Идем, – сказал он, – тебя в другую камеру переводят.
Мы с ним молча поднялись на третий этаж и остановились у двери камеры номер тридцать шесть. Дверь открылась, я вошел.
Камера представляла собой комнату меньшей величины, чем моя бывшая. Нар там было столько же, но сидели там только четыре человека – все здоровые бугаи, неприятные лица.
Я молча подошел к свободной шконке на первом ярусе, сел, сложив руки. Никто не обращал на меня внимания. Целый вечер я рассматривал обитателей. Четыре бугая были вроде из одной компании. Они почти не разговаривали друг с другом, сидели и играли в самодельные карты, вырезанные из какой-то газеты.
Время от времени перешептывались. Никто со мной в контакт не вступал, не разговаривал. Делали вид, что не замечают меня. Я тоже в друзья им не навязывался, только сидел на месте и посматривал в их сторону, думая – может, это и не «пресс-хата», а обычная камера, может, я зря волнуюсь…
Наступило время ужина. Опять принесли какую-то баланду. Я опять отвернулся, но есть очень хотелось – я ведь не ел уже несколько дней, только немного пил подкрашенную воду – тюремный чай.
Наступило время отбоя, все легли на шконки. Я лег тоже. Вырубился быстро. Проснулся от боли. Открываю глаза и вижу – кто-то держит меня мощной рукой, а двое пытаются снять с меня штаны. Я изо всей силы ударил ногой.
– Ах ты, сучонок! – выругался кто-то из них. – Паскуда, крысенок! Ты еще лягаешься!
Я получил сильнейший удар в скулу. Не помню, как собрал последние силы – не зря все же занимался самбо, – но прыжком выскользнул из их крепких рук и оказался на ногах. Быстрым движением подтянул штаны, другим, вытянув левую ногу, попал одному из нападавших прямо в живот. Тот согнулся. Трое, спрыгнув с нар, бросились на меня с разных сторон.
Одному из них я сделал болевой прием из боевого самбо, опасного, сломав ему руку. Тот закричал во весь голос. Двое оставшихся пытались драться. Я опять применил приемы боевого самбо. Ситуация была неравной. Пару раз я получил по голове.
Больше всего боялся, что эти удары могут вырубить меня. В этом случае мне конец!
Вся драка заключалась теперь в том, что мы бегали между шконками и время от времени они наносили мне удары, а я – применял приемы. Наконец я провел еще один удачный прием, и один из нападавших изо всей силы влетел головой в дверь камеры и сполз на пол.
Таким образом, внимание коридорных было привлечено этим грохотом.
– Сука! Падла! Он мне голову разбил! У меня сотрясение мозга! – закричал он.
Нападавшие бросились к нему на помощь. Кто-то стал дубасить в дверь:
– Конвоир! Вертухай! Нападение на зэка!
Через несколько мгновений в камеру ворвались трое вертухаев с дубинками и изо всей силы стали колотить меня. Это продолжалось минут пять. В конце концов у меня из головы потекла кровь. Затем кто-то схватил меня сильными руками за шиворот и под мышки и потащил по коридору. По дороге еще один конвоир периодически бил меня то в живот, то по голове.
Через некоторое время я потерял сознание. Очнулся в карцере. Карцер представлял собой подвальное помещение без окон. Там никого не было.
Помещение было небольшим – примерно три квадратных метра. Там можно было только сидеть. Тусклый свет, на полу – вода. Никакой кровати, только что-то типа деревянной узкой скамейки. Ужасные условия! Но зато я был в безопасности. Опять же нет гарантии, что меня снова не выбросят отсюда в «пресс-хату»…
На следующий день меня перевели из одного карцера в другой. На этот раз карцер был двухместным. Комната уже была побольше – примерно два на три метра. Воды на полу не было.
В карцере сидел какой-то амбал. На руке у него была татуировка – кинжал со змеей. По-моему, это масть грабителя, – подумал я. С левой стороны – такая же татуировка и надпись: «Холод…» Нет, я всмотрелся – «Хобот». Все, вот тот, о котором предупреждал Севка! Сердце у меня забилось.
Хобот не обратил на меня никакого внимания. Однако позже, подняв голову, спросил:
– Как зовут-то?
Я назвал себя.
– Погоняло есть?
Я отрицательно покачал головой.
– Ты при делах или как?
Я пожал плечами.
– Кого знаешь на воле? – поинтересовался Хобот.
– Многих знаю. Кто тебя интересует?
– Меня – люди авторитетные и серьезные. Кого можешь назвать?
Я понял, что он имел в виду элиту криминального мира. Кого я мог назвать – только своих врагов…
Я молчал.
– Слышь, а может, ты мент? – неожиданно проговорил Хобот. – Может, тебя как подсадную утку ко мне подсунули? Чтобы тему какую пробить? – Он угрожающе распрямился, сжав кулаки. Я понял, что сейчас опять начнется драка. Не знаю, что мной руководило, только я подошел к нему вплотную и сказал:
– Слушай, Хобот, я про тебя тут слышал, конечно. Имей в виду: если что – я тебя просто удавлю!
Хобот не ожидал такого, даже как-то растерялся. Конечно, по комплекции он был в два раза здоровее меня. Не знаю, то ли мой решительный тон сыграл основную роль, то ли еще что, но он, помолчав, спокойно ответил:
– Ты чего, парень? Кто тебя трогает? Сиди, отдыхай! Живи пока!
Однако ночью я не спал – сидел и ждал, нападет на меня Хобот или нет, убьет меня или нет… Но, к счастью, ничего не произошло.
Через четыре дня меня выдернули из карцера и вернули опять в общую камеру номер шестнадцать. К этому времени троих пацанов оттуда выпустили, на их места заехали трое нацменов. Камера по-прежнему жила тихой, спокойной жизнью.
Где-то на пятнадцатый день моего пребывания в ИВС в камеру заглянул конвоир, выкрикнув мою фамилию:
– На допрос!
Я стал собираться. Я знал, что после такой команды конвоир может зайти минут через десять и забрать тебя на допрос. Что мне брать? Кто-то предложил тетрадку и ручку:
– На, возьми! Если следак вызовет, запишешь чего.
– Не надо мне ничего, – отказался я. – У меня с ними разговор короткий!
Все заулыбались:
– Че, крутой? В карцере был, в «пресс-хате»… Молодец, парень! Держись!
Через некоторое время меня повели в кабинет на четвертый этаж, где находились следственные кабинеты. Войдя в кабинет, я увидел там мужчину с темными волосами, с усиками, читавшего за столом газету. Увидев меня, он показал мне на стул. Я сел. Человек был мне незнаком. Может быть, это следователь или новый опер… Мужчина, как бы прочитав мои мысли, улыбнулся и сказал:
– Нет, я не опер. Я ваш адвокат, – и назвался.
– Адвокат? – недоуменно переспросил я. – А от кого? Кто вас нанял?
– Позвольте, – сказал адвокат, – нас не нанимают. Это лошадей на ипподроме нанимают, а нас приглашают. А пригласила меня ваша жена, Олеся, – и, оглянувшись, быстрым движением он вытащил из кармана маленькую записочку и протянул мне. – Это вам.
Я раскрыл. Почерком Олеси было написано: «Дорогой Олежек! Я тебя очень люблю! Я узнала о твоих неприятностях. Все будет нормально, крепись! Я буду с тобой. Тебя скоро выпустят. Все остальное расскажет адвокат. Крепко целую. Твоя Олеся».
Мне стало как-то легко и свободно. Я даже спросил адвоката:
– А не будет ли у вас закурить?
Адвокат пожал плечами.
– Закурить? – переспросил он. – Вы ведь не курите…
– Не курю, но сейчас что-то захотелось…
– Я тоже не курю. Давайте пойду стрельну у кого-нибудь!
– Да ладно, – махнул я рукой, – бог с ним! Расскажите, как она там?
– Да ничего, нормально. Мы вас долго искали.
– В каком смысле?
– Когда вас арестовали и держали в РУОПе, нам сначала дали одну информацию о вашем местонахождении, потом – совершенно другую. Ездили по всей Москве, вас искали. Нигде вас нет.
– Что же вы сюда не приехали?
– Нет, сюда-то мы и приехали сразу, в первый же день, как вас сюда доставили. Однако почему-то нам сказали, что вас здесь нет.
– Как это нет? А когда вы приехали?
Адвокат назвал число.
– Да, это был день моего приезда.
– Дело в том, что на практике, – объяснил адвокат, – бывает так, что вы заезжаете в один день, а информацию о том, что вы здесь находитесь, дают только на следующий. Вот таким образом и получилось – в тот день информации на вас не поступило.
– Понятно! А потом?
– А потом мы вас искали, – повторил адвокат. – Наконец нашли.
– Что мне грозит?
– Да ничего не грозит. Скоро, в ближайшее время, вас выпустят. Ничего они на вас не имеют! Задержали по указу. Сейчас таких, как вы, по указу, задерживают очень много. Возможность такая есть, по закону. Тридцать дней, а потом – либо на свободу, либо… – адвокат показал на решетки, – дальше срок мотать. Но для этого оснований у вас никаких нет. Да, сегодня вы получите продуктовую передачу. Олеся вам ее уже сделала. Мы ее послали вместе с ней.
Это меня очень обрадовало.
– Расскажите мне о ней еще что-нибудь, – попросил я адвоката. Он стал рассказывать, как они встречались, в каком Олеся была волнении, что просила передать мне на словах.
Наконец беседа подошла к концу.
– Когда придете в следующий раз?
– А когда вы хотите?
– А могли бы прийти завтра?
– Зачем? – поинтересовался адвокат.
– Ну как-то все же повеселей будет…
– Завтра у меня не получится, а послезавтра я постараюсь к вам прийти. Ну что, давайте прощаться…
– Да, – вспомнил я, – а можно у вас газету попросить почитать?
– Конечно, конечно, – отозвался адвокат и протянул мне газету. – Читайте! В следующий раз я вам еще и журнальчик какой-нибудь принесу.
– Нет, журнальчики отметут, – сказал я. – А вот газеты можно.
Я вернулся в свою камеру. Настроение у меня было хорошее. Слава богу, что Олеся вернулась! Я думал о превратностях судьбы. Жили мы с ней мирно, спокойно, тут – бах! – неприятности. Вот она, любовь русской женщины! Она познается в беде, в несчастье! Нет, думал я, выйду – начну новую жизнь! Да нет, какая новая жизнь! Как я могу выйти из старого круга, да и кто меня выпустит!
На следующий день меня ждала неприятность. В камеру к нам заехал еще один здоровяк, по кличке Сугроб. Он уже был здесь неоднократно, сразу вычислил, кто старший, кто смотрящий, моментально списался с кем-то. Целый день он только и засылал малявы.
Видно было, что он тут был раз пятый или шестой. Да и сроков у него было парочку – я понял это по колоколам, которые были вытатуированы на его груди.
Сугроб старался говорить только по-блатному, на криминальном сленге. Но самое страшное случилось позже. Вечером я понял, что Сугроб – из бригады центральной группировки, работал рядом с Громом и Бароном. Мне стало не по себе. Ну, все, думаю, вот и третье испытание! Мало мне этих бугаев из «пресс-хаты», Хобота из карцера, так теперь Сугроб какой-то попался… Клички-то какие неприятные – Хобот, Сугроб… Ну что, сейчас он меня «расшифрует», и всей камерой задавят! Получат какую-нибудь одобрительную маляву от воров – и приговор обеспечен!
Сугроб вел себя достаточно надменно. В первый же день, как заехал, он поставил себя – вошел по-блатному, затем у дежурного шныря, который мыл камеру, выхватил тряпку, вымыл камеру своими руками чисто-пречисто, отжал и сказал:
– Вот чтобы каждый день был такой порядок, падла! Понял меня?
Шнырь испуганно закивал головой. После этого Сугроб больше никогда к тряпке не прикасался. Но зато сразу установил свой авторитет – тюремный, который был всегда непоколебим.
В беседе, в разговоре Сугроб никогда особо много не говорил, а вставлял слово только тогда, когда нужно было сделать вывод или решить спор.
Сугроб целый день сидел и разговаривал о чем-то с пацаном-сокамерником. В основном они говорили о криминальном мире столицы. Сугроб очень много рассказывал о Громе, какой это был авторитетный человек, справедливейший вор, но горячий.
Я все время думал: неужели он не подозревает, что я сижу в этой камере, или, может быть, он просто придуривается. Черт его знает!
Однако через пару дней ситуация в камере накалилась. Кто-то принес газету, где было описано в подробностях убийство какого-то уголовного авторитета. Сугроб взял эту заметку, прочел внимательно и ни с того ни с сего начал рассказывать сокамерникам из числа блатняков подробности гибели Грома.
– Точно такая же ситуация была! Точно, это те же самые махновцы, беспредельщики его завалили! – сказал Сугроб. – И почерк тот же, как у Грома и у Барона!
– А кто их завалил? – поинтересовался один из сокамерников.
И тут Сугроб произносит название нашей группировки! И, бросив взгляд на меня, как бы между прочим сказал:
– Вот такие, как Олег, пацаны по внешнему виду. Вроде они не блатные, не «синие», не при делах – ну махновцы, одним словом!.. Слышь, землячок, а ты, кстати, откуда будешь? – повернулся ко мне Сугроб.
Мне стало не по себе. Сердце опять сильно забилось. Что мне сказать? Что я из Москвы? Да меня «расшифруют» в три минуты! Какой город мне назвать?
– Из Брянска, – произнес я. Почему я назвал именно этот город, не знаю…
– Из Брянска? А где такой? – поинтересовался Сугроб.
– Да это там, к Украине ближе, – махнул я рукой.
– Никого не знаю в Брянске, никогда там не был. А че, там у вас люди серьезные есть? Кого из воров знаешь? Или из авторитетов?
– Да я так, коммерсант, никого не знаю…
– А, ясно, – лох, – презрительно глянув на меня, сказал Сугроб.
Однако вскоре мои волнения закончились – меня выпустили.
Конвоир выкрикнул мою фамилию и добавил:
– С вещами на выход!
Я вышел в коридор.
– Все, отбарабанил ты свой срок, – сказал мне дежурный конвоир. – Пойдем вещи получать! Выпускают тебя.
– В связи с чем?
– Кончились твои тридцать суток. Ну что, доволен, что на волю идешь?
Я кивнул головой и улыбнулся.
Через несколько минут я получил свои вещи, в сопровождении милиционера вышел за калитку.
– Гуляй, парень, – сказал мне вслед милиционер, – до лучших времен!
Я вышел на улицу. Неожиданно возле меня затормозила машина с затемненными стеклами. Это была вишневая «девятка». Окно чуть приоткрылось… Я вздрогнул, ожидая, что оттуда высунутся дула автоматов. И вдруг увидел улыбающееся лицо Олеси!
– Олежек! – она выскочила из машины. – Наконец-то!
Затем из машины вылез адвокат, сзади неожиданно появился Севка. Мы обнялись, расцеловались. Я нежно поцеловал Олесю.
– Севка, а ты как здесь оказался? Ты же сидел, как и я, на «Петрах»!
– А меня на полчаса раньше тебя выпустили, – улыбнулся Севка. – Мы тут тебя ждали.
– Здорово, ребята! Ну что, поехали!
Олеся за это время поменяла квартиру, в целях конспирации. Теперь мы с ней снова стали жить вместе.
Целый вечер мы отмечали наше с Севкой возвращение. Пришла его новая девчонка, была моя Олеся. Несмотря на то, что наше возвращение мы праздновали в ресторане, было достаточно весело. Я глядел на лицо Олеси. Оно казалось мне грустным.
После ресторана разговор с Олесей возник как-то спонтанно. Я спросил:
– Почему ты такая грустная?
Она внимательно посмотрела на меня:
– А отчего мне веселиться? Ну, выпустили тебя сегодня, удалось тебе уйти. Следующий раз снова посадят, может, снова выпустят. А потом не выпустят… Зачем тебе нужна такая жизнь? Можно жить гораздо спокойнее.
Я посмотрел на нее. Так, опять старая песня! Не было смысла обсуждать все заново, так как каждый оставался бы при своем мнении.
– Пойми, Олеся, – ответил я ей, – я не могу уйти просто так. Кто меня выпустит? Слишком большое число людей тут задействовано.
– Послушай, – с какой-то надеждой в голосе произнесла Олеся, – а давай уедем в другой город, никто об этом не узнает!
– Брось ты! Этого делать нельзя, – сказал я.
Несмотря на то, что мы с ней тридцать дней были раздельно – я в ИВС, а она дома, – все равно спать мы легли в разных комнатах. Ссора наша продолжалась.
На следующий день ко мне приехали Севка с Эдиком, вызвали на разговор.
– Есть серьезное дело, – сказал Севка. И обратился к Эдику: – Говори!
– Значит, так, – сказал тот, – мне два раза звонил человек от нашего друга, Сашки…
– От кого? – переспросил я. – От Сашки? Он же там…
– Вот именно. Звонил, видимо, из СИЗО. Точнее, – поправился Эдик, – из города, но работает он скорее всего в СИЗО. Сказал, что у него для нас есть какая-то весточка. Но говорить он будет только со старшим. Поскольку вас не было, я просил его отложить разговор. Вчера он звонил опять, сказал, что перезвонит завтра по моему телефону.
– А что он хочет? – спросил я.
– Не знаю.
– Что будем делать? – обратился я к Севке.
– Надо ехать на встречу, разговаривать. В конце концов, мы ничем не рискуем.
Глава 15
– Шестнадцатая, на прогулку!
Раздался скрежет поворачиваемого ключа и отодвигаемой задвижки. Дверь открылась. Мы всей камерой вышли в коридор. Каждый держал руки за спиной.
– Всем стоять! – сказал конвоир. Когда все вышли, он снова закрыл камеру на задвижку и скомандовал: – Вперед!
Мы, шестнадцать человек, пошли по коридору. Вскоре подошли к лестнице. Вновь конвоир остановил нас, пошел вперед, открыл своим «вездеходом» очередную дверь, и мы попали на лестницу. Затем снова остановились. Конвоир закрыл входную дверь, и мы стали подниматься наверх. Наконец мы оказались на крыше. Там стоял еще один конвоир. Увидев нас, он открыл дверь. Мы вышли.
Тюремный дворик находился на крыше, разделенной на многочисленные одинаковые квадраты. Каждый из них был огорожен специальной стеной. Прогулочный дворик представлял собой площадь немногим больше нашей камеры – около двадцати четырех квадратных метров. Сверху была решетка. С правой стороны – небольшая лампочка, вероятно, для зимнего времени.
Каждый стал ходить вдоль забора. Кто-то стоял, разговаривал, кто-то закурил. Впечатление складывалось, что мы просто вышли на свежий воздух. «Интересно, – подумал я, – а как же тут гуляют зимой? Наверное, снег лежит, погода плохая, дождь идет… бывают ли тогда прогулки или нет?» Но я отогнал эти мысли. Что я, в конце концов, только о тюрьме думаю? Надо думать о свободе!
На прогулке я внимательней разглядел обитателей камеры. Те, которым было двадцать пять – тридцать, держали себя более уверенно. Вероятно, многие из них были тут не впервые. Особенно выделялись те, у кого на руках были татуировки: у кого-то солнце с лучами, у некоторых – просто имена или клички.
Вскоре нас вернули в камеру. Когда мы вернулись, каждый занялся своим делом. Кто-то стал читать книгу, кто-то – газету, несколько человек просто уселись в кружок и стали рассказывать разные случаи. Я сидел один.
Неожиданно услышал, как кто-то из парней крикнул:
– Гришка, малява пришла!
Гришка, молодой человек лет двадцати, быстро соскочил со шконки, достал из-под нее какую-то палку, напоминающую колено удочки, и быстро просунул эту палку в тюремное окошко, ловким движением поймав веревку. На веревке была привязана небольшая трубочка, связанная с двух сторон ниткой. Гришка быстро развернул ее и крикнул:
– Разыскная малява!
Все равнодушно отвернулись. Вероятно, никого не интересовало, кто кого разыскивает. Видимо, обитатели камеры уже нашли нужных им людей. Гришка неожиданно произнес:
– Билл ищет Джона!
– Что это еще за погоняла такие – Билл, Джон? – произнес один парень, похожий на деревенского жителя. – Странные какие-то! Кто такие? Почему не знаю?
– Да это негры, наверное, нигерийцы, торговцы наркотиками! Я вчера был на сборке, с одним таким сидел, – пояснил кто-то из сокамерников.
Затем прозвучало грузинское имя «Гела», но обитатели камеры не отозвались. Вдруг я услышал:
– Севка ищет Олега, – и мою фамилию.
– Это я. – Все разом повернулись и удивленно посмотрели на меня.
– А где, где Севка? – Я подбежал к Гришке.
– Севка твой в четырнадцатой камере.
– Это что, рядом с нами?
– Нет, напротив.
– Ну, это проще простого!
Все дружно засмеялись.
– Ты знаешь, какой путь надо проделать, чтобы с ними списаться? – сказал один из заключенных, парень лет тридцати, и стал объяснять мне, что нужно прогнать маляву наверх, сверху направо, потом налево, потом сверху снова спустить вниз. Только тогда моя малява, пройдя почти половину здания, попадет к Севке, хотя камеры и находятся напротив.
– Единственный вариант – ты можешь покричаться с ним вечерком, когда никого не будет, опять же если коридорный не засечет.
– А если засечет? – поинтересовался я.
– Тогда – карцер. Нарушение режима. Ну, не тушуйся! Здесь коридорные – мужики нормальные.
– Так что мне делать?
– Пиши ответ, что сидишь в такой-то камере.
Я быстро написал, что сижу в шестнадцатой камере и жду от него маляву.
Однако малява пришла только на второй день. Севка сообщал, что «приняли» его в тот же день, что и меня. Как он узнал от оперативников, «приняли» его вместе с Эдиком, что «колют» их по поводу Грома, но он молчит. Кроме того, он писал, что его уже прогнали через «пресс-хату».
«Будь осторожен, особенно с Хоботом!» – предупреждал Севка. В конце дописал, что все будет нормально, и в ближайшее время нас должны освободить, так как против нас у них ничего нет.
Эта весточка от Севки, с одной стороны, меня очень сильно обнадежила, придала сил. Значит, действительно меня скоро выпустят, и ничего у них против меня нет! А с другой стороны – я расстроился. Видимо, меня тоже ждет «пресс-хата». Кто такой Хобот?
Так прошло пару дней. Примерно на третий день приехали оперативники, которые принимали меня. Пригласили в следственный кабинет, где обычно беседуют с арестованными следователи или адвокаты. Оперативники стали интересоваться, не созрел ли я – не изменил ли своих позиций, не буду ли давать показания. Я отрицательно покачал головой.
– Ладно, – согласились они, – вольному воля. Ты сам это выбираешь. Смотри, надумаешь – сообщи через конвоиров.
Один из оперативников вызвал конвоира. Пришел молодой парень. Он взял листок и повел меня обратно, на второй этаж, где находилась моя камера. Однако у столика корпусного он неожиданно остановился, протянув ему записку. Коридорный взял ее и прочел. Я увидел в конце приписку карандашом.
– Слушай, – обратился он ко мне, – тебя переводят в другую камеру. – И спросил у конвоира: – Что, его сейчас туда вести?
– Нет, к вечеру. Пока там шконка занята.
Я поинтересовался:
– Я зачем меня переводят в другую камеру? Мне и здесь хорошо.
– Это тебя, друг, не спросят! Ты здесь пока еще не хозяин, – грубо ответил конвоир и втолкнул меня в камеру.
Целый вечер я раздумывал: значит, меня действительно бросают в «пресс-хату», и не случайно оперативники приходили для того, чтобы меня еще раз «напрячь» с показаниями.
Почему же они объявили об этом заранее? Специально психологически обрабатывают! Вот так сидишь целый день и дрожишь, что тебя ночью в «пресс-хату» кинут! Вдруг расколешься?
К вечеру действительно дверь открылась, и новый конвоир выкрикнул мою фамилию.
– Идем, – сказал он, – тебя в другую камеру переводят.
Мы с ним молча поднялись на третий этаж и остановились у двери камеры номер тридцать шесть. Дверь открылась, я вошел.
Камера представляла собой комнату меньшей величины, чем моя бывшая. Нар там было столько же, но сидели там только четыре человека – все здоровые бугаи, неприятные лица.
Я молча подошел к свободной шконке на первом ярусе, сел, сложив руки. Никто не обращал на меня внимания. Целый вечер я рассматривал обитателей. Четыре бугая были вроде из одной компании. Они почти не разговаривали друг с другом, сидели и играли в самодельные карты, вырезанные из какой-то газеты.
Время от времени перешептывались. Никто со мной в контакт не вступал, не разговаривал. Делали вид, что не замечают меня. Я тоже в друзья им не навязывался, только сидел на месте и посматривал в их сторону, думая – может, это и не «пресс-хата», а обычная камера, может, я зря волнуюсь…
Наступило время ужина. Опять принесли какую-то баланду. Я опять отвернулся, но есть очень хотелось – я ведь не ел уже несколько дней, только немного пил подкрашенную воду – тюремный чай.
Наступило время отбоя, все легли на шконки. Я лег тоже. Вырубился быстро. Проснулся от боли. Открываю глаза и вижу – кто-то держит меня мощной рукой, а двое пытаются снять с меня штаны. Я изо всей силы ударил ногой.
– Ах ты, сучонок! – выругался кто-то из них. – Паскуда, крысенок! Ты еще лягаешься!
Я получил сильнейший удар в скулу. Не помню, как собрал последние силы – не зря все же занимался самбо, – но прыжком выскользнул из их крепких рук и оказался на ногах. Быстрым движением подтянул штаны, другим, вытянув левую ногу, попал одному из нападавших прямо в живот. Тот согнулся. Трое, спрыгнув с нар, бросились на меня с разных сторон.
Одному из них я сделал болевой прием из боевого самбо, опасного, сломав ему руку. Тот закричал во весь голос. Двое оставшихся пытались драться. Я опять применил приемы боевого самбо. Ситуация была неравной. Пару раз я получил по голове.
Больше всего боялся, что эти удары могут вырубить меня. В этом случае мне конец!
Вся драка заключалась теперь в том, что мы бегали между шконками и время от времени они наносили мне удары, а я – применял приемы. Наконец я провел еще один удачный прием, и один из нападавших изо всей силы влетел головой в дверь камеры и сполз на пол.
Таким образом, внимание коридорных было привлечено этим грохотом.
– Сука! Падла! Он мне голову разбил! У меня сотрясение мозга! – закричал он.
Нападавшие бросились к нему на помощь. Кто-то стал дубасить в дверь:
– Конвоир! Вертухай! Нападение на зэка!
Через несколько мгновений в камеру ворвались трое вертухаев с дубинками и изо всей силы стали колотить меня. Это продолжалось минут пять. В конце концов у меня из головы потекла кровь. Затем кто-то схватил меня сильными руками за шиворот и под мышки и потащил по коридору. По дороге еще один конвоир периодически бил меня то в живот, то по голове.
Через некоторое время я потерял сознание. Очнулся в карцере. Карцер представлял собой подвальное помещение без окон. Там никого не было.
Помещение было небольшим – примерно три квадратных метра. Там можно было только сидеть. Тусклый свет, на полу – вода. Никакой кровати, только что-то типа деревянной узкой скамейки. Ужасные условия! Но зато я был в безопасности. Опять же нет гарантии, что меня снова не выбросят отсюда в «пресс-хату»…
На следующий день меня перевели из одного карцера в другой. На этот раз карцер был двухместным. Комната уже была побольше – примерно два на три метра. Воды на полу не было.
В карцере сидел какой-то амбал. На руке у него была татуировка – кинжал со змеей. По-моему, это масть грабителя, – подумал я. С левой стороны – такая же татуировка и надпись: «Холод…» Нет, я всмотрелся – «Хобот». Все, вот тот, о котором предупреждал Севка! Сердце у меня забилось.
Хобот не обратил на меня никакого внимания. Однако позже, подняв голову, спросил:
– Как зовут-то?
Я назвал себя.
– Погоняло есть?
Я отрицательно покачал головой.
– Ты при делах или как?
Я пожал плечами.
– Кого знаешь на воле? – поинтересовался Хобот.
– Многих знаю. Кто тебя интересует?
– Меня – люди авторитетные и серьезные. Кого можешь назвать?
Я понял, что он имел в виду элиту криминального мира. Кого я мог назвать – только своих врагов…
Я молчал.
– Слышь, а может, ты мент? – неожиданно проговорил Хобот. – Может, тебя как подсадную утку ко мне подсунули? Чтобы тему какую пробить? – Он угрожающе распрямился, сжав кулаки. Я понял, что сейчас опять начнется драка. Не знаю, что мной руководило, только я подошел к нему вплотную и сказал:
– Слушай, Хобот, я про тебя тут слышал, конечно. Имей в виду: если что – я тебя просто удавлю!
Хобот не ожидал такого, даже как-то растерялся. Конечно, по комплекции он был в два раза здоровее меня. Не знаю, то ли мой решительный тон сыграл основную роль, то ли еще что, но он, помолчав, спокойно ответил:
– Ты чего, парень? Кто тебя трогает? Сиди, отдыхай! Живи пока!
Однако ночью я не спал – сидел и ждал, нападет на меня Хобот или нет, убьет меня или нет… Но, к счастью, ничего не произошло.
Через четыре дня меня выдернули из карцера и вернули опять в общую камеру номер шестнадцать. К этому времени троих пацанов оттуда выпустили, на их места заехали трое нацменов. Камера по-прежнему жила тихой, спокойной жизнью.
Где-то на пятнадцатый день моего пребывания в ИВС в камеру заглянул конвоир, выкрикнув мою фамилию:
– На допрос!
Я стал собираться. Я знал, что после такой команды конвоир может зайти минут через десять и забрать тебя на допрос. Что мне брать? Кто-то предложил тетрадку и ручку:
– На, возьми! Если следак вызовет, запишешь чего.
– Не надо мне ничего, – отказался я. – У меня с ними разговор короткий!
Все заулыбались:
– Че, крутой? В карцере был, в «пресс-хате»… Молодец, парень! Держись!
Через некоторое время меня повели в кабинет на четвертый этаж, где находились следственные кабинеты. Войдя в кабинет, я увидел там мужчину с темными волосами, с усиками, читавшего за столом газету. Увидев меня, он показал мне на стул. Я сел. Человек был мне незнаком. Может быть, это следователь или новый опер… Мужчина, как бы прочитав мои мысли, улыбнулся и сказал:
– Нет, я не опер. Я ваш адвокат, – и назвался.
– Адвокат? – недоуменно переспросил я. – А от кого? Кто вас нанял?
– Позвольте, – сказал адвокат, – нас не нанимают. Это лошадей на ипподроме нанимают, а нас приглашают. А пригласила меня ваша жена, Олеся, – и, оглянувшись, быстрым движением он вытащил из кармана маленькую записочку и протянул мне. – Это вам.
Я раскрыл. Почерком Олеси было написано: «Дорогой Олежек! Я тебя очень люблю! Я узнала о твоих неприятностях. Все будет нормально, крепись! Я буду с тобой. Тебя скоро выпустят. Все остальное расскажет адвокат. Крепко целую. Твоя Олеся».
Мне стало как-то легко и свободно. Я даже спросил адвоката:
– А не будет ли у вас закурить?
Адвокат пожал плечами.
– Закурить? – переспросил он. – Вы ведь не курите…
– Не курю, но сейчас что-то захотелось…
– Я тоже не курю. Давайте пойду стрельну у кого-нибудь!
– Да ладно, – махнул я рукой, – бог с ним! Расскажите, как она там?
– Да ничего, нормально. Мы вас долго искали.
– В каком смысле?
– Когда вас арестовали и держали в РУОПе, нам сначала дали одну информацию о вашем местонахождении, потом – совершенно другую. Ездили по всей Москве, вас искали. Нигде вас нет.
– Что же вы сюда не приехали?
– Нет, сюда-то мы и приехали сразу, в первый же день, как вас сюда доставили. Однако почему-то нам сказали, что вас здесь нет.
– Как это нет? А когда вы приехали?
Адвокат назвал число.
– Да, это был день моего приезда.
– Дело в том, что на практике, – объяснил адвокат, – бывает так, что вы заезжаете в один день, а информацию о том, что вы здесь находитесь, дают только на следующий. Вот таким образом и получилось – в тот день информации на вас не поступило.
– Понятно! А потом?
– А потом мы вас искали, – повторил адвокат. – Наконец нашли.
– Что мне грозит?
– Да ничего не грозит. Скоро, в ближайшее время, вас выпустят. Ничего они на вас не имеют! Задержали по указу. Сейчас таких, как вы, по указу, задерживают очень много. Возможность такая есть, по закону. Тридцать дней, а потом – либо на свободу, либо… – адвокат показал на решетки, – дальше срок мотать. Но для этого оснований у вас никаких нет. Да, сегодня вы получите продуктовую передачу. Олеся вам ее уже сделала. Мы ее послали вместе с ней.
Это меня очень обрадовало.
– Расскажите мне о ней еще что-нибудь, – попросил я адвоката. Он стал рассказывать, как они встречались, в каком Олеся была волнении, что просила передать мне на словах.
Наконец беседа подошла к концу.
– Когда придете в следующий раз?
– А когда вы хотите?
– А могли бы прийти завтра?
– Зачем? – поинтересовался адвокат.
– Ну как-то все же повеселей будет…
– Завтра у меня не получится, а послезавтра я постараюсь к вам прийти. Ну что, давайте прощаться…
– Да, – вспомнил я, – а можно у вас газету попросить почитать?
– Конечно, конечно, – отозвался адвокат и протянул мне газету. – Читайте! В следующий раз я вам еще и журнальчик какой-нибудь принесу.
– Нет, журнальчики отметут, – сказал я. – А вот газеты можно.
Я вернулся в свою камеру. Настроение у меня было хорошее. Слава богу, что Олеся вернулась! Я думал о превратностях судьбы. Жили мы с ней мирно, спокойно, тут – бах! – неприятности. Вот она, любовь русской женщины! Она познается в беде, в несчастье! Нет, думал я, выйду – начну новую жизнь! Да нет, какая новая жизнь! Как я могу выйти из старого круга, да и кто меня выпустит!
На следующий день меня ждала неприятность. В камеру к нам заехал еще один здоровяк, по кличке Сугроб. Он уже был здесь неоднократно, сразу вычислил, кто старший, кто смотрящий, моментально списался с кем-то. Целый день он только и засылал малявы.
Видно было, что он тут был раз пятый или шестой. Да и сроков у него было парочку – я понял это по колоколам, которые были вытатуированы на его груди.
Сугроб старался говорить только по-блатному, на криминальном сленге. Но самое страшное случилось позже. Вечером я понял, что Сугроб – из бригады центральной группировки, работал рядом с Громом и Бароном. Мне стало не по себе. Ну, все, думаю, вот и третье испытание! Мало мне этих бугаев из «пресс-хаты», Хобота из карцера, так теперь Сугроб какой-то попался… Клички-то какие неприятные – Хобот, Сугроб… Ну что, сейчас он меня «расшифрует», и всей камерой задавят! Получат какую-нибудь одобрительную маляву от воров – и приговор обеспечен!
Сугроб вел себя достаточно надменно. В первый же день, как заехал, он поставил себя – вошел по-блатному, затем у дежурного шныря, который мыл камеру, выхватил тряпку, вымыл камеру своими руками чисто-пречисто, отжал и сказал:
– Вот чтобы каждый день был такой порядок, падла! Понял меня?
Шнырь испуганно закивал головой. После этого Сугроб больше никогда к тряпке не прикасался. Но зато сразу установил свой авторитет – тюремный, который был всегда непоколебим.
В беседе, в разговоре Сугроб никогда особо много не говорил, а вставлял слово только тогда, когда нужно было сделать вывод или решить спор.
Сугроб целый день сидел и разговаривал о чем-то с пацаном-сокамерником. В основном они говорили о криминальном мире столицы. Сугроб очень много рассказывал о Громе, какой это был авторитетный человек, справедливейший вор, но горячий.
Я все время думал: неужели он не подозревает, что я сижу в этой камере, или, может быть, он просто придуривается. Черт его знает!
Однако через пару дней ситуация в камере накалилась. Кто-то принес газету, где было описано в подробностях убийство какого-то уголовного авторитета. Сугроб взял эту заметку, прочел внимательно и ни с того ни с сего начал рассказывать сокамерникам из числа блатняков подробности гибели Грома.
– Точно такая же ситуация была! Точно, это те же самые махновцы, беспредельщики его завалили! – сказал Сугроб. – И почерк тот же, как у Грома и у Барона!
– А кто их завалил? – поинтересовался один из сокамерников.
И тут Сугроб произносит название нашей группировки! И, бросив взгляд на меня, как бы между прочим сказал:
– Вот такие, как Олег, пацаны по внешнему виду. Вроде они не блатные, не «синие», не при делах – ну махновцы, одним словом!.. Слышь, землячок, а ты, кстати, откуда будешь? – повернулся ко мне Сугроб.
Мне стало не по себе. Сердце опять сильно забилось. Что мне сказать? Что я из Москвы? Да меня «расшифруют» в три минуты! Какой город мне назвать?
– Из Брянска, – произнес я. Почему я назвал именно этот город, не знаю…
– Из Брянска? А где такой? – поинтересовался Сугроб.
– Да это там, к Украине ближе, – махнул я рукой.
– Никого не знаю в Брянске, никогда там не был. А че, там у вас люди серьезные есть? Кого из воров знаешь? Или из авторитетов?
– Да я так, коммерсант, никого не знаю…
– А, ясно, – лох, – презрительно глянув на меня, сказал Сугроб.
Однако вскоре мои волнения закончились – меня выпустили.
Конвоир выкрикнул мою фамилию и добавил:
– С вещами на выход!
Я вышел в коридор.
– Все, отбарабанил ты свой срок, – сказал мне дежурный конвоир. – Пойдем вещи получать! Выпускают тебя.
– В связи с чем?
– Кончились твои тридцать суток. Ну что, доволен, что на волю идешь?
Я кивнул головой и улыбнулся.
Через несколько минут я получил свои вещи, в сопровождении милиционера вышел за калитку.
– Гуляй, парень, – сказал мне вслед милиционер, – до лучших времен!
Я вышел на улицу. Неожиданно возле меня затормозила машина с затемненными стеклами. Это была вишневая «девятка». Окно чуть приоткрылось… Я вздрогнул, ожидая, что оттуда высунутся дула автоматов. И вдруг увидел улыбающееся лицо Олеси!
– Олежек! – она выскочила из машины. – Наконец-то!
Затем из машины вылез адвокат, сзади неожиданно появился Севка. Мы обнялись, расцеловались. Я нежно поцеловал Олесю.
– Севка, а ты как здесь оказался? Ты же сидел, как и я, на «Петрах»!
– А меня на полчаса раньше тебя выпустили, – улыбнулся Севка. – Мы тут тебя ждали.
– Здорово, ребята! Ну что, поехали!
Олеся за это время поменяла квартиру, в целях конспирации. Теперь мы с ней снова стали жить вместе.
Целый вечер мы отмечали наше с Севкой возвращение. Пришла его новая девчонка, была моя Олеся. Несмотря на то, что наше возвращение мы праздновали в ресторане, было достаточно весело. Я глядел на лицо Олеси. Оно казалось мне грустным.
После ресторана разговор с Олесей возник как-то спонтанно. Я спросил:
– Почему ты такая грустная?
Она внимательно посмотрела на меня:
– А отчего мне веселиться? Ну, выпустили тебя сегодня, удалось тебе уйти. Следующий раз снова посадят, может, снова выпустят. А потом не выпустят… Зачем тебе нужна такая жизнь? Можно жить гораздо спокойнее.
Я посмотрел на нее. Так, опять старая песня! Не было смысла обсуждать все заново, так как каждый оставался бы при своем мнении.
– Пойми, Олеся, – ответил я ей, – я не могу уйти просто так. Кто меня выпустит? Слишком большое число людей тут задействовано.
– Послушай, – с какой-то надеждой в голосе произнесла Олеся, – а давай уедем в другой город, никто об этом не узнает!
– Брось ты! Этого делать нельзя, – сказал я.
Несмотря на то, что мы с ней тридцать дней были раздельно – я в ИВС, а она дома, – все равно спать мы легли в разных комнатах. Ссора наша продолжалась.
На следующий день ко мне приехали Севка с Эдиком, вызвали на разговор.
– Есть серьезное дело, – сказал Севка. И обратился к Эдику: – Говори!
– Значит, так, – сказал тот, – мне два раза звонил человек от нашего друга, Сашки…
– От кого? – переспросил я. – От Сашки? Он же там…
– Вот именно. Звонил, видимо, из СИЗО. Точнее, – поправился Эдик, – из города, но работает он скорее всего в СИЗО. Сказал, что у него для нас есть какая-то весточка. Но говорить он будет только со старшим. Поскольку вас не было, я просил его отложить разговор. Вчера он звонил опять, сказал, что перезвонит завтра по моему телефону.
– А что он хочет? – спросил я.
– Не знаю.
– Что будем делать? – обратился я к Севке.
– Надо ехать на встречу, разговаривать. В конце концов, мы ничем не рискуем.
Глава 15
«КЕЙ ДЖИ БИ – ЩИТ И МЕЧ»
На следующий день, ровно в назначенное время, мы приехали с Севкой в квартиру Эдика. Ждали телефонного звонка. Телефон зазвонил в указанное время. На другом конце провода – голос молодого парня.
– Алло! Кто это?
Севка назвал себя.
– Я от вашего друга. Необходимо встретиться. Только вы на встречу приезжайте одни. Около дома, – он назвал номер, – поставите машину. Кстати, на какой машине вы будете?
Севка назвал номер машины.
– Сядете на передние сиденья. Я сяду на заднее. При этом вы не должны оборачиваться. Иначе, – сказал он, – все расстроится, и вашему Сашке никто не поможет.
Так и договорились. Через пару дней мы поставили машину в условленном месте в условленное время. Мы смотрели на часы. Наш гость запаздывал. Прошло уже пятнадцать минут, но его все не было. Я взглянул на Севку:
– Послушай, а может, он нас просто обманул?
– Смысла нет, – сказал Севка.
– А почему тогда опаздывает?
– Может, присматривается, наблюдает за нами. Чувствую, он где-то рядом.
Неожиданно задняя дверь открылась. Я хотел было обернуться, но голос усевшегося в машину приказал:
– Не оборачиваться!
Мы остановились.
– Значит, так, – сказал голос. – Я работаю с вашим другом, с Сашкой, на одном этаже. Он мне про вас много рассказывал. Я согласился оказать помощь, но не бесплатно. Первое, что просил Сашка, – чтобы вы в следующий раз принесли две маленькие рации. Одну передадите мне, другая будет у вас в машине. В пять часов вечера, в субботу, включите рацию, настроите на волну и будете общаться с Сашкой. Рацию я потом заберу. Каждый раз, когда будет назначаться встреча, я буду вам звонить. А они будут назначаться в зависимости от моего дежурства и от выходных дней, когда людей меньше. Все это будет стоить пять тысяч долларов.
Севка хотел было сказать, что это дороговато, но я сразу остановил его.
– Торг здесь неуместен. Дело деликатное, – сказал наш собеседник. – Значит, я прошу вас, в следующий раз положите рацию и деньги в пачку из-под сигарет, а ее оставите вот на том месте, – он показал. – Машину поставите сзади, чтобы я мог все видеть и чтобы вам было видно.
– Я подойду и заберу. А в девять вечера – к этому времени уже стемнеет – поставите машину напротив тюрьмы. Кстати, там окна камеры Сашки. Разговаривать будете не более десяти минут. Ну все, – закончил он. – Созваниваться больше не будем. Время назначено, место тоже. Договорились! – И хлопнул дверью, выходя из машины. Он исчез так же быстро, как и появился.
Как только он вышел, мы с Севкой одновременно обернулись. Но на улице уже никого не было.
– Что ты об этом думаешь? Вдруг провокация? – спросил я.
– А какой в этом смысл? Ну поймают нас с рацией, и дальше что? Нам ничего не грозит, нет такой статьи. Мало ли что – только незаконное пользование рацией. Давай думать, где рации взять…
– Да их купить не проблема. Сейчас везде есть магазины, которые продают рации.
Через несколько дней у нас были две маленькие японские рации типа «Стандарт», чуть меньше сигаретной пачки, работающие на специальных аккумуляторах. Мы без труда научились пользоваться этими рациями.
В назначенное время мы привезли рации, уложенные в пачки из-под сигарет, и свернутые в тонкие трубочки пять тысяч долларов. Положили их, стали ждать. Все это время, пока мы ждали, мы с Севкой разговаривали. Мы даже не заметили, как подошел парень, нагнулся и тут же исчез.
– Взял! – сказал Севка. – А вдруг это не он?
– Да ладно, этого не может быть! Все, поехали!
Мы выехали. Через четыре часа, ровно к девяти вечера, подъехали к зданию следственного изолятора «Матросская Тишина».
Следственный изолятор «Матросская Тишина», находящийся на одноименной улице, представлял собой длинное желтое здание этажей в восемь-девять. Оно ничем не напоминало тюрьму.
Только массивные решетки закрывали окна некоторых этажей. Здание находилось на улице, мощенной булыжником. По ней еще в недалеком прошлом ходили трамваи.
В субботу народу на улице почти не было. Напротив стоял жилой дом. Поставив машину у жилого дома так, что нам были хорошо видны окна изолятора, мы проверили ориентиры. Все было верно – машина стояла напротив небольшого входа, судя по всему, служебного. Мы осмотрелись. Редкие прохожие, иногда проедет машина.
– Хорошее местечко! – сказал я.
– Да, невеселое! Не дай бог нам попасть сюда!
– В каком смысле?
– Да в прямом! – показал он на здание тюрьмы. – Ну, доставай прибор!
Я достал рацию, мы включили ее. Рация уже была настроена на ту волну, где мы ждали передачи Сашки. Но пока никакого сигнала не было.
Минут через пять раздалось шипение. Мы подстроили рацию. Раздался голос Сашки:
– Алло, кто это? Братва!
– Сашка, мы слышим тебя! – ответили мы.
– Кто рядом?
– Севка, Олег.
– Мужики, я так рад вас слышать!
– Как ты там, Сашка?
– Да ничего, нормально. Оклемался. В больнице был, сейчас сижу в одиночке, на «спецу», – сказал Сашка. – Условия нормальные, никто не беспокоит. Но есть небольшие проблемы… – И Сашка стал говорить короткими предложениями. – Произошла утечка информации. Жулики – воры в законе – вынесли мне смертный приговор за то, что я завалил… Вы поняли кого… Мне необходима помощь.
– Чем мы можем тебе помочь?!
– Пока ничем. Но есть человек, который может. Я вам никогда о нем не говорил. Зовут его Борис Петрович. Номер телефона вам передаст конвоир. Только номер будет написан задом наперед. Свяжитесь с ним. Он все может – очень влиятельный человек!
– Алло! Кто это?
Севка назвал себя.
– Я от вашего друга. Необходимо встретиться. Только вы на встречу приезжайте одни. Около дома, – он назвал номер, – поставите машину. Кстати, на какой машине вы будете?
Севка назвал номер машины.
– Сядете на передние сиденья. Я сяду на заднее. При этом вы не должны оборачиваться. Иначе, – сказал он, – все расстроится, и вашему Сашке никто не поможет.
Так и договорились. Через пару дней мы поставили машину в условленном месте в условленное время. Мы смотрели на часы. Наш гость запаздывал. Прошло уже пятнадцать минут, но его все не было. Я взглянул на Севку:
– Послушай, а может, он нас просто обманул?
– Смысла нет, – сказал Севка.
– А почему тогда опаздывает?
– Может, присматривается, наблюдает за нами. Чувствую, он где-то рядом.
Неожиданно задняя дверь открылась. Я хотел было обернуться, но голос усевшегося в машину приказал:
– Не оборачиваться!
Мы остановились.
– Значит, так, – сказал голос. – Я работаю с вашим другом, с Сашкой, на одном этаже. Он мне про вас много рассказывал. Я согласился оказать помощь, но не бесплатно. Первое, что просил Сашка, – чтобы вы в следующий раз принесли две маленькие рации. Одну передадите мне, другая будет у вас в машине. В пять часов вечера, в субботу, включите рацию, настроите на волну и будете общаться с Сашкой. Рацию я потом заберу. Каждый раз, когда будет назначаться встреча, я буду вам звонить. А они будут назначаться в зависимости от моего дежурства и от выходных дней, когда людей меньше. Все это будет стоить пять тысяч долларов.
Севка хотел было сказать, что это дороговато, но я сразу остановил его.
– Торг здесь неуместен. Дело деликатное, – сказал наш собеседник. – Значит, я прошу вас, в следующий раз положите рацию и деньги в пачку из-под сигарет, а ее оставите вот на том месте, – он показал. – Машину поставите сзади, чтобы я мог все видеть и чтобы вам было видно.
– Я подойду и заберу. А в девять вечера – к этому времени уже стемнеет – поставите машину напротив тюрьмы. Кстати, там окна камеры Сашки. Разговаривать будете не более десяти минут. Ну все, – закончил он. – Созваниваться больше не будем. Время назначено, место тоже. Договорились! – И хлопнул дверью, выходя из машины. Он исчез так же быстро, как и появился.
Как только он вышел, мы с Севкой одновременно обернулись. Но на улице уже никого не было.
– Что ты об этом думаешь? Вдруг провокация? – спросил я.
– А какой в этом смысл? Ну поймают нас с рацией, и дальше что? Нам ничего не грозит, нет такой статьи. Мало ли что – только незаконное пользование рацией. Давай думать, где рации взять…
– Да их купить не проблема. Сейчас везде есть магазины, которые продают рации.
Через несколько дней у нас были две маленькие японские рации типа «Стандарт», чуть меньше сигаретной пачки, работающие на специальных аккумуляторах. Мы без труда научились пользоваться этими рациями.
В назначенное время мы привезли рации, уложенные в пачки из-под сигарет, и свернутые в тонкие трубочки пять тысяч долларов. Положили их, стали ждать. Все это время, пока мы ждали, мы с Севкой разговаривали. Мы даже не заметили, как подошел парень, нагнулся и тут же исчез.
– Взял! – сказал Севка. – А вдруг это не он?
– Да ладно, этого не может быть! Все, поехали!
Мы выехали. Через четыре часа, ровно к девяти вечера, подъехали к зданию следственного изолятора «Матросская Тишина».
Следственный изолятор «Матросская Тишина», находящийся на одноименной улице, представлял собой длинное желтое здание этажей в восемь-девять. Оно ничем не напоминало тюрьму.
Только массивные решетки закрывали окна некоторых этажей. Здание находилось на улице, мощенной булыжником. По ней еще в недалеком прошлом ходили трамваи.
В субботу народу на улице почти не было. Напротив стоял жилой дом. Поставив машину у жилого дома так, что нам были хорошо видны окна изолятора, мы проверили ориентиры. Все было верно – машина стояла напротив небольшого входа, судя по всему, служебного. Мы осмотрелись. Редкие прохожие, иногда проедет машина.
– Хорошее местечко! – сказал я.
– Да, невеселое! Не дай бог нам попасть сюда!
– В каком смысле?
– Да в прямом! – показал он на здание тюрьмы. – Ну, доставай прибор!
Я достал рацию, мы включили ее. Рация уже была настроена на ту волну, где мы ждали передачи Сашки. Но пока никакого сигнала не было.
Минут через пять раздалось шипение. Мы подстроили рацию. Раздался голос Сашки:
– Алло, кто это? Братва!
– Сашка, мы слышим тебя! – ответили мы.
– Кто рядом?
– Севка, Олег.
– Мужики, я так рад вас слышать!
– Как ты там, Сашка?
– Да ничего, нормально. Оклемался. В больнице был, сейчас сижу в одиночке, на «спецу», – сказал Сашка. – Условия нормальные, никто не беспокоит. Но есть небольшие проблемы… – И Сашка стал говорить короткими предложениями. – Произошла утечка информации. Жулики – воры в законе – вынесли мне смертный приговор за то, что я завалил… Вы поняли кого… Мне необходима помощь.
– Чем мы можем тебе помочь?!
– Пока ничем. Но есть человек, который может. Я вам никогда о нем не говорил. Зовут его Борис Петрович. Номер телефона вам передаст конвоир. Только номер будет написан задом наперед. Свяжитесь с ним. Он все может – очень влиятельный человек!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента