Кастанеда Карлос Сезар Арана. Отделенная реальность

   Тогда я в первый раз заметил, что в комнате было очень темно. Некоторое время я не был уверен, что мои глаза были открыты. Я потрогал их своими руками и убедился. Я громко позвал дона Хуана и сказал ему, что с моими глазами что-то не то; я совсем не мог видеть, хотя перед этим я видел его, готовым ударить меня. Я услышал его смех над моей головой справа, а затем он зажег свою керосиновую лампу. Мои глаза привыкли к свету через несколько секунд. Все было как обычно: плетеные и оштукатуренные стены его комнаты и необычно искривленные сушеные лекарственные корни, развешенные на них; связки трав; тростниковая крыша; керосиновая лампа, прикрепленная на балке. Я видел комнату сотни раз, однако, в этот раз я почувствовал, что там было что-то необычайное в ней и во мне. В первый раз я не верил в окончательную "реальность" моего восприятия. Я был острым к этому чувству и, возможно, интеллектуализировал им в разное время, но когда я не был на краю серьезного сомнения. На этот раз, однако, я не верил, что комната была "реальной", и некоторое время у меня было странное ощущение, что это было сценой, которая пропадет, если дон Хуан стукнет по макушке моей головы своими пальцами.
   Я начал дрожать, хотя не было холодно. Нервные спазмы пробежали по моей спине. В голове почувствовалась тяжесть, особенно в области справа над шеей.
   Я объяснил, что я не чувствовал себя хорошо, и сказал ему, что я вижу. Он рассмеялся на это, сказав, что уступать испугу было жалким потаканием себе.
   - Ты пугаешься, не будучи испуганным, - сказал он. - Ты видел олли, пристально смотревшего на тебя, большое дело. Жди, пока ты имеешь его лицом к лицу, прежде чем наложить в свои штаны.
   Он велел мне встать и идти к моей машине, не поворачиваясь в направлении воды, и ждать его, пока он возьмет веревку и лопату. Он велел мне ехать к месту, где мы нашли пень дерева. Мы продолжали выкапывать его в темноте. Я ужасно трудно работал в течение часов. Мы не достали пень, но я почувствовал себя много лучше. Мы вернулись к его дому, поели, и вещи стали снова совершенно "реальными" и банальными.
   - Что происходило со мной? - спросил я. - Что я делал вчера?
   - Ты курил меня, а затем ты курил олли, - сказал он.
   - Извини?
   Дон Хуан рассмеялся и сказал, что теперь я собираюсь потребовать, чтобы он начал рассказывать мне все с самого начала.
   - Ты курил меня, - повторил он. - Ты пристально смотрел в мое лицо, в мои глаза. Ты видел огни, которые характеризуют лицо человека. Я - маг, ты видел это в моих глазах. Ты, однако, не знал этого, потому что ты делал это в первый раз. Глаза людей не является все одинаковыми. Ты скоро узнаешь это. Затем ты курил олли.
   - Ты имеешь в виду человека в поле?
   - Это был не человек, это был олли, делавший тебе знак.
   - Где мы ходили? Где мы были, когда я видел этого человека, я имею в виду этого олли?
   Дон Хуан сделал жест своим подбородком, указав на пространство перед его домом, и сказал, что он брал меня на вершину небольшого холма. Я сказал, что сцена, которую я наблюдал, не имела никакого отношения к пустынному чаппаралю вокруг его дома, и он ответил, что олли, который "делал знак" мне, не был из окрестности.
   - Откуда он?
   - Я возьму тебя туда очень скоро.
   - В чем смысл того, что я видел?
   - Ты учился "видеть", это было все; но теперь ты собираешься потерять свои штаны, потому что ты потакаешь себе; ты покинул себя ради своего испуга. Может быть, ты опишешь все, что ты видел?
   Когда я начал описывать, каким образом его лицо показалось мне, он заставил меня остановиться и сказал, что все это не было важным. Я сказал ему, что почти "видел" его как "светящееся яйцо". Он сказал, что "почти" было недостаточно и что "виденье" потребует от меня много времени и работы.
   Он интересовался сценой вспаханного поля и каждой деталью, которую я мог вспомнить о человеке.
   - Этот олли делал тебе знак, - сказал он. - Я двигал твою голову, когда он шел к тебе, не потому, что он подвергал тебя опасности, но потому, что лучше ждать. Ты не торопишься. Воин никогда не бездельничает и никогда не торопится. Встретиться с олли, не будучи подготовленным, подобно встрече нападающего льва своим пуканьем.
   Мне понравилась метафора. Мы с наслаждением рассмеялись.
   - Что случилось бы, если бы ты не отвел мою голову?
   - Ты должен был бы передвинуть свою голову сам.
   - А если нет?
   - Олли подошел бы к тебе и до смерти напугал бы тебя. Если бы ты был один, он мог бы убить тебя. Неблагоразумно тебе быть одному в горах или пустыне, пока ты не можешь защитить себя. Олли может схватить тебя одного там и сделать из тебя котлету.
   - Каково значение действий, которые он выполнял?
   - Смотря на тебя, он имел в виду, что он приветствует тебя. Он показывал тебе, что тебе нужен ловитель духов и сумка, но не из этого района; его сумка была из другой части страны. Ты имеешь три камня преткновения на своем пути, которые заставляют тебя останавливаться, - те валуны. И ты определенно собираешься приобрести свои лучшие силы в водных каньонах и оврагах; олли указал овраг тебе. Остальная сцена означала: помочь тебе определить точное место, чтобы найти его. Я знаю теперь, где это место. Я возьму тебя туда очень скоро.
   - Ты имеешь в виду, что пейзаж, который я видел, действительно существует?
   - Конечно.
   - Где?
   - Я не могу сказать тебе это также, и не потому, что я не хочу, но потому, что я просто не знаю, как сказать тебе.
   Я хотел знать значение вида той же самой сцены, когда я был в его комнате. Дон Хуан рассмеялся и изобразил меня, как я держался за его ногу.
   - Это было новым подтверждением, что олли желает тебя, - Сказал он. - Он обеспечивал, чтобы ты и я знали, что он приветствовал тебя.
   - Что за лицо я видел?
   - Оно знакомо тебе потому, что ты знаешь его. Ты видел его прежде. Может быть, это лицо твоей смерти. Ты испугался, но это была твоя небрежность. Он ждал тебя, и ты, когда он неожиданно появился, поддался испугу. К счастью, я был здесь, чтобы стукнуть тебя иначе он обернулся бы против тебя, что было бы только правильно. Чтобы встретиться с олли, человек должен быть безупречным воином, иначе олли может обернуться против него и уничтожить его.
   Дон Хуан посоветовал мне возвращаться в лос-анжелес на следующее утро. Очевидно, он думал, что я еще не вполне оправился. Он настоял, чтобы я сел в его комнате лицом на юго-восток, для того, чтобы сохранить свою силу. Он сел слева от меня, вручил мне мою записную книжку и сказал, что на этот раз я связал его: он не только должен был оставаться со мной, он также должен был рассказывать мне.
   - Я должен взять тебя к воде снова в сумерках, - сказал он. - ты еще не тверд и не должен быть один сегодня. Я составлю тебе компанию на все утро; после обеда ты будешь в лучшей форме.
   Его отношение заставило меня почувствовать себя очень тревожно.
   - Что неправильно со мной? - просил я.
   - Ты постучался к олли.
   - Что ты имеешь в виду под этим?
   - Мы не должны говорить об олли сегодня. Поговорим о чем-нибудь еще.
   В действиетльности, я не хотел говорить совсем. Я начал чувствовать себя тревожно и беспокойно. Дон Хуан, очевидно, нашел ситуацию крайне смешной; он рассмеялся до слез.
   - Не говори мне, что в то же время, когда ты заговоришь, ты не собираешься находить ничего, что сказать, - сказал он, и его глаза заблестели озорным блеском.
   Его настроение очень успокаивало меня.
   Был только один предмет, который интересовал меня в этот момент: олли. Его лицо было таким знакомым; но оно не было, как будто я знал его или как будто я видел его прежде. Это было что-то еще. Всякий раз, когда я начинал думать о его лице, мой ум переживал бомбардировку других мыслей, как будто какая-то часть меня знала тайну, но не позволяла остальному во мне подойти к ней. Ощущение лица олли, которое было знакомым, было таким жутким, что привело меня в состояние ужасной меланхолии. Дон Хуан сказал, что это могло быть лицо моей смерти. Я думаю, что это утверждение окончательно прибило меня. Я хотел в отчаянии спросить его об этом, но у меня было ясное ощущение, что дон Хуан сдерживал меня. Я сделал пару глубоких вдохов и выпалил вопрос:
   - Что является смертью, дон Хуан?
   - Я не знаю, - сказал он, улыбаясь.
   - Я имел в виду, как бы ты описал смерть? Я хочу знать твое мнение. Я думаю, что каждый имеет определенное мнение о смерти.
   - Я не знаю, о чем ты говоришь.
   Я имел "тибетскую книгу мертвых" у себя в машине. Мне случилось использовать ее в качестве темы для разговора, так как она имела дело со смертью. Я сказал, что собираюсь прочитать ее ему, и начал вставать. Дон Хуан заставил меня сесть и вышел и принес книгу сам.
   - Утро - плохое время для магов, - сказал он, объясняя мне то, что я остался сидеть. - ты еще слаб, чтобы выходить из моей комнаты. Здесь внутри ты защищен. Если ты выйдешь отсюда теперь, есть шанс, что ты найдешь ужасное несчастье. Олли может убить тебя по дороге или в кустах, а позже, когда они найдут твое тело, они скажут, что ты или таинственно умер, или произошел несчастный случай.
   Я не был в должном состоянии или настроении, чтобы спрашивать его решений, поэтому я сидел все утро почти, читая и объясняя ему некоторые части книги. Он внимательно слушал и совсем не перебивал меня. Дважды я останавливался на короткое время, когда он приносил воду или еду, но как только он снова освобождался, он побуждал меня продолжать чтение. Он, казалось, был очень заинтересован.
   Когда я кончил, он посмотрел на меня.
   - Я не понимаю, почему те люди говорят о смерти, как будто смерть подобна жизни, - сказал он мягко.
   - Может быть, это способ, каким они понимают ее. Как ты думаешь, тибетцы "видят"?
   - Едва ли. Когда человек научился "видеть", то нет ни одной вещи, которую он знает, которая существует. Нет ни одной. Если б тибетцы могли "видеть", они могли бы сразу же сказать, что ни одна вещь не является вообще больше той же самой. Стоит нам "увидеть" - и ничто не является известным, ничто не остается таким, каким мы привыкли знать это, когда мы не "видели".
   - Может быть, дон Хуан, "виденье" не одинаково для каждого?
   - Верно. Оно не то же самое. Однако, это не означает, что смыслы жизни существуют. Когда человек научился "видеть", ни одна вещь не является той же самой.
   - Тибетцы, очевидно, думают, что смерть подобна жизни. Что думаешь ты сам, чему подобна смерть? - спросил я.
   - Я не думаю, что смерть подобна чему-нибудь, и я думаю, что тибетцы, должно быть, говорили о чем-нибудь еще. Во всяком случае, то, о чем они говорят, - это не смерть.
   - Как ты думаешь, о чем они говорят?
   - Может быть, ты можешь сказать мне это? Только ты читаешь.
   Я пытался сказать что-нибудь еще, но он засмеялся.
   - Может быть, тибетцы действительно "видят", продолжал дон Хуан, - и в таком случае они должны были понять, что в том, что они "видят", вовсе нет смысла, и они написали эту кучу чепухи потому, что это не имеет никакой разницы для них; в таком случае, то, что они написали, вовсе не чепуха.
   - Я действительно не забочусь о том, что тибетцы намеревались сказать, - сказал я, - но я несомненно забочусь о том, что говоришь ты. Я хочу услышать, что ты думаешь о смерти.
   Он пристально смотрел на меня мгновение, а затем захихикал. Он раскрыл свои глаза и поднял брови в комическом удивлении.
   - Смерть - это кольцо листьев, - сказал он. - Смерть это лицо олли; смерть - это блестящее облако над горизонтом; смерть - это шепот мескалито в твои уши; смерть - это беззубый рот стража; смерть - это Хенаро, стоящий на своей голове; смерть - это мой разговор; смерть - это ты и твой блокнот; смерть - это пустяки, мелочи! Она здесь, и, все же, она совсем не здесь.
   Дон Хуан рассмеялся с большим наслаждением. Его смех был подобен пению, это был вид танцевального ритма.
   - Я говорю бессмыслицу? - сказал дон Хуан. - я не могу сказать тебе, на что похожа смерть. Но, возможно, я могу сказать тебе о твоей собственной смерти. Нет способа узнать, чему она будет подобна в действительности; однако, я могу сказать тебе, на что она может быть похожа.
   Я испугался этому и возразил, что я хотел только знать, на что смерть ему казалась похожей; я подчеркнул, что интересовался его мнением о смерти в обычном смысле, но не стремился знать о подробностях чьей-нибудь личной смерти, особенно моей собственной.
   - Я не могу говорить о смерти без личных терминов, сказал он. - Ты хотел, чтобы я рассказал тебе о смерти. Хорошо! Тогда не бойся услышать о своей собственной смерти.
   Я признался, что я был слишком нервным, чтобы говорить об этом. Я сказал, что я хотел поговорить о смерти в обычных выражениях, в которых он говорил сам, когда рассказывал мне однажды о смерти своего сына евлалио, говоря, что жизнь и смерть смешиваются подобно туману в кристаллах.
   - Я говорил, что жизнь моего сына расширилась во время его личной смерти, - сказал он. - Я не говорил о смерти вообще, но о смерти моего сына. Смерть, чем бы она ни была, заставила его жизнь расшириться.
   Я определенно хотел направить разговор вне области подробностей и упомянул, что я прочитал мнения людей, которые были мертвыми несколько минут и оживлены благодаря медицинской технике. Во всех случаях люди утверждали, что не могли припомнить ничего вообще; что умирание было просто ощущением затемнения сознания.
   - Это вполне понятно, - сказал он. - Смерть имеет две стадии. Первая - это затемнение. Это бессмысленная стадия, очень похожая на первое действие мескалито, в которой переживается легкость, заставляющая чувствовать счастье, полное, и то, что все в мире спокойно. Но это только поверхностное состояние; оно вскоре исчезает, и человек входит в новую область, область жестокости и силы. Эта вторая стадия является действительной встречей с мескалито. Смерть очень сильно походит на это. Первая стадия является поверхностным затемнением сознания. Вторая, однако, - это действительно стадия, где каждый встречается со смертью; это недолгий момент, после первого затемнения, когда мы находим, что мы являемся, как-то, снова сами собой. И тогда смерть разбивает нас со спокойной яростью, пока она не растворяет нашу жизнь в ничто.
   - Как ты можешь быть уверен, что говоришь о смерти?
   - Я имею своего олли. Дымок показал мне безошибочно мою смерть с большой ясностью. Вот почему я могу говорить только о личной смерти.
   Слова дона Хуана вызвали во мне глубокое опасение и драматическую двойственность. У меня было чувство, что он собирался описать неприкрытые, банальные детали моей смерти и сказать мне, как или когда я должен умереть. Простая мысль узнать это вызвала во мне отчаяние и в то же время возбудила мое любопытство. Конечно, я мог спросить его описать его собственную смерть, но я чувствовал, что такая просьба была бы несколько грубой, и я автоматически исключил ее.
   Дон Хуан, казалось, наслаждался моим конфликтом. Его тело содрогалось от смеха.
   - Хочешь ли ты знать, на что может быть похожа твоя смерть? - спросил он меня с невинным удовольствием на лице.
   Я нашел его озорное удовольствие в поддразнивании меня несколько успокаивающим. Оно почти подстрекало мое опасение.
   - Хорошо, скажи мне, - сказал я, и мой голос дрогнул.
   Последовал внушительный взрыв смеха. Он держался за живот, повернулся на бок и, передразнивая, повторял "хорошо, скажи мне" ломающимся голосом. Затем он выпрямился и сел, напустив на себя притворную сторогость, и с дрожью в голосе сказал:
   - Вторая стадия твоей смерти может, самое лучшее, быть следующей.
   Его глаза изучали меня с явно искренним любопытством. Я засмеялся. Я понял, что его вышучивание было только средством, которое могло притупить остроту мысли о собственной смерти.
   - Ты сильно гонишь, - продолжал он говорить, - поэтому ты можешь найти себя, в данный момент, снова за рулем. Это будет очень короткое ощущение, которое не даст тебе времени думать. Неожиданно, скажем, ты обнаружишь себя едущим, как ты делал тасячи раз. Но прежде, чем ты сможешь удивиться себе, ты замечаешь необычное образование перед ветровым стеклом. Если ты посмотришь ближе, ты поймешь, что это облако, которое выглядит подобно блестящему кольцу листьев. Оно походит, скажем, на лицо прямо посреди неба перед тобой. Когда ты наблюдаешь его, ты увидишь, что оно движется назад, пока не становится только сверкающей точкой на расстоянии, а затем ты заметишь, что оно начало двигаться к тебе снова; оно приобретает скорость и в мгновение ока вдребезги разбивает стекло твоей машины. Ты сильный, и я уверен, что смерти потребуется два удара, чтобы добраться до тебя.
   К тому времени ты узнаешь, где ты и что случилось с тобой; лицо отступит снова до горизонта, наберет скорость и сокрушит тебя. Лицо войдет внутрь тебя, и тогда ты узнаешь оно было лицом олли, или оно было мной говорящим, или тобой пищущим. Смерть была пустяком все время. Мелочью. Она была крошечной точкой, затерявшейся на листах твоего блокнота. И все же, она вошла внутрь тебя с неудержимой силой и заставила тебя расшириться; она заставит тебя сделаться ровным и распространиться по небу и земле и за ними. И ты будешь подобен туману в мельчайших кристаллах, движущихся, удаляющихся.
   Меня очень захватило описание моей смерти. Я ожидал услышать нечто такое отличное. Я не мог говорить ничего долгое время.
   - Смерть входит через живот, - продолжал он. - Прямо через окно воли. Это место является наиболее важной и чувствительной частью человека. Это область воли и также область, через которую все мы умираем. Я знаю это, потому что мой олли приводил меня к этой стадии. Маг приспосабливает свою волю, позволяя своей смерти овладеть им, а когда он становится плоским и начинает расширяться, его непогрешимая воля берет верх и собирает туман в другого человека снова.
   Дон Хуан сделал странный жест. Он раскрыл свои руки подобно двум веерам, поднял из на уровень своих локтей, повернул их, пока его большие пальцы не коснулись боков, а затем перенес их медленно вместе к центру тела над своим пупком. Он держал их там некоторое время. Его руки дрожали от напряжения. Затем он поднял их и кончиками средних пальцев коснулся лба, а затем опустил их в то же положение к центру своего тела.
   Это был страшный жест. Дон Хуан выполнил его с такой силой и красотой, что я был очарован.
   - Это маг собирает свою волю, - сказал он, - но когда старость делает его слабым, его воля слабеет и приходит неизбежный момент, когда он не может больше управлять своей волей. Тогда он не имеет ничего, чтобы противиться безмолвной силе его смерти, и его жизнь становится подобна жизни всех окружающих его людей, - расширяющимся туманом, движущимся за его пределы.
   Дон Хуан пристально посмотрел на меня и остановился. Он дрожал.
   - Ты можешь идти к кустам теперь, - сказал он. - уже послеполуденное время.
   Мне нужно было идти, но я не отваживался. Я чувствовал себя, возможно, скорее нервно, чем испуганно. Однако, у меня не было больше мрачного предчувствия об олли.
   Дон Хуан сказал, что это не имело значения, как я чувствую себя, если я был "тверд". Он заверил меня, что я был в полной форме и мог безопасно идти в кусты, пока я не приближался к воде.
   - Это другое дело, - сказал он. - Мне нужно искупать тебя еще раз, поэтому держись подальше от воды.
   Позднее он пожелал, чтобы я отвез его в соседний город. Я упомянул, что поездка будет приятной переменой для меня, потому что я был все еще слаб; мысль, что маг действительно играл со своей смертью, была совершенно ужасной для меня.
   - Быть магом - это ужасный груз, - сказал он убежденным тоном. - Я говорил тебе, что намного лучше научиться "видеть". Человек, который "видит", - это все; в сравнении с ним маг - это бедный человек.
   - Что такое магия, дон Хуан?
   Он смотрел на меня долгое время и почти незаметно потряс головой.
   - Магия - это значит приложить свою волю к ключевому звену, - сказал он. - магия - это вмешательство. Маг ищет и находит ключевое звено во всем, на что он хочет воздействовать, и затем он прилагает туда свою волю. Магу не надо "видеть", чтобы быть магом. Все, что ему надо знать, - это как пользоваться своей волей.
   Я попросил его объяснить, что он имеет в виду под ключевым звеном. Он задумался на мгновение, а затем сказал, что он знал, чем была моя машина.
   - Это явно машина, - сказал я.
   - Я имею в виду, что твоя машина - это запальные свечи. Это ключевое звено для меня. Я могу приложить к нему мою волю, и твоя машина не будет работать.
   Дон Хуан сел в мою машину. Он показал мне сделать так же, как он сам, и удобно сесть.
   - Наблюдай за тем, что я делаю, - сказал он. - Я ворона, поэтому, в первую очередь я распущу свои перья.
   Он задрожал всем своим телом. Его движения напомнили мне воробья, смачивающего свои перья в луже. Он опустил свою голову, подобно птице, макающей свой клюв в воду.
   - Это действительно хорошо чувствуется, - сказал он и засмеялся.
   Его смех был странным. Он имел очень необычное гипнотическое воздействие на меня. Я вспомнил, что слышал такой же его смех много раз прежде. Возможно, что причиной, почему я никогда открыто не сознавал его, было то, что он никогда не смеялся подобно этому в моем присутствии.
   - Затем ворона расслабляет свою шею, - сказал он и начал крутить своей шеей и тереться щеками о свои плечи. Затем она смотрит на мир одним глазом, а потом другим.
   Его голова встряхивалась, когда он утвердительно перекладывал свой взгляд на мир с одного глаза на другой. Звук его смеха повысился. У меня было нелепое чувство, что он собирается превратиться в ворону прямо на моих глазах. Я хотел отделаться смехом, но я был почти парализован. Я действительно чувствовал какую-то охватывающую силу вокруг меня. Я не чувствовал ни страха, ни головокружения, ни сонливости. Мои способности не были затронуты, по моему мнению.
   - Заводи свою машину теперь, - сказал дон Хуан.
   Я включил стартер и автоматически нажал на педаль газа. Стартер завращался, но зажигания мотора не было. Дон Хуан засмеялся тихим, ритмичным хихиканьем. Я попробовал включить снова: было то же снова. Я потратил, возможно, десять минут, вращая стартер моей машины. Дон Хуан хихикал все это время. Тогда я отказался и сидел там с тяжелой головой.
   Он кончил смеяться и рассматривал меня, и я "знал" тогда, что его смех вводил меня в гипнотический транс. Хотя я вполне сознавал то, что происходило, я чувствовал, что я не был самим собой. В течение времени, когда я не мог завести свою машину, я был очень послушным, почти онемел. Дон Хуан как будто сделал что-то не только с моей машиной, но и со мной тоже. Когда он кончил хихикать, я был убежден, что колдовство кончилось, и стремительно нажал на стартер снова. Я был уверен, что дон Хуан только гипнотизировал меня своим смехом и заставлял меня поверить, что я не мог завести машину. Уголком глаза я видел, что он с любопытством наблюдал за мной, когда я включал мотор и неистово накачивал газ.
   Дон Хуан мягко похлопал меня и сказал, что неистовство сделает меня "твердым" и, возможно, мне не нужно будет купаться в воде снова. Чем более неистовым я буду, тем скорее я смогу оправиться от моей встречи с олли.
   - Не смущайся, - сказал дон Хуан. - Дави ногой машину.
   Он разразился естественным обычным смехом, и я почувствовал себя смешно и глуповато засмеялся.
   Через некоторое время дон Хуан сказал, что он освободил машину. И она завелась!
   Глава ч е т ы р н а д ц а т а я
   28 сентября 1969 года.
   Вокруг дома дона Хуана было что-то жуткое. В этот момент я думал, что он спрятался где-то поблизости и наблюдал за мной. Я покричал ему, а затем собрал достаточно мужества, чтобы войти внутрь. Дона Хуана там не было. Я поставил две сумки бакалейных товаров, которые я привез, на кучу дров и сел дожидаться его, как делал много раз раньше. Но в первый раз за все годы моей связи с доном Хуаном я испугался оставаться один в его доме. Я чувствовал присутствие кого-то невидимого здесь со мной. Тогда я вспомнил, что несколько лет назад у меня было то же самое неясное чувство, что что-то неизвестное бродило вокруг меня, когда я был один. Я вскочил и выбежал из дома.
   Я приехал, чтобы увидеть дона Хуана и рассказать ему, что накопленные эффекты задачи "виденья" наложили свою дань на меня. Я начал чувствовать беспокойство, неясно воспринимаемое без какой-либо очевидной причины, усталость, не будучи утомленным. Затем моя реакция на присутствие одному в доме дона Хуана вызвала во мне общую память о том, как строился мой страх в прошлом.
   Страх перенес меня на несколько лет назад, когда дон Хуан навязал мне очень необычное сравнение между женщиной-магом, которую он называл "ла Каталина", и мной. Это началось 23 ноября 1961 года, когда я нашел его в доме с вывихнутой лодыжкой. Он объяснил, что у него был враг ведьма, которая могла обернуться черным дроздом и которая пыталась убить его.
   - Как только я смогу ходить, я покажу тебе, кто эта женщина, - сказал дон Хуан. - Ты должен знать, кто она есть.
   - Почему она хочет убить тебя?
   Он нетерпеливо пожал плечами и отказался отвечать что-нибудь еще.
   Я вернулся увидеть его десять дней спустя и нашел его соверщенно здоровым. Он покрутил своей лодыжкой, чтобы продемонстрировать мне, что она в прекрасном состоянии, и приписал свое быстрое выздоровление природе гипсовой повязки, которую он сам сделал.