Катасонова Елена. Алгоритм счастья

   Рита выглядывает в окно. "Дождик, дождик..." - машинально напевает она. Берет зонт, сует в сумочку бутерброды. Посмотрим, что там творится, на Пушкинской.
   ***
   Тверская пуста от машин. Прямо по мостовой идут и идут люди, и все в одну сторону, к Моссовету. Странное ощущение праздника, если бы не лица: хмурые, встревоженные, злые.
   - Ну наконец-то! - бросается Олег к Рите. - Пошли, - берет ее за руку.
   - Что это, что? - лепечет Рита. - Я слушала телик, но ничего толком не поняла. Ой, танк...
   Танк выглядывает из переулка, у всем известного, красного с золотом, дома.
   - И солдаты, - шепчет Рита со страхом.
   - Десантники, - поправляет ее какой-то дядечка с толстым портфелем под мышкой. - Охраняют...
   - От кого? От нас? - изумляется Рита.
   - Мало ли... - пожимает плечами дядечка.
   Олег молча тащит Риту вперед, к листку, приклеенному на стенке. Народу все больше, но толпы как таковой нет. Тихие, сдержанные, ошеломленные люди читают какое-то воззвание и отходят, пропуская к листку других. Звучат реплики, короткие и негромкие:
   - Ельцин обращается к москвичам...
   - Велели к двенадцати здание освободить.
   - Как же, освободить им...
   - Вот мы и разделились, - непонятно и задумчиво говорит Олег.
   - Что? Что? - дергает его за руку Рита. - Что ты имеешь в виду?
   - Разделились на "они" и "мы", на какой-то там комитет и на просто нас, москвичей. Видишь призыв?
   В четыре у парламента митинг.
   - А разве у нас есть парламент? - простодушно удивляется Рита.
   Ничего-то она не знает! Олег как-то звал ее с собой, в какое-то там движение, да она не пошла; надоели собрания в школе, на факультете.
   - Это же совсем другое! - убеждал горячо Олег.
   Убеждал, да не убедил.
   Впервые смотрит Рита на Олега почтительно, снизу вверх: какой он серьезный, взрослый! Впервые замечает, как он красив. Высокий открытый лоб, смелые, широко расставленные глаза - близко посаженные Рита терпеть не может! - густые брови, а ресницы длинные, как у ребенка, и застенчивая улыбка. Но сейчас Олег непривычно серьезен, почти суров.
   - Идите к танкистам! - кричит с машины севшим от напряжения голосом человек в плаще. - Убеждайте их! Разговаривайте с ними! Только не делайте из них врагов: у них положение сложное.
   - Пошли! - решительно говорит Олег. - Какой-то план, видимо, есть. Так что будем делать что говорят. Вот что говорят, то и будем делать, - жестко повторяет он. - Это им не шестьдесят четвертый...
   - А что, что было в шестьдесят четвертом?
   - Ты разве забыла? Тогда по-тихому, по-семейному сняли Хрущева. Тоже отдыхал на море. А они собрались своей теплой компанией - Политбюро - да и сняли. Но сейчас мы этого не допустим! Дураков больше нет! Пусть подтвердят врачи, что Горбачев действительно болен! Покажут его, если он, конечно, не при смерти! Сам пусть скажет, что с ним такое произошло!
   Олег шагает размашисто, широко. Говорит нервно и взвинченно. Рита еле за ним успевает.
   - Смотри, танки. И бэтээры...
   - Но я не понимаю, - беспомощно бормочет Рита. - Как ты их различаешь?
   - Они в самом деле похожи...
   Олег взглядывает на Риту и впервые за это утро чуть улыбается - нежно и снисходительно.
   - Ах ты, дурочка! - обнимает ее за плечи. - Танк - это когда есть дуло. Понятно?
   - Понятно.
   У Александровского сада стоит целая танковая колонна. Крыши люков откинуты, торчат мальчишеские головы в шлемах. Танкисты "запирают" своими машинами Красную площадь., Олег подходит к первому танку.
   - Ну что, ребята, в матерей стрелять будете? - резко и неожиданно спрашивает он, "Не так, не так, - в смятении думает Рита. - Тот же, с машины, сказал: "Не делайте из них врагов!" И, смягчая жесткие слова Олега, жалобно просит:
   - Вы уж, мальчики, против нас не идите.
   И неожиданно один из танкистов им отвечает - тихо и не очень уверенно:
   - Да мы и не собираемся. Не беспокойтесь.
   - Сынок, я понимаю: у вас приказ, - вмешивается в разговор стоящий рядом прямой старик с выправкой кадрового военного. - Но можно выполнять формально.
   Что он имеет в виду? Непонятно. А мальчик в танке кивает.
   "Невероятно: танки у Александровского... Сколько мы здесь сидели, отдыхая от Ленинки. Или просто так, у тюльпанов. Ждали друг друга, читали, целовались с мальчишками. И вдруг - танки..."
   Между тем на Манежной под мелким дождем начинается митинг. Над грузовиком развевается российский флаг, на который все то и дело поглядывают, к которому еще не привыкли, и вот смотрят - не налюбуются, за него радуясь, им гордясь. Никогда Риту не трогала эта символика: флаги, гимны, гербы. Почему же теперь у нее на глазах слезы?
   - С нами - депутаты России, - кричит в рупор с грузовика человек. - С нами - представители демократических партий. Где президент? Что с ним?
   Мы требуем, чтобы он выступил перед народом! Мы объявляем бессрочную политическую забастовку!
   Дождь все сильнее, и Рита, спохватившись, раскрывает зонтик.
   - Мы - к вам.
   Под зонтик ныряют две девушки, прижимаются к Рите.
   - Стойте здесь. Я сейчас.
   Олег шагнул ко второму танку.
   - У нас присяга, - не дожидаясь никаких слов и призывов, говорит белобрысый, с худой, цыплячьей шеей мальчишка. Сколько же ему лет? Совсем, ну совсем пацан. - Мы ведь не сами...
   - Вы давали присягу защищать свой народ и правительство, - перебивает его Олег. - А правительство - это сейчас Ельцин, потому что Горбачев неизвестно где. Нужно защищать Ельцина, а не путчистов.
   И тут вмешивается наконец командир.
   - Идите, идите отсюда, - нервничая, говорит он. - Сейчас пойдут бэтээры.
   - Но я стою на тротуаре, - возражает Олег. - Зачем мне уходить? Они же не по тротуару пойдут. - И снова поворачивается к танкистам:
   - Думайте, ребята, думайте! Поддержите хунту - всем нам жить в фашистской стране.
   - Скажешь тоже - "фашистской"! - совсем разнервничался командир. Хватит нас агитировать!
   Но Олега неожиданно поддерживает какой-то казах в огромной, мохнатой шапке.
   - В своего, русского, палить будешь? - недоумевает он и почесывает в затылке, сдвигая шапку на лоб.
   - Задавишь кого - век себе не простишь, - скорбно качает головой женщина в пестром платке.
   - Можно стрелять в воздух, - думает вслух прямой старик. - Вроде бы подчинился...
   - Да уйдете вы или нет? - истерически кричит командир. - Мы сейчас разворачиваемся - ив казармы, ясно?
   - Чего это вы нас гоните? - возмущается в ответ лохматый дед в промасленной куртке. - Я по этой тропе еще в детский сад топал.
   Общий хохот разряжает накаленную атмосферу. Ничего себе - тропа! И когда это он, интересно, топал-то в детский сад? В прошлом веке, что ли?
   Дождь превращается в косой, с ветром, ливень.
   Танкисты ныряют в люки, с грохотом захлопываются тяжелые крышки мальчики рады ретироваться с достоинством. Дождь барабанит по крышам.
   - Уходим, уходим, - повторяет командир.
   - А зачем тогда приходили? - спрашивает женщина в платке.
   - А я знаю? - неожиданно и печально отвечает военный, и наступает тишина: все задумываются.
   Дождь льет и льет.
   - Ладно там Карабах, - размышляет на прощание казах. С мохнатой шапки стекают струйки дождя. - Но в своих...
   Поддержал, называется. Ну уж, что думал, то и сказал...
   Олег, мокрый, разгоряченный первой победой, возвращается к Рите, ныряет под зонтик, сильными большими руками по-хозяйски обнимает незнакомых девушек, и Рита чувствует укол ревности. Но Олег, конечно, ничего такого не замечает.
   - Ух ты, троллейбусы! - радуется он. - Какая-никакая, а техника!
   А Рита и не заметила, как подошли и встали у "Москвы" и "Националя" троллейбусы. На крыше одного - тоже оратор. Значит, с нами? За нас? Ура!
   Ораторы сменяют друг друга. Все, что они говорят, давно всем известно, но пусть, пусть говорят: с ними как-то увереннее.
   - Пора к Белому дому, - решает Олег. - Говорят, на Калининском тоже танки.
   И в самом деле, на проспекте стояли танки. Да еще выглядывало длинное дуло с Садовой. Ах, сволочи!
   - Вы откуда, ребята?
   - Рязанские мы. Подняли по тревоге, ночью. Утром смотрим - - Москва.
   - Вы уж нас не давите, ладно? Никогда этого не забудете и себе не простите.
   - Разговорчики! Задраить люки!
   Этот командир порешительнее.
   ***
   - Вот он. Белый дом...
   Действительно, белый. И очень красивый. А вокруг море людей, и, что странно, полным-полно пожилых.
   - Шестидесятники, - говорит Олег, и Рита не смеет переспросить: ничего-то она не знает. Олег решит, что она просто дурочка.
   - Что это? - ахает Рита.
   На глазах растут - никогда не думала, что увидит своими глазами, самые настоящие баррикады.
   Где-то рядом, как видно, стройка, потому что полно бетонных кубов и каких-то длинных железных прутьев. Двое парней торжественно, но не без юмора тащат панцирную, от кровати, сетку, а еще двое - железную скамью - из тех, что уродуют скверы.
   - Становись!
   И вот уже Олег с Ритой стоят в длинной - не видно конца - цепочке, передавая из рук в руки булыжники.
   - Кто будет дежурить у пятого подъезда?
   - Мы! - говорят они вместе.
   Баррикады все выше и выше. Рите кажутся они беспредельными, несокрушимыми.
   - Ах ты, дурочка, - ласково говорит Олег. - Для танка это совсем не преграда.
   - А что преграда? - пугается Рита.
   - Мы, - просто отвечает Олег. - Ты и я. И этот старик. И та женщина. Все мы - преграда.
   Рита смотрит на Олега во все глаза. Не может быть, чтобы она, такая глупая, ничего в серьезном не понимающая, ему действительно нравилась. Господи, какая чепуха лезет в голову! "Решается судьба, будущее нас всех, а я..." Лязг гусениц прерывает сумбурные мысли. Медленно и неукротимо ползет к Белому дому танк - вблизи он кажется таким огромным! - и перед ним - что это? - разбирают только что выстроенную баррикаду.
   Зачем? Почему? - шепчет Рита: от ужаса у нее пропал голос.
   - Не бойся, - обнимает ее за плечи Олег. - Этот уже за нас. Видишь российский флаг?
   - А не обманет? - сомневается Рита.
   - Не обманет. Смотри: в дуле гвоздика.
   Рита не может оторвать взгляд от флага. Где-то такой уже видела. Не на Манежной, раньше. Но где?
   Когда? Не помнит. "Ельцин, Ельцин", - скандируют люди.
   - Не надо Ельцина, - пугается Рита. - Вдруг его тут прямо и схватят?
   Олег не успевает ответить. Мощный гул волнами прокатывается по площади: высоко над всеми, на балконе Белого дома, окруженный соратниками, возникает седой, крепко сбитый, уверенный в себе человек.
   Это и есть Ельцин.
   - Граждане России, - неторопливо басит он, и у Риты сжимается от волнения горло.
   Хриплый властный голос медленно роняет чугунные, литые фразы. Этот человек ничего не боится.
   Будто и не сидит он сейчас в осаде, и нет на улицах Москвы танков, будто ничто ему не грозит. Второй раз, минуя партийные, государственные структуры, обращается он напрямую к народу, опирается на него.
   Второй раз это ему удается.
   Кто-то сует Рите листовки.
   - Идите теперь домой. Ночью женщинам здесь делать нечего. Вот клей. Ей дают маленький карандашик, каких Рита еще не видела. - Расклейте по дороге листовки. Надо, чтобы "спальные районы" Москвы знали: с завтрашнего дня - забастовка.
   Рита читает листовку: "Нет - хунте! Объявляем всеобщую политическую забастовку. Все - на защиту Белого дома! Спасем нашу юную демократию!"
   - Иди, - мягко говорит Олег и ласково проводит рукой по мокрым Ритиным волосам. - Вот тебе ручка: о забастовке можно писать и на объявлениях.
   Будь осторожна. Приходи завтра. Наш подъезд - пятый, помнишь? Расклей все до темноты.
   - Иду, сейчас... Я осторожно... И ты... Хороню?
   Что с ней такое? Что в ней происходит? Она вся - как натянутая струна и так остро чувствует, что они с Олегом теперь вместе. Он заботится о ней, он о ней беспокоится... Как, оказывается, ей этого не хватало!
   Рита чуть не плачет от счастья. На столбах, заборах, домах расклеивает призывы, чувствуя себя такой важной, необходимой, единой с теми, кто остался на площади. На объявлениях - о дискотеках, продаже щенков, обмене квартир - приписывает несколько слов о завтрашней забастовке. И еще дает листовку танкисту. Он молча кивает, прячет листовку за пазуху.
   - Дай и другим почитать, - просит Рита. - А то у меня их мало.
   Танкист снова кивает.
   Как странно и хорошо! Неужели все это происходит с ней? Неужели на дворе год девяносто первый, а не, например, пятый или семнадцатый? Неужели это она строила под дождем баррикады, а теперь расклеивает листовки? Сон... Все - как сон. Когда спишь и знаешь, что видишь сон и ничего с тобой не случится.
   Те, трое, попавшие потом под танк, тоже, наверное, так думали...
   Рита промокла насквозь. Но ей почему-то совсем не холодно"
   Глава 4
   - Где ты была? - спрашивает мама, мельком взглянув на Ритино отражение в зеркале. Она сидит на маленьком пуфике перед трельяжем и накручивает на золотистые волосы крупные бигуди. - Представляешь, я сегодня прослушала все "Лебединое озеро", по телевизору, от начала и до конца. Давно нас так не радовали! Такое глубокое наслаждение... Нет, что ни говори, а лиричнее Чайковского композитора нет. Да, кстати, тебе звонила твоя Валя. Кажется, на что-то обижена.
   Рита стоит, уставясь матери в спину. Она, что ли, ничего не знает? Но этого не может быть! Не только же "Лебединое..." показывал телик.
   - А у нас спектакль отменили, - продолжает мама. - И завтрашнюю репетицию. Вот отосплюсь!
   Рита подходит к матери, садится перед ней на карточки, заглядывает в лицо.
   - Мамочка, неужели ты ни о чем не слышала?
   - Слышала, слышала, - улыбается мама. - Увидишь, детка, все обойдется. Ну какие они правители, эти.., как их там... Смешное такое название...
   - ГКЧП, - подсказывает Рита.
   - Вот-вот, - смеется мама. - С такими-то физиономиями... У нас их бы и в массовку не взяли, не то что на главные партии. Жаль, сорвали спектакль, да какой... - И вдруг рука ее замирает, она испуганно смотрит на Риту. Детка, а почему ты вся мокрая? У тебя же есть зонт! Деточка, я надеюсь, ты не была там, на площади? Ты уж туда не ходи, ладно?
   - Почему? - вскидывает голову Рита.
   Тонкие пальцы матери касаются ее подбородка.
   - Потому что ты еще дурочка, - певуче говорит мать, - а это взрослые игры.
   - Никакие там не игры, - вырывается от матери Рита. Она оскорблена и возмущена.
   - Ну пусть не игры, - легко соглашается с рассерженной Ритой мама. Все равно не ходи. Танки в городе... Подумать только! Что-нибудь да порушат.
   - Почему?
   - Тесно им потому что, - не очень понятно отвечает мать. - Им подавай широкое поле... Танк в городе - что слон в посудной лавке.
   - Ты всегда мыслишь образами, - ворчит Рита.
   - Для певицы это не недостаток, - снова смеется мама, но лицо ее тут же становится опять серьезным. - Ты еще только начинаешь жить, доченька.
   Дай мне слово, что не пойдешь.
   - Не дам! - упрямо вскидывает голову Рита.
   На телефонный звонок бросается как тигр: один прыжок - и она уже у аппарата.
   - Рит, ты? - кричит Олег. - А у нас подкрепление! Прибыли автобусы, пригнали со стройки кран!
   Баррикады теперь высоченные! Вот теперь они, пожалуй, уже преграда... И еще подвезли вагончики.
   - Какие?
   - Ну-у-у, туалеты... А то представляешь, во что превратится площадь?.. Коммерсанты раздают бутерброды... Но это так, пустяки. Главное - у каждого окна сидит снайпер. Основная защита - внутри...
   У Риты от обиды перехватывает горло: такие события, а ее прогнали!
   - Але, Рит, але!
   - Слушаю.
   - Включай "Эхо Москвы"! Ищи на средних волнах! Их то прерывают, то они снова в эфире. Все!
   Пока! Бегу на смену.
   К "Эху" прислушивается даже мама - правда, она закрутила уже бигуди. "Сегодня ночью возможна атака", - предупреждает радио, и Рита впервые видит, как мама крестится. "Может, не надо было мне уходить, - тревожится Рита. - Так ведь велели!
   Начнется что-то серьезное, а мы тут попадаем в обморок,.." И она ставит будильник на шесть утра.
   - Я тебя не пущу, - слабо говорит мама, явно не веря в действенность собственных слов.
   ***
   Полночи слушает Рита "Эхо Москвы", положив под подушку приемник. Сообщения тревожные, нервные: в Москву идут новые танки - на смену тем белобрысым мальчикам и их командирам, не очень решительным. Похоже, готовится штурм. "Ах ты, дурочка! Для танка это совсем не преграда, вспоминает Рита. - А что преграда? Мы. Ты и я. И этот старик..." Там, у пятого подъезда, вместе с другими стоит против танков ее безоружный Олег.
   - Они не решатся нас раздавить...
   Но ведь в Китае решилась. И в Тбилиси. И в Вильнюсе... За прошедший день Рита узнала многое - то, что как-то проходило мимо ушей, скользило по краю сознания. Значит, танки. А в них, наверное, уже не мальчики. И с этими танкистами никто, как с теми, вчерашними, не разговаривал, листовки им не давал... В три часа радио замолчало, и Рита мгновенно провалилась в глубокий сон. Казалось, только закрыла глаза, а уже утро, звенит, заливаясь, будильник. Тут же, еще не встав, включила "Эхо".
   - Поезжайте к Белому дому! - призывал взволнованный голос. - Смените тех, кто провел здесь ночь. Они замерзли, устали! - "Значит, не было штурма. Слава тебе, Господи!"
   Дождь льет как проклятый, как нанятый. Тихо, словно вор, Рита выскальзывает из постели, влезает в брюки, натягивает на себя свитер. Ничего себе август!
   И тут входит мама. Боже мой, мама! Да она сроду раньше десяти не встает.
   - Доченька, не уезжай, - жалобно просит она. - Там страшно.
   - Мне страшно дома, - отвечает Рита, и это правда. - Там страх проходит: нас много.
   - Что я буду делать, если с тобой что-то случится?
   Мамины глаза наполняются слезами. И, глядя В эти полные слез глаза не помнит Рита, чтобы мама из-за нее когда-нибудь плакала, - не успев сообразить, что такое она говорит, Рита врезает матери ев всей жестокостью молодости:
   - Ничего, у тебя есть твоя опера. И Аркадий Семенович.
   Слезы высыхают сразу, будто кто стер их платком. Мама смотрит на дочь долгим взглядом.
   - Спасибо. Утешила.
   Она поворачивается к Рите спиной, идет на кухню.
   - Я буду тебе звонить, - говорит ей вслед, сразу раскаявшись, Рита.
   - Да-да, позванивай, - иронически отвечает мама.
   Потом останавливается и пробует отговорить дочь в последний раз:
   - Что, собственно говоря, ты можешь сделать? Ведь ты женщина.
   - - Нужно присутствие, мама, - виновато объясняет Рита. - И еще йод, бинты, вата - просили по "Эху".
   Мама не говорит ничего, но когда Рита входит на кухню, кроме яичницы с колбасой, на краю стола все это для нее уже приготовлено.
   - Мамочка! - счастливо, восклицает Рита. - Как я тебя люблю!
   - Нет, дочь, не любишь, - неожиданно и страшно отвечает мать. - И мне тебя очень жаль.
   Она снова уходит - теперь уже из кухни В комнату. Последнее слово всегда за ней. "Она не может так чувствовать, - потерянно думает Рита. Она Просто обиделась за Аркадия Семеновича. И за оперу. Не правда, что я ее не люблю! А она? Она меня - любит?"
   Рита не успевает додумать ужасную мысль до конца.
   Входит мама, вынимает из буфета термос, наливает в него крепкий чай, сыплет, стараясь попасть в маленькое отверстие, сахар, ставит термос перед Ритой. Все это - молча.
   - - Нет, мамочка, нет! - бросается ей на шею Рита. - Как ты можешь так думать?
   - Хорошо, если мне это только кажется, - не глядя на Риту, сухо отвечает мать.
   ***
   Эскалатор заполнен людьми, бежать невозможно, и приходится, сдерживая себя, стоять.
   - Что ж за дождь такой несусветный? - слышит Рита за своей спиной. Может, распылили какую аэрозоль? Как во Вьетнаме...
   - А зачем?
   - Чтобы нас разогнать. Ну уж нет, не дождетесь!
   Тоже, значит, едут к Белому дому.
   На площади народу так мало, что Рита падает духом: еще день-два, и люди устанут, отчаются, разойдутся, махнув на все рукой, по домам. Откуда-то, как из-под земли, выныривает Олег.
   - Ничего, ничего, - ободряет он Риту. , - Просто рано еще. Очень рано. А ты молодец! Ух ты, термос!
   - Мама дала.
   - Не ругалась?
   - Просила.
   - Хорошо, что моя далеко, - смеется Олег. Глаза блестят от бессонницы.
   - Да, тебе повезло!
   - Ну ладно, пошли! Вон наш подъезд.
   Вокруг Белого дома живое кольцо. То и дело возникают какие-то слухи: идут танки - не идут танки. И тогда все берут друг друга за руки, кольцо сжимая. Хоть бы скорее, что ли! Ведь ждать - самое трудное.
   - Отойдите подальше, метров на пятьдесят! - командует с балкона рупор.
   Все послушно отходят. Людей все больше, и кажется, ничего уже не случится. Первая, самая трудная ночь позади.
   - Батюшки, кофе! Да еще в стаканчиках!
   - Кооператоры постарались.
   - В двенадцать митинг на Манежной, - говорит Олег. - Иди. Я еще подежурю.
   - Нет...
   - Ты мне расскажешь. Вы же придете сюда.
   - Ладно.
   Рите радостно ему подчиняться. Она всегда будет подчиняться ему.
   Под землей, в метро, мокро и душно. Стены сплошь оклеены листовками. Их молча, внимательно, хмуро читают. Две пожилые женщины в темных скользких плащах взывают к читающим:
   - Идите на площадь! Мужчины! Вы-то что здесь, делаете?
   Рита трогает одну из них за рукав.
   - Успокойтесь, нас там много - Да? - радуется женщина.
   Вот и Манежная. А на нее не пускают! Хорошо хоть удалось выбраться из метро: выход почему-то открыт. Да, но что же делать? - Идите все к Моссовету! - словно подслушав Ритины мысли, кричит какой-то мужчина с троллейбуса - тоже в рупор. - Митинг перенесен к Моссовету!
   От Манежной до Моссовета всего один квартал, но какой... Вдоль по Тверской, по обе стороны, стоят рядами омоновцы - в касках, бронежилетах, со щитами, дубинками. Кто они, вообще говоря, такие? Рита не очень-то знает. "Спрошу потом у Олега..."
   Она идет вместе со всеми как сквозь строй. Впереди - вот он уже, Моссовет. И вдруг люди начинают оглядываться - туда, на Манежную площадь, танки перегородили за ними Тверскую. И - что это? - из переулка, где было когда-то кафе "Отдых", тоже выползают танки, а им навстречу, из узкой улочки у Моссовета, - бэтээры. Вот-вот замкнется кольцо, и окажутся все в ловушке. "Им и давить нас не придется, - со странным спокойствием думает Рита. - На таком пятачке сами друг друга подавим... Надо держаться середины, чтоб не прижали к стене,.. А я так и не объяснилась с мамой ."
   Но танки и бэтээры, не сойдясь всего ничего, останавливаются и пропускают людей к Моссовету, - Где тут логика? - нервно посмеивается какой-то очкарик. - И что там, на балконе, написано? Ни черта не вижу!
   - "Путчисты пойдут под суд, - читает для него Рита. - Не идите с ними!"
   Начинается митинг.
   ***
   Если бы Рите кто-то сказал, что она может идти в огромной разноцветной колонне и кричать, выбрасывая вверх кулак: "Нет - хунте.!" - она бы ни за что не поверила. Сроду не ходила ни на какие демонстрации, всегда ей казалось это глупым, ненужным. И мама тем более не ходила: берегла голос и вообще себя. Но разве сравнить те, никому не нужные, демонстрации с этой? Что все годы, собственно говоря, демонстрировалось? Лояльность властям? Теперь же они протестовали и требовали, и Рита чувствовала в себе такую свободу и силу, такую прекрасную общность с идущими рядом, какой не чувствовала никогда.
   - Нет - хунте! Нет - хунте!
   Их было много. Они запрудили собой всю улицу.
   И они были силой. Парень, шагавший рядом с Ритой, показал куда-то в небо:
   - Смотрите, кто это?
   - Где? - не поняла Рита.
   - Там, на крыше.
   - Да, видно, снайперы, - ответил кто-то из их шеренги.
   "Неужели снайперы? - ахнула про себя Рита. - Но они ведь только фотографируют, - успокоила себя, приглядевшись. - А если получат приказ? Если прозвучит хоть один выстрел? Начнется такая кровавая каша..." Но выстрела не случилось, и колонна со знаменем, с морем разноцветных флагов влилась в бушующее вокруг Белого дома море.
   - Вы откуда?
   - От Моссовета.
   - Ур-р-ра!
   А знамя было таким огромным, что им опоясали Белый дом.
   И здесь тоже был митинг.
   - Держитесь, дорогие мои, - сказал один из русских, прилетевший на Конгресс соотечественников и оказавшийся "в нужный день в нужном месте". Путчи удаются лишь в первые часы, сразу! Вы уже победили.
   - Господа, - негромко, лениво заговорил миллионер Боровой, наш миллионер, доморощенный, - бизнес не поддерживает комитет, биржи приостанавливают свою работу. Благодарю вас!
   Какой сытый, какой холеный голос... Какой он совсем другой... Рита впервые видела миллионера.
   - А теперь самое трудное, - сурово объявил рупор. - Женщин просим уйти: возможна газовая атака. Мужчин - разбиться на сотни, сотенные пусть подойдут к подъездам. Принесите, у кого есть в учреждениях, противогазы. Позвоните по кодам в другие города. Расскажите о митинге, о том, что у нас происходит. - Хорошо бы найти Олега... Но разве отыщешь его в толпе?. И к пятому подъезду не подойти. Придется подчиниться рупору. Нехотя идет Рита к метро. По Дороге к ней не очень решительно подгребает невысокий парнишка.
   - Слушайте, что тут у вас происходит?
   - У нас? - изумляется Рита. - А вы откуда?
   - Из Вологды.
   - А когда приехали?
   - Сегодня утром.
   - И ничего не знаете?
   - Таксист сказал: Горбачева сняли. Нет, правда, ну чего вы смеетесь?
   Риту и в самом деле душит дурацкий, истерический смех.
   - У нас происходит государственный переворот, - отсмеявшись, сообщает она и добавляет не без ехидства:
   - Между прочим, у вас тоже, хотя вы и из Вологды.
   ***
   - Тебе известно, что объявлен комендантский час? - нервно встречает Риту мама. Для подмоги рядом сидит Аркадий Семенович. - Может, хватит играть в бирюльки?
   - В какие бирюльки? - вспыхивает Рита.
   Только что она была на такой высоте, чувствовала за все такую ответственность...
   - Ритка, держитесь! - кричала вчера по телефону Тамара из Питера. - У нас тут на телевидение прорвался Собчак. От нас вам идет подмога! Держитесь, Рита! Все говорят, все зависит сейчас от Москвы, от вас!