Катасонова Елена. Возвращение в Коктебель

   - Ты же только вернулась, - добродушно напомнила Натка.
   - Да я уж забыла! - отмахнулась Зина. - Все в прошлом! Слушай, а кофточку венгерскую дашь? К юбке!
   - Правда, Натуся, - подхватила мама. - Зиночке так к лицу!
   Пришлось отдать. Ах, как пригодилась бы сейчас итальянская юбка! В этой, ситцевой, совсем не то, хотя Зина, кипятясь, уверяла, что на море-то в самый раз. Может, и правда... Ну ничего, есть еще платье - широкое, длинное, с поясом. Год назад ездили на майские праздники в Ригу, и Натка купила, здраво рассудив, что рижская мода на следующий год до Москвы как раз и докатится.
   Вечером она надела это самое платье, покрутилась перед трюмо - веером полетела вбок широченная юбка, - достала из чемодана туфельки - а уж думала, зря привезла, - и уселась за столик краситься. Улыбнувшись своему отражению, признала себя хорошенькой: чистый, без морщин лоб, пушистые волосы, темно-синие, в фиолетовое, глаза... Рот, правда, великоват, но сейчас, говорят, это модно. С зубами тоже ей повезло, недаром сокрушалась Зина:
   - Эх, мне бы твои зубы...
   У нее были мелкие, с интервалами.
   - Это я виновата, - скорбно качала головой мама. - Надо было в детстве поставить коронки.
   Натка подвела синим глаза - к полоскам на платье, - подмазала ресницы, коснулась перламутровой помадой губ. Кажется, все. Ах, еще духи французские, для особых, торжественных случаев, а сейчас как раз такой случай... Ну вот, теперь - все! Она встала и пошла, покачиваясь на каблучках, ужинать. От счастья или от каблучков у нее даже походка изменилась: стала легкой, кокетливой.
   - Вы сегодня такая... - восхитился сосед по столику и, волнуясь, отер со лба пот.
   - Какая? - лукаво осведомилась Натка.
   - Прямо не знаю, как и сказать...
   - Да? - возликовала Натка и весь ужин поддразнивала соседа, а он только потел и крякал. А потом полетела на встречу.
   Тонкие каблучки звонко цокали по асфальту, теплый ветер дул в лицо. Изо всех сил старалась Натка хоть немножечко опоздать, но из этого, как всегда, ничего не вышло. Ровно в половине восьмого она уже стояла у мола и убито смотрела на светлую зеленую воду: никакого Димы и в помине не было. "Какой ужас", - думала Натка. Стоять было стыдно, а уйти не хватало сил. "Вот так, Хамелеоша... Видишь, как обращаются с женщинами..." Уткнувшись в воду, Хамелеон молчал, но сочувствовал.
   - Наташа!
   Дима заглянул ей в лицо, взял за руку.
   - Простите, что опоздал: сумку забыл в столовой. Пришлось возвращаться. Хорошо, что меня дождалась.
   - Я?
   - Сумка. То есть нет, вы - тоже... Господи, что это я говорю?
   Он легко краснел и смущался от того, что краснеет.
   - Пошли?
   - Пошли.
   И они стали медленно подниматься от моря. Шум, смех, болтовня остались там, позади. Там же, у моря, заблудился вечерний ветер. Они прошли по тутовой аллее, по крошечному, переброшенному через толстую трубу мостику, еще по одному - побольше, каменному - через пересохший ручей... Свиристели сверчки. Свечками возвышались узкие кипарисы. На светлом небе проявилась первая звездочка.
   Чайный домик уютно расположился под высоченными, в небо, деревьями. Сквозь узкие расписные окошки струился неясный свет. Внутри были камень и дерево: из камня стены, из дерева узорчатый потолок, стойка, столы и стулья. На дальней стенке, солнцем распустив хвосты, застыли железные павлины, скрывавшие под опереньем лампы - источник света. На стойке кипел большущий такой самовар. С самовара улыбалась матрешка - пышная, в сарафане, а рядом стояла белокурая женщина - в самом деле красавица. Слева от женщины висели картины - море, горы и солнце, а справа - пучочки трав.
   Дима явно был здесь своим: красавица ему улыбнулась, окинув Натку любопытным, доброжелательным взглядом, и, не дожидаясь заказа, принялась колдовать над травами и коробочками.
   Усадив Натку за самый уютный, под павлином, столик, Дима вернулся к стойке.
   - Ниночка, нам с мятой. И еще с чем-нибудь. По вашему вкусу.
   Красавица согласно кивнула и подсыпала что-то в чайник. Запахло чем-то душистым.
   Дима принес чашки и, с особой торжественностью, пузатый чайник.
   - Прошу, - обратился он к Натке. - Чай любит женские руки.
   Натка встала, осторожно подняла довольно тяжелый чайник. Аромат мяты разлился по комнате.
   Полумрак... Кроме них, еще только трое... Ни вина, ни музыки, прятаться не за что.
   - Вы кто такой? - чуть запнувшись, спросила Натка.
   - Чем занимаюсь? - уточнил Дима. - Биолог. Что такое биотехнология, знаете?
   Натка кивнула не слишком уверенно.
   - Придумываем, чем вас кормить, - пояснил Дима.
   - Так это вам мы обязаны синтетической колбасой? - прищурилась Натка.
   - Нам вы обязаны тем, что до сих пор не умерли с голоду, - весело парировал Дима. - А теперь - за нас!
   Он вытащил из кармана бутылочку сувенирного коньяка.
   - А как же указ? - поинтересовалась Натка.
   - Ниночка нас не выдаст, - подмигнул красавице Дима и вылил коньяк в чай.
   Нина улыбнулась уже им обоим.
   - Так вкуснее?
   - Вкуснее!
   Распахнулись двери. Ввалилась целая ватага художников, возглавляемая длинноволосым. Не скрепленные на сей раз обручем волосы свободно падали на лицо.
   - Нина Георгиевна, получите!
   Он вытащил акварель из холщовой сумки. Картина тут же была прикреплена к стене.
   - Не так, не туда! - загомонили художники. - Вот сюда, между этим холмом и тем морем... Нет, между тем холмом и этим вот морем...
   Акварель перевесили.
   - Чай "Коктебель" для всех, - загудел бородач в хитоне.
   - Угощаю! - живо откликнулась барменша и захлопотала у чайничков.
   - Тогда я - пирожные, - не отступал бородач. - Я сегодня богач: продал два масла. Эх, коньячку бы...
   - Поищем, - улыбнулась красавица.
   - Господи, хорошо-то как... - прошептала Натка.
   В пузатом чайнике оставалось еще много чая, когда они встали и, распрощавшись с Ниной, вышли из домика. Было душно. Звенели в кустах цикады. На южном небе мерцали звезды. Не сговариваясь, пошли к морю. Там вовсю сияла луна.
   - Искупаемся?
   - Я ничего не взяла.
   - Подумаешь...
   - Вы идите, а я посижу.
   Натка села на гальку, привычно охватив руками колени. Дима разделся, положил вещички с ней рядом и пошел в воду. Она видела его сухопарую фигуру, неясно белевшую в ночи, слышала плеск волны, когда он нырнул, видела, как вынырнул и поплыл, рассекая узким телом серебристую гладь. "Он и плавает хорошо", - с непонятной гордостью, как о своем, подумала Натка. Тело гудело от напряжения, кровь толчками билась в висках. "Какие глупости, ведь я его почти не знаю", - защищалась она от счастья. Но оно в ней жило, переполняло ее, и куда же было его девать?
   Вот он идет к ней от моря - стройный, высокий, стряхивая с плеч воду. Натка ждала молча, не шевелясь, стараясь утаить волнение души и тела непослушного, непокорного тела, рванувшегося ему навстречу.
   Дима подошел совсем близко и, старательно отводя от белого платья мокрые руки, наклонился и коснулся прохладными губами ее пересохших от волнения губ. Он словно спрашивал, проверял, что ему можно. Натка на поцелуй не ответила, но не отодвинулась, не отшатнулась, и он понял, что можно все.
   Он мигом сгреб с лежака одежду, отошел в сторону, стянул трусы, выжал, хотел натянуть на себя, но передумал и спрятал их в пляжную сумку. Потом надел брюки, вернулся к Натке, взял ее за руки, обнял, поцеловал уже по-настоящему - "пошли!" - и решительно повел к своему домику.
   Они шли довольно долго - в тишину и темноту. Освещение и дорожки кончились, сильнее запахло травами, в одном месте пришлось даже нагнуться: низко склонившиеся ветви огромного дерева преградили путь. Дима молчал, и молчала Натка. Она шла, держась за его руку, и чуть не плакала от волнения. Ей все хотелось сказать "люблю", но ведь не принято: они же едва знакомы, да и не было у них ничего. Как - ничего? А море, солнце, его рука? И такое невозможное ощущение счастья...
   - Пришли!
   Дима остановился, вынул из кармана ключ, нащупал в темноте скважину, отпер дверь. Вспыхнул яркий свет.
   - Прошу!
   Натка вошла в просторную комнату. Дима отворил еще одну дверь - в тамбур, напротив.
   - А здесь туалет и душ.
   Когда она вышла из душа, то увидела в лунном свете, что Дима лежит под одеялом и ждет.
   - Иди сюда, - хрипловато сказал он.
   Она быстро разделась, нырнула к нему, положила ладонь Диме на грудь и услышала, как стучит его сердце. Руки у Димы были холодными, ледяными, и этими ледяными руками он обнял Натку, прижал к себе, покачал, как ребенка, потом опрокинул навзничь, и через минуту все было кончено - она и опомниться не успела. "Ну и пусть, - подумала Натка. - Все равно люблю".
   - Тебе хорошо было? - ласково спросил Дима.
   Натка про себя прямо ахнула - все-таки мужская самонадеянность границ не знает! - но кивнула: ага, хорошо, очень.
   - Нам всегда будет хорошо вместе, - пообещал Дима.
   Она снова кивнула, соглашаясь со всем заранее, а он легонько коснулся ее груди, пробежал пальцами сверху вниз и стал осторожно и требовательно ласкать и гладить. Острое желание пронзило Натку. Но на этот раз Дима не торопился. Он тронул сосок языком - потом еще и еще, - рука его опускалась все ниже... И когда он снова пришел к ней - уверенный, сильный, справедливо гордый собой, - обладание было столь полным, что Натка застонала от наслаждения и огромного, не сравнимого ни с чем облегчения.
   - Я тебя люблю, люблю, - не выдержала она. - Это, наверное, глупо так сразу...
   - Ну почему глупо? - резонно возразил Дима. - Вовсе не глупо... Иди ко мне. Хочешь сверху?
   Похоже, любовь для него - только близость...
   - Я так не умею, - призналась Натка смущенно.
   - Сумеешь! - радостно засмеялся Дима. - Я тебе помогу. Ах ты дурочка! Я же сказал, нам будет хорошо вместе...
   Темнели впадины его глаз, угадывались светлые волосы на подушке.
   - Пора, - сказала наконец Натка.
   - Встаем! - легко согласился Дима, протянул руку за изголовье и бросил ей махровый халат.
   Слегка разочарованная этой легкостью, она влезла в халат, сунула ноги в китайские шлепанцы и отправилась в душ. Жгучие струйки покалывали насладившееся любовью тело. Натка подставила этим струйкам лицо, потом повернулась спиной. Как сон... Все - как сон... А ведь три дня назад она и не подозревала, что он есть на свете.
   Они вышли из домика и окунулись в чернильную мглу.
   - А луна-то куда пропала? - удивилась Натка.
   - Ушла спать, - отозвался Дима. - Осторожнее, не споткнись.
   Он помог Натке спуститься с крыльца, и, держась за руки, они пошли к набережной. Тихо было вокруг. Молчали угомонившись сверчки. Море - там, внизу - лежало огромным, ленивым зверем. Но выкатилась из-за тучки луна, и оно снова засеребрилось и ожило. Справа четко обозначился могучий каменный профиль.
   - Как это получилось? - спросила Натка, и Дима сразу понял, о чем она говорит.
   - Никто не знает... Какая-то мистика... Может, потому, что Волошин любил эту землю, многое на ней сделал... Наверно, поэтому. В благодарность... Покатаемся завтра на пароходике?
   Натка кивнула, горюя о том, что они уже возле ее корпуса.
   - Иди.
   - Подожду, пока тебя впустят.
   - Нет, иди. - Не хотелось, чтоб он видел ее унижение.
   - Ну, до завтра.
   Он коснулся губами ее волос и, не оглядываясь, пошел прочь. Натка обреченно смотрела ему вслед. Да, конечно, первое впечатление самое верное. Пришел, увидел, победил...
   Она долго стучала, долго ждала, покорно слушала ворчню заспанной, хмурой дежурной. А потом лежала без сна, стараясь не шевельнуться, чтобы не разбудить Зою и Свету, терзаясь мыслью, что она, как видно, глупа, и любить ее невозможно. Мало ли что там она чувствует? Могла бы и промолчать: ему-то ответить нечем! "Иди ко мне. Хочешь сверху?.." Как для него все просто, выражено в словах. В ее небогатой практике что-то обычно молча угадывалось, понималось без разговоров. Впрочем, какой там у нее опыт...
   Утром идти никуда не хотелось, и Натка почти до обеда провалялась в постели. Но без десяти час, когда порядочные люди как раз уходят с пляжа, вдруг вскочила, лихорадочно натянула купальник, завязала на талии цветастую юбку и чуть не бегом бросилась к морю. Никакого Димы, конечно, не было.
   Злясь на себя, на него, вообще на всех, Натка швырнула на гальку влажное полотенце, развязала поясок юбки, одним резким движением стряхнула ее с себя, переступила через эту разноцветную, дурацкую тряпку и пошла в воду. Она поплыла, как всегда, бочком, вдоль берега, вглядываясь в редкие фигуры на берегу, все еще на что-то надеясь. Она чувствовала, что кто-то плывет прямо на нее - оттуда, с воли, из открытого моря, - но верила, что хороший пловец не врежется в беззащитную женщину, едва державшуюся на плаву. На всякий случай, однако, сильнее заработала руками и заколотила ногами, стараясь убраться с курса.
   Смеющееся лицо Димы возникло перед ней как-то сразу: должно быть, он поднырнул под нее, потому что появился уже со стороны берега.
   - Привет! - Белые зубы блеснули в улыбке. - А я смотрю, кто-то там телепается - не спеша, вразвалочку... Ну ты и пловчиха! Тебя, пожалуй, не догнать!
   - Да уж, меня догнать трудно! - расхохоталась Натка и от смеха стала тонуть. Но ее тут же схватили под мышки и подтолкнули к берегу.
   Натка сделала два судорожных рывка и встала, ощутив под ногами дно.
   Они стояли в воде, щурясь от солнца, и смотрели друг на друга.
   - Где ты была? Я тут весь избегался! - весело возмущался Дима. - Ведь я даже не знаю, в каком ты купальнике и какая шапочка! Приставал к посторонним дамам, потом бешено извинялся... А ты тут как тут, со своим каботажным плаваньем... Медвежонок, что ж ты до сих пор плавать не научился? Медвежата, говорят, здорово плавают.
   Он качнулся к Натке и ткнулся носом ей в ухо.
   - Чего-то я по тебе соскучился, - с каким-то даже удивлением сказал он. - А ты?
   - Да я не успела, - независимо тряхнула головой Натка. Слава Богу, хватило ума схитрить.
   - Да? - не поверил Дима. - А после обеда что делаешь? Давай поднимемся в гору, к Волошину? Правда, сегодня очень уж жарко. Но все равно - пойдем, а?
   - Пойдем, - согласилась Натка, стараясь не очень радоваться.
   Неужели тоже соскучился?
   3
   До похода в горы еще можно было, наверно, остановиться, но после этого дня и особенно ночи... Как все же странно и удивительно: на пустом месте, из ничего, в один воистину прекрасный миг произрастает, растет любовь, и никому еще не удавалось с ней справиться. Вообще-то оба они сразу влюбились, но душевные ниточки протянулись между ними там, на вершине Волошина.
   Они поднимались долго и с остановками. Ноги скользили по исхоженной гладкой тропе. Казалось, ей нет конца, и Натка старалась не смотреть вниз, чтобы не закружилась вдруг голова. Нещадно палило солнце, но кепочка с козырьком защищала голову, а в Диминой фляжке была вода. Иногда они сходили с тропы - когда слишком круто забирала вверх - и шли в обход; Дима карабкался первым, протягивал Натке руку.
   - Держись!
   Они почти не разговаривали. Он спросил только, когда кончается у нее путевка.
   - Двадцать пятого, а у тебя?
   - Двадцать восьмого.
   У них оставалось всего пять дней! Где ж он был раньше? Почему они раньше не встретились - ведь крошечный такой пятачок! Подумать только пять дней! Как же ей во всем не везет! Да еще вот-вот грянут месячные, и могут, черт их дери, прийти раньше - в таком-то пекле!
   На высоте, у могилы Волошина, гулял подвывая ветер. Казалось, еще немного, и он сбросит нахальную парочку вниз - туда, где синело, серебрилось, плавилось от жары далекое море. Он сорвал с Натки кепку - она едва успела ее поймать. Волосы полетели в сторону, застилая глаза.
   - Ну-ка...
   Дима вытащил из кармана большущий, мятый платок и, превратив его в некое подобие косынки, завязал узлом под Наткиным подбородком.
   - Ой, какая же ты хорошенькая! - сказал он любуясь. - Дай-ка я тебя сфотографирую.
   Он вынул маленький фотоаппарат из своей неизменной пляжной сумки и стал пятиться, глядя в объектив и отыскивая нужный ракурс.
   - Смотри не скатись! - крикнула ему Натка.
   Яростно жгло белое солнце, свирепо разбойничал ветер - чужие забрались в его края, было тревожно и весело.
   - А теперь ты!
   Дима уселся на скамью, снял темные очки и прищурился, ослепленный светом. "Может, и он счастлив?" - с надеждой подумала Натка.
   Потом они посидели немного рядом, прижавшись друг к другу, глотнули теплой воды из фляги, а потом Дима сказал:
   - Позволь я побуду во-о-он там? - Он показал на большой гладкий камень. - А ты пока погуляй. Не обидишься?
   - Нет, - ответила Натка и пошла по вершине горы. А когда повернула назад, то увидела, что Дима сидит на камне, закрыв глаза и подставив солнцу лицо, в классической позе йога. Она подошла ближе и уставилась на него в изумлении.
   - Это святое место, - открыл глаза Дима. - Все тут пропитано космосом, духом поэзии, красоты. Так было всегда. Сколько здесь зародилось высоких чувств - дружбы, любви... Вот и мы встретились здесь не случайно.
   Он серьезно посмотрел на Натку, потом встал, сошел с камня, взял в руки ее лицо и бережно поцеловал в глаза.
   - С каждым днем нам будет все лучше. Ты мне веришь?
   Она благодарно вздохнула: значит, он тоже думает о них вместе, об их гармонии в близости? Как жаль, что только об этом! Что ж, пусть... Она согласна, смиряется, все принимает, потому что к ней-то пришла любовь, ее ведь ни с чем не спутаешь.
   Когда-то, в юности, очень боялась: как ее угадать, не пропустить, не ошибиться? Вот, значит, как: стоять рядом с ним и слушать гул ветра счастье, его мятый платок на голове - счастье, и хочется все отдать, ничего больше не надо...
   - Там, у моря, когда ты храбро сражалась с милицией, я увидел твое сердитое, гневное даже лицо, - волнуясь, заговорил Дима. - Увидел роскошные волосы, поразительные глаза - такие глубокие, темные. Уж потом, утром, я разглядел их цвет, тогда же они показались мне почти черными... И мне нестерпимо - понимаешь, нестерпимо - захотелось взять это лицо в свои руки, коснуться его ладонями, прижать к себе. Безумное, возмутительное желание: ведь мы были еще не знакомы! И когда я подошел к тебе, то боялся лишь одного: выдать себя. Боялся, что ты догадаешься, оскорбишься, боялся тебя спугнуть.
   Натка замерла, затаилась: его откровенность просто пугала.
   - Ты не бойся, - продолжал Дима. - Ты только не бойся, не думай, что я не понял тебя, когда ты сказала, что любишь.
   - Ты понял? Правда? - пробормотала Натка. - Тебе это не показалось фальшивым или там глупым?
   - Нет, потому что я чувствовал то же самое, даже больше. И ты не жалей, что сказала! В этом ты никогда не раскаешься...
   - Чувствовал даже больше, - завороженно повторила его слова Натка. А что может быть больше?
   - Такое ощущение - очень яркое, - что жить, как прежде, невозможно, и как-то надо сделать так, чтобы ты не сбежала, поверила, что будет нам хорошо, мне надо только чуть успокоиться...
   Они говорили быстро, отрывисто и бессвязно и, казалось, не очень друг друга слушали, но каждый запомнил этот разговор на всю ту жизнь, что им осталась.
   - Ну, немножко я бы, пожалуй, подождала, - мягко улыбнулась Натка. Знаю, как это бывает...
   - Ох, не говори так! - Дима резко отодвинул ее от себя. - Не говори о других, пожалуйста.
   - А сам-то... Все знаешь и все умеешь...
   - Мне по штату положено знать и уметь: я мужчина. Иначе тебя не удержишь.
   - Так ты еще и теоретик? - засмеялась Натка.
   - А как же! - расхохотался Дима.
   Оба вдруг ужасно развеселились: слишком большого напряжения потребовал разговор, и теперь наступила разрядка. Дима поцеловал темные фиалковые глаза.
   - Это чтоб ты меня не забыла...
   У Натки мгновенно и больно кольнуло сердце. Что ждет их там, в холодной Москве? Серый осенний город, дожди, хмурые люди на улицах... Море, солнце и горы останутся далеко позади... И он, конечно, женат, нечего даже спрашивать...
   Вечером они взошли на палубу катерка. Медленно, важно катерок отчалил от пирса.
   Это была ночная прогулка - без гида и музыки, в тишине... Все в звездах небо, сияет луна, и черное, без конца и без края, море... Катерок, пыхтя и покачиваясь, старательно дробил лунную дорожку, луна осыпалась искрами - где-то там, за кормой. Дима снял куртку, набросил Натке на плечи.
   - Пойдешь ко мне? - шепнул он, когда катерок повернул к берегу. Останешься до утра?
   - Не знаю, - несчастно ответила Натка. - Кажется, не смогу.
   - Почему? - Дима даже охрип от такого внезапного унижения.
   - Мне надо домой, в корпус... Видишь ли, я... У меня...
   - А-а-а, понятно, - радостно догадался Дима. - Не надо, медвежонок, в корпус: найдем что-нибудь. И не волнуйся: приставать не стану. Просто положишь голову мне на плечо и заснешь. Так мало осталось дней...
   "Конечно, женат, - обреченно подумала Натка. - Все знает..."
   - Смотри, сколько я всего накупил! - похвастался Дима, когда они вошли в домик. - Кофе, плюшки, конфеты, смотри! - Он зажег настольную лампу.
   Да, ее здесь ждали... Все, что валялось в прошлый раз на постели и стульях, было, как видно, упрятано в шкаф. На столике стояли два сверкающих чистотой стакана и рюмки, бумажная салфетка накрывала здоровенные плюшки.
   - Ах да, - спохватился Дима, подставил к шкафу табурет, дотянулся до чемодана, лежавшего наверху, и вытащил вафельное полотенце. - Вот! - подал его Натке. - Рви в клочья! Это мое, не казенное.
   "Кто, интересно, положил ему полотенце? - ревниво подумала Натка. - А может, сам? Нормально же - взять на море полотенце..."
   Когда она вернулась из душа, в стаканах уже дымился кофе, а Дима наливал в рюмки ликер - остатки. "С кем он тут пил?" - расстроилась Натка. Она как с ума сошла: какие права она имела на этого человека?
   - Ты чего? - тут же заметил ее печаль Дима.
   - Ничего... Подвела нас с тобой мать-природа.
   - Ну и пусть. Нам и так хорошо.
   Дима поднял рюмку.
   - За нас! За нас - вместе. Жаль, мало выпивки... Этот идиотский указ...
   - Да уж, - хмыкнула Натка. - С нашими лидерами не соскучишься...
   Ликер был сладким и обманчиво легким. Огненной струйкой пробежал он по телу, растворив в себе горькие мысли. Они допили кофе, взглянули друг другу в глаза и, не сказав больше ни слова, разделись и легли в постель. Натка чувствовала, как сильная мужская рука ласкает ее грудь, коснулась ее живота. Невозможно было больше терпеть, но тут он как раз шепнул:
   - А тебе точно нельзя? В первый день, кажется, можно...
   Они уснули разом, спали крепко и сладко, а утром Дима, целуя Натку, сказал:
   - Пошли в душ, я тебя искупаю. - И, увидев, как расширились в изумлении ее глаза, добавил: - Отмою, как это делают йоги.
   - А разве я не отмыта? - пошутила Натка, не зная еще, как отнестись к столь странному предложению.
   - Сейчас все поймешь, - не стал ничего объяснять Дима. - Пошли!
   Вода была сильно горячей - "так надо!" - и Натка стояла под душем, глядя, как Дима старательно мылит мочалку: "Давай лапу... Так... Теперь вторую..." Мочалка скользила по рукам и ногам, по спине, животу - кругами, кругами. Казалось, она раздвигает кожу, проникая внутрь, глубже и глубже... Покой и блаженство охватили Натку.
   - Ой, щекотно, - тихонько засмеялась она, когда Дима принялся оттирать ей подошвы.
   - Терпи, - сурово велел он. - Кожа дублирует почки и легкие, а значит, должна дышать. Подошвы, если хочешь знать, вообще аналог всех наших внутренних органов.
   - Да уж, - усомнилась Натка.
   - Вот тебе и "да уж", - добродушно и очень похоже передразнил ее Дима. - Ничего-то ты, медвежонок, не знаешь. Потому что маленький, глупый... Сейчас, представь себе, у тебя открылись все точки: я прочистил систему "ку".
   - Какую систему?
   - Потом объясню. Посмотри-ка лучше на себя в зеркало! Что это там за юная леди?
   Из зеркала на Натку смотрела молодая, порозовевшая, счастливая женщина. Тело было легким и радостным. Кожа скрипела после Диминого мытья.
   - Ты сейчас совсем как ребенок, - задумчиво сказал Дима. - Я, знаешь, люблю детей, и ты мне кажешься почему-то маленькой, беззащитной. Странно... Такого чувства у меня ни к кому не было, только к сыну, лет сто назад теперь он уже взрослый.
   - Живет с тобой? - замирая от ожидания, страха, спросила Натка.
   - Да, пока с нами.
   "С нами"... Ну вот, теперь все ясно. Теперь главное - не заплакать.
   Это были мучительные и счастливые дни. Купаться в Наткином состоянии было нельзя, но она купалась, пропустив лишь один день - второй. Жить с мужчиной тоже не полагалось, но они теперь спали в одной постели, и как же было им удержаться? А время, отпущенное судьбой, таяло как весенний снег, сыпалось как песок сквозь пальцы...
   Как-то они снова наведались в чайный домик. Расставили на столе чашки, Дима принес пузатый, в горошек, чайник, Натка налила в чашки чаю. Но не успела сделать и двух глотков, как Дима взорвался:
   - Послушай, сколько можно пить чай? Пошли отсюда!
   Натка удивленно взглянула на Диму. Взъерошенный и несчастный, он смотрел куда-то в сторону сердитыми, злыми глазами. Она послушно встала, он схватил ее за руку и потащил к выходу, провожаемый недоуменным взглядом красавицы Нины, как всегда, стоявшей за стойкой.
   Стрекотали не умолкая сверчки, оранжевая луна застыла над головой. Траурные туи часовыми выстроились вдоль аллеи. Дима чуть не бежал к домику, потом, будто споткнувшись, остановился - лицо его смутно белело в ночи - и выкрикнул отчаянным шепотом:
   - Через три дня ты уезжаешь, а мы как последние дураки торчим в чайной!
   Накануне отъезда, когда они молча и отрешенно гуляли у моря, подошла Зоя, о чем-то спросила и пошла безмятежно рядом. Дима хмуро прошагал несколько метров, потом буркнул "простите" и, бросив дам на произвол судьбы, ринулся прочь, взмахивая руками.
   - Чего это он? - опешила Натка.