Катасонова Елена. Возвращение в Коктебель

   Его везут на рентген - чисто, берут анализы - норма, снимают кардиограмму - сердце работает, как швейцарские патентованные часы. Так, значит, все хорошо? Все прекрасно! А у него меж тем пропадает голос - Дима хрипит и сипит, почти шепчет. Ольга разворачивает бурную деятельность: полоскания, ингаляции - через каждые два часа, куриный бульон, паровые котлетки - прямо в постель. Она варит кисель из черной смородины, подает в чайничке клюквенный морс. Засыпая и просыпаясь, Дима неизменно видит то спину ее, то большой, мягкий живот, обтянутый выцветшим, в цветочек, халатом, то курносое, озабоченное лицо, склонившееся над ним, то болтающиеся в вырезе халата груди, когда, перегнувшись через него, Ольга подтягивает сползшую чуть не до пола простыню. Он старательно взращивает в себе благодарность - и он благодарен ей до смерти! - но измученное сердце рвется туда, на другой край Москвы, где в маленькой комнате, на седьмом этаже серого, невзрачного дома сидит и горюет единственная в мире женщина. Пушистые, как у детей, ресницы, темные фиалковые глаза, широкие, вразлет, брови... Такая красивая, юная не по годам - может, потому, что давно развелась и не мается с нелюбимым мужем? Медвежонок, что ты наделал? Он бы ей позвонил - улучил минутку, - но голос... Услышит его хрип - испугается. А вдруг бросит трубку? Тогда уж точно - не любит. А так все-таки есть надежда...
   "Послушай, я тебе все объясню, - уговаривает он Натку. - Ну скажи, как бросить Ольгу? Она ведь даже теперь не работает: закрыли лабораторию, спровадили до срока на пенсию. А Игорь - знаешь - женился, приходит раз в две недели, и то не всегда. И друзей у нее, настоящих, как у тебя, нет, и жить без меня, как ты, она не умеет. У тебя так много всего: мама, Леночка, твои изобретения, а у нее только я и остался. Натка, помилосердствуй!"
   - Дмитрий, выпей бульон. Не кривись, не кривись! Пей - выздоравливай!
   Ольга садится на край постели - раскраснелась и собою довольна. На подносе большая глубокая чашка.
   - Достала курицу, даже две! Открывай шире рот, а то закапаешь простыни. В магазинах - шаром покати! "Реформа, реформа... Надо отпускать цены..." Так отпускайте, чего тянуть? Может, хоть что-то появится!
   Она тараторит без остановки, блестящее от крема лицо светится энтузиазмом. "Уход за больным супругом, - мысленно комментирует Дима. Рада, что немощен и лежу пластом? Рада, что весь в твоей власти? Господи, какая же я сволочь!"
   - Олечка, пойди отдохни.
   Через неделю забежал Костя. Притащил помидоры, оранжевые, сочные абрикосы, обрушил на друга ворох политических новостей.
   - Где это видано: целых два президента!
   - Так ведь Ельцин - президент только России, - просипел возражая Дима.
   - Только! - фыркнул Костя. - Россия - и есть Союз, даже столица у нас одна. Помяни мое слово: вот-вот что-то будет...
   Он как раз собирался поделиться с другом своими на эту тему глубокими соображениями, но Дима прохрипел:
   - У тебя есть конверт?
   - Какой конверт? - опешил Костя.
   Дима судорожно схватил его за руку.
   - Костя, прошу, умоляю! У нас тут через квартал почта. Сбегай, купи штук пять, нет, десять...
   Он закашлялся, задыхаясь, и откинулся на подушки. Как же он раньше-то не додумался? Он напишет ей, все объяснит, он вернет ее, пока не поздно!
   3
   - Значит, так, дуй в бухгалтерию, заказывай деньги, билет. В общем, знаешь. За неделю управишься?
   Натка кивает.
   - На всякий случай выписал аж десять дней, - не замечает начальник ее понурости. - Завидую: июльская Ялта! Жара, море, публика легкомысленная не то что в Москве. Ты там, смотри, не влюбись!
   Вадим, как всегда, полон энергии, хотя каждодневные перемены бранит неустанно.
   - Погляди, что там у них происходит. Постарайся понравиться: тебе с ними работать - года два, три. А там ты у нас опять что-нибудь напридумываешь.
   Он вдруг затормаживает торопливый бег слов, внимательно смотрит на безмерно усталую Натку. Что с ней такое?
   - Эй, - обнимает ее за плечи, - ты меня слышишь?
   - Ага.
   - Натусь, - осторожно интересуется Вадим, - что-то стряслось? Как мама?
   - Ничего.
   - А Леночка?
   - На Белом море. Там вся их группа.
   - Вот как? - искусственно оживляется Вадим. - И что же они там делают?
   - Там у них биостанция. Что-то, должно быть, делают.
   - Хорошо устроились! - преувеличенно радуется Вадим. - Белое море, белые ночи...
   Но все его восторги падают в пустоту: Натка как неживая. Галя, помнится, намекала на какой-то неудачный роман с женатиком. Уж эти мне южные встречи... Эх, девочки, девочки, все наши мужские страсти не стоят единой вашей слезинки. А ведь самой хорошенькой была на курсе, да и сейчас хороша. Что же ей так отчаянно не везет?
   * * *
   - А у нас Зиночка! - радостно встречает Натку мама. - Кушать хочешь? Мы как раз обедаем.
   - Да я обедала на работе.
   - Эй, сестра, - высовывается из кухни разгоряченная Зина, - а я тут все беляши поела, не возражаешь? Вкуснотища - не оторваться!
   - Ты бы, Зиночка, предупредила, что забежишь, - сокрушается мама. - Я б испекла побольше - для Ларочки.
   - Ларка у нас теперь замужняя дама, отпочковалась, - хохочет Зина. Сама пусть старается!
   - Ну-ну, - как всегда, соглашается с ней мама. - Вы, девочки, тут поболтайте, а я прилягу: что-то спина разболелась.
   Натка нехотя садится к столу; кофе она, пожалуй, выпьет.
   - Ты чего такая смурная? - веселится сестра. - Ну прямо как мой драгоценный! После этих его закидонов совсем сбрендил! Целыми днями молчит, как немой, а по ночам, представь, курит в кухне. Ромео...
   - А с Катей больше не видится?
   - Пусть бы попробовал, я б ему показала! - мгновенно свирепеет Зина.
   - Слушай, - задумчиво смотрит на нее Натка, - дело прошлое, но тот твой сердечный приступ...
   - А как же! - покатывается со смеху Зина. - Лажа, конечно! Ларка, кстати, и подсказала: "А ты, мать, заболей! Я отвалю на дачу, а у тебя что-то с сердцем. Призови спасти!" Новое поколение уж как-нибудь нас поумнее; своего не упустят, не отдадут!
   Натка молчит.
   - Ну, что? - кричит Зина. - Вовку, что ли, жалеешь?
   - Нет, - коротко отвечает Натка.
   - А то я не вижу! - расходится Зина. - Ты б еще ее пожалела, блядищу эту! Оно и понятно: рыбак рыбака видит издалека!
   Намек оскорбительно ясен... Нет сил слушать Зину, нет сил спорить и ссориться.
   - Слушай, я уезжаю в Ялту, в командировку. Через неделю, на десять дней. Возьмешь маму?
   Вопрос риторический: мама у них совсем старенькая, и недавно был приступ, маму давно не оставляют одну. Зина умолкает на полуслове, черные выпуклые глаза обжигают Натку негодующим взглядом.
   - Куда, интересно, я ее дену?
   - Как - куда? - теряется Натка. - К себе...
   - На голову, - ядовито подсказывает Зина.
   - Почему на голову? У вас же три комнаты.
   - Ну и что? - взвивается Зина. - Сосчитала! У меня, между прочим, есть муж, ему покой нужен, он и так нервничает. Зачем ему чужая старуха?
   - Тише, - пугается Натка. Встает, закрывает плотнее дверь.
   - Да она глухая, - отмахивается от сестры Зина.
   - С чего ты взяла? - обижается за маму Натка.
   - Ну не совсем, конечно, - смягчается Зина. - Послушай, - ей в голову приходит блестящая мысль, - а ты откажись! Так и скажи: не с кем оставить мать.
   - Но ведь у мамы две дочери, - напоминает Натка. - И Вадим это знает.
   Она смотрит на Зину во все глаза, она не верит своим ушам: разве можно не пустить человека в его собственный дом? И не просто человека мать... Конечно, можно! Сколько об этом написано и рассказано, но чтоб у них, в их семье...
   - Тебе-то что, - поджимает губы Зина и становится вдруг старой и удивительно похожей на мать, когда та сердится. - У тебя же нет мужа. Вот ты и ухаживай!
   - А я и ухаживаю, - сдержанно говорит Натка, - но сейчас уезжаю.
   - Так не уезжай! - орет Зина. - Сколько раз повторять! Пусть кто другой едет!
   - Зина, - утомленно вздыхает Натка, - мне очень трудно сейчас! Так кстати эта поездка...
   - Ага, - торжествует Зина, - я так и знала! Небось сама напросилась!
   - Нет, что ты, - пугается Натка. - Ведь это мой завод, за мной закреплен, разве не помнишь? А сейчас они собираются делать блоки...
   - Скажи, что не с кем оставить мать, - талдычит свое Зина.
   - Да как же - не с кем? - не понимает Натка, и от ее растерянного, удивленного взгляда Зина срывается окончательно: наивность этой дурочки просто бесит!
   - Не возьму я ее к себе, поняла? - говорит она четко. - Ишь, надумала: кормить третий рот! Старухи всех раздражают!
   - Какие старухи? Какой третий рот? - ужасается Натка.
   - Не привязывайся к словам!
   - Ну хорошо, - сдается Натка, у нее что-то совсем нет сил - давление, что ли, упало? - Хорошо. Поживи тогда тут, у нас. Я набью холодильник, оставлю денег. Маме одной нельзя: она боится. Ты только ночуй, ладно?
   - "Ладно..." - передразнивает Зина. - Чтоб он рванул к своей бляди?
   - Зина, прошу, ты же знаешь: я не переношу мата... Никуда твой Володя не денется, они, конечно, давно расстались: такое ведь не прощается...
   - Ах, скажите, какие нежности! Все прощается! Эта сука только обрадуется!
   Бог мой, и это ее сестра, дочка их общей матери! Несчастная страдалица, всеми жалеемая, опекаемая... А как же иначе? У Натки изобретения и патенты, сплошные успехи, а бедняжка Зина сидит на полставки в библиотеке и вяжет. Правда, всегда неплохо получал Володя, но все равно от Наткиных крупных денег чуть ли не половину - Зине: на куртку, сапоги, модный чешский жакет. Она вроде особенно и не просила, но как-то так повелось: Зина модница, Зина красавица, Зине все надо. А как умеет она радоваться обновкам! Прибегает в новом жакете, крутится перед зеркалом, бросается на шею сестре, призывая всех радоваться с ней вместе. Все и радуются. Но скоро ей опять чего-нибудь не хватает.
   Что-то не то они делали? В чем-то ошиблись? Зина вообще-то многого не понимает, чужие беды не чувствует - это Натка всегда с горечью понимала. Надо, наверное, ей объяснить, растолковать, в конце концов есть какие-то правила. Впрочем, правил Зина не признает.
   - Понимаешь, - старается говорить ровно Натка, - работать по моим чертежам решили в Ялте. Дают целый цех, понимаешь? Это мое, кровное...
   - Понимаешь, понимаешь, - передразнивает ее Зина. - Тоже мне, изобретатель!
   - Да, а что? - У Натки падает голос: неужели Зина завидует?
   - Ничего... - Губы сжаты в узкую, злую линию, щелочками стали выпуклые глаза. - Откажись, и все. Вадим твой друг, пусть войдет в положение.
   - Но какое положение, Зина? Ведь всего десять дней! А хочешь, живи здесь с Володей.
   - Нет. Ясно? - Зина тверда как скала. - Хитрая какая! Сама - на море, а я как дура с маменькой? Нет, поняла? Как хочешь, так и устраивайся! Хоть увольняйся!
   - А на что я буду жить? - ахает Натка.
   - Ну есть же у тебя какие-то сбережения.
   Зина встает, резко отшвыривает чашку, так же резко толкает стул и выходит. Окаменевшая Натка слышит, как открывается дверь маминой комнаты.
   - Мамуль, я пошла: супруг мой небось заждался. Дай-ка я тебя поцелую.
   - Детка, чего ты такая красная? Вы там, случайно, не ссорились?
   - Нет, мамочка, что ты...
   Хлопает входная дверь, и наступает звенящая тишина. В кухню, шаркая шлепанцами, входит мама, осуждающе покачивая головой.
   - Как Зина к нам ни придет, всегда ты ее расстроишь...
   "Есть же у тебя какие-то сбережения..." Да если б и были, разве проживет она без работы? Никогда не могла, а уж теперь... Вот-вот превратятся во что-то реальное ее чертежи... Ожило, сдвинулось наконец... Потому что дешево, экономично. Потому что настало время! И надо спешить Натка чувствует это так остро, что не спит ночами. Все вокруг зыбко и шатко, все меняется, разрушается... Надо спешить!
   Она возвращается в комнату, стелет постель. Свежий ветер дует в окно, но ей все равно жарко. Обидно и жарко. И еще - страшно: некому рассказать, пожаловаться - она сама бросила Диму. Телефон звонил и звонил, а она не снимала трубку. Потом воцарилась оглушительная тишина: Лена уехала, Дима смирился. Может, и рад, что все она взяла на себя, оставалось лишь подчиниться. Наверное, рад... Конечно...
   Господи, что она натворила! Натка сбрасывает с себя одеяло - не думать, не вспоминать... Не получается... Тоскует душа, и мучает, терзает непослушная плоть: что-то жжет изнутри, тянет низ живота. Натка борется изо всех сил, стараясь убить, уничтожить любовь. Только как ее уничтожить? Говорят, уйдет сама. Что ж она не уходит? Говорят, должно пройти время. Так сколько же нужно ждать?
   Намучившись, истосковавшись, Натка проваливается в тяжелый сон. Через час просыпается как от удара: ей снилась Зина - кричит, как всегда, и чего-то требует, - и там, во сне, Натка чувствует, что не в силах больше такое терпеть, не желает! Злое лицо, перекошенный в крике рот... "Не хочу, не могу больше!" С этой мыслью и просыпается - в ужасе, что всю жизнь терпела. "Зина - наш крест", - вздохнула однажды мама. Но почему - наш? Кто и зачем заставил Натку нести этот крест вместе с мамой?.. Ладно, об этом после. Сейчас надо решать с Ялтой. Что делать? Может, вызвать Лену? Первая ее экспедиция... И как объяснить, почему? Стыдно. Леночка и так многое понимает - подросла и начала понимать. Однажды расплакалась:
   - Зачем ты отдала свою шубу тетке? Не хочу ходить в таком страшном пальто!
   - Но папа тогда купил мне новую.
   - Ну и что? У тебя дочь росла!
   - От Зины как раз уходил Володя.
   - А он всю жизнь от нее уходит!
   - Что такое ты говоришь?
   Пристыдила, успокоила. Лена с доводами матери вроде бы согласилась, тетку, как водится, пожалела, но странно так призадумалась: возраст у нее был такой - переходный, критический.
   Через несколько дней спросила:
   - А почему на день твоего рождения тебе никогда ничего не дарят? Ты тетке - всегда, а она тебе - нет.
   - Ну почему? Что-то дарит.
   - Ага, записную книжку.
   - Потому что у меня как раз вся исписалась.
   - Потому что она стоит рубль.
   - Как тебе, дочка, не стыдно? Разве дело в деньгах?
   - Нет? А тогда почему она их у тебя всегда заранее просит? Перед каждым своим днем рождения. И перед Ларкиным.
   - Так ведь не умею я покупать - так, чтоб им нравилось. Вот мы и решили... Ну, любят они наряжаться! Это же ерунда, дочка, будь выше!
   - Ты уверена, что надо быть выше?
   Натка поворачивается на другой бок, ложится на спину, навзничь. Что же ей такое приснилось, что она сразу все поняла? Отчего-то раньше не понимала, а ведь это длилось годами, можно сказать, всю жизнь, и казалось таким естественным: Зине нужно, а ей не очень, у Зины беды и неприятности, а у нее нет. Но, конечно, если Натке понадобится... Вот и понадобилось. Даже не ей, матери. Нет, все-таки ей, потому что это ведь она, Натка, не может оставить мать... "Старухи всех раздражают..." Невозможно сказать так о матери... Нет, конечно, Зина одумается, это она так, сдуру...
   Натка садится на постели, зажигает бра. Хорошо, что нет Лены и можно читать когда вздумается - даже глубокой, глухой ночью... Дима, Димочка, как мне без тебя плохо! Ты еще помнишь меня?.. А ведь старухи и вправду всех раздражают - чужие старухи. Вон Зина от своей отказывается, а он, если б на что-то решился...
   - Знаешь, как мы намаялись - я, Ольга, Игорь... Последние годы теща то лежала в больнице, то приходилось ее забирать. А она уже ничего не помнила, не понимала, мы пришили к ее карману адрес, потому что сбегала из дому... Иногда казалось, что мы сами сходим с ума. Твоя-то мама еще молодец...
   Конечно, ничего плохого с мамой пока что не происходит, но печали рядом с ней много.
   - Так плохо спалось сегодня, - любит пожаловаться она утром. - А тебе?
   - Да я ничего, - отвечает Натка и почему-то чувствует себя виноватой.
   - Пощупай, какой у меня холодный нос. У нас в самом деле холодно?
   - Да, прохладно, - врет Натка.
   - Что-то кружится голова. А у тебя?
   Подавив вздох, Натка соглашается с мамой: голова и у нее тяжелая видно, что-то с погодой... И у нее, оказывается, замерзли ноги, надо включить камин. Она вглядывается в маму, как в зеркало: это ведь ее не столь уж далекое будущее, это ей всегда будет холодно, у нее будут холодный нос и ледяные ноги... Жалость и страх - изо дня в день, постоянно измотали душу. Страх и беспрестанное ожидание. И не знаешь, что хуже: ждать, ждать и ждать или чтоб уж скорее все кончилось. А когда все кончится, тоска, говорят, такая... Особенно у того, с кем жила мама, а значит, и это выпадет на долю ей, Натке. Не думать, не думать. Что будет то будет. А пока - любить изо всех сил.
   И она старается: покупает для мамы вкусненькое, ведет нескончаемые беседы, иногда даже смотрит нудные сериалы, чтобы маме было с кем говорить.
   - Зачем он ее так целует? - сердится мама. - Разинул рот, как кусается. Кому это надо?
   - Уж конечно, не тебе, - фыркнула как-то Лена, и бабушка на нее обиделась, три дня молчала. Тяжело было в доме!
   А ведь и вправду: все, что показывает телевизор, уже не для мамы, никого мнение ее не интересует, никто с ним не считается, только самые близкие, да и то, как выяснилось, не все. Недаром в сказках стариков всегда защищают. Но если защищают, значит, есть от кого... Должно быть, от жизни.
   Натка встает, пьет воду, ходит по комнате. Сейчас, вот сейчас от этих простых открытий разорвется сердце. Все, что было в семье, как-то само собой досталось Зине: ведь мама уехала ненадолго, не брать же бабушкино старинное зеркало, серебряный, прошлого века сервиз... А теперь маму в ее собственный дом даже на десять дней не пускают. Ай да Зина! И при том любящая и любимая дочь. Прибегает веселая, возбужденная:
   - Ой, мамка, прости: ничего сладкого не купила. Вот, захватила из дома - как раз осталось в вазочке три конфеты.
   - Ну что ты, детка, зачем? - всплескивает руками мама. - Надо же: принесла последнее матери! Ну ладно, садись за стол, мы тебя уж заждались.
   Зина с аппетитом ест, с удовольствием пьет чай, непрестанно жалуясь на мужа, подробно пересказывает какой-то фильм, ругает свою начальницу, потешно ее передразнивая, просит у всех совета.
   - Вот ты никогда мне ничего не рассказываешь, - пеняет потом мама Натке. - Сидишь за своими бумагами...
   И Натка опять чувствует себя виноватой.
   4
   - В чем дело, Наталья? Встретил в коридоре Нину Ивановну, говорит, ты у них еще не была. Им же билет заказывать, а сегодня пятница, короткий день, ты что, забыла?
   - Понимаешь, какое дело... - собирается с духом Натка, но Вадиму недосуг ее слушать.
   - В десять планерка. На твою, между прочим, тему. Дождалась наконец! Рада?
   - Еще бы!
   - Ну так беги в бухгалтерию, да скорее, пока не ушел экспедитор. А то придется самой. Знаешь, что творится у касс? Разгар сезона!
   - А у нас вечно разгар сезона.
   - Тем более.
   Вадим уходит, и Натка бросается к телефону: Зина поймет, она сумеет Зину уговорить! Те, ночные мысли, конечно, несправедливы, Зина просто не понимает... Длинные гудки наполняют сердце отчаянием. "Должно быть, спит... Или ушла на работу?" У Зины бесконечные "свободные дни", но сегодня пятница, а по пятницам она, кажется, "сидит на абонементе". Абонемент с двенадцати, но вдруг там кто-нибудь есть? Натка звонит в библиотеку. Никого. Подумав, набирает собственный номер.
   - Мам, ты, случайно, не знаешь, где Зина?
   - А что? - тут же пугается мама. - Ох, Наточка, чует мое сердце: этот подлец ее доконает!
   - Бог с тобой, мама, - успокаивает ее Натка. - Ты же знаешь: она телефон то включает, то выключает... Не волнуйся, я обязательно дозвонюсь.
   В двенадцать снова звонит в библиотеку.
   - А она отпросилась, - говорят Натке. - К зубному.
   Не успела положить трубку - мама:
   - Ну что? К врачу? Просто зубы? Ну ладно.
   Что делать? Что же, Господи, делать? Больше ждать невозможно! В час дня Натка получает командировочное удостоверение и заказывает билет. И только тогда по-настоящему начинает заниматься делами.
   Но сквозь все дела - неотвязная мысль: что там с Зиной? В три, пересилив себя, звонит Володе.
   - Зубы, говоришь? - усмехается тот. - Не знаю, не знаю, когда я уходил, она дрыхла без задних ног.
   С тех пор как вернулся, говорит о жене только "она", по имени не называет... Все, бросил трубку. Ни малейшего беспокойства, никакой тревоги не выразил. Он вообще стал каким-то бесчувственным. Иногда Зина привозит его с собой, в гости. Володя сидит и молчит - серое, погасшее лицо, мертвые, пустые глаза. А рядом веселится супруга. Даже маме, кажется, бывает неловко. Интересно, как там теперь его Катенька? Тоже не спит ночами? Тоже мается и горюет?
   - Эй, подруга, иди-ка сюда!
   Распаленный планеркой, Вадим подзывает Натку к себе. Она садится напротив, записывает, что еще нужно сделать. От объема работы кружится голова - какое уж там море! И все-таки счастье, что она дожила, запросто до внедрения могла бы и не дожить... Но - Зина... Вдруг что-то случилось? Сто раз грозила: "Отравлюсь! Вот увидите!" А что, возьмет да отравится - всем назло. Ведь Зина так импульсивна... И несчастна, в самом деле несчастна. А этот... Вернулся - так живи по-человечески, нечего нервы мотать: молчит как немой целыми днями. И Ларочка совершенно от матери отдалилась: неделями не звонит, трудно, что ли, набрать номер?.. Ох ты, как она сразу не догадалась? Надо позвонить в поликлинику! Сама же прикрепляла Зину - в их, заводскую: бегала, просила, писала под диктовку унизительные бумаги... Натка берет заводской справочник.
   - Зубное? Простите, пожалуйста...
   Нет, Зины там не было. В половине шестого Натка в последний раз набирает номер сестры. Получив очередную порцию длинных гудков, дозванивается на телефонную станцию, умудрившись протиснуться в крохотный интервал между "занято, занято, занято...".
   - Телефон исправен, - сообщают ей.
   - Мамочка, это я. Поехала к Зине. Не волнуйся, пожалуйста: у нее что-то там с телефоном.
   Напоследок Натка еще раз связывается с Володей. Голос его звучит чуть мягче - наверно, потому, что свояченица без конца извиняется.
   - Да все у нее в порядке, - говорит он со странным презрением в голосе. - У нее всегда все в порядке... Ну поезжай, если тебе нечего делать... Нет, я еще посижу на работе...
   "Нечего делать..." Да она после сегодняшнего дня еле ноги таскает! Как он может таким быть жестоким!
   Натка бежит к метро, обгоняя прохожих, бежит по эскалатору, бежит по переходам. Ею недовольны, на нее ворчат: куда несется эта раскрасневшаяся от подземной духоты женщина? За две остановки до "Чертаново" ей улыбается счастье: она плюхается на освободившееся прямо перед ней место, пытается даже читать, но быстро сдается, прячет в сумочку книгу и закрывает глаза. В голове одна только мысль: "Лишь бы ничего не произошло!" В семь - последний пробег от метро - автобуса ждать не стала, и вот, прижав руку к сердцу, Натка давит на кнопку звонка.
   Никого. Тишина. В отчаянии она звонит снова и снова - внутри нежно заливаются колокольчики. Наконец с той стороны кто-то подходит к двери. Пауза. Настороженный голос:
   - Кто там?
   Слава Богу! Жива...
   5
   - Это я. Открой.
   Опять пауза. Медленно отворяется дверь.
   - Ну, входи. Вот уж не ожидала...
   В махровом роскошном халате и замшевых тапочках Зина стоит в проеме, загораживая дорогу. Нехотя отодвигается, впуская сестру. Недовольно смотрит в сторону. Когда Натка была здесь в последний раз? Вспомнить нетрудно: на дне рождения Лары, почти год назад. Почему-то всегда приезжает Зина. Ну, понятно: должна же она повидать мать?
   - Что у тебя с телефоном?
   - Ничего. Я его не включала.
   - Почему?
   Зина пожимает плечами:
   - Так, не хотела...
   - Там же мама сходит с ума!
   Дрожащими руками Натка пытается всунуть плоские пластины в розетку. Зина насмешливо следит за ее стараниями. Наконец удается затолкнуть пластины в узкую прорезь, и сразу - отчаянный звон на всю комнату.
   Натка хватает трубку.
   - Все в порядке, мамуль... Потом расскажу... Зина, тебя!
   - О Господи! - Зина, сморщившись, берет трубку. - Не знаю, - цедит сквозь зубы. - Да говорю же, не знаю. Видимо, не прозванивался... Ну ладно, мама, какое это имеет значение, не понимаю...
   Зина раздраженно бросает трубку, закуривает сигарету, садится. Распахнувшийся халат обнажает белые, в синих прожилках ноги.
   - Почему ты его не включила? - Натка не хочет в очевидное верить, но надежды ее напрасны.
   - Сама знаешь, - хмыкает Зина. - Чтоб ты от меня отстала. Ну, чего уставилась?
   - Мы волновались...
   Что ж это сердце... С ума оно сошло, что ли? Колотится, замирает, летит вверх тормашками в пропасть...
   - А в другой раз не волнуйтесь.
   Уронив на колени руки, Натка безнадежно смотрит на Зину. Это за нее она переводила английские тексты - на всю жизнь запомнила "Тропою грома", а потом натаскивала Лару: обе к языкам не способны; ради Зины, сгорая от стыда, вела бессмысленные беседы с несчастным Вовкой.
   - Скажи ему, скажи! - кричала сестра. - Он поднял на меня руку!
   - Если б ты знала, как это мне тяжело...
   Но Зина рыдала, ломала пальцы, и Натка сдавалась.
   Сердце бьется мучительно, с перебоями: постучит-постучит, и - пауза. Давно пора носить с собой валидол... Боже мой, какая усталость, как хочется пить! Но Натка не просит ни корвалола, ни валидола, ни стакана воды...
   - Я улетаю двенадцатого, - говорит она. - Возьми, пожалуйста, маму к себе. Или поживите у нас.
   - Да? - смеется Зина. - Вот тебе, поняла?
   Она перехватывает сигарету в левую руку, чтобы правой сунуть сестре под нос здоровенную фигу.
   - Но у тебя же осталась мамина комната, - собирается с духом Натка. Пусть она в ней поживет, в своей собственной... Может быть, ты забыла?
   Запрокинув голову, Зина хохочет до слез.
   - Вспомнила... Спохватилась... Поезд, сестричка, давно ушел!
   Какой поезд? Куда ушел? Ах да, это, кажется, поговорка такая... Но при чем тут она?