Катерина Шпиллер. Рома, прости! Жестокая история первой любви

   – Так просто не бывает! – восклицала мама, глядя на них. – Это дар вам дан какой-то! Счастливые!
   Дар… Счастливые… Юлька нервно ковыряла ключом в замочной скважине. Сейчас откроется дверь, и она тут же увидит себя в зеркале, висящем напротив. Надо зажмуриться, не смотреть. Какого черта именно здесь повесили это дрянное зеркало? Да ведь это она сама так решила – еще давно, когда они с Ромкой, мамой и Володей пришли смотреть однокомнатные кооперативные хоромы. «Представляешь, Ром, гости входят и тут же видят себя в зеркало, и свое «здравствуйте» тоже говорят как бы сами себе! Здорово?» Гости… Ха-ха!
   Так и есть! Не удалось вовремя зажмуриться, и вот опять Юля смотрела на себя, не в силах оторваться, и все задавала себе вопрос: ну что, убогая, где твоя жизнь? Куда что подевалось, с чем осталась ты, «счастливая»?
 
   По закону они могли купить и двухкомнатный кооператив, но у мамы с Володей денег на такую роскошь тогда не наскреблось. А Ромкина мать…
 
   – Ты еще смеешь ко мне приходить с подобными просьбами? – орала Вера Георгиевна на понуро сидевшего в кухне Ромку. – Ты! За последние три месяца ты лишь раз забежал ко мне, чахлые мимозы принес к женскому дню! Сыночек, радость мамина! А теперь: денег ему давай, половину кооперативного взноса, видите ли!
   – Да нет, я только спросил, – мямлил Роман, чувствуя, как опять начинают ныть все его сросшиеся косточки. Это у него на маму и на бабушку реакция такая… Как это тяжело, знает только Юленька.
   – Он только спросил! Пусть мать твоей женушки продаст свои бриллианты. Небось не обеднеет! А я вдова, с больной матерью на руках, помощи ниоткуда, так я – деньги давай?
   Из комнаты раздался жалобный бабушкин стон. Ромка в ужасе вздрогнул: этот стон он очень хорошо помнил и знал. Когда-то он ему верил…
   – Ну и что, подумаешь, однокомнатная, – рассуждала Людмила Сергеевна, когда они вчетвером бродили по квартире. – Комната двадцать метров, кухня десять – считай, еще одна комната. А когда ребенка родите, тут же встанете на очередь в кооперативе на расширение. И сразу на трехкомнатную. К тому времени разбогатеете. Да и мы поможем…
   Через несколько лет, когда подошла их очередь на расширение (Аське уже исполнился годик) и надо было платить, у Ромки и Юли не оказалось ни копейки. А Володя взбрыкнул:
   – Я что-то не понял: вы, ребята, сами-то собираетесь хоть что-нибудь для себя сделать или нет? Нет, ну серьезно, время сейчас какое? Было бы желание заработать, а деньги сами прибегут. Детки, лет-то вам сколько?
   – Вы правы, дядя Володя, вы абсолютно правы, – твердо ответил потемневший лицом Роман. – Мы пока ничего себе не заработали. Значит, подождем. Очередь никуда не уйдет.
   – Но… – вскинулась было Людмила Сергеевна, глядя на печальную Юльку, однако Володя ее остановил:
   – Все нормально, Люся, спокойно. Детки начинают взрослеть. Очень полезный процесс. Действительно, подождут…
   Очередь, естественно, ушла, вскоре все эти кооперативные правила отменились, а денег у них так и не появилось.
   Навеки, навсегда теперь им дана эта однокомнатная пытка.
   Но тогда… Рома и Юля бродили, взявшись за руки, по пустой квартире, обалдевшие, счастливые, влюбившиеся уже в каждую щелочку паркетной доски, в каждый цветочек на обоях, во все краны сразу и даже в белый унитаз. Ведь все это – их дом. Первый, свой, лучший в мире дом…
   Они обихаживали его, как игрушку. В кухне переклеили обои, поменяли все дверные ручки на красивые – один Володин знакомый сделал их на заказ, выстругал из красного дерева в форме голов разных зверей: льва, собаки, носорога… Счастье продолжалось.
   Они вдруг полюбили заниматься любовью днем.
   – Эй, делаем ночь? – вдруг лукаво прищуривался Ромка. И Юлька тут же бежала закрывать плотные зеленые шторы – мамин подарок, потом быстро сбрасывала с себя халатик и кидалась, как дикая кошка, с криком «мяу!» на Ромку, который успевал, в лучшем случае, снять рубашку или майку, словом, то, что сверху. Рома всегда был нежным и медлительным, Юлька – страстной и нетерпеливой. Странно, но, несмотря на некоторое несовпадение темпераментов, у них все получалось необыкновенно хорошо, причем где угодно: на кровати, на полу, в кресле – там, где настигала супруга Юля со своим дикарским «мяу!».
   Ромка поражался: в эти моменты у него ничего не болело, даже проклятое раздробленное ребро… Но стоило его маме слово сказать, стоило ему переступить порог родительского дома, как он начинал чувствовать, что разваливается на куски. А Юлька…
   Прыгает на нем, тискает, мнет, а ему не больно, ему – полный кайф. Мистика какая-то!
   – Если любовь – это мистика, то и нечему удивляться, мой дурачок! – страстно шептала Юлька, покусывая мочку его уха, и он стонал от блаженства и счастья, уплывал куда-то в ночь, в звездную, горячую, зеленую – цвета штор, за которыми сиял солнечный день, шумный, рабочий, деятельный. Но им какое дело! Время суток определяли сейчас любовь и голые, тонкие Юлькины руки, ласкающие его тело, нежно теребящие его волосы. А еще ее губы, скользящие от уха вдоль шеи и легонько покусывающие его соски. И конечно наступал момент, когда не было уже ни дня, ни ночи, ни земли, ни неба, ни его, ни ее. Только слышалось биение сердца в каждой точке их общего тела, и громче него звучал лишь стон наслаждения…
   Юлька вошла в комнату. Зеленые шторы уже здорово потускнели и выцвели. Давно надо бы сменить. Но не хватает духа: кажется, снимешь их – и все прошлое уйдет безвозвратно, останется только прошлым, без права существования хоть чего-то оттуда в настоящем. А ведь в глубине души Юлька иногда надеялась: вдруг что-нибудь да вернется, например та страсть, которая настигала их посреди дня, бросала друг к другу… Юлька закрыла глаза – ее даже качнуло от воспоминаний. Неужели все это происходило с ней?
   В восемьдесят пятом Ромка закончил свой ВТУЗ, самый престижный факультет, но все равно пошел трубить на «ЗИЛ». Правда, трубил он в очень перспективной тогда лаборатории роботов и считался весьма многообещающим электронщиком.
   Юлька прошла курсы машинописи и стала машинисткой-надомницей, чем вызывала огромную зависть у всех знакомых девочек.
   – Заработок тот же, что у других, а никуда ездить каждый божий день не надо, начальства перед носом нет, муж приходит, а ты дома, – вздыхали они. – И на фига, действительно, нужны все эти институты?
   Юльку просто распирало от счастья и гордости за прекрасно устроенную и продуманную жизнь.
   – Женщина должна сидеть дома, – ораторствовала она. – Ее предназначение – очаг, дети. Я планирую свой день, как считаю нужным, не подчиняюсь расписаниям, часам пик. Я имею возможность следить за собой, делаю зарядку. Мой Ромка доволен ужасно!
   Подружки печально кивали. Такой вариант жизни был мечтой, наверное, большинства советских женщин. Ведь вот же, взяла эта кроха Юля и построила в отдельной квартире рай для себя и своего мужчины! А они-то, дурочки, как проклятые, каждое утро бегут рано-рано на службу во все эти КБ, НИИ и прочие гнусные конторы. У них дипломы – и что? Замужние уже в двадцать три – двадцать четыре года изведали все прелести тяжеленных сумок, переполненного транспорта и ощущения обреченности на вечное такое существование. А те, кто не замужем, не знал, куда деть себя после бездарного восьмичасового рабочего дня. И вот Юлька… Не зря страдала, жизнь ее вознаградила. Она настоящий мудрец, хоть и с троечным аттестатом. Дальше всех глядела… Ромка тоже был вполне доволен собой, по десяточке в квартал ему прибавляли зарплату, в остальном же ничего не менялось. Рождались у знакомых дети, родили и Лавочкины Аську. И дальше все шло согласно заданному кем-то ритму. По крайней мере, так казалось…
   Но вскоре планеты, наверное, завершили какой-то круг, и начался новый цикл.
   Все изменилось. Жизнь встала на ребро. Все вещи и явления поменяли знак – плюс на минус и наоборот. В образовавшемся хаосе некто предложил каждому вновь найти себя и свое место. Все – заново, все – с нуля. И справиться с такой задачкой удалось не всем.
   Хотя кто-то именно теперь нашел свой путь и влез на гору.
 
   Алена Старцева была из тех, кто обозревал жизнь с горы. Туда они взобрались постепенно с мужем Сашей Рамазановым. За него Алена вышла назло Ромке, Юльке, всему миру, вышла очень быстро, почти сразу после школы. Сашка не особенно кобенился – казалось, после Юлькиного абсолютного «ухода» в Романа ему стало все равно. А потом оказалось, что они нашли друг друга. Оба сильные, деловые, с той самой коммерческой жилкой, крепкой хваткой. В восемьдесят пятом они с готовностью подхватили «кооперативное» знамя и двинулись впереди колонны к победе индивидуального и кооперативного труда: создали швейно-торговое предприятие «Алиал» (Алена и Александр). Вскоре, правда, им врезали как следует, согласно новым постановлениям, они утерли разбитые носы и без рефлексии ушли в подполье. Ну, а дальше…
   Дальше была чехарда, мордобои, унижения, риск и прочее. Закончилось же все хорошо: ныне она – генеральный директор торгово-посреднической фирмы «Ирис», а ее супруг – бессменный президент этой организации. И не будет Алена вспоминать некоторые гнусности из тех времен – к примеру то, как она получала последнюю нужную подпись на разрешение их деятельности в этом вонючем департаменте. Получала ее у жирного, потного дядьки… Получила, конечно. Но и он, что хотел, получил. Сашке же это знать необязательно, пусть думает, что ей хватило выделенных на это «лимонов»…
   На этот раз Алена ехала в своем собственном красном «Опеле» по Ленинскому проспекту («Сменят когда-нибудь это название, черт возьми? Прямо жутко ехать по чему-то «ленинскому»!), а рядом с ней сидел Максим, Юлькин брат. Она везла парня в гости к его замечательной сестре-курице, о которой и вспоминать-то противно. Вот ведь убогое существо! Сама свою жизнь закопала в стиральную машину-холодильник-пылесос и из Ромки (сердце Алены сжалось) сделала приставку-пристройку к быту, к семье.
   – Что вы в ней находили тогда, дурачье? – спросила Алена у мужа однажды абсолютно без всякой ревности, из чистого любопытства. Какая могла быть ревность? Они с Сашкой – идеальная пара, скрепленная общими интересами, общим капиталом (и неплохим), а также классным, здоровым сексом.
   Сашка в ответ пожал плечами:
   – Романтизм, наверное, какой-то. Такая она была маленькая, воздушная, влюбленная…
   – Теперь-то не жалеешь, что все вышло, как вышло?
   Сашка дугой выгнул соболиные брови:
   – Жалеть? – он привлек ее к себе. – Ты моя Елена Прекрасная, моя девочка, мой пупс… – и он начал целовать ее, как всегда, жадно и умело, она ответила ему тем же. Ревность? Ха! Жалость одна осталась к этой маленькой чурке с подслеповатыми глазами. Но вот Ромка…
   Алена гнала от себя мысли о том, как сложилось бы у них с Ромкой, если бы сложилось. Но они, как назойливые мухи, упорно приходили вновь. Вполне возможно, что ей всю жизнь пришлось бы тащить на своем горбу не очень-то энергичного Ромку. Ведь он совсем не похож на ее авантюриста Сашку, который однажды, чтобы получить доступ в некое учреждение, с такой наглостью выдал себя за младшего брата мэра Москвы, что никто и не усомнился! А потом еще умудрился избежать неприятностей, ловко сунув кому надо сколько надо.
   Нет, Ромка – не та птичка. Он птичка-невеличка. Хотя кто знает: если б она, Алена, взялась за него в свое время, может, и расшевелила бы мальчика. Но ее опередила Юля-курица. И стал Рома невеличкой-петухом, да еще таким, который не дерется, сидит в своем чудом сохранившемся СП и получает за это привычные копейки. Его курица работать не изволит, и господин Лавочкин на эти грошики содержит семейство, да еще иногда маме отстегивает на вечно больную и вечно живую бабушку.
   Алена даже поежилась. «Как они еще не сдохли элементарно с голоду – загадка. Вот у них с Сашкой детей нет, родители в порядке (тоже нашли себя в коммерции), а доход раз в пятьдесят превышает так называемый доход Лавочкиных. Правда, большую часть они в дело вкладывают… Зато в квартире евроремонт сделали, по две тачки на брата уже сменили, за границу – как на дачу, хоть каждый месяц могут мотаться. И не дикари какие-нибудь: на Лайзе Миннелли были, на Джексоне были… И на этой… как ее… Монсеррат Кабалье тоже. И сидели всегда в первых рядах, а не на галерке.
   А что видят эти Лавочкины? Ну да, видак, благодаря дяде Володе, у них есть. (Вот, кстати, мужик – у них с ним общие торговые дела – молодчина, тоже не растерялся в этой жизни, бизнес свой имеет, жену престарелую, как куколку, содержит, сын Максимка – словно принц упакован, с самым модным распоследнего разлива плеером. Володя еще и Юльке шмотки подкидывает – настоящий человек!..) О чем это она? Ах, да, о видаке. Предел радости Лавочкиных – кассеты из видеопроката. И не ездят никуда, и не ходят. Друзей порастеряли. Ведь кому они интересны? Кто сегодня любит бедных и убогих? Хоть бы что занятное было у них в доме, или сами умели бы людей развлечь! Последний раз Алена с Сашкой навещали Лавочкиных года полтора назад. Тоска смертная! Разговоры: сколько кругом бандюг, честному человеку аж душно, смотреть по телику нечего, спасибо, видак выручает, польская кухня, купленная на заре перестройки, разваливается, а на новую денег не хватает…
   Фу-у, пропасть! Даже вино у них было какое-то дешевое, сивушное».
   – Саш, к черту ностальгию по юности, давай к ним больше не ходить, – сказала Алена в машине по дороге домой, не признаваясь даже себе, что тяжелее всего ей было наблюдать Ромку в жалкой роли Юлькиного мужа.
   – С превеликим удовольствием, – мрачно кивнул Сашка, тоже явно раздосадованный бездарной вечеринкой.
   Не знали эти благополучные ребята, что в ту самую минуту Юля, моя посуду, говорила Ромке, тщательно вытиравшему со стола тряпочкой крошки:
   – Кажется, это конец наших приятельских отношений. Мы теперь очень разные. Ты заметил, как они смотрели на нашу обстановку, мебель, посуду?
   – Как? – грустно спросил Рома.
   – С пре-зре-ни-ем! – повысила голос Юля. – Будто не видел! Они же теперь «новые русские»! А мы для них – «совки»!
   – Может, они в чем-то и правы, – протянул Рома.
   – Ах, так? Правы? – Юлька завелась, часто задышала, ее кулачки воинственно сжались. – Так стань таким же! Что тебе мешает? Что ж ты убогий такой?
   – А ты? – тоже взвился Рома.
   – Я? – Юля потрясенно прижала руки к груди. – Я женщина! Я воспитываю твоего ребенка!
   – Главное – моего, – буркнул Рома и ушел из кухни подальше от неприятного разговора, возникавшего не впервые. «Она воспитывает ребенка, ой! Ребенок в детском саду, с девяти до шести, ведь у нее мигрени начинаются, если Аська «весь день топчется на материнской голове». А Юлька сидит целыми днями и расчесывает, расчесывает любимую болячку: жизнь пропала, молодость ушла, друзей нет, муж бездарный. «Я женщина»! Прямо, как «Я ветеран!». За «женщинство» ордена еще не дают? Слава Богу, а то она себе всю щуплую грудь завесила бы и удостоверение потребовала.
   Вот Алена – мужчина, что ли? И сильная, и умная, и хваткая, притом как хороша стала! Глаза с поволокой, кожа аж светится, сама похудела, а грудь и бедра будоражат все низменные желания. Манеры мягкие, томные, и голос какой-то стал… глубокий, чувственный. Сашка – везунчик, вовремя разглядел в неуклюжей, крупной девчонке будущую секси».
   Рома спохватился: как это он перескочил на подобные мысли, он что, предает Юльку, совсем предает? Нельзя, нельзя им предавать друг друга, их прошлое, все то, что связало так крепко, навсегда, можно сказать, обрекло друг на друга. Обручены-обречены, обручены-обречены… От всех этих поганых дум у Ромы разнылось то самое ребро, будто его по новой раскололи. Он тихонько застонал…
   Максима Алена подхватила в районе «Академической». Голосовал, видите ли.
   – Богатый мальчик, такси ловишь? – лукаво спросила она, когда он сел к ней в машину.
   – Так папаша у меня щедрый! – тоже хитро прищурился мальчик.
   – Фи, Макс, брать у родителей в наше время – стыдобища!
   – А то ты не знаешь, Елена Степановна, что я сам с усам!
   – Да слышала, слышала, что-то ты там работаешь…
   – Ничего себе – «что-то там»! Технические переводы с английского и немецкого – вуаля! И хорошо платят… Поскольку, извини за хамство в твоей же машине, у многих твоих коллег, Елена Степановна, даже с русским большие затруднения… Но к тебе это ни в какой степени не относится! – горячо заверил он Алену. Та заулыбалась. – А ты не обидишься, ежели я музычку послушаю? – Максим показал Алене крохотные «ушки» плеера, лежавшие на его больших, уже совсем мужских ладонях.
   – Ради Бога! Какой рэп-бэп у тебя там?
   – Я же жуткий консерватор, что ты! Только «Битлз». – Он надел наушники, закрыл глаза и поплыл по музыкальным волнам.
   «Какой парень вырос! – восхищенно думала Алена, косясь на Макса. – Рост, фигура, улыбка – Ален Делон в сравнении с ним мальчишка». В принципе, очень похож на Володю, только крупнее и мастью чернее, даже кудри вьются – прямо цыганский барон. Неужели он брат этой Юльки-дульки? Вот, что значит семя отца, совсем другая порода…» Алене казалось, что Макс уплыл от нее вместе с музыкой. На самом деле он просто не очень хотел беседовать с Аленой Прекрасной, прежде всего из-за ее отношения к его любимой сестре. В их доме чета Рамазанов-Старцева частенько бывала по делам у отца, а Алена не обладала дипломатическим даром скрывать свои истинные чувства. Кроме того, под «Битлов» Максиму всегда очень хорошо думалось. А сейчас он как раз вспомнил о сестренке…
   Любит он ее, конечно, очень. Отлично помнит, как она с ним, маленьким, возилась, играла, гуляла, читала ему, сказки рассказывала. И всегда была такая ласковая, нежная.
   Макс испытал шок, когда от мамы узнал историю Ромки и Юли. Он стал любить сестру еще сильнее, да и Ромку начал жалеть. Хотя этот Ромка… Видно, его тогда действительно сломали – и физически, и морально. Вялый он какой-то по жизни, и поговорить с ним особенно не о чем, такое впечатление, что он все на свете в гробу видал. Юлька рассказывала, что в школе у него были отличные способности к математике, но почему тогда сейчас он починяет видаки и не ищет другой работы, другого дела, чтоб самому интересно было и денежно?
   В своем юношеском максимализме Макс производил на свет сплошные категоричные «почему». Хотя одно «потому» он уже давно нашел сам: Юлька. Сестра заблудилась в этой жизни, потерялась сама и заодно потеряла Ромку, скованного с ней одной цепью. Им трудно теперь выйти на цивилизованную тропу, они дважды ударены: сначала своей личной драмой, потом свалившимся на голову капитализмом. Ох уж этот капитализм… Макс считал подарком судьбы, что не поторопился родиться, что вырос и вступает в «большую жизнь», вполне в ней ориентируясь и соответствуя эпохе. Первый курс экономического вуза позади, языки – в порядке, сам себя обеспечивает официальным прожиточным минимумом, умноженным как минимум на пять…
   Однако многие старшие товарищи вынуждены ради нормальной жизни ломать себя поперек хребта (хотя какая нормальная жизнь с переломанным хребтом?). Отец – молоток, переломил себя в чем-то и не оскотинел ничуть. Маме явно слегка дискомфортно в этом новом времени, но она смирилась. А вот Алена и Саша… Приспособились, соответствуют. Но что-то в них есть такое… противное. Какая-то неприкрытая, самодовольная сытость, что ли? Впрочем, чего плохого в сытости, скажите на милость? Да ничего, если только громко не отрыгивают… «Я морализирую, как престарелый коммуняка, – осудил сам себя Макс. – Ведь о сестренке думал… Бедная моя Юлька! И стрижка модная, и шмотки отец тебе дарит, а все равно жалко тебя. Все равно в глазах твоих – вечный испуг и тоска. И морщинок много, и волос седеньких. Куплю сейчас тебе самое лучшее мороженое! Ты его обожаешь, я знаю!»
   Так размышлял Макс, делая вид, что слушает музыку. Тем временем «Опель» подкатил к Юлькиному подъезду.
   – Ты зайдешь со мной? – вылезая, спросил Макс, заранее, впрочем, зная ответ.
   – Нет, спасибо, Максик, у меня дел полно. В следующий раз. Сестре большой привет. Пусть звякнет, чего она пропала?..
   Поток ненужных слов. Все неправда. И Юльке передавать ничего не будет, только расстраивать ее: Алена подвезла его на своей иномарке! Этого ей еще не хватало!
 
   В это самое время Юлька чаевничала с Ритой. К столь долгожданному четвергу она тщательно подготовилась: навела в доме блеск и чистоту, купила самые дорогие сорта кофе и чая, коробку конфет и отличное французское вино. В результате в кошельке остался пшик, а до Ромкиной зарплаты еще две недели. Но об этом сейчас не думалось. Юле очень хотелось продемонстрировать свое благополучие. Тем более что в последние годы делать это было абсолютно не перед кем. Все былые друзья-приятели ушли в бизнес, в творчество, молодые мамаши, с которыми она болтала на детской площадке, выгуливая дочь, повыходили на работу… Она осталась совершенно одна, никому и даже себе не интересная. С Ромкой они давно уже сказали друг другу все и не по одному разу. Юлькины ум и чувства не получали новых впечатлений, не было пищи для произрастания чего-нибудь в голове или в душе. Книги не читались. А если и читались, то тут же забывались. Видак уже приелся своим однообразием, хороших фильмов становилось все меньше. Или просто она ко всему привыкла и пресытилась этими фантастиками-ужастиками?
   Юлька недоумевала: откуда, где люди берут темы для разговоров? Она приставала к Ромке:
   – Вот о чем у вас в конторе треплются, а?
   – Цены, Гайдар – предатель, лечиться негде, сериал – дерьмо, «Жигули» угоняют чаще, чем «Москвичи»… Перечисляю в порядке убывания частоты упоминаний.
   Юлька пожала плечами:
   – Полное отупение. Значит, это всеобщее явление, мы не уроды…
   Роман в ответ тоже пожал плечами. Действительно, говорить не о чем. Не о политике же в тысячный раз? А вот Юльке охота поболтать, ей хочется, чтобы он пришел вечером с гребаной работы и еще принес в клюве что-нибудь любопытное, эдакое, что заняло бы ее мысли хоть на сутки. Но где он это самое возьмет? Он же не общается со знатоками из «Что? Где? Когда?».
   Было время, он много читал. Но потом вдруг это перестало его занимать. Как в каком-то детском фильме пел султан: «Ах, увы, увы, увы, я утратил вкус халвы». Вот так и Рома утратил вкус книг. Последним, что ему удалось одолеть, была автобиография Агаты Кристи. И что? И ничего – ни уму, ни сердцу. «Оставь меня, Юлька, в покое, я не знаю, о чем тебе рассказать…»
   Но всего этого не должна знать объявившаяся из прошлого Рита. Ей надлежит увидеть благополучное семейство, в котором царит покой и достаток. Да, на роскошь не хватает денег, а кому из честных людей нынче хватает?
   – Ну, а у тебя как? – с преувеличенным интересом подняла бровки Юля. – Стала акулой пера?
   – Акула пера утонула, – улыбнулась Рита. – Но деньги я зарабатываю, скрипя пером.
   – Как это?
   – Главное, Юленька, вовремя сменить пластинку. Вовремя понять, что от тебя хочет сегодняшний день. А твои желания – это твои личные трудности…
   Рита хорошо помнила тот день, когда она «сменила пластинку», или, выражаясь языком Макса, «переломила себя»…
   Проклятое сверло дрели впивалось прямо в правое ухо: и-и-з-зу-тр-р! Рита, конечно, уже не спала, но все равно накрыла голову подушкой мужа и зажмурилась: «Я не обязана вставать «по сверлу». Сволочь, гад! С утра пораньше!»
   «С утра пораньше» – это в десять часов пятнадцать минут. А «сволочь и гад» вообще неизвестен: дом двадцатидвухэтажный, трехподъездный, сверлить могли где угодно – сверху, снизу, справа, слева, но с одним эффектом: казалось, что сверлят именно у тебя в комнате. Рита тяжело вздохнула – бороться бессмысленно, тем более что пора вставать. Она решительно отшвырнула подушку и откинула одеяло.
   – Ванька, подъем! – изо всех сил крикнула Рита, стараясь переорать дрель.
   За завтраком Ваньке влетело лишних раз десять. Рита была на нервах. Помимо дрели случилась еще одна неприятность – из ванной ее вытащил телефонный звонок. То была Ирина Владимировна, заведующая отделом морали журнала «Столичная весть».
   – Ритуля, как дела? В следующий номер хочу заложить твой материал. Ты что-то там говорила о статье про материнство и детство, или о здоровой беременности – не помню… Он в каком виде?
   – Готов, готов, – забормотала Рита. – Только он не совсем об этом…
   – Неважно, неси. Место есть, материал нужен страничек на десять. Сегодня можешь? Отлично, жду.
   На самом-то деле это был очередной рассказ о женском феминистско-дискуссионном клубе «Омега», то есть и о материнстве, и о детстве, и о здоровой беременности, и о многом другом. Рита пасла этот клуб еще со времен работы на «Радио-парк», да и они, эти дамы-феминистки, тоже с нежностью относились к ней, ведь ими, откровенно говоря, не особенно интересовалась журналистская братия. Хотя они не сомневались: успех, шум, пресса и телекамеры на каждом их заседании еще впереди. А эта милая молодая женщина – только начало, хотя и на редкость преданное: аккуратно ходит на собрания, всегда с блокнотиком, диктофоном или «репортером», периодически делает небольшие репортажики для «Радио-парк», у некоторых дам берет интервью…