Страница:
Рита скоренько пробежала глазами материал. Вполне! Можно нести со спокойным сердцем. Осталась одна проблема – пристроить Ваньку. Звонить маме? Нет, лучше ее не обнадеживать возможностью публикации (последняя была уже два месяца назад), а то вдруг опять ничего не выйдет? Мама Ольга Михайловна очень болезненно переживает эту Ритину… «нигдешность», что ли? Человек, который нигде не работает. И в котором никто особенно не нуждается. Ольга Михайловна до пенсии трудилась врачом-окулистом, и ее нужность людям доказывалась по десять раз на дню.
– Иди врачом! – внушала она дочери. Без толку. Та, как завороженная, наблюдала за газетной, суетной жизнью отца. В настоящий транс ее вводила подпись в конце статей – «Евг. Катаев».
Ванька был пристроен к соседке – доброй, одинокой бабуле. Слава Богу, она сейчас в добром здравии, не то что всегда. Хороший знак!
Рита отправилась в ванную комнату и замерла перед зеркалом. «Будем из унылой, «нигдешной» морды делать прелестное лицо светской женщины из самой гущи жизни. Это мы умеем»…
Тяжелая дверь редакционного подъезда сначала никак не поддавалась. Рита давила, давила, вся взмокла… Неужели она так ослабела? Наконец эта чугунная зараза смилостивилась и дала ей проскользнуть в образовавшуюся в результате титанических усилий узкую щель. Рита вырвалась на свободу, на свежий воздух. И тут же плюхнулась на ближайшую скамейку – сил не было. Все они ушли на выслушивание замечательного монолога Ирины Владимировны:
– Ритуля! Ну что это, честное слово? Всерьез феминизмом увлеклась? Это ж бешеные, сексуально неудовлетворенные дамы. Ведь сознайся, все безмужние, да? Что значит – не совсем? Скажем прямо – непротраханные… прошу прощения. Вот и бесятся. А ты, наивная, веришь, слушаешь, пишешь. Нет, кто спорит, дела они говорят много и дурами их не назовешь. Но все это, как ты ни пыталась сгладить, насквозь пронизано бабской истерикой и вагинальным зудом, прошу прощения. Ты что запала-то на них? Ритка, меняй тему срочно, а то перестану верить в тебя. Тебе мало «Радиопарк»?
Слова Ирины Владимировны звенели в Ритиной голове колоколом – от уха к уху, от носа к темечку и повторялись, повторялись до бесконечности…
Это надо было как-то остановить, нужно зациклиться на одной какой-то мысли. Ага, вот: сменить тему, сменить тему. Конечно, она так и сделает, куда ж ей деваться! Уже третий год неудач, поражений. Третий год… Второй раз ее прикладывают. «Радио-парк»…
Мужеподобная и весьма «озабоченная» политическая обозревательница «Радиопарк», кривя в презрении и без того кривые губы, вещала:
– И к чему нам, острому политическому радио, эти дамские фитюльки? Кому это надо? Нет, скажите, кому-нибудь из присутствующих здесь это надо?
– Ну почему же, Надюша, тема нужная, – ворковала горбоносая коротышка, прижимая к сердцу коробку с очередной передачей из цикла «Мы странно встретились…» – чем-то сиропно-сладким, приправленным высоколобой дурью. – Женская тема – это актуально. Тут дело в у-у-уровне… – Слово «уровень» произносилось так, что становилось ясно: у Риты его нет и в помине.
Позже, когда Риту окончательно сжевали, выбросив пленки ее новой передачи в мусорное ведро (естественно, «случайно»), коротышка подхватила «женскую» тему и быстренько свела ее к кофточкам, вытачкам, кутюрье и тампонам. «У-у-уровень» устроил и Надюшу, и все голубое мужское руководство редакции, не желавшее признавать существование иных женских проблем и интересов.
– Это несправедливо, – твердо сказала тогда мама. – Твои передачи были хорошие, интересные. Я объективна, ты же знаешь.
Рита знала: мама всегда весьма строга к ней.
– Как радиожурналистка ты молодец. Материалы компактные, информационно-насыщенные, эмоциональные, музыку отлично подбираешь. Они все козлы, – говорил папа. И ему тоже можно было верить. Он из строгих судей.
– Я ничего в этом не петрю, но тебя слушал с удовольствием, а от вашей коротышки меня тошнит, такая она дура, – Гошины слова, конечно, были за гранью объективности.
Однако вся ее работа последних лет пошла коту под хвост. Пришлось искать место под солнцем в так называемой «пишущей» журналистике. Но и не хотелось бросать тему, «Омегу». И еще… Куда-то вдруг пропал Ритин дар из всего извлекать идеи для статей. Да и время изменилось… «Размышлительная» журналистка стала никому не нужна. Факты подавай, биржевые сводки, курс доллара и кровавые происшествия.
Но жить-то надо в этом мире, другого никто не предлагает. Нужно срочно приставать к какому-то берегу. Рита решительно поднялась и зашагала к метро. Решение было принято: меняем не тему. Меняем все. Будем соответствовать времени и пространству. Отряхнем прах…
– И я стала слоганистом и текстовиком-затейником, – закончила свой рассказ Рита.
– Что это за зверь? – удивилась Юля.
– Ну я сочиняю рекламушки, пресс-релизы, всякие феньки типа «у МММ нет проблем», тексты для рекламных роликов, изредка пишу рекламные статейки… Что хорошо: тружусь дома, в конторе появляюсь по необходимости.
– А как платят?
– Построчно. Исходя из курса доллара. Да неплохо выходит!
– Слушай, как здорово, Ритка! – Юлька аж запрыгала на своем стуле. – Тебе реально повезло в жизни!
Рита взглянула на нее исподлобья:
– Видишь ли, Юля, я хотела быть журналисткой. Может, ты и не чувствуешь разницы…
– Ну, почему же… Я понимаю, – Юля с трудом сдерживала раздражение: ишь, и работа, и общение, и деньги какие-никакие – все у мадам есть, а она, оказывается, еще чем-то недовольна. Она, видите ли, «хотела быть»…
Нельзя сказать, что Юля ни разу не делала попыток выйти в свет, на службу. Но все они кончалось ничем. Либо работа была уж больно тоскливой (в библиотеке регистрировать новые поступления), либо она просто не тянула.
Привел ее как-то Володя в одну фирму. Ее согласились взять – все-таки дочка уважаемого и нужного человека. Ей дали неделю на то, чтобы освоить компьютер, ксерокс, факс, пообещали помочь, разумеется, чтобы со временем она стала солдатом в армии секретарей-референтов. С очень недурным окладом, кстати.
За неделю Юля не сумела ничего. Она боялась компьютера, вздрагивала от звуков принтера, комплексовала перед большими, ногастыми девицами… А в один прекрасный день и вовсе не пришла на работу.
– Ну, в чем дело, миссис? – Володин голос в телефонной трубке был резок. – Какие претензии на сей раз?
– Я не могу, дядя Володя, – виновато ответила Юля. – Я, наверное, не подхожу.
– Конечно, не подходишь, – язвительно согласился он, – потому что ни черта не умеешь! Надо учиться, а ты что?
– Я ничего, – прошептала Юля и аккуратно положила трубку на рычаг.
Людмила Сергеевна пыталась образумить дочь:
– Почему ты перестала хотя бы печатать?
– У меня стали болеть от этого пальцы. И потом я тупею от такой работы.
– Ах, тупеешь! Ну, выучи язык, пойди на курсы гидов, найди себе хоть что-нибудь, от чего «не тупеешь»!
– Учиться? Я хроническая троечница, мам. Я учиться не люблю и не умею.
– Ты просто бездельница! – кричала Людмила Сергеевна.
А может, это правда? Юльке не хотелось делать ничего вообще. Потому что она ни в чем не видела никакого смысла. Звезда, которой она молилась, погасла. Та звезда звалась Любовь. Вроде и Ромка никуда не исчез, тут он, под боком, даже слишком под боком… Но будто кто-то отобрал у Юльки это чувство, вынул у нее из нутра и унес в неизвестном направлении. А она даже не заметила, когда это произошло. Просто вдруг все в жизни потеряло значение, все стало ненужным. Да и сама жизнь уже не нужна.
Неужели это она прыгала на Ромку с мяуканьем и буквально срывала с него одежду? Куда девается такая страсть, такой пыл и вожделение? Было время, когда стоило ей лишь подумать о его руках, губах, тут же начинало щекотать где-то под ложечкой, зудели соски, перехватывало дыхание… Теперь у них месяцами ничего не бывает, и вроде никому и не надо. И ему тоже, а ведь у него никого нет, она точно знает. Когда-то он был ее частью, как, скажем, рука или нос. Ей ли не знать свой собственный нос до самого кончика? Без него не прожить никак. Без носа…
Юльку понесло на бабские разговоры. Сыграли роль три рюмки вина. Не так уже и хотелось ей сохранять маску полного благополучия, требовалось по душам покалякать о самом том, о женском… Сто лет ни с кем об этом не болтала! А эта Ритка… Не то чтобы она расположила сегодня к себе Юльку. Мадам явно с жиру бесится, ее проблемы – чушь собачья! Сама вся такая модно-деловая, и квартира у нее двухкомнатная, и взгляд гордый – уверенной в себе и независимой женщины. С чего? Противно, ей-богу! Но среди кандидатов на «поболтать и поделиться» выбор у Юльки невелик. Да и имелись некоторые жизненные совпадения: стаж супружеский у них примерно одинаковый, дети – ровесники. Но о детях говорить совершенно не хотелось, зудели мысли о другом… Юлька только рот успела открыть, как вдруг Рита спросила:
– Ну, а как наши Ромео и Джульетта пятнадцать лет спустя? Чудеса еще бывают на этой земле?
Юля заговорила грустно и в то же время суетно, торопясь выразить то, что давно носила на душе:
– Нет, Рита, нет, чудес не бывает! Нет ничего вечного, ничего волшебного. Все проходит, вот только куда проходит, куда уходит? Вся нынешняя жизнь абсолютно не стоит тех прошлых страстей-мордастей. Не надо было кости ломать… Хотя при этом – не знаю, как объяснить, но чувствую, и Ромка чувствует – друг без друга нам нельзя, мы как сиамские близнецы, сросшиеся по собственной воле. Смешно?
Рита покачала головой:
– Куда уж смешнее! Похоже на клаустрофобию: если даже помещение закрыто, но есть дверь, то все нормально, ты знаешь, что можно выйти. А вот если лифт, да еще застрял – тут все, крышка.
Юлька с испугом взглянула на Риту:
– Ты что, больна этой… фобией?
– Да нет, просто была у меня одна знакомая. Она всегда повторяла: главное знать, что есть дверь.
– У меня ее нет…
– Потому и не смешно. Если бы была, ты и относилась бы ко всему иначе.
– А тебе… не нужна такая дверь?
– Чем я хуже паровоза?
– Но ведь у вас с Гошей…
– А у вас с Ромой? Сама только что долдонила: все проходит и уходит.
– Ты его больше не любишь?
Сложнее вопроса для Риты не существовало. Потому что, если что и было в ее жизни действительно стоящее в плане любовных треволнений, так это ее роман с Гошей в семнадцать лет. Безумная, страстная любовь всем подругам на зависть, любовь до слез, до умирания от разлуки на один день, до фетишизма – она нюхала его майки, рубашки, плакала, целуя их. Сейчас, на трезвую голову вспоминая все то «прекрасное», Рита понимала: ничего прекрасного-то и не было. Никакой романтики, даже цветов (откуда у мальчишки-первокурсника деньги?), ничего того, что напридумывалось тогда в ее дурной, очумелой башке. Был хороший, добрый, заурядный мальчик Гоша, совершенно обалдевший от обрушившейся на него любви симпатичной девчонки, умной, начитанной, слегка «прибабахнутой» литературным воспитанием.
За все в жизни надо платить. Даже за любовь. За свое безумное чувство Рита теперь расплачивается женским одиночеством. Гоша – милый, добрый… братик, за которого она горло перегрызет, настолько он ей дорог… Бедный, милый Гоша! Проклятый Гоша! Ей всего-то тридцать два, а с мужчинами сплошная неловкость. После так называемых «отношений» с ней у ее двух… нет, трех кандидатов на роль Мужчины Ее Жизни на лицах читалось недоумение: странная баба, непонятная, да к тому же динамщица. Она будто все что-то искала, все шарила глазами, нервничала и бормотала: «Ну не надо, пожалуйста, ну не надо ну, попозже». Сплошное недоразумение.
Рите самой неловко вспоминать свои увлечения. Не умеет, не получается, совершенно в этом деле бездарна. Вся растратилась тогда, в семнадцать.
Вот Гоша-то за что платит? За что ему ее холодность, ее чисто женское равнодушие? Может, за то, что так легко сдался, позволил обожать себя, сам особо не пылая. Не очень-то и ценил, по правде говоря, принимал все как должное. Теперь полюбил, привязался, ходит за Ритой: «Делай что хочешь, только не уходи. Ты – моя жизнь. Без тебя я пропаду, без тебя я ничего не могу и не хочу». Рита в ответ стелет себе постель на раскладушке. «Гош, я еще никуда не ухожу и вряд ли уйду. Кому я нужна, дурашка? Только ты руками меня не трогай, пожалуйста, ладно?»
– Я теперь и не знаю, что такое любовь, – задумчиво произнесла Рита. – Понимаю: без него мне будет плохо, он любит меня, чувствует лучше других, а это дорогого стоит, но… Но…
Но как это объяснить, черт возьми? То, что радиожурналистка Маргарита Гаврилова, видите ли, никак не может «подложить» под их отношения музыкальное сопровождение – тему из фильма «Мужчина и женщина» или любимую свою стрейзандовскую «Женщину в любви»… Не подходит, не соответствует! А ведь много лет назад она спешила к нему на свидание в ритме «Шербургских зонтиков»…
– Я тебя понимаю, – кивнула Юлька. – Но зато ты знаешь: у тебя есть дверь.
– Да, в принципе, я могу завести, например, любовника и перебеситься. Теоретически. Но а тебе-то что мешает? Не бросая Ромку, просто взять и…
– Нет, – тихо и твердо сказала Юля. – Невозможно. – У нее тоже было свое, необъяснимое, непонятное другим. Тот снег, на который падал Ромка, его кровь на белом, а потом… Ты же знаешь, если не забыла… Все случилось из-за меня… Нет, послушай! – Она подняла руку, как бы останавливая Риту, сделавшую удивленное лицо и собиравшуюся возразить. – Да, виноваты его мать-ведьма и бабка, которую вон даже смерть не хочет забирать. И все-таки из-за меня, я никогда не смогу забыть об этом. Как бы мне ни хотелось выйти в дверь, у меня ее нет, Ритка…
В эту секунду раздался звонок.
За дверью стоял Макс. На некотором отдалении от себя он держал шуршащий пакет с начавшими таять стаканчиками импортного мороженого. Хотя был уже конец августа, солнышко припекало вполне по-июльски.
– Они тают, Юль, они упорно тают! Скорее дай блюдца, сестра!
И он быстро направился в кухню. Юлька тем временем возилась с замком. Через секунду-другую она с недоумением отметила, что из кухни не доносится ни звука. «Что там происходит?»
Темно-серые глаза смотрели прямо в глаза-вишни. Макс забыл про мороженое, и из крохотной дырочки пакетика на пол упала белая жирная капля. Но ни он, ни Рита не обратили на это никакого внимания. Вошла Юля.
– Что за немая сцена, эй?
– Сестра, – пробормотал Макс. – Предупреждать надо. Кто эта прелестная девушка?
– О, Боже! Эта прелестная девушка – моя знакомая еще с десятого класса. Ритой зовут. А этот ненормальный, Рита, – мой любимый брат Максим, предпочитающий, чтобы его звали Максом. Выпендрёжник…
– Юлька, не наезжай на меня в присутствии… Маргариты? – Он продолжал восхищенно оглядывать покрасневшую Риту. – В переводе с латинского ваше имя значит «жемчужина». Вы очень соответствуете ему! – вдруг он упал на колени перед ней, все так же держа на весу тающее и капающее мороженое: – Это конечная остановка, я схожу. Благослови нас, сестра!
– Прекрати паясничать! – закричала Юлька, чувствуя, что происходит что-то совсем не смешное, а неправильное и неприличное.
«Господи, какая дичь! Но мне это ужасно нравится! И он мне тоже очень нравится…» – подумала Рита, будучи не в силах произнести хоть слово, не в состоянии оторвать взгляд от вишневых глаз.
У Алены вовсе не было никаких дел. Но идти к Юльке? Чего греха таить перед самой собой: осталось у Алены по отношению к Ромке что-то большое, красивое… Когда рядом Сашка, то еще ничего, но заходить в его дом одной, видеть его вещи, его жену – это слишком.
В принципе, можно было ехать домой. Но отсюда до Юго-Запада – рукой подать, и Алена решила сделать крючок и заехать к Татьяне Николаевне.
Они частенько перезванивались и даже встречались. Тогда, давно, в разгар драматической истории любви, только Танечка вспомнила про Алену и помогла ей выбраться из жуткой депрессии. Все ведь плясали вокруг Юльки – как же, она такая маленькая, несчастненькая, так страдает! А Алена что? Сильная девка, ей как с гуся вода. Никто и знать не знал, как в голос выла она, стоя на коленях и не умея молиться, грозя кулаками в потолок, вместо того чтобы просить, ругая Бога; как болела у нее каждая сломанная Ромкина косточка; как однажды она всю ночь ходила вокруг его больницы, кружила и кружила в полной темноте, пока не начало светать, а ее мать тем временем обзванивала морги и больницы… Днем Алена не приходила к Ромке, она не могла видеть никого из его родных, тем более Юльку. Это они сделали с ним такое! Зато после похорон Ромкиного папы, когда уже все разошлись с кладбища, Алена несколько часов просидела у его могилы, разговаривая с ним, рассказывая ему, какой у него замечательный сын и как она его любит.
– Иди врачом! – внушала она дочери. Без толку. Та, как завороженная, наблюдала за газетной, суетной жизнью отца. В настоящий транс ее вводила подпись в конце статей – «Евг. Катаев».
Ванька был пристроен к соседке – доброй, одинокой бабуле. Слава Богу, она сейчас в добром здравии, не то что всегда. Хороший знак!
Рита отправилась в ванную комнату и замерла перед зеркалом. «Будем из унылой, «нигдешной» морды делать прелестное лицо светской женщины из самой гущи жизни. Это мы умеем»…
Тяжелая дверь редакционного подъезда сначала никак не поддавалась. Рита давила, давила, вся взмокла… Неужели она так ослабела? Наконец эта чугунная зараза смилостивилась и дала ей проскользнуть в образовавшуюся в результате титанических усилий узкую щель. Рита вырвалась на свободу, на свежий воздух. И тут же плюхнулась на ближайшую скамейку – сил не было. Все они ушли на выслушивание замечательного монолога Ирины Владимировны:
– Ритуля! Ну что это, честное слово? Всерьез феминизмом увлеклась? Это ж бешеные, сексуально неудовлетворенные дамы. Ведь сознайся, все безмужние, да? Что значит – не совсем? Скажем прямо – непротраханные… прошу прощения. Вот и бесятся. А ты, наивная, веришь, слушаешь, пишешь. Нет, кто спорит, дела они говорят много и дурами их не назовешь. Но все это, как ты ни пыталась сгладить, насквозь пронизано бабской истерикой и вагинальным зудом, прошу прощения. Ты что запала-то на них? Ритка, меняй тему срочно, а то перестану верить в тебя. Тебе мало «Радиопарк»?
Слова Ирины Владимировны звенели в Ритиной голове колоколом – от уха к уху, от носа к темечку и повторялись, повторялись до бесконечности…
Это надо было как-то остановить, нужно зациклиться на одной какой-то мысли. Ага, вот: сменить тему, сменить тему. Конечно, она так и сделает, куда ж ей деваться! Уже третий год неудач, поражений. Третий год… Второй раз ее прикладывают. «Радио-парк»…
Мужеподобная и весьма «озабоченная» политическая обозревательница «Радиопарк», кривя в презрении и без того кривые губы, вещала:
– И к чему нам, острому политическому радио, эти дамские фитюльки? Кому это надо? Нет, скажите, кому-нибудь из присутствующих здесь это надо?
– Ну почему же, Надюша, тема нужная, – ворковала горбоносая коротышка, прижимая к сердцу коробку с очередной передачей из цикла «Мы странно встретились…» – чем-то сиропно-сладким, приправленным высоколобой дурью. – Женская тема – это актуально. Тут дело в у-у-уровне… – Слово «уровень» произносилось так, что становилось ясно: у Риты его нет и в помине.
Позже, когда Риту окончательно сжевали, выбросив пленки ее новой передачи в мусорное ведро (естественно, «случайно»), коротышка подхватила «женскую» тему и быстренько свела ее к кофточкам, вытачкам, кутюрье и тампонам. «У-у-уровень» устроил и Надюшу, и все голубое мужское руководство редакции, не желавшее признавать существование иных женских проблем и интересов.
– Это несправедливо, – твердо сказала тогда мама. – Твои передачи были хорошие, интересные. Я объективна, ты же знаешь.
Рита знала: мама всегда весьма строга к ней.
– Как радиожурналистка ты молодец. Материалы компактные, информационно-насыщенные, эмоциональные, музыку отлично подбираешь. Они все козлы, – говорил папа. И ему тоже можно было верить. Он из строгих судей.
– Я ничего в этом не петрю, но тебя слушал с удовольствием, а от вашей коротышки меня тошнит, такая она дура, – Гошины слова, конечно, были за гранью объективности.
Однако вся ее работа последних лет пошла коту под хвост. Пришлось искать место под солнцем в так называемой «пишущей» журналистике. Но и не хотелось бросать тему, «Омегу». И еще… Куда-то вдруг пропал Ритин дар из всего извлекать идеи для статей. Да и время изменилось… «Размышлительная» журналистка стала никому не нужна. Факты подавай, биржевые сводки, курс доллара и кровавые происшествия.
Но жить-то надо в этом мире, другого никто не предлагает. Нужно срочно приставать к какому-то берегу. Рита решительно поднялась и зашагала к метро. Решение было принято: меняем не тему. Меняем все. Будем соответствовать времени и пространству. Отряхнем прах…
– И я стала слоганистом и текстовиком-затейником, – закончила свой рассказ Рита.
– Что это за зверь? – удивилась Юля.
– Ну я сочиняю рекламушки, пресс-релизы, всякие феньки типа «у МММ нет проблем», тексты для рекламных роликов, изредка пишу рекламные статейки… Что хорошо: тружусь дома, в конторе появляюсь по необходимости.
– А как платят?
– Построчно. Исходя из курса доллара. Да неплохо выходит!
– Слушай, как здорово, Ритка! – Юлька аж запрыгала на своем стуле. – Тебе реально повезло в жизни!
Рита взглянула на нее исподлобья:
– Видишь ли, Юля, я хотела быть журналисткой. Может, ты и не чувствуешь разницы…
– Ну, почему же… Я понимаю, – Юля с трудом сдерживала раздражение: ишь, и работа, и общение, и деньги какие-никакие – все у мадам есть, а она, оказывается, еще чем-то недовольна. Она, видите ли, «хотела быть»…
Нельзя сказать, что Юля ни разу не делала попыток выйти в свет, на службу. Но все они кончалось ничем. Либо работа была уж больно тоскливой (в библиотеке регистрировать новые поступления), либо она просто не тянула.
Привел ее как-то Володя в одну фирму. Ее согласились взять – все-таки дочка уважаемого и нужного человека. Ей дали неделю на то, чтобы освоить компьютер, ксерокс, факс, пообещали помочь, разумеется, чтобы со временем она стала солдатом в армии секретарей-референтов. С очень недурным окладом, кстати.
За неделю Юля не сумела ничего. Она боялась компьютера, вздрагивала от звуков принтера, комплексовала перед большими, ногастыми девицами… А в один прекрасный день и вовсе не пришла на работу.
– Ну, в чем дело, миссис? – Володин голос в телефонной трубке был резок. – Какие претензии на сей раз?
– Я не могу, дядя Володя, – виновато ответила Юля. – Я, наверное, не подхожу.
– Конечно, не подходишь, – язвительно согласился он, – потому что ни черта не умеешь! Надо учиться, а ты что?
– Я ничего, – прошептала Юля и аккуратно положила трубку на рычаг.
Людмила Сергеевна пыталась образумить дочь:
– Почему ты перестала хотя бы печатать?
– У меня стали болеть от этого пальцы. И потом я тупею от такой работы.
– Ах, тупеешь! Ну, выучи язык, пойди на курсы гидов, найди себе хоть что-нибудь, от чего «не тупеешь»!
– Учиться? Я хроническая троечница, мам. Я учиться не люблю и не умею.
– Ты просто бездельница! – кричала Людмила Сергеевна.
А может, это правда? Юльке не хотелось делать ничего вообще. Потому что она ни в чем не видела никакого смысла. Звезда, которой она молилась, погасла. Та звезда звалась Любовь. Вроде и Ромка никуда не исчез, тут он, под боком, даже слишком под боком… Но будто кто-то отобрал у Юльки это чувство, вынул у нее из нутра и унес в неизвестном направлении. А она даже не заметила, когда это произошло. Просто вдруг все в жизни потеряло значение, все стало ненужным. Да и сама жизнь уже не нужна.
Неужели это она прыгала на Ромку с мяуканьем и буквально срывала с него одежду? Куда девается такая страсть, такой пыл и вожделение? Было время, когда стоило ей лишь подумать о его руках, губах, тут же начинало щекотать где-то под ложечкой, зудели соски, перехватывало дыхание… Теперь у них месяцами ничего не бывает, и вроде никому и не надо. И ему тоже, а ведь у него никого нет, она точно знает. Когда-то он был ее частью, как, скажем, рука или нос. Ей ли не знать свой собственный нос до самого кончика? Без него не прожить никак. Без носа…
Юльку понесло на бабские разговоры. Сыграли роль три рюмки вина. Не так уже и хотелось ей сохранять маску полного благополучия, требовалось по душам покалякать о самом том, о женском… Сто лет ни с кем об этом не болтала! А эта Ритка… Не то чтобы она расположила сегодня к себе Юльку. Мадам явно с жиру бесится, ее проблемы – чушь собачья! Сама вся такая модно-деловая, и квартира у нее двухкомнатная, и взгляд гордый – уверенной в себе и независимой женщины. С чего? Противно, ей-богу! Но среди кандидатов на «поболтать и поделиться» выбор у Юльки невелик. Да и имелись некоторые жизненные совпадения: стаж супружеский у них примерно одинаковый, дети – ровесники. Но о детях говорить совершенно не хотелось, зудели мысли о другом… Юлька только рот успела открыть, как вдруг Рита спросила:
– Ну, а как наши Ромео и Джульетта пятнадцать лет спустя? Чудеса еще бывают на этой земле?
Юля заговорила грустно и в то же время суетно, торопясь выразить то, что давно носила на душе:
– Нет, Рита, нет, чудес не бывает! Нет ничего вечного, ничего волшебного. Все проходит, вот только куда проходит, куда уходит? Вся нынешняя жизнь абсолютно не стоит тех прошлых страстей-мордастей. Не надо было кости ломать… Хотя при этом – не знаю, как объяснить, но чувствую, и Ромка чувствует – друг без друга нам нельзя, мы как сиамские близнецы, сросшиеся по собственной воле. Смешно?
Рита покачала головой:
– Куда уж смешнее! Похоже на клаустрофобию: если даже помещение закрыто, но есть дверь, то все нормально, ты знаешь, что можно выйти. А вот если лифт, да еще застрял – тут все, крышка.
Юлька с испугом взглянула на Риту:
– Ты что, больна этой… фобией?
– Да нет, просто была у меня одна знакомая. Она всегда повторяла: главное знать, что есть дверь.
– У меня ее нет…
– Потому и не смешно. Если бы была, ты и относилась бы ко всему иначе.
– А тебе… не нужна такая дверь?
– Чем я хуже паровоза?
– Но ведь у вас с Гошей…
– А у вас с Ромой? Сама только что долдонила: все проходит и уходит.
– Ты его больше не любишь?
Сложнее вопроса для Риты не существовало. Потому что, если что и было в ее жизни действительно стоящее в плане любовных треволнений, так это ее роман с Гошей в семнадцать лет. Безумная, страстная любовь всем подругам на зависть, любовь до слез, до умирания от разлуки на один день, до фетишизма – она нюхала его майки, рубашки, плакала, целуя их. Сейчас, на трезвую голову вспоминая все то «прекрасное», Рита понимала: ничего прекрасного-то и не было. Никакой романтики, даже цветов (откуда у мальчишки-первокурсника деньги?), ничего того, что напридумывалось тогда в ее дурной, очумелой башке. Был хороший, добрый, заурядный мальчик Гоша, совершенно обалдевший от обрушившейся на него любви симпатичной девчонки, умной, начитанной, слегка «прибабахнутой» литературным воспитанием.
За все в жизни надо платить. Даже за любовь. За свое безумное чувство Рита теперь расплачивается женским одиночеством. Гоша – милый, добрый… братик, за которого она горло перегрызет, настолько он ей дорог… Бедный, милый Гоша! Проклятый Гоша! Ей всего-то тридцать два, а с мужчинами сплошная неловкость. После так называемых «отношений» с ней у ее двух… нет, трех кандидатов на роль Мужчины Ее Жизни на лицах читалось недоумение: странная баба, непонятная, да к тому же динамщица. Она будто все что-то искала, все шарила глазами, нервничала и бормотала: «Ну не надо, пожалуйста, ну не надо ну, попозже». Сплошное недоразумение.
Рите самой неловко вспоминать свои увлечения. Не умеет, не получается, совершенно в этом деле бездарна. Вся растратилась тогда, в семнадцать.
Вот Гоша-то за что платит? За что ему ее холодность, ее чисто женское равнодушие? Может, за то, что так легко сдался, позволил обожать себя, сам особо не пылая. Не очень-то и ценил, по правде говоря, принимал все как должное. Теперь полюбил, привязался, ходит за Ритой: «Делай что хочешь, только не уходи. Ты – моя жизнь. Без тебя я пропаду, без тебя я ничего не могу и не хочу». Рита в ответ стелет себе постель на раскладушке. «Гош, я еще никуда не ухожу и вряд ли уйду. Кому я нужна, дурашка? Только ты руками меня не трогай, пожалуйста, ладно?»
– Я теперь и не знаю, что такое любовь, – задумчиво произнесла Рита. – Понимаю: без него мне будет плохо, он любит меня, чувствует лучше других, а это дорогого стоит, но… Но…
Но как это объяснить, черт возьми? То, что радиожурналистка Маргарита Гаврилова, видите ли, никак не может «подложить» под их отношения музыкальное сопровождение – тему из фильма «Мужчина и женщина» или любимую свою стрейзандовскую «Женщину в любви»… Не подходит, не соответствует! А ведь много лет назад она спешила к нему на свидание в ритме «Шербургских зонтиков»…
– Я тебя понимаю, – кивнула Юлька. – Но зато ты знаешь: у тебя есть дверь.
– Да, в принципе, я могу завести, например, любовника и перебеситься. Теоретически. Но а тебе-то что мешает? Не бросая Ромку, просто взять и…
– Нет, – тихо и твердо сказала Юля. – Невозможно. – У нее тоже было свое, необъяснимое, непонятное другим. Тот снег, на который падал Ромка, его кровь на белом, а потом… Ты же знаешь, если не забыла… Все случилось из-за меня… Нет, послушай! – Она подняла руку, как бы останавливая Риту, сделавшую удивленное лицо и собиравшуюся возразить. – Да, виноваты его мать-ведьма и бабка, которую вон даже смерть не хочет забирать. И все-таки из-за меня, я никогда не смогу забыть об этом. Как бы мне ни хотелось выйти в дверь, у меня ее нет, Ритка…
В эту секунду раздался звонок.
За дверью стоял Макс. На некотором отдалении от себя он держал шуршащий пакет с начавшими таять стаканчиками импортного мороженого. Хотя был уже конец августа, солнышко припекало вполне по-июльски.
– Они тают, Юль, они упорно тают! Скорее дай блюдца, сестра!
И он быстро направился в кухню. Юлька тем временем возилась с замком. Через секунду-другую она с недоумением отметила, что из кухни не доносится ни звука. «Что там происходит?»
Темно-серые глаза смотрели прямо в глаза-вишни. Макс забыл про мороженое, и из крохотной дырочки пакетика на пол упала белая жирная капля. Но ни он, ни Рита не обратили на это никакого внимания. Вошла Юля.
– Что за немая сцена, эй?
– Сестра, – пробормотал Макс. – Предупреждать надо. Кто эта прелестная девушка?
– О, Боже! Эта прелестная девушка – моя знакомая еще с десятого класса. Ритой зовут. А этот ненормальный, Рита, – мой любимый брат Максим, предпочитающий, чтобы его звали Максом. Выпендрёжник…
– Юлька, не наезжай на меня в присутствии… Маргариты? – Он продолжал восхищенно оглядывать покрасневшую Риту. – В переводе с латинского ваше имя значит «жемчужина». Вы очень соответствуете ему! – вдруг он упал на колени перед ней, все так же держа на весу тающее и капающее мороженое: – Это конечная остановка, я схожу. Благослови нас, сестра!
– Прекрати паясничать! – закричала Юлька, чувствуя, что происходит что-то совсем не смешное, а неправильное и неприличное.
«Господи, какая дичь! Но мне это ужасно нравится! И он мне тоже очень нравится…» – подумала Рита, будучи не в силах произнести хоть слово, не в состоянии оторвать взгляд от вишневых глаз.
У Алены вовсе не было никаких дел. Но идти к Юльке? Чего греха таить перед самой собой: осталось у Алены по отношению к Ромке что-то большое, красивое… Когда рядом Сашка, то еще ничего, но заходить в его дом одной, видеть его вещи, его жену – это слишком.
В принципе, можно было ехать домой. Но отсюда до Юго-Запада – рукой подать, и Алена решила сделать крючок и заехать к Татьяне Николаевне.
Они частенько перезванивались и даже встречались. Тогда, давно, в разгар драматической истории любви, только Танечка вспомнила про Алену и помогла ей выбраться из жуткой депрессии. Все ведь плясали вокруг Юльки – как же, она такая маленькая, несчастненькая, так страдает! А Алена что? Сильная девка, ей как с гуся вода. Никто и знать не знал, как в голос выла она, стоя на коленях и не умея молиться, грозя кулаками в потолок, вместо того чтобы просить, ругая Бога; как болела у нее каждая сломанная Ромкина косточка; как однажды она всю ночь ходила вокруг его больницы, кружила и кружила в полной темноте, пока не начало светать, а ее мать тем временем обзванивала морги и больницы… Днем Алена не приходила к Ромке, она не могла видеть никого из его родных, тем более Юльку. Это они сделали с ним такое! Зато после похорон Ромкиного папы, когда уже все разошлись с кладбища, Алена несколько часов просидела у его могилы, разговаривая с ним, рассказывая ему, какой у него замечательный сын и как она его любит.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента