Катерли Нина. Зелье

календарю, должен состояться в 6:58.
И состоялся. Окно неярко, но вполне уверенно засветилось сероватым
мглистым светом. Олег взглянул на часы: 6:57. Он встал с табуретки.
Стрелка коснулась 6:58. Он выключил газ, взял кастрюлю полотенцем за
нагревшиеся ручки, осторожно перенес ее в свою комнату и поставил на
подоконник. А поставив, почувствовал внезапно такую усталость, что
немедленно, не раздеваясь, повалился на диван и крепко уснул.



7

Вкус был неопределенный, но перцу он бросил, как видно, от души - во
рту, во всяком случае, основательно жгло. Мокшин выпил полную чашку, вытер
губы и сел на диван. Ничего не происходило, никакого душевного подъема,
или там прилива решимости, или вспышки принципиальности он не чувствовал,
ощущал только, что не выспался и что - идиот - убил ночь перед выходным
днем неизвестно на что, на детскую чушь, и никому ведь не расскажешь:
засмеют.
- Сидишь? - спросила мать входя. - Почему не идешь к своей Дульцинее?
Поругались-таки?
- Мама, - вежливо, но твердо сказал Мокшин, - очень тебя прошу, не
говори ты о Варе в таком тоне. А лучше тебе вообще о ней помолчать, другой
тон у тебя не получится.
- Как?! - спросила мать. - Что с тобой? Ты заболел?
- Я абсолютно здоров и, будучи здоровым, еще раз прошу тебя не говорить
пренебрежительно о женщине, которую... о близком мне человеке. Ты поняла?
- А я ничего особенного не говорю, - мать поджала губы и попятилась. -
Сказать нельзя... я просто так... откуда мне знать, твое дело...
Что-то бормоча, она исчезла, а Мокшин вышел в коридор, набрал Варин
номер и сказал ей, что в кино идти нет сил, не спал ночь и валится с ног.
А вечером, если она не против, он заглянет.
- А что случилось? Опять бессонница? Или маме было плохо? -
встревожилась Варя.
- Ничего страшного. Занимался тут одним делом. Пока.
До обеда Мокшин проспал. Мать была непривычно молчаливой и даже как
будто испуганной, сделала его любимые сырники и клюквенный кисель. Олег
сказал ей, что скоро уходит, будет у Варвары.
- Если что нужно, звони туда.
- Ей?! Чтоб я звонила ей?! Ну... хорошо, позвоню, если что.
- Вот и славно. А я, если останусь там, сам тебе позвоню до двенадцати.
...И ведь, черт подери, как просто и эффективно! Ну, дела...
Несмотря на кучи снега, громоздящиеся вдоль тротуара, на сугробы в
сквере и голые деревья, улица была определенно весенней. Оттаявший за день
асфальт подсыхал, дул теплый и влажный ветер.
На углу Невского и Садовой его окликнули.
- Олег Николаевич! Олег Николаевич! Постойте!
Знакомый тягучий голос, от которого у него всегда портилось настроение.
А она уже была тут, уже хватала за локоть.
- Представляете, - сообщила она, - отпирается. Ничего, говорит, не было
и нет. Зануда, говорит, ревнуешь напрасно. Как вы считаете? Врет? А я,
между прочим, как раз сегодня видела во сне реку. Большая такая река, как
Волга. А на самой середине...
- Лошадь, - догадался Мокшин и, не давая ей закрыть рта, продолжал,
высвобождая локоть: - Во-первых, мне некогда, тороплюсь на свидание.
Во-вторых, ваш муж безусловно прав. В-третьих, перестаньте видеть сны.
Всего наилучшего.
- Как?! - опешила Зленко.
- Да вот так. Извините, - и, церемонно ей поклонившись, он заспешил к
метро, радуясь Началу Начал.
Никуда они с Варей не пошли, сидели и разговаривали, и, конечно, он
рассказал ей про книгу, про бумажку с рецептом, про зелье, про все.
Варвара слушала его с улыбкой, покачивала головой, а когда он закончил
словами: "Я пошел, а она стоит, челюсть - до земли, глаза как колеса у
самосвала", сказала:
- Вот за это я тебя и люблю.
- За что?
- За все.



8

Наступил понедельник, рабочий день. Начался он с того, что Мокшин
пригласил к себе Майю Зотову, конструктора как-никак третьей категории.
- Хочу вам сообщить, Майя Ивановна, - сказал он, внимательно
всматриваясь в ее лицо, - что в ту пятницу я, как двоечник, краснел за ваш
чертеж перед начальником отдела, потому что физически не успел исправить в
нем все допущенные вами ошибки, а их было тьма. Больше я не намерен ни
краснеть, ни тратить свое рабочее время на исполнение _ваших_
обязанностей.
- Олег Николаевич, - привычно затрепетав, перебила его Зотова, - как вы
так можете, у меня же ребенок, вы же знаете.
- Не надо жалких слов, очень вас прошу. Ребенок дома с бабушкой, а вы -
на работе. И ради бога, делайте дело. Или не можете?
- Я... нет, - выдавила Майя после паузы, - я... просто... Вы не
переживайте так, Олег Николаевич.
- Тогда идите и работайте, - мирно сказал Мокшин, - и помните: скоро
переаттестация. Все.
А минут через десять явилась секретарь директора Лариса Николаевна со
своей злополучной ладонью.
- В прошлый раз вы были не в настроении, - проворковала она, - говорили
про линию ума, а мне ум не важен. Согласитесь, в женщине ум совсем не
главное, правда?
- Не главное, - охотно согласился Мокшин.
- А про _другое_ вы ни слова не сказали, - продолжала она, пристально
глядя ему прямо в зрачки и протягивая руку вниз ладонью, как для поцелуя,
- а у меня сейчас такой момент в автобиографии...
- В биографии, Ларочка. А помочь ничем не могу, гаданиями больше не
развлекаюсь. Некогда.
- Ну-у, Олег Николаевич, - она капризно пошевелила пальцами, не убирая
руки. Рука красивая. Длинные пальцы, маникюр. Все, как положено. У Вари
ногти всегда коротко острижены - медсестра.
- Правда, некогда, Лариса, - зашиваюсь. Кроме того, вам ведь всем
подавай сказочные успехи в будущем, выдумывать я не в состоянии, а
огорчать никого не хочу. Так что - завязал. А в "автобиографии" пусть
будет, как будет. Если все знать заранее, неинтересно жить.
- Вы так думаете? - многозначительно выговорила она, продолжая
неотрывно смотреть ему в глаза. - Ну что ж... вам видней. Кстати, скоро у
меня день рождения. Что, если приглашу?
Мимоходом коснувшись своим "фирменным" маникюром плеча Мокшина, она
ушла, оставив в кабинете запах польских духов.
А за час до обеда его вызвал Жуков и после недолгого разговора о
текущих делах, помявшись, сказал, переходя на "ты", как это было между
ними принято раньше:
- У нас с тобой тут... какая-то тягомотина. Вот я решил поговорить,
чтобы, понимаешь, раз и навсегда... Давай честно: ты на меня обижен?
"Ну вот, - подумал Мокшин, - начинается".
И сказал:
- Нет, на тебя не обижен. Не за что. Ты хороший парень, добрый. И ты не
сам себя назначил.
- Так.
- Но твое назначение у меня вот где.
- Понятно, - произнес Жуков, глядя на Мокшина с сочувствием.
- Это ты брось. Меня мое место вполне устраивает, а вот то, что мне
даже не предложили, а сразу без разговоров выбрали тебя, - обидно. Хотя,
наверное, и закономерно.
- Что-то ты темно говоришь, Олег. Тебе - не надо, так почему же обидно?
- Потому что это - ты. Я к тебе очень хорошо отношусь, слава богу с
института знакомы. Но, Вова, какой же из тебя начальник отдела? Даже
смешно! Ты ведь... ну... всем известно, какой инженер. Если уж на то
пошло, мне как-то оскорбительно, что вот у меня - такой руководитель.
Руководитель такой, а я-то сам тогда какой же? Что ты так глядишь?
- Мне интересно. Ну, дальше?
- Я когда узнал, даже сперва опешил. А потом понял: все нормально, дело
свое знают, попали в десятку.
- Значит, такого ты мнения. Не знал. Ну, ладно, пускай ты считаешь, что
я бездарь. Ты у нас гений, всегда этим отличался...
- Не заводись. Не обо мне речь. А насчет себя ты и сам знаешь не хуже
моего. Или уже потихоньку наполняешься самодовольством по принципу "дурака
не назначат"?
- А иди ты! Но чем же все-таки, по-твоему, я так устраиваю дирекцию?
При моей бездарности? Я что, подхалим, блюдолиз? Взятку им дал?
- Взятку ты им, Вова, не давал, и вообще ты чудный парень, простодушный
до... умиления. Ну чего ты лезешь в бутылку? Сам меня на этот разговор
спровоцировал, а теперь комплексуешь. Хватит. Я пошел трудиться.
- Нет, извини. Я должен понять, мне это важно. И нам работать вместе.
Начал, так договаривай.
- Палки тебе в колеса я совать не собираюсь, а остальное мое личное
дело. Я и так уже тут наговорил, вон ты какой красный.
- А вот это _мое_ личное дело! Ну, давай: какой я такой особенный
подлец и интриган, что меня тебе, выдающемуся, предпочли?
- Да никакой ты не подлец и не интриган. Куда там тебе еще интриговать!
Ты вообще - никакой. Самая обыкновенная среднестатистическая
посредственность с уживчивым и покладистым характером. С тобой удобно.
Дирекции. Но это их дело. А мне, представь, иметь над собой такого, как
ты, не ахти как приятно. Хотя, конечно, и не смертельно. Проживем. И ты,
Володя, не багровей и не надувайся и впредь не приставай к людям с такими
вопросами. Потому что даже если кто-нибудь и скажет, что твое повышение -
самый мудрый шаг руководства, не верь: подхалимаж.
- Советов я у тебя не просил: обойдусь.
- Понятно. Я пошел.
Жуков молчал, и Олег вышел в коридор с ощущением странной легкости и
даже какой-то пустоты в душе. Ай да вороньи перья. Ай да полынь-трава.
Обойдется он, видите ли! Хорошая мина при плохой игре. Ничего, пусть
знает.
Гурьеву из отдела кадров, в тот же день позвонившему, что хочет зайти
"с фотографией этой особы, проконсультироваться дополнительно", Мокшин,
чувствуя все ту же легкость и свободу, сказал, что ради вздора отрываться
от работы больше не намерен. Да, занят. Да, до конца дня... Что? Нет, и
завтра тоже. И мой вам совет: оставьте вы парня в покое.
Просительные, почти униженные нотки в голосе Гурьева мгновенно
сменились холодной и даже враждебной интонацией, но Мокшин от этого
почему-то только развеселился. Чувство неуязвимости переполняло его,
хотелось, чтобы пришел кто-нибудь еще с очередной идиотской просьбой,
очень уж это было забавно: видеть, как сперва чуть затлеют, а потом начнут
разгораться на полную мощность растерянность и уважение в перепуганных
глазах, точно там где-то вырубили реостат и увеличивают напряжение.
Но никто ни с какими просьбами больше не приставал - видно, предыдущие
посетители разнесли слух, что Олег Николаевич сегодня не в духе и всех
отшивает. В полной тишине и спокойствии Мокшин успел просмотреть и
подписать одну довольно объемистую пояснительную записку, а перед самым
концом дня явилась Зотова, робко постучав, вошла на цыпочках и положила
перед ним почти безукоризненно выполненный чертеж тарного цеха.



9

Шли неделя за неделей, и Мокшин с любопытством наблюдал, как меняется
отношение к нему окружающих. Не то чтобы оно стало лучше, просто - другое,
и это "другое" вполне его устраивало: исчезло панибратство и появилась та
самая дистанция, какую всегда соблюдают по отношению к человеку,
которого... да, да - слегка побаиваются. Подчиненные Мокшина с некоторых
пор определенно побаивались своего руководителя, на удивление быстро
привыкли к его беспощадной требовательности, и от этого качество чертежей
и прочей техдокументации резко повысилось. С Жуковым отношения
установились холодные и четкие: тот, видимо, понял, что Олег Николаевич
зря задираться не будет, но мнение свое всегда отстоит. Пойдет, если надо,
и к главному инженеру, и к директору. И ходил. И Жуков помалкивал да
поглядывал исподлобья. И разговоры на посторонние темы между ними совсем
прекратились. Только о работе.
Как-то недели через три после Начала Начал Лариса доверительно сообщила
Мокшину: мол, в народе ходят упорные слухи, что его ждет крупное
повышение, что он об этом знает, потому и стал такой.
- Какой же?
- Суровый.
- Да?
- Да. Хотите новость?
Выяснилось, что Лариса случайно слышала, как главный инженер говорил
директору, что, похоже, они поторопились, назначив Жукова. Мокшин-то
покрепче будет. А директор: "Характер у твоего Мокшина скверный. Но вообще
надо подумать, вот скоро Тихомиров пойдет на пенсию, будем решать".
- За информацию с вас причитается, - сказала Лариса и подставила щеку,
благо в приемной они были одни.
Мокшин деликатно коснулся этой щечки, почувствовал запах пудры и
услышал:
- Этим не отделаетесь, завтра день рождения, жду с цветами.



10

Как же это? Выходит, он всегда ошибался, считая, что самого большего
можно добиться от людей мягкостью и уступчивостью? Выходит, автор
злодейской книжонки оказался все-таки прав? Против фактов не пойдешь, -
даже личная жизнь и та: выпады в Варин адрес прекратились, мать больше
слова дурного о ней себе не позволяла и почти безропотно сносила его уходы
и долгие отлучки, а сама Варвара сказала, что думала, будто знает его как
облупленного, но только сейчас у нее по-настоящему открылись глаза. Этим
закончился один малоприятный разговор, когда Мокшин объявил ей, что
намерен отправиться на день рождения к сослуживице и, поскольку его
пригласили в качестве кавалера и души общества, отказаться неудобно. Взять
же Варвару с собой он не может. Почему? Ну... хотя бы потому, что ее никто
не звал, а он не хотел бы афишировать...
- Больше объяснять ничего не буду. Не понимаешь - очень жаль.
- А если бы я была твоя жена? - тихо спросила Варя.
- Но ты ведь не жена, - ответил он.
Конечно, сперва она немного поплакала. Мокшин сидел рядом и терпеливо
ждал. А что, если разобраться, он должен был делать? И тогда Варя, вытерев
слезы, внезапно улыбнулась и сказала:
- Ладно. Ты прав, зачем мне туда идти? Никого не знаю, умру с тоски.
Пойду лучше к Людке. А тебя уважаю: мог ведь, как раньше, сказать, что
собираешься с мамой к тетке, а сказал то, что есть, и хоть я заревела, все
равно так гораздо лучше. Я даже не знала, какой ты. Самый честный.
Просто поразительный народ женщины: "Как раньше, сказать, что идешь к
тетке". А молчала.
...Ну, а все-таки, как быть с зельем? Мокшин все-таки иногда
профилактически выпивал натощак по полчашки отвара. Да, а что? Не
пропадать же вещи, в самом деле, когда столько сил было затрачено на
собирание всех этих полыней, артишоков и перьев.



11

В тот день Мокшин поехал к Варваре сразу после работы. Накануне она
звонила. Тихим и каким-то вялым голосом просила занести книжку. Олег
обещал, а потом ругал себя за это, потому что день получился тяжелый, он
устал как собака, да к тому же вспомнил, что по телевизору сегодня вечером
начинается детектив-многосерийник. Посмотреть у Вари? Что вы! Оскорбится:
"Мы и Так редко видимся, я хотела поговорить..." О чем говорить? В общем,
глупо, визит к ней вполне можно было бы отложить, но что поделаешь -
обещал, да и книги взял с собой, когда выходил утром из дому. Не тащить же
обратно. Поехал.
В автобусе царила невероятная давка и толкотня, так что, когда рядом с
ним освободилось место, Мокшин сел с большим облегчением и удовольствием -
казалось, еще полминуты, и все пуговицы от плаща будут оторваны, выдраны с
мясом, а только что вычищенные ботинки истоптаны. Он сел, поставил на
колени грузный портфель, но моментально, откуда ни возьмись, около него
возникла востролицая, отнюдь не слишком молодая, но вполне безвкусно
размалеванная гражданка в отличном кожаном пальто и с сеткой, полной
картошки. Без всякой радости Мокшин попытался встать, чтобы уступить ей
место, но в давке сделать это сразу было не так-то просто, а женщина между
тем, оберегая свое замечательное пальто, что было сил прижала сетку к
коленям Мокшина, непосредственно к его новым серым брюкам.
- Отодвиньте, пожалуйста, куда-нибудь вашу картошку, вы мне пачкаете
одежду, - негромко попросил Мокшин, приподнимаясь, но дамочка не
пошевелилась, а еще изобразила на своем воробьином лице возмущение.
- Куда это, интересно знать, я уберу? Тут не повернуться. Вам хорошо -
сидеть и рассуждать.
- Стыдно, молодой человек, - тут же раздалось слева. Рыхлый старик,
только что безмятежно дремавший рядом с Олегом, уже стоял. - Садитесь,
садитесь, девушка, даме - место, я постою, это пусть другие сидят, которые
постарше, имеют право.
Он пыхтел и негодующе сверлил Олега взглядом. "Девушка". Рыцарь. Не
глядя на него, Мокшин сказал тетке:
- Зачем столько эмоций? Садитесь, ради бога. А самое правильное было бы
сразу войти, как положено, и переднюю дверь и занять законное место.
- Нахал! - вскинулась дама, а стоящий рядом ветхий джентльмен тут же
радостно зашамкал:
- Какая бестактность! Позор!
Не обращая на все это никакого внимания, Мокшин начал энергично
протискиваться к выходу. Что, собственно, такого оскорбительного он сказал
этой кожаной? Испугалась. Как все же люди боятся правды, а ведь нет ничего
опаснее, чем обольщаться на собственный счет. Никакая тушь, никакие помада
и белила уже, увы, неспособны сделать вас, мадам, молодой и красивой. И
кожаное пальто не спасет. И комплименты. Вся эта неравная борьба со
старостью только отнимает последние силы и в результате, естественно,
сердцебиения, и стоять в автобусе с полной сеткой - тяжело. А внуки небось
растут хулиганами.
- Принес книгу? - сразу спросила Варя, когда, отперев дверь своим
ключом, Мокшин вошел к ней в квартиру.
- И не одну, - сказал он, выкладывая на стол из портфеля три тома
Пруста, словарь иностранных слов и сборник английских новелл.
- Ну-у... Я же не это просила. Я - "Силу духа".
- Незачем тебе читать всякую макулатуру, только головенку забивать и
время тратить. Приличные вещи надо читать, а не барахло. Помнишь, я в
январе уезжал в Бакуриани, дал тебе "Бойню номер пять"? Ты ведь так и не
удосужилась. Вот, почитай Пруста.
- А без Пруста тебе со мной скучно?
Вот, пожалуйста, и тут те же игры. Давайте будем делать вид, что все не
так, как есть на самом деле, а как нам хочется. Будем красить ресницы и
надевать кожаное пальто, и тогда нас в наши пятьдесят восемь лет в
автобусе станут называть девушкой. Будем капризно надувать губки - и нашей
невежественности как не бывало: "Ну, что ты, моя девочка, конечно, мне с
тобой совсем не скучно, ты вообще у нас профессор, просто это мой любимый
писатель, и я хочу знать твое мнение о его творчестве".
- Если говорить начистоту, - спокойно произнес Мокшин, - то в последнее
время иногда бывает - да, скучно. Про старшую медсестру Мусю я ведь уже
все как будто бы слышал, про Людкиных женихов - тоже, что дежурить сутки
тяжело - усвоил. Ничего обидного в том, что я принес тебе книги, по-моему,
нет. Вуз ты уже не кончишь, а так...
- У тебя что-то случилось? На работе? Нет? С мамой?
- Ну зачем ты так сразу начинаешь хлопать крыльями? Что могло
случиться, глупенькая? Сказал, что думал, пора бы уже привыкнуть.
- Я никогда не... я не знала, что тебе скучно, - проговорила она
каким-то жалким голосом, - зачем же ты со мной встречаешься, раз скучно?
Некоторое время Мокшин молча смотрел на Варю. Интересно, чего она хочет
сейчас? Чтобы он сказал, что пошутил, чтобы вообще этого разговора _как
бы_ не было? Вот этими дрожащими губами, слезами на глазах она
выпрашивает, чтобы он сейчас отказался от своих слов. Чтобы соврал.
- Не хочешь ты читать Пруста, ради бога, не читай, - сказал Мокшин с
раздражением, - я хотел как лучше, но вообще-то можно и без умных
разговоров. В конце концов, я не для них к тебе прихожу, а как женщина ты
меня вполне устраиваешь. Да что ты так смотришь?! Я же тебе говорю - ты
хорошая, добрая, милая.
- Как женщина... устраиваю? - странным голосом спросила Варя.
- Можешь не сомневаться. Устраиваешь. Гарантию даю. Во всяком случае,
на сегодняшний день.
- На сегодняшний день... - опять сомнамбулическим голосом повторила
она, - устраиваю... на сегодняшний день...
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами и опять - опять! - молча
просила: "Ну, соври! Соври!" А он не мог. И не хотел.
- Ну откуда же я знаю, что будет потом, - сказал Мокшин и обнял Варю за
плечи. - Кто вообще это знает? А если я завтра отдам концы?
- Тогда я тоже.
- Не болтай. И не кисни. Никто про себя ничего не знает, Варька. Можно
загадывать сколько угодно, можно давать пустые обещания, клятвы... Можешь
ты, например, быть уверена, что через год я тебе не надоем, не опротивлю?
- За десять лет не надоел.
- ...Не можешь ты быть уверена. И я не могу. Вот смотри: сегодня нам с
тобой уже по тридцать пять, верно? Через пять лет будет по сорок.
Допустим, мать умрет...
- Зачем ты так?
- А почему? Почему я должен делать вид, что именно моя мать будет жить
вечно? Ей сейчас уже под семьдесят, и она пережила блокаду. Ну, пять лет
еще, ну, десять от силы... Так вот, я останусь один и решу жениться.
Мужчина в сорок лет еще далеко не старик, а женщина...
Варя молчала.
- Ну, чего ты? Куда денешься, закон природы. И разве преступление, что
мне захочется когда-то иметь семью, детей? Что я - да! - думаю об этом?
Это очень грустно, очень обидно, даже жестоко, но... в сорок лет
здорового, полноценного ребенка ты ведь мне не родишь. К сожалению.
- Разве я в этом виновата?
У нее дрожали губы, дергалась щека, лицо сделалось некрасивым и старым.
_Уже_ старым.
- Ни в чем ты не виновата. Но и я не виноват, что тебе не двадцать лет.
И хватит. Ей-богу, хватит, это уже мазохизм какой-то.
- Как... как ты можешь? Мы целых десять лет вместе...
- Вот именно. Целых.
- Мои родители прожили тридцать.
- Они были мужем и женой. У них была ты.
Совершенно неожиданно у Варвары маятником замоталась голова, она упала
на тахту лицом в подушку, плечи задергались.
- Я тебе надоела! Ты меня не любишь! Не нужна! - невнятно выкрикивала
она, и все это было так на нее непохоже, и так было жалко ее, просто черт
знает как жалко! Он смотрел на вздрагивающие плечи, на задравшийся у пояса
свитер, на вцепившуюся в подушку руку с коротко остриженными широкими
ногтями. Она плакала в голос, по-деревенски, так, наверное, бабы по
покойнику ревут.
Тут только одно теперь поможет: "Люблю, буду вечно, до гробовой доски,
клянусь..."
- Брось, перестань, слышишь? - Мокшин сел рядом с ней на тахту. - Я
очень, очень хорошо к тебе отношусь, честное слово, привык к тебе...
Рыдания усилились. О, дьявол, будь он неладен, этот отвар.
- Зачем... зачем ты мне все это сказал? Для чего? - вдруг выкрикнула
Варя. - Я же ничего от тебя не требую. Никогда не требовала... Зачем
сейчас... ведь все было так хорошо... как у тебя поворачивается язык?
"Зачем сказал". А она зачем спрашивает? Ничего я не знаю, может давно
уже осталась одна привычка... ничего я не знаю. А она... да и все... нет,
они не просто боятся того, что есть, - драться готовы, из горла вырвать
ложь, обман, вот ведь какие дела...
- Послушай, Варька, - Мокшин схватил ее за плечо и повернул к себе
лицом (до чего некрасива, глаза запухли, нос расплылся), - успокойся.
Сейчас я тебе все объясню. Не могу я врать, понимаешь? Нет, ничего ты не
понимаешь, погоди...
Мокшин вынул из портфеля бутылку с остатками настоя.
- Смотри. Это то самое. Ты просила книгу, а я тебе принес... да вытри
ты слезы наконец!
Он отвинтил пробку и протянул бутылку Варе.
- Вот. Выпей. Тут еще стакан, не меньше. Я лично перед уходом испил
полчашечки, чего и тебе желаю. В целях эксперимента: начнешь меня крыть,
шпарить правду-матку. Но клянусь: не обижусь, рыдать не начну. Вот
увидишь. Пей!
- Господи! - Варя быстро села и обхватила его за шею. - А я-то, дура...
Ну конечно же, ты просто отравился этой дрянью. Это бывает. А я поверила,
могла о тебе _так_ подумать.
- Ну, пей, пей, - настаивал Мокшин, - какая там отрава, интересно же!
- Да выпью, все сделаю, что ты хочешь. Ох, как я испугалась, думаю -
все!
Она взяла из его рук бутылку и стала пить прямо из горла. Мокшин
пристально за ней наблюдал. Пьет. До самого дна выпила.
- Тьфу, какая гадость. Ну и что теперь будет? - Варя протягивала пустую
бутылку Мокшину.
- Сейчас начнешь говорить. Правду! Только правду. Одну правду. Всю
правду, и да поможет тебе бог!



12

Обычно Варя говорила мало, больше любила послушать, а длинных
объяснений и признаний по поводу чувств, как правило, избегала. А тут ее
прямо-таки понесло, точно она решила разом высказать все, что держала при
себе эти десять лет. Мокшин узнал, что, оказывается, она не просто его
любит, а любит больше всего на свете, даже маму так не любила, а о бывшем
муже и говорить смешно, что кроме него у нее по существу ничего больше в
жизни нет, и никого нет, что все эти годы она только и жила их встречами,
а промежутки между ними были сплошным мучением.
Еще он услышал, что те три лета, когда они ездили вместе в отпуск, были
самыми счастливыми в ее жизни, а когда он уезжает один - хоть в
командировку, хоть зимой на лыжах в Бакуриани, хоть на юг, - она с ума
сходит тут от тоски и ревности, да, да, что, я не знаю, сколько их
выросло, молоденьких, да умных, да образованных, не то что я!..
Насчет тоски и ревности - это для Мокшина была новость. Обычно, когда
они с Варей встречались после большого перерыва и он спрашивал, как, мол,
ты тут без меня, она всегда с ясной улыбкой докладывала, что все было
замечательно, конечно немного скучала, но это не страшно, а вообще жила
интересной жизнью, ходила два раза в театр - пригласили, а еще в кино и на
выставку моделей одежды.
Теперь выяснилось, что все эти приглашения в театры она выдумывала, а
кино и модели видала в гробу, а на самом-то деле ей вообще ничего не
нужно, кроме как сидеть около него и смотреть, и еще слушать, потому что
он же ужасно красивый, умный и необыкновенно тонкий человек, она никогда
не могла понять, за что ей досталось такое счастье в жизни.
Все это было, наверное, более или менее естественно с ее стороны, хотя,
конечно, чтоб через десять лет и настолько... но допустим. Но главное - с
нарастающим беспокойством слушал Мокший, - ей необходима уверенность, что
он никуда не уйдет. Нет, не расписка, не гарантии на сто лет вперед, а
просто знать, что сегодня он будет с ней. И завтра. Или хоть до утра,
потому что очень страшно всегда ждать: вот сейчас он скажет: "Ну, мне
пора", а домой к нему ей нет хода, и она опять останется одна в своей