Каттнер Генри. Маска Цирцеи

   Непрерывно опускались сучковатые дубины, серпы кентавров собирали свой кровавый урожай. Большие мечи молотили, как огромный цепы, а кентавры бились еще и по-лошадиному: становились на дыбы и лягались, разбивая доспехи и шлемы.
   Мы продвигались не без потерь. Золотые мечи тоже наносили удары, и нередко я слышал дикие вскрики кентавров, падающих среди полудюжины солдат, но продолжающих отчаянно драться, пока мечи Гелиополиса не наносили последний удар.
   Мой кентавр тоже сражался, а на его спине сражался и я, ослепленный, задыхающийся, не видящий ничего, кроме очередного лица в шлеме, которое нужно было рубануть, очередного солдата, который валился с ног, и человека за его спиной, занимавшего место в строю.
   Наконец мы оказались на ступенях храма, неудержимо напирая на золотые ряды, преграждавшие нам дорогу. Но теперь это была битва в темноте только мерцающий кружок солнечной короны остался от сияющего диска.
   Мы были внутри ворот и штурмовали высокую лестницу, ведущую к башне, когда я заметил бородатое лицо Панира, смотревшее на нас из-за выступа на стене. Я окликнул его, а он поднял свой рог в знак того, что узнал меня.
   - Сюда! - крикнул он, едва слышно в этом грохоте. - Сюда, ко мне!
   Мой кентавр услышал его, я почувствовал, как мощное тело напрягает мускулы, и мы буквально полетели вверх по лестнице сквозь неожиданно расступившиеся перед окровавленным мечом кентавра ряды защитников в золотых кольчугах. Я с его спины занимался теми, кого он пропускал. Панир маячил рукой, указывая на основание выступа, где стоял.
   - Здесь, внизу есть проход! - закричал он. - Хорошо охраняемый, но если вы сумеете пройти, мы встретимся внутри. О Зевс, что за битва! - Он улыбнулся, скаля зубы, и исчез.
   Мне незачем было подгонять моего кентавра. Следуя изгибу стены, мы вдруг оказались перед зарешеченным проходом, в глубине которого сверкали золотые кольчуги защитников. Мой кентавр рассмеялся - это больше напоминало ржание - и встал на дыбы. Я прижался к его потной человеческой спине и ощутил сильный удар, потрясший нас обоих, когда передние копыта врезались в решетку.
   Она прогнулась, а кентавр отскочил назад, опустился на все четыре ноги и вновь поднялся на дыбы. Я услышал очередной взрыв его нечеловеческого смеха, ощутил еще более сильный удар, и решетка перед, нами была выломана.
   Прежде чем я успел спешиться, четверо людей лежали на полу, умирая, а копыта и меч кентавра омылись свежей кровью. Он смеялся как безумный; истерия и дикость смешивались друг с другом в ужасном дуэте.
   Вдруг застучали копыта Панира, он появился в глубине коридора и позвал нас. Кентавр проревел что-то на нечеловеческом языке, Панир ответил ему, нервно смеясь и тяжело дыша, и снова поманил за собой.
   Трижды натыкались мы на охранников, и каждый раз торжествовал мой меч и страшный арсенал кентавра. Сам Панир не принимал участия в схватках. Он стоял сбоку, смотрел и ждал, пока мы пожнем свой кровавый урожай. Потом мы снова шли вперед.
   Так мы и добрались до сада, в котором Пифон охранял Золотое Руно, принадлежавшее Аполлиону.
   13. МОЩЬ НА ПРИВЯЗИ
   Времени хватило лишь на один быстрый взгляд сквозь жалюзи, закрывавшие доступ в сад, ибо из коридора за нашими спинами доносилось эхо быстрых шагов, твердых и решительных, лязг доспехов и оружия. Вдали слышны были звуки битвы вокруг храма и поднимавшееся над воем монотонное причитание дьявольской песни. Казалось, темнота вокруг становится все более густой.
   Впрочем, я почти не замечал этого. Я забыл о битве и о надвигающейся сзади опасности, даже о таинственной поре Затмения, во время которого должен буду сразиться с богами. Потому что предо мной раскинулся сад Золотого Руна...
   Он изменился. Я коснулся рукой ставни и толкнул ее. Потом поставил колено на подоконник, наклонился, просунул голову в низкое окно и словно в полусне, почти не понимая, что делаю, вошел в таинственный сад.
   Ковер из цветов, горевших наподобие упавших звезд, сиял уже не так ослепительно, ибо наступил Час Затмения. Правда, цветы продолжали гореть, но каким-то особенным, вялым пламенем, которое заставило меня содрогнуться при мысли, что придется пройти сквозь него.
   Но я должен был сделать это, потому что посреди сада раскачивалось дерево, которое легенда называла Пифоном, ленивое и сонное в углубляющемся мраке Затмения. Большие глаза змеевидных ветвей медленно обратились ко мне - чешуйчатые тела поворачивались неторопливо, не спеша, как змеи из кошмарного она.
   И среди них сверкало Золотое Руно.
   Тут в окне позади меня началась суматоха. Я услышал крик Панира, дикий смех кентавра и глухие удары его копыт по человеческому телу. Через широкое окно хлынула волна воинов в золотых кольчугах - и битва разгорелась вновь.
   Я уклонился бы от нее, если бы мог. Ведь я уже знал тайну Пифона, знал о том, что могло погрузить его в сон, о том, что для другого Язона в далеком прошлом сделала Медея.
   Я начал отступать к дереву, топча бледно светящиеся цветы и размахивая своим окровавленным мечом. За спинами солдат я видел кентавра, он перебирался через подоконник. Обеими руками он сжимал оружие, а на его полузверином лице читалась дикая радость битвы.
   Он напал на моих преследователей сзади в тот самый момент, когда я ударил на них спереди, и потом долгие минуты для меня существовал лишь лязг оружия, враги в золотых кольчугах, да еще отчаянная необходимость не допустить их золотые мечи к себе и при этом убить столько людей, сколько смогу.
   Присутствие дерева отчасти помогло мне. Я отступал к змеиным головкам, которые поднимались и жадно вытягивались каждый раз, как я оказывался в пределах досягаемости. Солдаты тоже боялись их, и именно этот страх не менее дюжины раз спас мне жизнь. Ведь я был уже не героем из Древней Греции, а всего лишь Джеем Сивардом, сражавшимся в призрачном свете дремлющих цветов и молившимся, чтобы богиня смогла растянуть время до тех пор, пока я буду готов.
   Однако у меня не было щита, который мог бы меня защитить, и, пока мы дрались среди горящих цветов, моя кровь мешалась с кровью стражников. Не было слышно ничего, кроме ударов и тяжелого сопения. Мы рубили, падали и снова рубили... а цветы Аполлиона пили нашу кровь.
   Повалилось тело стражника с отрубленной головой, поливая все вокруг кровью, и цветы жадно вытянули к нему свои чашечки. Лепестки их дрожали, когда они утоляли жажду.
   Кровь лилась и впитывалась в землю между корнями, и постепенно, очень медленно, змеиные головы тоже опускались, становились все более вялыми, покачивались и обвисали по мере ожесточения схватки.
   Три тысячи лет назад Язон убедил Медею сварить колдовской отвар, который должен был отправить Пифона в царство сна. Я смотрел глазами Язона и знал, что это был за напиток. Кровь.
   Кроме того, только в Час Затмения человек мог пройти сквозь пылающий сад и оказаться так близко к дереву.
   Казалось, само время сражается сейчас за нас и за Гекату. Пифон-Дерево пило и пило, постепенно впадая в сонное вампирическое оцепенение, а его полузмеиные корни всасывали сок, пролитый из наших живых тел.
   Я смотрел и ждал своей минуты. Наконец, когда по общему согласию мои противники и я остановились, чтобы отдышаться, я метнулся к дереву. Стражники подняли мечи и двинулись за мной, а потом вдруг остановились, меряя взглядами вялых змей. Я же не колебался, зная, что времени осталось совсем мало.
   Я схватил рукой самые нижние ветви дерева и почувствовал их чешуйчатую кору. Подтянувшись, я перекинул ногу через толстый золотой сук и вскарабкался вверх, судорожно сжимая пальцы на чешуйчатых ветвях, медленно извивавшихся в моих руках.
   Змеиные головы поворачивались в мою сторону, отяжелевшие после кровавого пира. Будь у меня время задуматься, страх заморозил бы кровь в моих жилах и, я не смог бы даже пошевелиться. Однако взгляд мой был устремлен лишь на одну сверкающую вещь, которая сияла тысячами звезд даже в огненном саду.
   Я протянул дрожащую руку и коснулся Золотого Руна.
   Сидя на извивающемся дереве, я снял Руно с его ветви. Пульсирующие волны сияния поплыли по Руну, когда я взял его в руки: пульсирующие, живые, невероятные. Я накинул его на плечи, как плащ, и оно прильнуло ко мне, не требуя застежек.
   Оно жило.
   А я не жил до этой минуты!
   Спустившись с дерева, я нашел уже лишь мертвых стражников - все живые разбежались. Кентавр осторожно поглядывал на меня, глаза его блестели, как у испуганной лошади. Даже Панир держался поодаль. А цветы, когда я шел между ними, увядали и съеживались, превращаясь в горячий пепел.
   Я так никогда и не узнал принцип действия Руна. Эти локоны из тонкой золотой проволоки могли быть антеннами, принимающими энергию из какого-то неизвестного источника, энергию, протекавшую сквозь мое тело и разум и переполнявшую меня нечеловеческой силой. Гефест, великий мастер великой расы, создал Руно, которое, будучи машиной, прибором, не ограничивалось простым органическим коллоидом, что был основным элементом его структуры. Какая форма психофизиологического симбиоза осуществлялась здесь, я так и не понял.
   Я спрашивал себя, долго ли смогут мое тело и разум выносить такую перегрузку. Опасно было надевать на себя Руно, но еще опаснее - не надевать его в эту минуту. Руно погрузило меня в экстаз, который даже опасность превращал в наслаждение. "Вообще не жил тот, - сказал я себе, кто никогда не носил Руна!"
   Через окно я вернулся в коридор храма. Панир вел себя со мной сдержанно; кентавр еще раз перебрался через подоконник и шел за мной на почтительном расстоянии, словно пугливый конь. Я почти забыл о них. Зеркальные стены отражали сияние Золотого Руна и робко пели эхом его мощи.
   Выйдя из коридора, мы оказались в огромном зале, где царил оглушительный грохот сражения. Армия кентавров зашла в своем вторжении так далеко, что весь храм стал полем битвы. Однако сражавшиеся расступились передо мной и умолкли, когда я ступил в зал, завернувшись в Золотое Руно. Испуганные крики прокатились по толпе, едва меня заметили, но я почти не услышал их. В моих ушах звучало мягкое, высокое пение локонов Руна, наполнявших силой мое тело и мозг.
   Я шел и шел за Паниром - через большие залы, превратившиеся в одну большую бойню, но затихавшие, когда мы проходили. Думаю, что повсюду за нами оставались мир и покой, ибо воюющие толпы, едва увидев Руно, понимали, что время человеческих конфликтов кончилось. Теперь предстояло биться богам.
   Наконец мы оказались на пороге той комнаты, которую я видел глазами Гекаты.
   Здесь царила темнота. Комната была переполнена гомоном и непрерывными раскачивающимися движениями молящихся. Золотые одежды жрецов матово поблескивали на фоне черных стен. Я увидел маски, которые они носили: диски в форме солнца, совершенно плоские, скрывающие все лица за таинственным символом Аполлиона. И эти диски тоже светились, бросая на толпу странно приглушенные блики.
   Солнечный круг Аполлиона на стене уже не был таким, каким явился мне в моем видении. Теперь он стал мерцающим кольцом, похожим на корону, повисшую в темном небе над Гелиополисом. Затмение стало полным.
   - Отверни от нас свое темное лицо, о Аполлион! - пела, раскачиваясь, толпа. - Не смотри на Гелиополис во мраке Затмения.
   Алтарь под солнечной короной накрывала золотая ткань, точно обрисовывающая контуры лежавшего под ней тела. "Киан, - подумал я, жертва". А время жертвоприношения должно быть близко, очень близко.
   Жрецы суетились и склонялись в ритуальных поклонах. По росту я узнал Фронтиса, хотя солнечный кружок закрывал его лицо. Монотонное пение продолжалось, но теперь оно приближалось к кульминационному моменту, ибо близился миг, когда должна пролиться кровь.
   Я перешагнул порог.
   Мерцающие короткие вспышки посыпались с Руна и заколыхались в темном воздухе святилища, как волны на воде. Пение мгновенно смолкло, воцарилась мертвая тишина. Все лица повернулись ко мне, поднялись даже одинаковые круглые маски жрецов.
   Секундой позже ропот пробежал среди верующих. Жрецы замерли на своих местах - все, кроме Фронтиса. Даже не видя его лица под маской, я и так знал, что оно кривится от ярости и страха, когца одним длинным прыжком он бросился к алтарю, вытягивая руки за жертвенным ножом.
   Мне казалось, что время жертвы еще не пришло, но Фронтис не мог больше ждать. В случае необходимости он прервал бы церемонию, но теперь понял, что Киан должна умереть немедленно, прежде чем Геката сможет явиться за своей жрицей. Он схватил нож, уперся рукой в алтарь и высоко поднял клинок.
   Тот яркой звездочкой сверкнул в свете Золотого Руна, звездочкой, которая дрожала и пульсировала. Комната была полна людей, но в ней стояла мертвая тишина.
   Только в эту секунду я понял, насколько велики возможности Руна. Помимо своей воли я двинулся вперед, вытягивая руку, чтобы остановить опускающийся нож, словно рука моя и впрямь могла задержать его.
   И все-таки рука Фронтиса застыла. Между нашими ладонями казалось, протянулась невидимая нить энергии.
   Я чувствовал излучаемую мною огромную силу Руна, и понял, что среди людей я сам стал теперь богом - с божественной властью и божественной разрушительной силой Золотого Руна.
   Я среди богов? Что ж, пришло время проверить это.
   Лицо Фронтиса было закрыто, но я почти чувствовал под маской его испуганный взгляд, когда он убедился, что не может шевельнуть рукой. Я видел сквозь рукав, как дрожат его мышцы, как безуспешно пытается он вырваться, пойманный Руном по приказу моей чудесно усиленной воли.
   Осторожно я шел вперед, не зная, как долго будет держать его заклятие. Толпа расступалась, оставляя мне широкий проход. Я подошел к алтарю.
   На секунду мы с Фронтисом замерли лицом к лицу, по сторонам от накрытого саваном тела Киан. Я жалел, что не могу видеть его лица. Вытянув руку, я отбросил золотой саван жертвы.
   Глаза Киан были открыты, но затуманены наркотическим сном. Думаю, она меня не видела. Золотые путы удерживали ее на алтаре за щиколотки и запястья, как и в первый раз, когда она лежала, ожидая удара ножа.
   Ухватившись за путы, я порвал их легко, словно стебли травы. Металлический звук, с которым они лопались, заглушило цоканье копыт.
   Я повернулся, чтобы посмотреть - это шли кентавры, и первый из них нес на вытянутых руках Маску Цирцеи. Глаза ее были закрыты, наверное, она спала, однако изпод век и сомкнутых губ пробивалось зеленое сияние. Цирцея ждала освобождения.
   В мертвой тишине кентавры свернули в проход, образованный толпой, чтобы пропустить меня. С глухим стуком копыта их опускались на пол святилища Аполлиона. Это были страшные, окровавленные существа, еще не остывшие от горячки боя. Они медленно подходили к алтарю, чтобы перенести Маску Цирцеи с умершей жрицы на живую, на пол одна за другой капали красные капли.
   Я видел - Фронтиса колотит дрожь. Он по-прежнему не мог двинуться с места, замерев с ножом, занесенным над Киан. Я знал, что он смотрит сквозь миниатюрное солнце на своем лице, и угадывал чувства, терзавшие его при виде исполнения древних пророчеств: Золотое Руно в Гелиополисе, Маска Цирцеи здесь, у алтаря солнечного бога. Теперь оставалось сбыться последнему предсказанию.
   Кентавр обогнул меня, держа Маску на вытянутых руках, и направился к изголовью алтаря.
   14. КОНЕЦ БОГА
   Я продолжал следить за Фронтисом. Теперь я мог опустить свою ладонь, которая остановила его. Вместе с ней упала и его рука, нож громко звякнул о пол в мертвой тишине без единого дыхания. Жрец поднес дрожащую руку к лицу и стащил солнечный диск. Глаза наши встретились, в его взгляде читался ужас, смешанный с недоверием. Фронтис не разделял суеверий своих соотечественников, холодная логика решала все его проблемы... до этого момента. Однако сейчас его обманули и логика, и наука. Мне казалось, что я вижу, как разваливается здание разума Фронтиса.
   Сзади, из толпы, послышался дикий крик. С алтаря поднималась Киан. Киан?
   На нас смотрела нечеловечески красивая Маска Цирцеи в оребле зеленого пламени, живого и таинственного.
   А потом на всех нас из короны слабого света над алтарем, затемненного символа Аполлиона, вдруг хлынула волна невыносимого жара. И вместе с ней какой-то звук, словно отголосок смеха на Олимпе. Фронтис пошатнулся, и я заметил, что тревога на его лице сменяется настоящим безумием.
   - Нет! - крикнул он. - Нет, Аполлион! - И он почти машинально затянул ту самую монотонную песню, которую я прервал своим появлением: - Не смотри на меня, о Аполлион, в Час Затмения!
   Люди подхватили ее, в их голосах звучала истовая мольба. Теперь это было не ритуальное пение, а настоящий крик отчаяния:
   - Отверни свое лицо, Аполлион!!! Не смотри на нас в этот Час Затмения!
   Аполлион услышал их... и расхохотался!
   Я вспомнил, что говорил Офион о другом затмении, когда бог взглянул на свой народ, и никто не пережил этого, чтобы рассказать, как выглядело его лицо. Эти люди были обречены познать правду о нем и сохранить эту правду для себя. Смех несся из стенного диска, становясь все громче, все ужаснее. И еще от него шел жар, черный жар, словно некая невидимая жидкость заливала святилище. Жар, лишенный света, и в нем - удивительное дело - средоточие чистого холода, поражавшего разум.
   Кентавры поспешили прочь. Я слышал за спиной глухой топот, когда животные, стуча копытами, выбегали из зала среди перепуганной толпы. Они оставляли за собой громкое эхо, отражающееся от потолка и плывущее из коридора за стеной. Стадо покидало обреченный на гибель Гелиополис. Жрецы разбежались, люди начали драться друг с другом, стараясь поскорее выбраться наружу. Даже Панир бросился к выходу, послав мне напоследок долгий взгляд своих желтых козлиных глаз.
   Остались только Цирцея и я... да еще Фронтис, смотревший на нас с другой стороны алтаря. Он был слишком уверен в себе и не унизился бы до того, чтобы опуститься на колени перед богом, который, как он знал, вовсе не бог. Однако он не знал всего. Аполлион не был богом, но его возможности настолько превосходили человеческие, что Фронтису он должен был казаться сейчас тем истинным божеством, каким его считали простые люди.
   Страшный жар по-прежнему лился от затемненного солнечного кольца, и в нем уже начинали проступать контуры Лица. Я не мог смотреть. Это лицо уже являлось мне в величии солнечного сияния, и даже тогда было для меня слишком отвратным в своей красоте. Но темное лицо Аполлиона? Нет, даже в доспехах из Золотого Руна я не посмел бы смотреть на него! Ко мне подошла Цирцея, двигаясь мягко и уверенно в оребле зеленого свечения, и я услышал ее голос, но не Киан, а самой Волшебницы - тот же самый голос, что и три тысячи лет назад.
   - Геката! - воскликнула она. - Мать Геката! Богиня услышала и ответила. У наших ног запульсировало, мерцая и наполняясь, озеро зеленого света. Мы стояли словно в чаше с полупрозрачной жидкостью, заливаемые со всех сторон. Ее уровень, казалось, поднимался и внутри нас и повсюду вокруг; холодный и бодрящий, этот свет поглощал жар. Я взглянул на Фронтиса, стоявшего за алтарем - он смотрел в лицо Аполлиона.
   Казалось, тело его оцепенело от отвращения, как некогда мое. Я видел страшную дрожь, сотрясавшую его, видел, как он упал на колени, преклоняясь перед обликом бога, которого прежде лишь презирал. Вся логика и весь интеллект шелухой слетели с него, и он стоял на коленях перед зрелищем, которое должно было изменить каждую частицу его тела.
   - Отверни свое темное лицо от Гелиополиса, - услышал я его рыдания. Старая песня, которая уже никого не могла спасти. - Не смотри на нас в Час... твоего Затмения... - Фронтис заикался, слова застревали у него в горле, но он продолжал петь.
   Топот кентавров за нашими спинами стих, зато усилились звуки самого Гелиополиса, проникая даже в эти святые стены. В страшном потоке невидимого жара Фронтис начал постепенно усыхать.
   - Не склоняйся над нашей святыней...
   Он не мог оторвать взгляда от этого Лица, на которое не осмеливался смотреть даже я. Горящий в его сиянии, он продолжал хрипеть бесполезную просьбу.
   - Не приходи к нам... Аполлион... не приходи... не... Голос умолк. Золотая маска солнца на его груди расплавилась, золотые одежды почернели и рассыпались прахом. Под ними уже не было Фронтиса - лишь обугленная фигура перед темным смеющимся лицом Аполлиона.
   А вокруг нас умирал Гелиополис.
   Аполлион превратил черную, обесцвеченную дикость своего солнечного жара в невидимый поток, которого не могли выдержать ни плоть, ни кровь, ни металл, ни камень. И я знал, почему Геката стала перед алтарем Аполлиона и почему этот поток сосредоточился на ней - на нас - врагах Солнца.
   Он собирался уничтожить нас, даже если это означало уничтожение Гелиополиса.
   Зеленая чаша холодного излучения по-прежнему оберегала нас. Мощь Аполлиона напрасно пыталась добраться до нас с разных сторон. Я чувствовал, как весь пол трясется от этой огненной атаки. Храм, город, даже земля под городом дрожали в потоках энергии, которой наверняка хватило бы для расщепления атома.
   Грохот несся по Гелиополису: удары камня о камень, металла о металл город начал рушиться.
   Когда умирает человек, стон агонии помнят все, слышавшие его. Мы слышали такие звуки, когда весь народ Аполлиона умирал, пораженный неистовством его мощи. Но когда гибнет город... никаким человеческим языком не описать страшного грохота его смерти.
   Камни и металл кричали, распадаясь. Крик одной стены накладывался на крик другой, а крыши с долгим оглушительным ревом рушились на беззащитные головы своих строителей. Сама земля тряслась и лопалась под гигантским умирающим городом. Гелиополис рушился так, как мог бы рушиться Олимп в некоей космической катастрофе.
   Однако нас уже не было в Гелиополисе. Нас не было в этом легендарном мире, зато мы оказались в небывало странном месте.
   Вокруг нас заклубился зеленый свет, и когда он вновь угас, мы оказались в мире богов!
   Язон видел этот город три тысячи лет назад и ничего не понял. И хотя я лучше понимал, что вижу перед собой, но все-таки знал, что ни один человеческий разум не сумеет постичь величие и масштабы того, что я увидел.
   Вокруг меня были предметы, которых глаза мои не могли рассмотреть как следует. Огромные конструкции - могучие здания, рядом с которыми ничтожным казалось все построенное человеком. Это были механизмы. Золотые гиганты уходили в золотое небо на столько тысяч метров, что глазам человека не было дано увидеть всей их высоты. "Неприступные башни Трои", - ошеломленно подумал я. Это были механизмы, которые, несмотря на свою простоту были одновременно слишком сложны, чтобы их могла постичь человеческая мысль. Их построила раса полубогов для нужд собственного, совершенно чужого нам мира.
   И эта раса вымерла, поскольку механизмы молчали. "Самая могучая наука из когда-либо существовавших, - подумал я, - ушла в вечный покой забвения".
   На некоторых золотых стенах видны были следы какойто битвы. Другие были наполовину разрушены, открывая взгляду наблюдателя свои таинственные, сверкающие внутренности. А остальные лежали в руинах, совершенно лишенные признаков прежнего величия. Я задумался о том, какая гигантская война богов бушевала здесь тысячелетия назад и каков был ее итог. Бесшумный ветер нес нас через этот гигантский город, игнорируя законы притяжения, а вдали что-то мерцало, приближаясь к нам.
   Я услышал голос Гекаты:
   - Мы отправляемся на встречу с Аполлионом, - тихо говорила она в моем мозгу. - Кто-то из нас - или он, или я - должен погибнуть, и сыну Язона нужно знать, почему, чтобы на сей раз он не пожелал сбросить свои доспехи и удрать. Если сейчас ты обманешь меня, то хотя бы знай цену своему обману. Я открою тебе тайну Аполлиона. Потоки времени наших двух миров пересеклись более семи тысяч лет назад. Какое-то время они составляли целое, и за это время родилась наша раса, которую люди назвали богами. Однако то были не боги, а мутанты, возникшие из человеческого древа, с врожденными необычными возможностями, способные создать такую науку и технику, которую человек не мог даже понять. Не все из нас были такими, но довольно многие. Легенды назвали их Зевсом и Афродитой, Герой, Аресом, Аидом, Гефестом... и Гекатой. Когда потоки времени разделились, наша раса перенеслась в центральный мир, ще стоял Гелиополис. Наши сила и власть росли, и в конце концов мы создали этот дальний мир - наше собственное жилище в искусственном пространстве-времени, где нас не связывают законы какой-либо планеты.
   Здесь мы достроили свой мир и здесь поднялись на вершину могущества, какого не знала ни одна раса ни до, ни после нас. Я была одной из них, хотя не самой великой, да и не совсем из их рода. И во времена мифов боги Греции не обращали особого внимания на людей. Даже тоща они переносились в свою страну, удаленную от мира Земли. Но Геката теснее сотрудничала с детьми человеческими. Темные обряды и магические штучки были моим ремеслом, и мне нужны были помощники - мужчины и женщины. Поэтому, когда моя раса перебиралась дальше, я мешкала, и когда пришел час последней битвы, меня не оказалось среди убитых.
   Видишь ли, Язон, мы-то знали, что никакие мы не боги. Знали, что однажды смерть заглянет и к нам, и возжелали создать расу, которая по нашим рукам смогла бы подняться на вершины, о достижении которых сами мы не смели даже мечтать. И вот начались эксперименты. Было множество проб, и среди них удачные. Мы создали кентавров, сатиров, фавнов, а также детей деревьев и потоков. Это были бессмертные существа, и все-таки не совсем удачные, учитывая их звериные пороки.