Каверин Вениамин. Конец хазы

   Он заложил руки в щеголеватые штаны и прошелся по комнате.
   - Какого рожна тебе нужно от него, Сашка? - сказал он со злобою, - чего ты пялишь на него лупетки, сволочь? Он плохо работает, Барабан? А в прошлом году, когда ты уговорил штымпа, он тебя не выручил? Ему бабки для дела, он после отчитается во что пошло, а ты хевру поганишь, жиган! А еще фай называется!
   Барин чуть-чуть побледнел, медленно поднялся со стула и вдруг, подпрыгнув, одной рукой схватил Пятака за ворот его матросской блузы, другой ударил его в лицо.
   Кровь брызнула из рассеченной скулы.
   Пятак, оскалив зубы, кинулся на него, но тут же остановился на мгновенье, чтобы вытащить из-за пояса нож.
   Барабан сорвался с места и бросился между ними.
   - Довольно, - закричал он с гневом, - довольно этих глупостей! Ха! Это еще новое дело!
   Пятак отошел в сторону, пряча нож. Он вытирал рукою кровь на разбитой скуле. Минуту спустя он вышел и тотчас же вернулся снова с папиросой в зубах.
   Барин медленно опустился на стул.
   - Мы делаем дело! - объявил Барабан, садясь на прежнее место. Спокойствие! Терпение! Барин, я отчитаюсь перед хеврой, когда угодно! Пятак, я не нуждаюсь в адвокатах! Я сам знаю, что я делаю, и то, что я делаю, не могут изменить ни мои защитники ни мои прокуроры! Баста, на этом покамест оставим пустяки, недостойные серьезных людей!
   Он помолчал несколько минут.
   - Дело обстоит в следующем, - продолжал он, - я остановился на пятнице. Да, именно в пятницу! В четверг мой инженер, между прочим, также закончит все приготовления.
   Барабан замолчал, потемнел и как будто только теперь обиделся на подозрения Сашки Барина.
   - Вот, если угодно, - сказал он с обидой в голосе, - отличный случай. Вы хотите реабилизации? Вы получите ее! Я вам докажу, Барин, могут ли в моих делах быть какие-либо междруметии? Я больше не хочу полагаться на одного меня. Пусть сам инженер расскажет о том, как он сделал это! Я его выдумал, этого инженера, и пожалуйста, отлично, проверяйте меня!
   Он выбежал в коридор и спустя несколько минут вернулся с Пинетой.
   Пинета был бледен, но весел. Он с комической важностью вошел в комнату и отвесил каждому из налетчиков в отдельности низкий поклон.
   - Очень рад вторично с вами встретиться, - сказал он, протягивая Барину руку, - необыкновенно рад! Живешь-живешь один одинешенек и вдруг встречаешь знакомого, даже хорошо знакомого человека.
   Барин посмотрел на него с удивлением, но, впрочем, с неожиданным для него радушием пожал протянутую руку.
   - Пинета, - громко сказал Пинета, подходя к Пятаку.
   Пятак нехотя ухмыльнулся, схватил руку, смутился и принялся закуривать.
   Пинета был настроен очень весело. Барабан не успел еще начать демонстрацию своей блестящей выдумки, как Пинета подсел к нему совсем близко и по-приятельски хлопнул его по коленке.
   - Ну, а ты как поживаешь, старичок?
   Барабан молча снял с колена руку Пинеты, посмотрел на него внушительно и начал:
   - Я уже говорил вам об инженере Пинете - лучшем специалисте по сталелитейному делу.
   Пинета кивнул головой с одобрением.
   - Действительно - лучший специалист в России!
   - Мы пригласили инженера для того, чтобы он сделал нам в моментально то, что даже хороший шитвис не сделает в два часа с половиной. И он берется это сделать, как человек, понимающий, что такое есть настоящее дело.
   - Я берусь это сделать в моментально, честное слово! - весело подтвердил Пинета.
   - Прошу не перебивать, - продолжал Барабан, - сейчас он расскажет нам свой проект, но это, конечно, это же мой проект - проект вскрытия Ливерпульских сейфов в госбанке.
   Он оборотился к Пинете с покровительственным видом:
   - Говорите, инженер, не стесняйтесь!
   Пинета встал и снова отвесил низкий поклон налетчикам.
   Он вдруг стиснул зубы, сжал руки в кулаки и перестал смеяться.
   - За 25 лет, которые я прожил, - начал он, делая шаг вперед и подходя к Барабану ближе, - я встречал очень много бездельников, которые притворялись настоящими людьми. Но такого макового бездельника, как вот этот толстый еврей, я не встречал ни разу.
   - Он сошел с ума, - спокойно определил Барабан. - Бедняга, у него наверное есть старые родители.
   - Вы думаете, что вы налетчики? - закричал Пинета, потрясая сжатыми кулаками: - Портачи!
   Барабан откинулся немного назад и посмотрел на Пинету серьезно.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Портачи! - повторил Пинета с удовольствием. - Вы думаете, что вы увезли инженера Пинету, Михаила Натановича?
   - Именно так, - подтвердил Барабан.
   - Портачи! - в третий раз повторил Пинета, - вы увезли художника Пинету. Инженер Пинета - мой дядя - в прошлом году умер!
   Все замолчали. Пятак было засмеялся, но тотчас же умолк и только свистнул от удивления.
   - Инженер Пинета в прошлом году умер? - переспросил Барабан. - Что значит умер?
   - Умер, как все умирают, - так это и называется; если бы вы тогда меня не увезли, так и я бы пожалуй умер. От голода.
   - Он сошел с ума, - закричал Барабан, - гоните его! Этого не может быть! Не может быть, чтобы инженер умер!
   Барин встал и не торопясь подошел к Барабану. Он наклонился к нему через стол, спокойно следя, как краска сбегала с лица, которое стиралось перед ним, как мел стирается губкой, и сказал, опустив углы губ и всматриваясь в Барабана с презрением:
   - Эх ты... задница овечья!
   Барабан, не поднимая головы, блеснул исподлобья глазами, снова побагровел, вытащил из заднего кармана револьвер и с силой, которой от него нельзя было ожидать, вдруг ударил Пинету в лоб рукояткой револьвера.
   Пинета взмахнул руками и без крика свалился на пол. Тогда Барабан сорвался с места, с яростью закричал и ударил Пинету ногой в лицо.
   И этот новый удар как будто сбросил с рук Барабана веревку. Он схватил табурет и принялся с размаху бить им по телу, которое под каждым новым ударом послушно отбрасывалось назад.
   Он топтал Пинету ногами и бил по лицу до тех пор, покамест лицо не превратилось в красный блин с закрытыми глазами.
   Тогда Пятак схватил его за руку и сказал, становясь так, чтобы защитить Пинету от новых ударов:
   - Будет!
   И схватив Пинету под мышки, он вытащил его из комнаты, проволочил через коридор и с помощью Мани-Экономки уложил на кровать.
   - Его Барабан измордовал, - ответил он на расспросы Мани, - ты за ним тут походи, пожалуйста; он будет настоящий фай, помяни мое слово!
   Он вернулся обратно и, еще не дойдя до комнаты, в которой так неожиданно был разыгран Турецкий Барабан, услышал горячий разговор. Он сразу же узнал ровный и вежливый голос Сашки Барина.
   - О чем тут говорить? Ясно, конечно, что дело не в этом Пинете. Дело в том, что за последнее время ты склевался и потерял голову. Твое личное дело, Барабан, возиться со всякими девчонками, но чтобы это не касалось работы! Или чорт с тобой, бросай хевру и открывай гопу на Обводном.
   Пятак засмеялся и отворил двери.
   Барин попрежнему сидел на том же самом месте; он забросил ногу за ногу, курил и при каждом слове кривил гладкие, как бы отполированные губы. Барабан стоял перед ним, потупив голову, как нашаливший мальчик; он весь обвис, утомился и посерел.
   - Я у тебя тогда спрашивал, какого дьявола нам нужен этот инженер? Когда мы приехали, я на лестнице спросил, - знаешь ли ты человека, которого нам нужно взять? - "Цивилизация, современная техника, Запад!" - вдруг передразнил он хрипловатым картавым голосом, расставив немного ноги и закинув голову совершенно так, как это делал Барабан, - "меня не интересуют бумаги, давайте нам наховирку и звонкую монету!"
   Пятак подошел к нему сзади, дернул за рукав и глазами показал на Шмерку Турецкого Барабана.
   Тот все еще не поднимал головы, но снова начал багроветь, почему-то начиная со лба, на котором выступили крупные капли пота.
   Барин вгляделся в него, замолчал и принялся тащить из кармана своих офицерских брюк портсигар.
   Барабан перевел затрудненное дыхание и поднял голову. Он был почти спокоен.
   - Ладно, довольно разговоров, - сказал он, поглядев на обоих налетчиков так, как будто ничего не случилось.
   - Работа назначена в пятницу?
   Он стукнул кулаком по столу и закончил:
   - Так значит работа будет сделана в пятницу!
   XI.
   Сушка жила на Васильевском Острове, на -ом переулке, у старой финки Кайнулайнен.
   Это была старая высохшая финка, которой ничего не платили за комнаты, даже не уговаривались о плате и только удивлялись тому, что хотя она вовсе ничего не ест, но живет и даже страдает желудком.
   Финка не жаловалась, не плакала, но каждый день писала по-фински открытки и опускала их в почтовый ящик, из которого уже более 2-х лет не вынимались письма...
   Сергей шел за Сушкой, чуть пошатываясь, прищуривая то один, то другой глаз так, чтобы свет от фонаря разлетелся тонкими стрелами, и внезапно раскрывал глаза так, чтобы фонарь снова повис над улицей неподвижным и тяжелым шаром.
   - Чорт меня возьми, куда я иду за этой шмарой? Мне нужно скрываться, уйти в нору, в подворотню, в землю.
   Он взял свою спутницу под руку и заглянул в лицо. Сушка шла, опустив голову, похлопывая тросточкой по своей ветхой юбчонке.
   - Сушка! Как тебя зовут?
   - А тебе на что это знать, миленький?
   - А кто это тебя окрестил Сушкой?
   - Мой типошничек.
   Какая-то густая сырость вдруг поползла Сергею за ворот пиджака, спустилась по спине и разошлась по всему телу. Он задрожал, поднял ворот и заложил руки в рукава.
   - Бр... холодно. Что же это такое типошничек?
   - Ну пойдем, пойдем, тут мильтоны шляются.
   Они прошли освещенные улицы, - тротуары почернели, дома слились в огромные сплошные ящики с беспомощными, мигающими окнами.
   - Может быть, за мной следят? - Может быть, кто-нибудь идет за мной - (он обернулся) - а сейчас спрятался вот там, вот в той подворотне?
   - Вот уж никак бы я не поверила, - сказала Сушка, - что есть такой человек, который не знает, что такое типошник.
   - Да ты мне скажи, что это такое?
   Сушка замедлила шаги и притянула его поближе.
   - Это мой... зуктер. - Ну, понимаешь?
   - Зуктер? Зуктер так зуктер, шут с ним. А хороший он у тебя?
   - У меня?
   Сушка остановилась перед каким-то поганеньким задрипанным домишкой и застучала в ворота.
   - У меня, брат, зуктер - прямо знаменитый человек. Его весь Петроград знает.
   - А как его зовут?
   Завижжал замок, и заспанный дворник впустил их во двор.
   - Сюда, сюда, - говорила Сушка, таща его за рукав.
   Они поднялись по лестнице, и Кайнулайнен впустила их в кухню.
   Сергей поднес руку к лицу; ему вдруг невыносимо, до дрожи захотелось спать. Он зевнул с содраганьем и спросил почти про себя, с усилием разнимая слипшиеся глаза:
   - Чем же он знаменит, твой зуктер?
   - Эка дался тебе мой зуктер! Он.... ну.... ну, мебельщик.
   Они были уже в комнате, когда Сергей услышал это слово, сказанное минуту тому назад.
   Он вскинул брови, и тут же перед ним возникли кудрявые гардины, жестяные тарелочки, одесская мама и голос человека, курившего трубку:
   - М-да. Торгуем... Мебельщики.
   Он схватил Сушку за руки.
   - Как? Что ты говоришь? Мебельщик?
   Сушка, наконец, рассердилась на него.
   - А тебе что за дело? - спросила она, вырывая руки и глядя на него сердито, - ты что, подрядился, что ли, допрашивать? Лягавый ты, что ли?
   Сергей опомнился.
   - Послушай, Сушка... Я хотел показать тебе письмо.
   Он расстегнул пиджак, вытащил письмо, найденное им на мертвом Фролове, и, перегнув пополам, показал Сушке печать церкви Гавриила архангела.
   Сушка нахмурила брови, вытащила изо рта папироску, немного побледнела и сказала, приглядевшись к печати и забрасывая ногу на ногу.
   - Ну, а чем ты мне докажешь, что ты не лягавый?
   Сергей посмотрел на нее с отчаяньем. Он сел на кровать и опустил голову на руки.
   - Ну, слушай, я тебе расскажу... чорт с ним, все равно, только бы отыскать ее...
   Сушка вскочила, принесла разбитое блюдечко вместо пепельницы, сунула в него окурок, закурила новую папироску и приготовилась слушать.
   Сергей сразу начал говорить, говорить, говорить безостановочно, - шагая по комнате.
   Он говорил как будто читая по книге, забывая о том, что Сушка и не знает вовсе того, о чем он ей говорил, ходил из угла в угол, останавливаясь, чтобы взмахнуть рукой, и снова начиная ходить.
   - Не в том дело, не в том дело, что прислала письмо, - ну, что же, я и правда когда-то просил известить, сказать! Не в том дело, что ушла к другому, все равно к кому, даже к нему, к Фролову, к налетчику, как я это неделю тому узнал, а то, что он ее продал, понимаешь ли, продал?
   - Лягавый! Лягавый! Да какой же я лягавый, когда мне самому скрываться надо; я - арестант, политический арестант, меня может быть по всей России ищут, - ну, не убьют, конечно, но ведь ищут, чтобы арестовать! И арестуют в ту же минуту...
   Он остановился и поглядел куда-то поверх лица Сушки на стену, как будто там, на серой исцарапанной стене, находилось то самое, - человек, предмет или даже слово, которое было ему нужнее всего в эту минуту.
   - Подожди, как ты назвал, Фролов, что ли?
   - Ну да, Фролов, налетчик, понимаешь, нашел у него в записной книжке (и в книжке тоже есть, - видно, наверное, несомненно, что он - налетчик), нашел три письма, одно от нее, другое через Фролова какому-то человеку, письмо с шантажом. Вот оно, это самое, что я показывал, - с печатью. Ну, может быть, не налетчик, все равно, вор, грабитель. Или убийца? Наверное, наверное убийца.
   Он остановился и взмахнул рукой, как бы отбросив Сушке в лицо последнюю, фразу.
   - Чем же, чорт возьми, я докажу тебе, что я не лягавый? Ах да, хорошо, я покажу письма!
   Он принялся рыться в боковом кармане своего пиджака, выбросил на стол груду каких-то затрепанных бумажек, нашел письмо Екатерины Ивановны, то самое, которое он получил от нее в тюрьме, и положил его перед Сушкой.
   Сушка развернула письмо, но не стала читать, а продолжала слушать.
   - Что же мне было делать? - говорил Сергей, безостановочно шагая по комнате, - должен был приехать, непременно должен. Просила не беспокоиться, поберечь себя, не винить... Кого не винить? Ее? Я ее ни в чем винить не буду, только бы найти, чтобы сказать, объяснить, да нет, хоть ничего не сказать, а только увидеть, узнать, что она жива.
   Сушка все еще не читала письма, облокотилась на стол и задумалась, потирая рукою лоб, собранный в мелкие морщины.
   - Я знаю, что продал, именно продал, - снова заговорил Сергей, - потому что нашел у нее письмо, понимаешь, подняла какая-то старуха у дверей, в коридоре; в нем он, Фролов, два раза упоминается и должен был сообщить адрес. Он должен сообщить адрес! Это не спроста, что именно он. Почему же в письме не указан адрес? Вот, прочти, кем подписано, посмотри фамилию, не знаешь?
   Сергей сел, снова вскочил и начал оттягивать ворот рубахи, который вдруг почему-то показался ему невероятно узким.
   - Послушай, фартицер, - да подбодрись, не склевывайся, найдется, - заметил ты того, что встретился с тобой у Прянова в подъезде? Я видела, что ты встретился с ним, когда я перебегала улицу. Вот он и есть мой типошник. Он из той хевры, от которой письмо, то, с печатью, понимаешь? Это одна хевра, одна, понимаешь? Да я тебе сейчас ничего говорить не буду... Я все узнаю, что нужно.
   Сушка откусила и сплюнула мокрый конец папиросы, покусала ногти и снова задумалась.
   - Ну да! И еще у меня в той хевре подруга есть, зовут Маней, Маней Экономкой. Она тоже скажет, что знает. Но прямо скажу тебе, фартицер, что это трудное дело. Одно слово: Барабан!
   - Барабан? Ну да, Барабан подписал письмо. Одним почерком написаны оба, и то, с шантажом, и к ней, - один человек писал, потому-то я и догадался. Его-то именно я и ищу целую неделю. Кто он, где его найти, ты его знаешь?
   Сушка задумчиво постукивала пальцами по папиросной коробке.
   - Ну, знаю. Вот что, фартицер! Приходи ко мне в четверг, часов в 10 вечера. Но прежде... Подожди, у тебя мать есть?
   - Нет, у меня...
   - Что?
   - Никого нет! Один! А зачем?..
   - Никого, ни сестры, ни брата?
   - Никого, она только и была; да нет, не в том, видишь ли, дело...
   - Ну, ладно, бог с тобой. Я тебе и так поверю. А ведь бывают такие накатчики, я-то не встречала, но знаю, что бывают; наговорит с три короба, письма пишет, а потом...
   Сергей как-то сразу осел, утомился, побледнел. Он снова присел на диван, не слушая, что говорила Сушка, согнулся и даже закачался от невероятного желания уснуть, даже не уснуть, а хотя бы закрыть глаза, ничего не видеть и не слышать.
   Сушка еще не кончила рассказывать ему о том, какие уловки иной раз подкатывают лягавые, как он уже спал, уткнувшись головой в спинку дивана и беспомощно бросив руки вдоль согнувшегося тела.
   Сушка прервала себя на полуслове, встала, заглянула ему в лицо и раза два прошлась по комнате, прищуривая глаза и как будто примеряясь к чему-то.
   - Маня Экономка - свой человек. Маня поможет, не выдаст, но Пятак?.. Ох, если узнает Пятак.
   Она еще раз поглядела на Сергея.
   - Жалко все-таки! - и поправила свесившуюся на пол руку.
   Потом она разделась, вскочила в одной рубашке, бросила на Сергея какое-то изодранное пальто с торчащей во все стороны подкладкой, закурила папиросу и, наконец, улеглась в постель, закрывшись с головой одеялом.
   XII.
   До выполнения задуманного дела хороший налетчик ничего не пьет... Он по опыту знает, что на работу нужно итти с ясной головой, чтобы в случае опасности не растеряться и спокойно встретить все, что может встретить человек, который никогда не опускает предохранителя на браунинге и которому нечего терять, кроме жизни, а жизнь для хорошего налетчика запродана наперед, он почти всегда уверен в том, что когда-нибудь попадется.
   Вот почему он может сгореть, но никогда не потеряет голову и не упустит случая задорого продать свою жизнь, за которую ни один человек, кроме верной марухи, не даст ломаного пятака старой императорской чеканки.
   Но на этот раз Шмерка Турецкий Барабан изменил своему обыкновению.
   Он пил и с ним вся хевра пила в трактире "Олень" на Васильевском Острове.
   Они сидели за столом в малине, небольшой комнате в два окна, которая обычно служила для уговора о работе и где содержатель "Оленя" принимал особо важных посетителей, которые по особым причинам предпочитали малину Шпалерке или стене, к которой идут налево.
   В малине стояла мягкая мебель и были раскрашены стены.
   На одной стене грациозно сплетались три грации, пожилые уже женщины с суровым выражением на лицах. Эти грации в причинных местах были еще раз подмалеваны посетителями малины.
   На другой стене катилась пивная бочка, на которой сидел толстый, весь в складках иностранец, опрокинувший в рот кружку с пенистым пивом.
   Обычно, из опасения, чтобы не накрыл угрозыск, рядом с малиной в узеньком полутемном коридорчике стоял на стреме трактирный мальчишка. Теперь не было никого. Барабан, который любил пить на свободе, снял мальчишку с его поста и отворил двери настежь.
   - Хевра пьет, и пусть весь "Олень" знает об этом!
   За круглым столом, накрытым скатертью с княжеской меткой, на котором стояли графины с водкой, ветчина, зажаренная так, что звонко хрустела на зубах, швейцарский сыр с дырками величиной с голубиное яйцо и маринованные грибы, круглые и скользкие как рыбий глаз, - сидели Барабан, Сашка Барин, Володя Студент и барышни.
   За стеною в трактирной зале был слышен шум, стук посуды, глухой говор, гармонисты разливались и ревели Клавочку, кто-то хохотал, свистел и топал ногами.
   Здесь, в малине, пили почти молча, как будто делали важное дело, которое нельзя было нарушать пустыми разговорами.
   Даже барышни приумолкли; впрочем, они были как будто только для того, чтобы не нарушать обычаев "Оленя".
   Барабан сосредоточенно пил водку. Он был не брит и с коммерческим видом закладывал свои толстые пальцы за проймы жилета.
   Сашка Барин, надевший для пьяного дня черный офицерский галстук, молча оглядывал круглый стол своими оловянными бляхами.
   К полуночи пришел Пятак, как всегда одетый под военмора.
   С его приходом все мигом изменилось.
   - Ха, братишки! - заорал он, - выпиваете? Я тоже, если говорить правду, выпил. Но только я больше через маруху пью, а вы чего? Ну ладно, коли так, так налейте и мне...
   - Пфа, - он покрутил головой и объяснил одним словом: - Марафет.
   Барышни облепили Пятака. Он целовал одну, подталкивал другую и хватал за разные чувствительные места третью. Наконец, веселый и пьяный, добрался до стола и сел, положив ноги на соседний стул.
   - Что же это вы молчите, братишки, а? - снова заорал он. - Девочки, танцовать! Где Горбун? Горбун, сукин сын! Позовите мне Горбуна! Моментально на месте устроим Народный дом.
   Одна из барышень опрометью выбежала из комнаты искать Горбуна.
   Горбуном звали любимца публики, здешнего Оленевского исполнителя чувствительных романсов.
   - Ого, он хочет устроить здесь Народный дом, - сказал Барабан, - это предприятие. Пятак, эй, возьми меня в компанию!
   - Становись, - кричал Пятак, - Володя Студент, становись, устроим качели!
   Он двинул Володю Студента плечом, стал к нему спиною и крепко сплел его руки со своими.
   - А ну, кто кого перекачает? Начинай. Раз!
   И Пятак присел к земле с такой силой, что Володя Студент взлетел на воздух.
   В следующую минуту он сделал то же самое, и теперь Пятак в свою очередь, болтая ногами в воздухе, изобразил качели Народного дома.
   - Ррраз! - сказал Пятак.
   - Два! - отвечал Володя Студент.
   - Ррраз!
   - Два!
   - Ррраз!
   - Два!
   Так они поднимали друг друга до тех пор, покамест Володя Студент охнул и в полном изнеможении потребовал водки.
   Пятак бросился на диван и отер пот, который катился у него по лицу градом.
   - Перекачал!..
   В это время, покачиваясь, с важностью, которая так свойственна всем горбунам, в комнату медленно вошел любимец Оленевской публики, маленький человек в длинном сюртуке с огромным горбом спереди и сзади и с волосатыми, как у обезьяны, руками.
   Вслед за ним вошел огромный человек с цитрой, который как будто несколько стеснялся своего высокого роста. Это был аккомпаниатор Горбуна и его бессменный товарищ.
   - А, Горбун пришел! - заорал Сенька Пятак, отнимая ото рта графин с водкой и ставя его на стол почему-то с большими предосторожностями.
   - Номер второй! Горбун, исполняй "Черную розу"!
   Горбун заложил руку за борт сюртука, отставил ногу назад и стал таким образом в позу.
   Он для чего-то вытер платком руки, слегка поклонился и начал не петь, а говорить романс глухим, сдавленным, трагическим голосом.
   Хевра слушала. Барабан сложил руки на животе, приподнял голову и моргал от удовольствия глазами.
   - Черную розу - блему печали
   При встрече последней тебе я принес,
   говорил Горбун, с некоторой хищностью раздувая ноздри:
   - Полны предчувствий, мы оба молчали,
   Так плакать хотелось, но не было слез!
   Он опустил голову, сложил руки на груди и замолчал с видом приговоренного к смерти; но тут же подался вперед, с отчаянием поглядел на всех присутствующих и продолжал:
   - Помнишь, когда ты другого любила...
   Пятак, который успел заснуть на диване, внезапно проснулся от какого-то слова, произнесенного с шипеньем, и потребовал другой жанр.
   - Стой! - крикнул он, - я дальше и без тебя знаю. Братишки, пусть он нам споет "Мы со Пскова два громилы!"
   - Как это два громилы? - спросил Горбун тонким голосом, совсем не тем, которым он говорил свой романс, - что вы?
   - А что?
   - Разве мы можем исполнить такой романс? Что ты на это скажешь, Христиан Иваныч?
   Большой человек с цитрой крикнул "нет" таким голосом, как будто он взял хитрую ноту, по которой настраивал свою цитру, и снова замолчал.
   - Не хотите? - грозно заорал Пятак, вскакивая с дивана, - не хотите, блошники? Так и х... с вами, мы сами споем! Братишки, покажем ему, как нужно петь хорошие песни! Девочки, подтягивай! Начинай!
   Он поставил одну ногу на стол, приложил руку к груди и затянул высоким голосом:
   - Мы со Пскова два громилы
   Дим дирим дим, дим!
   У обоих толсты рыла
   Дим дирим дим дим!
   Мы по хазовкам гуляли
   Дра ла фор, дра ла ла!
   И обначки очищали
   И м ха!
   Через несколько минут вся хевра, даже Турецкий Барабан, пела так, что в малине дрожали стены.
   - Вот мы к хазовке подплыли
   Дим дирим дим, дим!
   И гвоздем замок открыли
   Дим дирим дим, дим!
   Там находим двух красоток
   Дра ла фор, дра ла ла!
   С ними разговор короток
   И м ха!
   Только Сашка Барин, пересевший от стола на диван, курил и молчал, поджимая губы.
   К нему подсела было барышня в высоких ярко-красных ботинках, с черной ленточкой на лбу, но он оттолкнул ее и продолжал молча следить за Пятаком, который, разойдясь во-всю, вскочил на стол и, размахивая руками, дирижировал своим хором.
   Барабан с тревогой посматривал на Барина:
   - Ой, Сашка имеет зуб к Пятаку!
   - Вот мы входим в ресторан
   Дим дирим дим, дим!
   Ванька сразу бух в карман
   Дим дирим дим, дим!
   Бока рыжие срубил
   Дра ла фор, дра ла ла!
   Портсигара два купил
   И м ха!
   - Эй, буфетчик старина,
   Дим дирим дим, дим!
   Наливай-ка, брат, вина
   Дим дирим дим, дим!
   Вот мы пили, вот мы ели
   Дра ла фор, дра ла ла!
   Через час опять сгорели
   И м ха!
   Пятак заливался во-всю, на шее у него трепетал кадык, он обнял двух барышень и вдруг, вложив два пальца в рот, свистнул так, что у всей хевры зазвенело в ушах, а барышни бросились от него врассыпную.
   - Стой! - кричал Пятак уже хрипнущим голосом, - шабаш! Кто гуляет? Хевра гуляет! Где хозяин? Давай еще номера! Танго! Хевра, братишки! Пускай нам дают танго! Народный дом! Барышни! Угощаю! Поднимите руки, кто еще не шамал?