Каверин Вениамин. Сказочные повести

   Оставалось только рассказать ему что-нибудь поинтереснее, чем эти толстые книги, от которых он не мог оторваться. И она отправилась к Любителю Необыкновенных Историй.
   Это был отставной клоун, вырезавший трубки из виноградного корня, очень хорошие, хотя иногда он и забывал проделать отверстие для дыма. Зато истории, которые он рассказывал, были не то что хорошие, а превосходные, и очень жаль, что никто не хотел их слушать. Как только он открывал рот, жена говорила: "Ну, здрасте, поехал!" Дети - у него были взрослые, даже пожилые дети - начинали зевать, а гости приходили к нему с условием, что будут говорить они, а не он, и притом о самом обыкновенном: "У Марии Ивановны родился сын, а она ждала дочь" или: "Петр Ильич будет получать теперь не восемьдесят рублей в месяц, а восемьдесят пять рублей сорок копеек".
   - Ага, старик, - с торжеством говорили они, уходя, - сегодня тебе не удалось рассказать ни одной необыкновенной истории.
   Всем надоели его рассказы, вот почему он так обрадовался, когда к нему пришла Лора.
   Она вошла немножко боком, но вообще почти прямо и если не так легко, как снегурочка, то уже не так тяжело, как медведь. Она вежливо поздоровалась и сказала:
   - Не можете ли вы рассказать мне какуюнибудь интересную сказку? Я запомню ее слово в слово, у меня превосходная память.
   - Да ради бога! - откладывая в сторону начатую трубку, сказал Любитель Необыкновенных Историй. - Сколько угодно. Грустную или веселую?
   - Веселую.
   - Отлично.
   И он рассказал ей о девочке Красная Шапочка. Вы, конечно, знаете эту историю, дети? Может быть, она не очень веселая, особенно когда волк глотает бабушку, надевает ее чепчик, который ему совсем не идет, и ложится в постель, поджидая Красную Шапочку с пирогами. Но зато все кончается хорошо. А ведь это самое главное, особенно когда все начинается плохо.
   Лора запомнила ее слово в слово - ведь у нее была превосходная память. Но слова почему-то запомнились ей в обратном порядке. Например, не "Жила да была девочка, которую прозвали Красная Шапочка", а "Шапочка Красная, прозвали которую девочка, была да жила". Понятно, что Петька послушал минуть пять, а потом засмеялся и сказал:
   - Да, здорово это у тебя получается.
   И снова принялся за чтение. Теперь, когда Лора приходила к нему, он только лениво смотрел на нее одним глазом и читал себе да читал строку за строкой, страницу за страницей. Иногда, впрочем, он рисовал на полях чертиков с хвостами, изогнутыми, как вопросительный знак.
   ВЕЛИКИЙ ЗАВИСТНИК РАССКАЗЫВАЕТ О СЕБЕ
   Когда у Великого Завистника начиналась бессонница, он завидовал всем, кто спит. Он скрипел зубами, думая о том, что соседи сладко похрапывают с открытыми форточками: кто на боку, а кто на спине. А где уж тут уснешь, если то и дело приходится скрипеть зубами! Он завидовал даже ночным сторожам, впрочем, только тем, которые - даром что они были сторожа - все-таки спали.
   Все люди стараются уснуть, когда им не спится. Старался и Великий Завистник. Он ведь тоже был как-никак человек. Он считал до тысячи, представлял себе медленно текущую реку или слонов, идущих один за другим, важно переставляя ноги. Ничего не помогало! Он открывал окно и долго ходил по комнате в туфлях и халате - остывал, чтобы потом сразу бухнуться в постель и заснуть. Остывать удавалось, а заснуть - нет. Может быть, потому, что он начинал беспокоиться, что слишком долго остывал и теперь еще, не дай бог, простудился. В этот вечер он даже решился слазить на крышу с авоськой - авось удастся словить хоть какой-нибудь сон - ведь над городом по ночам проплывают сны. И поймал, даже не один, а целых четыре. Но, спускаясь с чердака, он выронил авоську, и сны неторопливо выплыли из нее, задумчивые, неясные, похожие на дым от костра в сыром еловом лесу.
   Когда не спится, лучше не смотреть на часы. Часы, как известно, иногда врут. Нельзя, например, сравнить их с зеркалом, которое всегда говорит только чистую правду. И все-таки, взглянув на часы, почти всегда можно узнать, далеко ли до утра, или близок ли вечер. До утра было еще далеко, и Великий Завистник решил сходить в аптеку "Голубые Шары".
   - Извините, - сказал он, постучав в стекло, за которым неясно виднелась маленькая фигурка в халате. - Прошу простить, это я. Как живете, старина? Вы не спите?
   Ему казалось, что подчиненным, чтобы они его любили, нужно почаще говорить: "Ну как, старина?", или: "Как делишки, собака?"
   - Здравствуйте. Сейчас открою, - ответил Лекарь-Аптекарь. - Это он, торопливо прошептал он Сороке. - Тебе нужно спрятаться, Таня. Сюда, сюда!
   За аптекой была маленькая комнатка, в которой он готовил лекарства.
   - Заходи, пожалуйста.
   Он зажег полный свет, и фарфоровые белочки, притаившиеся между пузырьками, стали протирать глаза сонными лапками: они решили, что наступило утро.
   - Извините, старина, что так поздно, - сказал, входя, Великий Завистник. - Что-то не спится, черт побери. Решил узнать, как ваши делишки, и кстати прихватить у вас какую-нибудь микстурку, чтобы поскорее уснуть. Нет ли у вас чего-нибудь новенького, дружище?
   - Хм... новенького? Надо подумать.
   Великий Завистник устало опустился в кресло. Пожалуй, он не был похож на Великого Завистника в эту минуту. Он вздыхал, и левая ноздря у него не раздувалась, как всегда, а уныло запала.
   - А вы молодец, как я посмотрю, - сказал он, глядя, как Лекарь-Аптекарь, быстренько вскарабкавшись по лесенке, сунул свой длинный нос сначала в одну бутылку, а потом в другую. - Интересно, знаете ли вы, что такое скука?
   - Аптекарю очень нужен нос, - не расслышав, ответил Лекарь-Аптекарь.
   - Скука, я говорю.
   - Скука? Скука, нет, не нужна. Нос и руки.
   - Я смертельно скучаю, старый глухарь, - сказал Великий Завистник. Все мне врут, и, кроме дочки, меня никто не любит. А ты думаешь, мне не хочется, чтобы меня любили, старик? (В минуту откровенности он любил называть подчиненных на "ты".) Очень хочется, потому что, если подумать, я совсем неплохой человек.
   Лекарь-Аптекарь промолчал. Он был занят - взвешивал маковый настой и перемешивал его с липовым медом.
   - Ты думаешь, мне так уж хочется, чтобы этот мазилка умер? - продолжал Великий Завистник (так он называл Таниного отца). - Ничуть! Все равно ему уже никогда больше не придется нырять. Что касается его чудес, честно скажу, - не могу согласиться. Я видел его картины. Ничего особенного: холст, рама и краски.
   Лекарь-Аптекарь молчал. Он размешивал микстуру стеклянной палочкой и старался не подсыпать в нее крысиного яду.
   - Все, что угодно, можно сказать обо мне, - продолжал Великий Завистник. - Я простодушен, нетребователен, терпелив; меня легко обмануть. На днях, например, божья коровка притворилась мертвой, чтобы я ее не убил. И я поверил! Поверил, как ребенок. И только потом догадался и убил. У меня много недостатков, но уж в зависти меня никто и никогда не смел упрекнуть.
   "Именно не смел", - подумал Лекарь-Аптекарь.
   - Готово, - сказал он вслух. - Примите, и я ручаюсь, что через полчаса вы прекрасно уснете.
   Возможно, что самое главное произошло именно в эту минуту. Великий Завистник встал и подтянул брюки - он забыл дома свой пояс. Разумеется, он сделал это по возможности незаметно - в присутствии подчиненных неудобно подтягивать брюки. Но у Лекаря-Аптекаря был острый глаз и, пробормотав: "Извините, пожалуйста", он торопливо прошел в маленькую комнатку за аптекой.
   - Таня, - прошептал он одними губами.
   Сорока, забившаяся в темный уголок, встрепенулась.
   - Лети к нему. Он забыл дома свой пояс. Ты помнишь адрес?
   - Да.
   Лекарь-Аптекарь распахнул окно.
   - Я постараюсь задержать его. Принеси мне пояс. Забудь о том, что ты девочка. Ты - Сорокаворовка.
   ТАНЯ И ПЕТЬКА ИЩУТ И НЕ НАХОДЯТ ПОЯС
   Днем Великий Завистник ссорился с дочкой: все хотел превратить Петьку в летучую мышь, а она не хотела. Днем Лора приходила и показывала, как она теперь ловко ставит ножки, когда ходит, и как изящно складывает их, когда сидит. А ночью Петька был один-одинешенек, если не считать папы-Дрозда.
   Никто не мешал ему читать и читать. Некоторые книги он перелистывал они были холодные, точно на каждой странице лежала тонкая ледяная корка. Зато другие... О, от других невозможно было оторваться!
   Однажды - это было как раз в ту ночь, когда Великий Завистник отправился в аптеку "Голубые Шары", - Петька заметил, что он похудел. Теперь уж никто не назвал бы его толстым мальчишкой! Это ему понравилось. Плохо только, что штаны стали падать. Он поискал веревочку - не нашел. У Великого Завистника на спинке кровати висел ремешок. Недолго думая Петька затянулся им и опять принялся за книжку.
   Лора сладко похрапывала в своей комнате - набегалась за день, устала, повторяя на память уроки вежливости и приличных манер; кошка с разбойничьей мордой шумно метнулась на кухне - поймала мышонка - и все утихло, ни звука, тишина. Только страница прошелестит - прочитана, до свидания!
   Вдруг кто-то постучал в окно. Петька взглянул одним глазом. Ничего особенного - Сорока. И он перевернул страницу. Но стук повторился.
   - Открой.
   "Гм... Странно. Сорока, а говорит человеческим голосом. Впрочем, в этом доме лучше не удивляться".
   - Открой, ты слышишь? Сию же минуту.
   Петька лениво распахнул окно и швырнул в Сороку пустой чернильницей жаль, не попал!
   - Хорош, - влетая в комнату, укоризненно сказала Таня. - Не пускает, да еще и кидается. Дай срок, влетит тебе от меня, глупый мальчишка.
   Пожалуй, не стоит рассказывать, как они ссорились. Петька все говорил: "а ты...", "а ты...", и получалось, что Таня сама виновата в том, что ее превратили в Сороку. Наконец они принялись искать ремешок. Конечно, Петька забыл, что не прошло и часа, как он подтянул им брюки, - ведь это случилось между двумя страницами, из которых одна была интереснее другой! Да и трудно было представить себе, что Великий Завистник носил этот старенький ремешок. Его пояс - так им казалось - должен был состоять из стальных колец, тонких, как паутина.
   Они искали долго. Нет и нет! Зато в письменном столе Таня нашла рецепт доктора Мячика и бережно спрятала его под крыло.
   Они искали все время, пока Великий Завистник, зевая, шел домой из аптеки "Голубые Шары". Он задремал в лифте - так сильно подействовал на него настой на меду. Полусонный, еле передвигая ноги, он вошел в свою комнату, и только тогда Таня с Петькой перестали искать ремешок. Полумертвые от страха, они притаились под кроватью, на которую он рухнул, едва стащив с себя пиджак и брюки.
   - Каршеракешак, - прошептала Таня.
   Это значило - надо бежать. И Петька понял ее, хотя и не понимал по-сорочьи. Но нужно было подождать, пока Великий Завистник крепко уснет. И они сидели под кроватью, дрожа, особенно Таня, потому что Петька теперь уже не так трусил, как прежде. Но вот негромкие свисточки послышались в комнате - Великий Завистник всегда негромко посвистывал, а уж потом начинал храпеть. На цыпочках они выбрались в переднюю, оттуда на лестницу - и кубарем с девятого этажа! Кубарем катился Петька. Огорченная, громко вздыхая, повесив клюв, за ним плавно спускалась Сорока.
   ВЕЛИКИЙ ЗАВИСТНИК ВПЕРВЫЕ В ЖИЗНИ ВИДИТ ВЕСЕЛЫЕ СНЫ
   Он еще посвистывал, как уходящий поезд, а сны уже стояли в очереди, толпились: "Я первый! Нет, я! Позвольте, граждане, вот этот длинный сон может подтвердить, что первый именно я".
   Нет, это были не длинные и не скучные, а восхитительные, приснившиеся впервые в жизни легкие сны! Мальчик, на которого Великий Завистник наступил в прошлом году, явился смеющийся, розовый и сказал, что ему совсем не было больно. Девочка, которую он превратил в Старую Лошадь, долго старалась втиснуться в лифт и наконец, отчаявшись, стуча копытами, вскарабкалась на девятый этаж - только для того, чтобы поблагодарить его: с тех пор, как она стала лошадью, для нее началась - так она проржала, положив ногу на сердце, - настоящая жизнь. Божья коровка, которую он убил, летала вокруг него, напевая: "Так мне и надо, тра-ля-ля", и когда он спросил ее во сне: "Почему?" - она ответила: "А потому, что нечего было притворяться мертвой".
   Да, самое лучшее в мире - это сон, но нет ничего хуже, как проснуться от детского плача. А между тем случилось именно это. Кто-то громко плакал в соседней комнате. Неужели этот уткнувшийся носом в книгу толстый мальчишка?
   Вскочив с кровати, Великий Завистник накинул халат, распахнул дверь... Плакала Лора. Она сидела на полу среди разбросанных книг; в руках у нее было длинное сорочье перо, и она плакала так громко, что у Великого Завистника защемило сердце: он, очень любил свою дочь.
   - Что случилось? - крикнул он с ужасом.
   - Он у... у... у...
   - Фу! Ты меня напугала. Умер?
   - Нет, ушел.
   - Ушел? Это прекрасно... - начал было Великий Завистник, но успел произнести только "прек"... и подпрыгнул, потому что Лора больно ущипнула его за лодыжку. - Ай! Почему ты плачешь, мое бедное дорогое дитя? Ты жалеешь, что я не успел превратить его в летучую мышь?
   Вместо ответа Лора легла на пол, прямо в маленькую лужу, которую она наплакала, и принялась бить об пол ногами.
   - Хочу, хочу, хочу, - кричала она, - хочу, чтобы он вернулся!
   Она колотила своими толстенькими косолапенькими ножками так сильно, что жильцы восьмого этажа поднялись на девятый, чтобы почтительно спросить, не пожаловаться ли им в домоуправление.
   - Он вернется, обещаю тебе! Даю честное благородное слово.
   - Я не верю! - кричала Лора. - Ты нечестный, неблагородный. Ты сам говорил, что никому нельзя верить.
   - Но как раз в данном случае можно, - в отчаянии кричал Великий Завистник. - Не забывай, что я твой отец. Успокойся, я тебя умоляю. Откуда у тебя это перо?
   - А-а-а! Я хочу, чтобы он сидел в кресле и читал. Я хочу, чтобы он спрашивал "м-м?.." и смотрел на меня... а-а-а... одним глазом!
   - Хорошо, хорошо, он вернется и скажет "м-м?..", чтоб он пропал! И будет смотреть на тебя одним глазом.
   Похолодев, он отнял у Лоры перо. Оно было сорочье, а сорочье перо могла выронить только Со - рока.
   ВЕЛИКИЙ ЗАВИСТНИК НЕ НАХОДИТ СВОЙ ПОЯС, ХОТЯ ПРЕКРАСНО ПОМНИТ, ЧТО ПОВЕСИЛ ЕГО НА СПИНКЕ КРОВАТИ
   "Враги! - уныло думал он, грызя ногти и втягивая маленькую черную голову в плечи. - Мне завидуют, это ясно. Я на виду, мне сорок лет, а я уже Старший Советник. Я доверчивый, а доверчивым всегда худо. Вот пригрел этого мальчишку, а он ушел, даже не сказав спасибо.
   Будем рассуждать спокойно: Сорока прилетела не за мальчишкой, а за рецептом. О на еще надеется заказать лекарство в аптеке "Голубые Шары". Но аптекарь - мой друг! Я всегда относился к нему снисходительно... Тем хуже! Во всяком случае, для меня."
   "...Я запутался, - думал он через час, пугаясь и холодея. - Мне грозит опасность. Вот что нужно сделать прежде всего: подумать не о себе. Это освежает".
   Ему всегда было трудно думать не о себе и главное - неинтересно. Но все-таки он подумал:
   "Нет, Лекарь-Аптекарь не посмеет приготовить лекарство без моего разрешения. Ведь он знает, что до первого июля я распоряжаюсь чудесами. И Заботкин умрет".
   Улыбаясь, Великий Завистник потер длинные белые руки.
   "Да, но его отнесут во Дворец Изящных Искусств. Духовой оркестр будет играть над его гробом похоронный марш, и не час или два, а целый день или, может быть, сутки. Самые уважаемые в городе люди", - думал он с отчаянием, чувствуя, как зависть просыпается в сердце, - будут сменяться в почетном карауле у гроба".
   Это была подходящая минута, чтобы надеть ремешок, и Великий Завистник протянул руку - помнится, он повесил его на спинку кровати. Ремешка не было. Он обшарил платяной шкаф - не забыл ли он ремешок в старых брюках? - вывернул карманы, обыскал письменный стол. Он разбудил дочку и пожалел об этом, потому что, едва открыв глаза, она залилась слезами. Он засунул в мусоропровод свою длинную белую руку, и рука поползла все ниже - в восьмой, седьмой, шестой, пятый этаж. Нет и нет! Вытянув губы в длинную страшную трубочку, бормоча: "Ах так, миленькие мои! Значит, так? Хорошо же!" - он вернулся в свою комнату.
   ЛЕКАРЬ-АПТЕКАРЬ ГОВОРИТ СО СВОИМ НАЧАЛЬНИКОМ ПО ТЕЛЕФОНУ, А СТАРАЯ ЛОШАДЬ ДЕЛИКАТНО СТУЧИТСЯ В АПТЕКУ "ГОЛУБЫЕ ШАРЫ"
   Лекарь-Аптекарь сразу же понял, что Таня не принесла ему пояс.
   - Не смей говорить, что ты не нашла его! - закричал он, схватившись за сердце. - Все погибло, если ты его не нашла. Он догадается, что это была ты, а если он догадается...
   Сороки не плачут, как это доказывает профессор Пеночкин, или плачут крайне редко, как это утверждает профессор Мамлюгин. Но Таня еще совсем недавно была девочкой, и нет ничего удивительного в том, что она разревелась.
   - Не сметь! - визгливо закричал Лекарь-Аптекарь. - Ты промочишь пиджак (Таня сидела на его плече), я простужусь, а мне теперь некогда болеть. Что это еще за мальчишка?
   Мальчишка, стоявший у двери с виноватым видом, был Петька, и Лекарь-Аптекарь не хватался бы так часто за сердце, если бы он знал, что на Петьке был ремешок, старенький, потертый ремешок из обыкновенной кожи. Но он этого не знал.
   - Мало с тобой хлопот! Здравствуйте, теперь еще придется возиться с этим трусишкой. Оставьте меня в покое! У меня больное сердце. Дайте мне спокойно умереть.
   Но, по-видимому, ему все еще не хотелось умирать, потому что он выпил рюмочку коньяку, а потом, немножко подумав, вторую.
   - Яд, - сказал он с наслаждением. - Давай сюда рецепт, глупая девчонка. Он догадается, что это была ты, и меня, конечно, уволят, если я приготовлю лекарство для твоего отца. А мне, понимаешь, до пенсии осталось полгода. Боже мой, боже мой! Всю-то жизнь я старался не делать ничего хорошего людям, и никогда у меня ничего не получалось, никогда! И вот, пожалуйста, опять! Ну ладно, куда ни шло! В последний раз. Умереть мне на этом месте, если я еще когда-нибудь сделаю хорошее людям... Зверям другое дело. Птицам - пожалуйста! Но людям... Почему ты так похудел, мальчик? Ты голоден? Возьми бутерброд. Ешь! Я тебе говорю, ешь, подлец! Ох, беда мне с вами.
   Он ворчал, и вздыхал, и сморкался в огромный застиранный зеленый платок, хотя, как известно, все аптекари в мире стараются не сморкаться, приготовляя лекарство. А если и сморкаются, так не в зеленые застиранные, а в новенькие, белые как снег платки. Но он сморкался, и моргал, и почесывался, и даже раза два одобрительно хрюкнул, когда стало ясно, что для Таниного отца он приготовил не лекарство, а настоящее чудо. Плохо было только, что вместо одного пузырька он нечаянно приготовил два, а за два ему могло попасть ровно вдвое.
   - Возьми, Таня.
   Сорока осторожно взяла пузырек, на котором было написано: "Живая вода".
   - Так. А второй мы спрячем. Не дай бог, пригодится. Счастливого пути. Живо! - закричал он и затопал ногами. - А то я еще передумаю! Ох, как вы мне все надоели.
   И Таня улетела - вовремя, потому что позвонил телефон, и Лекарь-Аптекарь услышал голос, который действительно мог заставить его передумать.
   - Как дела, старина? - спросил Великий Завистник. (К сожалению, это был он.) - Я хочу поблагодарить тебя за микстуру. Спал, как ребенок. Здорово это у тебя получилось!
   - Пожалуйста, очень рад.
   - Погромче!
   - Очень рад, - заорал Лекарь-Аптекарь.
   - То-то же. Ты вообще имеет в виду, что я к тебе отношусь хорошо. Вот сейчас, например, с удовольствием потрепал бы тебя по плечу, честное слово. Ты ведь, кажется, любишь птиц?
   - Что?
   - Птиц, говорю! Воробьев там, канареек, сорок?
   - Птиц? Нет. То есть, смотря каких. Полезных - да. Которые поют. А воробьев - нет. Они не поют.
   - Понятно. Кстати, тут на днях к тебе не залетала Сорока?
   - Нет. А что?
   - Да тут, понимаешь... просыпаюсь, а на полу Сорочье перо. Уронила. Ну, ты меня знаешь! Захотелось вернуть. Ищет, думаю, огорчается птица. Значит, не залетала?
   - Нет.
   - Хм... тем лучше. До свидания. Ах, да! Надеюсь, ты еще не забыл, что чудесами распоряжаюсь лично я впредь до распоряжения?
   - Что вы!
   - Ну то-то. Прощай.
   Они одновременно положили трубки и зашагали из угла в угол: Великий Завистник, зловеще бодаясь маленькой черной головкой, а Лекарь-Аптекарь, в отчаянии хватаясь за свой длинный, сразу похудевший нос. Они шагали, думая друг о друге. Мысли Великого Завистника летели в аптеку, а мысли Лекаря-Аптекаря - прямехонько на Козихинскую, три, - и нет ничего удивительного в том, что они столкнулись по дороге. Раздался треск, не очень сильный, но все же испугавший Лошадь, тащившую бочку с водой вдоль Соколиной Горы. Это была та самая Старая Лошадь, которую когда-то звали Ниночкой, а теперь - Аппетит. Ей давно хотелось узнать, заказала ли Таня лекарство, и заодно, если удастся, купить у Лекаря-Аптекаря очки. Купить, правда, было не на что.
   "Но, может быть, - думала она, - я сумею оказать ему какую-нибудь услугу? Например, для микстур и настоев нужна вода. А у меня она как раз очень вкусная и сколько угодно".
   "...Да, без очков трудно жить, - думала она грустно. - Особенно когда даже подруги норовят стащить твое сено из-под самого носа. Впрочем, какие они мне подруги? Разве они носили когданибудь ленточки в косах? Разве их награждали когда-нибудь почетной грамотой, как меня, когда я перешла в третий класс? Кто танцевал в школе лучше, чем я? Кто пел, как соловей: "И-го-го, и-гого!"?"
   Ей показалось, что она встала на цыпочки и запела, а на самом деле она подняла хвост и заржала. Лекарь-Аптекарь, все еще шагавший из угла в угол, прислушался с беспокойством.
   Трах! - Аптечная посуда зазвенела в ответ, а фарфоровые белочки привстали, насторожив уши.
   Трах! - Это, конечно, была Старая Лошадь. Ей казалось, что она стучит деликатно, чуть слышно.
   ЖИВАЯ ВОДА ПРЕВРАЩАЕТСЯ В СИРЕНЕВЫЙ КУСТ, А ТАНЯ ЗНАКОМИТСЯ С ЛИХОБОРСКОЙ СОРОКОЙ
   Живая вода плескалась в пузырьке. Таня крепко сжимала его в своем черном изогнутом клюве. Еще несколько взмахов - и дома! Вот и знакомая крыша показалась вдали. На трубах сидели воробьи и вдруг все разом шумно вспорхнули, должно быть, испугались большой черно-белой птицы, которая несла что-то непонятное в клюве. А ну взорвется или еще что-нибудь? Мальчишки запускали воздушного змея на Медвежьей Горе. Они тоже, конечно, заметили Таню, тем более что подул ветер и воздушный змей поплыл к ней навстречу. Он был страшный, рогатый, с высунувшимся красным языком. Любая сорока закричала бы караул. Но Таня не закричала, - ведь она могла выронить пузырек! Зажмурив глаза, она приближалась к змею. Поздороваться с ним и обогнуть - это был бы лучший выход из положения. Но и для этого нужно было открыть клюв, а она сжимала его все крепче.
   - Сорока-воровка!
   - Гляди, ребята! Что-то стащила!
   Один камень больно ударил Таню в плечо, другой оцарапал ногу, а третий... третий разбил пузырек! Тонкая, засверкавшая на солнце нить протянулась между землей и небом. Это пролилась живая вода, и там, где она упала, вырос такой красивый сиреневый куст, что Ученый Садовод немедленно написал о нем книгу под названием "Чудо на Медвежьей Горе".
   Расстроенная, измученная, с подбитым крылом, Таня полетела обратно в аптеку. Она помнила, что Лекарь-Аптекарь приготовил два пузырька живой воды. Какая удача! Но на куске картона, висевшем между голубыми шарами, было написано: "Хотите верьте, хотите нет - аптека закрыта". Почерк был Петькин, и никто другой не нарисовал бы в уголке чертика с хвостом, изогнутым, как вопросительный знак.
   Да, аптека была закрыта, и Таня, взлетев на антенну, с которой были видны все двенадцать улиц Медвежьей Горы, принялась ждать - что еще могла она сделать?
   Прошел час, другой, третий. Начался дождь. Таня промокла до последнего перышка - и это было прекрасно, потому что она боялась уснуть, а под дождем не уснешь, тем более без зонтика, правда? Но дождь перестал, и она уснула. Солнце поднялось; когда она открыла глаза, подъезды сверкали после дождя, точно нарисованные мелом на белой глянцевитой бумаге, а кусок картона с надписью попрежнему висел между голубыми шарами. ЛекарьАптекарь не вернулся. Но куда же в таком случае делся Петька? Таня полетела на Бега к Старой Лошади, но в ее стойле спал, расставив ноги, грубый Битюг с рыжим хвостом.
   - Простите, вы не знаете?.. Прежде в этом стойле часто останавливалась одна девочка... Я хотела сказать, одна лошадь.
   - Кобыла Аппетит снята с рациона, - проржал, просыпаясь, Битюг, который прежде возил заведующего продовольственной базой и привык выражаться так же кратко, как он.
   - Снята? Почему?
   - Как сбежавшая в неизвестном направлении, утащив казенную упряжь, тележку и бочку с водой.
   Ничего не оставалось, как вежливо извиниться и улететь. Но куда?
   ...В отвратительном настроении Таня спряталась в самой густой листве Березового Сада. Все казалось ей в черном свете, даже солнце, на которое, как все сороки, она могла смотреть не мигая. Голубое небо казалось ей серым, зеленые листья - рыжевато-грязными, а птица, сидевшая на соседнем дереве, самой обыкновенной скучной вороной.
   - Шакикракишакерак, - вдруг сказала птица.
   Очень странно! На чистейшем сорочьем языке это значило: "Добрый вечер)".
   - Каршишкарирашкераш, - быстро ответила Таня.
   Это значило: "Какая приятная неожиданность! Представьте себе, я приняла вас за ворону".
   - Нет, я Сорока. Ворона, если вы имеете в виду Белую Ворону, приходится мне тетей. Вы живете в городе?
   - Да. А вы?
   - Я предпочитаю деревню. Здесь слишком шумно. Вы знаете, совершенно невозможно сосредоточиться. Какое хорошенькое это у вас перо с хохолком!
   - Ну что вы, ничего особенного. Вот сегодня ночью я потеряла перо. До сих пор не могу прийти в себя. Знаете, такое белое-белое с черной отделкой.
   - Что вы говорите! И не нашли?
   - Нет, конечно. Ужасно жалко. Что это у вас на ноге? Неужели колечко? Какая прелесть! Бирюза?