Знак представлял собой четыре буквы, которые складывались в замысловатый небессмысленный рисунок. Он не был похож на слово, во всяком случае я не знал такого, но несомненно, это буквы для кого-то что-то означали. И в первую очередь для Питеркина, иначе он вряд ли так аккуратно нанес бы их тайнописью на бланк счета.
Почему он был уверен, что я все-таки найду его водяную метку? Или попытаюсь выяснить, что это такое?
Потому что постарался изучить меня. Казалось, он знал меня не хуже, чем я сам, и от этой мысли мне стало несколько неуютно.
Глава 3
Глава 4
Почему он был уверен, что я все-таки найду его водяную метку? Или попытаюсь выяснить, что это такое?
Потому что постарался изучить меня. Казалось, он знал меня не хуже, чем я сам, и от этой мысли мне стало несколько неуютно.
Глава 3
— Вы сами видите: надпись довольно четкая, — сказал я девушке за стойкой Государственной справочной библиотеки.
Она одарила меня милой, но равнодушной улыбкой. Девушка была красивая, пышущая здоровьем, загорелая, и с ее прямым носом впору было бы рекламировать защитные кремы и солнечные очки, а не сидеть, уткнувшись в книги.
Она ответила:
— Ну, я не уверена. — И вновь улыбнулась.
— Может быть, у вас есть кто-нибудь, кто разбирается в этом?
— Конечно, не волнуйтесь. Вам не придется долго ждать.
Я смотрел, как она уходила, высокая и грациозная. Город Перт щедр на таких красавиц, их, взращенных на родной ниве, пачками экспортируют за рубеж, в варьете Парижа и Лас-Вегаса, где самые длинноногие танцовщицы — девушки из Западной Австралии. Может быть, у нее нет докторской степени, зато налицо другие достоинства, и в том числе манеры.
— Вам поможет мистер Форрест, сэр, — сообщила она. — Пройдите вон туда.
Мистер Форрест выглядел как человек, часами просиживающий за книгой или кружкой пива. Нос у него был длинный и кончик загибался крючком над губами, растянутыми в любезную улыбку.
— Похоже, мы на правильном пути? — спросил я.
— Почти. Только я не знаю голландского.
— Голландского? — повторил я и подумал: какая связь между Питеркином из Черногории и Голландией?
— Этот знак, — сказал мистер Форрест, — торговая марка голландской Ост-Индской компании. Представляет она несколько длинных многосложных слов, которые довольно трудно произнести. Если хотите, я могу выяснить, что это за слова.
— Буду очень признателен.
Он кивнул, улыбнулся и ушел. И почти сразу ко мне подошла девушка:
— Все в порядке?
— Да. Большое спасибо за помощь.
— Хорошо, — ответила она. Повернулась и отправилась улыбаться другому клиенту.
Я смотрел на возвращающегося мистера Форреста и думал, что новая библиотека в Перте — единственное место, где все улыбаются.
Мистер Форрест положил передо мной листок бумаги. На этом листке было написано: «De Vereenighde Oost Indische Compagnie».
Я нахмурился.
Он тихонько кашлянул. Ясно, что он англичанин.
— Надеюсь, вы извините меня, если я... — Он изъяснялся так, как в Перте уже давно никто не разговаривает. — Конечно, мне незачем знать, что вы ищете, но... — И он замолчал.
— От помощи не откажусь, — заметил я. — Ни от какой.
— Ну, тогда вы могли бы сходить на выставку «Батавия» в Морском музее во Фримантле. Кажется, именно там я видел такой знак.
— Но одну деталь нам все-таки не удалось прояснить, — сказал я.
— Знаю. Что означает буква "А".
— Может быть, Амстердам?
— Не исключено, — ответил мистер Форрест, — но ручаться не могу. Если в музее вам ничего растолковать не смогут, я с удовольствием помогу вам разобраться сам.
Выставка, устроенная в старом здании комиссариата, возведенного руками заключенных, оказалась довольно любопытной. Они подняли со дна тонны дубовых досок «Батавии», пролежавших в море триста пятьдесят лет, и несколько скелетов. Корабль потерпел крушение из-за нападения пиратов. Многие были убиты. Я внимательно все разглядывал и размышлял и так увлекся, что напрочь забыл о букве "А". Как и Форрест из библиотеки, я сразу понял, что существует связь между знаком голландской Ост-Индской компании и крушением «Батавии». Но сейчас просто ходил по холодному каменному зданию, рассматривая ворота из песчаника, которые предназначались для дворца на Яве, а нашли свое последнее пристанище на рифах. И никаких новых ассоциаций в моей голове не возникло. Я не представлял себе, на что надо обратить особое внимание.
Я подошел к экспонату, изображавшему аквалангиста, который нашел оскаленный череп и кости одной из жертв. Горестное зрелище, если учесть, что тут все подлинное. Но лично для себя я ничего существенного пока не обнаружил. Что хотел показать мне здесь Питеркин? Какой-нибудь знак или, может быть, место?
Бывают дни, когда я плохо соображаю, но все-таки в какой-то момент надо мной будто вспыхнула яркая лампочка, как в детских комиксах. А в самом деле, спросил я себя, где же затонула «Батавия»? И ответил: недалеко от острова Аброльос, в Индийском океане, неподалеку от Джералдтона. А местное население занимается ловлей лангустов.
Обходя выставку, я ознакомился с каталогом, но ничего примечательного поначалу в нем не нашел. Теперь перечитал его. Там было написано следующее: «4 июня 1629 года „Батавия“ в темноте натолкнулась на риф Морнинг, который относится к группе островов Уаллаби, входящих в состав островов Хоутмен Аброльос. Из 360 человек уцелело только сорок. Они добрались до маленького пустынного островка, который в наши дни называется Бикон».
Я мысленно вернулся назад и попытался нащупать какую-нибудь связь торговой марки Ост-Индской компании на долларовой банкноте с Джералдтоном, который Питеркин избрал местом своего захоронения. Оттуда ловцы лангустов отправляются на промысел в район островов Аброльос, богатый рыбой. Думал я и об изображении листа. Но может быть, это только совпадение? Однако деньги и все те условные знаки, которые предназначались мне, вроде исключали подобную версию.
Я еще раз все обдумал, и намерения Питеркина показались мне яснее ясного. Он обозначил путь, по которому придется пройти мне, когда его не станет, и выслал деньги на дорожные расходы. Пока все мои усилия распутать это дело свелись к тому, что я всего несколько часов просидел за рулем. Теперь сумма в пятьдесят пять тысяч долларов убедительно давала понять: в будущем меня ждут не только автомобильные прогулки. А как же моя работа, моя юридическая практика, которой я так недавно начал заниматься? Другими словами, надо выбирать: продолжать идти по проторенной дорожке или послать все к черту и рискнуть взяться за необычное дело. Моя служба на благо закона кончилась тем, что мне пришлось уйти из фирмы. Я пытался убедить себя, будто собираюсь принять разумное, взвешенное решение, но на самом деле был просто-напросто заинтригован и находился на распутье. А работа на юридическом поприще может подождать. При этой мысли я почувствовал значительный душевный подъем. Выходя из музея, я взглянул на окно банка и мгновенно подсчитал в уме: если американские доллары перевести в австралийские, получится примерно шестьдесят пять тысяч. Так что, какими бы ни оказались мои расходы, все же кое-что останется мне в качестве скромного гонорара. Я ухнул двадцать долларов на изысканный рыбный обед и бутылку австралийского белого вина, такого прозрачного, что оно буквально светилось. После этого я пошел домой, чтобы собрать чемодан, наполнить бензином и водой канистры «рейнджровера» и оставить записку мой секретарше.
Вдалеке в непроглядной тьме показались огни приближающегося города. Джералдтон невелик, но жизнь в нем кипит вовсю. Здесь три месяца в году усердно занимаются ловлей лангустов, приносящей прибыль в тридцать миллионов долларов. Через Джералдтон идет основной экспорт пшеницы, которой заняты сотни гектаров Западной Австралии. Зимой в Джералдтон приезжают туристы, потому что там солнце светит всегда, в то время как в Перте зима обычно холодная и сырая. И вообще в Джералдтоне царит дух благополучия, и это привлекает жителей больших городов. А когда наступает зима, они валом валят на север. Однажды на Джералдтон обратятся взоры всего мира, и тогда он станет таким же огромным, как Токио.
Я остановился в мотеле и вышел поужинать в ближайшем кафе. Возвращался в наиблагостнейшем расположении духа, вдыхая ароматный ночной воздух и любуясь Южным Крестом. Его звезды сверкали на небе, словно платиновые бусинки на бархате.
Мой путь лежал вдоль ряда небольших магазинчиков.
— Клоуз! Мистер Клоуз! — услышал я тихий голос, когда поравнялся с домом, расположенным в глубине небольшого двора. Я заметил в темноте чью-то темную фигуру. — Притворитесь, что рассматриваете витрину, и слушайте.
Я повернулся к витрине, на которой было выставлено рыболовное снаряжение, арбалеты и жуткого вида ножи.
— За вами следят, — прошептал голос.
Все это было неожиданно, странно и никак не вязалось с моим лирическим настроением, навеянным теплой ласковой ночью.
— Кто?
— Думаю, что русские, — прошипел голос. — Будьте осторожны. Теперь идите.
— Кто вы? — недоуменно спросил я. Разглядеть что-либо в глубине дворика не представилось возможным. А то, что я принял за темный силуэт, оказалось пластиковыми мешками для мусора.
— Идите. Я свяжусь с вами.
Можно было покорно отправиться восвояси или ворваться в дверь домика и встретиться лицом к лицу с противником. Но им мог оказаться здоровенный ловец лангустов с кривым ножом в руке. И я потрусил прочь, всматриваясь в стекла витрин, где мог отразиться мой преследователь. Наверное, я разиня или за мной действительно никого не было. По пути мне встретились две пожилые леди, говорившие о своих внуках. И все.
Слово «русские» напугало меня не на шутку, и через какое-то время я вдруг обнаружил, что сижу на постели при включенном свете и повторяю: «Русские преследуют меня».
Примерно в половине второго я заставил себя успокоиться, выключил свет. И вдруг сердце чуть не выпрыгнуло из груди — кто-то стучал в окно.
Я встал, нащупал шпингалет и открыл окно, надеясь, что кровожадные москиты не успеют влететь в комнату. Когда я выглянул наружу, уже снова было тихо. И тут я заметил приклеенную к стеклу маленькую записочку, написанную по-английски: «Идите на стоянку фургонов в Сеперэйшн-парк у первого светофора. Вам нужен номер 23».
Пройдя в ночной темноте около километра, я нашел номер 23 и не успел постучать, как дверь сама отворилась. Я доверчиво шагнул вперед.
Ее я видел единственный раз, когда на ней были вуаль и черное платье и она торопливо направлялась к такси, мне запомнились широкие скулы и близко посаженные глаза на азиатском лице. Сегодня она была одета в джинсовый костюм. Но лицо то же, азиатское.
— Кто вы? — решительно спросил я. — И что все это означает?
— Его дочь, — ответила она шепотом.
— Питеркина?
— Не произносите его имени. И говорите тихо.
— Почему?
— Потом я объясню все, — сказала она. — Зачем вы приехали сюда?
Я тряхнул головой:
— Это мое дело.
Она нахмурилась и, казалось, была недовольна моим ответом.
— Как вас зовут? — спросил я.
— Алекс. Вы должны поверить...
— У него не было дочери, — сказал я, — и жены. Не было, если мы оба имеем в виду Пи... его.
— Им не удалось пожениться, — возразила она, покачав головой. — Но он мой отец.
— О'кей. Теперь скажите, зачем вы позвали меня сюда и при чем здесь русские?
— Они тут. Ведь вы заметили на похоронах мужчину в дурацкой шляпе?
— Может быть, она и дурацкая, — парировал я. — Но шляпа «акубра» — все-таки австралийская шляпа.
Она шумно вздохнула.
— У меня есть лодка, — сказала Алекс. — Она привязана у рыбацкого причала. Идите туда. К лодке. И ждите меня.
— Хорошо, мисс. А имя?
— Я же вам говорила. Алекс.
— С вашего позволения, я имею в виду название лодки.
— "Леди Аброльос".
— Ну что ж, вполне подходящее название, — сказал я. — А кофе там варят?
Она фыркнула и вытолкнула меня за дверь. Я осторожно крался по предрассветным улицам, стараясь не привлекать к себе внимания, и всю дорогу меня не покидало ощущение, будто за мной следят в бинокль, а может даже — уж так разыгралось мое идиотское воображение, — мне в спину кто-то целится из снайперской винтовки.
Ранним утром в порту всегда суета. Подплывали лодки с ночным уловом, мужчины закрепляли сети и корзины, связывали снасти — словом, занимались тем, чем обычно занимаются рыбаки перед выходом в море. Я поискал глазами «Леди Аброльос» и почти сразу увидел ее: на черном корпусе название было выведено белыми буквами, а сама лодка привязана к причалу. С борта спускался железный трап, так что попасть на лодку оказалось делом нетрудным. Я постучал по деревянной крышке люка, но никто не отозвался. Тогда я открыл его, забрался внутрь и вдруг услышал, как крышка за мной захлопнулась. Пока я искал в темноте выключатель, снаружи раздался глухой стук, будто кто-то прыгнул на палубу. И звонко щелкнул замок.
Она одарила меня милой, но равнодушной улыбкой. Девушка была красивая, пышущая здоровьем, загорелая, и с ее прямым носом впору было бы рекламировать защитные кремы и солнечные очки, а не сидеть, уткнувшись в книги.
Она ответила:
— Ну, я не уверена. — И вновь улыбнулась.
— Может быть, у вас есть кто-нибудь, кто разбирается в этом?
— Конечно, не волнуйтесь. Вам не придется долго ждать.
Я смотрел, как она уходила, высокая и грациозная. Город Перт щедр на таких красавиц, их, взращенных на родной ниве, пачками экспортируют за рубеж, в варьете Парижа и Лас-Вегаса, где самые длинноногие танцовщицы — девушки из Западной Австралии. Может быть, у нее нет докторской степени, зато налицо другие достоинства, и в том числе манеры.
— Вам поможет мистер Форрест, сэр, — сообщила она. — Пройдите вон туда.
Мистер Форрест выглядел как человек, часами просиживающий за книгой или кружкой пива. Нос у него был длинный и кончик загибался крючком над губами, растянутыми в любезную улыбку.
— Похоже, мы на правильном пути? — спросил я.
— Почти. Только я не знаю голландского.
— Голландского? — повторил я и подумал: какая связь между Питеркином из Черногории и Голландией?
— Этот знак, — сказал мистер Форрест, — торговая марка голландской Ост-Индской компании. Представляет она несколько длинных многосложных слов, которые довольно трудно произнести. Если хотите, я могу выяснить, что это за слова.
— Буду очень признателен.
Он кивнул, улыбнулся и ушел. И почти сразу ко мне подошла девушка:
— Все в порядке?
— Да. Большое спасибо за помощь.
— Хорошо, — ответила она. Повернулась и отправилась улыбаться другому клиенту.
Я смотрел на возвращающегося мистера Форреста и думал, что новая библиотека в Перте — единственное место, где все улыбаются.
Мистер Форрест положил передо мной листок бумаги. На этом листке было написано: «De Vereenighde Oost Indische Compagnie».
Я нахмурился.
Он тихонько кашлянул. Ясно, что он англичанин.
— Надеюсь, вы извините меня, если я... — Он изъяснялся так, как в Перте уже давно никто не разговаривает. — Конечно, мне незачем знать, что вы ищете, но... — И он замолчал.
— От помощи не откажусь, — заметил я. — Ни от какой.
— Ну, тогда вы могли бы сходить на выставку «Батавия» в Морском музее во Фримантле. Кажется, именно там я видел такой знак.
— Но одну деталь нам все-таки не удалось прояснить, — сказал я.
— Знаю. Что означает буква "А".
— Может быть, Амстердам?
— Не исключено, — ответил мистер Форрест, — но ручаться не могу. Если в музее вам ничего растолковать не смогут, я с удовольствием помогу вам разобраться сам.
* * *
Ему не нужно было объяснять, что такое «Батавия». И мне не было нужды спрашивать. Такие вещи знает на Западе каждый. Так назывался корабль, потерпевший крушение на рифах недалеко от берега в начале семнадцатого века. Это была страшная трагедия. Останки корабля обнаружили в 1960-х годах, и благодаря усилиям подводных археологов основные части корпуса удалось восстановить и заново смонтировать. Мне следовало давно побывать здесь, но, как однажды сказал мой лондонский приятель о тех, кто ежедневно проходит мимо собора Святого Павла, но так и не удосуживается ни разу зайти туда: «Мы, как правило, не делаем того, что сделать проще всего».Выставка, устроенная в старом здании комиссариата, возведенного руками заключенных, оказалась довольно любопытной. Они подняли со дна тонны дубовых досок «Батавии», пролежавших в море триста пятьдесят лет, и несколько скелетов. Корабль потерпел крушение из-за нападения пиратов. Многие были убиты. Я внимательно все разглядывал и размышлял и так увлекся, что напрочь забыл о букве "А". Как и Форрест из библиотеки, я сразу понял, что существует связь между знаком голландской Ост-Индской компании и крушением «Батавии». Но сейчас просто ходил по холодному каменному зданию, рассматривая ворота из песчаника, которые предназначались для дворца на Яве, а нашли свое последнее пристанище на рифах. И никаких новых ассоциаций в моей голове не возникло. Я не представлял себе, на что надо обратить особое внимание.
Я подошел к экспонату, изображавшему аквалангиста, который нашел оскаленный череп и кости одной из жертв. Горестное зрелище, если учесть, что тут все подлинное. Но лично для себя я ничего существенного пока не обнаружил. Что хотел показать мне здесь Питеркин? Какой-нибудь знак или, может быть, место?
Бывают дни, когда я плохо соображаю, но все-таки в какой-то момент надо мной будто вспыхнула яркая лампочка, как в детских комиксах. А в самом деле, спросил я себя, где же затонула «Батавия»? И ответил: недалеко от острова Аброльос, в Индийском океане, неподалеку от Джералдтона. А местное население занимается ловлей лангустов.
Обходя выставку, я ознакомился с каталогом, но ничего примечательного поначалу в нем не нашел. Теперь перечитал его. Там было написано следующее: «4 июня 1629 года „Батавия“ в темноте натолкнулась на риф Морнинг, который относится к группе островов Уаллаби, входящих в состав островов Хоутмен Аброльос. Из 360 человек уцелело только сорок. Они добрались до маленького пустынного островка, который в наши дни называется Бикон».
Я мысленно вернулся назад и попытался нащупать какую-нибудь связь торговой марки Ост-Индской компании на долларовой банкноте с Джералдтоном, который Питеркин избрал местом своего захоронения. Оттуда ловцы лангустов отправляются на промысел в район островов Аброльос, богатый рыбой. Думал я и об изображении листа. Но может быть, это только совпадение? Однако деньги и все те условные знаки, которые предназначались мне, вроде исключали подобную версию.
Я еще раз все обдумал, и намерения Питеркина показались мне яснее ясного. Он обозначил путь, по которому придется пройти мне, когда его не станет, и выслал деньги на дорожные расходы. Пока все мои усилия распутать это дело свелись к тому, что я всего несколько часов просидел за рулем. Теперь сумма в пятьдесят пять тысяч долларов убедительно давала понять: в будущем меня ждут не только автомобильные прогулки. А как же моя работа, моя юридическая практика, которой я так недавно начал заниматься? Другими словами, надо выбирать: продолжать идти по проторенной дорожке или послать все к черту и рискнуть взяться за необычное дело. Моя служба на благо закона кончилась тем, что мне пришлось уйти из фирмы. Я пытался убедить себя, будто собираюсь принять разумное, взвешенное решение, но на самом деле был просто-напросто заинтригован и находился на распутье. А работа на юридическом поприще может подождать. При этой мысли я почувствовал значительный душевный подъем. Выходя из музея, я взглянул на окно банка и мгновенно подсчитал в уме: если американские доллары перевести в австралийские, получится примерно шестьдесят пять тысяч. Так что, какими бы ни оказались мои расходы, все же кое-что останется мне в качестве скромного гонорара. Я ухнул двадцать долларов на изысканный рыбный обед и бутылку австралийского белого вина, такого прозрачного, что оно буквально светилось. После этого я пошел домой, чтобы собрать чемодан, наполнить бензином и водой канистры «рейнджровера» и оставить записку мой секретарше.
* * *
У меня было обманчивое ощущение, будто я отправляюсь в отпуск, если учесть, что на самом деле меня ожидало совсем другое. Но на осколках пивных бутылок, ковром устилавших землю, весело играли лучи солнца, шоссе было безлюдно, уши услаждала музыка Шостаковича из кинофильма «Овод». Эту кассету дал мне с собой Боб Коллис, и я снова ехал на север, в таинственный мир островов Аброльос, о котором почти ничего не знал.Вдалеке в непроглядной тьме показались огни приближающегося города. Джералдтон невелик, но жизнь в нем кипит вовсю. Здесь три месяца в году усердно занимаются ловлей лангустов, приносящей прибыль в тридцать миллионов долларов. Через Джералдтон идет основной экспорт пшеницы, которой заняты сотни гектаров Западной Австралии. Зимой в Джералдтон приезжают туристы, потому что там солнце светит всегда, в то время как в Перте зима обычно холодная и сырая. И вообще в Джералдтоне царит дух благополучия, и это привлекает жителей больших городов. А когда наступает зима, они валом валят на север. Однажды на Джералдтон обратятся взоры всего мира, и тогда он станет таким же огромным, как Токио.
Я остановился в мотеле и вышел поужинать в ближайшем кафе. Возвращался в наиблагостнейшем расположении духа, вдыхая ароматный ночной воздух и любуясь Южным Крестом. Его звезды сверкали на небе, словно платиновые бусинки на бархате.
Мой путь лежал вдоль ряда небольших магазинчиков.
— Клоуз! Мистер Клоуз! — услышал я тихий голос, когда поравнялся с домом, расположенным в глубине небольшого двора. Я заметил в темноте чью-то темную фигуру. — Притворитесь, что рассматриваете витрину, и слушайте.
Я повернулся к витрине, на которой было выставлено рыболовное снаряжение, арбалеты и жуткого вида ножи.
— За вами следят, — прошептал голос.
Все это было неожиданно, странно и никак не вязалось с моим лирическим настроением, навеянным теплой ласковой ночью.
— Кто?
— Думаю, что русские, — прошипел голос. — Будьте осторожны. Теперь идите.
— Кто вы? — недоуменно спросил я. Разглядеть что-либо в глубине дворика не представилось возможным. А то, что я принял за темный силуэт, оказалось пластиковыми мешками для мусора.
— Идите. Я свяжусь с вами.
Можно было покорно отправиться восвояси или ворваться в дверь домика и встретиться лицом к лицу с противником. Но им мог оказаться здоровенный ловец лангустов с кривым ножом в руке. И я потрусил прочь, всматриваясь в стекла витрин, где мог отразиться мой преследователь. Наверное, я разиня или за мной действительно никого не было. По пути мне встретились две пожилые леди, говорившие о своих внуках. И все.
* * *
В своем номере я немного протрезвел и, уставившись в потолок, принялся размышлять об этом странном случае, скорее похожем на сюжет из фильмов сороковых годов, в которых играли Джоэл Маккри и Пол Муни, чем на действительность. Вопросы рождали новые вопросы. Правда ли, что меня преследовали русские? Во всяком случае, кое-кто был в этом уверен. Я никогда в жизни не встречал ни одного русского, даже близко не подходил к русскому посольству или консульству, и мои познания о русских были очень незначительны. Но ведь кто-то почти целый час прождал, пока я закончу трапезу и выйду из ресторана, чтобы предупредить меня о преследователях. У меня было такое чувство, что хриплый шепот принадлежал скорее всего женщине. Но это не более чем ощущение, и я так ничего определенного и не решил даже после того, как я сам в темноте попробовал что-то шептать.Слово «русские» напугало меня не на шутку, и через какое-то время я вдруг обнаружил, что сижу на постели при включенном свете и повторяю: «Русские преследуют меня».
Примерно в половине второго я заставил себя успокоиться, выключил свет. И вдруг сердце чуть не выпрыгнуло из груди — кто-то стучал в окно.
Я встал, нащупал шпингалет и открыл окно, надеясь, что кровожадные москиты не успеют влететь в комнату. Когда я выглянул наружу, уже снова было тихо. И тут я заметил приклеенную к стеклу маленькую записочку, написанную по-английски: «Идите на стоянку фургонов в Сеперэйшн-парк у первого светофора. Вам нужен номер 23».
Пройдя в ночной темноте около километра, я нашел номер 23 и не успел постучать, как дверь сама отворилась. Я доверчиво шагнул вперед.
Ее я видел единственный раз, когда на ней были вуаль и черное платье и она торопливо направлялась к такси, мне запомнились широкие скулы и близко посаженные глаза на азиатском лице. Сегодня она была одета в джинсовый костюм. Но лицо то же, азиатское.
— Кто вы? — решительно спросил я. — И что все это означает?
— Его дочь, — ответила она шепотом.
— Питеркина?
— Не произносите его имени. И говорите тихо.
— Почему?
— Потом я объясню все, — сказала она. — Зачем вы приехали сюда?
Я тряхнул головой:
— Это мое дело.
Она нахмурилась и, казалось, была недовольна моим ответом.
— Как вас зовут? — спросил я.
— Алекс. Вы должны поверить...
— У него не было дочери, — сказал я, — и жены. Не было, если мы оба имеем в виду Пи... его.
— Им не удалось пожениться, — возразила она, покачав головой. — Но он мой отец.
— О'кей. Теперь скажите, зачем вы позвали меня сюда и при чем здесь русские?
— Они тут. Ведь вы заметили на похоронах мужчину в дурацкой шляпе?
— Может быть, она и дурацкая, — парировал я. — Но шляпа «акубра» — все-таки австралийская шляпа.
Она шумно вздохнула.
— У меня есть лодка, — сказала Алекс. — Она привязана у рыбацкого причала. Идите туда. К лодке. И ждите меня.
— Хорошо, мисс. А имя?
— Я же вам говорила. Алекс.
— С вашего позволения, я имею в виду название лодки.
— "Леди Аброльос".
— Ну что ж, вполне подходящее название, — сказал я. — А кофе там варят?
Она фыркнула и вытолкнула меня за дверь. Я осторожно крался по предрассветным улицам, стараясь не привлекать к себе внимания, и всю дорогу меня не покидало ощущение, будто за мной следят в бинокль, а может даже — уж так разыгралось мое идиотское воображение, — мне в спину кто-то целится из снайперской винтовки.
Ранним утром в порту всегда суета. Подплывали лодки с ночным уловом, мужчины закрепляли сети и корзины, связывали снасти — словом, занимались тем, чем обычно занимаются рыбаки перед выходом в море. Я поискал глазами «Леди Аброльос» и почти сразу увидел ее: на черном корпусе название было выведено белыми буквами, а сама лодка привязана к причалу. С борта спускался железный трап, так что попасть на лодку оказалось делом нетрудным. Я постучал по деревянной крышке люка, но никто не отозвался. Тогда я открыл его, забрался внутрь и вдруг услышал, как крышка за мной захлопнулась. Пока я искал в темноте выключатель, снаружи раздался глухой стук, будто кто-то прыгнул на палубу. И звонко щелкнул замок.
Глава 4
— Эй! — завопил я во весь голос.
Никакого ответа не последовало. Я замолчал и услышал, как включают двигатель, почувствовал, что лодка начала двигаться. Я сидел в темноте в трюме странной лодки и думал, что дочь Питеркина, судя по всему, вдоволь насмотрелась приключенческих телесериалов.
Я уже не верил в преследующих меня русских. Символ русских — добродушный медведь — внушал мне доверие. Если бы я думал иначе, я бы уже сошел с ума от страха. Мисс Алекс со своими вуалями, такси, темными дворами, ночными стуками в окно явно перестаралась. Конечно, я был встревожен, но не умирал от страха. «Скоро лодка отойдет подальше от берега, — размышлял я. — Откроется люк, и в проеме покажется хорошенькое азиатское личико».
Я правильно предсказал дальнейший ход событий, за исключением одного: лицо, появившееся в проеме люка, принадлежало не мисс Алекс, а крепкому детине с черными бакенбардами и звериным оскалом.
— Оставайтесь здесь, — прорычал он, — не выходите. Понятно?
Я кивнул, и он исчез. Наконец на фоне светлого неба появилось другое, лицо. И я сказал:
— Алекс, это же смешно.
Она задумчиво посмотрела на меня и вдруг широко улыбнулась.
— Ладно, оставайтесь внизу. Получите свой кофе, и мы уладим наши дела.
— Не уверен, что уладим, — ответил я. И это была чистая правда.
Алекс спустилась вниз и принялась хозяйничать. Открыла иллюминаторы, в трюме стало светло. Перед тем как поставить кипятить воду, привычным движением включила вытяжку.
Я сидел тихо за столом, пока передо мной не появилась кружка с горячим кофе. Алекс плюхнулась напротив и принялась разглядывать меня сквозь облачко пара.
Если она действительно дочь Питеркина, все доллары принадлежат ей. Не важно, законнорожденная она или нет, просто в последнем случае на юридическое оформление уйдет чуть больше времени. Ей причитается наследство, и меня, как юриста, могут обвинить в том, что я присвоил средства клиента! И если я не приму мер, отправлюсь в тюремную камеру, как когда-то покойный Питеркин. И сейчас я не знал, действительно ли она та, за кого себя выдает, потому что, могу поклясться, ее внешность говорила о другом.
— Если вы сумеете подтвердить, что вы — это вы, мы бы сразу перешли к деловому разговору, — произнес я.
— А вы можете подтвердить вашу личность?
— Вот мои водительские права, — сказал я, доставая кожаную коробочку, — медицинская страховка, рабочее удостоверение и кредитные карточки.
— Я не сомневаюсь, что вы — это вы, — сказала она.
— Теперь ваша очередь.
Она пожала плечами:
— Я официально являюсь капитаном этого судна, у меня есть разрешение на сезонный лов рыбы.
— А сейчас не сезон.
— Верно.
Она открыла дверцу буфета. Внутри к деревянной стенке была приколота фотография.
Алекс протянула через стол свое удостоверение: «Мисс Алекс Ташита предоставляется право...» И так далее. С фотографией.
— Ташита?
— Моя мама была японкой. Из Брума. Она умерла, мистер Клоуз. Три года назад.
— Мне очень жаль.
Вся эта информация мне ничего не дала.
— У вас есть доказательство, что вы дочь Питеркина?
— Мамино письмо. Больше ничего. В нем она подтверждает, что он был моим отцом.
— Это было засвидетельствовано под присягой?
— Нет.
Несмотря ни на что, письмо — аргумент убедительный.
— Он признавал вас публично?
Она тряхнула головой, иссиня-черные волосы блеснули в льющемся из иллюминатора свете.
— Вы же знаете его, мистер Клоуз. Он был человек-секрет. Когда я увидела в газете сообщение о его смерти, мне показалось, что внутри меня тоже что-то умерло.
Слово «секрет» несколько резануло слух. По моим наблюдениям, девушка неплохо знала язык и была довольно образованной.
— Я не собираюсь заниматься вашим лексиконом, но, может быть, вы хотели сказать: «скрытный»? — спросил я.
— Он был именно секретом. Он сам и все, что имело к нему отношение. Ходячий секрет — вот кем был мой отец. Уверена, вы никогда не видели его в компании.
— Я встречался с ним как адвокат наедине или в зале суда, где всегда много народу. Но я понимаю, что вы хотите сказать.
Она кивнула.
— Вся его жизнь была такой. Постоянные прятки. Он ночевал в лачугах или старых трейлерах, брошенных в лесу. У него было полно таких убежищ, мистер Клоуз, мне даже трудно подсчитать сколько. Когда я была ребенком, мы с мамой пытались жить с ним в таких местах по нескольку недель, по месяцу или два. В Бруме он навещал нас только раза два по ночам, когда приносил деньги.
— Где он их брал?
— Нанимался на работу. Это всегда был тяжелый физический труд под палящим солнцем. А потом уезжал. И посылал нам деньги. Он их не выслал, наверное, только раз или два. Он пас скот или рубил лес. В общем, находил работу подальше от людей, сами знаете. И всегда носил бороду, темные очки и большую шляпу, надвинутую на глаза.
— Не знаете почему?
— Вы не поверите мне. — Алекс уставилась на свою чашку, задумчиво помешивая кофе.
— Уже не верю, если вы снова имеете в виду русских. У вас есть доказательства, что его преследовали русские?
Раскосые глаза ее гневно блеснули.
— Конечно нет! Я знаю, как он жил, постоянно скрываясь, знаю, как он хотел быть с нами, со своей семьей, но не мог себе этого позволить. И только изредка нам удавалось пожить вместе в каких-нибудь глухих, Богом забытых местах.
Она остановилась и вдруг спросила:
— Вы его знали. Разве можете сказать, что он был трусом?
Я представил себе Питеркина и не мог не улыбнуться.
— Нет, это слово не самое подходящее.
— Вот видите! — воскликнула она, победно посмотрев на меня. — Он был невероятно сильным. Но мне пришлось увидеть однажды, как он бросился в кусты, когда заметил рядом ребенка.
— А по-моему, все просто, — сказал я. — Скорее всего, его беспокоило прошлое. Когда-то, давным-давно, он совершил проступок и с тех пор был вынужден жить в бегах.
— Какой проступок?
Я пожал плечами:
— Да все, что угодно. Хотя бы убийство. Ведь он действительно убил человека. Мы это знаем.
— То был несчастный случай, — отрезала Алекс.
— Суд расценил по-иному. Вы хоть что-нибудь знаете о его прошлом? О тех временах, когда он жил в Черногории?
— Он не рассказывал. Ни мне, ни маме. Говорил, прошлое есть прошлое, оно позади, и я не хочу об этом вспоминать. — Она с гордостью повторила его слова.
— Неужели в тот раз, когда он предпринял поездку на родину, вы не получили открытки от него?
— Получили одну.
— Откуда?
— Из Лондона, — ответила Алекс.
— А как он оказался в Лондоне?
Она развела руками: кто знает?
— Вы так и не рассказали о некоторых вещах, имеющих прямое отношение к делу. На чем основана ваша уверенность, что он был нужен русским?
— Я уже говорила, это просто мои смутные ощущения. Слышала, как он говорит во сне на каком-то странном языке...
— Наверное, черногорский или, как там его, сербохорватский, что ли. Звучит весьма необычно.
Алекс запальчиво продолжала:
— Он часто уничтожал письма, чтобы их никто не увидел. Даже мы с мамой.
— Письма из России?
— Не знаю. Я же их не видела.
— Вряд ли из России, — с сомнением сказал я. — Расскажите мне о своей матери.
Она сердито взглянула на меня. Страх перед русскими в ней был слишком глубок. Она жила им, впитала с материнским молоком.
— Мама была японкой. Родилась в семье, которая издавна занималась ловлей жемчуга.
— Где она познакомилась с отцом?
— В Бруме в начале пятидесятых. Тогда он прожил там около года.
— И ей понравилась такая жизнь с человеком, который вынужден скрываться, никогда не сможет жить дома, не женится на ней? Что она думала об этом?
— Вы, наверное, удивитесь, но она была счастлива, мистер Клоуз. Она воспитана в японских традициях и не подвергала сомнению правильность всего, что делает муж. Вспомните: он очень заботился о нас. У нас были дом и деньги. Мама никогда не работала. Эту лодку мне купил он. Мы не бедствовали.
— А может быть, вам предстоит еще и разбогатеть, — добавил я.
— А почему он не подтверждал этого?
— Он никогда не стал бы этого делать, вот и все.
— А вы спрашивали его: почему?
— Сотни раз. Для него было важно, чтобы никто не узнал о существовании его дочери и вообще ребенка. Это он мне говорил. Больше ничего.
Я глотнул кофе и взглянул на нее:
— А что хотите вы?
Она ответила предельно просто:
— Все выяснить. А что надо вам, мистер Клоуз? Зачем вы приехали сюда еще раз?
— Я тоже хочу все выяснить. Он загадал мне загадку. И мне надо найти ответ.
— Какую загадку?
— Хорошо, скажу, но мне нужны гарантии. Кто такой этот ваш «юнга»? И куда меня везут?
— Его зовут Джо Хэг. Он мой дальний родственник и работает вместе со мной.
— Вместе с вами или на вас?
— Вместе со мной. Получает половину дохода от улова, устанавливает цены, решает и другие дела. Вот только лодка эта принадлежит мне одной. А вас никто никуда не везет. Мы просто отплыли от берега, чтобы можно было спокойно поговорить с глазу на глаз.
Мы говорили о нем, о его человеческих качествах. Она рассказала, что он всю жизнь обожал море и однажды, когда она была поменьше, отвез ее в Манки-Миа посмотреть на дельфинов, потрогать их, даже поплавать вместе с ними.
— Он считал, — продолжала Алекс, — что если в каком-нибудь месте, вроде Акульей бухты, вы плещетесь вместе с этими красавцами, вы просто в раю. Вы там бывали? Понимаете, о чем я говорю?
— Понимаю, — ответил я. — И это правда. Считайте, что ваша жизнь не состоялась, если вам не пришлось покружиться в море с диким дельфином. Я до сих пор удивляюсь, какому идиоту пришло в голову назвать эту бухту Акульей! — добавил я.
— Когда я подросла и уже могла управлять лодкой, мы с ним отправлялись туда. — Она указала пальцем на запад. — На острова Аброльос. Там я научилась всему. Ведь не просто ловить лангустов: когда спускаешься на дно со своей корзиной, каждый раз рискуешь жизнью.
Никакого ответа не последовало. Я замолчал и услышал, как включают двигатель, почувствовал, что лодка начала двигаться. Я сидел в темноте в трюме странной лодки и думал, что дочь Питеркина, судя по всему, вдоволь насмотрелась приключенческих телесериалов.
Я уже не верил в преследующих меня русских. Символ русских — добродушный медведь — внушал мне доверие. Если бы я думал иначе, я бы уже сошел с ума от страха. Мисс Алекс со своими вуалями, такси, темными дворами, ночными стуками в окно явно перестаралась. Конечно, я был встревожен, но не умирал от страха. «Скоро лодка отойдет подальше от берега, — размышлял я. — Откроется люк, и в проеме покажется хорошенькое азиатское личико».
Я правильно предсказал дальнейший ход событий, за исключением одного: лицо, появившееся в проеме люка, принадлежало не мисс Алекс, а крепкому детине с черными бакенбардами и звериным оскалом.
— Оставайтесь здесь, — прорычал он, — не выходите. Понятно?
Я кивнул, и он исчез. Наконец на фоне светлого неба появилось другое, лицо. И я сказал:
— Алекс, это же смешно.
Она задумчиво посмотрела на меня и вдруг широко улыбнулась.
— Ладно, оставайтесь внизу. Получите свой кофе, и мы уладим наши дела.
— Не уверен, что уладим, — ответил я. И это была чистая правда.
Алекс спустилась вниз и принялась хозяйничать. Открыла иллюминаторы, в трюме стало светло. Перед тем как поставить кипятить воду, привычным движением включила вытяжку.
Я сидел тихо за столом, пока передо мной не появилась кружка с горячим кофе. Алекс плюхнулась напротив и принялась разглядывать меня сквозь облачко пара.
Если она действительно дочь Питеркина, все доллары принадлежат ей. Не важно, законнорожденная она или нет, просто в последнем случае на юридическое оформление уйдет чуть больше времени. Ей причитается наследство, и меня, как юриста, могут обвинить в том, что я присвоил средства клиента! И если я не приму мер, отправлюсь в тюремную камеру, как когда-то покойный Питеркин. И сейчас я не знал, действительно ли она та, за кого себя выдает, потому что, могу поклясться, ее внешность говорила о другом.
— Если вы сумеете подтвердить, что вы — это вы, мы бы сразу перешли к деловому разговору, — произнес я.
— А вы можете подтвердить вашу личность?
— Вот мои водительские права, — сказал я, доставая кожаную коробочку, — медицинская страховка, рабочее удостоверение и кредитные карточки.
— Я не сомневаюсь, что вы — это вы, — сказала она.
— Теперь ваша очередь.
Она пожала плечами:
— Я официально являюсь капитаном этого судна, у меня есть разрешение на сезонный лов рыбы.
— А сейчас не сезон.
— Верно.
Она открыла дверцу буфета. Внутри к деревянной стенке была приколота фотография.
Алекс протянула через стол свое удостоверение: «Мисс Алекс Ташита предоставляется право...» И так далее. С фотографией.
— Ташита?
— Моя мама была японкой. Из Брума. Она умерла, мистер Клоуз. Три года назад.
— Мне очень жаль.
Вся эта информация мне ничего не дала.
— У вас есть доказательство, что вы дочь Питеркина?
— Мамино письмо. Больше ничего. В нем она подтверждает, что он был моим отцом.
— Это было засвидетельствовано под присягой?
— Нет.
Несмотря ни на что, письмо — аргумент убедительный.
— Он признавал вас публично?
Она тряхнула головой, иссиня-черные волосы блеснули в льющемся из иллюминатора свете.
— Вы же знаете его, мистер Клоуз. Он был человек-секрет. Когда я увидела в газете сообщение о его смерти, мне показалось, что внутри меня тоже что-то умерло.
Слово «секрет» несколько резануло слух. По моим наблюдениям, девушка неплохо знала язык и была довольно образованной.
— Я не собираюсь заниматься вашим лексиконом, но, может быть, вы хотели сказать: «скрытный»? — спросил я.
— Он был именно секретом. Он сам и все, что имело к нему отношение. Ходячий секрет — вот кем был мой отец. Уверена, вы никогда не видели его в компании.
— Я встречался с ним как адвокат наедине или в зале суда, где всегда много народу. Но я понимаю, что вы хотите сказать.
Она кивнула.
— Вся его жизнь была такой. Постоянные прятки. Он ночевал в лачугах или старых трейлерах, брошенных в лесу. У него было полно таких убежищ, мистер Клоуз, мне даже трудно подсчитать сколько. Когда я была ребенком, мы с мамой пытались жить с ним в таких местах по нескольку недель, по месяцу или два. В Бруме он навещал нас только раза два по ночам, когда приносил деньги.
— Где он их брал?
— Нанимался на работу. Это всегда был тяжелый физический труд под палящим солнцем. А потом уезжал. И посылал нам деньги. Он их не выслал, наверное, только раз или два. Он пас скот или рубил лес. В общем, находил работу подальше от людей, сами знаете. И всегда носил бороду, темные очки и большую шляпу, надвинутую на глаза.
— Не знаете почему?
— Вы не поверите мне. — Алекс уставилась на свою чашку, задумчиво помешивая кофе.
— Уже не верю, если вы снова имеете в виду русских. У вас есть доказательства, что его преследовали русские?
Раскосые глаза ее гневно блеснули.
— Конечно нет! Я знаю, как он жил, постоянно скрываясь, знаю, как он хотел быть с нами, со своей семьей, но не мог себе этого позволить. И только изредка нам удавалось пожить вместе в каких-нибудь глухих, Богом забытых местах.
Она остановилась и вдруг спросила:
— Вы его знали. Разве можете сказать, что он был трусом?
Я представил себе Питеркина и не мог не улыбнуться.
— Нет, это слово не самое подходящее.
— Вот видите! — воскликнула она, победно посмотрев на меня. — Он был невероятно сильным. Но мне пришлось увидеть однажды, как он бросился в кусты, когда заметил рядом ребенка.
— А по-моему, все просто, — сказал я. — Скорее всего, его беспокоило прошлое. Когда-то, давным-давно, он совершил проступок и с тех пор был вынужден жить в бегах.
— Какой проступок?
Я пожал плечами:
— Да все, что угодно. Хотя бы убийство. Ведь он действительно убил человека. Мы это знаем.
— То был несчастный случай, — отрезала Алекс.
— Суд расценил по-иному. Вы хоть что-нибудь знаете о его прошлом? О тех временах, когда он жил в Черногории?
— Он не рассказывал. Ни мне, ни маме. Говорил, прошлое есть прошлое, оно позади, и я не хочу об этом вспоминать. — Она с гордостью повторила его слова.
— Неужели в тот раз, когда он предпринял поездку на родину, вы не получили открытки от него?
— Получили одну.
— Откуда?
— Из Лондона, — ответила Алекс.
— А как он оказался в Лондоне?
Она развела руками: кто знает?
— Вы так и не рассказали о некоторых вещах, имеющих прямое отношение к делу. На чем основана ваша уверенность, что он был нужен русским?
— Я уже говорила, это просто мои смутные ощущения. Слышала, как он говорит во сне на каком-то странном языке...
— Наверное, черногорский или, как там его, сербохорватский, что ли. Звучит весьма необычно.
Алекс запальчиво продолжала:
— Он часто уничтожал письма, чтобы их никто не увидел. Даже мы с мамой.
— Письма из России?
— Не знаю. Я же их не видела.
— Вряд ли из России, — с сомнением сказал я. — Расскажите мне о своей матери.
Она сердито взглянула на меня. Страх перед русскими в ней был слишком глубок. Она жила им, впитала с материнским молоком.
— Мама была японкой. Родилась в семье, которая издавна занималась ловлей жемчуга.
— Где она познакомилась с отцом?
— В Бруме в начале пятидесятых. Тогда он прожил там около года.
— И ей понравилась такая жизнь с человеком, который вынужден скрываться, никогда не сможет жить дома, не женится на ней? Что она думала об этом?
— Вы, наверное, удивитесь, но она была счастлива, мистер Клоуз. Она воспитана в японских традициях и не подвергала сомнению правильность всего, что делает муж. Вспомните: он очень заботился о нас. У нас были дом и деньги. Мама никогда не работала. Эту лодку мне купил он. Мы не бедствовали.
— А может быть, вам предстоит еще и разбогатеть, — добавил я.
* * *
Я рассказал Алекс о деньгах, и ее это нисколько не удивило, потому что именно она отправила мне ту коричневую бандероль, хотя и не знала, что внутри доллары. Как-то однажды Питеркин вручил ей пакет с просьбой вскрыть после его смерти. Помимо белой упаковки в этом пакете лежало письмо матери, объявляющей, что Алекс — дочь Питеркина. Девушка показала мне его.— А почему он не подтверждал этого?
— Он никогда не стал бы этого делать, вот и все.
— А вы спрашивали его: почему?
— Сотни раз. Для него было важно, чтобы никто не узнал о существовании его дочери и вообще ребенка. Это он мне говорил. Больше ничего.
Я глотнул кофе и взглянул на нее:
— А что хотите вы?
Она ответила предельно просто:
— Все выяснить. А что надо вам, мистер Клоуз? Зачем вы приехали сюда еще раз?
— Я тоже хочу все выяснить. Он загадал мне загадку. И мне надо найти ответ.
— Какую загадку?
— Хорошо, скажу, но мне нужны гарантии. Кто такой этот ваш «юнга»? И куда меня везут?
— Его зовут Джо Хэг. Он мой дальний родственник и работает вместе со мной.
— Вместе с вами или на вас?
— Вместе со мной. Получает половину дохода от улова, устанавливает цены, решает и другие дела. Вот только лодка эта принадлежит мне одной. А вас никто никуда не везет. Мы просто отплыли от берега, чтобы можно было спокойно поговорить с глазу на глаз.
* * *
И мы принялись оживленно задавать друг другу вопросы и отвечать на них. Она не знала, почему Джералдтон так много значил для Питеркииа. Зачем здесь оказался я. А я не стал упоминать о нарисованном на счете листе, хотя именно из-за этого сюда приехал. Мне казалось, что я предам Питеркина, если раскрою эту тайну даже его собственной дочери.Мы говорили о нем, о его человеческих качествах. Она рассказала, что он всю жизнь обожал море и однажды, когда она была поменьше, отвез ее в Манки-Миа посмотреть на дельфинов, потрогать их, даже поплавать вместе с ними.
— Он считал, — продолжала Алекс, — что если в каком-нибудь месте, вроде Акульей бухты, вы плещетесь вместе с этими красавцами, вы просто в раю. Вы там бывали? Понимаете, о чем я говорю?
— Понимаю, — ответил я. — И это правда. Считайте, что ваша жизнь не состоялась, если вам не пришлось покружиться в море с диким дельфином. Я до сих пор удивляюсь, какому идиоту пришло в голову назвать эту бухту Акульей! — добавил я.
— Когда я подросла и уже могла управлять лодкой, мы с ним отправлялись туда. — Она указала пальцем на запад. — На острова Аброльос. Там я научилась всему. Ведь не просто ловить лангустов: когда спускаешься на дно со своей корзиной, каждый раз рискуешь жизнью.