Страница:
Ступень вторая. Пламя
Спрыгнув с седла, рыцарь всадил в землю меч, преклонил колени пред импровизированным крестом и повторил свой обет, как делал уже не раз за последние месяцы. Слова шли от чистого сердца, посторонних побуждений у него не было, но небеса бесстрастно молчали. Рыцарь оставался в позе смирения до самого заката, пока была надежда на ответ. Затем он расседлал коня, пустил его пастись, а сам запалил костер, снял шлем и повесил его на рукоять меча. Открылось лицо довольно молодого человека, однако золотисто-рыжие волосы на висках были тронуты сединой, а лоб прорезала глубокая складка; следы горя, которому бессильны были противостоять вся его доблесть, честь и отвага... Лат он, как и большинство странствующих рыцарей, не носил, ограничиваясь прочной курткой из воловьей кожи с нашитыми поверх железными пластинками да кольцами, причем железо это отнюдь не было надраено до блеска. Только шпоры на каблуках и бляхи широкого рыцарского пояса отсвечивали бледным золотом в пляшущих бликах костра. Поужинав краюхой хлеба, остатками пойманного вчера кролика и луковицей, он допил вино из фляги и наполнил ее водой из ручейка. Завтра появится какой-нибудь городок, там можно будет разжиться снедью... а нет, тоже не беда, умереть с голоду в лоррейнских лесах мог кто угодно, но не он. "Кому суждено болтаться на виселице, тот не утонет", порой говорили бывалые люди. Лично о себе рыцарь твердо знал, что погибнет в бою. Причем не от секиры, копья, стрелы или палицы, - его поразят мечом. Но не таким, как его собственный; рыцарь давно уже видел этот клинок во снах, так отчетливо, словно наяву: не прямой двуострый меч, какой знала и ценила вся Европа, не тяжелый тесак-фальчион, какими порой любили рубиться италийцы, не хищная фальката иберов в виде широкого серпа, даже не изогнутая полумесяцем сабля полудиких кочевников Загорья или клюв-ятаган жителей дальних азиатских степей. Он видел - двуручная, в черно-желтую полоску рукоять, ехидно скалящаяся золотой драконьей головой; золоченые иероглифы, узкой лентой струящимися по лакированной черноте деревянных ножен; слабо искривленное, отдаленно похожее на косу лезвие вороненой стали; взмах, опережающий и взор, и мысль - и тело, его тело, рассеченное от плеча до бедра, пыльным мешком осевшее наземь еще до того, как выступила первая капля крови... Сон рассеялся сам собою. Не открывая глаз, он повернулся набок, словно случайно кладя ладонь на рукоять кинжала. Тишина. Осторожно встал, готовый броситься либо наземь, либо в сторону подкрадывающегося из засады врага. Но вокруг не было никого, да и Борн де Трир, верный боевой соратник, мирно дремал, опустив голову. Однако рыцарь привык доверять ощущениям, пускай и столь неясным, потому нацепил шлем и обнажил меч, оставив ножны все так же воткнутыми в землю. Сцепил ладони на эфесе и направил острие к темному небу, подернутому седой пленкой облаков. Даже сквозь кожу перчаток он ощутил жар, исходящий от навершья меча, где хранился единственный его талисман, не считая нательного крестика. В могущество святых мощей, щепок креста Господня или камней из стен Соломонова храма рыцарь не очень-то верил, повидав немало шарлатанов, уверяющих, что лишь их реликвии - истинно подлинные, а все прочие торговцы - жулики и обманщики... Но то, что скрывал тайник в рукояти его меча, было по-настоящему святым. Для него и ни для кого больше. Рукоять стала такой горячей, как если бы рыцарь держал за бока котелок с кипящей водой. Стиснув зубы, он стоял, не опуская клинка. Так с ним уже бывало; нечасто, но бывало. Только стойкость, только вера могли помочь сейчас. Рыцарь помнил, что произошло в первый раз, когда он едва не сдался потоку боли, и был готов на все, чтобы это не случилось вторично. Пришедшее из горячего марева видение скорее удивило его, нежели заставило встревожиться. Потому что у видения на сей раз было лицо, и лицо вполне узнаваемое. - Прости меня, Ровин, - прошептал рыцарь. - Снова я предаю твою память... и теперь, увы, на верный путь мне не вернуться. "Cum di benedicto, Wilfrid", - послышался тихий женский голос. Он не знал, было ли все это на самом деле, или просто пригрезилось, потому что он хотел, очень хотел услышать что-нибудь именно в этом роде? И именно от той, прядь чьих волос хранил как талисман?.. Вильфрид осторожно снял защелку и еще осторожнее открыл коробочку тайника. В раскрытую ладонь вместо золотисто-русого локона посыпалась тонкая струйка пепла.
* * *
Когда переполох прекратился и люди смогли осознать, что остались в живых (по крайней мере, пока), Хаген, старшина обоза, взял управление в свои руки. Со свойственным многим северянам презрением к чинам и титулам, он приказал всем пассажирам (сиречь прибившимся к каравану ради не всегда правдивого ощущения безопасности путешествия в большой компании) выметаться из повозок и освободить место для раненых. Одна из пассажирок, впрочем, была удостоена более вежливого обращения, однако не потому, что седоусый Хаген признал ее. Дело было скорее в тех обстоятельствах, при которых он ее увидел в прошлый раз. Трудно ожидать от человека, которого за шиворот вытянули с того света, что он не запомнит сделавшего такое - если не вовсе лишен признательности. Хагена мало волновали разные там тонкие материи, но собственную шкуру он ценил весьма. Другой-то не имелось. Неудивительно, что ради этой лекарки, Рейвик (или как там ее) старый сакс был на многое готов. И уж обращаться с ней как с собственной любимой дочкой - что, в самом деле, могло быть проще?.. Сама же Рейвик (вернее, Ребекка, на языке альмов и родственных диалектах саксов и франков; а еще вернее - Ривке, как говорили ее собственные предки) Хагена не узнала. Забывчивой она не была, отнюдь, - однако держать в памяти лица всех тех, кого спасло ее целительное искусство, не могла при всем желании. Слишком уж много их было. Запоминались такие, кого спасти не удалось. И не то чтобы Ривке этого столь уж хотелось, но на своих ошибках надо учиться. А значит, их необходимо хотя бы запомнить. Когда ей говорили, что кому-то помочь уже нельзя, Ривке только досадливо отмахивалась и бралась за дело. И иногда поднимала человека со смертного ложа - разумеется, не за минуту и даже не за два часа, как потом говорили спасенные, но поднимала. Кое-кто называл ее ведьмой - произнося это слово очень тихим и неразборчивым шепотом, чтобы слух не дошел до одного их этих самых спасенных. Потому как случись такое, любителю поиграть с огнем за чужой счет немедля свернули бы шею. "Поиграть с огнем" в данном случае было вовсе не иносказанием. К надменным обладателям чародейских и сходных способностей отношение у простого люда было всегда сродни боязливой осторожности и бессловесному почтению, причем последнее чаще порождалось именно первым. Иные из этих обладателей, бывало, заходили в своем высокомерии слишком далеко, буквально ТРЕБУЯ поклонения, присваивая себе титул Властелина, к каковому титулу обыкновенно добавлялась пара-тройка эпитетов, вроде "Грозный", "Ужасный", "Безжалостный", или попросту "Великий". На любого такого всегда находилась управа, обыкновенно - в лице выходца из доведенного до отчаяния простого люда, пробиравшегося всеми правдами и неправдами пред темны очи Властелина и высказывавшего ему все, что о нем думают окружающие. Сия неприглядная правда должна была повергнуть Властелина в прах; если же этого не происходило, герой делал вывод, что Властелин носит свой высокий титул совершенно незаслуженно, после чего пускал в дело верный свой меч, топор или что у него там было. Понятное дело, герои часто умирали, не доводя дело до конца, но в конце концов очередному "спасителю человечества от сил зла" удавалось нанести завершающий удар. Рассказы об этой последней битве мгновенно облетали всю округу, обрастая дюжинами всех мыслимых и немыслимых подробностей, и в конце концов, попадая в руки мастера слов, становились подлинными мифами... Да, так было всегда. Эти правила игры принимались и чародеями, и простыми смертными. Но чуть более ста лет назад, когда святая церковь наконец покончила с внутренними неурядицами и стала единой, в игру Власти и Властелина вступила новая сила. Вступила с барабанным грохотом, мычанием медных труб и заунывным стоном прочих музыкальных инструментов. Новая сила, зовущаяся - святая церковь. Желающая ли власти для себя, как полагали многие, отрицающая ли всякую власть, помимо власти царя небесного, как заверяли сами Несущие Слово Божие, - важно не это. Важно то, что бороться с властью и Властелинами церковь сочла необходимым, используя при этом методы более чем странные. В самом деле, ну разве правильно это - рубить яблоню только потому, что часть ее плодов, упавшая на землю, начала гнить? А именно такую политику последовательно проводили в жизнь служители святой церкви, окрестившие свое детище "Malleus Maleficorum" (первоначально для объединения борцов с Властелинами предполагалось название "Inquisitio Sanctum", однако альмейнские иерархи убедили своих италийских, испанских и византийских собратьев, что имя - особенно имя столь важного ордена должно звучать уже само по себе; "Святое Расследование" - ну что в этом особенного, кто пойдет сражаться с силами тьмы с подобным кличем на устах? а вот "Молот Злодеев" одним только своим названием привлечет сотни жаждущих сразиться с этими злодеями под знамена матери-церкви). Ну а свидетельствами своей успешной работы "Молот" считал трупы погрязших в инфернальном зле чародейства (и степень успеха в основном определялась как раз количеством этих трупов). Посему малейший слух о том, что некая персона занимается колдовством, волшебством, ведовством, ворожбой, гаданием на чайных листьях, астромантией или тому подобными штучками-дрючками обыкновенно завершался маленьким мирным сожжением еретика-малефика, либо громким повешеньем малефика раскаявшегося и публично отрекшегося от своего сатанинского покровителя. В зависимости от местных обычаев сожжение иногда заменяли колесованием, сажанием на кол, провариванием в кипящем масле, раздиранием между молодыми деревьями, и иными достойными внимания методами, - ибо для закоренелых еретиков ни одна казнь не была слишком жестокой, считали мудрые и милосердные основатели Malleus Maleficorum... Нет, обо всем этом Ривке как раз не думала. Хотя некогда крупно пострадала от рьяных Ловчих "Молота", не случись одного хорошего друга - спалили бы ее на медленном огне без всякого снисхождения. Однако даже это испытание не заставило ее скрывать свой дар. Ривке по-прежнему исцеляла всех, кто нуждался в ее помощи, прекрасно зная, что в любой момент... Однако добрые дела сослужили Ривке не менее добрую службу: ни один слух о сверхъестественном умении целительницы не достиг ушей охотников за колдунами. А если и достиг - помнящие добро люди весьма быстро пообрывали эти уши. Возможно, вместе с головами. Для гарантии.
* * *
Кошель рыцаря содержал больше меди, чем серебра, да и медных-то монет в нем было меньше полудюжины. И все же Вильфрид остановился на постоялом дворе, беспрекословно выложил грабительскую плату за прокорм коня и уход за ним (хозяин с большим подозрением относился и к саксам, и к рыцарям, а уж сакс при рыцарском поясе и шпорах подозрения заслуживал вдвойне) и, попивая эль, прислушался к разговорам. Слухи о смерти Леорикса лишь заставили Вильфрида хмыкнуть. Сколько уже раз Короля-Льва зачисляли в мертвецы! Только за те годы, когда юный Вильфрид был его оруженосцем, такое случалось раз десять, а то и все пятнадцать. Слухи о том, что Святоша Ян, сводный брат Леорикса, помышляет о коронации, также не были чем-то новым, Яна прочили на трон Лоррейна еще пять лет назад, когда Король-Лев "слегка задержался", год не возвращаясь из дальних странствий. Да и кого на престол сажать, если не последнего единокровного брата! Конечно, Лотар Святомордый оставил еще с полдюжины бастардов, но хотя и знать, и жены простили старому королю подобное пренебрежение законами священного брака (с кем, в конце-то концов, не случается!), права этих детей в отношении наследования даже не рассматривались. Скорее уж трон, случись что с Яном, займет кто-нибудь из прямых потомков Лотара Хромого - в одном Лоррейне их было не меньше десятка... По правде сказать, Король-Лев был не слишком умелым правителем, ему бы во главе войска идти на штурм вражеской твердыни (либо с горсткой соратников оборонять собственную крепость), - о большем Леорикс и не мечтал. Ну разве что настоящая баталия, когда с каждой стороны бранного поля развеваются плюмажи и знамена не менее пятидесяти тысяч лучших воителей любой державы (неважно, христианской или не очень), - ради такого Король-Лев, пожалуй, отдал бы свой титул. Однако зловредной судьбе не было угодно даровать Леориксу столь сладостного удела. То есть в битвах-то он не раз бывал, провел славную (и безуспешную) кампанию в Загорье; даже принял участие в, мягко говоря, не очень-то удавшемся походе византийцев и италийцев к Гробу Господнему (коий предполагалось сперва вместе со всем стольным градом Эрушалаймом передать в более достойные, сиречь христианские руки, да только Нефилим, хозяева Земли Обетованной, придерживались иного мнения), - но все это было совсем не то, чего Король-Лев желал на самом деле... Несколько обеспокоил Вильфрида третий слух, связанный с первыми двумя, но рассказанный новым человеком. - Слышали, небось, об отряде Доброго Робина? Ну так парочку его ребят взяли с месяц назад, и объявили, что их повесят, ежели Робин не явится ко дворцу лично и не поднесет епископу Хюммелю Корону Льва, чтобы тот мог нацепить ее на Яна! Робина Лох-Лей в свое время Вильфрид встречал, и повидал в деле его "веселую компанию". Вообще говоря, тогда же их встретил и Леорикс, причем сошедшийся с разбойниками довольно близко - он даже возглавлял их в одной стычке. Однако разбойники всегда остаются разбойниками, и если Добрый Робин действительно выйдет на охоту за королем... Он уехал так скоро, как только смог. Где искать Робина, Вильфрид, естественно, не ведал. Где сейчас обретается Леорикс, он тоже не знал, однако на этот вопрос ответ можно было найти. Когда рядом не было никого, рыцарь вытащил из-за голенища стилет в ножнах, закрыл глаза, обнажил клинок - и положил его на ладонь. Щекотка... дрожь... Острие указывало на юго-восток и подрагивало даже тогда, когда он перехватил стилет за рукоять. Из рук не рвалось, но дрожало ощутимо. Леорикс был близко. Оружие подосланного убийцы (которого Вильфрид в свое время разрубил на кусочки, спасая господина) чувствовало жертву. Жертву, которую призвано уничтожить. Неважно, что и хозяина стилета, и кузнеца, сделавшего его, и даже заказавшего это убийство много лет не было среди живых. Убить оружие сложнее, чем человека - а главное, к чему его убивать, когда без участия человека самый острый меч не опаснее метлы? "Что ж, клинок зла хоть раз послужит делу добра," - чуть заметно усмехнулся рыцарь. Видит небо, у него оставалось так мало поводов для веселья - было бы просто грешно отказывать себе в этом удовольствии сейчас.
* * *
Мимо городка Тристрама (по легенде, основанного одним из рыцарей Круглого Стола) караван прошел, не останавливаясь - разве что воды набрали. Ривке, однако, покинула обоз. Здесь она должна была задержаться. Городок казался покинутым. Тут не столь уж давно жило более тысячи человек, теперь же - едва дюжина, судя по тому, сколько домов имели нежилой вид. И еще чувствовалось НЕЧТО... Ривке затруднялась сказать, что именно, но знала точно, что дольше необходимого задерживаться здесь не станет. Даже на минуту. Закончит дело - и уйдет, хоть бы и в одиночестве. На большой дороге ее ждет в худшем случае встреча с грабителями, Тристрам же выглядел попросту разверзшейся могилой, готовой в любую секунду сомкнуться над головой неосторожно заглянувшего туда путника... "Сюда, - пришел ободряющий Зов. - Не бойся. Днем здесь тихо." Перебравшись через неширокий и до крайности мелкий рукав речки, носившей имя Мозель, Ривке оказалась перед старой хижиной. Вернее, за ней, потому что вход находился с противоположной стороны. Еще несколько шагов - и она нашла то, ради чего пришла сюда. Точнее, ту. - Как тебя зовут, дитя? - Женщина не выглядела такой уж старой; с некоторой натяжкой, Ривке могла бы дать ей лет сорок. Тон, однако, был таким, словно двадцатишестилетняя Ривке была моложе ее самое меньшее впятеро. - Ребекка, госпожа Адрея. - Поскольку вопрос был задан на языке Альмейна, Ривке назвалась именно так. Адрея вдруг хихикнула. - Ривке, ну зачем же искажать свое имя в угоду чужому наречию, - это уже было сказано на довольно чистом арамейском. - Неужто ты думаешь, что я не узнаю истинную кровь? - Не уверена, что понимаю. - Значит, Мириам не рассказывала обо мне. Чрезмерная предосторожность... У Ривке чуть расширились глаза. - Но... как?! Пятнадцать лет назад Мириам была уже старухой, не могла же ты быть той самой... - Могла и была. Это я обучала ее, как она обучала тебя. Хочешь понять, почему я так выгляжу - зайди внутрь. Ривке не без опаски переступила порог. Навстречу из полумрака хижины шагнула темная фигура, окруженная огненным ореолом. Ривке отпрянула назад, то же самое сделала и фигура. Сообразив, в чем тут штука, девушка негромко рассмеялась и снова двинулась вперед - медленно, чтобы успеть рассмотреть свое отражение в подробностях. Однако подробностей не было - только языки пламени иронически колыхались вокруг ее темного силуэта. - Видишь цвета? - спросила Адрея. - Оранжевый, чуть-чуть зеленого и голубого, золотистый... - Внимательнее и глубже. Ривке послушно всмотрелась. - Прозрачный белый - не как снег, скорее что-то вроде прозрачной слоновой кости... Искры красного, черного и янтарного... Вроде бы все. Адрея вздохнула. - Жаль, времени мало, я б научила тебя видеть как следует, зрением ты не обделена... Впрочем, ладно, главное для тебя сейчас суметь воспользоваться кое-чем. Видеть потом научишься сама, пока что - учись смотреть. - Смотреть куда? - В пламя. Оно - это ты. Девушка мало что поняла, но честно попыталась отождествить себя с огненным хороводом. Если здесь, вокруг головы, больше всего голубого, а сердце окружено белым... И тут ее, что называется, осенило - в пламени на мгновение мелькнул золотисто-лиловый росчерк, подобный молнии. - Zohar. Сияние. - "Опасное сияние", - кивнула Адрея. - Ты не столь невежественна, как считаешь сама. - Но ведь я никогда не видела этой книги! - А тебе и не нужно. Это знание у тебя в крови, и я не шучу. Ты ведь не из Нефилим, ты из Ивриим. Не Сошедшая, а Перешедшая. Думаешь, племя Исра-Эль давно исчезло, растворилось среди более сильных и напористых? Нет, дитя. Бог Яхве действительно некогда избрал Себе воинов, нарекши их род - Воины Бога, Исра-Эль; да только воинству Его не должно выступать стройными шеренгами на равнину Мегиддо в ожидании Последней Битвы. Когда-нибудь, конечно, настанет черед и для этого, но избрал Он воинов Своих не затем. Вы, ваш народ... вы нужны были Ему - и нужны посейчас, - чтобы сражаться так, как только и может сражаться горстка солдат в окружении многократно превосходящего числом противника. Guerillas. Последнее слово было испанским, однако Ривке хорошо знала этот язык; значило оно - ведущих войну скрытую и скрытную, не ведающих условного деления на "честный" и "нечестный" бой, сражающихся без надежды на славу, почести и богатства, даже без надежды на лучшую жизнь. Ведущих войну не ради победы - а ради того, чтобы враг потерпел поражение. Девушка чуть не села. ТАКОГО ни один из толкователей-geonim уж точно не говорил! - И не скажет. - А почему я должна верить тебе? - Мне ты как раз ничего не должна. В том числе - и верить. Верь себе одной, и то с оглядкой - тогда не обманешься. - Адрея вновь хихикнула, темно-синие ее глаза стали почти сапфировыми. - Правда, иной раз обмануться стоит. - Почему ты рассказываешь мне это? - Просто так. Чтобы ты поняла: то, во что веришь ты сама, и то, во что верят другие, может не просто не совпадать, но и не иметь ничего общего с тем, что есть на самом деле. И, ради всех Богов не спрашивай у меня, что это значит, "на самом деле"!
* * *
Вильфрид остановился на перекрестке совсем не потому, что сомневался в выборе верного направления. Для сомневающихся тут специально стоял старинный камень-указатель (как раз о таких вот говорилось в легенде об Артуре: "Прямо поедешь - добро потеряешь, направо поедешь - коня потеряешь, налево поедешь - дома прибью. Твоя Гвиневер."). Надпись на камне была более полезной, нежели в легенде, и сообщала, что одна из дорог ведет к Вердену, а вторая - в Страсбург через Тристрам. Рыцарь в указателях не нуждался, у него собственный был - стилет, который тянул его как раз по направлению к Тристраму. Остановил Вильфрида самым аккуратным образом нацеленный в его грудь легкий урийский арбалет и вежливый оклик хозяина этого арбалета - "кошелек или жизнь". Как минимум еще двое наблюдали за этой сценой из кустов, и рыцарю совершенно не хотелось рисковать своей шкурой без нужды. Отцепив кошель, он бросил его арбалетчику. - Это что, все? - засомневался тот, даже не потрудившись подобрать приобретение, весьма малую ценность которого явно оценил с одного взгляда. - А как насчет чего-нибудь посерьезнее? Камешки в сапогах прячешь, небось, цепочку какую золотую... Вильфрид рассмеялся. Громко, искренне - давно уже он так не веселился. - Шпоры и пояс просто позолочены, - наконец ответил он. - Клянусь святым Ги, парень, я б сам не отказался от пары драгоценных побрякушек; в случае чего пояс бы не пришлось затягивать. Разбойник разочарованно опустил арбалет и разрядил его. - Опять паладин-голодранец попался... Клинок Вильфрида мгновенно вылетел из ножен и пощекотал ухо чересчур разговорчивого разбойника. - Будь повежливее, приятель, - сделал рыцарь строгое внушение, убирая меч в ножны. - Сегодня я добрый, но в другой раз... - Добрый, добрый, - поспешно согласился арбалетчик, - ну в точности как наш атаман... "Есть!" - понял Вильфрид. - Атаман? Робин Лох-Лей? Он-то мне и нужен. - Да ну? Постой-постой... где ж это я тебя видел-то... Рыцарь подозревал, где именно. Замок Донаркейль, где его держали в плену, как раз и штурмовала шайка Доброго Робина - при поддержке самого Леорикса (тот хоть и был один, под безымянной личиной странствующего Черного Рыцаря, но даже в одиночку Король-Лев стоил добрых двух дюжин бойцов). Вильфриду физиономия парня казалась незнакомой, однако это ничего не значило. - Ха, вспомнил! - Разбойник ухмыльнулся - широко, с неподдельной радостью. - Сэр Вильфрид из Ивинге, сын Седрика Роттервальдского. Как же, помню, хорошо ты тогда разделался с тем храмовником, Хельбером... на турнире в Аосте почти все наши на тебя ставили. - А раз вспомнил - проводи-ка меня к Робину, будь любезен. - Никак невозможно, добрый сэр. Нет его сейчас, отправился куда-то на запад. Должен через несколько дней вернуться, хочешь обожди. Поживешь у нас, стол и кров в счет старого знакомства каков у нас кров, ты, правда, сам знаешь, но пояс затягивать не придется, обещаю... Рыцарь, поразмыслив, кивнул. - Добро. Принимаю приглашение. Веди... кстати, приятель, тебя звать-то как? Мне просто для удобства обращения. - Хошь - просто Аланом зови, хошь - Аланом-из-Лощины. Мне едино. Идем, сэр рыцарь, только с лошадки-то слезь - тропинка у нас не шибко наезженная. - Это конь, а не лошадь, и зовут его Борн де Трир. С ним обращаться следует куда вежливее, чем со мной - я-то отходчивый, а он нет. Алан кивнул, не слишком удивившись. О рыцарских боевых скакунах ходили легенды, и в этих легендах было куда больше правды, нежели вымысла. Вероятно, Вильфридов конь и не мог вынести ударом копыт, как тараном, крепостные ворота, но наверняка обладал многими полезными в сражении качествами. Проще было поверить в это, нежели усомниться в словах рыцаря. Проще - и безопаснее.
* * *
Девчушка уже не могла рыдать и только всхлипывала. Ривке опустилась перед малышкой на колени, вытерла заплаканную мордочку и ласково спросила: - Что стряслось, Селия? Кто тебя обидел? Слезы снова хлынули потоком. - Те-е-о... они забра-али-и Тео... плохи-и-и-е-е... В конце концов Ривке удалось уяснить, что "они" отобрали у девочки маленького плюшевого медвежонка и утащили его с собой. Куда и зачем - малышка толком не могла сказать. Бред какой-то, подумала бы Ривке, если бы... если бы не странные, совсем свежие отпечатки на взрыхленной почве, которых тут еще утром не было. А перед тем по земле словно бороной прошлись, причем так тщательно, как обыкновенно не делают ни на одном поле. Девушка задумчиво шла по этим следам, уходившим к большому муравейнику, и вдруг осознала, что муравейник становится все больше и больше, вырастая прямо на глазах... нет, это не муравейник рос, это она уменьшалась! Развернувшись, Ривке бросилась бежать. Странное колдовство немедля потеряло силу, она вновь была такой, как прежде. С облегчением вздохнув, девушка обернулась, чтобы посмотреть на странное место чуть повнимательнее - с безопасного расстояния, - и едва не столкнулась нос к носу с жутким шестилапым чудищем, какого даже составители откровенно неправдоподобного "Bestiarium Irreales" не сподобились бы выдумать. Уже потом Ривке сообразила, что чудище было обыкновенным рыжим муравьем, только почему-то размером с хорошего быка. В тот момент она просто завизжала. Да так, что чудище присело на четыре задние лапы, настороженно пощелкивая во все стороны усами и готовясь отбивать неведомую, непонятную опасность. Однако опасность пришла с неожиданной для него стороны - до полусмерти перепугавшаяся Ривке каким-то чудом вспомнила, что "она есть пламя", и ударила клинком из этого пламени, без труда разрубив голову чудовищного муравья. - Ну, знаешь! - раздался возмущенный голос Адреи. - Не для того я объясняла, кто ты такая и что умеешь, чтобы ты тут из себя родную дочку архангела Микаэля строила! - Да никого я не строю, - отмахнулась Ривке. - Тогда скажи на милость, зачем эти эффекты? Убиваешь, так убивай, тихо и неприметно. А такое - просто путеводный маяк для Ловчих. Им плевать, как ты используешь силу: если получат хоть тень свидетельства, что она у тебя есть - считай, костер обеспечен. Не боишься их? - Не боялась и не боюсь. - Храбро. Глупо, но храбро. Ну а теперь посмотри в зеркало еще разок. Ривке вновь увидела вокруг себя огненные языки, такие же, как в первый раз... нет, не такие же! Вместо трех язычков красного пламени теперь было лишь два. - Поняла? - Но это же значит... - Точно. Чем больше тратишь, тем меньше остается. Вроде тех же денег. Только если ты окажешься без денег, это еще далеко не конец света; а если иссякнет сила, ты всем сердцем пожелаешь, чтобы этот конец наступил, но он не придет... Ривке упрямо вскинула голову. - Значит, так и будет. Если трястись над каждой искрой и никому ее не давать - какой прок от силы? - Ровно такой же, как если разбрасывать ее направо и налево, не думая о последствиях. Но в первом случае куда меньше вреда. Переспорить Адрею не удавалось даже Адептам Грауторма, мастерам и магического искусства, и сугубо тайной эллинской науки "болтологии", именуемой также схоластикой; позднее сия наука была перенята и небезуспешно применена в деле христианскими проповедниками. Так что с Ривке ведьма сейчас не спорила, ЭТО для нее спором не было. Просто вела легкий разговор на общие темы. Девушка осознала это и изменила тон: - Хорошо, а как надо? - Смотри в зеркало, - прежним менторским тоном приказала Адрея. ...Смотри, девочка, да повнимательнее - авось увидишь себя, какой можешь стать, если только захочешь. Что тебе титулы да богатства, что тебе даже царский венец! - пламя не носит корон, Ривке из Лудуна, а ты - пламя, чистое, зажженное небесной молнией, перепрыгивающее по ветвям деревьев, оставляя на них свою метку, но не сжигая дотла... если только какое-нибудь из деревьев не попытается тебя удержать силой, вот тогда пламя обнажает вторую свою сторону - разрушительную...
Спрыгнув с седла, рыцарь всадил в землю меч, преклонил колени пред импровизированным крестом и повторил свой обет, как делал уже не раз за последние месяцы. Слова шли от чистого сердца, посторонних побуждений у него не было, но небеса бесстрастно молчали. Рыцарь оставался в позе смирения до самого заката, пока была надежда на ответ. Затем он расседлал коня, пустил его пастись, а сам запалил костер, снял шлем и повесил его на рукоять меча. Открылось лицо довольно молодого человека, однако золотисто-рыжие волосы на висках были тронуты сединой, а лоб прорезала глубокая складка; следы горя, которому бессильны были противостоять вся его доблесть, честь и отвага... Лат он, как и большинство странствующих рыцарей, не носил, ограничиваясь прочной курткой из воловьей кожи с нашитыми поверх железными пластинками да кольцами, причем железо это отнюдь не было надраено до блеска. Только шпоры на каблуках и бляхи широкого рыцарского пояса отсвечивали бледным золотом в пляшущих бликах костра. Поужинав краюхой хлеба, остатками пойманного вчера кролика и луковицей, он допил вино из фляги и наполнил ее водой из ручейка. Завтра появится какой-нибудь городок, там можно будет разжиться снедью... а нет, тоже не беда, умереть с голоду в лоррейнских лесах мог кто угодно, но не он. "Кому суждено болтаться на виселице, тот не утонет", порой говорили бывалые люди. Лично о себе рыцарь твердо знал, что погибнет в бою. Причем не от секиры, копья, стрелы или палицы, - его поразят мечом. Но не таким, как его собственный; рыцарь давно уже видел этот клинок во снах, так отчетливо, словно наяву: не прямой двуострый меч, какой знала и ценила вся Европа, не тяжелый тесак-фальчион, какими порой любили рубиться италийцы, не хищная фальката иберов в виде широкого серпа, даже не изогнутая полумесяцем сабля полудиких кочевников Загорья или клюв-ятаган жителей дальних азиатских степей. Он видел - двуручная, в черно-желтую полоску рукоять, ехидно скалящаяся золотой драконьей головой; золоченые иероглифы, узкой лентой струящимися по лакированной черноте деревянных ножен; слабо искривленное, отдаленно похожее на косу лезвие вороненой стали; взмах, опережающий и взор, и мысль - и тело, его тело, рассеченное от плеча до бедра, пыльным мешком осевшее наземь еще до того, как выступила первая капля крови... Сон рассеялся сам собою. Не открывая глаз, он повернулся набок, словно случайно кладя ладонь на рукоять кинжала. Тишина. Осторожно встал, готовый броситься либо наземь, либо в сторону подкрадывающегося из засады врага. Но вокруг не было никого, да и Борн де Трир, верный боевой соратник, мирно дремал, опустив голову. Однако рыцарь привык доверять ощущениям, пускай и столь неясным, потому нацепил шлем и обнажил меч, оставив ножны все так же воткнутыми в землю. Сцепил ладони на эфесе и направил острие к темному небу, подернутому седой пленкой облаков. Даже сквозь кожу перчаток он ощутил жар, исходящий от навершья меча, где хранился единственный его талисман, не считая нательного крестика. В могущество святых мощей, щепок креста Господня или камней из стен Соломонова храма рыцарь не очень-то верил, повидав немало шарлатанов, уверяющих, что лишь их реликвии - истинно подлинные, а все прочие торговцы - жулики и обманщики... Но то, что скрывал тайник в рукояти его меча, было по-настоящему святым. Для него и ни для кого больше. Рукоять стала такой горячей, как если бы рыцарь держал за бока котелок с кипящей водой. Стиснув зубы, он стоял, не опуская клинка. Так с ним уже бывало; нечасто, но бывало. Только стойкость, только вера могли помочь сейчас. Рыцарь помнил, что произошло в первый раз, когда он едва не сдался потоку боли, и был готов на все, чтобы это не случилось вторично. Пришедшее из горячего марева видение скорее удивило его, нежели заставило встревожиться. Потому что у видения на сей раз было лицо, и лицо вполне узнаваемое. - Прости меня, Ровин, - прошептал рыцарь. - Снова я предаю твою память... и теперь, увы, на верный путь мне не вернуться. "Cum di benedicto, Wilfrid", - послышался тихий женский голос. Он не знал, было ли все это на самом деле, или просто пригрезилось, потому что он хотел, очень хотел услышать что-нибудь именно в этом роде? И именно от той, прядь чьих волос хранил как талисман?.. Вильфрид осторожно снял защелку и еще осторожнее открыл коробочку тайника. В раскрытую ладонь вместо золотисто-русого локона посыпалась тонкая струйка пепла.
* * *
Когда переполох прекратился и люди смогли осознать, что остались в живых (по крайней мере, пока), Хаген, старшина обоза, взял управление в свои руки. Со свойственным многим северянам презрением к чинам и титулам, он приказал всем пассажирам (сиречь прибившимся к каравану ради не всегда правдивого ощущения безопасности путешествия в большой компании) выметаться из повозок и освободить место для раненых. Одна из пассажирок, впрочем, была удостоена более вежливого обращения, однако не потому, что седоусый Хаген признал ее. Дело было скорее в тех обстоятельствах, при которых он ее увидел в прошлый раз. Трудно ожидать от человека, которого за шиворот вытянули с того света, что он не запомнит сделавшего такое - если не вовсе лишен признательности. Хагена мало волновали разные там тонкие материи, но собственную шкуру он ценил весьма. Другой-то не имелось. Неудивительно, что ради этой лекарки, Рейвик (или как там ее) старый сакс был на многое готов. И уж обращаться с ней как с собственной любимой дочкой - что, в самом деле, могло быть проще?.. Сама же Рейвик (вернее, Ребекка, на языке альмов и родственных диалектах саксов и франков; а еще вернее - Ривке, как говорили ее собственные предки) Хагена не узнала. Забывчивой она не была, отнюдь, - однако держать в памяти лица всех тех, кого спасло ее целительное искусство, не могла при всем желании. Слишком уж много их было. Запоминались такие, кого спасти не удалось. И не то чтобы Ривке этого столь уж хотелось, но на своих ошибках надо учиться. А значит, их необходимо хотя бы запомнить. Когда ей говорили, что кому-то помочь уже нельзя, Ривке только досадливо отмахивалась и бралась за дело. И иногда поднимала человека со смертного ложа - разумеется, не за минуту и даже не за два часа, как потом говорили спасенные, но поднимала. Кое-кто называл ее ведьмой - произнося это слово очень тихим и неразборчивым шепотом, чтобы слух не дошел до одного их этих самых спасенных. Потому как случись такое, любителю поиграть с огнем за чужой счет немедля свернули бы шею. "Поиграть с огнем" в данном случае было вовсе не иносказанием. К надменным обладателям чародейских и сходных способностей отношение у простого люда было всегда сродни боязливой осторожности и бессловесному почтению, причем последнее чаще порождалось именно первым. Иные из этих обладателей, бывало, заходили в своем высокомерии слишком далеко, буквально ТРЕБУЯ поклонения, присваивая себе титул Властелина, к каковому титулу обыкновенно добавлялась пара-тройка эпитетов, вроде "Грозный", "Ужасный", "Безжалостный", или попросту "Великий". На любого такого всегда находилась управа, обыкновенно - в лице выходца из доведенного до отчаяния простого люда, пробиравшегося всеми правдами и неправдами пред темны очи Властелина и высказывавшего ему все, что о нем думают окружающие. Сия неприглядная правда должна была повергнуть Властелина в прах; если же этого не происходило, герой делал вывод, что Властелин носит свой высокий титул совершенно незаслуженно, после чего пускал в дело верный свой меч, топор или что у него там было. Понятное дело, герои часто умирали, не доводя дело до конца, но в конце концов очередному "спасителю человечества от сил зла" удавалось нанести завершающий удар. Рассказы об этой последней битве мгновенно облетали всю округу, обрастая дюжинами всех мыслимых и немыслимых подробностей, и в конце концов, попадая в руки мастера слов, становились подлинными мифами... Да, так было всегда. Эти правила игры принимались и чародеями, и простыми смертными. Но чуть более ста лет назад, когда святая церковь наконец покончила с внутренними неурядицами и стала единой, в игру Власти и Властелина вступила новая сила. Вступила с барабанным грохотом, мычанием медных труб и заунывным стоном прочих музыкальных инструментов. Новая сила, зовущаяся - святая церковь. Желающая ли власти для себя, как полагали многие, отрицающая ли всякую власть, помимо власти царя небесного, как заверяли сами Несущие Слово Божие, - важно не это. Важно то, что бороться с властью и Властелинами церковь сочла необходимым, используя при этом методы более чем странные. В самом деле, ну разве правильно это - рубить яблоню только потому, что часть ее плодов, упавшая на землю, начала гнить? А именно такую политику последовательно проводили в жизнь служители святой церкви, окрестившие свое детище "Malleus Maleficorum" (первоначально для объединения борцов с Властелинами предполагалось название "Inquisitio Sanctum", однако альмейнские иерархи убедили своих италийских, испанских и византийских собратьев, что имя - особенно имя столь важного ордена должно звучать уже само по себе; "Святое Расследование" - ну что в этом особенного, кто пойдет сражаться с силами тьмы с подобным кличем на устах? а вот "Молот Злодеев" одним только своим названием привлечет сотни жаждущих сразиться с этими злодеями под знамена матери-церкви). Ну а свидетельствами своей успешной работы "Молот" считал трупы погрязших в инфернальном зле чародейства (и степень успеха в основном определялась как раз количеством этих трупов). Посему малейший слух о том, что некая персона занимается колдовством, волшебством, ведовством, ворожбой, гаданием на чайных листьях, астромантией или тому подобными штучками-дрючками обыкновенно завершался маленьким мирным сожжением еретика-малефика, либо громким повешеньем малефика раскаявшегося и публично отрекшегося от своего сатанинского покровителя. В зависимости от местных обычаев сожжение иногда заменяли колесованием, сажанием на кол, провариванием в кипящем масле, раздиранием между молодыми деревьями, и иными достойными внимания методами, - ибо для закоренелых еретиков ни одна казнь не была слишком жестокой, считали мудрые и милосердные основатели Malleus Maleficorum... Нет, обо всем этом Ривке как раз не думала. Хотя некогда крупно пострадала от рьяных Ловчих "Молота", не случись одного хорошего друга - спалили бы ее на медленном огне без всякого снисхождения. Однако даже это испытание не заставило ее скрывать свой дар. Ривке по-прежнему исцеляла всех, кто нуждался в ее помощи, прекрасно зная, что в любой момент... Однако добрые дела сослужили Ривке не менее добрую службу: ни один слух о сверхъестественном умении целительницы не достиг ушей охотников за колдунами. А если и достиг - помнящие добро люди весьма быстро пообрывали эти уши. Возможно, вместе с головами. Для гарантии.
* * *
Кошель рыцаря содержал больше меди, чем серебра, да и медных-то монет в нем было меньше полудюжины. И все же Вильфрид остановился на постоялом дворе, беспрекословно выложил грабительскую плату за прокорм коня и уход за ним (хозяин с большим подозрением относился и к саксам, и к рыцарям, а уж сакс при рыцарском поясе и шпорах подозрения заслуживал вдвойне) и, попивая эль, прислушался к разговорам. Слухи о смерти Леорикса лишь заставили Вильфрида хмыкнуть. Сколько уже раз Короля-Льва зачисляли в мертвецы! Только за те годы, когда юный Вильфрид был его оруженосцем, такое случалось раз десять, а то и все пятнадцать. Слухи о том, что Святоша Ян, сводный брат Леорикса, помышляет о коронации, также не были чем-то новым, Яна прочили на трон Лоррейна еще пять лет назад, когда Король-Лев "слегка задержался", год не возвращаясь из дальних странствий. Да и кого на престол сажать, если не последнего единокровного брата! Конечно, Лотар Святомордый оставил еще с полдюжины бастардов, но хотя и знать, и жены простили старому королю подобное пренебрежение законами священного брака (с кем, в конце-то концов, не случается!), права этих детей в отношении наследования даже не рассматривались. Скорее уж трон, случись что с Яном, займет кто-нибудь из прямых потомков Лотара Хромого - в одном Лоррейне их было не меньше десятка... По правде сказать, Король-Лев был не слишком умелым правителем, ему бы во главе войска идти на штурм вражеской твердыни (либо с горсткой соратников оборонять собственную крепость), - о большем Леорикс и не мечтал. Ну разве что настоящая баталия, когда с каждой стороны бранного поля развеваются плюмажи и знамена не менее пятидесяти тысяч лучших воителей любой державы (неважно, христианской или не очень), - ради такого Король-Лев, пожалуй, отдал бы свой титул. Однако зловредной судьбе не было угодно даровать Леориксу столь сладостного удела. То есть в битвах-то он не раз бывал, провел славную (и безуспешную) кампанию в Загорье; даже принял участие в, мягко говоря, не очень-то удавшемся походе византийцев и италийцев к Гробу Господнему (коий предполагалось сперва вместе со всем стольным градом Эрушалаймом передать в более достойные, сиречь христианские руки, да только Нефилим, хозяева Земли Обетованной, придерживались иного мнения), - но все это было совсем не то, чего Король-Лев желал на самом деле... Несколько обеспокоил Вильфрида третий слух, связанный с первыми двумя, но рассказанный новым человеком. - Слышали, небось, об отряде Доброго Робина? Ну так парочку его ребят взяли с месяц назад, и объявили, что их повесят, ежели Робин не явится ко дворцу лично и не поднесет епископу Хюммелю Корону Льва, чтобы тот мог нацепить ее на Яна! Робина Лох-Лей в свое время Вильфрид встречал, и повидал в деле его "веселую компанию". Вообще говоря, тогда же их встретил и Леорикс, причем сошедшийся с разбойниками довольно близко - он даже возглавлял их в одной стычке. Однако разбойники всегда остаются разбойниками, и если Добрый Робин действительно выйдет на охоту за королем... Он уехал так скоро, как только смог. Где искать Робина, Вильфрид, естественно, не ведал. Где сейчас обретается Леорикс, он тоже не знал, однако на этот вопрос ответ можно было найти. Когда рядом не было никого, рыцарь вытащил из-за голенища стилет в ножнах, закрыл глаза, обнажил клинок - и положил его на ладонь. Щекотка... дрожь... Острие указывало на юго-восток и подрагивало даже тогда, когда он перехватил стилет за рукоять. Из рук не рвалось, но дрожало ощутимо. Леорикс был близко. Оружие подосланного убийцы (которого Вильфрид в свое время разрубил на кусочки, спасая господина) чувствовало жертву. Жертву, которую призвано уничтожить. Неважно, что и хозяина стилета, и кузнеца, сделавшего его, и даже заказавшего это убийство много лет не было среди живых. Убить оружие сложнее, чем человека - а главное, к чему его убивать, когда без участия человека самый острый меч не опаснее метлы? "Что ж, клинок зла хоть раз послужит делу добра," - чуть заметно усмехнулся рыцарь. Видит небо, у него оставалось так мало поводов для веселья - было бы просто грешно отказывать себе в этом удовольствии сейчас.
* * *
Мимо городка Тристрама (по легенде, основанного одним из рыцарей Круглого Стола) караван прошел, не останавливаясь - разве что воды набрали. Ривке, однако, покинула обоз. Здесь она должна была задержаться. Городок казался покинутым. Тут не столь уж давно жило более тысячи человек, теперь же - едва дюжина, судя по тому, сколько домов имели нежилой вид. И еще чувствовалось НЕЧТО... Ривке затруднялась сказать, что именно, но знала точно, что дольше необходимого задерживаться здесь не станет. Даже на минуту. Закончит дело - и уйдет, хоть бы и в одиночестве. На большой дороге ее ждет в худшем случае встреча с грабителями, Тристрам же выглядел попросту разверзшейся могилой, готовой в любую секунду сомкнуться над головой неосторожно заглянувшего туда путника... "Сюда, - пришел ободряющий Зов. - Не бойся. Днем здесь тихо." Перебравшись через неширокий и до крайности мелкий рукав речки, носившей имя Мозель, Ривке оказалась перед старой хижиной. Вернее, за ней, потому что вход находился с противоположной стороны. Еще несколько шагов - и она нашла то, ради чего пришла сюда. Точнее, ту. - Как тебя зовут, дитя? - Женщина не выглядела такой уж старой; с некоторой натяжкой, Ривке могла бы дать ей лет сорок. Тон, однако, был таким, словно двадцатишестилетняя Ривке была моложе ее самое меньшее впятеро. - Ребекка, госпожа Адрея. - Поскольку вопрос был задан на языке Альмейна, Ривке назвалась именно так. Адрея вдруг хихикнула. - Ривке, ну зачем же искажать свое имя в угоду чужому наречию, - это уже было сказано на довольно чистом арамейском. - Неужто ты думаешь, что я не узнаю истинную кровь? - Не уверена, что понимаю. - Значит, Мириам не рассказывала обо мне. Чрезмерная предосторожность... У Ривке чуть расширились глаза. - Но... как?! Пятнадцать лет назад Мириам была уже старухой, не могла же ты быть той самой... - Могла и была. Это я обучала ее, как она обучала тебя. Хочешь понять, почему я так выгляжу - зайди внутрь. Ривке не без опаски переступила порог. Навстречу из полумрака хижины шагнула темная фигура, окруженная огненным ореолом. Ривке отпрянула назад, то же самое сделала и фигура. Сообразив, в чем тут штука, девушка негромко рассмеялась и снова двинулась вперед - медленно, чтобы успеть рассмотреть свое отражение в подробностях. Однако подробностей не было - только языки пламени иронически колыхались вокруг ее темного силуэта. - Видишь цвета? - спросила Адрея. - Оранжевый, чуть-чуть зеленого и голубого, золотистый... - Внимательнее и глубже. Ривке послушно всмотрелась. - Прозрачный белый - не как снег, скорее что-то вроде прозрачной слоновой кости... Искры красного, черного и янтарного... Вроде бы все. Адрея вздохнула. - Жаль, времени мало, я б научила тебя видеть как следует, зрением ты не обделена... Впрочем, ладно, главное для тебя сейчас суметь воспользоваться кое-чем. Видеть потом научишься сама, пока что - учись смотреть. - Смотреть куда? - В пламя. Оно - это ты. Девушка мало что поняла, но честно попыталась отождествить себя с огненным хороводом. Если здесь, вокруг головы, больше всего голубого, а сердце окружено белым... И тут ее, что называется, осенило - в пламени на мгновение мелькнул золотисто-лиловый росчерк, подобный молнии. - Zohar. Сияние. - "Опасное сияние", - кивнула Адрея. - Ты не столь невежественна, как считаешь сама. - Но ведь я никогда не видела этой книги! - А тебе и не нужно. Это знание у тебя в крови, и я не шучу. Ты ведь не из Нефилим, ты из Ивриим. Не Сошедшая, а Перешедшая. Думаешь, племя Исра-Эль давно исчезло, растворилось среди более сильных и напористых? Нет, дитя. Бог Яхве действительно некогда избрал Себе воинов, нарекши их род - Воины Бога, Исра-Эль; да только воинству Его не должно выступать стройными шеренгами на равнину Мегиддо в ожидании Последней Битвы. Когда-нибудь, конечно, настанет черед и для этого, но избрал Он воинов Своих не затем. Вы, ваш народ... вы нужны были Ему - и нужны посейчас, - чтобы сражаться так, как только и может сражаться горстка солдат в окружении многократно превосходящего числом противника. Guerillas. Последнее слово было испанским, однако Ривке хорошо знала этот язык; значило оно - ведущих войну скрытую и скрытную, не ведающих условного деления на "честный" и "нечестный" бой, сражающихся без надежды на славу, почести и богатства, даже без надежды на лучшую жизнь. Ведущих войну не ради победы - а ради того, чтобы враг потерпел поражение. Девушка чуть не села. ТАКОГО ни один из толкователей-geonim уж точно не говорил! - И не скажет. - А почему я должна верить тебе? - Мне ты как раз ничего не должна. В том числе - и верить. Верь себе одной, и то с оглядкой - тогда не обманешься. - Адрея вновь хихикнула, темно-синие ее глаза стали почти сапфировыми. - Правда, иной раз обмануться стоит. - Почему ты рассказываешь мне это? - Просто так. Чтобы ты поняла: то, во что веришь ты сама, и то, во что верят другие, может не просто не совпадать, но и не иметь ничего общего с тем, что есть на самом деле. И, ради всех Богов не спрашивай у меня, что это значит, "на самом деле"!
* * *
Вильфрид остановился на перекрестке совсем не потому, что сомневался в выборе верного направления. Для сомневающихся тут специально стоял старинный камень-указатель (как раз о таких вот говорилось в легенде об Артуре: "Прямо поедешь - добро потеряешь, направо поедешь - коня потеряешь, налево поедешь - дома прибью. Твоя Гвиневер."). Надпись на камне была более полезной, нежели в легенде, и сообщала, что одна из дорог ведет к Вердену, а вторая - в Страсбург через Тристрам. Рыцарь в указателях не нуждался, у него собственный был - стилет, который тянул его как раз по направлению к Тристраму. Остановил Вильфрида самым аккуратным образом нацеленный в его грудь легкий урийский арбалет и вежливый оклик хозяина этого арбалета - "кошелек или жизнь". Как минимум еще двое наблюдали за этой сценой из кустов, и рыцарю совершенно не хотелось рисковать своей шкурой без нужды. Отцепив кошель, он бросил его арбалетчику. - Это что, все? - засомневался тот, даже не потрудившись подобрать приобретение, весьма малую ценность которого явно оценил с одного взгляда. - А как насчет чего-нибудь посерьезнее? Камешки в сапогах прячешь, небось, цепочку какую золотую... Вильфрид рассмеялся. Громко, искренне - давно уже он так не веселился. - Шпоры и пояс просто позолочены, - наконец ответил он. - Клянусь святым Ги, парень, я б сам не отказался от пары драгоценных побрякушек; в случае чего пояс бы не пришлось затягивать. Разбойник разочарованно опустил арбалет и разрядил его. - Опять паладин-голодранец попался... Клинок Вильфрида мгновенно вылетел из ножен и пощекотал ухо чересчур разговорчивого разбойника. - Будь повежливее, приятель, - сделал рыцарь строгое внушение, убирая меч в ножны. - Сегодня я добрый, но в другой раз... - Добрый, добрый, - поспешно согласился арбалетчик, - ну в точности как наш атаман... "Есть!" - понял Вильфрид. - Атаман? Робин Лох-Лей? Он-то мне и нужен. - Да ну? Постой-постой... где ж это я тебя видел-то... Рыцарь подозревал, где именно. Замок Донаркейль, где его держали в плену, как раз и штурмовала шайка Доброго Робина - при поддержке самого Леорикса (тот хоть и был один, под безымянной личиной странствующего Черного Рыцаря, но даже в одиночку Король-Лев стоил добрых двух дюжин бойцов). Вильфриду физиономия парня казалась незнакомой, однако это ничего не значило. - Ха, вспомнил! - Разбойник ухмыльнулся - широко, с неподдельной радостью. - Сэр Вильфрид из Ивинге, сын Седрика Роттервальдского. Как же, помню, хорошо ты тогда разделался с тем храмовником, Хельбером... на турнире в Аосте почти все наши на тебя ставили. - А раз вспомнил - проводи-ка меня к Робину, будь любезен. - Никак невозможно, добрый сэр. Нет его сейчас, отправился куда-то на запад. Должен через несколько дней вернуться, хочешь обожди. Поживешь у нас, стол и кров в счет старого знакомства каков у нас кров, ты, правда, сам знаешь, но пояс затягивать не придется, обещаю... Рыцарь, поразмыслив, кивнул. - Добро. Принимаю приглашение. Веди... кстати, приятель, тебя звать-то как? Мне просто для удобства обращения. - Хошь - просто Аланом зови, хошь - Аланом-из-Лощины. Мне едино. Идем, сэр рыцарь, только с лошадки-то слезь - тропинка у нас не шибко наезженная. - Это конь, а не лошадь, и зовут его Борн де Трир. С ним обращаться следует куда вежливее, чем со мной - я-то отходчивый, а он нет. Алан кивнул, не слишком удивившись. О рыцарских боевых скакунах ходили легенды, и в этих легендах было куда больше правды, нежели вымысла. Вероятно, Вильфридов конь и не мог вынести ударом копыт, как тараном, крепостные ворота, но наверняка обладал многими полезными в сражении качествами. Проще было поверить в это, нежели усомниться в словах рыцаря. Проще - и безопаснее.
* * *
Девчушка уже не могла рыдать и только всхлипывала. Ривке опустилась перед малышкой на колени, вытерла заплаканную мордочку и ласково спросила: - Что стряслось, Селия? Кто тебя обидел? Слезы снова хлынули потоком. - Те-е-о... они забра-али-и Тео... плохи-и-и-е-е... В конце концов Ривке удалось уяснить, что "они" отобрали у девочки маленького плюшевого медвежонка и утащили его с собой. Куда и зачем - малышка толком не могла сказать. Бред какой-то, подумала бы Ривке, если бы... если бы не странные, совсем свежие отпечатки на взрыхленной почве, которых тут еще утром не было. А перед тем по земле словно бороной прошлись, причем так тщательно, как обыкновенно не делают ни на одном поле. Девушка задумчиво шла по этим следам, уходившим к большому муравейнику, и вдруг осознала, что муравейник становится все больше и больше, вырастая прямо на глазах... нет, это не муравейник рос, это она уменьшалась! Развернувшись, Ривке бросилась бежать. Странное колдовство немедля потеряло силу, она вновь была такой, как прежде. С облегчением вздохнув, девушка обернулась, чтобы посмотреть на странное место чуть повнимательнее - с безопасного расстояния, - и едва не столкнулась нос к носу с жутким шестилапым чудищем, какого даже составители откровенно неправдоподобного "Bestiarium Irreales" не сподобились бы выдумать. Уже потом Ривке сообразила, что чудище было обыкновенным рыжим муравьем, только почему-то размером с хорошего быка. В тот момент она просто завизжала. Да так, что чудище присело на четыре задние лапы, настороженно пощелкивая во все стороны усами и готовясь отбивать неведомую, непонятную опасность. Однако опасность пришла с неожиданной для него стороны - до полусмерти перепугавшаяся Ривке каким-то чудом вспомнила, что "она есть пламя", и ударила клинком из этого пламени, без труда разрубив голову чудовищного муравья. - Ну, знаешь! - раздался возмущенный голос Адреи. - Не для того я объясняла, кто ты такая и что умеешь, чтобы ты тут из себя родную дочку архангела Микаэля строила! - Да никого я не строю, - отмахнулась Ривке. - Тогда скажи на милость, зачем эти эффекты? Убиваешь, так убивай, тихо и неприметно. А такое - просто путеводный маяк для Ловчих. Им плевать, как ты используешь силу: если получат хоть тень свидетельства, что она у тебя есть - считай, костер обеспечен. Не боишься их? - Не боялась и не боюсь. - Храбро. Глупо, но храбро. Ну а теперь посмотри в зеркало еще разок. Ривке вновь увидела вокруг себя огненные языки, такие же, как в первый раз... нет, не такие же! Вместо трех язычков красного пламени теперь было лишь два. - Поняла? - Но это же значит... - Точно. Чем больше тратишь, тем меньше остается. Вроде тех же денег. Только если ты окажешься без денег, это еще далеко не конец света; а если иссякнет сила, ты всем сердцем пожелаешь, чтобы этот конец наступил, но он не придет... Ривке упрямо вскинула голову. - Значит, так и будет. Если трястись над каждой искрой и никому ее не давать - какой прок от силы? - Ровно такой же, как если разбрасывать ее направо и налево, не думая о последствиях. Но в первом случае куда меньше вреда. Переспорить Адрею не удавалось даже Адептам Грауторма, мастерам и магического искусства, и сугубо тайной эллинской науки "болтологии", именуемой также схоластикой; позднее сия наука была перенята и небезуспешно применена в деле христианскими проповедниками. Так что с Ривке ведьма сейчас не спорила, ЭТО для нее спором не было. Просто вела легкий разговор на общие темы. Девушка осознала это и изменила тон: - Хорошо, а как надо? - Смотри в зеркало, - прежним менторским тоном приказала Адрея. ...Смотри, девочка, да повнимательнее - авось увидишь себя, какой можешь стать, если только захочешь. Что тебе титулы да богатства, что тебе даже царский венец! - пламя не носит корон, Ривке из Лудуна, а ты - пламя, чистое, зажженное небесной молнией, перепрыгивающее по ветвям деревьев, оставляя на них свою метку, но не сжигая дотла... если только какое-нибудь из деревьев не попытается тебя удержать силой, вот тогда пламя обнажает вторую свою сторону - разрушительную...