Страница:
Я бросил быстрый оценивающий взгляд на женщину. Как бы выразился мой друг, журналист Влад Тропинин, это был явный «постбальзак». Так он называл женщин, перешагнувших сорокалетний рубеж.
Эта дама явно старалась молодиться, выглядеть удачливой и современной. В чем-то ей это удавалось, но в основном за счет дорогой одежды, украшений и прически. А объективно…
Объективно, увы, бедра ее стали уже непропорционально широки, лицо омрачали морщины и вялость подбородка. Общее увядание скрашивали только живые серые глаза, которые смотрели по-молодому горячо и горели жаждой активной деятельности.
Я не очень-то разбираюсь в моде, особенно в женской, но даже от меня не укрылось, что ярко-оранжевое пальто женщины совсем ей не идет. Оно скорее подошло бы фермерше из какого-нибудь штата Айова, несмотря на дороговизну модели. Короткая юбка была слишком короткой, поскольку длинные мускулистые ноги женщины никак нельзя было назвать красивыми. Ощущение безвкусицы подчеркивала и ярко-красная, очень вызывающая блузка. И я подумал, что, обладай она большим вкусом и не гонись так откровенно и отчаянно за дороговизной и моложавостью, то могла бы выглядеть гораздо выигрышнее. Например, надев простое, но элегантное свободное платье.
Женщина тем временем устала ждать и подошла к нам.
– Послушайте, у вас совесть есть? – возмущенно, на повышенных тонах обратилась она к Коробову. – Вам лишь бы ничего не делать, а что человек пропал, вас не волнует!
– Фу-у-ух! – выдохнул Коробов и совершил оборот вокруг своей оси. – Да кто вам сказал-то, что он пропал?!
– Так, что случилось? В чем дело, на…? Ты что, Коробов, в коридоре базар устраиваешь, на…? – раздался позади начальственный бас.
Мы оба увидели подошедшего к нам круглолицего коренастого мужчину средних лет, который предпочитал ходить в форме, потому что таким образом мог скрыть под фуражкой свою лысину.
Это был подполковник Герасимов, тот самый, который своей деятельностью, порой бестолковой, делает все, чтобы его подчиненные никогда о нем не забывали. Он умеет сделать так, чтобы и ночью не давать покоя нашим сотрудникам, являясь им в кошмарных снах.
– Муж у нее пропал, товарищ подполковник, – коротко отрапортовал начальству Коробов.
– Ну и что? – пожал плечами Герасимов. – Отправляй ее к нам, там разберемся, на… Инструкции, что ли, не знаешь? Кто у нас свободный, на…?
Подполковник пошарил взглядом вокруг, как будто именно здесь, в коридоре, сосредоточились все оперативники Управления. Естественно, его взгляд не мог упереться ни в кого другого, как в меня.
– Синицын! – Герасимов хотел, видимо, по своему обыкновению, придраться ко мне, но не нашел ничего подходящего и коротко бросил: – Займись, короче, на… Через час зайдешь, доложишь. Все. И кончайте здесь базар устраивать, на…!
Злоупотребление неопределенным артиклем «на…» было фирменным речевым знаком подполковника. Так сказать, его лингвистическим брендом, как выразился бы Влад Тропинин со своим филологическим образованием. Не имея возможности обрушивать на уши своих коллег по работе более хлесткие выражения, подполковник нашел для себя этот компромисс и с успехом им пользовался. Кроме того, он за годы своего ментовского начальствования выработал особый, резкий, отрывистый стиль речи. Речи, не допускавшей никаких отклонений вправо или влево. Речи категоричной и уверенной.
Вот и сейчас, выпалив все это и нагрузив меня новым поручением, Герасимов энергично пошагал дальше по лестнице на второй этаж к своему кабинету. Но женщина, почувствовав в его лице власть, бросилась за ним. Подполковник не слишком рад был такому повороту событий, наскоро выслушал торопливые, эмоциональные объяснения женщины, после чего бросил ей: «Разберемся!»
После этого развернулся к нам и пророкотал:
– Через пять минут на планерку все, живо!
И скрылся из вида за массивной дверью своего кабинета. Все быстренько разбежались кто куда, и я остался один на один с женщиной.
Мне ничего не оставалось, как тихо вздохнуть и пригласить пылавшую гневом женщину в свой скромный кабинет. А лейтенант Коробов, обрадованный тем, что избавился от нее, поспешно пошел в дежурку к телефону.
Я же оказался в сложной ситуации. С одной стороны, мне требовалось принять женщину, выслушать и составить заявление. С другой – у меня на все про все было всего пять минут, по истечении которых я должен был быть на планерке. И подполковник Герасимов, не учитывая этих обстоятельств, разумеется, придерется ко мне и обвинит в медлительности или еще бог знает в чем. Но подполковник был недоволен нашей работой в принципе, всегда, и я к этому давно привык. Поэтому я просто вручил женщине чистые листы и попросил подробно изложить все обстоятельства исчезновения ее супруга. Она, поняв, что ею, наконец, занялись, несколько успокоилась, нахмурила брови и принялась быстро строчить заявление острым, мелким почерком. Я же отправился на планерку.
Я оказался прав на все сто. Сегодня подполковник Герасимов прицепился ко мне, потому что ему показалось, что я зевнул. На самом деле я просто хотел возразить подполковнику, что это не я разговаривал с женщиной, позвонившей под утро в УВД и сообщившей о том, что у нее пропал муж. Что это был Точилин, а я вообще-то услышал об этом только сегодня утром и что подполковник просто все перепутал. Естественно, я слегка приоткрыл рот, но Герасимов перебил меня и списал этот жест на зевоту. Одним словом, в течение следующих десяти минут мы все слушали о том, как нужно правильно вести режим дня. Когда же подполковник устал от собственной эрудиции в этом вопросе, он вздохнул и как-то грустно спросил у меня:
– Ну что же ты, Синицын, звонок не зафиксировал, на…?
– Я не мог его зафиксировать, потому что это было не в мою смену. А я прибыл на службу только сегодня утром, согласно вашему распоряжению, – четко ответил я и на всякий случай отвернулся к окну.
– Как? – вытаращился Герасимов. – А кто? Кто принимал?
Все молчали. Я понимал, что подполковник Герасимов все равно выяснит, что это был Точилин, но мне не хотелось самому его выдавать.
– Кто принимал сигнал? – прорычал Герасимов, обводя нас всех бешеным взглядом.
Точилин съежился и обреченно прошептал:
– Я…
– Та-а-ак… – Зловещее замечание Герасимова не предвещало ничего хорошего.
Планерка грозила затянуться часа на два.
Старший лейтенант Точилин смотрел в пол. Подполковник Герасимов, уяснивший только то, что один из его подчиненных нарушил инструкцию, а следовательно, совершил практически должностное преступление, даже обрадовался. Он всегда радовался возможности наказать кого-нибудь, хотя, наверное, даже сам себе в этом не признавался.
– Ну что, Точилин? – бросил он, выходя из-за стола и сцепляя руки за спиной. – Увольнять тебя, что ли? Или в постовые переводить, на…?
Точилин молчал. И это было, наверное, правильно.
– Молчишь, значит, – кивком головы резюмировал Герасимов и стал расхаживать по кабинету туда-сюда. – Ну-ну…
Потом подполковник круто повернулся и, выставив вперед указательный палец, выпалил:
– Вас всех разгонять пора! И вот с Точилина мы и начнем! Пойдешь на три месяца в участковые, на…! Там тебя быстро от шуток отучат, на…! Побегаешь у меня по всяким там алкашам да по бытовым скандалам, мигом поумнеешь! Без премии на октябрь, на…!
Точилин закрыл глаза и вздохнул. Ни о какой премии он уже, конечно, и не думал – ее вообще у нас мало кто получал из-за патологической страсти подполковника к дисциплинарным взысканиям – и молил только, чтобы его не уволили за профнепригодность. Услышав вердикт Герасимова, он облегченно выдохнул и отрапортовал:
– Слушаюсь, товарищ подполковник!
Герасимов подозрительно покосился на него, не доверяя такому покорному согласию, но ничего не сказал. Слава богу, что на этом подполковник и успокоился, и планерка, как ни странно, закончилась довольно быстро. Сразу после этого я вернулся в кабинет, прочитал заявление и переговорил с женщиной.
Через полчаса беседы я знал, что мою собеседницу зовут Надежда Алексеевна Скоробогатова, что по роду занятий она домохозяйка, что ей сорок пять лет, и что она имеет мужа Георгия Анатольевича, бизнесмена средней руки, занимающегося продажей алкогольной продукции. А может быть, уже и не имеет… По крайней мере, ее рассказ о событиях сегодняшнего утра такой трагической возможности не исключал.
События эти начались с того, что муж Надежды Алексеевны не явился домой вечером. Само по себе ее это мало взволновало, поскольку он предупредил, что собирается отмечать с друзьями какую-то финансовую сделку и может загулять допоздна. Смутное беспокойство возникло у нее, когда она, проснувшись ночью, чтобы попить воды, позвонила супругу на сотовый, но тот оказался отключен. Надежда Алексеевна несколько раз набирала номер офиса своего мужа. Но и там телефон не отвечал. И Скоробогатова решилась позвонить в полицию. Там ее подняли на смех и, грубо говоря, отправили по известному адресу. И тогда утром она решилась прийти лично…
Сейчас, выложив все это, Надежда Алексеевна с тревогой и ожиданием смотрела на меня. Я же, честно говоря, был мысленно солидарен с Точилиным и Коробовым, уверенный, что женщина поднимает шум на ровном месте. Однако теперь, когда в дело вмешался подполковник Герасимов, я не мог просто так отделаться от Надежды Алексеевны. Посему старательно записал ее показания и сказал:
– Вы успокойтесь, езжайте домой. Как что-нибудь прояснится, я вам обязательно позвоню.
– Позвоните, очень вас прошу, – приложила руки к груди Скоробогатова и нервной походкой вышла из кабинета.
Я посмотрел на часы и понял, что пора идти на доклад к подполковнику Герасимову.
Тот встретил меня, как всегда, недовольным взглядом и спросил, какого рожна я явился. Он просто уже успел забыть про то, что у какой-то там женщины пропал муж. Память к нему возвратилась, когда я изложил суть беседы с Надеждой Алексеевной.
– Кто этот Скоробогатов? – спросил Герасимов.
– Бизнесмен. Водку производит.
– Водку, на…? – переспросил подполковник, и в его глазах я прочел оживление.
– Ну да. Фирма «Дионис».
Водку этой торговой марки потребители нашего города любили за ее дешевизну. Правда, качеством водка особым не отличалась, но закаленный в многолетних алкогольных боях потребитель не жаловался. По крайней мере, случаев отравления зафиксировано не было. Я тоже пробовал эту водку, но остался не слишком довольным ее качеством. Похоже, что и подполковник Герасимов был того же мнения, потому что скептически скривился при упоминании «Диониса».
– Но это еще не все, товарищ подполковник, – продолжил я. – Дело в том, что этот самый Скоробогатов спонсировал одного человека, который выдвинул свою кандидатуру на участие в выборах в депутаты городской Думы…
Это я узнал от той же Надежды Алексеевны, равно как и то, что человека зовут Игорь Кириллович Астахов и что он является старинным приятелем пропавшего Скоробогатова. Почему-то Надежда Алексеевна была уверена, что именно это обстоятельство послужило причиной исчезновения ее супруга. Версия выглядела довольно сомнительно, но все же я поделился ею со своим шефом.
Эта новость заставила подполковника Герасимова призадуматься. А так как данный процесс давался ему не слишком легко, то много времени тратить на столь неприятное занятие он не стал. Покатав кадык, Герасимов выдал:
– Значит, так, на… Все эти политические его дела оставь и дуй-ка пока в эту фирму. И вообще, Синицын… Старайся их не ка-сать-ся! Понял?
Я неопределенно повел плечами.
– Как же их не касаться, Сергей Александрович? А если выяснится, что он из-за этого и исчез?
Подполковник досадливо поморщился.
– Не выяснится! – рубанул он воздух, затем, видя недоумение на моем лице, поправился: – Сделай так, чтобы не выяснилось! Ясно, Синицын? Мне что, тебя основам оперативной работы учить? – грозно сдвинул он брови.
Меня подмывало сказать, что я сам бы мог поучить подполковника азам этой самой работы, поскольку тот за последние годы только раздавал указания направо и налево и распекал подчиненных, а оперативная работа все-таки заключается несколько в ином, но благоразумно промолчал.
– Короче, едешь сейчас в эту фирму и выясняешь, на… – резко закончил тот. – Записываешь показания ее сотрудников, все оформляешь и возвращаешься, на… Сразу ко мне на доклад. Все.
– Так сегодня же суббота, товарищ подполковник, – некстати напомнил я, поскольку лицо Герасимова тотчас же приобрело багровый цвет.
– Ну и что, что суббота! – рявкнул он. – Значит, позвонишь им всем и заставишь приехать! Не приедут – повесткой вызовешь! Все вам разжевывать приходится! Без меня совсем бы ничего не делали! Все, дальше сам действуй!
Подполковник пристукнул указательным пальцем по столу, давая понять, что отдал все необходимые команды. И что дальнейшее целиком и полностью зависит от меня. А это означало, что мне нужно бросить все и вплотную заняться делом исчезнувшего Скоробогатова. И о посещении дочери в больнице следует забыть… Пожав плечами и подавив вздох, я поднялся и направился в фирму «Дионис», предварительно все же позвонив Скоробогатовой.
– Надежда Алексеевна, не объявился муж? – наигранно оптимистически спросил я в телефонную трубку, почти уверенный, впрочем, в отрицательном ответе.
– Нет, – тихо, обреченно подтвердила мои догадки Скоробогатова, которая уже успела добраться до дома после нашего с ней разговора.
– Понятно. Ну, вы не волнуйтесь, – продолжил я все так же приподнято, – лучше скажите, пожалуйста, где находится его офис?
– Это в поселке Юбилейном, почти на выезде из города. Только там закрыто – суббота все-таки, – растерянно проговорила женщина. – Когда я была там утром, присутствовал только охранник.
– А у вас дома есть ключи от офиса?
– Нет, Жора всегда носил их с собой. Но я могу сказать вам телефон заместителя, Голубицына Николая Александровича. Запишите, пожалуйста… Скажите, а вы что-нибудь выяснили?
– Пока ничего определенного, – тут же ответил я. – Мне сейчас необходимо побывать в офисе.
– Да-да, я понимаю, – пролепетала несчастная женщина, и я, дабы не усугублять ее состояние дальнейшим разговором, поспешил попрощаться.
У меня на столе уже лежали распечатки звонков с сотового Скоробогатова. Увы, к тому времени, когда его жена обратилась в полицию, сотовый директора фирмы «Дионис» был отключен.
После разговора с Надеждой Алексеевной я связался с Голубицыным. Тот, выслушав меня, сказал, что через полчаса будет на месте. А также позвонит бухгалтерше, чтобы она тоже приехала. Вполне удовлетворенный этим, я взял с собой эксперта Черновицкого и поехал в поселок Юбилейный. Заводской район.
Глава вторая
Эта дама явно старалась молодиться, выглядеть удачливой и современной. В чем-то ей это удавалось, но в основном за счет дорогой одежды, украшений и прически. А объективно…
Объективно, увы, бедра ее стали уже непропорционально широки, лицо омрачали морщины и вялость подбородка. Общее увядание скрашивали только живые серые глаза, которые смотрели по-молодому горячо и горели жаждой активной деятельности.
Я не очень-то разбираюсь в моде, особенно в женской, но даже от меня не укрылось, что ярко-оранжевое пальто женщины совсем ей не идет. Оно скорее подошло бы фермерше из какого-нибудь штата Айова, несмотря на дороговизну модели. Короткая юбка была слишком короткой, поскольку длинные мускулистые ноги женщины никак нельзя было назвать красивыми. Ощущение безвкусицы подчеркивала и ярко-красная, очень вызывающая блузка. И я подумал, что, обладай она большим вкусом и не гонись так откровенно и отчаянно за дороговизной и моложавостью, то могла бы выглядеть гораздо выигрышнее. Например, надев простое, но элегантное свободное платье.
Женщина тем временем устала ждать и подошла к нам.
– Послушайте, у вас совесть есть? – возмущенно, на повышенных тонах обратилась она к Коробову. – Вам лишь бы ничего не делать, а что человек пропал, вас не волнует!
– Фу-у-ух! – выдохнул Коробов и совершил оборот вокруг своей оси. – Да кто вам сказал-то, что он пропал?!
– Так, что случилось? В чем дело, на…? Ты что, Коробов, в коридоре базар устраиваешь, на…? – раздался позади начальственный бас.
Мы оба увидели подошедшего к нам круглолицего коренастого мужчину средних лет, который предпочитал ходить в форме, потому что таким образом мог скрыть под фуражкой свою лысину.
Это был подполковник Герасимов, тот самый, который своей деятельностью, порой бестолковой, делает все, чтобы его подчиненные никогда о нем не забывали. Он умеет сделать так, чтобы и ночью не давать покоя нашим сотрудникам, являясь им в кошмарных снах.
– Муж у нее пропал, товарищ подполковник, – коротко отрапортовал начальству Коробов.
– Ну и что? – пожал плечами Герасимов. – Отправляй ее к нам, там разберемся, на… Инструкции, что ли, не знаешь? Кто у нас свободный, на…?
Подполковник пошарил взглядом вокруг, как будто именно здесь, в коридоре, сосредоточились все оперативники Управления. Естественно, его взгляд не мог упереться ни в кого другого, как в меня.
– Синицын! – Герасимов хотел, видимо, по своему обыкновению, придраться ко мне, но не нашел ничего подходящего и коротко бросил: – Займись, короче, на… Через час зайдешь, доложишь. Все. И кончайте здесь базар устраивать, на…!
Злоупотребление неопределенным артиклем «на…» было фирменным речевым знаком подполковника. Так сказать, его лингвистическим брендом, как выразился бы Влад Тропинин со своим филологическим образованием. Не имея возможности обрушивать на уши своих коллег по работе более хлесткие выражения, подполковник нашел для себя этот компромисс и с успехом им пользовался. Кроме того, он за годы своего ментовского начальствования выработал особый, резкий, отрывистый стиль речи. Речи, не допускавшей никаких отклонений вправо или влево. Речи категоричной и уверенной.
Вот и сейчас, выпалив все это и нагрузив меня новым поручением, Герасимов энергично пошагал дальше по лестнице на второй этаж к своему кабинету. Но женщина, почувствовав в его лице власть, бросилась за ним. Подполковник не слишком рад был такому повороту событий, наскоро выслушал торопливые, эмоциональные объяснения женщины, после чего бросил ей: «Разберемся!»
После этого развернулся к нам и пророкотал:
– Через пять минут на планерку все, живо!
И скрылся из вида за массивной дверью своего кабинета. Все быстренько разбежались кто куда, и я остался один на один с женщиной.
Мне ничего не оставалось, как тихо вздохнуть и пригласить пылавшую гневом женщину в свой скромный кабинет. А лейтенант Коробов, обрадованный тем, что избавился от нее, поспешно пошел в дежурку к телефону.
Я же оказался в сложной ситуации. С одной стороны, мне требовалось принять женщину, выслушать и составить заявление. С другой – у меня на все про все было всего пять минут, по истечении которых я должен был быть на планерке. И подполковник Герасимов, не учитывая этих обстоятельств, разумеется, придерется ко мне и обвинит в медлительности или еще бог знает в чем. Но подполковник был недоволен нашей работой в принципе, всегда, и я к этому давно привык. Поэтому я просто вручил женщине чистые листы и попросил подробно изложить все обстоятельства исчезновения ее супруга. Она, поняв, что ею, наконец, занялись, несколько успокоилась, нахмурила брови и принялась быстро строчить заявление острым, мелким почерком. Я же отправился на планерку.
Я оказался прав на все сто. Сегодня подполковник Герасимов прицепился ко мне, потому что ему показалось, что я зевнул. На самом деле я просто хотел возразить подполковнику, что это не я разговаривал с женщиной, позвонившей под утро в УВД и сообщившей о том, что у нее пропал муж. Что это был Точилин, а я вообще-то услышал об этом только сегодня утром и что подполковник просто все перепутал. Естественно, я слегка приоткрыл рот, но Герасимов перебил меня и списал этот жест на зевоту. Одним словом, в течение следующих десяти минут мы все слушали о том, как нужно правильно вести режим дня. Когда же подполковник устал от собственной эрудиции в этом вопросе, он вздохнул и как-то грустно спросил у меня:
– Ну что же ты, Синицын, звонок не зафиксировал, на…?
– Я не мог его зафиксировать, потому что это было не в мою смену. А я прибыл на службу только сегодня утром, согласно вашему распоряжению, – четко ответил я и на всякий случай отвернулся к окну.
– Как? – вытаращился Герасимов. – А кто? Кто принимал?
Все молчали. Я понимал, что подполковник Герасимов все равно выяснит, что это был Точилин, но мне не хотелось самому его выдавать.
– Кто принимал сигнал? – прорычал Герасимов, обводя нас всех бешеным взглядом.
Точилин съежился и обреченно прошептал:
– Я…
– Та-а-ак… – Зловещее замечание Герасимова не предвещало ничего хорошего.
Планерка грозила затянуться часа на два.
Старший лейтенант Точилин смотрел в пол. Подполковник Герасимов, уяснивший только то, что один из его подчиненных нарушил инструкцию, а следовательно, совершил практически должностное преступление, даже обрадовался. Он всегда радовался возможности наказать кого-нибудь, хотя, наверное, даже сам себе в этом не признавался.
– Ну что, Точилин? – бросил он, выходя из-за стола и сцепляя руки за спиной. – Увольнять тебя, что ли? Или в постовые переводить, на…?
Точилин молчал. И это было, наверное, правильно.
– Молчишь, значит, – кивком головы резюмировал Герасимов и стал расхаживать по кабинету туда-сюда. – Ну-ну…
Потом подполковник круто повернулся и, выставив вперед указательный палец, выпалил:
– Вас всех разгонять пора! И вот с Точилина мы и начнем! Пойдешь на три месяца в участковые, на…! Там тебя быстро от шуток отучат, на…! Побегаешь у меня по всяким там алкашам да по бытовым скандалам, мигом поумнеешь! Без премии на октябрь, на…!
Точилин закрыл глаза и вздохнул. Ни о какой премии он уже, конечно, и не думал – ее вообще у нас мало кто получал из-за патологической страсти подполковника к дисциплинарным взысканиям – и молил только, чтобы его не уволили за профнепригодность. Услышав вердикт Герасимова, он облегченно выдохнул и отрапортовал:
– Слушаюсь, товарищ подполковник!
Герасимов подозрительно покосился на него, не доверяя такому покорному согласию, но ничего не сказал. Слава богу, что на этом подполковник и успокоился, и планерка, как ни странно, закончилась довольно быстро. Сразу после этого я вернулся в кабинет, прочитал заявление и переговорил с женщиной.
Через полчаса беседы я знал, что мою собеседницу зовут Надежда Алексеевна Скоробогатова, что по роду занятий она домохозяйка, что ей сорок пять лет, и что она имеет мужа Георгия Анатольевича, бизнесмена средней руки, занимающегося продажей алкогольной продукции. А может быть, уже и не имеет… По крайней мере, ее рассказ о событиях сегодняшнего утра такой трагической возможности не исключал.
События эти начались с того, что муж Надежды Алексеевны не явился домой вечером. Само по себе ее это мало взволновало, поскольку он предупредил, что собирается отмечать с друзьями какую-то финансовую сделку и может загулять допоздна. Смутное беспокойство возникло у нее, когда она, проснувшись ночью, чтобы попить воды, позвонила супругу на сотовый, но тот оказался отключен. Надежда Алексеевна несколько раз набирала номер офиса своего мужа. Но и там телефон не отвечал. И Скоробогатова решилась позвонить в полицию. Там ее подняли на смех и, грубо говоря, отправили по известному адресу. И тогда утром она решилась прийти лично…
Сейчас, выложив все это, Надежда Алексеевна с тревогой и ожиданием смотрела на меня. Я же, честно говоря, был мысленно солидарен с Точилиным и Коробовым, уверенный, что женщина поднимает шум на ровном месте. Однако теперь, когда в дело вмешался подполковник Герасимов, я не мог просто так отделаться от Надежды Алексеевны. Посему старательно записал ее показания и сказал:
– Вы успокойтесь, езжайте домой. Как что-нибудь прояснится, я вам обязательно позвоню.
– Позвоните, очень вас прошу, – приложила руки к груди Скоробогатова и нервной походкой вышла из кабинета.
Я посмотрел на часы и понял, что пора идти на доклад к подполковнику Герасимову.
Тот встретил меня, как всегда, недовольным взглядом и спросил, какого рожна я явился. Он просто уже успел забыть про то, что у какой-то там женщины пропал муж. Память к нему возвратилась, когда я изложил суть беседы с Надеждой Алексеевной.
– Кто этот Скоробогатов? – спросил Герасимов.
– Бизнесмен. Водку производит.
– Водку, на…? – переспросил подполковник, и в его глазах я прочел оживление.
– Ну да. Фирма «Дионис».
Водку этой торговой марки потребители нашего города любили за ее дешевизну. Правда, качеством водка особым не отличалась, но закаленный в многолетних алкогольных боях потребитель не жаловался. По крайней мере, случаев отравления зафиксировано не было. Я тоже пробовал эту водку, но остался не слишком довольным ее качеством. Похоже, что и подполковник Герасимов был того же мнения, потому что скептически скривился при упоминании «Диониса».
– Но это еще не все, товарищ подполковник, – продолжил я. – Дело в том, что этот самый Скоробогатов спонсировал одного человека, который выдвинул свою кандидатуру на участие в выборах в депутаты городской Думы…
Это я узнал от той же Надежды Алексеевны, равно как и то, что человека зовут Игорь Кириллович Астахов и что он является старинным приятелем пропавшего Скоробогатова. Почему-то Надежда Алексеевна была уверена, что именно это обстоятельство послужило причиной исчезновения ее супруга. Версия выглядела довольно сомнительно, но все же я поделился ею со своим шефом.
Эта новость заставила подполковника Герасимова призадуматься. А так как данный процесс давался ему не слишком легко, то много времени тратить на столь неприятное занятие он не стал. Покатав кадык, Герасимов выдал:
– Значит, так, на… Все эти политические его дела оставь и дуй-ка пока в эту фирму. И вообще, Синицын… Старайся их не ка-сать-ся! Понял?
Я неопределенно повел плечами.
– Как же их не касаться, Сергей Александрович? А если выяснится, что он из-за этого и исчез?
Подполковник досадливо поморщился.
– Не выяснится! – рубанул он воздух, затем, видя недоумение на моем лице, поправился: – Сделай так, чтобы не выяснилось! Ясно, Синицын? Мне что, тебя основам оперативной работы учить? – грозно сдвинул он брови.
Меня подмывало сказать, что я сам бы мог поучить подполковника азам этой самой работы, поскольку тот за последние годы только раздавал указания направо и налево и распекал подчиненных, а оперативная работа все-таки заключается несколько в ином, но благоразумно промолчал.
– Короче, едешь сейчас в эту фирму и выясняешь, на… – резко закончил тот. – Записываешь показания ее сотрудников, все оформляешь и возвращаешься, на… Сразу ко мне на доклад. Все.
– Так сегодня же суббота, товарищ подполковник, – некстати напомнил я, поскольку лицо Герасимова тотчас же приобрело багровый цвет.
– Ну и что, что суббота! – рявкнул он. – Значит, позвонишь им всем и заставишь приехать! Не приедут – повесткой вызовешь! Все вам разжевывать приходится! Без меня совсем бы ничего не делали! Все, дальше сам действуй!
Подполковник пристукнул указательным пальцем по столу, давая понять, что отдал все необходимые команды. И что дальнейшее целиком и полностью зависит от меня. А это означало, что мне нужно бросить все и вплотную заняться делом исчезнувшего Скоробогатова. И о посещении дочери в больнице следует забыть… Пожав плечами и подавив вздох, я поднялся и направился в фирму «Дионис», предварительно все же позвонив Скоробогатовой.
– Надежда Алексеевна, не объявился муж? – наигранно оптимистически спросил я в телефонную трубку, почти уверенный, впрочем, в отрицательном ответе.
– Нет, – тихо, обреченно подтвердила мои догадки Скоробогатова, которая уже успела добраться до дома после нашего с ней разговора.
– Понятно. Ну, вы не волнуйтесь, – продолжил я все так же приподнято, – лучше скажите, пожалуйста, где находится его офис?
– Это в поселке Юбилейном, почти на выезде из города. Только там закрыто – суббота все-таки, – растерянно проговорила женщина. – Когда я была там утром, присутствовал только охранник.
– А у вас дома есть ключи от офиса?
– Нет, Жора всегда носил их с собой. Но я могу сказать вам телефон заместителя, Голубицына Николая Александровича. Запишите, пожалуйста… Скажите, а вы что-нибудь выяснили?
– Пока ничего определенного, – тут же ответил я. – Мне сейчас необходимо побывать в офисе.
– Да-да, я понимаю, – пролепетала несчастная женщина, и я, дабы не усугублять ее состояние дальнейшим разговором, поспешил попрощаться.
У меня на столе уже лежали распечатки звонков с сотового Скоробогатова. Увы, к тому времени, когда его жена обратилась в полицию, сотовый директора фирмы «Дионис» был отключен.
После разговора с Надеждой Алексеевной я связался с Голубицыным. Тот, выслушав меня, сказал, что через полчаса будет на месте. А также позвонит бухгалтерше, чтобы она тоже приехала. Вполне удовлетворенный этим, я взял с собой эксперта Черновицкого и поехал в поселок Юбилейный. Заводской район.
Глава вторая
Виктор Иннокентьевич Новожилов, главный врач Пятой Городской больницы, приоткрыл глаза и сразу зажмурился от бьющих в глаза солнечных лучей. Несмотря на начало октября, день выдался погожим и теплым. Он поморщился от того, что супруга на ночь не задернула шторы. Не делала она этого по той причине, что они якобы выгорали от солнечных лучей. Виктор Иннокентьевич невольно почувствовал раздражение к жене. Заботится о каких-то идиотских вещах! Шторы ей жалко! Как будто трудно купить новые… Виктор Иннокентьевич, слава богу, зарабатывает достаточно, чтобы не экономить на подобных пустяках, а она словно не замечает этого!
Виктора Иннокентьевича всегда раздражала в жене эта неоправданная, с его точки зрения, экономия. Она, например, не позволяла домработнице выбрасывать пустые банки с завинчивающимися крышками, и те широкими рядами пылились на полках в кладовке. Для чего ей столько пустых банок – непонятно. Даже использованные полиэтиленовые пакеты заставляла мыть, а потом сушить на протянутых в кухне веревках. Эта привычка осталась еще с советских времен, когда такая элементарная вещь, как пакеты, была дефицитом. Но ведь с тех пор прошло столько лет, а эта ужасная привычка, казалось, впиталась в кровь жены.
Виктор Иннокентьевич отчасти понимал изначальные причины этого. Жена его, Тамара Петровна, приехала в город в семнадцать лет из села Красная Речка и познакомилась с ним на вечере танцев в институтском общежитии. Виктор Иннокентьевич был местным, а на танцы к девчонкам из института механизации сельского хозяйства его затащил друг. Тогда Тамара была стройной, юной и весьма привлекательной. Особенно хороши были ее длинные волосы цвета льна. Он пригласил ее танцевать и в процессе рассказал о себе. Точнее, как он понял потом, Тамара сама весьма искусно выведала у него все. Он даже не заметил, как рассказал ей о себе именно то, что волновало девушку: где живет, что за жилплощадь, чем занимаются родители, где учится, а потом уже сделала собственные выводы, что этот парень весьма перспективная для нее, деревенской девчонки, кандидатура.
Что странно, Тамара, никогда не отличавшаяся высоким уровнем интеллекта, была очень крепка житейским, практическим, каким-то крестьянским умом. Ему же, интеллигенту в третьем поколении, из династии медиков, тогда это было невдомек. Как-то очень умело Тамара построила их отношения, через полгода подведя Витю к мысли, что им пора отправляться в ЗАГС. Повод был банальным, но действенным: потупив глаза, Тома заявила, что беременна и что отец с матерью приедут в ближайшие выходные принимать от Вити сватовство. Новожилов слегка обалдел от такого поворота и стремительно развивающихся событий, опешил настолько, что просто не успел все как следует обдумать и просто промямлил нечленораздельно, что да, конечно, так и будет…
Родители Томы оказались еще более ушлыми в этом плане. Виктор помнил, какие глаза были у его мамы, доцента кафедры гинекологии, когда новоявленная сваха обстоятельно изложила за столом программу дальнейшей жизни молодых. Что жить они будут поначалу у Новожиловых, но с рождением ребенка им, конечно, понадобится отдельная жилплощадь. Что Томочке необходимо взять академический отпуск в связи с ее положением, а заканчивать институт она будет после. Что на свадьбе с их стороны будет не менее сорока человек, по-другому никак нельзя, потому что это все самая ближайшая родня. И что расходы, разумеется, должна взять на себя семья жениха, потому что с них, бедных крестьян, просто нечего взять. Да, и подарком молодым на свадьбу должен стать личный автомобиль, чтобы удобно было возить ребенка на дачу…
Родители Виктора были ошарашены не меньше его самого. Отец даже поговорил с ним крупно по этому поводу. Это уже потом Виктор понял, что отец в душе надеялся, что сын откажется от этой затеи. И осознавал, что отказаться, по сути, было можно, отец со своими связями все уладил бы. В конце концов, от навязчивой девчонки и ее родни можно было откупиться. Это в любом случае было лучше, чем ломать судьбу. Но Виктор проявил малодушие. Он тогда здорово перетрухнул, испугался деревенского напора и пошел по пути наименьшего сопротивления.
Жалел ли он впоследствии об этом? Конечно, жалел. Однако сумел привыкнуть к ситуации и даже приспособиться к ней. Отец тогда хорошо подсуетился, обеспечил молодых и отдельной квартирой, и машиной, и собственной дачей. В общем, весь стандартный набор благ, о которых мечтал каждый советский человек, но заиметь которые мог далеко не всякий…
С тех пор минуло уже почти сорок лет. Дочь Альбина, которую Тамара благополучно родила через четыре месяца после свадьбы, давным-давно обзавелась своей семьей, выйдя замуж за человека, далекого от медицины, но весьма обеспеченного, и родила собственную дочь. Так что Виктор Иннокентьевич на пару с Тамарой Петровной уже двенадцать лет как были дедушкой и бабушкой.
Виктор Иннокентьевич смерил взглядом тело супруги, мирно похрапывавшей рядом. М-да… «Для дедушки самая невыносимая мысль – это то, что он спит с бабушкой!» – невольно всплыли в памяти слова анекдота, недавно услышанного на банкете по поводу чествования одного из коллег в связи с присвоением докторской степени.
Что касается Тамары Петровны, эти слова были самыми что ни на есть справедливыми. Она как-то очень быстро утратила первоначальное очарование юности, обрезала свои длинные льняные волосы, бывшие, по сути, единственным достойным украшением ее внешности. Раздалась в талии и бедрах, груди ее налились спелым соком, став похожими на длинные желтоватые азиатские дыни, а затем, пообвиснув, потеряли всякую форму.
Виктор Иннокентьевич снова покосился на супругу. Одеяло задралось с одного бока, и его взгляду предстали толстые ляжки, покрытые целлюлитными комками, икры с синими узлами варикоза, расплывшееся лицо с двойным подбородком и обвисшими щеками, ставшими похожими на бульдожьи…
Новожилов ощутил нечто похожее на отвращение. Да, запустила себя женушка, запустила… С тех пор как стала супругой студента, сделавшего вскоре отличную карьеру и доросшего до главврача городской больницы, так и опустилась. Успокоилась, что нашла свое место в жизни, и теперь супруг от нее никуда не денется. Деться, собственно, было можно, и Виктор Иннокентьевич порой предавался подобным мечтам, однако в душе понимал, что все это иллюзии. Вырваться из цепких лап хваткой супруги у него не хватило бы духу. Он вообще по натуре был довольно мягкотелым. Да что там греха таить – откровенно трусливым. Как был трусом с детства, так и остался. К тому же он отлично понимал, что придется делить совместно нажитое имущество, и уж тут Тамара выжмет из него по максимуму. И в очередной раз оценив все «за» и «против», Виктор Иннокентьевич пришел все к тому же выводу: уж лучше так, как есть. Плохо, но привычно.
Сама же Тамара Петровна словно не замечала перемен, произошедших в ней самой. Собственно, перемены эти касались в первую очередь ее внешнего вида, в душе же она оставалась той, кем и была, – прижимистой, недалекой, но хитроватой деревенской простушкой. Правда, сама признавать этого категорически не хотела, стыдилась своего происхождения. Даже дочь назвала по-городскому – Альбиной…
Виктор Иннокентьевич вспомнил, как приходилось ему краснеть, когда жена предпринимала отчаянные попытки казаться своей в кругу профессорской элиты, к которой примыкал ее муж. Как накупала тоннами драгоценные украшения, разумеется, куталась в меха, считая натуральную шубу главным показателем высокого уровня. Но манеры, речь, поведение… Все это тут же открывало истинную сущность этой женщины.
Виктор Иннокентьевич помнил, как она в гостях, приняв на грудь несколько рюмок водки и крякнув от удовольствия, принималась громко петь частушки, ловил недоуменные, полные откровенной насмешки взгляды своих коллег и не знал, куда деть глаза от стыда.
«Ой-е-ей! – мысленно вздохнул он. – Позорище-то какое!»
На его робкие замечания жена лишь отмахивалась крепкой мужицкой рукой и вновь возвращалась к народному репертуару. Поддержать интеллектуальную беседу она не могла при всем желании, однако порой пыталась с важным видом вставлять собственные комментарии, чем вносила еще большую неловкость. Институт она, кстати сказать, так и не закончила, уйдя в бессрочный академический отпуск. Зато с гордостью повторяла, что имеет незаконченное высшее образование, хотя ушла из института после второго курса…
Супруга захлебнулась очередной особенно длинной руладой храпа, повернулась во сне, больно задев мужа мощным коленом. Виктор Иннокентьевич невольно выругался, потом раздраженно отбросил одеяло и встал с постели. Он уже давно подумывал о том, чтобы иметь отдельную спальню. Однако Тамара Петровна распланировала в их особняке все таким образом, что для дополнительной спальни не оставалось свободных комнат. Правда, у Виктора Иннокентьевича оставался личный кабинет, и он специально поставил там кожаный диван, на котором порой и ночевал, ссылаясь на то, что у него много работы и он не хочет беспокоить супругу, возвращаясь на их ложе под утро… На самом деле ему просто неприятно было делить постель с Тамарой.
Тамару Петровну такое отношение не устраивало, хотя Виктор Иннокентьевич никак не мог понять почему. Сексуальная близость между ними давным-давно сошла на нет, он уже даже не мог вспомнить, сколько лет назад это было в последний раз. Он и раньше-то не слишком охотно шел на этот контакт, а после стал уклоняться все чаще и чаще под благовидными предлогами. Супруга же не проявляла инициативы, погрязнув в бытовых хлопотах.
Она обожала контролировать ведение домоводства, которое спихнула на домработниц, обожала проверять их работу и распекать на все лады. Частенько увольняла провинившихся, как она считала, девушек, заменяя их другими. Например, могла придраться, что из двух кур получилось гораздо меньше котлеток, чем выходило по ее прикидкам, намекая, таким образом, на воровство. Подкидывала деньги в разные места, собственные драгоценности, дабы спровоцировать домработниц на то, чтобы они их присвоили. И очень любила ругать за всякую ерунду вроде выброшенных упаковок, к примеру, из-под йогурта, которые можно было использовать под рассаду.
Такая крестьянская скупость поражала Виктора Иннокентьевича, который отлично знал, что в других вопросах жена транжирит куда большие суммы, чем те, что могли быть потрачены на приобретение специальной тары для рассады. Тамара Петровна не скупилась на всякие вкусности для себя, на новую одежду, золотые украшения, какие-то вазочки, статуэтки и прочую дребедень. Виктор Иннокентьевич как-то в разгар пресловутого экономического кризиса, когда почти совсем прекратилось выделение средств из бюджета на их больницу, попросил супругу быть аккуратнее с расходами и даже составить смету на месяц, внеся в нее лишь самое необходимое. Раньше он никогда не требовал ничего подобного, и Тамара Петровна была очень недовольна новой просьбой. Однако спустя два дня представила ему с поджатыми губами список. Виктор Иннокентьевич просмотрел его и оторопел. Жизненно необходимых приобретений набегало на сто тысяч рублей! Причем больше половины того, что жена внесла в него, можно было просто не покупать. Однако когда он сделал ей замечание по этому поводу, Тамара Петровна стала гранитной стеной, обвинила его в жадности и мелочности, и Виктор Иннокентьевич по своему обыкновению махнул рукой.
Виктора Иннокентьевича всегда раздражала в жене эта неоправданная, с его точки зрения, экономия. Она, например, не позволяла домработнице выбрасывать пустые банки с завинчивающимися крышками, и те широкими рядами пылились на полках в кладовке. Для чего ей столько пустых банок – непонятно. Даже использованные полиэтиленовые пакеты заставляла мыть, а потом сушить на протянутых в кухне веревках. Эта привычка осталась еще с советских времен, когда такая элементарная вещь, как пакеты, была дефицитом. Но ведь с тех пор прошло столько лет, а эта ужасная привычка, казалось, впиталась в кровь жены.
Виктор Иннокентьевич отчасти понимал изначальные причины этого. Жена его, Тамара Петровна, приехала в город в семнадцать лет из села Красная Речка и познакомилась с ним на вечере танцев в институтском общежитии. Виктор Иннокентьевич был местным, а на танцы к девчонкам из института механизации сельского хозяйства его затащил друг. Тогда Тамара была стройной, юной и весьма привлекательной. Особенно хороши были ее длинные волосы цвета льна. Он пригласил ее танцевать и в процессе рассказал о себе. Точнее, как он понял потом, Тамара сама весьма искусно выведала у него все. Он даже не заметил, как рассказал ей о себе именно то, что волновало девушку: где живет, что за жилплощадь, чем занимаются родители, где учится, а потом уже сделала собственные выводы, что этот парень весьма перспективная для нее, деревенской девчонки, кандидатура.
Что странно, Тамара, никогда не отличавшаяся высоким уровнем интеллекта, была очень крепка житейским, практическим, каким-то крестьянским умом. Ему же, интеллигенту в третьем поколении, из династии медиков, тогда это было невдомек. Как-то очень умело Тамара построила их отношения, через полгода подведя Витю к мысли, что им пора отправляться в ЗАГС. Повод был банальным, но действенным: потупив глаза, Тома заявила, что беременна и что отец с матерью приедут в ближайшие выходные принимать от Вити сватовство. Новожилов слегка обалдел от такого поворота и стремительно развивающихся событий, опешил настолько, что просто не успел все как следует обдумать и просто промямлил нечленораздельно, что да, конечно, так и будет…
Родители Томы оказались еще более ушлыми в этом плане. Виктор помнил, какие глаза были у его мамы, доцента кафедры гинекологии, когда новоявленная сваха обстоятельно изложила за столом программу дальнейшей жизни молодых. Что жить они будут поначалу у Новожиловых, но с рождением ребенка им, конечно, понадобится отдельная жилплощадь. Что Томочке необходимо взять академический отпуск в связи с ее положением, а заканчивать институт она будет после. Что на свадьбе с их стороны будет не менее сорока человек, по-другому никак нельзя, потому что это все самая ближайшая родня. И что расходы, разумеется, должна взять на себя семья жениха, потому что с них, бедных крестьян, просто нечего взять. Да, и подарком молодым на свадьбу должен стать личный автомобиль, чтобы удобно было возить ребенка на дачу…
Родители Виктора были ошарашены не меньше его самого. Отец даже поговорил с ним крупно по этому поводу. Это уже потом Виктор понял, что отец в душе надеялся, что сын откажется от этой затеи. И осознавал, что отказаться, по сути, было можно, отец со своими связями все уладил бы. В конце концов, от навязчивой девчонки и ее родни можно было откупиться. Это в любом случае было лучше, чем ломать судьбу. Но Виктор проявил малодушие. Он тогда здорово перетрухнул, испугался деревенского напора и пошел по пути наименьшего сопротивления.
Жалел ли он впоследствии об этом? Конечно, жалел. Однако сумел привыкнуть к ситуации и даже приспособиться к ней. Отец тогда хорошо подсуетился, обеспечил молодых и отдельной квартирой, и машиной, и собственной дачей. В общем, весь стандартный набор благ, о которых мечтал каждый советский человек, но заиметь которые мог далеко не всякий…
С тех пор минуло уже почти сорок лет. Дочь Альбина, которую Тамара благополучно родила через четыре месяца после свадьбы, давным-давно обзавелась своей семьей, выйдя замуж за человека, далекого от медицины, но весьма обеспеченного, и родила собственную дочь. Так что Виктор Иннокентьевич на пару с Тамарой Петровной уже двенадцать лет как были дедушкой и бабушкой.
Виктор Иннокентьевич смерил взглядом тело супруги, мирно похрапывавшей рядом. М-да… «Для дедушки самая невыносимая мысль – это то, что он спит с бабушкой!» – невольно всплыли в памяти слова анекдота, недавно услышанного на банкете по поводу чествования одного из коллег в связи с присвоением докторской степени.
Что касается Тамары Петровны, эти слова были самыми что ни на есть справедливыми. Она как-то очень быстро утратила первоначальное очарование юности, обрезала свои длинные льняные волосы, бывшие, по сути, единственным достойным украшением ее внешности. Раздалась в талии и бедрах, груди ее налились спелым соком, став похожими на длинные желтоватые азиатские дыни, а затем, пообвиснув, потеряли всякую форму.
Виктор Иннокентьевич снова покосился на супругу. Одеяло задралось с одного бока, и его взгляду предстали толстые ляжки, покрытые целлюлитными комками, икры с синими узлами варикоза, расплывшееся лицо с двойным подбородком и обвисшими щеками, ставшими похожими на бульдожьи…
Новожилов ощутил нечто похожее на отвращение. Да, запустила себя женушка, запустила… С тех пор как стала супругой студента, сделавшего вскоре отличную карьеру и доросшего до главврача городской больницы, так и опустилась. Успокоилась, что нашла свое место в жизни, и теперь супруг от нее никуда не денется. Деться, собственно, было можно, и Виктор Иннокентьевич порой предавался подобным мечтам, однако в душе понимал, что все это иллюзии. Вырваться из цепких лап хваткой супруги у него не хватило бы духу. Он вообще по натуре был довольно мягкотелым. Да что там греха таить – откровенно трусливым. Как был трусом с детства, так и остался. К тому же он отлично понимал, что придется делить совместно нажитое имущество, и уж тут Тамара выжмет из него по максимуму. И в очередной раз оценив все «за» и «против», Виктор Иннокентьевич пришел все к тому же выводу: уж лучше так, как есть. Плохо, но привычно.
Сама же Тамара Петровна словно не замечала перемен, произошедших в ней самой. Собственно, перемены эти касались в первую очередь ее внешнего вида, в душе же она оставалась той, кем и была, – прижимистой, недалекой, но хитроватой деревенской простушкой. Правда, сама признавать этого категорически не хотела, стыдилась своего происхождения. Даже дочь назвала по-городскому – Альбиной…
Виктор Иннокентьевич вспомнил, как приходилось ему краснеть, когда жена предпринимала отчаянные попытки казаться своей в кругу профессорской элиты, к которой примыкал ее муж. Как накупала тоннами драгоценные украшения, разумеется, куталась в меха, считая натуральную шубу главным показателем высокого уровня. Но манеры, речь, поведение… Все это тут же открывало истинную сущность этой женщины.
Виктор Иннокентьевич помнил, как она в гостях, приняв на грудь несколько рюмок водки и крякнув от удовольствия, принималась громко петь частушки, ловил недоуменные, полные откровенной насмешки взгляды своих коллег и не знал, куда деть глаза от стыда.
«Ой-е-ей! – мысленно вздохнул он. – Позорище-то какое!»
На его робкие замечания жена лишь отмахивалась крепкой мужицкой рукой и вновь возвращалась к народному репертуару. Поддержать интеллектуальную беседу она не могла при всем желании, однако порой пыталась с важным видом вставлять собственные комментарии, чем вносила еще большую неловкость. Институт она, кстати сказать, так и не закончила, уйдя в бессрочный академический отпуск. Зато с гордостью повторяла, что имеет незаконченное высшее образование, хотя ушла из института после второго курса…
Супруга захлебнулась очередной особенно длинной руладой храпа, повернулась во сне, больно задев мужа мощным коленом. Виктор Иннокентьевич невольно выругался, потом раздраженно отбросил одеяло и встал с постели. Он уже давно подумывал о том, чтобы иметь отдельную спальню. Однако Тамара Петровна распланировала в их особняке все таким образом, что для дополнительной спальни не оставалось свободных комнат. Правда, у Виктора Иннокентьевича оставался личный кабинет, и он специально поставил там кожаный диван, на котором порой и ночевал, ссылаясь на то, что у него много работы и он не хочет беспокоить супругу, возвращаясь на их ложе под утро… На самом деле ему просто неприятно было делить постель с Тамарой.
Тамару Петровну такое отношение не устраивало, хотя Виктор Иннокентьевич никак не мог понять почему. Сексуальная близость между ними давным-давно сошла на нет, он уже даже не мог вспомнить, сколько лет назад это было в последний раз. Он и раньше-то не слишком охотно шел на этот контакт, а после стал уклоняться все чаще и чаще под благовидными предлогами. Супруга же не проявляла инициативы, погрязнув в бытовых хлопотах.
Она обожала контролировать ведение домоводства, которое спихнула на домработниц, обожала проверять их работу и распекать на все лады. Частенько увольняла провинившихся, как она считала, девушек, заменяя их другими. Например, могла придраться, что из двух кур получилось гораздо меньше котлеток, чем выходило по ее прикидкам, намекая, таким образом, на воровство. Подкидывала деньги в разные места, собственные драгоценности, дабы спровоцировать домработниц на то, чтобы они их присвоили. И очень любила ругать за всякую ерунду вроде выброшенных упаковок, к примеру, из-под йогурта, которые можно было использовать под рассаду.
Такая крестьянская скупость поражала Виктора Иннокентьевича, который отлично знал, что в других вопросах жена транжирит куда большие суммы, чем те, что могли быть потрачены на приобретение специальной тары для рассады. Тамара Петровна не скупилась на всякие вкусности для себя, на новую одежду, золотые украшения, какие-то вазочки, статуэтки и прочую дребедень. Виктор Иннокентьевич как-то в разгар пресловутого экономического кризиса, когда почти совсем прекратилось выделение средств из бюджета на их больницу, попросил супругу быть аккуратнее с расходами и даже составить смету на месяц, внеся в нее лишь самое необходимое. Раньше он никогда не требовал ничего подобного, и Тамара Петровна была очень недовольна новой просьбой. Однако спустя два дня представила ему с поджатыми губами список. Виктор Иннокентьевич просмотрел его и оторопел. Жизненно необходимых приобретений набегало на сто тысяч рублей! Причем больше половины того, что жена внесла в него, можно было просто не покупать. Однако когда он сделал ей замечание по этому поводу, Тамара Петровна стала гранитной стеной, обвинила его в жадности и мелочности, и Виктор Иннокентьевич по своему обыкновению махнул рукой.