Страница:
Так что домработницы сменялись по самым разным поводам. Поводы, как считал Виктор Иннокентьевич, были надуманными, но отменить железное решение Тамары Петровны был никто не в силах. Да он и не старался особо – пусть ее тешится, лишь бы его не трогала. В глубине души у него была мысль, что Тамара Петровна таким образом избавляется от потенциальной соперницы. При этом Виктору Иннокентьевичу казалось, что ей глубоко безразличен сам факт – позволяет Виктор Иннокентьевич себе что-то с этими девицами или нет. Тамару Петровну волновало лишь то, чтобы эти связи – если возникнут – не несли угрозы ее супружескому положению и не подрывали семейный бюджет. А остальное – дело житейское.
Виктор Иннокентьевич, правда, никогда ничего подобного себе не позволял. Путаться с домработницами он считал пошлым. А свои сексуальные потребности удовлетворял по-другому. Во-первых, частые выезды в санатории и дома отдыха, а также просто на природу в рамках корпоратива для человека его уровня сами по себе предполагали наличие девушек. Но это были единичные связи, а помимо них был у Виктора Иннокентьевича многолетний роман. Точнее, романом это назвать было сложно, скорее это были просто близкие отношения, но отношения прочные и стабильные. Хотя не совсем равноценные…
Заведующая хирургическим отделением Пятой Городской больницы Маргарита Старыгина была его любовницей уже больше десяти лет – практически с того самого момента, как пришла работать в больницу рядовым врачом. Для всех она была Маргаритой Федоровной – холодноватой, неприступной и даже жесткой. А для него она была Риткой. Правда, так называть ее он мог позволить себе только наедине…
Виктор Иннокентьевич не признавался даже самому себе, что Ритка для него была куда более значима, чем он для нее. Высокая, достаточно стройная, несмотря на сорок с небольшим, она всегда была уверенной в себе и даже властной женщиной. Но это не была властность Тамары, распространявшаяся только на быт и хозяйство. Ритка властвовала в постели. Там она крутила Виктором Иннокентьевичем как хотела, отлично чувствуя, что ему это нравится. Возможно, комплексы и статус подкаблучника, с которым он жил, были подсознательно перенесены им и в сексуальную сферу, но Виктор Иннокентьевич постоянно отмечал, что обожает подчиняться Риткиным приказам, любит доставлять ей удовольствие больше, чем она ему, и сам от этого приходит в экстаз. Ритка и в постели была резкой, даже насмешливой, но при этом горячо любящей сам процесс.
Виктор Иннокентьевич очень ценил эти отношения. По сути, Ритка была единственной отдушиной в его вполне внешне благополучной и даже комфортной, но, в общем, несчастливой жизни. Ценила их и Ритка. Правда, мерило оценки у нее было совершенно иное. Ритка, так же, как и Виктор Иннокентьевич, не была свободной. Она была замужем. И никто из них не собирался что-либо менять в своей семейной жизни. Правда, если у Виктора Иннокентьевича хотя бы на уровне иллюзий возникали иногда подобные мысли, то уж Ритку-то все устраивало самым лучшим образом.
Ее муж, Павел Васильевич Старыгин, работал в той же Пятой Городской больнице. Это был долговязый, несколько хмурый человек с аккуратно подстриженной бородкой, довольно замкнутый, всегда одинаково ровный со всеми. И при этом производивший впечатление человека трагической судьбы. Павел Васильевич когда-то учился вместе с Риткой на одном курсе медицинского института, однако женившись на своей сокурснице, вынужден был оставить учебу и заниматься банальным обеспечением семьи. Во многом это было инспирировано самой Риткой, очень требовательно относящейся к материальному уровню. Однако Ритка же за недостаток образования потом нещадно гнобила мужа, порой не стесняясь делать этого прилюдно, чтобы уколоть больнее, – она вообще была склонна к злым, циничным высказываниям. При этом та же Ритка готова была горло перегрызть каждому, кто осмелился бы бросить камень в ее мужа или намекнуть, что тот на фоне своей успешной супруги выглядит полным неудачником.
Ритка по-своему любила мужа, к этому выводу Виктор Иннокентьевич пришел давно. Да она и сама как-то откровенно призналась ему в этом, хотя вообще-то была не склонна раскрывать душу перед кем бы то ни было. Любовь эта была своеобразной, нетипичной, странноватой. Ее можно было сравнить с любовью матери к непутевому ребенку – непутевому, но родному. Ритка всячески заботилась о муже – так, как считала нужным. Когда у Павла на фоне комплекса неполноценности начались проблемы с алкоголем, Ритка решительно пришла к Виктору Иннокентьевичу и потребовала, чтобы тот пристроил Павла Васильевича в больницу. Тот поначалу возразил:
– Кем же я его возьму? Врачом не могу, он только три курса закончил. Не сторожем же мне его пристраивать?
– Ничего, – уверенно заявила Ритка. – Он до института закончил медучилище, факультет фармакологии. Пусть лекарствами заведует.
И Павел Васильевич получил весьма престижную должность главного заведующего лекарственным складом Пятой Городской больницы. Должность эту он принял как нечто само собой разумеющееся и никогда не то чтобы не заискивал перед Новожиловым, благодаря которому и попал на нее, а даже не выказывал элементарной благодарности. И это крайне возмущало Виктора Иннокентьевича, хотя он и не признавался, что в нем говорит обычная ревность…
Павел Васильевич, проходя мимо Новожилова, никогда не улыбался и не пытался пожать ему руку, в отличие от других врачей-мужчин. Он лишь молча, сухо кивал ему в знак приветствия и в ответ получал снисходительный, покровительственный кивок. Потом как-то мрачно усмехался и проходил мимо, что-то бормоча себе под нос. Виктор Иннокентьевич бесился, стараясь не выдавать своих чувств, хотя внутри у него все кипело, однако ему это плохо удавалось.
«Знает он о нас с Риткой? Знает или нет?» – неоднократно думал Виктор Иннокентьевич, наблюдая из окна своего кабинета, как длинная, сутулая фигура завскладом движется через больничный двор.
Он даже решился как-то задать такой вопрос Ритке.
«Не забивай голову, – был ответ. – Моя семья – мои проблемы!»
Однако в последней фразе Виктор Иннокентьевич ощущал откровенное лукавство. Семейные проблемы Ритка очень грамотно вешала на него. Устраивала все так, что Виктор Иннокентьевич сам брался за их решение. Заведующей хирургическим отделением с хорошим увеличением оклада Ритка стала благодаря опять же его протекции. Ради этого пришлось даже сместить с этой должности Станислава Михайловича Миющенко – грамотного, хорошего хирурга. Однако дабы не обижать его, Новожилов специально ради Миющенко ввел несуществующую должность – старший хирург. Миющенко, узнав об этом, только усмехнулся и бросил: «Весьма благодарен, Виктор Иннокентьевич!» Но при этом посмотрел так, что у Новожилова потом еще долго кошки скребли на душе, и он наказал Ритке не наглеть и не обижать Станислава Михайловича в плане выгодной работы. Ритка обещала и старалась обещание держать.
Конечно, положение заведующей отделением не шло ни в какое сравнение с не слишком вразумительным статусом «старшего хирурга». Ритка отлично владела ситуацией в своем отделении, знала всех перспективных больных. Перспективных – то есть выгодных. Проще говоря, тех, с кого можно взять за операцию хорошие деньги.
Ритка обычно выясняла, что собой представляет семья больного ребенка, потом отводила родителей в сторону и говорила, что очень сочувствует их беде и готова как заведующая лично взять на себя ответственность за операцию. Растроганные родители кивали и благодарили, после чего Маргарита Федоровна называла сумму. Как правило, родители готовы были заплатить, хотя Риткины аппетиты порой были весьма высоки. Подобных операций за месяц было не менее десяти. Таким образом, Маргарита Федоровна была обеспечена очень хорошо. Разумеется, не забывала и о коллегах. Тому же Миющенко оставляла парочку операбельных больных, согласных отблагодарить хирурга. Хотя по сравнению с ней это были просто крохи. К тому же Миющенко приходилось делиться еще и с анестезиологами, от которых во многом зависел исход операции.
Как наживался средний и младший персонал, Старыгина не слишком интересовалась, знала в общих чертах. Собственно, как и везде: плата за уколы, которые должны делаться бесплатно, требование денег за перевязочные материалы, которые также выделялись для каждого отделения, замена дорогих препаратов куда более дешевыми отечественными аналогами… Ну, а санитарки вообще народ простой: за каждое вынесенное судно у них определенная такса, за то, чтобы подежурить ночью у прооперированного ребенка, – другая. Сами подходили к родителям, вызывались подежурить, хотя это и так была их прямая обязанность.
Старыгина все это знала, молча попустительствовала, а если возникал какой-то скандал, нещадно увольняла проштрафившуюся медсестру или санитарку. Не за то, что нарушила трудовую дисциплину, а за то, что попалась. Не умеешь – не делай, делаешь – не попадайся, таков был молчаливый девиз заведующей отделением. И Виктор Иннокентьевич в душе одобрял подобный подход. В отделении у Ритки всегда был порядок, оно считалось образцовым. И даже если случался летальный исход, главный врач был спокоен: Маргарита Федоровна всегда очень грамотно повернет дело так, что никто из врачей не будет признан виновным. Да и вообще, дело даже до суда не дойдет.
Словом, Виктор Иннокентьевич ценил свою протеже и как любовницу, и как профессионала, и всячески старался для нее. Бесплатные путевки в санатории, операции самым выгодным в экономическом плане пациентам, лучшее оборудование в ее отделение – все это делалось по велению Виктора Иннокентьевича. Новожилов и с переездом на новую квартиру Ритке помог, и ребенка определить в элитную гимназию…
Ритка ко всем этим благам относилась как к чему-то само собой разумеющемуся. Никогда не кланялась, не просила – требовала. Но не так, как его жена Тамара своей безыскусной нахрапистостью, а так технично, словно благодушно позволяла заботиться о себе. Так, что Виктор Иннокентьевич даже чувствовал порой, будто это он обязан Ритке! Знала, стерва, как себя вести с ним, умело манипулировала!
А Виктор Иннокентьевич действительно был обязан ей. Обязан пусть редкими, но столь сладкими мгновениями… Ритка, зараза, в постели творила чудеса! Виктор Иннокентьевич чувствовал, что находится на своеобразном крючке у этой женщины. Разве могли эти молоденькие девочки, с которыми он периодически расслаблялся в саунах, сравниться с нею? Кроме соблазнительных юных тел, у них не было ничего. Ритка же и в свои сорок с лишним была хороша. Объективно, конечно, уже не девочка. И грудь слегка подвисает, и бедра начали раздаваться… Но следит за собой тщательно. На одни только ляжки свои кучу денег тратит. А почему бы не тратить, если Виктор Иннокентьевич помогает? И еще заявляет при этом нагло с обольстительной улыбкой: «Ты же хочешь, чтобы я тебя возбуждала?»
Господи, конечно, хочет! Разве жалко Виктору Иннокентьевичу денег на это? Ритка, правда, и без всяких омолаживающих процедур умеет завести его так, что голова кругом идет, прямо разум теряет Виктор Иннокентьевич, порой даже за сердце беспокоится! А она только посмеивается, зараза!
…Виктор Иннокентьевич очнулся от своих мыслей и направился в ванную. Сегодня была суббота, и он имел законное право остаться дома, однако Новожилов привык ежедневно наведываться в больницу и следить за тем, что там происходит. К тому же сегодня должна была дежурить Ритка, и он надеялся, повидавшись с ней днем, договориться о встрече вечером. Встретиться можно было в гостиничном номере, что они обычно и делали. И тогда…
Виктор Иннокентьевич ощутил сладостный холодок, неизбежно возникающий всякий раз, когда он представлял себе обнаженную Ритку. Сейчас это ощущение было особенно острым. Виктор Иннокентьевич наскоро побрился и, не став завтракать, спустился по лестнице вниз. Желание хотя бы увидеть Ритку стало нестерпимым.
«Черт знает что такое, как мальчишка, честное слово!» – мысленно укорил он себя, двигаясь к автомобилю.
Постоянный водитель, отлично осведомленный о режиме дня своего шефа, отложил утреннюю газету, которую читал, ожидая появления Виктора Иннокентьевича, проворно распахнул дверцу и поприветствовал его.
– Привет, – небрежно бросил Новожилов, усаживаясь на переднее сиденье и набрасывая ремень безопасности. – В больницу.
Водитель кивнул, и машина тронулась с места. Новожилов откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Воображение рисовало ему сегодняшний вечер с Риткой, и фантазии его становились все смелее и смелее. Когда они въехали в ворота больницы, настроение у Виктора Иннокентьевича было на пиковом уровне.
Оно испортилось буквально в следующую минуту, когда Новожилов натолкнулся на фигуру Павла Старыгина, неизвестно что делавшего в больнице в этот субботний день. Старыгин шел по двору, одетый в свой халат, и держал в вытянутых руках какую-то коробку. По своему обыкновению он едва заметно кивнул Новожилову и собирался было пройти мимо, но главврач окликнул его:
– Павел Васильевич, а ты почему сегодня здесь?
– Дела, – не останавливаясь, бросил на ходу Старыгин и вдруг спросил насмешливо, как показалось Виктору Иннокентьевичу:
– А вы что здесь забыли?
– У меня, знаешь ли, дела поважнее, чем у тебя! – надменно ответил Виктор Иннокентьевич и быстро двинулся к больничному корпусу.
– Это конечно, – долетело до него издали, но Новожилов не обернулся.
Он поспешил поскорее пройти к двери и скрыться за ней, чувствуя, что у него начинают гореть уши, словно у мальчишки, застигнутого за воровством яблок с соседской яблони.
«Да что это такое? – злясь на самого себя за это чувство, подумал Новожилов. – Что он себе воображает, этот жалкий аптекарь?»
Виктор Иннокентьевич первым делом прошел к себе в кабинет. По случаю субботы секретарши на месте не было. Приемная была пуста, и это сейчас было на руку главному врачу. Ему никого не хотелось видеть.
Он запер кабинет изнутри и прошел к своему столу. Немного подумав, достал из нижнего ящика бутылку коньяка и плеснул себе в стакан граммов пятьдесят. Вообще-то, Новожилов не был поклонником алкоголя, однако сейчас ощущал потребность немного выпить, чтобы расслабиться и снять напряжение, вызванное сексуальными фантазиями и неприятным столкновением со Старыгиным.
Залпом опустошив стакан, Виктор Иннокентьевич откинулся на высокую спинку кожаного кресла, ощущая, как по телу разливается приятное тепло. Нет, нужно успокоиться, взять себя в руки и не обращать внимания на этого недоучку! Муж тоже мне, объелся груш! Пальцами стоит щелкнуть Виктору Иннокентьевичу – и его здесь не будет! Глазом не успеет моргнуть, как вылетит со своего склада. Ноги должен ему целовать за то, что имеет эту должность!
Виктор Иннокентьевич посидел некоторое время в тишине, упиваясь осознанием собственной власти. Из этого состояния его вывел звонок сотового телефона. Взглянув на экран, он увидел незнакомый номер.
«Отвечать – не отвечать?» – поколебался Новожилов, однако звонок не умолкал, и он нажал кнопку соединения.
– Слушаю!
– Виктор Иннокентьевич? – А вот голос абонента был отлично знаком Новожилову. – Рад приветствовать! Как драгоценное здоровьичко?
Звонивший даже не удосужился представиться, видимо, абсолютно уверенный в том, что Новожилов и так его узнает.
– Здравствуйте, Роман Валентинович! – проговорил Новожилов, ощущая, как в голосе предательски зазвучали подобострастные нотки. – Спасибо, все хорошо. Рад вас слышать!
Это была неправда. Слышать голос министра здравоохранения Романа Валентиновича Андрейченко никогда не было для Новожилова радостью. Потому что он отлично понимал, что тот звонит отнюдь не для того, чтобы поинтересоваться состоянием здоровья Виктора Иннокентьевича.
– Вот хочу тебя пригласить за город сегодня вечером. Как ты на это смотришь?
– Положительно, – проглотив слюну, ответил Виктор Иннокентьевич, поскольку знал, что другого ответа просто не может быть в принципе. Министр не приглашал, он ставил перед фактом.
– Тогда часиков в семь подъезжай в «Лагуну». Разумеется, с ночевкой. А что ты беспокоишься? Завтра выходной!
– Да я не беспокоюсь, – принялся оправдываться Новожилов.
– Вот и отлично, – прервал его Андрейченко. – Вопросик один обсудить нужно. Вот мы и совместим приятное с полезным, верно?
И, не дожидаясь ответа Новожилова, отключил связь. Новожилов еще некоторое время смотрел на трубку, потом раздраженно бросил ее на стол.
Настроение совсем испортилось. Во-первых, все фантазии летели в тартарары – ясное дело, что с Риткой он сегодня не увидится. Точнее, увидится, но и только. Во-вторых, сам факт, что министр здравоохранения собирается обсудить с ним некий вопрос, заставлял нервничать. Хотя…
Виктор Иннокентьевич выпил еще коньяка. Спиртное все-таки подействовало расслабляюще, и он уже не смотрел на ситуацию столь мрачно, стараясь найти в ней положительные моменты. И первый из них просматривался сразу же. Вопрос, который звал его обсудить министр, был, конечно, непростым. Но он, скорее всего, сулил и некие перспективы. И в первую очередь, денежные. Новожилов уже не раз соприкасался с Андрейченко и знал, что свою долю он получит. Так что осталось только узнать, в чем, собственно, состоит вопрос. А деньги – дело такое, что лишними никогда не бывают. К тому же их количество способствует укреплению отношений с Риткой.
Вспомнив о том, что Ритка сейчас находится здесь, Виктор Иннокентьевич решил хотя бы поговорить с ней. Заодно пусть расскажет, как обстоят дела в отделении. Набрав номер хирургического отделения, он вскоре услышал резковатый, чуть с хрипотцой голос Ритки:
– Второе хирургическое!
– Маргарита Федоровна, – невольно придавая своему голосу официозные нотки, заговорил Виктор Иннокентьевич. – Это Новожилов. Зайдите ко мне, пожалуйста!
– Сейчас буду, Виктор Иннокентьевич, – тотчас откликнулась Ритка, и Новожилов, положив трубку, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза в блаженном ожидании…
Маргарита пришла очень быстро, без стука вошла в кабинет уверенной, пружинящей походкой и опустилась в кресло напротив Виктора Иннокентьевича, закинув ногу на ногу. Новожилов несколько секунд созерцал ее стройные ноги в светло-коричневых блестящих колготках, сдерживая желание погладить их ладонью. Вместо этого он провел рукой по редеющим волосам, улыбнулся и спросил:
– Ну, как дела, Маргарита Федоровна?
– Все в порядке, Виктор Иннокентьевич! – бодрым голосом принялась рапортовать Ритка. – Мальчика с паховой грыжей прооперировали, девочку Крылову из седьмой палаты переводим в терапевтическое, поскольку там не наш случай. Также…
Виктор Иннокентьевич слушал Ритку вполуха. Он знал, что та сама отлично разбирается в ситуации, которая царит в ее отделении, и вызвал ее для доклада чисто формально. Ему просто хотелось увидеть Ритку. В больнице они всегда разговаривали друг с другом на «вы», даже если находились наедине. И старались вести себя официально во избежание кривотолков, хотя об их отношениях было известно всему персоналу.
Виктор Иннокентьевич думал сейчас о том, как сообщить Ритке, что их предполагаемое свидание сегодня вечером не состоится. Кроме того, его подмывало завести разговор о муже Маргариты. Почему-то мысль о том, что он в курсе их связи, заставляла его испытывать душевный дискомфорт. Сказывалась, видимо, все та же природная трусоватость, ибо бояться подчиненного ему, главному врачу, было просто нелепо.
Он уже открыл было рот, как в кабинет робко постучали. Новожилов нахмурился и не очень довольным тоном громко произнес:
– Да!
В кабинет протиснулась тоненькая фигурка. Присмотревшись, Новожилов узнал Наташу Краснову, врача-интерна из отделения Маргариты. Лицо у нее было озабоченным.
– Прошу прощения, Виктор Иннокентьевич! – торопливо заговорила она. – Но мне очень нужна помощь Маргариты Федоровны!
– Что случилось? – Ритка приняла сосредоточенный вид.
– Девочке из пятой палаты плохо. Катя Синицына, семь лет, с до конца не установленным диагнозом, помните?
Ритка кивнула с серьезным видом.
– Понимаете, с утра жалуется на слабость, два раза была рвота. Я решила посоветоваться с вами, а пока назначила…
Наташа перечислила свои действия, Ритка с самым внимательным видом выслушала ее, потом кивнула и сказала:
– Что ж, Наташа, вы все сделали правильно. Пойдемте, посмотрим. Виктор Иннокентьевич! – обратилась она к Новожилову. – Не хотите лично взглянуть? Та самая девочка, о которой я вам рассказывала вчера.
– Да, конечно! – Новожилов тоже стал само внимание.
Он поднялся из-за стола, и все трое вышли из кабинета. Главный врач запер дверь, и они направились в хирургическое отделение.
Катя Синицына лежала на постели под капельницей. Лицо девочки было бледным, русые, завитые колечками волосы намокли от пота. Маргарита Федоровна первой прошла к ее кровати, поздоровалась с Катей и принялась осматривать ее. Затем проверила систему, повернулась к Наташе и сказала:
– Добавьте в систему корденин и витамины. Состояние стабилизируем. Давно она чувствует себя плохо?
– Вчера вечером началась слабость, – ответила сама Катя. – И тошнило…
– Ничего, детка, это пройдет, – улыбнулась ей Старыгина. – Виктор Иннокентьевич, вы согласны?
– Конечно, все будет хорошо, – поддержал ее Новожилов. – Ты, Катя, главное, не волнуйся. Здесь такие врачи, что поставят тебя на ноги так, что ты даже не заметишь! Будешь и бегать, и прыгать, и танцевать!
– А откуда вы знаете, что я танцую? – удивленно спросила Катя.
Новожилов смутился. Он понятия не имел о том, занимается Катя танцами или нет, просто попал пальцем в небо.
– А у меня должность такая, – подмигнул он ей. – Мне положено все про вас знать! Ладно, девочки, поправляйтесь! – подвел он итог, и все трое вышли в коридор.
Когда троица остановилась у окна в коридоре, Маргарита Федоровна сказала:
– Случай сложный, неоднозначный. Девочка лежит у нас уже около недели, но состояние не нормализуется.
– Станислав Михайлович говорил, что считает целесообразным обсудить вопрос об операции, – добавила Наташа вполголоса.
Маргарита Федоровна сдвинула брови и покосилась на Новожилова. Тот пока никак не реагировал, лишь смотрел на своих коллег-подчиненных и слушал.
– А кто у нее родители? – тем временем обратилась Маргарита Федоровна к Наташе.
– Родители… – Наташа словно не ожидала такого вопроса и немного растерялась. Потом взгляд ее упал за окно, и она вдруг радостно воскликнула: – А вот как раз и они. Мама Кати и… – она чуть замялась, – и отчим.
Новожилов и Старыгина проследили глазами за взглядом Наташи. Из сверкающего черного джипа выходила стильно одетая женщина. Маргарита Федоровна тут же наметанным глазом оценила и фирменную одежду ее и спутника, и серьги с бриллиантами в маленьких ушах, и дорогой автомобиль. Затем обменялась с Новожиловым многозначительным взглядом и сказала:
– Что ж, Виктор Иннокентьевич, думаю, что вопрос об операции действительно нужно решать!
– Разумеется, если терапевтические методы не дают эффекта, – кивнул Новожилов.
– Сначала, конечно, проведем обследование… – продолжая смотреть в окно, заговорила Старыгина. – Соберем также все анализы, а операцию, думаю, сделаем где-то через недельку. Причем я лично беру на себя ответственность. Такой сложный случай я просто не могу доверить никому другому.
– Вы абсолютно правы, Маргарита Федоровна, – подхватил Новожилов. – Кстати, компьютерную томографию девочке сделали?
– У нас томограф опять сломался, Виктор Иннокентьевич! – расстроенно прижала к груди руки Наташа.
– Да, Виктор Иннокентьевич! – вставила и Старыгина, только совсем другим тоном. – Я уже много раз говорила о том, что нужно новое оборудование! Без томографа мы как без рук! Больные вынуждены ждать по несколько дней, пока его починят, а не мне вам объяснять, насколько важны бывают эти несколько дней!
– Я отлично все понимаю, Маргарита Федоровна! – Лицо главного врача стало чрезвычайно серьезным. – Постараюсь решить вопрос в самое ближайшее время.
«Надо же, как уверенно и даже властно Маргарита Федоровна разговаривает с главврачом! – невольно поразилась про себя Наташа. – И ведь, по сути, она права. Но вот я, наверное, никогда не научусь так вести себя с начальством!»
Виктор Иннокентьевич, правда, никогда ничего подобного себе не позволял. Путаться с домработницами он считал пошлым. А свои сексуальные потребности удовлетворял по-другому. Во-первых, частые выезды в санатории и дома отдыха, а также просто на природу в рамках корпоратива для человека его уровня сами по себе предполагали наличие девушек. Но это были единичные связи, а помимо них был у Виктора Иннокентьевича многолетний роман. Точнее, романом это назвать было сложно, скорее это были просто близкие отношения, но отношения прочные и стабильные. Хотя не совсем равноценные…
Заведующая хирургическим отделением Пятой Городской больницы Маргарита Старыгина была его любовницей уже больше десяти лет – практически с того самого момента, как пришла работать в больницу рядовым врачом. Для всех она была Маргаритой Федоровной – холодноватой, неприступной и даже жесткой. А для него она была Риткой. Правда, так называть ее он мог позволить себе только наедине…
Виктор Иннокентьевич не признавался даже самому себе, что Ритка для него была куда более значима, чем он для нее. Высокая, достаточно стройная, несмотря на сорок с небольшим, она всегда была уверенной в себе и даже властной женщиной. Но это не была властность Тамары, распространявшаяся только на быт и хозяйство. Ритка властвовала в постели. Там она крутила Виктором Иннокентьевичем как хотела, отлично чувствуя, что ему это нравится. Возможно, комплексы и статус подкаблучника, с которым он жил, были подсознательно перенесены им и в сексуальную сферу, но Виктор Иннокентьевич постоянно отмечал, что обожает подчиняться Риткиным приказам, любит доставлять ей удовольствие больше, чем она ему, и сам от этого приходит в экстаз. Ритка и в постели была резкой, даже насмешливой, но при этом горячо любящей сам процесс.
Виктор Иннокентьевич очень ценил эти отношения. По сути, Ритка была единственной отдушиной в его вполне внешне благополучной и даже комфортной, но, в общем, несчастливой жизни. Ценила их и Ритка. Правда, мерило оценки у нее было совершенно иное. Ритка, так же, как и Виктор Иннокентьевич, не была свободной. Она была замужем. И никто из них не собирался что-либо менять в своей семейной жизни. Правда, если у Виктора Иннокентьевича хотя бы на уровне иллюзий возникали иногда подобные мысли, то уж Ритку-то все устраивало самым лучшим образом.
Ее муж, Павел Васильевич Старыгин, работал в той же Пятой Городской больнице. Это был долговязый, несколько хмурый человек с аккуратно подстриженной бородкой, довольно замкнутый, всегда одинаково ровный со всеми. И при этом производивший впечатление человека трагической судьбы. Павел Васильевич когда-то учился вместе с Риткой на одном курсе медицинского института, однако женившись на своей сокурснице, вынужден был оставить учебу и заниматься банальным обеспечением семьи. Во многом это было инспирировано самой Риткой, очень требовательно относящейся к материальному уровню. Однако Ритка же за недостаток образования потом нещадно гнобила мужа, порой не стесняясь делать этого прилюдно, чтобы уколоть больнее, – она вообще была склонна к злым, циничным высказываниям. При этом та же Ритка готова была горло перегрызть каждому, кто осмелился бы бросить камень в ее мужа или намекнуть, что тот на фоне своей успешной супруги выглядит полным неудачником.
Ритка по-своему любила мужа, к этому выводу Виктор Иннокентьевич пришел давно. Да она и сама как-то откровенно призналась ему в этом, хотя вообще-то была не склонна раскрывать душу перед кем бы то ни было. Любовь эта была своеобразной, нетипичной, странноватой. Ее можно было сравнить с любовью матери к непутевому ребенку – непутевому, но родному. Ритка всячески заботилась о муже – так, как считала нужным. Когда у Павла на фоне комплекса неполноценности начались проблемы с алкоголем, Ритка решительно пришла к Виктору Иннокентьевичу и потребовала, чтобы тот пристроил Павла Васильевича в больницу. Тот поначалу возразил:
– Кем же я его возьму? Врачом не могу, он только три курса закончил. Не сторожем же мне его пристраивать?
– Ничего, – уверенно заявила Ритка. – Он до института закончил медучилище, факультет фармакологии. Пусть лекарствами заведует.
И Павел Васильевич получил весьма престижную должность главного заведующего лекарственным складом Пятой Городской больницы. Должность эту он принял как нечто само собой разумеющееся и никогда не то чтобы не заискивал перед Новожиловым, благодаря которому и попал на нее, а даже не выказывал элементарной благодарности. И это крайне возмущало Виктора Иннокентьевича, хотя он и не признавался, что в нем говорит обычная ревность…
Павел Васильевич, проходя мимо Новожилова, никогда не улыбался и не пытался пожать ему руку, в отличие от других врачей-мужчин. Он лишь молча, сухо кивал ему в знак приветствия и в ответ получал снисходительный, покровительственный кивок. Потом как-то мрачно усмехался и проходил мимо, что-то бормоча себе под нос. Виктор Иннокентьевич бесился, стараясь не выдавать своих чувств, хотя внутри у него все кипело, однако ему это плохо удавалось.
«Знает он о нас с Риткой? Знает или нет?» – неоднократно думал Виктор Иннокентьевич, наблюдая из окна своего кабинета, как длинная, сутулая фигура завскладом движется через больничный двор.
Он даже решился как-то задать такой вопрос Ритке.
«Не забивай голову, – был ответ. – Моя семья – мои проблемы!»
Однако в последней фразе Виктор Иннокентьевич ощущал откровенное лукавство. Семейные проблемы Ритка очень грамотно вешала на него. Устраивала все так, что Виктор Иннокентьевич сам брался за их решение. Заведующей хирургическим отделением с хорошим увеличением оклада Ритка стала благодаря опять же его протекции. Ради этого пришлось даже сместить с этой должности Станислава Михайловича Миющенко – грамотного, хорошего хирурга. Однако дабы не обижать его, Новожилов специально ради Миющенко ввел несуществующую должность – старший хирург. Миющенко, узнав об этом, только усмехнулся и бросил: «Весьма благодарен, Виктор Иннокентьевич!» Но при этом посмотрел так, что у Новожилова потом еще долго кошки скребли на душе, и он наказал Ритке не наглеть и не обижать Станислава Михайловича в плане выгодной работы. Ритка обещала и старалась обещание держать.
Конечно, положение заведующей отделением не шло ни в какое сравнение с не слишком вразумительным статусом «старшего хирурга». Ритка отлично владела ситуацией в своем отделении, знала всех перспективных больных. Перспективных – то есть выгодных. Проще говоря, тех, с кого можно взять за операцию хорошие деньги.
Ритка обычно выясняла, что собой представляет семья больного ребенка, потом отводила родителей в сторону и говорила, что очень сочувствует их беде и готова как заведующая лично взять на себя ответственность за операцию. Растроганные родители кивали и благодарили, после чего Маргарита Федоровна называла сумму. Как правило, родители готовы были заплатить, хотя Риткины аппетиты порой были весьма высоки. Подобных операций за месяц было не менее десяти. Таким образом, Маргарита Федоровна была обеспечена очень хорошо. Разумеется, не забывала и о коллегах. Тому же Миющенко оставляла парочку операбельных больных, согласных отблагодарить хирурга. Хотя по сравнению с ней это были просто крохи. К тому же Миющенко приходилось делиться еще и с анестезиологами, от которых во многом зависел исход операции.
Как наживался средний и младший персонал, Старыгина не слишком интересовалась, знала в общих чертах. Собственно, как и везде: плата за уколы, которые должны делаться бесплатно, требование денег за перевязочные материалы, которые также выделялись для каждого отделения, замена дорогих препаратов куда более дешевыми отечественными аналогами… Ну, а санитарки вообще народ простой: за каждое вынесенное судно у них определенная такса, за то, чтобы подежурить ночью у прооперированного ребенка, – другая. Сами подходили к родителям, вызывались подежурить, хотя это и так была их прямая обязанность.
Старыгина все это знала, молча попустительствовала, а если возникал какой-то скандал, нещадно увольняла проштрафившуюся медсестру или санитарку. Не за то, что нарушила трудовую дисциплину, а за то, что попалась. Не умеешь – не делай, делаешь – не попадайся, таков был молчаливый девиз заведующей отделением. И Виктор Иннокентьевич в душе одобрял подобный подход. В отделении у Ритки всегда был порядок, оно считалось образцовым. И даже если случался летальный исход, главный врач был спокоен: Маргарита Федоровна всегда очень грамотно повернет дело так, что никто из врачей не будет признан виновным. Да и вообще, дело даже до суда не дойдет.
Словом, Виктор Иннокентьевич ценил свою протеже и как любовницу, и как профессионала, и всячески старался для нее. Бесплатные путевки в санатории, операции самым выгодным в экономическом плане пациентам, лучшее оборудование в ее отделение – все это делалось по велению Виктора Иннокентьевича. Новожилов и с переездом на новую квартиру Ритке помог, и ребенка определить в элитную гимназию…
Ритка ко всем этим благам относилась как к чему-то само собой разумеющемуся. Никогда не кланялась, не просила – требовала. Но не так, как его жена Тамара своей безыскусной нахрапистостью, а так технично, словно благодушно позволяла заботиться о себе. Так, что Виктор Иннокентьевич даже чувствовал порой, будто это он обязан Ритке! Знала, стерва, как себя вести с ним, умело манипулировала!
А Виктор Иннокентьевич действительно был обязан ей. Обязан пусть редкими, но столь сладкими мгновениями… Ритка, зараза, в постели творила чудеса! Виктор Иннокентьевич чувствовал, что находится на своеобразном крючке у этой женщины. Разве могли эти молоденькие девочки, с которыми он периодически расслаблялся в саунах, сравниться с нею? Кроме соблазнительных юных тел, у них не было ничего. Ритка же и в свои сорок с лишним была хороша. Объективно, конечно, уже не девочка. И грудь слегка подвисает, и бедра начали раздаваться… Но следит за собой тщательно. На одни только ляжки свои кучу денег тратит. А почему бы не тратить, если Виктор Иннокентьевич помогает? И еще заявляет при этом нагло с обольстительной улыбкой: «Ты же хочешь, чтобы я тебя возбуждала?»
Господи, конечно, хочет! Разве жалко Виктору Иннокентьевичу денег на это? Ритка, правда, и без всяких омолаживающих процедур умеет завести его так, что голова кругом идет, прямо разум теряет Виктор Иннокентьевич, порой даже за сердце беспокоится! А она только посмеивается, зараза!
…Виктор Иннокентьевич очнулся от своих мыслей и направился в ванную. Сегодня была суббота, и он имел законное право остаться дома, однако Новожилов привык ежедневно наведываться в больницу и следить за тем, что там происходит. К тому же сегодня должна была дежурить Ритка, и он надеялся, повидавшись с ней днем, договориться о встрече вечером. Встретиться можно было в гостиничном номере, что они обычно и делали. И тогда…
Виктор Иннокентьевич ощутил сладостный холодок, неизбежно возникающий всякий раз, когда он представлял себе обнаженную Ритку. Сейчас это ощущение было особенно острым. Виктор Иннокентьевич наскоро побрился и, не став завтракать, спустился по лестнице вниз. Желание хотя бы увидеть Ритку стало нестерпимым.
«Черт знает что такое, как мальчишка, честное слово!» – мысленно укорил он себя, двигаясь к автомобилю.
Постоянный водитель, отлично осведомленный о режиме дня своего шефа, отложил утреннюю газету, которую читал, ожидая появления Виктора Иннокентьевича, проворно распахнул дверцу и поприветствовал его.
– Привет, – небрежно бросил Новожилов, усаживаясь на переднее сиденье и набрасывая ремень безопасности. – В больницу.
Водитель кивнул, и машина тронулась с места. Новожилов откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Воображение рисовало ему сегодняшний вечер с Риткой, и фантазии его становились все смелее и смелее. Когда они въехали в ворота больницы, настроение у Виктора Иннокентьевича было на пиковом уровне.
Оно испортилось буквально в следующую минуту, когда Новожилов натолкнулся на фигуру Павла Старыгина, неизвестно что делавшего в больнице в этот субботний день. Старыгин шел по двору, одетый в свой халат, и держал в вытянутых руках какую-то коробку. По своему обыкновению он едва заметно кивнул Новожилову и собирался было пройти мимо, но главврач окликнул его:
– Павел Васильевич, а ты почему сегодня здесь?
– Дела, – не останавливаясь, бросил на ходу Старыгин и вдруг спросил насмешливо, как показалось Виктору Иннокентьевичу:
– А вы что здесь забыли?
– У меня, знаешь ли, дела поважнее, чем у тебя! – надменно ответил Виктор Иннокентьевич и быстро двинулся к больничному корпусу.
– Это конечно, – долетело до него издали, но Новожилов не обернулся.
Он поспешил поскорее пройти к двери и скрыться за ней, чувствуя, что у него начинают гореть уши, словно у мальчишки, застигнутого за воровством яблок с соседской яблони.
«Да что это такое? – злясь на самого себя за это чувство, подумал Новожилов. – Что он себе воображает, этот жалкий аптекарь?»
Виктор Иннокентьевич первым делом прошел к себе в кабинет. По случаю субботы секретарши на месте не было. Приемная была пуста, и это сейчас было на руку главному врачу. Ему никого не хотелось видеть.
Он запер кабинет изнутри и прошел к своему столу. Немного подумав, достал из нижнего ящика бутылку коньяка и плеснул себе в стакан граммов пятьдесят. Вообще-то, Новожилов не был поклонником алкоголя, однако сейчас ощущал потребность немного выпить, чтобы расслабиться и снять напряжение, вызванное сексуальными фантазиями и неприятным столкновением со Старыгиным.
Залпом опустошив стакан, Виктор Иннокентьевич откинулся на высокую спинку кожаного кресла, ощущая, как по телу разливается приятное тепло. Нет, нужно успокоиться, взять себя в руки и не обращать внимания на этого недоучку! Муж тоже мне, объелся груш! Пальцами стоит щелкнуть Виктору Иннокентьевичу – и его здесь не будет! Глазом не успеет моргнуть, как вылетит со своего склада. Ноги должен ему целовать за то, что имеет эту должность!
Виктор Иннокентьевич посидел некоторое время в тишине, упиваясь осознанием собственной власти. Из этого состояния его вывел звонок сотового телефона. Взглянув на экран, он увидел незнакомый номер.
«Отвечать – не отвечать?» – поколебался Новожилов, однако звонок не умолкал, и он нажал кнопку соединения.
– Слушаю!
– Виктор Иннокентьевич? – А вот голос абонента был отлично знаком Новожилову. – Рад приветствовать! Как драгоценное здоровьичко?
Звонивший даже не удосужился представиться, видимо, абсолютно уверенный в том, что Новожилов и так его узнает.
– Здравствуйте, Роман Валентинович! – проговорил Новожилов, ощущая, как в голосе предательски зазвучали подобострастные нотки. – Спасибо, все хорошо. Рад вас слышать!
Это была неправда. Слышать голос министра здравоохранения Романа Валентиновича Андрейченко никогда не было для Новожилова радостью. Потому что он отлично понимал, что тот звонит отнюдь не для того, чтобы поинтересоваться состоянием здоровья Виктора Иннокентьевича.
– Вот хочу тебя пригласить за город сегодня вечером. Как ты на это смотришь?
– Положительно, – проглотив слюну, ответил Виктор Иннокентьевич, поскольку знал, что другого ответа просто не может быть в принципе. Министр не приглашал, он ставил перед фактом.
– Тогда часиков в семь подъезжай в «Лагуну». Разумеется, с ночевкой. А что ты беспокоишься? Завтра выходной!
– Да я не беспокоюсь, – принялся оправдываться Новожилов.
– Вот и отлично, – прервал его Андрейченко. – Вопросик один обсудить нужно. Вот мы и совместим приятное с полезным, верно?
И, не дожидаясь ответа Новожилова, отключил связь. Новожилов еще некоторое время смотрел на трубку, потом раздраженно бросил ее на стол.
Настроение совсем испортилось. Во-первых, все фантазии летели в тартарары – ясное дело, что с Риткой он сегодня не увидится. Точнее, увидится, но и только. Во-вторых, сам факт, что министр здравоохранения собирается обсудить с ним некий вопрос, заставлял нервничать. Хотя…
Виктор Иннокентьевич выпил еще коньяка. Спиртное все-таки подействовало расслабляюще, и он уже не смотрел на ситуацию столь мрачно, стараясь найти в ней положительные моменты. И первый из них просматривался сразу же. Вопрос, который звал его обсудить министр, был, конечно, непростым. Но он, скорее всего, сулил и некие перспективы. И в первую очередь, денежные. Новожилов уже не раз соприкасался с Андрейченко и знал, что свою долю он получит. Так что осталось только узнать, в чем, собственно, состоит вопрос. А деньги – дело такое, что лишними никогда не бывают. К тому же их количество способствует укреплению отношений с Риткой.
Вспомнив о том, что Ритка сейчас находится здесь, Виктор Иннокентьевич решил хотя бы поговорить с ней. Заодно пусть расскажет, как обстоят дела в отделении. Набрав номер хирургического отделения, он вскоре услышал резковатый, чуть с хрипотцой голос Ритки:
– Второе хирургическое!
– Маргарита Федоровна, – невольно придавая своему голосу официозные нотки, заговорил Виктор Иннокентьевич. – Это Новожилов. Зайдите ко мне, пожалуйста!
– Сейчас буду, Виктор Иннокентьевич, – тотчас откликнулась Ритка, и Новожилов, положив трубку, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза в блаженном ожидании…
Маргарита пришла очень быстро, без стука вошла в кабинет уверенной, пружинящей походкой и опустилась в кресло напротив Виктора Иннокентьевича, закинув ногу на ногу. Новожилов несколько секунд созерцал ее стройные ноги в светло-коричневых блестящих колготках, сдерживая желание погладить их ладонью. Вместо этого он провел рукой по редеющим волосам, улыбнулся и спросил:
– Ну, как дела, Маргарита Федоровна?
– Все в порядке, Виктор Иннокентьевич! – бодрым голосом принялась рапортовать Ритка. – Мальчика с паховой грыжей прооперировали, девочку Крылову из седьмой палаты переводим в терапевтическое, поскольку там не наш случай. Также…
Виктор Иннокентьевич слушал Ритку вполуха. Он знал, что та сама отлично разбирается в ситуации, которая царит в ее отделении, и вызвал ее для доклада чисто формально. Ему просто хотелось увидеть Ритку. В больнице они всегда разговаривали друг с другом на «вы», даже если находились наедине. И старались вести себя официально во избежание кривотолков, хотя об их отношениях было известно всему персоналу.
Виктор Иннокентьевич думал сейчас о том, как сообщить Ритке, что их предполагаемое свидание сегодня вечером не состоится. Кроме того, его подмывало завести разговор о муже Маргариты. Почему-то мысль о том, что он в курсе их связи, заставляла его испытывать душевный дискомфорт. Сказывалась, видимо, все та же природная трусоватость, ибо бояться подчиненного ему, главному врачу, было просто нелепо.
Он уже открыл было рот, как в кабинет робко постучали. Новожилов нахмурился и не очень довольным тоном громко произнес:
– Да!
В кабинет протиснулась тоненькая фигурка. Присмотревшись, Новожилов узнал Наташу Краснову, врача-интерна из отделения Маргариты. Лицо у нее было озабоченным.
– Прошу прощения, Виктор Иннокентьевич! – торопливо заговорила она. – Но мне очень нужна помощь Маргариты Федоровны!
– Что случилось? – Ритка приняла сосредоточенный вид.
– Девочке из пятой палаты плохо. Катя Синицына, семь лет, с до конца не установленным диагнозом, помните?
Ритка кивнула с серьезным видом.
– Понимаете, с утра жалуется на слабость, два раза была рвота. Я решила посоветоваться с вами, а пока назначила…
Наташа перечислила свои действия, Ритка с самым внимательным видом выслушала ее, потом кивнула и сказала:
– Что ж, Наташа, вы все сделали правильно. Пойдемте, посмотрим. Виктор Иннокентьевич! – обратилась она к Новожилову. – Не хотите лично взглянуть? Та самая девочка, о которой я вам рассказывала вчера.
– Да, конечно! – Новожилов тоже стал само внимание.
Он поднялся из-за стола, и все трое вышли из кабинета. Главный врач запер дверь, и они направились в хирургическое отделение.
Катя Синицына лежала на постели под капельницей. Лицо девочки было бледным, русые, завитые колечками волосы намокли от пота. Маргарита Федоровна первой прошла к ее кровати, поздоровалась с Катей и принялась осматривать ее. Затем проверила систему, повернулась к Наташе и сказала:
– Добавьте в систему корденин и витамины. Состояние стабилизируем. Давно она чувствует себя плохо?
– Вчера вечером началась слабость, – ответила сама Катя. – И тошнило…
– Ничего, детка, это пройдет, – улыбнулась ей Старыгина. – Виктор Иннокентьевич, вы согласны?
– Конечно, все будет хорошо, – поддержал ее Новожилов. – Ты, Катя, главное, не волнуйся. Здесь такие врачи, что поставят тебя на ноги так, что ты даже не заметишь! Будешь и бегать, и прыгать, и танцевать!
– А откуда вы знаете, что я танцую? – удивленно спросила Катя.
Новожилов смутился. Он понятия не имел о том, занимается Катя танцами или нет, просто попал пальцем в небо.
– А у меня должность такая, – подмигнул он ей. – Мне положено все про вас знать! Ладно, девочки, поправляйтесь! – подвел он итог, и все трое вышли в коридор.
Когда троица остановилась у окна в коридоре, Маргарита Федоровна сказала:
– Случай сложный, неоднозначный. Девочка лежит у нас уже около недели, но состояние не нормализуется.
– Станислав Михайлович говорил, что считает целесообразным обсудить вопрос об операции, – добавила Наташа вполголоса.
Маргарита Федоровна сдвинула брови и покосилась на Новожилова. Тот пока никак не реагировал, лишь смотрел на своих коллег-подчиненных и слушал.
– А кто у нее родители? – тем временем обратилась Маргарита Федоровна к Наташе.
– Родители… – Наташа словно не ожидала такого вопроса и немного растерялась. Потом взгляд ее упал за окно, и она вдруг радостно воскликнула: – А вот как раз и они. Мама Кати и… – она чуть замялась, – и отчим.
Новожилов и Старыгина проследили глазами за взглядом Наташи. Из сверкающего черного джипа выходила стильно одетая женщина. Маргарита Федоровна тут же наметанным глазом оценила и фирменную одежду ее и спутника, и серьги с бриллиантами в маленьких ушах, и дорогой автомобиль. Затем обменялась с Новожиловым многозначительным взглядом и сказала:
– Что ж, Виктор Иннокентьевич, думаю, что вопрос об операции действительно нужно решать!
– Разумеется, если терапевтические методы не дают эффекта, – кивнул Новожилов.
– Сначала, конечно, проведем обследование… – продолжая смотреть в окно, заговорила Старыгина. – Соберем также все анализы, а операцию, думаю, сделаем где-то через недельку. Причем я лично беру на себя ответственность. Такой сложный случай я просто не могу доверить никому другому.
– Вы абсолютно правы, Маргарита Федоровна, – подхватил Новожилов. – Кстати, компьютерную томографию девочке сделали?
– У нас томограф опять сломался, Виктор Иннокентьевич! – расстроенно прижала к груди руки Наташа.
– Да, Виктор Иннокентьевич! – вставила и Старыгина, только совсем другим тоном. – Я уже много раз говорила о том, что нужно новое оборудование! Без томографа мы как без рук! Больные вынуждены ждать по несколько дней, пока его починят, а не мне вам объяснять, насколько важны бывают эти несколько дней!
– Я отлично все понимаю, Маргарита Федоровна! – Лицо главного врача стало чрезвычайно серьезным. – Постараюсь решить вопрос в самое ближайшее время.
«Надо же, как уверенно и даже властно Маргарита Федоровна разговаривает с главврачом! – невольно поразилась про себя Наташа. – И ведь, по сути, она права. Но вот я, наверное, никогда не научусь так вести себя с начальством!»