В коридоре послышался стук каблуков, а затем появилась мать Кати, которая быстро приближалась к ним. Она была одна – спутник ее остался в машине.
   – Виктор Иннокентьевич, я считаю, что сейчас самый подходящий момент, чтобы побеседовать с матерью Кати, – быстро сказала Старыгина.
   – Конечно, идите, – напутствовал ее Новожилов. – Только потом еще зайдите ко мне, хорошо? Мы с вами не обсудили еще ряд вопросов.
   – Конечно, конечно, – уже на ходу кивнула Старыгина, направляясь к женщине и приветливо улыбаясь ей.
   Однако по мере приближения лицо Маргариты Федоровны стремительно приобретало деловые черты. Мать Кати остановилась, с тревогой глядя на заведующую, а та, отведя ее в сторонку за руку, принялась объяснять ситуацию.
   Новожилов, поняв, что его присутствие здесь излишне, пошел обратно в свой кабинет, а Наташа, немного постояв одна, отправилась в ординаторскую. Она очень переживала за Катю Синицыну…
* * *
   Офис фирмы «Дионис» непосредственно примыкал к заводу, где и производилась «народная» водка. Это было достаточно унылое барачное здание социалистических времен. Туда-то мы с Михаилом Черновицким и прибыли октябрьским субботним днем. Небо было хмурым, и казалось, вот-вот начнет накрапывать нудный осенний дождик. Погода явно капризничала и дразнилась: если с утра светило яркое солнышко, то сейчас от него не осталось и следа, небо заволокло тучами, и задул противный ветер. Михаил Черновицкий поежился и втянул голову в капюшон своей неизменной серой куртки, в которой ходил, кажется, круглый год. Почему-то он принципиально не менял ее: то ли так сильно был к ней привязан, то ли из соображений экономии. Михаил вообще отличался некоторой скупостью, что часто являлось поводом для насмешек юмористов нашего отделения.
   Я люблю поездки с нашим уважаемым экспертом, несмотря на то, что остальные оперативники недолюбливают его за склочность и взрывчатость характера, а также за упрямство. Но я склонен рассматривать Черновицкого как комика, посланного нам в Управление высшими силами, и потому стараюсь не обращать внимания на его отрицательные черты… Его непоседливость и вместе с тем ворчливость порой поднимают настроение, а некоторые его высказывания – а надо признать, с юмором у него все в порядке – позволяют лучше переносить рутину полицейской службы.
   В этот день Михаил Степанович начал с недовольного замечания о том, что у него в очередной раз сломалась машина, и ему давно пора ее чинить, но зарплаты не хватает, а этому «лысому толстопузу» – так ласково именовал он подполковника Герасимова – и дела нет. Он уже отошел от обиды на свою жену, о которой с горечью рассказывал мне в первой половине дня, и переключил свой гнев исключительно на начальство.
   Прибыв на место, эксперт тут же выразил недовольство тем, что до сих пор не прибыл никто из вызванного мной руководства «Диониса», и вознамерился в качестве штрафа потребовать ящик водки. Я усмехнулся – сам Михаил Степанович был слаб здоровьем и практически не пил.
   – Ну, где он, этот твой Голубицын? – нервно прохаживаясь туда-сюда перед входом в «Дионис», злился Черновицкий.
   В это время в ворота въехал желтый «Опель», и я заметил на водительском месте большую голову с толстой борцовской шеей. На щеке виднелось довольно заметное родимое пятно. Выражение лица водителя казалось абсолютно непробиваемым, как будто это ехал робот. Черновицкий, приглядевшись, состроил свою обычную скептическую ухмылку, шумно выдохнул и произнес:
   – А вот, похоже, и он… Ну и рожа!
   Я невольно улыбнулся. Иной реакции от Черновицкого ожидать было трудно. «Робот» тем временем вылез из машины и грузно промаршировал к нам. Вблизи он оказался человеком с виду за пятьдесят, лысоватым и крепко сбитым.
   – Голубицын, Николай Александрович, – мрачно, без единого намека на дружелюбие, пробурчал он.
   – Синицын, Андрей Владимирович, – любезно ответил я, а Черновицкий пробурчал что-то невразумительное, исподлобья буравя Голубицына своими маленькими карими въедливыми глазками.
   После этого Николай Александрович проследовал внутрь здания, приглашая нас последовать его примеру.
   Когда я прошел внутрь, впечатление первоначальной унылости от офиса «Диониса» исчезло. Здесь по законам евродизайна помещение являло собой совершенно другое зрелище: белые, под мраморную крошку, обои, такая же белая оргтехника и четко выделявшиеся на всем этом белоснежном великолепии черные кресла на колесиках.
   Голубицын открыл своим ключом кабинет и вошел внутрь. Мрачное выражение лица у него не исчезло, когда он осмотрел стоявший посреди комнаты стол, на котором стояли рюмки и бутылка водки. Я, отметив попутно, что производители «Диониса» предпочитали пить «Гжелку», а не свою рабоче-крестьянскую бурду, тут же предупредил Голубицына:
   – Не трогайте здесь ничего.
   Голубицын без единого признака эмоций на лице кивнул мне в знак того, что понял.
   – Пройдемте в другую комнату, а здесь пока поработает наш эксперт, – предложил я.
   Черновицкий раскрыл чемодан и начал свою обычную работу. Мы же с Голубицыным прошли в соседнюю комнату и расположились на мягком диване.
   – Когда вы последний раз видели Скоробогатова? – спросил я.
   – Вчера, где-то около часу ночи, там, – кивнул Голубицын в сторону комнаты, где проводил предварительную экспертизу Черновицкий.
   – То есть вы были вместе.
   – Вместе. Только не я один. С нами была еще Арцыхевич Серафима Яковлевна.
   – Это кто?
   – Наш главный бухгалтер, она скоро должна быть здесь, – пояснил Голубицын.
   – А что вы там делали? – спросил я.
   – Отмечали удачно проведенную сделку, – невозмутимо ответил замдиректора.
   – То есть выпивали, – уточнил я.
   – Ну да, – в первый раз на лице Голубицына появилось что-то похожее на человеческие эмоции – он чуть заметно хмыкнул, и глаза его потеплели.
   – Когда вы разошлись?
   – Да мы все поврозь разошлись, – пожал он плечами.
   – Кто ушел первым?
   – Арцыхевич. Ей муж позвонил по мобильному, и она сказала, что уходит. Ну, и ушла. Это было, – Голубицын немного подумал, – около двенадцати часов.
   – А вы остались здесь вместе со Скоробогатовым еще на час?
   – Да, я уехал домой в час ноль пять.
   – Вы так хорошо это помните?
   – Да, у нас часы громко бьют. Я как раз в час и засобирался – подумал, что уже пора. Ну, там пять минут на сборы, вот и получается, что в час ноль пять.
   – Понятно. А что же Скоробогатов с вами не поехал? – спросил я. – Он что, здесь ночевать собирался?
   – Вообще-то нет. Он домой собирался. Но ему кто-то позвонил. Я еще удивился – кто в такое время звонить будет. Он поговорил с полминуты – мол, приезжай, я в офисе. И все. Он как будто даже обрадовался, что я собрался домой, – видать, разговор какой-то намечался у него важный. И, может быть, секретный… Ну, мало ли чего там. Я и спрашивать даже не стал.
   – А у Скоробогатова было много секретных дел? – тут же спросил я, прицепившись к последним словам Голубицына.
   – Да кто ж его знает, – снова пожал он широкими плечами.
   – Ну как же так, ведь вы работаете вместе, Николай Александрович! – неожиданно каркнул Черновицкий из соседней комнаты со своими обычными язвительными интонациями.
   – А я нелюбопытный человек, – невозмутимо покосился в его сторону Голубицын. – То, что нашей работы касается, Георгий от нас и не скрывал, а остальное – дело не мое. Мало ли какие у меня секреты могут быть.
   – И какие же? – высунул любопытный нос Черновицкий.
   – Ну, например, что у жены моей язва желудка! И я не хочу, чтобы всякий там посторонний об этом знал! – парировал Голубицын, уже с откровенной неприязнью глядя в пронзительные карие глаза эксперта.
   – Все понятно, Николай Александрович, – вступил я, сделав знак неугомонному Черновицкому, чтобы он продолжал свою работу и не вмешивался в разговор.
   В свою очередь Михаил Степанович одарил меня красноречивым взглядом. Из многолетнего опыта совместной работы я понял, что он раскопал что-то весьма интересное. Кивнув ему, я вновь обратился к Голубицыну:
   – А насчет его спонсорской помощи одному из кандидатов в депутаты городской Думы вам что-нибудь известно?
   – Нет, – отрезал Голубицын. – Я вообще не интересуюсь политикой! И мне все равно, кого он там спонсировал! Главное, что не из моего кармана!
   – Угу, – кивнул я и задал следующий вопрос: – А вам такое имя – Игорь Кириллович Астахов – знакомо?
   – Первый раз слышу, – не задумываясь, ответил Николай Александрович.
   – Его супруга говорила, что это старинный приятель Георгия Анатольевича, – подсказал я, но Голубицын лишь повторил, что никогда раньше не слышал такого имени.
   Я покивал и продолжил:
   – Я вам дам лист бумаги, попробуйте подробно расписать, как развивались события в течение вчерашнего вечера… Какое у кого было настроение, о чем велся разговор, кто что делал – желательно прямо по минутам. Ну, насколько сможете, конечно.
   И, оставив озадаченного, впавшего в угрюмое состояние заместителя директора наедине с его воспоминаниями, я поспешил к Черновицкому.
   – Что тут у тебя? – спросил я, закрывая за собой дверь.
   Черновицкий молча кивнул на одну из четырех рюмок, стоявших на подносе донышками вверх.
   – Ну и что? – пожал я плечами.
   Черновицкий окинул меня полным презрения взглядом, потом с помощью пинцета приподнял одну из рюмок и показал на свет. Я заметил едва различимые разводы на краях рюмки.
   Теперь я уже ничего не говорил, только смотрел на Черновицкого. Тот сказал:
   – Что это такое, я точно смогу определить только в лаборатории.
   – Стоп! – неожиданно осенило меня. – А почему четыре рюмки? Их же трое было!
   – Так этот ведь сказал, что кто-то позвонил и договорился о встрече, – напомнил мне Михаил.
   – Выходит, он с ним выпивал, – задумчиво протянул я. – И что же, Скоробогатов после этого разговора принялся отмывать рюмки и наводить порядок? Будучи в довольно-таки сильном опьянении? Что-то это сомнительно… А эти рюмки все здесь стояли? – спросил я у Черновицкого.
   Тот посмотрел на меня с выражением оскорбленного экспертного достоинства.
   – Интересно, интересно, – продолжал бормотать я, а потом резко вышел в соседнюю комнату.
   – Николай Александрович, а когда вы уезжали, на столе все по-прежнему оставалось? Ну, в смысле, порядок вы не наводили? – спросил я у заместителя директора.
   – Зачем мне наводить? – недоуменно буркнул он.
   – Ну, убрать там за собой со стола, рюмки помыть…
   – У нас для этого секретарша есть, – совсем угрюмо сообщил Голубицын. – Она и помыла бы в понедельник с утра, она ведь за полчаса до открытия приходит.
   – А Георгий Анатольевич не стал бы убирать и мыть посуду?
   – Да вряд ли, – хмыкнул Голубицын. – Зачем ему? Да он уже уставший был, откровенно говоря. Зевал даже.
   – Угу, – кивнул я. – А о чем шел вообще разговор между вами?
   – Вот я тут все пишу, – мрачно ткнул рукой в поданный мной листок Голубицын. – Потом почитаете.
   В этот момент дверь резко распахнулась, и в приемную буквально ворвалась женщина лет сорока, высокая, худая, с резкими чертами лица, с выдающимся хищным носом и глубоко посаженными черными глазами. Мне показалось даже в тот момент, что в комнату влетела какая-то птица.
   – Здравствуйте, что у вас здесь происходит? – громко, резким голосом обратилась она к нам.
   – Из полиции пришли, – все так же, без красок в голосе, сообщил Голубицын. – Георгий пропал.
   – Как пропал? Куда пропал? Как такое может быть? – захлопала черными, густо накрашенными ресницами Арцыхевич.
   – Вы успокойтесь, Серафима Яковлевна, – выступил я, поняв, что явилась бухгалтерша. – Присаживайтесь, постарайтесь вспомнить все, что было вчера. В каком настроении был Георгий Анатольевич…
   – В нормальном, – отрубила Арцыхевич. – Мы выпили, посидели… Я уехала первой. А что у вас здесь произошло? – обратилась она к Голубицыну.
   – Ничего, – пожал плечами Голубицын. – Я после тебя через час уехал.
   – Вы успокойтесь, Серафима Яковлевна, – невозмутимо повторил я. – Вы садитесь, возьмите листок бумаги и займитесь тем, что сейчас делает Николай Александрович, то есть вспомните и подробно опишите все события вчерашнего вечера. Ваш разговор, ваши действия, настроение и тому подобное. А я потом сравню ваши показания…
   – Вы как будто подозреваете уже нас! – нервно передергивая плечами, отреагировала Арцыхевич и порывисто взяла листок бумаги.
   – Работа такая, – проскрипел из соседней комнаты Черновицкий.
   – А там еще кто? – подскочила на стуле Серафима Яковлевна.
   Черновицкий высунул свое сухое, обветренное остроносое лицо. Он язвительным, сверлящим взглядом посмотрел на Арцыхевич, по своему обыкновению сделал шумный выдох, свидетельствовавший о его скептическом и ироничном отношении к этой женщине, и опять исчез в кабинете.
   – Подождите, ведь к нему кто-то приезжал! – воскликнула Арцыхевич, уже собравшаяся писать, но вдруг отложившая ручку. – Ему же позвонил кто-то и попросил о встрече! Помните, Николай Александрович?.. Ах, вы совсем ничего не помните! – с досадой махнула она рукой на Голубицына.
   – Отчего же? Прекрасно помню, – невозмутимо отреагировал заместитель генерального директора. – Только что от этого толку? Мы же не знаем, кто это был.
   – Подождите, подождите, – остановил я перепалку коллег. – Давайте по порядку. Скоробогатов что, ждал кого-то?
   – Нет, – вылезла Арцыхевич. – Он очень удивился, когда услышал голос в трубке. Послушал немного, потом пожал плечами и говорит – ну хорошо, приезжай. А через некоторое время мы засобирались домой, а Жора остался – видимо, дожидаться этого человека.
   – Понятно, это я уже слышал, – остановил я ее и посмотрел на Голубицына. – Так было дело?
   – Да, так, – кивнул тот.
   – И вы абсолютно никого не видели? Даже когда вышли на улицу? – снова встрял Черновицкий, недоверчиво глядя на бухгалтершу.
   – Нет, – тут же ответила та.
   – Ну а подробнее разговор вы слышали? – с нажимом спросил эксперт.
   – Мужчина! – презрительно повысила голос Серафима Яковлевна. – У меня нет привычки подслушивать чужие разговоры!
   – Но голос в трубке вы слышали? – не отставал докучливый Черновицкий.
   – Как я смогла слышать голос? – вытаращила глаза Серафима Яковлевна. – С ним же Жора разговаривал!
   – Ну, хотя бы мужик это был или баба? – не выдержал эксперт.
   Арцыхевич только вздохнула и поджала губы, давая всем видом понять, что сказала все, что хотела.
   – Голос был, кажется, мужской, – вмешался Голубицын. – А разговора, по сути, и не было. Ясно только, что тот человек попросил о встрече, и Георгий согласился. Вот и все. Больше мы ничего не слышали и не видели.
   – Итак, когда вы уже стали собираться домой, Скоробогатову позвонил некто и попросил о встрече. Георгий Анатольевич согласился, – обвел я взглядом Голубицына и Арцыхевич, и когда они оба кивнули, продолжил: – Но встреча с неизвестным звонившим происходит уже после вашего ухода. Я все верно понял?
   – Точно, – ответила Арцыхевич. – Все точно так и было. Что вы молчите, Николай Александрович?
   – Да что же говорить-то? – пожал тот плечами. – Все ясно, по-моему.
   – А вот мне кажется, – высунул свой нос Черновицкий, – что еще ничего не ясно!
   Я прекратил эти бесполезные препирательства и усадил Голубицына и Арцыхевич за письменный стол, чтобы они наконец-то зафиксировали свои воспоминания на бумаге.
   В течение следующих десяти минут ничего особенного не происходило. Голубицын и Арцыхевич скрипели ручками, а Черновицкий, ворча и шумно дыша, возился с вещественными уликами в соседнем кабинете.
   Наконец Голубицын и Арцыхевич закончили писать. Но… Прочитав их труды, я так ничего и не добавил к своим представлениям о том, что же происходило вчера в офисе «Диониса». Расхождений в показаниях вроде бы не наблюдалось. Бизнесмены сидели, пили, делились друг с другом семейными проблемами и намечали планы на будущее. Словом, ничего, предвещавшего экстраординарность, не было.
   – Скажите, а может быть, кто-нибудь на вашу фирму, что называется, наезжал? – впрямую поинтересовался я у Голубицына и Арцыхевич.
   Те переглянулись, на лице Серафимы Яковлевны отразилось явное недоумение. Голубицын, кашлянув, с расстановкой произнес:
   – Вы знаете, ничего подобного я припомнить не могу.
   – И я тоже, – тут же энергично подхватила Арцыхевич. – Сейчас не те времена. И вообще – с какой стати? У нас все в порядке, можете проверить баланс, налоги платим аккуратно, потребители все довольны, поставщики тоже.
   – Я согласен, – кивнул Голубицын.
   – Ну, а долги?
   – Какие долги?! – всплеснула руками Арцыхевич. – Я же говорю – у нас все в порядке! Можете взять документы и ознакомиться!
   – А конкуренты? Я так понимаю, что вы – не первая компания в городе, производящая водку. Не секрет, что первое место держит у нас бывшая ликерка…
   – Да, приватизированная командой губернатора, – подал голос вездесущий живчик Черновицкий, который успевал прислушиваться к нашему разговору, занимаясь своими непосредственными обязанностями эксперта. – И они-то не очень довольны тем, что вы тут, понимаешь, разворачиваетесь.
   – Да, Николай Александрович, – подхватил я. – Вот я заметил, что в рознице появились новые сорта водки, ликеров. То есть вы работаете над ассортиментом, пытаетесь конкурировать…
   – Ну и что, – пожал плечами Голубицын. – Такой оборот, как у ликерки, нам все равно не дадут сделать.
   – А вы пытаетесь, – наседал я. – Может быть, это предупреждение вам?
   – Ну, это уже перебор, – озабоченно покачал головой замдиректора. – Мы им не конкуренты. Наша доля в обороте – примерно процентов пятнадцать. Они же забирают себе все семьдесят. Остальное делится между другими мелкими структурами. Собственно, все это отражено в статистических документах. Если вам это интересно, можете сделать запрос в областном управлении.
   – Сделаю, – пообещал я и со вздохом подытожил: – Итак, вы отрицаете, что имели перед кем-то невыполненные обязательства, по поводу которых на Скоробогатова кто-то мог иметь зуб.
   – Совершенно верно, – ответила Арцыхевич.
   Голубицын же, помедлив, задумался и помрачнел еще больше. Наконец он выдавил:
   – Если только личные долги самого Скоробогатова, которые нам неизвестны.
   – Хорошо, – вздохнул я. – Давайте теперь попробуем вспомнить, как вел себя вчера Георгий Анатольевич.
   – Что значит «как»?! – нервно сдвинула брови Арцыхевич. – Нормально вел, как всегда.
   – То есть он не нервничал, не выглядел обеспокоенным, не смотрел постоянно на часы?
   – Нет, – категорически качнула головой бухгалтерша.
   – Ну а в последнее время не замечали за ним какие-нибудь странности? Может быть, обеспокоенность чем-то? – продолжал уточнять я.
   Арцыхевич задумалась. Она посмотрела на Голубицына, как бы ища у него поддержки, но заместитель генерального директора скептически пожал плечами. Серафима Яковлевна снова нервно дернулась, недовольно махнула рукой в сторону Голубицына, вскинула брови вверх и, округлив глаза, выпалила:
   – Да! Я замечала! Он как будто бы нервничал. Просто мы давно друг друга знаем, Жора, он… спокойный всегда! А тут стал выглядеть как-то раздраженно. Вот именно раздраженно!
   – И с чем же это связано?
   – Я не знаю, с чем это связано! – с каким-то вызовом произнесла Арцыхевич. – Мало ли, какие у него могут быть неприятности помимо работы. Ну что вы молчите, Николай Александрович!
   – А что я могу сказать? – прогудел Голубицын. – По-моему, Жора был таким, как всегда. Во всяком случае, я ничего подозрительного не заметил.
   – А я и не говорю, что это подозрительно! – вскричала Арцыхевич. – Просто у него было такое настроение, и я это замечала…
   Голубицын снова пожал плечами и мрачно уставился в окно.
   – А где эти проблемы у Скоробогатова могли быть? – обратился я к Арцыхевич.
   – Я же вам сказала, молодой человек, за пределами работы, – подчеркнула Серафима Яковлевна. – Большего я пока вам сказать не могу, если вдруг что-то вспомню, то, конечно, обязательно скажу. Просто все это так… неожиданно, у меня просто голова кругом! Нужно время, чтобы у меня мысли пришли в порядок. Понимаете?
   – Понимаю, – спокойно ответил я и почувствовал, что нервное состояние Арцыхевич нарастает с каждой минутой нашего разговора. – Вы успокойтесь, пожалуйста.
   Я залез в свою сумку, достал оттуда бланки повесток и выписал Голубицыну и Арцыхевич приглашение явиться для беседы в официальной обстановке в полицию.
   Серафима Яковлевна, прочитав повестку, высоко подняла свои черные брови и резко спросила:
   – Зачем? Мы же все сказали!
   – Такой порядок, – ответил я. – Нужно все официально зафиксировать.
   В этот момент показалась хитрая мордочка Черновицкого.
   – Вот это, – показал он на рюмки, обращаясь к Голубицыну и Арцыхевич, – я беру на экспертизу.
   Голубицын равнодушно пожал плечами, а Арцыхевич, нервно вздохнув, махнула рукой. На этом наше общение с сослуживцами пропавшего невесть куда несостоявшегося депутата Скоробогатова закончилось.
   Однако оставались еще охранники, которые могли дополнить картину происшедшего. Об этом я позаботился заранее, попросив Голубицына вызвать дежурившего в ту ночь охранника для беседы. Он и явился примерно в тот момент, когда наше общение с руководством «Диониса» подошло к концу.
   Парень представился Игорем Сергеевым. На лице его была написана склонность к дисциплине и абсолютная уверенность в правоте своих действий. Речь его была проста и бесхитростна и прерывалась многочисленными паузами:
   – Я стоял… на вахте… видел… как сначала… эта, как ее… Арцыхевич… вышла… сначала… потом… Голубицын… Потом Георгий Анатольевич позвонил, сказал – человек придет… Мол, впусти… Я впустил… Человек был весьма крупный… В общем, просто толстый. Фамилию не знаю… Он сказал – впусти, я впустил… Они разговаривали двадцать две минуты… У меня все записано в журнале… Вот… Пришел в два пятнадцать… Вышел в два тридцать семь… Вместе с ним вышел Скоробогатов… Все.
   – Вы сможете опознать того человека?
   – Толстого? – нахмурился Сергеев.
   – Да.
   – Смогу, – уверенно ответил Сергеев.
   – Отлично. Значит, Скоробогатов вышел через двадцать две минуты после того, как вы пропустили через вахту его посетителя?
   – Да, – коротко отрезал охранник. – Они вместе с этим толстым вышли.
   – Что он говорил?
   – Ничего, – скривился Сергеев. – Он это… был… ну, как это…
   – Нетрезв? – помог я ему.
   – Да. Он так вяло махнул рукой, мол, вот так получилось, потом пробормотал «до свиданья» и вышел, – ответил Сергеев, и я удивился такой сложно построенной фразе, произнесенной без пауз.
   – Куда он пошел? Вместе с толстым или один? – без особой надежды спросил я.
   – Не знаю. Я дверь… запер. И все. Слышал, что машина отъехала, и все.
   – Скоробогатов был не на машине?
   – Нет. Он же это… Ну… – Сергеев замялся.
   – Ага, понятно, он предполагал, что будет пьян и поэтому приехал на работу не на машине, – догадался я.
   – Ну да, – облегченно согласился охранник, и в его глазах я прочитал благодарность за то, что я избавил его от тяжелой умственной работы.
   – А на какой машине приехал тот, толстый? – уточнил я.
   – Я… Это… Не видел, – снова смутился Сергеев. – Помню только, что красная машина была.
   – Ну что ж, спасибо, – поблагодарил я охранника и отпустил его.
   Попрощавшись с Арцыхевич и Голубицыным, мы с Черновицким отправились назад в Управление, где я тут же пошел к Герасимову. Подполковник умудрился и в субботний день испортить мне настроение. Ознакомившись с моим докладом со скептической миной, он поморщился, вздохнул и бухнул:
   – Хорошо. Дело сложное, запутанное, на… Вот ты им, Синицын, и займешься. А то ты слишком умный что-то в последнее время. Все. Свободен, на…!
   Выходя от подполковника, я с обидой подумал – а почему только в последнее время? Но возвращаться и уточнять было бесполезно. Однако подполковник Герасимов окликнул меня сам.
   – Синицын! И чтобы завтра с утра как штык был на работе!
   Я в изумлении обернулся, недоверчиво глядя на своего начальника.
   – Завтра же воскресенье, Сергей Александрович! – напомнил я ему – у меня еще оставалась хлипкая надежда, что Герасимов просто забыл о такой мелочи, он всегда был склонен путать даты и имена. Но подполковник нисколько не смутился от моей реплики.
   – Неважно! – как отрубил, сказал он. – На тебе дело важное висит! Ты и так сегодня мало сделал, Синицын, мало, на..! Так что действуй!
   – Слушаюсь, – обреченно произнес я и зашагал по коридору на выход.

Глава третья

   Выйдя из Управления, я посмотрел на часы. Время уже перевалило за восемь, а следовательно, в больницу к Катюхе я уже не попадал. Посещения заканчивались в семь часов… Что ж, остается довольствоваться телефонным звонком. Хорошо еще, что технический прогресс не стоит на месте, и в мире появилась такая удобная вещь, как мобильники.
   Я уже дошел до остановки и стал дожидаться своего автобуса, попутно думая о дочери. Я ощущал, как сильно соскучился по Катюхе. Хотелось обнять ее, прижать к себе, утешить, сказать, что все непременно будет хорошо. Просто поговорить с ней!