Страница:
- Взобрался, однако, - пробормотал он про себя.
- Михайлыч... - Трощилов показал, чтоб он наклонился, и проговорил в самое ухо со всхлипом в дыхании: - А ведь и они это... не вечные! Если кольнуть костюм... ножиком там или иголкой... и все!
Слова эти были произнесены с такой ужасающей прямотой идиота, открывшего для себя нечто удивительное, чем не мог не поделиться, что Кокорин остолбенел.
- Ты зачем это?..
- Да просто! Подумал... - Трощилов оглушительно рассмеялся.
- Скажи боцману, - Кокорин развернул его по направлению, - что я тебя от обслуживания отстраняю... - И, нависая глыбой над щуплой фигуркой матроса, договорил вне себя, багровея от ярости шеей: - А думать... если мысли всякие... я тебе запрещаю! Оставлю без головы! Ты меня понял?
- Понял, - пролепетал матрос.
"Гнида, - подумал старпом, посмотрев ему вслед. - Придем в Маресале, спишу с судна".
Не удовлетворившись тeм, что отослал матроса, он направился к боцману сам. По дороге возбуждение спало, и он уже переживал, что сорвался. Он просто выразил боцману свое недовольство матросом, не объясняя причины.
- Таких, как Трощилов, топили в парусном флоте, - ответил Кутузов. - А сейчас надо воспитывать.
- Надо его списать.
- Отсек убрал хорошо, внимательно... - Кутузов достал связку ключей и в задумчивости закрутил на большом пальце. - Если так дальше пойдет, начнет с уборщицкой работы. А там надо смотреть.
- Смотри.
Боцман уступил Кокорину насчет обслуживания, сказав, что станет за подручного сам. Выглядевший каким-то безрадостным на фоне сверкающих переборок, он под конец разговора сказал:
- Надо уходить, Михайлыч.
Кокорин опешил:
- Уходить? А покраска?
- Докрасим в рейсе. Воду не забрасывает.
- Какая ж это покраска на ходу? Да и надо постоять, раз время отнимается.
- Где-то ножик посеял, - пожаловался он, ощупываясь. - Маленький такой, с красной косточкой. Слизганул в прореху... Не видел?
- Нет.
В каюте он обдумал, что произошло.
Безусловно, Кутузов прав: Трощилов - фигура традиционно морская, историческая. Сколько замечательных плаваний, географических открытий не состоялось, было загублено по вине таких, подкладывавших магниты в компасы, настраивавших команду против лучших своих людей. А теперь, когда открытия кончились, такие, как Трощилов, были еще опаснее. Особенно среди морских спасателей, связавших себя благородным обязательством приходить людям на помощь. Но в чем-то он, конечно, отражал и общее настроение. За все эти месяцы, что они выходили по SOS, им "везло" только на утопленников. Вспомнилось, как старшина вытащил одного, черного, с фосфорическими глазами, буквально вырвал из пасти косатки... Но из-за чего он рисковал? А дело, ради которого они пришли, хоть и подразумевалось как главное, затиралось ожиданием, невозможностью что-либо поправить или просто понять, как можно себя вести иначе.
Не в силах вынести ожидания, Кокорин вышел.
Солнце не уставало светить, с характерной теменью, будто глядело из-под руки. Даже небо, та его часть, которую солнце прошло, было озарено им. Сейчас там возникали неясные миражи, которые он принял было за очертания ледовых гор, нo потом понял, что это формирования больших облаков, выстраивавшихся против ветра. Угадывались они с трудом, так как все утапливал этот странный свет, придававший такое мрачное сверкание и воздуху, и воде, и островкам Полыньи. Кокорин знал, что природа в этих местах проявляет себя так внезапно, что трудно уловить ее подготавливающее действие. Однако вид облаков, похожих на пиратские парусники, изготовившиеся к отплытию, его насторожил. Погода могла измениться, а старшина, умевший действовать без промедления, чего-то выжидал сегодня. Потому что смешал в себе невозможное: способность делать все с излишней осторожностью, с отсутствием интереса к риску и даже с безразличием к тому миру, куда мог проникать один.
Нельзя сидеть сложа руки.
Кокорин поднялся в рубку и, разыскав радиста, который бродил, как лунатик, перед запертой капитанской каютой, продиктовал текст, представляя, какое волнение он вызовет в поселке: "Объект нашли".
10
Неподалеку покачивалось несколько навигационных аэробомб, сброшенных с вертолета. Леха Шаров, выключив двигатель, сбросил на воду плавучий якорь, собираясь здесь стоять. Для обслуживания Суденко выбрал молчаливого Леху, когда почувствовал неохоту рыбака. К тому же шлюпка все же прочней рыбацкой лодки.
Старшина слез за борт, шумно расплескав воду, и посмотрел в боковой иллюминатор. Поморник, круживший поодаль, испуганно понесся прочь, махая широкими, словно лакированными, крыльями. Вода слепила глаза, но как только старшина в нее погрузился, его удивило, как здесь темно. Этот день, так ярко горевший наверху, уже не имел под водой сил. Лучшее время для спуска старшина упустил. Он сразу включил фонарь, намеренно расфокусировав его, чтоб расширить площадь освещения. Фонарь был похуже лампы, зато годился для осмотра парохода, так как с ним можно было пролезать во всякие щели. Однако именно из-за фонаря неприятности начались сразу за погружением, когда он наткнулся на косяк ледовой трески.
Обойти косяк водолаз не мог и полез сквозь толщу висящих рыб, не подозревая, сколько их там собралось. Поверху плавала мелочь, не отлавливаемая никем, проскакивавшая в ячейки рыбацких сетей, а под ее прикрытием дремали крупные особи. Рыбы висели, застыв в разных позах: кто на боку, кто вниз головой. Но свет фонаря их расшевелил, и весь этот косяк, растянутый на километр, пришел в движение. Такой вот косяк способен засосать в своей гуще даже морское животное. С минуту старшина пробивался среди хвостов, голов, острых плавников, которые рыбы расставляли веером при атаке. Потом заметил, что косяк, совершая круги, не пересекает черты холодной воды, которая делила море по вертикали, как изгородь. Кое-как отплыл с помощью Лехи и, когда косяк остался в стороне, вздохнул спокойно.
Эта глупая треска так запутала Судсико мозги, что он проворонил границу глубин, на которой улавливается смена освещения. Даже темнота способна светить, если разглядишь ее в примесях, когда она выдает свое существо. Он не успел вовремя к ней приспособиться и сейчас спускался, как слепой, надеясь, что просигналит тело. Однако зрение включилось само, и он увидел, что мрак расступается, обозначив подстилающую поверхность. Похожая с высока на снег, она превратилась в густую облачность, образованную из водоворотов, которая на время закрыла обзор. Он прошел ее на скорости, поставив тело углом, то ослабляя, то натягивая лини. Эта вода, закручивавшаяся винтом, которая сейчас проносилась, создала ощущение, что он поднимается с ней, хотя с поста начали тормозить, считая, что он спускается чересчур быстро. Так продолжалось минуту-две, как внезапно, скатившись с откоса облачной воды, он различил под собой провал сумрачной синевы, похожей на грозовое небо. Освещение создавали струи течений, люминесцировавших от трения. Он видел несколько течений, которые колебались на разной высоте и, по-видимому, текли в разных направлениях. А то течение, к которому хотел спуститься, заметил не сразу, так как оно смазывалось тем, которое текло над ним, уже знакомым Суденко, Это был поток, родившийся в проливчике, еще не улегшийся в границы, не оформленный настоящей скоростью. В потоке пришлось прибавить вес, и хотя он был научен первым спуском, казалось, попался опять, неожиданно увидев прямо иод собой несущуюся реку, пронизанную вспышками электричества. В воде трудно представить расстояние, но есть все-таки приметы, которые подсказывают, что есть правда, а что есть ложь. Как он и ожидал, течение лежало глубоко, и было видно, как оно то вздымалось, словно приподнималось на ноги, то тяжело опадало, отбрасывая гигантские тени. Неизвестно, сколько до него метров и какая в нем плотность воды. Быть может, гибельная для дыхания. Да и сама эта яма с дымками водоворотов, со струями пузырьков, простреливавших ее, как трассирующие пули, выглядела так зловеще, что он остановился.
Было ясно, что медленный спуск с торможением с поста не принесет пользы. Синяя вода не может быть стоячей, - он это отлично знал. К тому же будет мешать слой, трущийся с течением. Надо было решиться на свободный спуск. Только сам, по воде, он может решить: какая понадобится скорость и какой вес, чтоб войти в течение.
Переговорив с постом, начал снижаться и, как только потянула вода, завинтил головной клапан. Какое-то время ему удавалось притормаживать, используя поддержки пузырьков, разных водоворотов и водоворотиков, разлетавшихся вдребезги. Падение началось после, когда потянуло течение. Конечно же он не падал в буквальном смысле. Было превышение скорости, которое водолаз воспринимает мучительно, как падение. Но вскоре вода стала пересиливать воздух в костюме. Выравнять давление он не мог: скорость нарастала так, что воздух, который поступал с поста, не догонял его по шлангу. Воздух в костюме, отхлынув от ног, устремился вверх, прессуясь в рубахе. От разрыва спасал автоматический клапан, но он и делал зло, стравливая теперь не излишек, а защитный запас. Надежда была лишь на то, что успеет войти в течение раньше, чем произойдет обжим. Он уже начинался с ног, с холода, разрезающего унты, с ломоты в ступнях, с ощущения, что вытаскивают из костюма. Море захватывало в свои стальные тиски, готовясь выдавить, как тюбик с пастой, а пропасть не кончалась, и, думая, что никакого течения нет, что все это какая-то чудовищная галлюцинация, застывая, превращаясь в лед, он почувствовал, как во что-то проник, ворвался, глаза обдало светом, тело отметило скольжение, такое быстрое, словно он продолжал падать, и понял, что дотянул, что течение не обмануло, и только сейчас, с этой минуты, поверил и в то, что видел пароход, что он там есть.
Возможно, этой мысли о корабле, к которому плыл, у него и не возникло. Он сразу же потерял сознание от скачка плотности, которая в течении своя и не обязательно зависит от верхнего пласта. И все же такое беспамятство водолаз осознает как сон, где поначалу растекаешься весь, становясь водой, которая перестраивает кровь, изменяет ритм сердца, оформляет частицей своего движения, и эта частица, которую ты сторожишь, в которой заключено все, медленно растет, разрастается ощущениями тела, возвращает к самому себе, плывущему в воде, - как будто выходишь из чрева течения.
Как только он попал в поток, наверху засекли время, а он, очнувшись, представил скорость, чтоб вывести минуты до точки. Получалось около пяти минут, и он отложил их на часах, защелкнутых на манжете рубахи.
Теперь надо было наполниться воздухом, но рефлекс не приподнял руки. Он понял, что рука завернута, прижата к спине, и медленно вывел ее впереди себя, дотянулся до шлема и отвинтил клапан. Воздух стал поступать, отделяя костюм от тела. Он ослабил тяжелый пояс из хромовой кожи с зашитыми свинцовыми пластинами, чтоб воздух протек свободно, окутал ноги. Освежился, сделав перед лицом ветерок, и увидел, что излишек не улетел, а собрался над головой, перекатываясь, как голубые шары.
Нужно было поймать шарик, чтоб понять плотность течения. После нескольких попыток ухватил, но шар проскользнул между рук и поднялся на свое место. Этот шарик, который он из себя выдохнул, был по твердости как железное ядро, но вода, размытая скольжением, казалась легкой, создавала ощущение невесомости. Течение держало его как бы независимо от того, сколько воздуха в костюме, и это было опасно. Он не мог заранее приспособиться, подготовить себя к той воде, которая была под ним. Осложняло и то, что он сидел в каком-то завихрении, то сдвигаясь к краю течения, то соскальзывая к его середине. Выброситься из течения мешал трущийся слой воды, который двигался противоположно. В этом месте, когда течение наваливалось массой, вихрь спеленывал по рукам и ногам и начинал крутить. К середине вращение убывало, уходя вглубь, к острию. Ему удалось поймать вращение на себя, но из вихря не выкрутило, как он рассчитывал. Эти гладкие струи, на которых держались вихри, закупоривали наглухо.
Оставалось ждать, что произойдет.
Сейчас глаза отразили воду, похожую на ночное небо, где как бы горели несколько звезд, излучая пульсирующие вспышки. Эти звезды тоже крутились в вихрях: то разгорались, когда сносило к краю потока, то убывали светом, когда проходило сжатие. По-видимому, какие-то глубоководные существа с органами свечения. Зная, что электричество действует в воде как проявитель, он направил на них луч фонаря. Свет преломился, ушел в сторону. Лишь от одной звезды, не мигающей, как планета, отлетело золотистое пятно. Потом разглядел самого себя, с грузами, искрящимися от электричества, похожими на драгоценные слитки. Представление о ночном небе и звездах постепенно вызвало иллюзию, что он сидит в самолете. Иллюзия была полной, с фосфорическими кругами приборной доски - отражением водолазных часов, сдвоенных с компасом. Такое представление опасно, как любое другое, не соответствующее действительности. Но оно мобилизовывало приготовлением, как пилота, готового катапультироваться из кабины. Поэтому он не сразу выполнил приказ Гриши: закрыть циферблаты крышками, чтоб не выдавило стекла. Смотрел на них, круглые, с пульсирующими стрелками, похожие на живые лица, и не мог решиться. Наверное, то, что он сейчас испытывал, называется одиночеством. Но он не думал о нем, так как и вода не знает, что это такое. Ни радости у него не было, что плыл, ни страха, что произойдет на точке.
Пора готовиться к прыжку.
Перед тем как завинтить циферблаты, обжег напоследок фосфором кабину, словно хотел убедиться, что ничего не забыл. Внезапно почувствовал, что не один. Повернул голову и остолбенел: рядом с ним сидела девушка, неестественно большая, в цветастой юбке. Она смотрела прямо на него. Ошеломленный, протянул к ней руку, но ничего не обнаружил. Возможно, какая-то галлюцинация глубины. Отражение девушки раскачалось в блестящем мраке. Теперь она сидела слева от него. Направление ее взгляда не изменилось: она смотрела, ничего не видя, как слепая. Он видел девушку до мельчайших черточек, и его, знающего, что у видений глубины знакомые лица, сейчас удивляло, что он девушки не знал. Он не имел о ней никакого воспоминания.
Внезапно он почувствовал волнение: почему он ее не знал? Где она находится, в пароходе?
Течение начало поворачиваться по плоскости, как самолет, кренящийся на крыло. Подводная река изгибалась волнами, которые прокатывались как вздохи, а с выдохами река опадала, и он видел, как внизу стремительно проносится дно. Теперь вода не воспринималась как нечто целое. В ней проступили струи, отскакивавшие рикошетом; начали сдвигаться пласты, смещая отражение: отделялась верхняя часть тела или отлетала рука. Вода разделялась так быстро, что он еле успевал проскакивать отлетающие пласты. Потом она стала распадаться на водовороты, и притяжение ослабло. Внезапно в воде с ослепительной вспышкой света пронесся удар. Вихрь вылетел из-под ног, oн оказался на свободе. Прямо перед ним с мощнейшим толчком выплеснулась водяная гора. Она бы неминуемо опрокинула его, если б течение не поддержало сзади. Вода тут же начала поднимать, обтекая невидимую преграду, вставая, как водопад. Понимая, что вода вынесет его сама, подчиняясь ей, глянул вниз, и свет корабля, ясно обозначившегося на дне, привел его в чувство.
Нажав на травящий клапан, как на гашетку, он выпустил длиннющую струю пузырей, почти весь запас, и бросился с водной кручи, прорываясь через ее заслон. Неизвестно, прорвался б он или нет, если б ему не помог второй удар, грянувший из-за спины. Кручу срезало, как ножом, вода всосала со свистом. Он упал в раскачивание каких-то волн, смутно понимая, что если не задержится здесь, то ему конец. Однако автомат в нем сработал мгновенно: он поймал воздух и каким-то чудовищным маневрированием во всплесках притормозил. Давление воды, пенившейся вокруг фланца рубахи, ослабло. Он проскочил под пласт и, слыша, как наполняется костюм, сообразив, что пронесло, отчего-то остался цел, остановил скольжение совсем.
11
"Шторм" лежал под ним.
Пароход был деревянный, с ледовыми укреплениями, с корпусом из сосны, не дающей химического соединения с водой. А по этой обшивке шла металлическая, из нержавеющей стали. Красивы были поручни из сплава меди и латуни, медью обиты трапы. Хороша была и рубка с выпуклой грудью, от борта до борта, в просветах толстых, отливавших серебром стекол. Но лучше всего были мачты: сосновые стволы, набранные из слоев, отполированных, на клею. Такой ствол не гниет в воде, только темнеет, становясь крепче. Ясно проступала палуба в разлиновке узких, прошпаклеванных варом и привинченных медью досок. Все на палубе лежит на месте: и то, что закреплено, н то, что набросано. Даже женское платье, окрутившее проволоку на корме. Как будто не в воде висит - удивительное дело - не шелохнется. Эта нижняя вода с погасшим электричеством светила хуже, чем на отмели, и казались непонятными увеличение и желтый свет, окружавший корабль. Впрочем, не было смысла ломать голову над тем, что уже не представляло загадки.
Пароход под ним. Точнее рассчитать приземления невозможно.
Сейчас он спустится.
В этот момент раздался голос водолаза на телефоне.
- Жора, - сказал Ковшеваров полувопросительно.
- Нет, - ответил Суденко.
Это был код, шифровка по-узбекски: если есть пароход, значит, "нет".
- Добро, - произнес Ковшеваров, и в телефоне стало слышно, как он с облегчением вздохнул. - Ну, Жорка! - признался он. - Ты так спускался, что я чуть не описался.
- Юрка сухой?
Тут встрял Ильин.
- Жора, если "нет", если "нет"... век буду... сволочь буду... - понес он тарабарщину.
- Отступи на шаг... Гриша!
- Слушаю.
- Сейчас я продиктую. Бери карандаш.
- Ты на "нет"?
- Сейчас я сяду на "нет" - н начнем.
- Понял, хорошо.
Старшина стравил воздух для прямолинейного спуска. Видя, что приближаются мачты, расставил ноги, чтоб принять удар палубы. Видел дерюжку, как будто сухую, прямо на половичок... и каким-то образом промахнулся.
Всплыв опять, держа в голове угол отклонения, он строже отрегулировал прямую (в этой стоячей воде можно было передвигаться, пригребая с боков), нажал на клапан и, когда увидел, что мачты близко, сильно стравил воздух еще, хотя мог ушибиться, и... опять съехал мимо корабля, как будто по какой-то округлой стене. Не успел вовремя убрать вес, врезался в грунт, чуть не перевернулся. Обалдев от того, что произошло, он пощупал землю. Он стоял на морском дне, держал в руке настоящий камень - это несомненно. Значит, зрение не виновато.
Опять поразила полная неподвижность вещей на пароходе: дерюжка лежала на месте, платье не качалось, батометры (научные приборы для взятия проб воды) висели без движения. А ведь эти приборы, полые внутри, находясь под таким давлением, прострелили бы воду, как гарпунные снаряды. Все вещи лежали не так, как на утонувшем корабле. Появилось чувство, что он видит объемную фотографию. Замирая от страха, что он видит мираж, старшина позвал водолаза на телефоне.
- Диктуй, - сказал тот.
- Гриша, как я?
- Не понял.
- Задай вопрос, что-нибудь.
- С какой девчонкой виделся в последний раз?
- Поглубже, Гриша, - пристыдил его старшина. - Сожми желе.
- Кончай, в баржу полезем, - ответил тот. - Или голодняком обратно идти?
- Отступи...
Теперь oн спускался медленно и, как только поскользнулся, пнул ногой то, что его отклоняло. Ощущение возникло такое, что пнул в железо. Попал во что-то, а во что? Что-то прозрачное, оранжевое, круглое. Не поддалось, не вогнулось. Что это может быть?
Может быть, сфера?
Сфера - воздух? Вряд ли. Под таким давлением воздух давно бы стал водой.
Сфера - стекло? Фантазия.
Сфера - газ? Откуда ей здесь быть, газовой сфере? Неужели море сотворяет газ? Что же получается? "Шторм" приземлился на нем? Спуск корабля в газовом шаре... А как он забрался туда?
Какая-то ерунда.
Почувствовал холод в левой руке и пошевелил пальцами. Казалось, рука распухает, раздувается, как бревно. Присмотрелся против фонаря: из костюма выходили пузырьки... Порвана рукавица! Теперь, если случайно поднимешь руку, костюм выстрелит, как духовое ружье. Надо плотнее завязать кисть. Перевязывая ремешки, он боялся выронить часы, переживал из-за боли, которую не привык терпеть, и мучился тем, что время уходило. Пузырьки перестали выходить. Наверное, искололи рыбы.
Хорошо, что заметил вовремя.
Оплывая вокруг "Шторма", выбрал за центр симметрии трубу, архитектурно красивую, с серпом и молотом на красной полосе. Труба была открыта, он не видел в ней воды. Это доказывало, что пароход попал в сферу до затопления. Впрочем, вода могла испариться... Что же получается? Везде сухо, ничто не пострадало, запускай винты и плыви. Только надо вначале в пароход залезть. Все законопачено, нигде не просунешь пальца. Да, игрушечка есть, поставлена, да не взять!..
Нe так-то просто было представить объем оболочки. Выяснил, что сфера не идеальный шар. Она расплющена морем и вытянута по диаметральной линии. Над рубкой какое-то вздутие вроде головы. И толщина оболочки убывает к корме. Буквы названия над винтом проступали очень близко. Посреди названия трещина, и еще несколько нитеобразных трещин. Не похоже, что корабль разбит, но трещины вызвали подозрение.
Опустился на грунт, решив осмотреть корпус.
Рядом что-то зашевелилось, вылезло, всплыло. Что-то зобатое, па ходулеобразных ногах, с отростком на голове, напоминающим антенну. Не то зверь, не то рыба - какое-то неведомое существо. Даже не проплыло, а протекло медленными пульсирующими движениями. К иллюминатору подплыло еще одно, больше похожее на рыбу, плоское, с дышащими боками, где у них, глубоководных рыбок, находятся органы чувств, которыми они узнают об остальных обитателях все: где кто находится, ест или просто дышит. Увеличение обезобразило ее, превратив в какое-то чудовище, с ртом вместо головы. Со всех сторон подплывали такие вот странные рыбки, каких он никогда не видел.
В этом месте, под корпусом, было какое-то углубление. Ноги ушли в массу, вязкую, как тесто. Опасно было подлезать под борт: "Шторм" мог накрениться или осесть в пузыре. Пока он раздумывал, тесто прорвалось, испустив струю оранжевых пузырьков. Отпрянув от неожиданности, он всплыл, ожидая, когда иссякнет фонтан. По дну двигались отложения, словно там гулял ветерок... Что там прорвалось? Откуда что вылетает? Мозги тупели...
Надо снять планшет места.
Посвечивая фонарем, он сделал набросок грифелем на доске. Дно было ровное, с пленкой жидкого песка. Ноги уходили по щиколотки. Везде разбросаны каменные глыбы, похожие на перевернутые вагоны. Всплывали какие-то легкие куски в форме караваев, напоминающие пемзу. От шагов поднималась муть, которая долго не могла опасть. Подошел к чему-то - к скале. По инерции начал всплывать. Внезапно в воде, окутанной мраком, что-то зашаталось. Огромная тень отделилась сверху. Дно резко упало, потом выровнялось. Ничего не упало, ничего пе выровнялось.
Потерял сознание...
Очнувшись, посмотрел на часы, чтоб отметить время. Странно, что потеря сознания случилась так поздно. Вода казалась легкой: прямо тянула сама. И в то же время ему было ясно, что работать здесь на воздухе нельзя. Он обжигал легкие, как спирт. Внутри было раздражено, словно там сделали приборку с песочком. Во рту скапливалась кровь, и он проглатывал ее, когда набирался глоток. Отважные рыбки сопровождали его, потом начали отставать, повисая на разных уровнях, как елочные украшения.
Что осталось еще?
Когда наверху, за столом, он выяснил, что отказаться от спуска нельзя, а уцелеть будет очень сложно, то решил не обдумывать все заранее. Вначале надо было войти в течение. Потом спуститься к пароходу и его смотреть. А теперь пришла следующая мысль. Пришла, как все тут, неожиданно.
Надо выбраться отсюда.
12
Каньон был глубок, ущелье с отвесными стенками.
Водолаз всплывал, придерживаясь за скалу, которую сотрясали удары течения. Повыше появились выступы, на которых oн отдыхал, когда боль становилась невыносимой.
Все эти террасы, площадки были заселены мелкими животными, питавшимися обыкновенным песком, который они выделяли в форме колбасок. При его появлении грунтоеды закапывались в песок, а медузы всплывали, сжимая и расслабляя свой зонтик. И во все стороны, опираясь на иглы, расползались морские ежи. Некоторые из них остались лежать, расклинившись иглами среди камней. Эти ежи были опаснее всего: если случайно дотронешься, рукавица тотчас покроется обломками игл, легко прокалывавших резину. Впрочем, ничего беспомощней, чем эти ежи, в природе но было; если их опрокидывало водой, то они не могли перевернуться и погибали в полной силе, как водолазы. В одном месте наткнулся на родник, бивший из скалистой почвы, различив две лилии в пресной воде, желтую и красную. Они были похожи на маленьких танцовщиц, вертевшихся на одной ноге. Наверное, и эти лилии, и цветных рыбок, и слепых морских звезд принесло сюда течение, и они как-то прижились и чувствовали себя как дома.
По мере того как он всплывал, в воде прибавлялся свет. Поднял голову и увидел над собой знакомый провал, похожий на небо с облаками. Этот мираж земной атмосферы, сотворенный в морской глубине, был так нереален, что старшина не сразу заставил себя думать над тем, что видит. А видел он нечто вроде полыньи, растекшейся от течения. Осаживаясь всей массой над каньоном, словно попадая в яму, течение пыталось выбраться из нее: вздымалось, росло, превращаясь в гору, которая неожиданно разрывалась на две волны, чтоб пропустить лавину нижней воды, вылетавшей, как огромное белое облако. Под гребень одной из этих волн он, наверное, поднырнул, когда спускался сюда.
- Михайлыч... - Трощилов показал, чтоб он наклонился, и проговорил в самое ухо со всхлипом в дыхании: - А ведь и они это... не вечные! Если кольнуть костюм... ножиком там или иголкой... и все!
Слова эти были произнесены с такой ужасающей прямотой идиота, открывшего для себя нечто удивительное, чем не мог не поделиться, что Кокорин остолбенел.
- Ты зачем это?..
- Да просто! Подумал... - Трощилов оглушительно рассмеялся.
- Скажи боцману, - Кокорин развернул его по направлению, - что я тебя от обслуживания отстраняю... - И, нависая глыбой над щуплой фигуркой матроса, договорил вне себя, багровея от ярости шеей: - А думать... если мысли всякие... я тебе запрещаю! Оставлю без головы! Ты меня понял?
- Понял, - пролепетал матрос.
"Гнида, - подумал старпом, посмотрев ему вслед. - Придем в Маресале, спишу с судна".
Не удовлетворившись тeм, что отослал матроса, он направился к боцману сам. По дороге возбуждение спало, и он уже переживал, что сорвался. Он просто выразил боцману свое недовольство матросом, не объясняя причины.
- Таких, как Трощилов, топили в парусном флоте, - ответил Кутузов. - А сейчас надо воспитывать.
- Надо его списать.
- Отсек убрал хорошо, внимательно... - Кутузов достал связку ключей и в задумчивости закрутил на большом пальце. - Если так дальше пойдет, начнет с уборщицкой работы. А там надо смотреть.
- Смотри.
Боцман уступил Кокорину насчет обслуживания, сказав, что станет за подручного сам. Выглядевший каким-то безрадостным на фоне сверкающих переборок, он под конец разговора сказал:
- Надо уходить, Михайлыч.
Кокорин опешил:
- Уходить? А покраска?
- Докрасим в рейсе. Воду не забрасывает.
- Какая ж это покраска на ходу? Да и надо постоять, раз время отнимается.
- Где-то ножик посеял, - пожаловался он, ощупываясь. - Маленький такой, с красной косточкой. Слизганул в прореху... Не видел?
- Нет.
В каюте он обдумал, что произошло.
Безусловно, Кутузов прав: Трощилов - фигура традиционно морская, историческая. Сколько замечательных плаваний, географических открытий не состоялось, было загублено по вине таких, подкладывавших магниты в компасы, настраивавших команду против лучших своих людей. А теперь, когда открытия кончились, такие, как Трощилов, были еще опаснее. Особенно среди морских спасателей, связавших себя благородным обязательством приходить людям на помощь. Но в чем-то он, конечно, отражал и общее настроение. За все эти месяцы, что они выходили по SOS, им "везло" только на утопленников. Вспомнилось, как старшина вытащил одного, черного, с фосфорическими глазами, буквально вырвал из пасти косатки... Но из-за чего он рисковал? А дело, ради которого они пришли, хоть и подразумевалось как главное, затиралось ожиданием, невозможностью что-либо поправить или просто понять, как можно себя вести иначе.
Не в силах вынести ожидания, Кокорин вышел.
Солнце не уставало светить, с характерной теменью, будто глядело из-под руки. Даже небо, та его часть, которую солнце прошло, было озарено им. Сейчас там возникали неясные миражи, которые он принял было за очертания ледовых гор, нo потом понял, что это формирования больших облаков, выстраивавшихся против ветра. Угадывались они с трудом, так как все утапливал этот странный свет, придававший такое мрачное сверкание и воздуху, и воде, и островкам Полыньи. Кокорин знал, что природа в этих местах проявляет себя так внезапно, что трудно уловить ее подготавливающее действие. Однако вид облаков, похожих на пиратские парусники, изготовившиеся к отплытию, его насторожил. Погода могла измениться, а старшина, умевший действовать без промедления, чего-то выжидал сегодня. Потому что смешал в себе невозможное: способность делать все с излишней осторожностью, с отсутствием интереса к риску и даже с безразличием к тому миру, куда мог проникать один.
Нельзя сидеть сложа руки.
Кокорин поднялся в рубку и, разыскав радиста, который бродил, как лунатик, перед запертой капитанской каютой, продиктовал текст, представляя, какое волнение он вызовет в поселке: "Объект нашли".
10
Неподалеку покачивалось несколько навигационных аэробомб, сброшенных с вертолета. Леха Шаров, выключив двигатель, сбросил на воду плавучий якорь, собираясь здесь стоять. Для обслуживания Суденко выбрал молчаливого Леху, когда почувствовал неохоту рыбака. К тому же шлюпка все же прочней рыбацкой лодки.
Старшина слез за борт, шумно расплескав воду, и посмотрел в боковой иллюминатор. Поморник, круживший поодаль, испуганно понесся прочь, махая широкими, словно лакированными, крыльями. Вода слепила глаза, но как только старшина в нее погрузился, его удивило, как здесь темно. Этот день, так ярко горевший наверху, уже не имел под водой сил. Лучшее время для спуска старшина упустил. Он сразу включил фонарь, намеренно расфокусировав его, чтоб расширить площадь освещения. Фонарь был похуже лампы, зато годился для осмотра парохода, так как с ним можно было пролезать во всякие щели. Однако именно из-за фонаря неприятности начались сразу за погружением, когда он наткнулся на косяк ледовой трески.
Обойти косяк водолаз не мог и полез сквозь толщу висящих рыб, не подозревая, сколько их там собралось. Поверху плавала мелочь, не отлавливаемая никем, проскакивавшая в ячейки рыбацких сетей, а под ее прикрытием дремали крупные особи. Рыбы висели, застыв в разных позах: кто на боку, кто вниз головой. Но свет фонаря их расшевелил, и весь этот косяк, растянутый на километр, пришел в движение. Такой вот косяк способен засосать в своей гуще даже морское животное. С минуту старшина пробивался среди хвостов, голов, острых плавников, которые рыбы расставляли веером при атаке. Потом заметил, что косяк, совершая круги, не пересекает черты холодной воды, которая делила море по вертикали, как изгородь. Кое-как отплыл с помощью Лехи и, когда косяк остался в стороне, вздохнул спокойно.
Эта глупая треска так запутала Судсико мозги, что он проворонил границу глубин, на которой улавливается смена освещения. Даже темнота способна светить, если разглядишь ее в примесях, когда она выдает свое существо. Он не успел вовремя к ней приспособиться и сейчас спускался, как слепой, надеясь, что просигналит тело. Однако зрение включилось само, и он увидел, что мрак расступается, обозначив подстилающую поверхность. Похожая с высока на снег, она превратилась в густую облачность, образованную из водоворотов, которая на время закрыла обзор. Он прошел ее на скорости, поставив тело углом, то ослабляя, то натягивая лини. Эта вода, закручивавшаяся винтом, которая сейчас проносилась, создала ощущение, что он поднимается с ней, хотя с поста начали тормозить, считая, что он спускается чересчур быстро. Так продолжалось минуту-две, как внезапно, скатившись с откоса облачной воды, он различил под собой провал сумрачной синевы, похожей на грозовое небо. Освещение создавали струи течений, люминесцировавших от трения. Он видел несколько течений, которые колебались на разной высоте и, по-видимому, текли в разных направлениях. А то течение, к которому хотел спуститься, заметил не сразу, так как оно смазывалось тем, которое текло над ним, уже знакомым Суденко, Это был поток, родившийся в проливчике, еще не улегшийся в границы, не оформленный настоящей скоростью. В потоке пришлось прибавить вес, и хотя он был научен первым спуском, казалось, попался опять, неожиданно увидев прямо иод собой несущуюся реку, пронизанную вспышками электричества. В воде трудно представить расстояние, но есть все-таки приметы, которые подсказывают, что есть правда, а что есть ложь. Как он и ожидал, течение лежало глубоко, и было видно, как оно то вздымалось, словно приподнималось на ноги, то тяжело опадало, отбрасывая гигантские тени. Неизвестно, сколько до него метров и какая в нем плотность воды. Быть может, гибельная для дыхания. Да и сама эта яма с дымками водоворотов, со струями пузырьков, простреливавших ее, как трассирующие пули, выглядела так зловеще, что он остановился.
Было ясно, что медленный спуск с торможением с поста не принесет пользы. Синяя вода не может быть стоячей, - он это отлично знал. К тому же будет мешать слой, трущийся с течением. Надо было решиться на свободный спуск. Только сам, по воде, он может решить: какая понадобится скорость и какой вес, чтоб войти в течение.
Переговорив с постом, начал снижаться и, как только потянула вода, завинтил головной клапан. Какое-то время ему удавалось притормаживать, используя поддержки пузырьков, разных водоворотов и водоворотиков, разлетавшихся вдребезги. Падение началось после, когда потянуло течение. Конечно же он не падал в буквальном смысле. Было превышение скорости, которое водолаз воспринимает мучительно, как падение. Но вскоре вода стала пересиливать воздух в костюме. Выравнять давление он не мог: скорость нарастала так, что воздух, который поступал с поста, не догонял его по шлангу. Воздух в костюме, отхлынув от ног, устремился вверх, прессуясь в рубахе. От разрыва спасал автоматический клапан, но он и делал зло, стравливая теперь не излишек, а защитный запас. Надежда была лишь на то, что успеет войти в течение раньше, чем произойдет обжим. Он уже начинался с ног, с холода, разрезающего унты, с ломоты в ступнях, с ощущения, что вытаскивают из костюма. Море захватывало в свои стальные тиски, готовясь выдавить, как тюбик с пастой, а пропасть не кончалась, и, думая, что никакого течения нет, что все это какая-то чудовищная галлюцинация, застывая, превращаясь в лед, он почувствовал, как во что-то проник, ворвался, глаза обдало светом, тело отметило скольжение, такое быстрое, словно он продолжал падать, и понял, что дотянул, что течение не обмануло, и только сейчас, с этой минуты, поверил и в то, что видел пароход, что он там есть.
Возможно, этой мысли о корабле, к которому плыл, у него и не возникло. Он сразу же потерял сознание от скачка плотности, которая в течении своя и не обязательно зависит от верхнего пласта. И все же такое беспамятство водолаз осознает как сон, где поначалу растекаешься весь, становясь водой, которая перестраивает кровь, изменяет ритм сердца, оформляет частицей своего движения, и эта частица, которую ты сторожишь, в которой заключено все, медленно растет, разрастается ощущениями тела, возвращает к самому себе, плывущему в воде, - как будто выходишь из чрева течения.
Как только он попал в поток, наверху засекли время, а он, очнувшись, представил скорость, чтоб вывести минуты до точки. Получалось около пяти минут, и он отложил их на часах, защелкнутых на манжете рубахи.
Теперь надо было наполниться воздухом, но рефлекс не приподнял руки. Он понял, что рука завернута, прижата к спине, и медленно вывел ее впереди себя, дотянулся до шлема и отвинтил клапан. Воздух стал поступать, отделяя костюм от тела. Он ослабил тяжелый пояс из хромовой кожи с зашитыми свинцовыми пластинами, чтоб воздух протек свободно, окутал ноги. Освежился, сделав перед лицом ветерок, и увидел, что излишек не улетел, а собрался над головой, перекатываясь, как голубые шары.
Нужно было поймать шарик, чтоб понять плотность течения. После нескольких попыток ухватил, но шар проскользнул между рук и поднялся на свое место. Этот шарик, который он из себя выдохнул, был по твердости как железное ядро, но вода, размытая скольжением, казалась легкой, создавала ощущение невесомости. Течение держало его как бы независимо от того, сколько воздуха в костюме, и это было опасно. Он не мог заранее приспособиться, подготовить себя к той воде, которая была под ним. Осложняло и то, что он сидел в каком-то завихрении, то сдвигаясь к краю течения, то соскальзывая к его середине. Выброситься из течения мешал трущийся слой воды, который двигался противоположно. В этом месте, когда течение наваливалось массой, вихрь спеленывал по рукам и ногам и начинал крутить. К середине вращение убывало, уходя вглубь, к острию. Ему удалось поймать вращение на себя, но из вихря не выкрутило, как он рассчитывал. Эти гладкие струи, на которых держались вихри, закупоривали наглухо.
Оставалось ждать, что произойдет.
Сейчас глаза отразили воду, похожую на ночное небо, где как бы горели несколько звезд, излучая пульсирующие вспышки. Эти звезды тоже крутились в вихрях: то разгорались, когда сносило к краю потока, то убывали светом, когда проходило сжатие. По-видимому, какие-то глубоководные существа с органами свечения. Зная, что электричество действует в воде как проявитель, он направил на них луч фонаря. Свет преломился, ушел в сторону. Лишь от одной звезды, не мигающей, как планета, отлетело золотистое пятно. Потом разглядел самого себя, с грузами, искрящимися от электричества, похожими на драгоценные слитки. Представление о ночном небе и звездах постепенно вызвало иллюзию, что он сидит в самолете. Иллюзия была полной, с фосфорическими кругами приборной доски - отражением водолазных часов, сдвоенных с компасом. Такое представление опасно, как любое другое, не соответствующее действительности. Но оно мобилизовывало приготовлением, как пилота, готового катапультироваться из кабины. Поэтому он не сразу выполнил приказ Гриши: закрыть циферблаты крышками, чтоб не выдавило стекла. Смотрел на них, круглые, с пульсирующими стрелками, похожие на живые лица, и не мог решиться. Наверное, то, что он сейчас испытывал, называется одиночеством. Но он не думал о нем, так как и вода не знает, что это такое. Ни радости у него не было, что плыл, ни страха, что произойдет на точке.
Пора готовиться к прыжку.
Перед тем как завинтить циферблаты, обжег напоследок фосфором кабину, словно хотел убедиться, что ничего не забыл. Внезапно почувствовал, что не один. Повернул голову и остолбенел: рядом с ним сидела девушка, неестественно большая, в цветастой юбке. Она смотрела прямо на него. Ошеломленный, протянул к ней руку, но ничего не обнаружил. Возможно, какая-то галлюцинация глубины. Отражение девушки раскачалось в блестящем мраке. Теперь она сидела слева от него. Направление ее взгляда не изменилось: она смотрела, ничего не видя, как слепая. Он видел девушку до мельчайших черточек, и его, знающего, что у видений глубины знакомые лица, сейчас удивляло, что он девушки не знал. Он не имел о ней никакого воспоминания.
Внезапно он почувствовал волнение: почему он ее не знал? Где она находится, в пароходе?
Течение начало поворачиваться по плоскости, как самолет, кренящийся на крыло. Подводная река изгибалась волнами, которые прокатывались как вздохи, а с выдохами река опадала, и он видел, как внизу стремительно проносится дно. Теперь вода не воспринималась как нечто целое. В ней проступили струи, отскакивавшие рикошетом; начали сдвигаться пласты, смещая отражение: отделялась верхняя часть тела или отлетала рука. Вода разделялась так быстро, что он еле успевал проскакивать отлетающие пласты. Потом она стала распадаться на водовороты, и притяжение ослабло. Внезапно в воде с ослепительной вспышкой света пронесся удар. Вихрь вылетел из-под ног, oн оказался на свободе. Прямо перед ним с мощнейшим толчком выплеснулась водяная гора. Она бы неминуемо опрокинула его, если б течение не поддержало сзади. Вода тут же начала поднимать, обтекая невидимую преграду, вставая, как водопад. Понимая, что вода вынесет его сама, подчиняясь ей, глянул вниз, и свет корабля, ясно обозначившегося на дне, привел его в чувство.
Нажав на травящий клапан, как на гашетку, он выпустил длиннющую струю пузырей, почти весь запас, и бросился с водной кручи, прорываясь через ее заслон. Неизвестно, прорвался б он или нет, если б ему не помог второй удар, грянувший из-за спины. Кручу срезало, как ножом, вода всосала со свистом. Он упал в раскачивание каких-то волн, смутно понимая, что если не задержится здесь, то ему конец. Однако автомат в нем сработал мгновенно: он поймал воздух и каким-то чудовищным маневрированием во всплесках притормозил. Давление воды, пенившейся вокруг фланца рубахи, ослабло. Он проскочил под пласт и, слыша, как наполняется костюм, сообразив, что пронесло, отчего-то остался цел, остановил скольжение совсем.
11
"Шторм" лежал под ним.
Пароход был деревянный, с ледовыми укреплениями, с корпусом из сосны, не дающей химического соединения с водой. А по этой обшивке шла металлическая, из нержавеющей стали. Красивы были поручни из сплава меди и латуни, медью обиты трапы. Хороша была и рубка с выпуклой грудью, от борта до борта, в просветах толстых, отливавших серебром стекол. Но лучше всего были мачты: сосновые стволы, набранные из слоев, отполированных, на клею. Такой ствол не гниет в воде, только темнеет, становясь крепче. Ясно проступала палуба в разлиновке узких, прошпаклеванных варом и привинченных медью досок. Все на палубе лежит на месте: и то, что закреплено, н то, что набросано. Даже женское платье, окрутившее проволоку на корме. Как будто не в воде висит - удивительное дело - не шелохнется. Эта нижняя вода с погасшим электричеством светила хуже, чем на отмели, и казались непонятными увеличение и желтый свет, окружавший корабль. Впрочем, не было смысла ломать голову над тем, что уже не представляло загадки.
Пароход под ним. Точнее рассчитать приземления невозможно.
Сейчас он спустится.
В этот момент раздался голос водолаза на телефоне.
- Жора, - сказал Ковшеваров полувопросительно.
- Нет, - ответил Суденко.
Это был код, шифровка по-узбекски: если есть пароход, значит, "нет".
- Добро, - произнес Ковшеваров, и в телефоне стало слышно, как он с облегчением вздохнул. - Ну, Жорка! - признался он. - Ты так спускался, что я чуть не описался.
- Юрка сухой?
Тут встрял Ильин.
- Жора, если "нет", если "нет"... век буду... сволочь буду... - понес он тарабарщину.
- Отступи на шаг... Гриша!
- Слушаю.
- Сейчас я продиктую. Бери карандаш.
- Ты на "нет"?
- Сейчас я сяду на "нет" - н начнем.
- Понял, хорошо.
Старшина стравил воздух для прямолинейного спуска. Видя, что приближаются мачты, расставил ноги, чтоб принять удар палубы. Видел дерюжку, как будто сухую, прямо на половичок... и каким-то образом промахнулся.
Всплыв опять, держа в голове угол отклонения, он строже отрегулировал прямую (в этой стоячей воде можно было передвигаться, пригребая с боков), нажал на клапан и, когда увидел, что мачты близко, сильно стравил воздух еще, хотя мог ушибиться, и... опять съехал мимо корабля, как будто по какой-то округлой стене. Не успел вовремя убрать вес, врезался в грунт, чуть не перевернулся. Обалдев от того, что произошло, он пощупал землю. Он стоял на морском дне, держал в руке настоящий камень - это несомненно. Значит, зрение не виновато.
Опять поразила полная неподвижность вещей на пароходе: дерюжка лежала на месте, платье не качалось, батометры (научные приборы для взятия проб воды) висели без движения. А ведь эти приборы, полые внутри, находясь под таким давлением, прострелили бы воду, как гарпунные снаряды. Все вещи лежали не так, как на утонувшем корабле. Появилось чувство, что он видит объемную фотографию. Замирая от страха, что он видит мираж, старшина позвал водолаза на телефоне.
- Диктуй, - сказал тот.
- Гриша, как я?
- Не понял.
- Задай вопрос, что-нибудь.
- С какой девчонкой виделся в последний раз?
- Поглубже, Гриша, - пристыдил его старшина. - Сожми желе.
- Кончай, в баржу полезем, - ответил тот. - Или голодняком обратно идти?
- Отступи...
Теперь oн спускался медленно и, как только поскользнулся, пнул ногой то, что его отклоняло. Ощущение возникло такое, что пнул в железо. Попал во что-то, а во что? Что-то прозрачное, оранжевое, круглое. Не поддалось, не вогнулось. Что это может быть?
Может быть, сфера?
Сфера - воздух? Вряд ли. Под таким давлением воздух давно бы стал водой.
Сфера - стекло? Фантазия.
Сфера - газ? Откуда ей здесь быть, газовой сфере? Неужели море сотворяет газ? Что же получается? "Шторм" приземлился на нем? Спуск корабля в газовом шаре... А как он забрался туда?
Какая-то ерунда.
Почувствовал холод в левой руке и пошевелил пальцами. Казалось, рука распухает, раздувается, как бревно. Присмотрелся против фонаря: из костюма выходили пузырьки... Порвана рукавица! Теперь, если случайно поднимешь руку, костюм выстрелит, как духовое ружье. Надо плотнее завязать кисть. Перевязывая ремешки, он боялся выронить часы, переживал из-за боли, которую не привык терпеть, и мучился тем, что время уходило. Пузырьки перестали выходить. Наверное, искололи рыбы.
Хорошо, что заметил вовремя.
Оплывая вокруг "Шторма", выбрал за центр симметрии трубу, архитектурно красивую, с серпом и молотом на красной полосе. Труба была открыта, он не видел в ней воды. Это доказывало, что пароход попал в сферу до затопления. Впрочем, вода могла испариться... Что же получается? Везде сухо, ничто не пострадало, запускай винты и плыви. Только надо вначале в пароход залезть. Все законопачено, нигде не просунешь пальца. Да, игрушечка есть, поставлена, да не взять!..
Нe так-то просто было представить объем оболочки. Выяснил, что сфера не идеальный шар. Она расплющена морем и вытянута по диаметральной линии. Над рубкой какое-то вздутие вроде головы. И толщина оболочки убывает к корме. Буквы названия над винтом проступали очень близко. Посреди названия трещина, и еще несколько нитеобразных трещин. Не похоже, что корабль разбит, но трещины вызвали подозрение.
Опустился на грунт, решив осмотреть корпус.
Рядом что-то зашевелилось, вылезло, всплыло. Что-то зобатое, па ходулеобразных ногах, с отростком на голове, напоминающим антенну. Не то зверь, не то рыба - какое-то неведомое существо. Даже не проплыло, а протекло медленными пульсирующими движениями. К иллюминатору подплыло еще одно, больше похожее на рыбу, плоское, с дышащими боками, где у них, глубоководных рыбок, находятся органы чувств, которыми они узнают об остальных обитателях все: где кто находится, ест или просто дышит. Увеличение обезобразило ее, превратив в какое-то чудовище, с ртом вместо головы. Со всех сторон подплывали такие вот странные рыбки, каких он никогда не видел.
В этом месте, под корпусом, было какое-то углубление. Ноги ушли в массу, вязкую, как тесто. Опасно было подлезать под борт: "Шторм" мог накрениться или осесть в пузыре. Пока он раздумывал, тесто прорвалось, испустив струю оранжевых пузырьков. Отпрянув от неожиданности, он всплыл, ожидая, когда иссякнет фонтан. По дну двигались отложения, словно там гулял ветерок... Что там прорвалось? Откуда что вылетает? Мозги тупели...
Надо снять планшет места.
Посвечивая фонарем, он сделал набросок грифелем на доске. Дно было ровное, с пленкой жидкого песка. Ноги уходили по щиколотки. Везде разбросаны каменные глыбы, похожие на перевернутые вагоны. Всплывали какие-то легкие куски в форме караваев, напоминающие пемзу. От шагов поднималась муть, которая долго не могла опасть. Подошел к чему-то - к скале. По инерции начал всплывать. Внезапно в воде, окутанной мраком, что-то зашаталось. Огромная тень отделилась сверху. Дно резко упало, потом выровнялось. Ничего не упало, ничего пе выровнялось.
Потерял сознание...
Очнувшись, посмотрел на часы, чтоб отметить время. Странно, что потеря сознания случилась так поздно. Вода казалась легкой: прямо тянула сама. И в то же время ему было ясно, что работать здесь на воздухе нельзя. Он обжигал легкие, как спирт. Внутри было раздражено, словно там сделали приборку с песочком. Во рту скапливалась кровь, и он проглатывал ее, когда набирался глоток. Отважные рыбки сопровождали его, потом начали отставать, повисая на разных уровнях, как елочные украшения.
Что осталось еще?
Когда наверху, за столом, он выяснил, что отказаться от спуска нельзя, а уцелеть будет очень сложно, то решил не обдумывать все заранее. Вначале надо было войти в течение. Потом спуститься к пароходу и его смотреть. А теперь пришла следующая мысль. Пришла, как все тут, неожиданно.
Надо выбраться отсюда.
12
Каньон был глубок, ущелье с отвесными стенками.
Водолаз всплывал, придерживаясь за скалу, которую сотрясали удары течения. Повыше появились выступы, на которых oн отдыхал, когда боль становилась невыносимой.
Все эти террасы, площадки были заселены мелкими животными, питавшимися обыкновенным песком, который они выделяли в форме колбасок. При его появлении грунтоеды закапывались в песок, а медузы всплывали, сжимая и расслабляя свой зонтик. И во все стороны, опираясь на иглы, расползались морские ежи. Некоторые из них остались лежать, расклинившись иглами среди камней. Эти ежи были опаснее всего: если случайно дотронешься, рукавица тотчас покроется обломками игл, легко прокалывавших резину. Впрочем, ничего беспомощней, чем эти ежи, в природе но было; если их опрокидывало водой, то они не могли перевернуться и погибали в полной силе, как водолазы. В одном месте наткнулся на родник, бивший из скалистой почвы, различив две лилии в пресной воде, желтую и красную. Они были похожи на маленьких танцовщиц, вертевшихся на одной ноге. Наверное, и эти лилии, и цветных рыбок, и слепых морских звезд принесло сюда течение, и они как-то прижились и чувствовали себя как дома.
По мере того как он всплывал, в воде прибавлялся свет. Поднял голову и увидел над собой знакомый провал, похожий на небо с облаками. Этот мираж земной атмосферы, сотворенный в морской глубине, был так нереален, что старшина не сразу заставил себя думать над тем, что видит. А видел он нечто вроде полыньи, растекшейся от течения. Осаживаясь всей массой над каньоном, словно попадая в яму, течение пыталось выбраться из нее: вздымалось, росло, превращаясь в гору, которая неожиданно разрывалась на две волны, чтоб пропустить лавину нижней воды, вылетавшей, как огромное белое облако. Под гребень одной из этих волн он, наверное, поднырнул, когда спускался сюда.