Кербер Л Л
А дело шло к войне

   Кербер Л.Л.
   А дело шло к войне
   Аннотация: Как и где ковалось оружие победы - о жизни в тюрьме и работе там же наших выдающихся авиационных конструкторов - Мясищева, Петлякова, Туполева, и многих других....
   С о д е р ж а н и е
   Гражданин Туполев. Е. Вентцель
   Часть 1. А дело шло к войне
   Часть 2. Эпопея бомбардировщика Ту-4
   Гражданин Туполев
   Предлагаемые читателю очерки "А дело шло к войне" - примечательный образец ярко-публицистической и в то же время художественной прозы, Их автор известный авиационный конструктор, доктор технических наук, лауреат Ленинской и Государственной премий Л. Л. Кербер в течение ряда лет делил трудную судьбу заключенного со знаменитым конструктором и ученым Андреем Николаевичем Туполевым. Написанные в конце 50-х годов, эти очерки до сих пор не могли быть опубликованы: слишком сильна была инерция "годов застоя", лицемерный принцип "не выносить сора из избы". Но избу не очистишь, не вынеся из нее сора. Теперь, в условиях гласности и демократизации, эти правдивые и беспристрастные свидетельства очевидца драматических событий в истории нашей науки и техники могут наконец выйти в свет. В них освещается одно из "белых пятен" нашей истории, а именно - существование и функционирование в годы культа личности особого рода тюрем - специальных конструкторских бюро, где ученые и конструкторы, репрессированные в качестве "врагов народа", работали над созданием новых, прогрессивных образцов техники. Такие тюрьмы с особым режимом на языке заключенных назывались "шарагами". В очерках Л. Л. Кербера ярко и впечатляюще обрисован быт одной из таких "шараг": подробности тюремной обстановки, методы охраны, изоляции, поощрений и наказаний спецзаключенных, их "прогулки" на крыше дома в клетке - "обезьяннике", их начальники - чины НКВД, ни аза ни понимавшие ни в науке, ни в технике, но все же числившиеся "руководителями" работ.
   Автор, попавший в "шарагу" из ужасных условий общего лагеря, где заключенных избивали, морили голодом, обращались к ним не иначе, как "падла", поначалу ошеломлен относительным комфортом спецтюрьмы, чистотой, приличным питанием, а главное - возможностью заниматься любимым делом. Но тюрьма есть тюрьма, и пребывание в ней всегда мучительно; это чувствует каждый из заключенных; начальственный произвол, начальственная глупость остаются произволом и глупостью) даже в "шараге".
   Среди обитателей спецтюрьмы ЦКБ-29, куда помещен Л. Л. Кербер, такие громкие имена, как А. Н. Туполев, С. П. Королев, В. М. Мясищев, В. М. Петляков, А. В. Надашкевич, многие другие - весь цвет научной и технической мысли в области авиации, прославленный в кругах специалистов по авиационной технике и вооружению. К этим кругам в какой-то мере принадлежала и я (в течение 33 лет я преподавала в Военно-воздушной инженерной академии им. проф. Н. Е. Жуковского; занималась вопросами вооружения авиации, а А. В. Надашкевича, знала лично). Хорошо помню страшные годы массовых репрессий (37-й, 38-й, последующие 40-е). Как относились мы, оставшиеся на свободе, к судьбам репрессированных? Разумеется, никто из нас не верил, будто они какие-то там "враги народа"-слишком высок был авторитет этих деятелей. Знали ли мы о их судьбах? Нельзя сказать, чтобы совсем ничего не знали, кое-какие Слухи ходили, но ничего конкретного не было известно: "взяли" - и все. Люди в те времена просто исчезали, растворялись в тумане, пропадали таинственным образом; их имена произносились, шепотом, и то с оглядкой: как бы кто не подслушал... Все мы, научные работники, жили под вечным страхом: вот-вот заберут и нас. "Брали" обычно по ночам; никогда не забуду, как мучительно было слушать ночами шаги на лестнице и думать: не за нами ли? Мой покойный муж, генерал Д. А. Вентцель, специалист по внешней и внутренней баллистике, хорошо знакомый, со многими из арестованных и крайне неосторожный в высказываниях на "опасные" темы, был, по общему мнению, самой подходящей кандидатурой на арест; но, по прихоти судьбы, эта беда прошла мимо нас, хотя многие наши друзья пострадали. А на авиационных конструкторов был тогда форменный мор... Из, очерков Л. Л. Кербера мы узнаем со слов патриарха "шараги", А. Н. Туполева, что, когда ему предложили составить список известных ему арестованных специалистов авиационной промышленности, он, на всякий случай, чтобы никого не подводить, назвал вообще всех, ему известных. И оказалось, что почти все они уже арестованы... Некоторые из них погибли в лагерях общего типа; другим посчастливилось больше: они продолжали работать, но в качестве заключенных. Именно их трудами были созданы такие образцы авиационной техники, как бомбардировщики Пе-2 и Ту-2, хорошо зарекомендовавшие себя в ходе войны и внесшие значительный вклад в дело победы. Многие из спецзаключенных стали впоследствии академиками и членами-корреспондентами; они - честь и слава нашей авиационной (а впоследствии и космической) науки и техники.
   Автор очерков в высшей степени объективен, не нагнетает "ужасов" тюремного заключения, напротив, подчеркивает сравнительно хорошие (по сравнению с лагерными) условия, в которых жили и работали заключенные в "шараге". Он отмечает трогательное внимание и человечность, с какими, рискуя собой, относились к заключенным многие их вольнонаемные сотрудники и подчиненные (да, был и такой парадокс: вольнонаемные в подчинении у арестанта... ). "Приняли нас не как врагов народа, а как обиженных жизнью людей", - пишет Л. Л. Кербер. И все же, несмотря на эти светлые черточки, тюремное заключение остается трагичным, и этот трагизм ясно виден из текста очерков. Смехотворные обвинения, предъявлявшиеся арестованным, признания, которые всячески выбивали из них, производят впечатление жуткого фарса.
   С большим искусством рисует Л. Л. Кербер портреты отдельных узников спецтюрьмы - все разные, каждый со своим характером. Приведя ряд таких портретов, автор философски резюмирует: "Как видим, конгломерат заключенных в ЦКБ был достаточно любопытным". Еще бы! Но на этом "любопытном" фоне масштабом личности и силой влияния на коллектив естественно выделяется патриарх "шараги", Андрей Николаевич Туполев, или Старик, как его почтительно называют (Старику в то время было около 50 лет... ). Начальствующие чины обращаются к нему, согласно предписанию, "гражданин Туполев", но видно, что и в их темных душах Старик вызывает почтение. А нас поражает стойкость, с которой, несмотря на все пережитые ужасы (арест, допросы, пытки, вечная тревога о близких), "гражданин Туполев" остался Гражданином в самом высоком смысле слова; как он упорно, самоотверженно работал, как неизменно ясна и плодотворна была его творческая мысль, как неистребимо было его чувство юмора.. Великий конструктор, словно живой, встает со страниц очерков.
   И еще поражает в поведении не только А. Н. Туполева, но и других заключенных "шараги" полное отсутствие (казалось бы, столь естественных!) озлобления, обиды. Несмотря ни на что, они остаются патриотами, самозабвенно работают над конструкциями самолетов, необходимых Родине в будущей, очевидно неизбежной, войне.
   А во время войны ЦКБ-29 со всеми сотрудниками - заключенными и вольнонаемными - эвакуируют в Омск, где нет никакой производственной базы ("Нет ни стен, ни крыш, ни электроэнергии, ни воды - ничего!") и предлагают наладить в кратчайшее время производство самолетов для фронта. И коллектив берется за это дело, чудовищно сложное, почти невыполнимое - и справляется с ним...
   Еще в 1941 году некоторых из заключенных "шараги" (в том числе Л. Л. Кербера и А. Н. Туполева) освобождают из заключения, переводят в вольнонаемные, но в их образе жизни мало что меняется - все та же работа до изнеможения, все в том же коллективе. Понемногу, по десятку-другому человек, "учитывая их добросовестную работу", начали освобождать и других узников спецтюрьмы ЦКБ-29, "и к 1945 году, - пишет Л. Л. Кербер, - позорное заведение перестало существовать".
   Но память о том, что такие "позорные заведения" существовали и изымали из общества самых талантливых, самых нужных людей, - эта память не должна быть в нас вытравлена. Слишком долго нас уговаривали забыть прошлое, "не сыпать соль на раны". Нынче нас призывают к полной правде, без утаек. Знать и помнить о своем прошлом мы должны все - и страшное, и героическое. Очерки Л. Л. Кербера особенно ценны тем, что в них отражено и то, и другое. Заключенные спецтюрьмы, лучшие представители нашей интеллигенции, и в самых тяжелых испытаниях не переставали верить в будущее, в конечное торжество справедливости. Теперь их чаяния оправдались: утверждена в своих правах правда. Жаль только, что многие из них до этого не дожили, в том числе и главный герой очерков, А. Н. Туполев. Но хорошо, что их добрые имена восстановлены в народной памяти, а их заслуги в истории техники.
   Думаю, что читатели журнала "Изобретатель и рационализатор", люди всех возрастов - от молодежи, знающей о прошлых временах лишь по наслышке, до пожилых и старых людей, лично переживших те времена, - с увлечением прочтут очерки Л. Л. Кербера.
   Е. ВЕНТЦЕЛЬ,
   профессор, доктор технических наук
   (литературный псевдоним: И. ГРЕКОВА)
   Часть первая.
   А дело шло к войне
   [1988, # 3]
   Эти очерки были написаны в конце пятидесятых годов в уверенности, что наступит время и они увидят свет. После XXVII съезда партии время наступило.
   Автор дополнил свой рассказ некоторыми ранее упущенными событиями, опустив другие, прямого отношения к теме не имеющие, исправил ошибки в написании фамилий, восстановил инициалы некоторых лиц, убрал ошибки и опечатки, ранее встречавшиеся в тексте.
   Автор с прискорбием отмечает, что многие из упомянутых в работе его товарищей и друзей не дожили до ее опубликования. Он убежден, что гласность смоет с них остатки пятна, замаравшего их честь в печальные 37-38-е годы.
   Л. КЕРБЕР
   Число Дураков неисчислимо.
   Галилей.
   Все, что может испортиться, - портится. Все, что испортиться не может, портится тоже.
   Фрэнсис Чизхолм
   Не смотря на все драконовские меры, принятые администрацией для изоляции заключенных, и в 1937 году, и в 38-м по коридорам и камерам московских тюрем, минуя охрану, замки, намордники и двери, упорно ползли слухи о закрытых конструкторских бюро, по-обиходному так называемых шарагах, в которых заключенные работали над военными и промышленными проблемами.
   Слухи ползли, клубились, обрастали вымышленными подробностями, но никогда реально попавшими в эти шараги людьми не подтверждались, ибо обратно в тюрьму никто оттуда не возвращался.
   Как-то зимой, вечером, из ворот Бутырской тюрьмы выехала машина. Это был не "черный ворон", а обычный пикап. Трое заключенных с вещами сидели опустив головы. Куда, зачем?
   Поколесив по Москве, машина остановилась у глухих железных ворот на улице Салтыкова и просигналила. Вышел охранник в форме НКВД, переговорил с офицером, сидевшим рядом с шофером, и пикап въехал на территорию завода, где сейчас мемориальная доска много лет руководившему им А. Н. Туполеву.
   Проехав мимо традиционных монументов Ленина и Сталина, машина остановилась у двери здания КОСОС-конструкторского отдела сектора опытного самолетостроения ЦАГИ. Нас провели в лифт и подняли на 8-й этаж, в канцелярию. Обхождение вежливое: "Садитесь, вы прибыли в специальную тюрьму НКВД, ЦКБ-29. Прочтите правила внутреннего распорядка и распишитесь".
   Читаем - "воспрещается", "не допускается", "возбраняется" и т. д., страниц 5-6 на машинке. Все, как обычно, но есть кое-что и специфически новое.
   "За употребление спиртных напитков (Боже мой, откуда они могут взяться в тюрьме?) и за попытку связаться с внешним миром через вольнонаемных арестованный отстраняется от работы и направляется в лагеря строгого режима". Второе: в разделе кар, помимо обычных лишений прогулки, лавочки и наказаний карцером, есть пункт: "лишаются свиданий", - из этого вытекает, что здесь их дают.
   Прочитываем и расписываемся. Сколько таких обязательств быть пай-мальчиками мы надавали за эти годы!
   Охранник разводит нас по "месту жительства", как он это называет, по камерам, как думаем мы. Идем по коридорам, по мягким ковровым дорожкам, направо, налево, вниз - везде пусто. Наконец, попка (охранник; другое их название у заключенных - вертухаи) открывает дверь и вежливо просит пройти. Прислушиваемся, дверь за нами замком не лязгает. Осматриваемся.
   Мы в одном из залов КОСОС. По стенам 30 солдатских коек, покрытых байковыми одеялами, у каждой тумбочка, на ней пачка папирос "Дукат", окно в решетке, несколько стульев. Сдвигаем их и садимся.
   Несколько минут сидим молча, слишком велика трансформация, происшедшая с нами, затем жизнь берет свое, хочется курить, сворачиваем козьи ножки и шепотом обсуждаем, что дальше? Открывается дверь. Уже другой охранник произносит нечто вроде "пожалуйте ужинать". По въевшейся привычке развязываю сидор, достаю котелок и становлюсь у двери. Попка улыбается: "Этого не нужно, там дадут", - и ведет в столовую.
   Открывается дверь, человек сто, сидящих за столами, покрытыми белоснежными скатертямми, одновременно поворачивают головы, кто-то вскрикивает, кто-то бежит навстречу, много знакомых, дружеских лиц, к нам тянутся руки. Трудно описать эту встречу и чувства, нахлынувшие на нас. Охрана - их человек пять вежливо, но настойчиво просит успокоиться и занять свои места. Постепенно буря стихает, и мы можем оглядеться. За разными столиками находим: А. Н. Туполева, В. М. Петлякова, В. М. Мясищева, И. Г. Немана, С. П. Королева, А. И. Путилова, В. А. Чижевского, А. М. Черемухина, Д. С. Маркова, Н. И. Базенкова, - одним словом, весь цвет русской национальной авиационной мысли.
   Сотни дружеских глаз смотрят в нашу сторону, как бы успокаивая, теперь все будет хорошо. А меня берет оторопь - значит, это правда, значит, все они арестованы. Но ведь это катастрофа!
   Нас рассаживают на свободные места. Действительно, котелок и ложка, которые в лагере можно было оставить, только отправляясь на кладбище, здесь выглядели бы смешно. Ножи, вилки, тарелки, от которых мы порядком отвыкли, подчеркивают нелепость моих котелка и ложки. Девушка в переднике приносит мясо с макаронами и спрашивает: "Вам (это мне-то, еще вчера именовавшемуся "падлом"!) чай или какао?"
   Большинство уже заканчивают ужин и расходятся, когда сидевший рядом пожилой человек (в дальнейшем выяснилось, что это крупный химик, член партии с 1915 года А. С. Файнштейн, встречавшийся когда-то с Лениным) раздраженно бросил: "Опять какао холодное, просто безобразие". Новенький больно-пребольно ущипнул себя за ногу: "Господи, боже мой, это реальность или фантастика?"
   Постепенно столовая пустеет, окруженные друзьями двигаемся и мы. Быстро оглянувшись кругом, я схватил несколько кусков хлеба и сунул в карман закосил пайку, удача! Вероятно, это видят и друзья, и охрана, но мне безразлично, лагерный принцип гласит: закосил - твое, прохлопал - пеняй на себя: станешь доходягой, дальше путь один - в "М" (по-лагерному, в мертвецкую).
   В спальне, дубовом зале КОСОС, уже собрались и ждут друзья - А. В. Надашкевич и Ю. В. Калганов, К. В. Рогов и И. М. Косткин, Г. С. Френкель и Ю. А. Крутков, В. С. Денисов и И. Н. Квитко. Но прежде всего к патриарху Туполеву. На кроватях, стульях, тумбочках, стоя в проходе - аудитория. Андрей Николаевич задает вопросы. Новички отвечают, они еще скованы, говорят вполголоса, изредка бросают взгляды на дверь - не идет ли охрана. Им объясняют: спальня - это нечто вроде сеттльмента, самоуправляемой территории. Когда заключенные в спальне, вход охране туда воспрещен.
   За окном темно, скоро уже ночь, а вопросам нет конца. Все же постепенно народ расходится, остается небольшая группа, видимо, ближайших сотрудников Туполева, многих из которых мы не знаем. Вероятно, они вошли в его окружение уже в ЦКБ-29.
   А. Н. Туполев рассказывает: уже много времени, как мы вас включаем в списки специалистов, нужных нам для работы над проектом 103, но все безрезультатно: главное управление лагерей НКВД, ГУЛАГ, тщетно разыскивал вас в своих кладовых от Минска и до Колымы, от Джезказгана и до Норильска. "Слава Аллаху, что нашли живыми, могло быть и иначе, - с грустью говорит Старик, ведь многих, ох, очень многих так и не нашли".
   Задаем вопросы и мы. Выясняется, что в ЦКБ-29 три самостоятельных бюро: В. М. Петлякова, которое проектирует высотный истребитель - проект 100, В. М. Мясищева, конструирующее дальний высотный бомбардировщик - проект 102, и Туполева, разрабатывающее пикирующий бомбардировщик - 103. Кроме того, в стадии формирования четвертое бюро - Д. Л. Томашевича, которое будет работать над истребителем 110.
   Командует этим предприятием - нельзя же говорить, в самом деле, что руководит, - полковник НКВД Г. Я. Кутепов, бывший слесарь-электрик. Когда на заводе, где он работал, в начале 30-х годов была создана первая авиационная шарага - ЦКБ-39 ОГПУ, туда свезли арестованных по делу Промпартии конструкторов и инженеров: Н. Н. Поликарпова, Д. П. Григоровича, Б. Н. Тарасевича, А. В. Надашкевича, И. М. Косткина, В. Л. Кербер-Корвина, В. С. Денисова, Н. Г. Михельсона, Е. И. Майоранова и ряд других. Разрабатывали они там, в частности, истребитель И-5; на его опытном образце в звезду на киле кто-то, не иначе, я считаю, как издевательски, распорядился вписать буквы "ВТ", означавшие "Внутренняя тюрьма". Там к "работе" с заключенными конструкторами и приобщился Г. Я. Кутепов, будущий начальник ЦКБ-29.
   У Кутепова три зама - "руководители" КБ. Балашов "руководит" Туполевым, Устинов - Мясищевым, Ямалутдинов - Петляковым. Кроме этих троих, в штате ЦКБ-29 еще с десяток офицеров НКВД, выполняющих роли второстепенных начальников.
   Около 12 - около, ибо арестованным иметь часов не полагается угомонившиеся зеки стали расходиться по спальням. Погашен свет, это тоже приятно - в камерах, бараках, переполненных вагонах-телятниках всю ночь полыхают в потолках лампы, тысячи ватт. Впервые за три года ложимся спать в нормальные человеческие кровати, с простынями, подушками и одеялами. Спальня затихает, только из-за окна изредка раздается скрип трамваев, сворачивающих с Дворцового моста на Волочаевскую улицу. Они торопятся на ночь в парк им. Апакова, бывший им. Бухарина.
   Не спят одни новички, слишком это сильное потрясение после тюрем, этапов, лагерей, пересылок - лежать в чистой кровати, предвкушая любимую работу, иностранные технические журналы, логарифмическую линейку, остро отточенные карандаши и белую, тугую поверхность ватмана, натянутого на доске. Из грязи, бесправия, окриков охраны, матерщины, гнуса и холода в тайге, жары и тарантулов в пустыне, драк за порцию баланды или за стоптанные опорки - сесть за кульман, провести осевую линию и начать думать - это, знаете, грандиозно!
   Еще неделю назад, в предутренней темноте, на разводе, принимая зеков, очередной попка с тупым лицом дегенерата кричал: "Присесть, руки за голову, упреждаю - шаг влево, шаг вправо считаю за побег, открываю огонь без предупреждения", - а сегодня - "пройдите в столовую". Нет, боюсь, что тот, кто там не был, понять метаморфозу, происшедшую с нами, не сможет!
   Три дня вновь прибывшие в карантине - на работу не ходят, читают, отъедаются, спят, гуляют в "обезьяннике", т. е. в железной клетке, построенной на крыше КОСОС, в которой заключенные после работы дышат воздухом. Такой перерыв задуман правильно, нужно же вознестись от бесправной скотины к высотам инженерной деятельности.
   Вечерами, когда друзья возвращались после работы в спальни, вопросы сыпались на новеньких, как из рога изобилия. Многие попали в ЦКБ прямо из тюрем и жизни в лагерях не знали. Большинство считало свое пребывание в ЦКБ временным, полагая, что, когда чертежи закончатся, всех отправят по лагерям. Как, смеясь, заметил С. П. Королев, "никто не застрахован от всяких "кви про кво"* Фемиды. (* Qui pro quo (лат. ) - путаница, недоразумение.) Глаза-то у нее завязаны, возьмет и ошибется, сегодня решаешь дифференциальные уравнения, а завтра - Колыма!"
   Так оно и бывало. Совершенно неожиданно мы обнаруживали, что кто-то исчез. Делалось это по стандарту: на рабочее место приходил попка и просил пройти в канцелярию. Покуда мы трудились, охранники собирали в спальне вещи, и занавес опускался. Куда, зачем, за что - на эти вопросы ответов не давали. Возможно, что Туполеву или Петлякову начальство ЦКБ и сообщало что-либо, но не нам.
   Так или иначе, но друзья не давали нам покоя, и мы охотно делились с ними своим опытом. Для них это было своеобразным "ликбезом". Жизнь в бараках с уголовниками, этапы с собаками, подкусывающими отстающих, полный произвол администрации и конвоя, ужасное питание, невыполнимые нормы выработки, отсутствие переписки произвели на них столь сильное впечатление, что некоторые пришли к выводу: существовать там невозможно, и выход один - уйти из жизни.
   По здравому смыслу с этим нельзя было не согласиться. Но вера в то, что все раскроется и правда восторжествует, настолько была сильна, что с такими случаями я за годы скитаний по лагерям встретился всего два-три раза.
   Нас же, новичков, интересовала история ЦКБ.
   Несколько позднее А. Н. Туполев, зайдя ко мне вечером, когда я засиделся в пустом зале над решением очередного технического вопроса, рассказал:
   "В эмбриональной фазе нас отвезли в Болшево, помнишь ту коммуну из фильма "Путевка в жизнь"? Кого там только не было: корабелы, танкисты, артиллеристы, химики... Так вот, через пару дней после приезда в Болшево меня вызвали к тамошнему начальству, и я получил первое задание - составить список известных мне арестованных авиаспециалистов. Откровенно говоря, я был крайне озадачен. Всех арестованных до меня я знал, а после? Не выйдет ли так, что по моему списку посадят еще Бог знает сколько народу? Поразмыслив, я решил переписать всех, кого знаю, а знал-то я всех. Не может же быть, что пересажали всю авиапромышленность? Такая позиция показалась мне разумной, и я написал список человек на 200. И что же ты думаешь, оказалось, что за редким исключением все они уже за решеткой. Да, знаешь, размах грандиозный!".
   Списки эти непрерывно расширялись. Приехал кто-либо новенький, садись и пиши, кого ты там видел из авиации. В конце концов ГУЛАГ извлек из своих кладовых около двухсот самолетчиков (похожие цифры были и по другим областям военной техники), и встал вопрос: куда их девать? В условиях тех лет никаких счетных машин не существовало, чертежи размножались копировкой, следовательно, на каждого инженера приходилось до десяти техников, деталировщиков, копировщиков и т. д. Выходило, что для конструкторского бюро No 29 нужно помещение человек на 800-1 000.
   Единственным бюро такого масштаба в Москве было туполевское. Лишенное своих руководителей, оно влачило жалкое существование. Чтобы создать хотя бы иллюзию опытного самолетостроения, тогдашний нарком М. М. Каганович (вскоре настал и его черед, и после неприятного разговора с Молотовым - так говорили в авиакругах, - убедившись, что Каганович No 1 принес его в жертву, он застрелился) перевел туда группу второстепенных главных конструкторов Беляева, Шевченко, Гудкова, Горбунова и других. Возможно, они и были способными людьми, но, к сожалению, ничего путного не создали. Этого следовало ожидать, ибо в тех условиях помимо способностей требовалось иметь дьявольскую пробивную силу, чтобы проникнуть в верха и завоевать там авторитет. Государственная система предпочитала стабильные авторитеты.
   Для того чтобы они, как это искони свойственно русским удельным князьям и главным конструкторам, не перегрызлись между собой, Каганович No 2 назначил над ними директора, эдакого "унтера Пришибеева" - Лейкина. Грызню он, конечно, задушил, но хороших самолетов не получилось. Такая ситуация стала набрасывать тень на самого Берию, "лучшего друга" Сталина, и, более того, лично на корифея всех наук.
   И вот после ряда совещаний между Лубянкой и наркоматом авиационной промышленности и с благословения самого вождя было принято решение, достойное "его эпохи": буквально в несколько дней на московских авиазаводах были изготовлены сотни решеток, и все восьмиэтажное здание КОСОС превратилось в тюрьму.
   Второстепенных главных конструкторов кого выгнали, кого потеснили, сотню "врагов народа" перевезли из Болшева на улицу Радио, подчинили им несколько сот вольнонаемных сотрудников, разыскали Кутепова, и вновь созданная гомерическая организация ЦКБ - 29 - НКВД приступила к творческой деятельности.
   ... Прошли три дня акклиматизации, и нас, новичков, по одному вызвали к Кутепову, расположившемуся в бывшем кабинете Андрея Николаевича. Впервые со дня приезда спускаемся мы по парадной мраморной лестнице с шестого этажа, где наши спальни, на третий, где кабинеты "руководителей". Ох, как же вы были недальновидны, гражданин Кутепов, читая одни циркуляры НКВД и думая, что они и есть "Книга Бытия"! А прочти вы что-нибудь вроде "Закона Паркинсона" (были и раньше, до появления этого "Закона", не менее прозорливые сочинения), и вам стало бы ясно, что скоро вас вышибут из чужого здания и закончите вы свой жизненный путь в роли рядового то ли хозяйственника, то ли коменданта. Как тут не вспомнить русскую мудрость: "Всяк сверчок знай свой шесток"!
   Шеф беседовал с нами, давая понять разделявшую обе стороны бездну. Было приказано: "Переодеть во что-нибудь приличное, - он даже поморщился от внешнего вида специалистов, - постричь, побрить, определить на работу в такое-то КБ, выдать факсимиле", - с ударением на "е" сказал он. "Подробные инструкции получите у начальника КБ Балашова", - было сказано мне.
   Мы еще не знали, что в подобных тюрьмах фамилий нет, их заменяет пресловутое "факсимиле", попросту штампик с тремя цифрами, который вы прикладываете вместо подписи к чертежам и расчетам. Сумма цифр факсимиле определяла, у кого вы работаете. А. Н. Туполев, например, был 0011, его заместитель Н. И. Базенков 065, начальники его конструкторских бригад - 056, 074, 092 и т. д.