Страница:
Он нагнулся, чтобы разжечь ее снова веточкой, выхваченной из очага, и в наступившей тишине они наклонили головы, прислушиваясь. Ветер доносил что-то издалека. Неньян благодушно попыхивал трубкой, но глаза его под бровями поблескивали, как два камешка.
— Он… — это было сказано тихо, почти шепотом.
Топот копыт, еще далекий, но приближающийся. Лошадь летит галопом.
— Помяни дьявола, он тут и явится, — пробормотал Майкл присловие деда.
Все ближе… Они подняли глаза к потолку, осознав, что копыта стучат по воздуху вверху на высоте древесных крон. На миг топот раздался прямо у них над головой — негромко рокочущий гром, и Майклу почудилось, что кровля содрогается. Затем стук начал удаляться и замер в лесу.
Неньян засмеялся.
— Вот так он скачет тут почти каждую ночь по пути в свой замок. Мне кажется, я заноза у него в боку. Зуд, который он пока не может унять.
— Его замок? — повторил Майкл, чувствуя на себе взгляд Котт — зеленых, светящихся, нечеловечьих глаз.
— Да. Он отсюда не очень далеко. Однажды мне довелось посмотреть на него сквозь окутывающие его туманы. Черный, высокий, как небольшая гора, а подножье окружают густые, сплетенные ветви деревьев. Я хотел подойти поближе, но испугался, и вера моя поколебалась. Пришлось отступить. Это место таит страшную печаль и силу. Будто земля там лопнула, и самая черная ее магия медленно просачивается наружу… А замок — струп на ране. И все же… все же…
Он помолчал.
— Вы ведь держите путь туда? В замок Всадника?
Котт положила руку на плечо Майкла, словно прося его промолчать, но он сказал:
— Да. Мы направляемся туда. У нас там есть дело.
— Дело! — глаза брата повеселели. — Думается мне, очень важное, раз привело вас на край жизни.
— Именно.
В очаге затрещали, рассыпаясь, головни. Брат Неньян заговорил, не вынимая трубку изо рта:
— Буду рад видеть вас моими гостями, пока вы не соберетесь с силами для того, что вас ждет впереди, — но он не отводил взгляда от огня, и Майклу показалось, что сначала он хотел сказать что-то другое.
Наступило утро, серое и сырое. В полужидкой грязи поляны виднелись только отпечатки сандалий брата Неньяна. Майкл проснулся с тяжелой, гудящей головой — ведь он уже много недель не спал под крышей. За окном он увидел, как Неньян задает корм своей живности: с плеча у него свисала сшитая из кожи сумка, и за ним с надеждой бежала стая кур, а петух вновь и вновь оглашал утренний воздух своей песней. Лошади жадно тыкались мордами в деревянную колоду, их дыхание завивалось белыми облачками пара. Хотя зима отступала, здесь она, по-видимому, оставила арьергард, который вступал в бой за каждый новый день.
Котт встала на цыпочки и потерлась носом о шею Майкла. Ее рука, еще хранящая тепло мехов, скользнула спереди по его штанам, сжала. Прикосновение это сразу возбудило его, но он отодвинулся.
— Не надо, Котт. Не здесь.
— А почему? Слишком святое для тебя место?
— Нельзя же при нем. Это его дом, и он священник.
Она невесело засмеялась, погладила его по вздувшимся штанам и отошла собирать вещи.
— Мы уедем сегодня? — спросила она.
Он смотрел на поляну. Между деревьями висел туман, как тюлевые занавески. В воздухе пахло дождем, все тело у него ныло от ран и слабости. Он чувствовал себя старым, непозволительно старым, изношенным, как рваный башмак. Ему хотелось снова укутаться в меха и проспать до конца серого утра.
— Нет. Останемся на день. Лошадям надо отдохнуть.
— Ах, лошадям! — протянула она насмешливо. — Ну конечно.
— Заткнись, — устало буркнул он.
На завтрак были лепешки с медом — лакомство, соблазнившее даже Котт. Неньян отвернулся, чтобы прочесть молитву над своей порцией, а Котт уже уписывала лепешку за обе щеки. Майкл попытался есть медленнее, но и он кончил задолго до того, как брат дожевал последний кусок. Ни слова не говоря, Неньян протянул им обоим еще по лепешке и налил в их кружки пенной пахты. Вкус ее вызывал в памяти шумные завтраки у теплой плиты в Антриме, стук сапог входящих и выходящих работников. Но виделись они смутно, будто сквозь грязное стекло.
— Я взял на себя смелость осмотреть твой меч, покуда ты спал, — сказал Неньян, берясь за вторую лепешку.
— Зачем?
— Края потемнели и отливают синевой. Его надо закалить. Железо в нем размягчилось.
— Ну и?
— Ну, так я закалю его для тебя. У меня есть кузница, и я могу развести жаркий огонь.
Майкл осмотрел Ульфберт. Красивые волнистые линии, оставленные ковкой на его поверхности, были точно струящаяся вода. Когда-то он читал об этом. Железные прутья скручивались и раскалялись снова и снова, чтобы как можно лучше очистить металл от углерода, сделать его похожим на сталь. Но, чтобы железо сохраняло твердость, его надо было время от времени вновь закаливать.
— Ладно, — сказал он.
Котт не пожелала даже подойти к кузнице, и бродила по поляне, разговаривая с козами и курами, пока Майкл помогал святому человеку разжечь древесные угли. Затем Неньян полчаса нагребал кучу мокрой глины, благо после дождя это было просто, и измерял ее мечом.
— Зазубрину эту я выправлю, а клинок чуть искривился. Этот меч видал виды — он одобрительно провел пальцем по лезвию, на мгновение став просто мастером. Кожаный фартук прятал сутану, лицо от холода разрумянилось, как у Санта-Клауса.
— Это был меч рыцаря. Я убил его, — сказал Майкл, не в силах дольше вести игру.
— Я знаю.
Неньян положил меч на угли, и Майкл принялся раздувать грубые кожаные меха. Каменный горн превратился в крохотное солнце красного и белого жара в тумане холодного утра, и вскоре Майкл вспотел, лоб у него горел, куртка все сильнее нагревалась. Котт напевала по ту сторону поляны. На углях плясали языки пламени.
— Достаточно.
Неньян извлек меч из огня и бросил на каменную наковальню, взял на удивление небольшой бронзовый молоток и принялся легонько им постукивать, наклонив лицо к раскаленному добела лезвию. Взлетали искры, но он словно не замечал их. Он щурился, вглядывался, его лицо залоснилось от испарины, а потом он вновь положил меч на угли и вытер виски. Майкл снова заработал мехами.
— Откуда ты знаешь?
Брат улыбнулся. (Майкл уже решил, что это наиболее естественное выражение его лица.)
— Такое прекрасное оружие есть лишь у рыцарей и знати. Ульфберт умер, когда нынешние старики еще не родились. И его мечи стали семейными сокровищами, переходили от отца к сыну. Я могу назвать тебе от силы три семьи, владеющие подобным оружием.
— Тебя как будто не тревожит, что я убил рыцаря твоей церкви.
— Кровопролитие тревожит меня всегда, но ты не кажешься мне закоренелым убийцей. Наши рыцари порой бывают излишне усердны. Судя по вашему виду, ты и твоя дама жили среди племен. Думается мне, вы могли быть втянуты в то, что вас не касалось.
— Может, так и было, — признал Майкл.
Вновь меч был извлечен из огня, но теперь брат Неньян вонзил его в кучу собранной им глины. Она зашипела, запузырилась, и поднялись облачка пара. Брат следил за ними с одобрением.
— В воде частенько образуется прокладка из пара, и металл остывает медленнее, чем надо бы. Глина куда лучше, ну и моча. А некоторые утверждают, что лучше всего закаляет кровь.
Майкл вытер залитые потом глаза. Горн дышал жгучим жаром, воздух над ним колебался.
— Почему все-таки ты пришел в Волчий Край?
— Я мог бы задать тебе тот же вопрос. И мог бы спросить еще и о том, откуда ты пришел.
— Насколько мне представляется, — на этот раз улыбнулся Майкл, — я оттуда же, откуда явились вы, братья. Из места, которое зовется Ирландией.
Понял он это не сразу, но теперь уже был убежден, что так оно и произошло. Эти монахи (или священники) действительно пришли из его мира и из его родной страны. Доказательством служила тонзура, более правильная, чем у английских монахов той же эпохи. Вскормил их давно прошедший век, быть может, век набегов викингов, но они проскользнули сквозь дверь так же легко, как и он, — целая община, вероятно, спасаясь от северных язычников. Все, что ему довелось услышать о них в Диком Лесу, свидетельствовало о бегстве от кого-то или от чего-то.
Брат Неньян долго переваривал его слова в молчании. Он вытащил меч из глины и вновь положил в горн. Он постукивал бронзовым молотком по наковальне, его круглое лицо оставалось непроницаемым.
— Чего ты надеешься добиться в его замке?
— Я ищу женщину из моего мира. Он забрал ее туда, я уверен. У него ее душа.
Взгляд брата вспыхнул, но он только молча взял меч и вновь вогнал его в глину. А Котт все еще пела, прохаживаясь среди кур, которым бросала горсти ячменя.
— Значит, ты не питаешь любви к Всаднику? Ни ты и ни твоя дама?
— Конечно, нет. А кто его любит? — Майкл посмотрел на него с недоумением.
Неньян смотрел на тоненькую черноволосую девушку, которая пела у самых деревьев. Она сняла тяжелую верхнюю одежду, и руки у нее были обнажены. В ней было сходство со стройным длинноногим животным, с изящной газелью. Откинутые назад волосы прикрывали заостренные кончики ушей, а при дневном свете огонь в ее глазах был почти невидим.
— Она, твоя дама, рождена двумя мирами, и чем дальше будет она углубляться в этот лес, тем сильнее будет затягивать ее мир деревьев и Всадника. Я много видел в памяти леса. Вирим и гримирч сражались бок о бок, волки и древесный народ — плечом к плечу, чтобы покончить с тем, что было первым походом. Тут, вблизи от средоточия сущего все различия исчезают. Как сказала она: они — дети одного отца. Думается, это и охраняло вас обоих.
— Я не принадлежу к ним. Я даже не могу пить воду в этом лесу.
Неньян улыбнулся обычной теплой улыбкой, но чуть снисходительно.
— И все же кровь вирим течет в твоих жилах тоже. Она еще не обрела полной власти, но она там.
Вирогонь! Майкл беспомощно покачал головой.
— Что ты хочешь сказать? Что, добравшись до замка, мы станем всего лишь прислужниками Всадника? Уподобимся гоблинам?
— Нет. Не ты. В тебе, как я уже говорил, глубоко коренится старое благочествие, но твоя дама…
Майкл ухватил его за фартук, встряхнул, но святой человек и глазом не моргнул.
— Чего ты хочешь, брат?
— Пойти с вами.
Майкл отпустил его почти без удивления.
— Почему?
— Мы можем помочь друг другу, ты и я. Кровь вирим в твоей даме поспособствует нам добраться до замка, а моя вера — сохранить ее человеческую часть, когда мы будем там. Мы восстанем на Дьявола в его логове.
— Вот, значит, что. Ты пришел в Волчий Край, чтобы переведаться с Всадником.
— Да. Но у одного меня не достанет сил, а мой послушник был юным дурнем, трусом, лишенным веры.
— Он погиб.
— Я так и думал.
— Для священника ты мне что-то не кажешься очень святым.
— Я настолько святой, что выжил в этом лесу. И я знаю дорогу к замку. И могу проводить тебя туда. Без меня ты будешь бродить по лесу, пока не умрешь от старости или пока Всадник не будет готов принять тебя. Он управляет путями всех, кто ходит здесь, кроме тех, кто уповает на веру.
— Вера!
— Да, вера. Она позволила мне оставаться в живых здесь двенадцать лет, иногда надломленная, хромающая, и все же могучая. Позволь мне пойти с вами. Вреда не будет никакого, а польза может оказаться очень большой.
— Ты выступишь против него, так? Такая гордыня… Котт не согласится, чтобы ты пошел с нами.
— Скажи ей, что я буду вашим проводником и только.
Майкл колебался. Он вспомнил, как изменилась Котт, как она словно преображалась во что-то иное. Он хотел, чтобы это прекратилось. Он опасался, что встретит в ней врага, если когда-нибудь доберется до этого проклятого замка. Самая мысль о подобном была невыносима.
Но брату Неньяну он не доверял. И добрался он так далеко не для того, чтобы служить чьим-то чужим замыслам.
— Посмотрю, что скажет Котт, — произнес он наконец.
Брат Неньян чуть наклонил голову, затем стремительным движением выхватил Ульфберт из глины и провел большим пальцем по лезвию.
— Теперь он и ветер разрубит. Оружие, достойное крестоносца.
Майкл нашел Котт возле лошадей. Даже после краткого отдыха их бока начали округляться, а Мечте так даже угрожала опасность объесться. Сено Неньяна, отсыревшее от зимних дождей, утратило питательность, но Котт щедро сыпала им ячмень брата, и Майкл ее удержал: как бы у них не начались колики. Слишком сытный корм после долгих недель поста.
Они стояли возле навеса с лошадьми, опираясь на ограду из жердей, напоминавшую коновязь, туман сгущался, унизывая волосы Котт серыми каплями. Капли эти превратили паутину в алмазные сети, а туман окутал кроны, и казалось, что стволы, точно сказочные бобовые стебли тянулись за облака к замку людоеда.
Кожа Котт покрылась пупырышками, и Майкл обхватил ее сзади за плечи, уткнувшись носом в ее волосы.
— А, так ты успел осмелеть в святом месте? Священник дал тебе разрешение, а? — но она расслабилась в его объятиях и повернула голову так, что он мог поцеловать ее в шею.
— Мы скоро отправимся дальше! — сказал он придушенным голосом.
— М-м-м…
— Брат Неньян отправится с нами.
— Что-о-о? — она вырвалась из его рук и повернулась к нему. — Что ты сказал?
Он устало объяснил ей, что брат знает дорогу. Он будет их проводником. И только. Иначе им предстоит скитаться, пока Всадник не захочет, чтобы они нашли замок.
— Почему это он так добр к нам, хотя и знает, кто я такая? Ему что-то нужно, Майкл. Я по его глазам вижу. Он потребует чего-то взамен.
— Может, и так. Но он нам нужен, Котт. Его помощь будет не лишней, — видя, что не убедил ее, он добавил: — Мы расстанемся с ним, едва увидим замок. Оставим его в лесу. До конца он с нами не пойдет.
Это, казалось, ее слегка умиротворило.
— Что с тобой происходит, Котт?
— О чем ты?
— Да так, — и вновь неизбывная усталость, ощущение, что его плечи сгибаются под грузом лет, еще даже не прожитых.
Котт легонько коснулась его бороды. Ее взгляд стал нежным.
— Ты стал седым, мой красивый мальчик, совсем седым и взрослым. Лес превратил тебя в мужчину, в воина. Теперь ты принадлежишь ему, Майкл.
«Он меня убивает», — беззвучно крикнул он, но наклонил голову навстречу ее поцелую, и она прижалась к нему всем телом. Жесткость и мягкость, кости и грудь. Ему хотелось спрятаться в ней, забыть про замки и поиски, про всадников и гоблинов.
И про лес. Больше всего он хотел забыть про лес, выскрести из памяти заполняющий ее мох.
— Он… — это было сказано тихо, почти шепотом.
Топот копыт, еще далекий, но приближающийся. Лошадь летит галопом.
— Помяни дьявола, он тут и явится, — пробормотал Майкл присловие деда.
Все ближе… Они подняли глаза к потолку, осознав, что копыта стучат по воздуху вверху на высоте древесных крон. На миг топот раздался прямо у них над головой — негромко рокочущий гром, и Майклу почудилось, что кровля содрогается. Затем стук начал удаляться и замер в лесу.
Неньян засмеялся.
— Вот так он скачет тут почти каждую ночь по пути в свой замок. Мне кажется, я заноза у него в боку. Зуд, который он пока не может унять.
— Его замок? — повторил Майкл, чувствуя на себе взгляд Котт — зеленых, светящихся, нечеловечьих глаз.
— Да. Он отсюда не очень далеко. Однажды мне довелось посмотреть на него сквозь окутывающие его туманы. Черный, высокий, как небольшая гора, а подножье окружают густые, сплетенные ветви деревьев. Я хотел подойти поближе, но испугался, и вера моя поколебалась. Пришлось отступить. Это место таит страшную печаль и силу. Будто земля там лопнула, и самая черная ее магия медленно просачивается наружу… А замок — струп на ране. И все же… все же…
Он помолчал.
— Вы ведь держите путь туда? В замок Всадника?
Котт положила руку на плечо Майкла, словно прося его промолчать, но он сказал:
— Да. Мы направляемся туда. У нас там есть дело.
— Дело! — глаза брата повеселели. — Думается мне, очень важное, раз привело вас на край жизни.
— Именно.
В очаге затрещали, рассыпаясь, головни. Брат Неньян заговорил, не вынимая трубку изо рта:
— Буду рад видеть вас моими гостями, пока вы не соберетесь с силами для того, что вас ждет впереди, — но он не отводил взгляда от огня, и Майклу показалось, что сначала он хотел сказать что-то другое.
Наступило утро, серое и сырое. В полужидкой грязи поляны виднелись только отпечатки сандалий брата Неньяна. Майкл проснулся с тяжелой, гудящей головой — ведь он уже много недель не спал под крышей. За окном он увидел, как Неньян задает корм своей живности: с плеча у него свисала сшитая из кожи сумка, и за ним с надеждой бежала стая кур, а петух вновь и вновь оглашал утренний воздух своей песней. Лошади жадно тыкались мордами в деревянную колоду, их дыхание завивалось белыми облачками пара. Хотя зима отступала, здесь она, по-видимому, оставила арьергард, который вступал в бой за каждый новый день.
Котт встала на цыпочки и потерлась носом о шею Майкла. Ее рука, еще хранящая тепло мехов, скользнула спереди по его штанам, сжала. Прикосновение это сразу возбудило его, но он отодвинулся.
— Не надо, Котт. Не здесь.
— А почему? Слишком святое для тебя место?
— Нельзя же при нем. Это его дом, и он священник.
Она невесело засмеялась, погладила его по вздувшимся штанам и отошла собирать вещи.
— Мы уедем сегодня? — спросила она.
Он смотрел на поляну. Между деревьями висел туман, как тюлевые занавески. В воздухе пахло дождем, все тело у него ныло от ран и слабости. Он чувствовал себя старым, непозволительно старым, изношенным, как рваный башмак. Ему хотелось снова укутаться в меха и проспать до конца серого утра.
— Нет. Останемся на день. Лошадям надо отдохнуть.
— Ах, лошадям! — протянула она насмешливо. — Ну конечно.
— Заткнись, — устало буркнул он.
На завтрак были лепешки с медом — лакомство, соблазнившее даже Котт. Неньян отвернулся, чтобы прочесть молитву над своей порцией, а Котт уже уписывала лепешку за обе щеки. Майкл попытался есть медленнее, но и он кончил задолго до того, как брат дожевал последний кусок. Ни слова не говоря, Неньян протянул им обоим еще по лепешке и налил в их кружки пенной пахты. Вкус ее вызывал в памяти шумные завтраки у теплой плиты в Антриме, стук сапог входящих и выходящих работников. Но виделись они смутно, будто сквозь грязное стекло.
— Я взял на себя смелость осмотреть твой меч, покуда ты спал, — сказал Неньян, берясь за вторую лепешку.
— Зачем?
— Края потемнели и отливают синевой. Его надо закалить. Железо в нем размягчилось.
— Ну и?
— Ну, так я закалю его для тебя. У меня есть кузница, и я могу развести жаркий огонь.
Майкл осмотрел Ульфберт. Красивые волнистые линии, оставленные ковкой на его поверхности, были точно струящаяся вода. Когда-то он читал об этом. Железные прутья скручивались и раскалялись снова и снова, чтобы как можно лучше очистить металл от углерода, сделать его похожим на сталь. Но, чтобы железо сохраняло твердость, его надо было время от времени вновь закаливать.
— Ладно, — сказал он.
Котт не пожелала даже подойти к кузнице, и бродила по поляне, разговаривая с козами и курами, пока Майкл помогал святому человеку разжечь древесные угли. Затем Неньян полчаса нагребал кучу мокрой глины, благо после дождя это было просто, и измерял ее мечом.
— Зазубрину эту я выправлю, а клинок чуть искривился. Этот меч видал виды — он одобрительно провел пальцем по лезвию, на мгновение став просто мастером. Кожаный фартук прятал сутану, лицо от холода разрумянилось, как у Санта-Клауса.
— Это был меч рыцаря. Я убил его, — сказал Майкл, не в силах дольше вести игру.
— Я знаю.
Неньян положил меч на угли, и Майкл принялся раздувать грубые кожаные меха. Каменный горн превратился в крохотное солнце красного и белого жара в тумане холодного утра, и вскоре Майкл вспотел, лоб у него горел, куртка все сильнее нагревалась. Котт напевала по ту сторону поляны. На углях плясали языки пламени.
— Достаточно.
Неньян извлек меч из огня и бросил на каменную наковальню, взял на удивление небольшой бронзовый молоток и принялся легонько им постукивать, наклонив лицо к раскаленному добела лезвию. Взлетали искры, но он словно не замечал их. Он щурился, вглядывался, его лицо залоснилось от испарины, а потом он вновь положил меч на угли и вытер виски. Майкл снова заработал мехами.
— Откуда ты знаешь?
Брат улыбнулся. (Майкл уже решил, что это наиболее естественное выражение его лица.)
— Такое прекрасное оружие есть лишь у рыцарей и знати. Ульфберт умер, когда нынешние старики еще не родились. И его мечи стали семейными сокровищами, переходили от отца к сыну. Я могу назвать тебе от силы три семьи, владеющие подобным оружием.
— Тебя как будто не тревожит, что я убил рыцаря твоей церкви.
— Кровопролитие тревожит меня всегда, но ты не кажешься мне закоренелым убийцей. Наши рыцари порой бывают излишне усердны. Судя по вашему виду, ты и твоя дама жили среди племен. Думается мне, вы могли быть втянуты в то, что вас не касалось.
— Может, так и было, — признал Майкл.
Вновь меч был извлечен из огня, но теперь брат Неньян вонзил его в кучу собранной им глины. Она зашипела, запузырилась, и поднялись облачка пара. Брат следил за ними с одобрением.
— В воде частенько образуется прокладка из пара, и металл остывает медленнее, чем надо бы. Глина куда лучше, ну и моча. А некоторые утверждают, что лучше всего закаляет кровь.
Майкл вытер залитые потом глаза. Горн дышал жгучим жаром, воздух над ним колебался.
— Почему все-таки ты пришел в Волчий Край?
— Я мог бы задать тебе тот же вопрос. И мог бы спросить еще и о том, откуда ты пришел.
— Насколько мне представляется, — на этот раз улыбнулся Майкл, — я оттуда же, откуда явились вы, братья. Из места, которое зовется Ирландией.
Понял он это не сразу, но теперь уже был убежден, что так оно и произошло. Эти монахи (или священники) действительно пришли из его мира и из его родной страны. Доказательством служила тонзура, более правильная, чем у английских монахов той же эпохи. Вскормил их давно прошедший век, быть может, век набегов викингов, но они проскользнули сквозь дверь так же легко, как и он, — целая община, вероятно, спасаясь от северных язычников. Все, что ему довелось услышать о них в Диком Лесу, свидетельствовало о бегстве от кого-то или от чего-то.
Брат Неньян долго переваривал его слова в молчании. Он вытащил меч из глины и вновь положил в горн. Он постукивал бронзовым молотком по наковальне, его круглое лицо оставалось непроницаемым.
— Чего ты надеешься добиться в его замке?
— Я ищу женщину из моего мира. Он забрал ее туда, я уверен. У него ее душа.
Взгляд брата вспыхнул, но он только молча взял меч и вновь вогнал его в глину. А Котт все еще пела, прохаживаясь среди кур, которым бросала горсти ячменя.
— Значит, ты не питаешь любви к Всаднику? Ни ты и ни твоя дама?
— Конечно, нет. А кто его любит? — Майкл посмотрел на него с недоумением.
Неньян смотрел на тоненькую черноволосую девушку, которая пела у самых деревьев. Она сняла тяжелую верхнюю одежду, и руки у нее были обнажены. В ней было сходство со стройным длинноногим животным, с изящной газелью. Откинутые назад волосы прикрывали заостренные кончики ушей, а при дневном свете огонь в ее глазах был почти невидим.
— Она, твоя дама, рождена двумя мирами, и чем дальше будет она углубляться в этот лес, тем сильнее будет затягивать ее мир деревьев и Всадника. Я много видел в памяти леса. Вирим и гримирч сражались бок о бок, волки и древесный народ — плечом к плечу, чтобы покончить с тем, что было первым походом. Тут, вблизи от средоточия сущего все различия исчезают. Как сказала она: они — дети одного отца. Думается, это и охраняло вас обоих.
— Я не принадлежу к ним. Я даже не могу пить воду в этом лесу.
Неньян улыбнулся обычной теплой улыбкой, но чуть снисходительно.
— И все же кровь вирим течет в твоих жилах тоже. Она еще не обрела полной власти, но она там.
Вирогонь! Майкл беспомощно покачал головой.
— Что ты хочешь сказать? Что, добравшись до замка, мы станем всего лишь прислужниками Всадника? Уподобимся гоблинам?
— Нет. Не ты. В тебе, как я уже говорил, глубоко коренится старое благочествие, но твоя дама…
Майкл ухватил его за фартук, встряхнул, но святой человек и глазом не моргнул.
— Чего ты хочешь, брат?
— Пойти с вами.
Майкл отпустил его почти без удивления.
— Почему?
— Мы можем помочь друг другу, ты и я. Кровь вирим в твоей даме поспособствует нам добраться до замка, а моя вера — сохранить ее человеческую часть, когда мы будем там. Мы восстанем на Дьявола в его логове.
— Вот, значит, что. Ты пришел в Волчий Край, чтобы переведаться с Всадником.
— Да. Но у одного меня не достанет сил, а мой послушник был юным дурнем, трусом, лишенным веры.
— Он погиб.
— Я так и думал.
— Для священника ты мне что-то не кажешься очень святым.
— Я настолько святой, что выжил в этом лесу. И я знаю дорогу к замку. И могу проводить тебя туда. Без меня ты будешь бродить по лесу, пока не умрешь от старости или пока Всадник не будет готов принять тебя. Он управляет путями всех, кто ходит здесь, кроме тех, кто уповает на веру.
— Вера!
— Да, вера. Она позволила мне оставаться в живых здесь двенадцать лет, иногда надломленная, хромающая, и все же могучая. Позволь мне пойти с вами. Вреда не будет никакого, а польза может оказаться очень большой.
— Ты выступишь против него, так? Такая гордыня… Котт не согласится, чтобы ты пошел с нами.
— Скажи ей, что я буду вашим проводником и только.
Майкл колебался. Он вспомнил, как изменилась Котт, как она словно преображалась во что-то иное. Он хотел, чтобы это прекратилось. Он опасался, что встретит в ней врага, если когда-нибудь доберется до этого проклятого замка. Самая мысль о подобном была невыносима.
Но брату Неньяну он не доверял. И добрался он так далеко не для того, чтобы служить чьим-то чужим замыслам.
— Посмотрю, что скажет Котт, — произнес он наконец.
Брат Неньян чуть наклонил голову, затем стремительным движением выхватил Ульфберт из глины и провел большим пальцем по лезвию.
— Теперь он и ветер разрубит. Оружие, достойное крестоносца.
Майкл нашел Котт возле лошадей. Даже после краткого отдыха их бока начали округляться, а Мечте так даже угрожала опасность объесться. Сено Неньяна, отсыревшее от зимних дождей, утратило питательность, но Котт щедро сыпала им ячмень брата, и Майкл ее удержал: как бы у них не начались колики. Слишком сытный корм после долгих недель поста.
Они стояли возле навеса с лошадьми, опираясь на ограду из жердей, напоминавшую коновязь, туман сгущался, унизывая волосы Котт серыми каплями. Капли эти превратили паутину в алмазные сети, а туман окутал кроны, и казалось, что стволы, точно сказочные бобовые стебли тянулись за облака к замку людоеда.
Кожа Котт покрылась пупырышками, и Майкл обхватил ее сзади за плечи, уткнувшись носом в ее волосы.
— А, так ты успел осмелеть в святом месте? Священник дал тебе разрешение, а? — но она расслабилась в его объятиях и повернула голову так, что он мог поцеловать ее в шею.
— Мы скоро отправимся дальше! — сказал он придушенным голосом.
— М-м-м…
— Брат Неньян отправится с нами.
— Что-о-о? — она вырвалась из его рук и повернулась к нему. — Что ты сказал?
Он устало объяснил ей, что брат знает дорогу. Он будет их проводником. И только. Иначе им предстоит скитаться, пока Всадник не захочет, чтобы они нашли замок.
— Почему это он так добр к нам, хотя и знает, кто я такая? Ему что-то нужно, Майкл. Я по его глазам вижу. Он потребует чего-то взамен.
— Может, и так. Но он нам нужен, Котт. Его помощь будет не лишней, — видя, что не убедил ее, он добавил: — Мы расстанемся с ним, едва увидим замок. Оставим его в лесу. До конца он с нами не пойдет.
Это, казалось, ее слегка умиротворило.
— Что с тобой происходит, Котт?
— О чем ты?
— Да так, — и вновь неизбывная усталость, ощущение, что его плечи сгибаются под грузом лет, еще даже не прожитых.
Котт легонько коснулась его бороды. Ее взгляд стал нежным.
— Ты стал седым, мой красивый мальчик, совсем седым и взрослым. Лес превратил тебя в мужчину, в воина. Теперь ты принадлежишь ему, Майкл.
«Он меня убивает», — беззвучно крикнул он, но наклонил голову навстречу ее поцелую, и она прижалась к нему всем телом. Жесткость и мягкость, кости и грудь. Ему хотелось спрятаться в ней, забыть про замки и поиски, про всадников и гоблинов.
И про лес. Больше всего он хотел забыть про лес, выскрести из памяти заполняющий ее мох.
18
Еще ночь в дымной хижине, ужин из остатков похлебки. Утром Майкл проснулся и, разлепив веки, увидел словно сквозь туман яркий прямоугольник окошка. Он обнимал Котт — все было спутано: руки, ноги, черные волосы. Он нежно сдул пылинки с ее ресниц, увидел, как они затанцевали в солнечном свете, который лился в открытую дверь, и улыбнулся от простого мимолетного счастья.
Было холодно, воздух морозно пощипывал. Он встал и выглянул наружу, потягиваясь. Грязь на поляне замерзла, лужи затянуло льдом, хотя там, где на них падали солнечные лучи, он был таким мерцающе тоненьким, что проломился бы и под ногами паука. И опять туман, но только точно газовая дымка, озаренная солнцем. Она широкой полосой висела довольно высоко над землей, не достигая древесных вершин, которые кристально четко рисовались на фоне бледно-голубого неба, а стволы обрели нежность пастельных тонов. Майкл увидел, как с ручья в дальнем конце поляны взлетела цапля, взмахивая широкими крыльями. Брат Неньян тихим голосом разговаривал с козами, но в тишине звуки его голоса рассыпались, как звон колокольчика. Через минуту-другую он направился к хижине с грубой корзиной в руке, ведя на поводу животное, похожее на большого осла.
— Яйца на завтрак! — возвестил он с веселой усмешкой.
В середине утра они отправились в путь, приятно сытые, следя, чтобы солнце светило на них слева. Час спустя вид леса снова изменился, и солнце уже не могло пробиться сквозь ветки. У Майкла упало сердце, когда утренний свет померк, а земля между стволами вновь стала голой и темной. У него было ощущение, что он въезжает в бесконечную пещеру, которая все глубже и глубже уводит к самому сердцу мира, в туннель, у которого нет конца.
Их седла были обвешаны припасами. Лепешки, мед, сыр, копченое мясо, сушеные овощи, бурдюки с благословенной водой, которую Котт пить не могла, и кисет с душистым табаком брата. Осел Неньяна, терпеливый, заеденный блохами, гремел и лязгал, раздражая Майкла. С его седла свисали медный котелок и разные бронзовые орудия. Брат Неньян выглядел как странствующий лудильщик.
— А как же твои животные? — холодно спросила у него Котт, когда солнечная поляна осталась позади. Перед отъездом Неньян открыл козий загон.
— Будут пастись. На поляне хорошая трава, и почти все они хорошо усвоили, что в лес лучше не забредать. Козел присмотрит за ними, и я оставил в разных местах кормушки с ячменем. А куры умеют сами о себе позаботиться.
— Тебе придется нелегко, когда ты вернешься, — сказала она ему.
— Всем приходится чем-то жертвовать.
Вновь в пути. Опять они находились в постоянном движении, словно и не было передышки в приюте Неньяна. В поисках его поляны они отклонились от прямого пути на юг, и теперь толстячок вел их на южную дорогу, однако, как показалось Майклу, через некоторое время свернул на юго-восток. Не прошло и суток, как Майклу пришлось довольствоваться редкими взглядами на звезды да предположениями, чтобы хоть как-то определять направление, но брат, побрякивая, ехал перед ним, словно логово Всадника сияло впереди высоко, будто маяк.
Всякие мелочи раздражали Майкла. В присутствии Неньяна он чувствовал себя с Котт неловко и, к ее разочарованию, не мог заниматься с ней любовью ночью у костра. По утрам брат заставлял их мешкать, потому что, отойдя в сторону, служил для себя мессу, а Майкл испытывал странное отстранение, словно все это он погреб в далеком прошлом. Однако рудименты благочестия сохранялись в нем, и он успокаивал Котт, позволяя священнику молиться спокойно, хотя это и отнимало у них время, которое следовало провести в пути.
Он и Неньян ели хорошо, но Котт по какой-то причине — возможно, просто назло им — искала себе пищу сама, и они не без брезгливости поглядывали на выкопанные ею корешки и ободранных лягушек. Соблазнял ее только мед, и она с наслаждением съедала намазанную им лепешку, но от всего остального отказывалась и бесстрашно пила лесную воду. Казалось, деревья вновь забрали власть над ней, и она возвращалась к обычаям леса, словно и не было краткой передышки в человеческих условиях приюта. Майкл тревожился. Лежа рядом с ней ночью, он воображал, что она меняется, даже когда спит в его объятиях. Она вздрагивала, дергалась, а иногда ему чудилось, что у нее вырывается рычание.
Дар Меркади, думал он. Не такой уж бескорыстный, как казалось. Иногда ему чудилось, что дар этот дает о себе знать и в его теле: внушает ему отвращение к толстячку-священнику на осле, заставляет захлебываться чистой водой.
Признаки жизни, которые они замечали, приближаясь к приюту Неньяна, совсем исчезли, и лес стал пустым и мрачным — залом с плотной кровлей, поддерживаемой колоннами деревьев. Наступление весны тут было отбито, и они ехали в неменяющихся зимних сумерках. Холодные воздушные течения под балдахином, гниющие листья на земле, скопившиеся за бесчисленные осени, истлевшие в густую грязь, в которую проваливались лошадиные копыта, так что всадники спешивались и вели измученных животных под уздцы, сами проваливаясь по щиколотку, по лодыжку, а порой и по колено в черную липкую жижу. Не прошло и нескольких дней, как чистый дородный брат Неньян уже приобрел скитальческий вид, как мысленно называл это Майкл. Щеки его ввалились, заскорузлое от грязи одеяние стало свободнее на животе. Он для тепла обматывал ноги тряпками, а глаза у него превратились в два провала. Котт наблюдала за этими изменениями с мрачным злорадством, словно видела в них доказательство, что магия святого человека не может тягаться с силой леса.
Ночные привалы стали одновременно и желанной целью и источником мучений. Когда короткий день угасал, они готовы были упасть на землю, тут же и заснуть, но нужно было позаботиться о лошадях, кое-как развести костер из сырых сучьев, выбрать местечко чуть посуше. По стволам деревьев ползли капли, выгоняя из-под коры ютившихся там мошек — слепых, белых, больно жалящих. Путники ложились, и сырость просачивалась сквозь меха, заскорузлые от засохшей грязи, смердящие плесенью. Глядя на дымящийся, еле горящий костер, они засыпали. Каждую ночь они по очереди бодрствовали несколько часов, неся дежурство. Майкл подозревал, что Неньян преспокойно спит и в эти часы, но проверить так ли это, он не мог: слишком уж сильно его самого клонило в сон.
Говорили они мало, ели по вечерам молча. Котт ужинала поганками, которые окружали подножья деревьев в багряном изобилии. Вид у них был смертоносный, но она ела их как будто с удовольствием и пила воду из застойных луж без всякого вреда для себя. Словно была создана для жизни в подобном месте — или оно было создано нарочно для нее.
— Не понимаю, черт меня подери, почему этот край назвали Волчьим, — как-то сказал Майкл. — Тут меньше волков, меньше всего, чего угодно, чем в любых других местах, какие я видел в здешнем мире. Тут нет ничего. Ничего!
— Тут есть деревья, — напомнила ему Котт. Ее глаза светились в сумраке.
Они сидели в темноте, потому что костер, несмотря на все их усилия, не разгорелся. Лошади переминались с ноги на ногу и выдували воздух из ноздрей в нескольких шагах от них, а чуть дальше бормотал свои молитвы брат Неньян. В вершинах шелестел и шуршал ветер, но больше никакие звуки не нарушали лесной тишины.
Добрался ли первый отряд сюда? Вряд ли, подумал Майкл. Тут почти не было корма для лошадей, не говоря уж о коровах. Майкл начинал ненавидеть деревья, но молчал об этом, видя благоговейный трепет, который они внушали Котт.
В них обоих прятался вирогонь. У Майкла было ощущение, что он мог бы жить на поганках и затхлой воде, как Котт, если бы он сдался на милость леса, но он предпочитал последние крохи запасов Неньяна и принадлежать себе.
Священник кончил молиться и присоединился к ним. Его била дрожь, хотя лицо оставалось невозмутимо спокойным. За все время пути он, казалось, неизменно знал, какого направления следует держаться — даже в чащобах болот, даже в самых черных частях леса. Словно внутри него прятался компас, игла которого безошибочно указывала на их цель. Но Майклу уже было почти все равно, достигнут они ее или нет, лишь бы вновь обрести чистую постель и сносную еду.
— Далеко еще? — спросил он Неньяна, как часто спрашивал все последние дни. Они находились в пути уже почти две недели, а лес оставался все тем же.
В смутном свете разобрать выражение на лице брата-было нелегко, но в его голосе Майкл уловил неуверенность.
— Дальше, чем я думал. В последний раз я увидел его через неделю. И мы на правильном пути, тут я не могу ошибиться. Я чувствую силу этого места, будто лицо мне жжет какое-то черное солнце. Но он словно отодвигается, или лес становится шире, пока мы по нему едем… Не знаю…
Такой усталый, такой растерянный, от вечной улыбки остался только пепел. Котт презрительно фыркнула.
— Мы следуем за блуждающим огоньком в коричневой рясе? Или он знакомит нас с красотами Волчьего Края?
— Котт! — предостерегающе произнес Майкл, но неуверенность Неньяна подействовала на него так угнетающе, что на большее его не хватило. Все это время он твердил себе, что осталось совсем немного, что они уже почти там. И вдруг оказывается, что впереди могут быть тысячи и тысячи миль. Он готов был завыть от горечи и отчаяния.
— Одним нам было лучше. Мы ехали быстрее, а лес нас почти не замечал. Теперь, когда он с нами, лес следит за каждым нашим шагом. Неужели ты не чувствуешь?
Нет, такое чувство у Майкла возникало. Безмолвный, безглазый взгляд, от которого у него холодели лопатки, словно в ожидании удара. В воздухе Волчьего Края была какая-то тяжесть, мешавшая вдыхать его. Полная противоположность разреженному воздуху горных высот. Густой воздух, налитый свинцом неприязни, источающий силу.
— Я ничего не чувствую, — сказал Неньян. — Я прожил тут двенадцать лет и никогда ничего подобного не ощущал. Волчий Край знает меня, а я знаю его.
— Ты дурак, — сказала Котт, и Майклу показалось, что лицо священника потемнело от гнева.
— Перестаньте, — сказал он, рассердившись на их начинающуюся свару. — Надолго ли еще хватит твоих запасов? — спросил он Неньяна, который напряженно скорчился на земле, похожий в своем одеянии на обросший мхом валун.
— Воды — на два-три дня. Еды еще на четыре.
— Поганки и водица из луж, — засмеялась Котт. — Скоро начнешь ими ублажаться, если прежде не попробуешь сжевать свои сандалии.
— Замолчи! — прошипел Майкл, и они поразились злобе в его голосе. — Хватит препираться. Будем кипятить лесную воду, как только сумеем разжечь огонь, и будем есть то, что сумеем найти. Жуков, если понадобится. Но с пути не свернем, пусть даже придется доехать до высоких гор, которые, как говорят, начинаются по ту сторону этого проклятого места. У всех лесов есть конец, и мы доберемся до нашей цели, даже если съедим лошадей и сотрем подошвы до костей, шагая пешком.
Было холодно, воздух морозно пощипывал. Он встал и выглянул наружу, потягиваясь. Грязь на поляне замерзла, лужи затянуло льдом, хотя там, где на них падали солнечные лучи, он был таким мерцающе тоненьким, что проломился бы и под ногами паука. И опять туман, но только точно газовая дымка, озаренная солнцем. Она широкой полосой висела довольно высоко над землей, не достигая древесных вершин, которые кристально четко рисовались на фоне бледно-голубого неба, а стволы обрели нежность пастельных тонов. Майкл увидел, как с ручья в дальнем конце поляны взлетела цапля, взмахивая широкими крыльями. Брат Неньян тихим голосом разговаривал с козами, но в тишине звуки его голоса рассыпались, как звон колокольчика. Через минуту-другую он направился к хижине с грубой корзиной в руке, ведя на поводу животное, похожее на большого осла.
— Яйца на завтрак! — возвестил он с веселой усмешкой.
В середине утра они отправились в путь, приятно сытые, следя, чтобы солнце светило на них слева. Час спустя вид леса снова изменился, и солнце уже не могло пробиться сквозь ветки. У Майкла упало сердце, когда утренний свет померк, а земля между стволами вновь стала голой и темной. У него было ощущение, что он въезжает в бесконечную пещеру, которая все глубже и глубже уводит к самому сердцу мира, в туннель, у которого нет конца.
Их седла были обвешаны припасами. Лепешки, мед, сыр, копченое мясо, сушеные овощи, бурдюки с благословенной водой, которую Котт пить не могла, и кисет с душистым табаком брата. Осел Неньяна, терпеливый, заеденный блохами, гремел и лязгал, раздражая Майкла. С его седла свисали медный котелок и разные бронзовые орудия. Брат Неньян выглядел как странствующий лудильщик.
— А как же твои животные? — холодно спросила у него Котт, когда солнечная поляна осталась позади. Перед отъездом Неньян открыл козий загон.
— Будут пастись. На поляне хорошая трава, и почти все они хорошо усвоили, что в лес лучше не забредать. Козел присмотрит за ними, и я оставил в разных местах кормушки с ячменем. А куры умеют сами о себе позаботиться.
— Тебе придется нелегко, когда ты вернешься, — сказала она ему.
— Всем приходится чем-то жертвовать.
Вновь в пути. Опять они находились в постоянном движении, словно и не было передышки в приюте Неньяна. В поисках его поляны они отклонились от прямого пути на юг, и теперь толстячок вел их на южную дорогу, однако, как показалось Майклу, через некоторое время свернул на юго-восток. Не прошло и суток, как Майклу пришлось довольствоваться редкими взглядами на звезды да предположениями, чтобы хоть как-то определять направление, но брат, побрякивая, ехал перед ним, словно логово Всадника сияло впереди высоко, будто маяк.
Всякие мелочи раздражали Майкла. В присутствии Неньяна он чувствовал себя с Котт неловко и, к ее разочарованию, не мог заниматься с ней любовью ночью у костра. По утрам брат заставлял их мешкать, потому что, отойдя в сторону, служил для себя мессу, а Майкл испытывал странное отстранение, словно все это он погреб в далеком прошлом. Однако рудименты благочестия сохранялись в нем, и он успокаивал Котт, позволяя священнику молиться спокойно, хотя это и отнимало у них время, которое следовало провести в пути.
Он и Неньян ели хорошо, но Котт по какой-то причине — возможно, просто назло им — искала себе пищу сама, и они не без брезгливости поглядывали на выкопанные ею корешки и ободранных лягушек. Соблазнял ее только мед, и она с наслаждением съедала намазанную им лепешку, но от всего остального отказывалась и бесстрашно пила лесную воду. Казалось, деревья вновь забрали власть над ней, и она возвращалась к обычаям леса, словно и не было краткой передышки в человеческих условиях приюта. Майкл тревожился. Лежа рядом с ней ночью, он воображал, что она меняется, даже когда спит в его объятиях. Она вздрагивала, дергалась, а иногда ему чудилось, что у нее вырывается рычание.
Дар Меркади, думал он. Не такой уж бескорыстный, как казалось. Иногда ему чудилось, что дар этот дает о себе знать и в его теле: внушает ему отвращение к толстячку-священнику на осле, заставляет захлебываться чистой водой.
Признаки жизни, которые они замечали, приближаясь к приюту Неньяна, совсем исчезли, и лес стал пустым и мрачным — залом с плотной кровлей, поддерживаемой колоннами деревьев. Наступление весны тут было отбито, и они ехали в неменяющихся зимних сумерках. Холодные воздушные течения под балдахином, гниющие листья на земле, скопившиеся за бесчисленные осени, истлевшие в густую грязь, в которую проваливались лошадиные копыта, так что всадники спешивались и вели измученных животных под уздцы, сами проваливаясь по щиколотку, по лодыжку, а порой и по колено в черную липкую жижу. Не прошло и нескольких дней, как чистый дородный брат Неньян уже приобрел скитальческий вид, как мысленно называл это Майкл. Щеки его ввалились, заскорузлое от грязи одеяние стало свободнее на животе. Он для тепла обматывал ноги тряпками, а глаза у него превратились в два провала. Котт наблюдала за этими изменениями с мрачным злорадством, словно видела в них доказательство, что магия святого человека не может тягаться с силой леса.
Ночные привалы стали одновременно и желанной целью и источником мучений. Когда короткий день угасал, они готовы были упасть на землю, тут же и заснуть, но нужно было позаботиться о лошадях, кое-как развести костер из сырых сучьев, выбрать местечко чуть посуше. По стволам деревьев ползли капли, выгоняя из-под коры ютившихся там мошек — слепых, белых, больно жалящих. Путники ложились, и сырость просачивалась сквозь меха, заскорузлые от засохшей грязи, смердящие плесенью. Глядя на дымящийся, еле горящий костер, они засыпали. Каждую ночь они по очереди бодрствовали несколько часов, неся дежурство. Майкл подозревал, что Неньян преспокойно спит и в эти часы, но проверить так ли это, он не мог: слишком уж сильно его самого клонило в сон.
Говорили они мало, ели по вечерам молча. Котт ужинала поганками, которые окружали подножья деревьев в багряном изобилии. Вид у них был смертоносный, но она ела их как будто с удовольствием и пила воду из застойных луж без всякого вреда для себя. Словно была создана для жизни в подобном месте — или оно было создано нарочно для нее.
— Не понимаю, черт меня подери, почему этот край назвали Волчьим, — как-то сказал Майкл. — Тут меньше волков, меньше всего, чего угодно, чем в любых других местах, какие я видел в здешнем мире. Тут нет ничего. Ничего!
— Тут есть деревья, — напомнила ему Котт. Ее глаза светились в сумраке.
Они сидели в темноте, потому что костер, несмотря на все их усилия, не разгорелся. Лошади переминались с ноги на ногу и выдували воздух из ноздрей в нескольких шагах от них, а чуть дальше бормотал свои молитвы брат Неньян. В вершинах шелестел и шуршал ветер, но больше никакие звуки не нарушали лесной тишины.
Добрался ли первый отряд сюда? Вряд ли, подумал Майкл. Тут почти не было корма для лошадей, не говоря уж о коровах. Майкл начинал ненавидеть деревья, но молчал об этом, видя благоговейный трепет, который они внушали Котт.
В них обоих прятался вирогонь. У Майкла было ощущение, что он мог бы жить на поганках и затхлой воде, как Котт, если бы он сдался на милость леса, но он предпочитал последние крохи запасов Неньяна и принадлежать себе.
Священник кончил молиться и присоединился к ним. Его била дрожь, хотя лицо оставалось невозмутимо спокойным. За все время пути он, казалось, неизменно знал, какого направления следует держаться — даже в чащобах болот, даже в самых черных частях леса. Словно внутри него прятался компас, игла которого безошибочно указывала на их цель. Но Майклу уже было почти все равно, достигнут они ее или нет, лишь бы вновь обрести чистую постель и сносную еду.
— Далеко еще? — спросил он Неньяна, как часто спрашивал все последние дни. Они находились в пути уже почти две недели, а лес оставался все тем же.
В смутном свете разобрать выражение на лице брата-было нелегко, но в его голосе Майкл уловил неуверенность.
— Дальше, чем я думал. В последний раз я увидел его через неделю. И мы на правильном пути, тут я не могу ошибиться. Я чувствую силу этого места, будто лицо мне жжет какое-то черное солнце. Но он словно отодвигается, или лес становится шире, пока мы по нему едем… Не знаю…
Такой усталый, такой растерянный, от вечной улыбки остался только пепел. Котт презрительно фыркнула.
— Мы следуем за блуждающим огоньком в коричневой рясе? Или он знакомит нас с красотами Волчьего Края?
— Котт! — предостерегающе произнес Майкл, но неуверенность Неньяна подействовала на него так угнетающе, что на большее его не хватило. Все это время он твердил себе, что осталось совсем немного, что они уже почти там. И вдруг оказывается, что впереди могут быть тысячи и тысячи миль. Он готов был завыть от горечи и отчаяния.
— Одним нам было лучше. Мы ехали быстрее, а лес нас почти не замечал. Теперь, когда он с нами, лес следит за каждым нашим шагом. Неужели ты не чувствуешь?
Нет, такое чувство у Майкла возникало. Безмолвный, безглазый взгляд, от которого у него холодели лопатки, словно в ожидании удара. В воздухе Волчьего Края была какая-то тяжесть, мешавшая вдыхать его. Полная противоположность разреженному воздуху горных высот. Густой воздух, налитый свинцом неприязни, источающий силу.
— Я ничего не чувствую, — сказал Неньян. — Я прожил тут двенадцать лет и никогда ничего подобного не ощущал. Волчий Край знает меня, а я знаю его.
— Ты дурак, — сказала Котт, и Майклу показалось, что лицо священника потемнело от гнева.
— Перестаньте, — сказал он, рассердившись на их начинающуюся свару. — Надолго ли еще хватит твоих запасов? — спросил он Неньяна, который напряженно скорчился на земле, похожий в своем одеянии на обросший мхом валун.
— Воды — на два-три дня. Еды еще на четыре.
— Поганки и водица из луж, — засмеялась Котт. — Скоро начнешь ими ублажаться, если прежде не попробуешь сжевать свои сандалии.
— Замолчи! — прошипел Майкл, и они поразились злобе в его голосе. — Хватит препираться. Будем кипятить лесную воду, как только сумеем разжечь огонь, и будем есть то, что сумеем найти. Жуков, если понадобится. Но с пути не свернем, пусть даже придется доехать до высоких гор, которые, как говорят, начинаются по ту сторону этого проклятого места. У всех лесов есть конец, и мы доберемся до нашей цели, даже если съедим лошадей и сотрем подошвы до костей, шагая пешком.