Керни Пол. Путь к Вавилону

   — Тем не менее, они оставались у нас, пока их не одолела тоска по свету солнца, и сиянию луны, и дуновению теплого, свежего ветра равнин. Увечный человек по имени Беркинлиг — старик, который, как он утверждал, пришел с той стороны Гресхорна, — появился у нас и увел их с собой. И они пошли за ним в самое сердце Гресхорна, надеясь в конце концов пересечь горы и отыскать неведомую страну за ними. Так они и исчезли. Никто не вернулся назад. И никаких вестей о них не дошло до нас. Их как будто не стало. С ними ушли стражи, даже несколько мирканов, из тех, кто пошел за своими баронами в изгнание. Мы пытались разыскивать их, но не смогли найти никаких следов. Они пошли на север — это единственное, что мы выяснили. Здесь кругом только камень и лед, и нет ничего, на чем могли бы удержаться следы. Наша же власть не простирается так далеко. Что-то в сердце Гресхорна мешает нам развернуть свою силу, и мы потеряли их.
   — А что там, за Гресхорном? — спросил Ривен.
   — Мы не знаем. Быть может, край света или иная страна — иной мир, где изгнанники живут теперь. Кто знает?
   — Беркинлиг — герой нашей древней легенды. Человек, которому Народ Камня даровал магию, чтобы тот передал ее людям Мингниша, — сказал Байклин. — Тот, кто пришел к вам, не может быть тем же Беркинлигом.
   — Так он назвался.
   — А все эти люди… — продолжал Байклин. — Значит, они погибли в горах, оставшись в Гресхорне навечно?
   Ответом было молчание. Тормод выбил свою трубку и встал.
   — Пора мне оставить вас и поглядеть, как обстоят дела с нашей историей. Если хотите, скажу Хивалю и Тиофу, чтобы они принесли вам еще еды и питья.
   — Где наше снаряжение? — спросил Ривен.
   — В надежном месте. Оно немного пострадало, и сейчас мы готовим для вас новое. Мы дадим вам зимнюю одежду, намного теплее и удобнее любой другой, которую вы сумели бы раздобыть на равнине. — Он весело оглядел могучую фигуру Ратагана, при этом рот гнома сложился в усмешку — усмешку Кэлама. — Хотя придется немного ее перешить. Ждите, скоро мы вас позовем.
   Не сказав больше ни слова, он направился к двери и открыл ее, просто толкнув рукой. Она с грохотом захлопнулась за ним.
   — Выходит, гномы не всеведущи, — задумчиво произнес Байклин. — Есть вещи, неведомые даже им.
   Ривен понял: он все это время надеялся, что гномы подскажут ему, что делать. А оказалось, что он знает столько же, сколько знают и сами гномы… или будет знать, когда услышит их историю.
   Выходит, придется до всего доходить самому. И надеяться лишь на себя.
   Ривен внезапно почувствовал себя усталым, хотя только что проснулся. Он обратил внимание на лужу разлитого пива и мокрые следы, что вели в соседнюю комнату. Джиннет снова ушла к себе. Он был опечален. И в то же самое время — рад. В ее словах ему открылось что-то новое. И теперь она становилась все больше похожей на Дженни, ту Дженни, которую он знал. Но, может, так и должно было случиться.
   Сам того не сознавая, он пошел по этим мокрым следам в другую комнату. Там было темнее. Свет исходил лишь из каменного очага. Она сидела, глядя в огонь, но подняла глаза, когда Ривен вошел и сел рядом. Раздраженное выражение было на ее лице. Отсветы пламени в заблестевших глазах. Однако она промолчала. Они сидели бок о бок в полукруге света, льющегося из очага. Сидели молча, украдкой бросая взгляды друг на друга. И молчание это, и эти взгляды терзали Ривена. И все же ему было хорошо.
   — Почему ты так смотришь на меня? — спросила она, усмехнувшись. — Впрочем, я знаю. Твоя умершая жена, которую ты любил. Я — ее образ, ее двойник. Так что вовсе не удивительно, что ты не сводишь с меня глаз.
   — Да, это так, — с трудом выдавил он. — Ты — подобие ее. Но ты — не она. У тебя только внешность ее.
   Она пристально посмотрела на него.
   — Ты говорил, что я должна была оказаться здесь, рядом с тобой и твоими приспешниками. Как-то участвовать в вашем поиске. Только — как? И какова, ты полагаешь, моя роль во всем этом? — В ее голосе по-прежнему звучала насмешка.
   — Не знаю. — Он поправил ногой выскользнувшее из очага полено. Он ощущал запах, исходящий от этой женщины. Смесь зла и добра. Запах цветов и хвои, пота, может быть, крови. Ривен вспомнил, как стояла она, обнаженная, там, в пещере, и сердито тряхнул головой.
   Она улыбнулась.
   — Ты любил свою жену, это ясно. А меня ненавидишь и все же не можешь оставить в покое. Я как заноза в твоей плоти.
   «Я — темная комната, куда ты боялся войти». Он явственно слышал тот голос из сна. Насмешливый голос.
   — Это не имеет значения, — прохрипел он, вставая. Зачем оставаться здесь? Мучить себя? Какой в этом прок?
   Она схватила его руку и притянула к себе.
   — Нет. Не оставляй меня. — Она взяла его руку и положила ее себе на колени. Странная улыбка скривила ей губы. Постепенно его пальцы, стиснутые в напряженный кулак, разжались, и руки их сплелись.
   — А кто эта девочка, что была с тобой в Талскере? Что не могла говорить? — спросила она его. — Та, о которой ты так беспокоился.
   — Та, которую ты угрожала отдать наемникам, — сказал Ривен, и ее пальцы в руке у него напряглись.
   — Да.
   — Моя… сиделка.
   — Ты любил ее?
   Он вспомнил хмурую улыбку Мадры, ее подвижные брови, ее юное, нежное лицо. Тот безмятежный покой, который, казалось, приходил вместе с ней.
   — Да, любил. Люблю.
   Джиннет склонила голову, тень от волос упала ей на лицо.
   — А как бы ты сказал это своей жене, будь я ею?
   Ривен поморщился.
   — Ты — не она.
   — Но если бы я была ею?
   Он попробовал убрать свою руку, но она удержала.
   — Пожалуйста.
   Он покачал головой в смущении и боли. Что это, опять игра, которую она затеяла с ним?
   — Она умерла. Бога ради.
   — А может быть, нет. Может быть, она — во мне. Быть может, поэтому я и оказалась здесь. И не позволила прикончить тебя в Талскере. И пошла за тобой в эти чертовы горы.
   В ее голосе прозвучало нечто напоминающее смущение. И Ривен ощутил холодок от нахлынувшей на него волны страха.
   — Смерть — это конец, — вымолвил он.
   — И ты со своими друзьями ведешь меня к смерти?
   — Нет, разумеется, нет. Мы не убийцы.
   — Как вижу, ты идешь ва-банк. В такой игре приходится жертвовать многим. Мной, например. Твой друг миркан, дай ему волю, прикончил бы меня, не задумываясь.
   — Из-за вашей с Брагадом лжи ему пришлось выйти с оружием против своих сородичей. И ты теперь удивляешься тому, что Айса желает тебе смерти?
   — А ты?
   — Я — нет. — Она рассмеялась.
   — Ты, мне кажется, сам не знаешь. Но тебя влечет ко мне. Это ясно. Ты меня любишь и ненавидишь.
   Ривен не нашел, что ответить. И удивился тому, что он все еще сидит здесь, выслушивая такое.
   Внезапно она обняла его. Он опрокинулся на спину, и ее вес придавил его к полу. Руки ее обхватили его запястья, словно железные кандалы. Волосы цвета воронового крыла упали ему на лицо. Она оказалась на удивление сильной. И на мгновение у него промелькнула мысль: а не получит ли он сейчас удар ножом под ребра? Но он чувствовал, как содрогается ее тело. Она беззвучно смеялась, уткнувшись губами ему в шею. Пальцы ее отпустили его запястья, и их руки сплелись.
   Она ткнулась носом ему в щеку. Провела губами по бровям. Он высвободил руку, погладил ее по спине, дотянулся до бедер, чувствуя легкую дрожь ее тела под своими пальцами. Положив руку ей на затылок, он прижал ее губы к своим с такой силой, что цокнули зубы. А потом губы слились в поцелуе. Но Ривен почувствовал, что ее губы кривятся в усмешке, и принялся неистово целовать ее, чтобы стереть поцелуями эту усмешку. Они скатились с каменной плиты у очага, словно враги, сцепившиеся в смертной схватке. Он швырнул ее под себя. Ее ноги сжали его бедра. Лицо ее все еще искажалось беззвучным смехом. В пляшущих отблесках пламени глаза ее горели, как глаза волчицы.
   — Твоя жена делала это? — спросила она, и усмешка ее походила теперь на хищный оскал.
   Он дал ей пощечину, довольно сильную — голова ее запрокинулась, лицо отвернулось, но ноги ее продолжали сжимать его бедра. Он ударил ее еще раз. Кровь потекла из разбитой губы. Хватка ослабла. Не шевелясь, она лежала под ним, и в глазах ее блестели внезапные слезы.
   — Как я понимаю, не делала, — пробормотала она. Слезы блестели теперь на щеках, стекали вниз и исчезали в черных волосах.
   — Прости, — хрипло выдавал Ривен.
   Она притянула его к себе.
   — Не за что.
   Они лежали перед очагом, сжимая друг друга в объятиях, сблизившись лицами. Он вытер кровь с ее губ, и теперь кровь ее высыхала у него на руке.
   — Зачем? — тихо спросил он.
   — Я люблю тебя и ненавижу. — Она еще крепче прижалась к нему. — И я знаю: ты станешь причиной моей смерти. — Тут она оттолкнула его. — А теперь уходи. Оставь меня. Возвращайся к своим друзьям, а волчицу оставь в покое.
   Он встал и еще долго смотрел на нее. На кровь у нее на лице, на припухшие губы. Полные слез глаза смеялись над ним. И он, не оглядываясь, ушел.
   Они почти не разговаривали. Каждый чувствовал: конец уже близко — скоро поиск их завершится. Но каков будет этот конец, не знал никто. У Ривена, правда, имелись кое-какие подозрения на этот счет — то самое предчувствие, которое подсказало ему, что, прежде чем встретиться с гномами, им предстоит еще одна встреча в горах, — но, как и в прошлый раз, он не мог быть уверен в этом полностью. Странное, смутное чувство… похожее на вырисовывающийся в сознании замысел книги, еще неясный и неоформившийся, когда уже знаешь, куда должны повернуть события, но не имеешь еще представления о том, как направить их ход. Знаешь и не знаешь. То самое чувство, которое не покидало его с тех пор, как он впервые вошел в этот мир в компании одного из своих героев. Так ему было назначено. С самого рождения. Почему-то судьба именно так отметила его.
   Он отдал бы многое, чтобы только узнать, как такое могло случиться. Как такое вообще может быть. Он верил в магию, потому что теперь все вокруг было магией. Но ведь в том — его — мире ничего этого нет. И это делает его бедным.
   Мертвые не воскресают.
   Наконец, дверь в их комнату со скрежетом распахнулась, и на пороге появились двое приземистых гномов: Хиваль и Тиоф. Они поклонились, подметая бородами пол.
   — Пора, — объявил один из них. — Наш народ хочет видеть вас.
   Первым, потягиваясь, встал Ратаган.
   — Гномов и женщин не заставляют ждать, — произнес он с улыбкой.
   Они с трудом поднялись на ноги. Джиннет присоединилась к ним, выйдя из соседней комнаты. Она низко склонила голову, пряча лицо в тени капюшона. Чтобы скрыть ссадины, дошло вдруг до Ривена. Он покраснел от стыда и отвращения к себе. Он в жизни ни разу не ударил женщину. До сегодняшнего дня.
   Они вышли из комнаты следом за гномами-провожатыми.
   В этот раз их повели совсем в другое место, — намного дальше, в глубь горы, как показалось Ривену. Он почти явственно ощущал ужасающее давление колоссальной массы камня над своей головой. Коридоры, по которым они шли, были всего лишь щелками горной плоти. Одно движение плеча каменного исполина, — и все они исчезнут. И он, Ривен, окажется погребенным в недрах собственной истории.
   Гномы-провожатые безошибочно вели их по узким коридорам и широким, словно улицы, переходам, через перекрестки и распутья, мимо зияющих пропастей и уходящих в бесконечность стен. Они были здесь не одни. Во тьме повсюду сияли огни — алые угольки глаз гномов двигались вместе с ними; по проходам разносились гулкие звуки шагов, отзвуки разговоров, негромкий смех, замогильные голоса, звучащие на неведомые лады. В темноте — перед ними и вслед за ними — передвигались толпы. Казалось, все обитатели Джхаара собираются, чтобы услышать историю, которая будет рассказана этим вечером.
   Они вошли в безбрежную тьму огромного подземного зала, такого огромного, что токи воздуха перемещались в нем, как ветер. В этой кромешной тьме ничего нельзя было разглядеть, кроме многочисленных искорок глаз, мерцающих, как драгоценные камни богатого месторождения: сотни глаз. Одни — совсем рядом, другие — так далеко, что свет их превращался в едва различимое глазом мерцание. Шепот и шорох ног людской толпы сливался в непрерывный гул. В темноте Ривен споткнулся, но Айса и Ратаган поддержали его. Он протянул руку, чтобы найти Байклина, и снова чуть не упал. Спотыкаясь и оступаясь на каждом шагу, они вслепую продвигались вперед. Ратаган тихо чертыхался, когда задевал обо что-то ногой.
   Наконец они остановились, и внезапно двух гномов-проводников окружило голубое сияние. Точно такое, какое Ривен уже видел однажды. Хиваль и Тиоф молча указали на пол, и Ривен разглядел каменные скамьи, выбитые, вероятно, в монолите скалы. Они сели, и свет погас. Им осталось лишь вслушиваться в гулкую тьму, окружавшую их, ловить шаркающие звуки шагов гномов, ощущать спинами холодный камень скамьи.
   Вскоре голоса затихли, движение прекратилось. Все кругом замерло.
   А потом зажегся свет — теплый шафрановый свет, исходивший из невидимого источника. Он струился как будто из ниоткуда, озаряя каменные стены, что высокими сводами устремлялись ввысь, на недосягаемую высоту, — безупречные, точно стены и своды собора, вот только пространство, которое заключали они в себе, могло вместить десяток соборов.
   Зал имел форму полусферы. В середине ее располагалось черное углубление, окруженное скамьями, такими же, как и те, на которых расселись люди. Здесь без труда поместилось бы тысяч пять человек и еще бы осталось место. Ряд за рядом скамьи поднимались амфитеатром от центра зала к его величественным стенам. В углублении теперь показались языки пламени; свет и тень, сменяя друг друга, падали на бесчисленное множество гномов, что сидели, не шелохнувшись. Рядом Ривен ощущал хриплое дыхание Байклина.
   — Я и представить себе не мог, что на свете так много гномов, — прошептал он, глядя на бородатые фигуры с горящими в сумраке глазами. В воздухе струился сизый дымок от разожженных курительных трубок.
   Один из гномов поднялся с места и подошел к самому краю заполненного пламенем углубления в центре зала. Ростом он был выше большинства своих сородичей, седая борода пострижена коротко, на груди его кожаной куртки вышиты языки пламени, такие же точно, какие когда-то носил и Ривен: знак Сказителя. Гном помедлил, оглядел зал, на мгновение задержав взгляд на скамье, где сидел Ривен и возвышалась фигура Ратагана, такая громадная среди гномов в пляшущем свете пламени.
   — Киргаерн, — шепнул кто-то из гномов-проводников. — Сказитель Кашнрим Джхаара.
   Киргаерн оторвал, наконец, взгляд от сидящих в зале и, заткнув большие пальцы рук за широкий ремень, вперил свой взгляд в огонь, словно бы погрузившись в глубокий транс. За спиной у него Ривен заметил в колеблющемся свете задумчивое лицо Тормода.
   Киргаерн заговорил.
   — Вначале был Лик Воды, взирающий в темную высь. Под водой же были ил и камень, и опять — тьма. Недвижимой оставалась поверхность вод. Во тьму же под ней не проникал ни один луч света.
   Голос его был негромким и низким, как голоса всех гномов. Но в нем трепетала некая интонация, что делала речь его мелодичной. Она лилась, словно музыка, а слова истории Киргаерн превращал в поэму.
   — Но потом что-то зашевелилось в глубинах вод, сдвинулось и открыло глаза. И взгляд его встретил тьму. То был Гном и имя его было Моди.
   Рукой своей толкнул Моди камень, и не знает никто, случайно то вышло или намеренно. Но камень сдвинулся под его рукой. Камень сдвинулся и толкнул другой, тот повалился и столкнул третий, и так продолжалось, пока шум и грохот камней не заполнил глубины вод, пока не заполнило их громыхание валунов и гул скал.
   И это воистину было Начало мира. В темных глубинах начали шевелиться огромные глыбы скал и осколки камня, росли, разбухали и вновь распадались, но и разрушаясь они поднимались все выше и выше, пока не дрогнула поверхность вод, не раздалась, и вершина самой высокой скалы не поднялась над водой. Вслед за ней появились другие — острые пики скал, нагромождения зазубренных осколков, круглые бока валунов, серые наносы щебня и гальки — и вот среди вод во тьме вознеслась гора, и с мокрой ее головы и покатых плеч текла влага. И гору эту гномы назвали Арат Гор, Первая Гора. И была она столь высока, что вершина ее проткнула небесную твердь и проделала в ней дыру, сквозь которую вниз из миров по ту сторону тьмы пролился свет и окрасил первой зарей Лик Воды.
   И тогда гном Моди голыми руками прорыл себе путь из глубин горы, и поднимался он все выше и выше, пока свет не залил ему глаза, а дуновение ветра не обласкало его лицо. И подивился он, глядя на творение свое.
   Но вскипели пенной яростью океаны, ибо прогневались на Моди за то, что создал он землю, что сухой была она под ногами и оспаривала их главенство, и послали свои легионы — морские волны — на штурм горы, и воды обрушились на Арат Гор в неистовстве бури, грозя сбросить Моди с тверди. И камень стал поддаваться, и крошился он и разрушался под напором Вод. Гора оседала и рушилась, увлекая с собой Моди, и океаны смеялись, ликуя, предвкушая мгновение торжества, когда вновь они обретут безраздельную власть над миром.
   И закричал тогда Моди сквозь рев и грохот волн, моля океаны умерить их ярость, и не губить его, и разрешить Горе жить. И вновь рассмеялись они и спросили, зачем бы им делать это? И попытался Моди договориться. Он предложил загадать загадку, но океаны презрительно расхохотались в ответ. Тогда он предложил им послушать песню, но океаны не пожелали песен. Наконец, он пообещал рассказать им историю — самую лучшую историю в мире. И стихли волны, и перестали биться о берег, и успокоились бурные воды, и океаны согласились выслушать его и сохранить ему жизнь, покуда история не завершится.
   И начал Моди свой рассказ, и другого такого рассказа не будет уже на земле. Прошли годы, а он все сидел на холодном камне Первой Горы, и волны сбирались вокруг, чтобы не пропустить ни единого слова. И лился рассказ — первозданная повесть, первая, сказанная в этом мире.
   Он говорил о воде, о гневе ее и величии, о мощи волн, поднятых бурей. А потом говорил он о синих просторах морей, чья тихая гладь сияет под солнцем расплавленным серебром. Говорил он еще о струящейся музыке бегущей воды, о родниках и ручьях, об озерах и реках, порогах и водопадах. И пока говорил он, из камня горы забили ключи, и один из них рос, набирая силу, пробивая дорогу сквозь камень и влажную грязь, и устремился к морю, дабы слить свои воды с ним. Так появилась на свет Великая река.
   Он говорил о податливости глины и упорстве гранита. Он говорил о горах и утесах, долинах и лощинах, камнепадах и осыпях, и пока он говорил об этом, горы вздымались, подпирая Первую Гору — могучие хребты каменных братьев ее и сестер. Скалистые громады, озаренные светом первого дня. Гресхорн.
   А история продолжалась. Он говорил о тепле солнца и плодородии почвы. И вокруг него все шевелилось — там, где скопилась сырая грязь, пустил побеги свои вереск, пробилась трава и расцвели подснежники, цветы, что появляются первыми после зимы. И пустили корни свои в самые недра земли и подняли к солнцу свои кроны дубы, сосны и ели. И под теплыми лучами солнца они тянулись вверх, а ветви их раскидывались все шире и шире.
   И такова была сила слов Моди, что миры в поднебесье притихли, прислушиваясь, и столпились у дырок, пробитых в своде небесном вершиной Первой Горы и скалами, что восстали из недр ее. И пролился из отверстий тех свет, словно свет звезд. Но как только миры за пределами тьмы склонились над миром, где лился рассказ Моди, населявшие их существа вывалились из опрокинувшихся миров, застывших в напряженном внимании, и через отверстия в небе попали в наш мир, и упали на землю, что рождалась под ними. Так появились Исполины и виры, гогвульфы и гриффеши, лошади и люди. Они упали на землю, и лежали среди трав и древесных корней, и смотрели в недоумении на миры, из которых упали они сюда. Что им еще оставалось, как не поселиться там, где они оказались, и не сделать чужой этот край своим домом? И на земле этой, названной Мингниш, стали жить они и плодиться, и процветать. А история Моди все длилась.
   Теперь поняли океаны, что Моди их обманул. Горы из истории его стали высокими и несокрушимыми, а земля — обширной и обильной. В гневе обрушились океаны на землю и стали крушить берега, стремясь уничтожить ее. Но было уже поздно. И до сих пор океаны крошат камень мира, превращая его в песок, стремясь поглотить его — этот мир. Возможно, когда-нибудь так и случится, но у мира еще есть время предотвратить это, познав магию древних.
   История Моди подошла к концу, и он лег на спину, и жизнь ушла из него, потому что он отдал всего-себя без остатка, чтобы история его обратилась в реальность. И когда умер Моди, его оплакали горы. Они взяли кости его и захоронили их в созданной им земле. Из его черепа сотворили они холм Талскера, а из его бороды проросли дремучие леса и покрыли долину Великой реки. А жизнь, что была в нем, просочилась в каждый камень и каждую песчинку, и стала той магией, которой и держится этот мир.
   Из костей Моди горы сотворили существ по образу и подобию его, и гномы открыли глаза и вышли на свет из могилы отца своего. Они поселились в горах, — как люди селились в лесах и долинах рек, — и углубились в темные расселины каменных недр в поисках магии — наследия своего отца.
   Проходили века и эпохи, проходили и опадали, точно листья деревьев по осени. Гномы ушли еще глубже в горы, а люди Долов смирили леса, возвели крепости и построили города. И первый из их городов расположился на высоком холме Талскера у Великой реки. Число великанов сократилось, а племя их выродилось с годами. И стали они низкорослыми и злыми, обросли шерстью и потеряли свой разум. Превратились в создания снега и высоких вершин, в зимних разбойников, и были прозваны Снежными Исполинами, которых очень боялись.
   Лишь немногие из великанов сохранили свой прежний рост. Мирка как раз был одним из этих. Тот самый Мирка, из каменного изваяния которого гномы создали мирканов. Неисчислимые годы понадобились Народу Камня, чтобы укротить хищных тварей гор и чащоб, чтобы уберечь мир от их набегов. Им мешали трудиться, и они сражались в бесчисленных битвах в глубинах своих рудников и на горных вершинах, и устали в конце концов от сражений. И вот тогда за работу воинов взялись мирканы.
   Мир тогда был исполнен магии. Гномы ушли глубоко под землю, и разыскали волшебный субстрат жизненной силы праотца своего, и выделили самую ее суть, и стали творить чудеса. В недрах гор построили они Джхаар, пронизав горный массив запутанными ходами, основав рудники и могучие крепости, и Гресхорн стал громадным единым городом. Но сила магии той оказалась слишком велика, чтобы ею владел только один народ. И тогда гном пошел против гнома, чтобы ею завладеть. И в горах разразились междоусобные войны, искалечившие Народ Камня. Многие их города опустели тогда, много великих дел так и осталось не завершено. Именно в те времена Гресхорн получил свое имя — за недоброе колдовство да изменчивую погоду.
   И гномы тогда собрались на совет и решили, что негоже им владеть магией в одиночку. Сказано — сделано. И даровали они свое знание калеке по имени Беркинлиг, который пришел к ним в горы с равнины, и наказали ему, чтобы он передал это знание народам Мингниша. И Беркинлиг исполнил их повеление. А самые могучие и сокровенные тайны магии запечатали гномы в вершине горы Арат-Гор, которую люди звали Стэйром, и лежали они, погребенные в камне Неприступного Пика, никому не причиняя вреда. И Мингниш расцвел. Люди стали вспоминать события прошедших лет и делать записи в книгах о событиях этих, и вести отсчет времени. Они выкорчевали леса и удобрили землю, поделив ее между собой. И ходили войной друг на друга. А гномы взирали на людские дела и не вмешивались.
   Существует такое поверье, что история Моди и не кончалась, что он все еще жив и до сих пор продолжает ее рассказывать. И что в тот день, когда сказано будет последнее слово и история завершится, океаны обрушатся на землю и завладеют ею, наконец. Есть и другое поверье, что история эта не закончится никогда, потому что всегда отыщется кто-то, кто, владея магией, подхватит ее и начнет новую главу. Все это недоступно нашему разумению, ибо мы сами — персонажи истории, а посему заглянуть за пределы ее не властны. Мы — люди и гномы, виры и Исполины — можем только прожить свою жизнь. И прожить ее так, чтобы достойна она была упоминания в этой истории.

 

 
   Звучный голос гнома смолк, и каменный зал наполнился тишиной. Казалось, даже самый камень его стен слушал рассказ и теперь ждал продолжения. Но Сказитель молча улыбнулся, потом поклонился публике и вернулся на свое место на скамье.
   Постепенно в каменном зале поднялся гул, подобный гулкой барабанной дроби, звучащей где-то вдалеке, и Ривен увидел, что гномы бьют себя кулаками в грудь, выражая тем самым свое одобрение. Шум все усиливался. Айса, Байклин и Ратаган тоже присоединились к аплодисментам.