Страница:
Он прервал на мгновение свою кровавую работу у раковины, ощутив внезапную боль одиночества. И не только из-за Дженни. Он понял вдруг, что тоскует по своей юности. Юность! Он громко фыркнул. И юность давно ушла, и до пенсии еще далековато, но ощущение старости появилось. Он запихал почти всю добычу в морозильную камеру и принялся колдовать над бульоном из потрохов. Во время работы Ривен тихонько насвистывал, а потом ветер снаружи стих, и он вскинул голову. Ветер больше не громыхал по долине. Снаружи теперь доносились только легкие вздохи моря: его любимая колыбельная. Тихий плеск волн и пыхтение маленького дизельного генератора. Ривен прислушался к тишине — кто-то невидимый и бесшумный стоял у него за спиной. Он резко обернулся, — руки в крови зайца и куропаток, — но за спиной была только стена с дверью и шипение огня в очаге. Генератор вел свой приглушенный монолог; море тихонько вздыхало.
Но ведь что-то его заставило обернуться.
Он поспешно отошел от раковины и схватил свой ореховый посох, продолжая прислушиваться. Ничего. Только обычные звуки ночи. Где-то вскрикнул кроншнеп, пролетел под окнами и умчался прочь.
А потом генератор умолк.
У Ривена перехватило дыхание, когда свет в кухне стал меркнуть и, наконец, погас совсем. Теперь единственным освещением было шафрановое сияние огня камина. Все затихло, осталось только два звука: плеск волн, набегающих на берег, и потрескивание огня в камине.
Ривен вышел на крыльцо. Ночь была тиха, в чистом небе только что народилась новая луна. Галька хрустнула у него под ногами. На берегу, у самой воды, виднелась черная туша мертвого тюленя. Тишина и покой. Не было даже легонького ветерка.
Звездная, безлюдная ночь. Рука Ривена, сжимающая посох, расслабилась. Чертов генератор. Ривен круто повернулся — ему показалось, что он краем глаза ухватил какое-то движение у ручья, — и на мгновение остановился в нерешительности. Потом смачно выругался. Туманы с гор тебе в бороду, псих.
Ривен запустил генератор по-новой, не обнаружив, впрочем, никаких причин для такого сбоя, и когда вернулся в дом, в кухне уже сиял свет. Ему показалось, что в доме как-то странно пахнет. Он сморщил нос; но его обоняние, похоже, едва уловив этот запах, тут же привыкло к нему, и запах исчез. Мускусный запах животного. Должно быть, убитой им дичи.
Ривен вернулся к своей работе у раковины.
Но ведь что-то его заставило обернуться.
Он поспешно отошел от раковины и схватил свой ореховый посох, продолжая прислушиваться. Ничего. Только обычные звуки ночи. Где-то вскрикнул кроншнеп, пролетел под окнами и умчался прочь.
А потом генератор умолк.
У Ривена перехватило дыхание, когда свет в кухне стал меркнуть и, наконец, погас совсем. Теперь единственным освещением было шафрановое сияние огня камина. Все затихло, осталось только два звука: плеск волн, набегающих на берег, и потрескивание огня в камине.
Ривен вышел на крыльцо. Ночь была тиха, в чистом небе только что народилась новая луна. Галька хрустнула у него под ногами. На берегу, у самой воды, виднелась черная туша мертвого тюленя. Тишина и покой. Не было даже легонького ветерка.
Звездная, безлюдная ночь. Рука Ривена, сжимающая посох, расслабилась. Чертов генератор. Ривен круто повернулся — ему показалось, что он краем глаза ухватил какое-то движение у ручья, — и на мгновение остановился в нерешительности. Потом смачно выругался. Туманы с гор тебе в бороду, псих.
Ривен запустил генератор по-новой, не обнаружив, впрочем, никаких причин для такого сбоя, и когда вернулся в дом, в кухне уже сиял свет. Ему показалось, что в доме как-то странно пахнет. Он сморщил нос; но его обоняние, похоже, едва уловив этот запах, тут же привыкло к нему, и запах исчез. Мускусный запах животного. Должно быть, убитой им дичи.
Ривен вернулся к своей работе у раковины.
5
Писать — это рисовать на чистой бумаге, выдавливая кровь из собственных пальцев.
Постепенно они вновь выступали из тумана и становились ясны и отчетливы, все его персонажи. Они долго отказывались выходить на бумагу из-под клавиш машинки, не позволяя ему запечатлеть себя на листе, только их тени ложились ему на плечи, когда он сидел за столом и без особой надежды стучал по клавишам.
Он замыслил описать стремительное возвышение и падение властителей, сражения за власть в дикой зеленой стране своих книг, осады и битвы, и трагическую любовь, которую он так пока и не мог в полной мере представить себе.
Нет, бесполезно. Все это уже не воплотить в жизнь.
Мир его книги стал безжизненным и плоским, а герои — марионетками на неумело размалеванной сцене. Картины, которые он создавал, тускнели прямо на глазах, как цветник после заморозка. Воображение его растворилось в ледяной беззвездной мгле. Битвы смелых, сильных и великодушных людей обращались в кровавую бойню: бессмысленные стычки, после которых на снегу оставались горы трупов. Волки терзали тела убитых, копоть пожаров повисла в воздухе. В отчаянии он стучал пальцами по клавишам, но из-под них выходили только мертвые слова. Наконец, ему пришлось остановиться.
Я — время года, подумал он. Я — зима в ожидании весны. И мне еще долго ее ждать.
Потянулись угрюмые, мрачные дни. Целыми днями Ривен сидел за столом, глядя в окно на долину и навязчивое нагромождение гор. Он наблюдал, как ссорятся чайки над трупом тюленя, и жалел, что не закопал его. Потом он склонял голову и снова пытался вызвать жизнь из клавиш машинки. Но как этот дохлый тюлень, повествование его источало только трупный запах.
Он вышел на воздух, ища поддержки у морского простора и свежего ветра. Со своим теперь неизменным ореховым посохом он спустился к ручью и, усевшись на валуне у воды, принялся потягивать виски из фляги.
Он рассеянно оглядел скопление камней на той стороне ручья, причудливый узор лишайника, темные влажные пятна мха, понаблюдал за кружением песчинок на перекате. Виски согрело его, обожгло пустой желудок; в голове слегка поплыло. Ривен растер колени. Чайки прекратили свой шумный спор и улетели прочь, образовав в небе над морем восьмерку.
Он снова уставился на валуны. Узор лишайника изменился; он менялся прямо на глазах. Ривен прищурился, угадывая очертания и силуэты. Лошадь, башня, корона, лицо… Худощавое смуглое лицо с резкими чертами, черные бусинки глаз, остренькая бородка, и губы в усмешке — как щель.
— Боже правый!
Он вскочил на ноги, пустая фляжка, глухо стукнув, упала на землю. Перед глазами все поплыло, Ривен буквально впился взглядом в валун… но там был только лишайник и пупырчатый гранит. Он зажмурил глаза и зажал их пальцами.
Не стоит пить до обеда.
В тот вечер он сел у камина и тщательно вычистил винтовку. Он провозился с ней дольше, чем обычно. Во-первых, ее давно уже нужно было как следует вычистить, а во-вторых его успокаивало ощущение гладкого деревянного приклада в руках, ему хотелось выбрать воображаемую мишень в сумерках на берегу. Ему всегда нравились ружья. Он любил разбирать их и чистить — кроме тех, конечно, случаев в армия, когда чистка оружия превращалась в нудную работу. Это было священнодействие с реальным результатом. Доставляющее удовольствие.
Он передергивал и очищал затвор, пока окончательно не убедился, что на нем не осталось ни ржавчины, ни сажи. Потом зарядил магазин и дослал патрон в ствол. Он до сих пор еще не был уверен в том, что увиденное им сегодня днем не было просто игрой воображения…
Пришла ночь. Ривен задремал в кресле, убаюканный треском огня и шумом прибоя. Винтовка лежала рядом с ним на полу, масло на ней поблескивало в неверном свете пламени. Он не включал электрический свет, в колеблющемся пламени камина огня лицо его — худое, заросшее бородой — обратилось в резкий горельеф, сумрачный свет подчеркнул шрамы на лбу и морщины у глаз и у рта, которые не разгладились даже во сне.
Тепло очага уняло боль в ногах, а мерный плеск волн за окнами умиротворил его; обычное хмурое выражение лица во сне сгладилось. Он дышал глубоко и ровно. Торф в очаге осыпался с шуршанием, выгорая; стропила легонько поскрипывали под ветром.
Раздался какой-то едва различимый звук. Ривен приоткрыл глаза.
У очага кто-то сидел. Молча сидел, глядя в огонь.
У Ривена перехватило дыхание. Кресло под ним скрипнуло. Воздух, не находящий дороги из легких, громовым раскатом отдался у него в висках. Он отважился приоткрыть глаза пошире, заставляя себя дышать ровно и тихо. Сердце его, казалось, вот-вот выскочит из груди — бьется, будто рыба, выброшенная из воды.
Рука потянулась к огню — погреться в тепле, пальцы шевелились от удовольствия. Потом вновь раздался тихий звук, очень похожий на вздох, и тень на камине — сотканная из мрака и отблесков пламени — передвинулась ближе к очагу. Ривен явственно увидел лицо в обрамлении черных волос, брови, сходящиеся на переносице… а затем ему на глаза навернулись слезы и заслонили видение; Ривен решил, что спит и видит сон.
Внезапно лицо повернулось к нему, и Ривен теперь увидел нищенскую его худобу, грязь на щеках, спутанную копну черных волос; он почувствовал слабый мускусный запах плоти, который пропал, как только Ривен определил его. Но глаза… эти глаза. Они пристально смотрели на него словно бы сквозь черную пропасть потери и кошмарных видений. Они глядели ему прямо в глаза из-под сходящихся на переносице бровей, и Ривен задохнулся, не веря.
Мгновение или, может, столетие они смотрели друг на друга, как когда-то давным-давно. Была у них такая привычка: смотреть друг другу в глаза ясной ночью, когда в камине трещит огонь и ветер с воем носится по долине. Она обычно садилась у самого очага и поднимала к Ривену лицо, и глаза ее смеялись. А потом очаг остыл, и место ее опустело.
Но в этих глазах не было ничего… Почти ничего. Ни намека на узнавание. Словно это была лишь безжизненная оболочка прежней Дженни. Пустая оболочка.
И все же это была она. Здесь, в его сне.
— Дженни… — выдавил он. Она вдруг рванулась, пробежала через комнату, шлепая босыми ногами по полу, лязгнула дверной щеколдой и пропала в ночи.
Он бросился следом за ней, веря и не веря. Ночь встретила его глухой черной стеной и швырнула в него пригоршнями дождя, едва он выскочил за дверь.
— Вернись! Дженни, ради Бога, вернись!
Но берег был пуст, волны набегали на гальку и, шипя, отступали, ветер трепал его волосы.
Вернись…
Там, у самой воды, валялся дохлый тюлень. Ривену показалось, что что-то плеснуло на мелководье. Ветер был влажен и прохладен, в просвете туч невообразимо огромного небосвода светилась одинокая звезда. Ноги Ривена сделались ватными, по всему телу разлилась слабость. Он привалился к дверному косяку и закрыл глаза.
Звезды вращались над головой, Большая Медведица понемногу уходила к северу, приближалась полночь.
Поставив винтовку поближе к камину, он уселся у догорающего огня. Ему хотелось уехать домой, но теперь у него не было дома. Такого места, которое он мог бы назвать своим домом. Любой дом теперь для него будет чужим.
Но ведь не тронулся же он умом. Он ее видел; он слышал, как стукнула щеколда. И дверь ведь была открыта, когда он бросился следом за ней, а он точно помнит: дверь он закрывал. Она была здесь. Он не спал.
Быть может, цыганка? Бродяжка? Какая-нибудь заблудившаяся девчушка?
Здесь? У моря, в этих горах?
Он попытался вспомнить получше ее лицо. Смутное впечатление смуглой худобы. Босые ноги… в такое-то время года! Но эти глаза… Глаза Дженни. Глаза, захватившие его душу.
Просто не может быть.
Вероятно, это кто-то из гостиницы на той стороне долины… скорее всего, заблудилась. Он потряс головой, прогоняя наваждение. Куда, интересно, она побежала глухой, темной ночью? Наконец, он заснул, прямо на стуле, уронив голову на грудь. Одна рука свесилась на пол.
Он проснулся наутро, почти не ощущая затекшее тело. Кряхтя и кривясь, Ривен встал, проклиная холод в доме и пустоту очага. Его уже тошнило от болезненной слабости, от одиночества, но точно так же тошнило и при одной только мысли о людях.
Еще один серый день.
Изморось, как обычно. Небо занавешено свинцовым пологом облаков. Горы, похоже, приготовились снова накинуть вуаль тумана.
От дождя тоже мутит.
А вдруг будет снег. Холодрыга такая — как раз для снега, хотя здесь, у берега моря, снег ложится очень редко. Может быть, горы снова завалит снегом. Может быть, облака разойдутся, и удастся увидеть небо.
Ривен повернулся на стук в окно: на него глядело лицо, заросшее бородой. Глядело и улыбалось. Губы задвигались, но из-за стекла слов не было слышно. Подхватив винтовку, он распахнул дверь.
На лице пришельца — вспышка мгновенного изумления; едва уловимое выражение замешательства промелькнуло и тут же исчезло.
— Прошу прощения. Я вас напугал?
Ривен проследил за взглядом незнакомца и в смущении опустил винтовку. Ему вдруг стало стыдно. Гостеприимство — давний обычай на этом острове.
— Простите, просто вы так неожиданно появились. — Какое-то время они оба молчали, каждый как будто оценивал про себя другого. Эти размышления, казалось, наполнили воздух, а потом громовой раскат вспорол небо и пронесся волной по долине. Ривен вздрогнул.
— Похоже, суровый будет денек. Еще утром было видно, как гроза собирается, — проговорил незнакомец. Голос его звучал тихо и ровно; в нем проскальзывал какой-то неуловимый акцент, хотя Ривен не сомневался: он уже слышал такой акцент раньше. — Могу я зайти на минутку?
Ривен попятился, освобождая проход.
— Да, конечно. — В этот момент на землю упали первые капли дождя.
— Благодарю, — незнакомец вошел и закрыл за собой дверь. Одет он был по-походному, с рюкзаком. — Последнюю пару недель я только и делал, что карабкался по горам. Я здесь уже второй раз. — Рюкзак шлепнулся на пол. — Но в первый раз дом пустовал, и я залег спать в том сарайчике на задах. Я подумал, что это, скорее всего, летний домик. И не ожидал, что здесь кто-то будет. Вы здесь живете?
— Я здесь живу, — эхом отозвался Ривен. — Просто я… уезжал.
— А-а. Понятно. — Теперь уже дождь барабанил вовсю.
— Да. — Он взглянул за окно. — Гроза чуть-чуть за мной не поспела. — Посмотрел на ноги. — Ботинки новые. Стер все ноги. У меня там волдыри, здоровенные, как рыбьи пузыри. — Он поднял глаза. — Ой, я извиняюсь… у него была закрыта. — Протянул руку.
— Меня зовут Байклин Варбутт. — Сухое, твердое рукопожатие, слишком крепкое для таких тонких, изящных пальцев.
— Байклин?
Смех звонкий, как колокольчик.
— Именно. Так звали какого-то древнего моего предка, вот меня и назвали в честь него. Ответственные родители. Здесь меня зовут просто Байкер.
— А я Ривен, Майкл Ривен.
Он вроде бы где-то слышал уже это имя? Оно показалось Ривену как-то странно знакомым, словно сон, который не можешь припомнить.
— Очень рад познакомиться… и спасибо, что вы впустили меня. Вы не будете против, если я задержусь, пока не закончится дождь? — И снова улыбка.
Держись, Ривен.
— Нет. Нет, конечно. — Он приободрился. Ему давно не приходилось играть роль радушного хозяина. — Если хотите, можете снять ботинки. — Опять громовой раскат, на этот раз ближе, громче. — Я сейчас растоплю камин. — Пока незнакомец. Байкер, возился со своей обувью, Ривен отошел к камину, не забывая при этом украдкой поглядывать на нежданного гостя.
Была в нем какая-то непреходящая опрятность: как бы неотъемлемая часть всего его облика, а не то чтобы он именно сейчас старался не испачкаться. Быть может, это его аккуратная борода и ясные глаза придают ему франтоватый вид, независимо от аккуратности в одежде. Кисти рук у него правильной формы, стопы — маленькие, фигура — крепкая, ладная, как тело оленя. Одет по сезону, тепло, но, казалось, зима никак на него не влияет. Судя по виду его, он вообще никогда не страдал от каких-то там волдырей на ногах, или усталости, или чего-то подобного. О таких говорят: он так и пышет здоровьем. И улыбка у него всегда наготове. Ривену он не понравился, просто так, безо всякой разумной причины, и ему, Ривену, стало даже немного стыдно за себя: это похоже на то, как больной человек недолюбливает здорового. Но было и что-то еще — другое, — что его беспокоило. Неуловимое, словно дымок от тлеющего торфа. Если бы только он смог вспомнить!
Огонь заплясал в очаге, согревая Ривена и распространяя мягкие волны тепла по комнате.
Много всего происходи!. Слишком много всего. Он не хотел ничьего общества… пока еще не хотел.
— Ну вот, уже лучше, — проговорил Байкер, пошевелив пальцами ног. Снова грянул гром, дождь забарабанил по оконным стеклам. Ривен уставился на горящий торф в очаге, снова уйдя в себя.
— …должен сказать, что вы очень любезны, пустив к себе незнакомого человека. — Смуглый гость встал и приподнял ботинки свои за шнурки. — Куда мне их поставить?
— У двери будет в самый раз. — Не глядя на гостя, Ривен мешал кочергой угли и наблюдал, как искры улетают в черноту дымохода.
— Ничего, что я спрашиваю, но вы ведь не здешний, вы из-за моря, да?
Ривен кивнул.
— Да. Северная Ирландия.
— Понимаю. Перебрались сюда, полагаю, чтобы забыть обо всех треволнениях. И никто вас за то не осудит. Место там, что и говорить, трагическое.
Ривен яростно ткнул кочергой в угли.
— Вы, наверное, голодны. Сейчас я чего-нибудь соображу. — Он поднялся, но тут же нахмурился и не сдвинулся с места. Встал к камину спиной и вытянул руки к теплу. Байкер рылся в своем рюкзаке.
— Это не вы вчера проходили по склону, который ведет к ручью?
Байкер поднял глаза.
— Ну да, я там был. Вы меня видели?
— Мне кажется, и вы меня видели. Вы мне еще улыбнулись.
Эта улыбка.
— Я, может быть, и улыбался, дружище, но едва ли кому-то конкретно. Видите ли, я, когда поднимаюсь в горы, обычно смотрю под ноги, а а не по сторонам…
Ривен, заметив, как бегают у Байкера глаза, понял, что тот солгал.
— Неплохое у вас ружьишко, — продолжал Байкер, кивнув на винтовку. — Охотитесь?
Ривен молча кивнул.
— Вы, когда шли сюда, случайно не встретили смуглую девушку?
Байкер, похоже, встревожился, но овладел собой. Казалось, он обдумывает ответ.
— Нет, не встречал. Она что, здесь живет?
— Нет. Я не знаю… где она живет. — Он ощутил какое-то смутное беспокойство. Как будто привидение прокралось в дом и дышит ему прямо в затылок. Нервным движением Ривен вытер руки о рубашку.
Должно быть, я просто привык быть один.
Он отправился на кухню разогревать вчерашний бульон из местной дичи. Было слышно, как гость ходит по гостиной. Ривен едва поборол желание выглянуть украдкой в приоткрытую дверь.
Вновь прогремел гром, в окне промелькнула вспышка молнии.
— Здесь всегда так зимой?
— Не всегда. Хотя часто штормит.
— Но вы, как я вижу, мужественно встречаете все невзгоды, — отозвался Байкер.
Ривен на мгновение застыл, сморщив лоб, а потом снова принялся мешать бульон.
К вечеру буря совсем рассвирепела. Дождь почти перестал, зато ветер выл и свистел, точно локомотив, проносясь по прибрежным утесам. Ривен нашел себе занятие: уселся за машинку и бездумно стучал по клавишам — всякую ерунду, лишь бы не разговаривать с гостем. Детские стишки, рифмованные обрывки, что угодно. Один стишок так настойчиво привязался к нему, буквально звенел у него в голове, доводя до бешенства, и Ривен никак не мог от него избавиться:
Байкер, или Варбутт, или как он еще себя там называет, заглядывал Ривену через плечо — так всегда делала Дженни — и читал, что тот печатает. Ривен буквально вспыхнул от ярости.
— А вам-то какое дело?
— Прошу прощения. — Байкер отступил с выражением искреннего сожаления. — Я знаю, как это раздражает… я и сам не люблю, когда мне вот так заглядывают из-за плеча.
Ривену очень хотелось треснуть его машинкой по голове, но он лишь выругался себе под нос и, пробормотав: «ничего», — вернулся к своей «работе». Он так и не понял, сердится он на себя или на Байкера.
Немного выдержки. Я ведь могу быть повежливее, разве нет? Клавиши машинки запнулись, остановились.
Мать твою.
Он явно был не в настроении. Да что там, он просто вышел из себя. Сие плачевно. Но так уж устроены люди — сами доводят себя до белого каления.
Он поднялся из-за стола. Байкер сосредоточенно читал книгу. Ривен мог бы поклясться, что читает тот вслух: губы его беззвучно складывали слова. Ривен тряхнул головой, а потом пошел на кухню и притащил бутыль зля и два стакана. Один он поставил перед Байкером, а сам уселся со своим стаканом у камина прямо напротив гостя.
Пора уже восстановить доброе имя гостеприимных горцев.
— Вот, — сказал он, наполняя стакан Байкера янтарной жидкостью. Потом налил и себе. — Я, наверное, не слишком хороший хозяин, но зато у меня припасен добрый эль. Хорошо согревает, по крайней мере.
Байкер улыбнулся. Первая искренняя улыбка.
— Благодарю. Кто-нибудь скажет тост?
— Слайнт.
— Что?
— Слайнт. На гэльском: пей до дна! Вот послушайте, «слоунш». Я, вероятно, произношу на ирландский манер. Гэльский шотландцев звучит немного грубее.
Байкер приподнял стакан.
— Ну что ж… значит, слайнт и за вашу удачу.
— Да попадете вы на небеса за час до того, как дьявол прознает о вашей смерти, — сказал Ривен и осушил свой стакан. Потом снова наполнил его, не забыв подлить и Байкеру. — Как-нибудь перебьемся, и эль нам в этом поможет. Как говорится, прогонит волков со двора.
Байкер глянул в окно, потом рассмеялся своим сухим, словно бы нарочитым смехом и отхлебнул глоток.
— И давно вы тут обитаете?
— Прилично, — ответил Ривен, глядя в огонь. — Только я… уезжал.
— Да. Вы говорили.
— Говорил? — Ривен потягивал крепкий напиток. Ему было тепло и спокойно. Все как будто бы встало на свои места. — Я служил в армии. — Он всегда это говорил. Он заметил, что это позволяет людям отнести его к четко определенному слою общества.
— То есть, вы были офицером?
— Всего лишь четыре года. Потом я уволился и поселился здесь.
Осторожнее, Ривен; этого хватит. Дальше не нужно.
— А что вы печатаете на машинке, не считая детских стишков?
— Да так, одну книгу. А что вы такое читаете?
— Да так, одну книгу. — Байкер, однако, не показал Ривену обложку. — Стало быть, вы — писатель.
— Да. То есть, был. — Вот, черт. Что я несу?
— Что, надоели истории?
Нет. Похоже, что это я им осточертел. Они просто бегут от меня без оглядки, и я не могу их догнать.
— Можно сказать и так. — Он слушал вой ветра, а внутри поднималась волна жгучей жалости к самому себе. Он мрачно глядел в свой стакан и сердито моргал, проклиная себя.
— Здесь, должно быть, одиноко. — Ривен ничего не ответил на это. — Я бы на вашем месте хотя бы собаку завел для компании. — Голос Байкера звучал беззаботно, но Ривен знал, что тот пристально наблюдает за ним. Эль уже улетучился из головы, и Ривен вновь почувствовал себя неуютно. Кто он вообще такой, этот тип?
— А чем вы занимаетесь, Байкер?
Тень удивления пробежала по его лицу.
— Ну, в основном пустяками. Просто брожу себе с места на место.
Ривен не без труда подавил раздражение. — Но вы же кем-то работаете? Что-то делаете? — Но уж точно не кирпичи кладешь.
Байкер пожал плечами.
— Да все делаю, лишь бы платили. — Он поставил стакан и от души потянулся. — Я понимаю, не мне это говорить, но уже поздно, а я хочу завтра выйти пораньше. Если вы не против, то я бы сейчас завалился спать.
Ривен встал, сообразив, что придется оставить гостиную с камином гостю.
— Надеюсь, что пол здесь не слишком жесткий.
— Ну, бывало и хуже. Где только ни приходилось спать. Спокойной вам ночи. И спасибо за выпивку.
Ривен неопределенно махнул рукой и отправился в темную спальню, прихватив с собой бутылку.
— Спокойной ночи. — Он закрыл за собой дверь, отрезая сполохи огня, и сел, зевнув, на кровать. Байкер прав. Уже поздно. Да и выпил он хорошо.
Ривен поставил бутылку на пол у кровати, разделся и лег. Подкатила знакомая боль: здесь без Дженни. Он еще долго слушал рев ветра и грохот волн, а когда, наконец, заснул, спал на этот раз без сновидений.
Пение птиц, солнечный свет, льющийся в комнату через окно. Он улыбнулся, заслушавшись. Пение птиц и плеск моря.
С добрым утром, Ривен. Спасибо, и вам того же. Из кухни доносился запах жарящегося бекона. Ривен с удовольствием потянулся. Она…
Мертва, Ривен. Мертва. Это вчерашний твой гость. Чувствует себя как дома. Он лежал, слушая крики чаек и наслаждаясь потоками животворного света, что струились сквозь оконное стекло. Он подумал о том, что хорошо бы остаться в постели, пока Байкер не уйдет восвояси, но это не очень удобно. К тому же, запах бекона звал и манил.
Ривен встал и прошаркал на кухню, зевая и почесывая затылок.
— Ты как любишь яйца? — спросил его Байкер.
— Что? А, ну да, в виде яичницы. — Он запнулся. — Но у меня нет яиц. И бекона тоже, раз уж на то пошло.
— У меня с собой были кое-какие запасы. Так что я тоже на что-то сгодился. В знак благодарности за ночлег. Ничего?
Ривен наполнил чайник.
— Да нет… очень даже замечательно. Правда. Продолжайте. Мне, пожалуйста, пару яиц. Спасибо. — Просыпайся, лентяй.
Он еще раз потянулся и вышел на улицу. К соленому свежему ветру и отблескам солнца, разлитым на поверхности моря.
Вот теперь это похоже на весну. Дженнино время года.
— Кушать подано, — позвал Байкер.
Ривен еще мгновение постоял, глядя на море. Знакомые слова как будто ужалили его. С добрым утром, моя девчонка. Надеюсь, ты чувствуешь солнце. Где бы ты ни была.
— Остынет.
Он поспешно вернулся в дом, где на столе уже ждал горячий завтрак.
— Хороший денек, а? — Байкер, сиял, как медный таз. Похоже, энтузиазм его был заразителен. И солнце заливало всю комнату. Ривен сдержанно улыбнулся, ощутив укол прежнего беспокойства.
— Прелестный. — Ривен уже начал думать, что Байкер, может быть, не такой уж и мерзкий тип. Особенно после того, как приготовил завтрак.
— Я собираюсь сегодня дойти до Гленбриттла, — сказал Байкер. — Отсюда вдоль берега миль, наверное, четырнадцать будет. По хорошей погоде это не очень много. Я уже тут ходил, так что дорогу немножко знаю. Вот только меня несколько беспокоит Крутая Падь.
Постепенно они вновь выступали из тумана и становились ясны и отчетливы, все его персонажи. Они долго отказывались выходить на бумагу из-под клавиш машинки, не позволяя ему запечатлеть себя на листе, только их тени ложились ему на плечи, когда он сидел за столом и без особой надежды стучал по клавишам.
Он замыслил описать стремительное возвышение и падение властителей, сражения за власть в дикой зеленой стране своих книг, осады и битвы, и трагическую любовь, которую он так пока и не мог в полной мере представить себе.
Нет, бесполезно. Все это уже не воплотить в жизнь.
Мир его книги стал безжизненным и плоским, а герои — марионетками на неумело размалеванной сцене. Картины, которые он создавал, тускнели прямо на глазах, как цветник после заморозка. Воображение его растворилось в ледяной беззвездной мгле. Битвы смелых, сильных и великодушных людей обращались в кровавую бойню: бессмысленные стычки, после которых на снегу оставались горы трупов. Волки терзали тела убитых, копоть пожаров повисла в воздухе. В отчаянии он стучал пальцами по клавишам, но из-под них выходили только мертвые слова. Наконец, ему пришлось остановиться.
Я — время года, подумал он. Я — зима в ожидании весны. И мне еще долго ее ждать.
Потянулись угрюмые, мрачные дни. Целыми днями Ривен сидел за столом, глядя в окно на долину и навязчивое нагромождение гор. Он наблюдал, как ссорятся чайки над трупом тюленя, и жалел, что не закопал его. Потом он склонял голову и снова пытался вызвать жизнь из клавиш машинки. Но как этот дохлый тюлень, повествование его источало только трупный запах.
Он вышел на воздух, ища поддержки у морского простора и свежего ветра. Со своим теперь неизменным ореховым посохом он спустился к ручью и, усевшись на валуне у воды, принялся потягивать виски из фляги.
Он рассеянно оглядел скопление камней на той стороне ручья, причудливый узор лишайника, темные влажные пятна мха, понаблюдал за кружением песчинок на перекате. Виски согрело его, обожгло пустой желудок; в голове слегка поплыло. Ривен растер колени. Чайки прекратили свой шумный спор и улетели прочь, образовав в небе над морем восьмерку.
Он снова уставился на валуны. Узор лишайника изменился; он менялся прямо на глазах. Ривен прищурился, угадывая очертания и силуэты. Лошадь, башня, корона, лицо… Худощавое смуглое лицо с резкими чертами, черные бусинки глаз, остренькая бородка, и губы в усмешке — как щель.
— Боже правый!
Он вскочил на ноги, пустая фляжка, глухо стукнув, упала на землю. Перед глазами все поплыло, Ривен буквально впился взглядом в валун… но там был только лишайник и пупырчатый гранит. Он зажмурил глаза и зажал их пальцами.
Не стоит пить до обеда.
В тот вечер он сел у камина и тщательно вычистил винтовку. Он провозился с ней дольше, чем обычно. Во-первых, ее давно уже нужно было как следует вычистить, а во-вторых его успокаивало ощущение гладкого деревянного приклада в руках, ему хотелось выбрать воображаемую мишень в сумерках на берегу. Ему всегда нравились ружья. Он любил разбирать их и чистить — кроме тех, конечно, случаев в армия, когда чистка оружия превращалась в нудную работу. Это было священнодействие с реальным результатом. Доставляющее удовольствие.
Он передергивал и очищал затвор, пока окончательно не убедился, что на нем не осталось ни ржавчины, ни сажи. Потом зарядил магазин и дослал патрон в ствол. Он до сих пор еще не был уверен в том, что увиденное им сегодня днем не было просто игрой воображения…
Пришла ночь. Ривен задремал в кресле, убаюканный треском огня и шумом прибоя. Винтовка лежала рядом с ним на полу, масло на ней поблескивало в неверном свете пламени. Он не включал электрический свет, в колеблющемся пламени камина огня лицо его — худое, заросшее бородой — обратилось в резкий горельеф, сумрачный свет подчеркнул шрамы на лбу и морщины у глаз и у рта, которые не разгладились даже во сне.
Тепло очага уняло боль в ногах, а мерный плеск волн за окнами умиротворил его; обычное хмурое выражение лица во сне сгладилось. Он дышал глубоко и ровно. Торф в очаге осыпался с шуршанием, выгорая; стропила легонько поскрипывали под ветром.
Раздался какой-то едва различимый звук. Ривен приоткрыл глаза.
У очага кто-то сидел. Молча сидел, глядя в огонь.
У Ривена перехватило дыхание. Кресло под ним скрипнуло. Воздух, не находящий дороги из легких, громовым раскатом отдался у него в висках. Он отважился приоткрыть глаза пошире, заставляя себя дышать ровно и тихо. Сердце его, казалось, вот-вот выскочит из груди — бьется, будто рыба, выброшенная из воды.
Рука потянулась к огню — погреться в тепле, пальцы шевелились от удовольствия. Потом вновь раздался тихий звук, очень похожий на вздох, и тень на камине — сотканная из мрака и отблесков пламени — передвинулась ближе к очагу. Ривен явственно увидел лицо в обрамлении черных волос, брови, сходящиеся на переносице… а затем ему на глаза навернулись слезы и заслонили видение; Ривен решил, что спит и видит сон.
Внезапно лицо повернулось к нему, и Ривен теперь увидел нищенскую его худобу, грязь на щеках, спутанную копну черных волос; он почувствовал слабый мускусный запах плоти, который пропал, как только Ривен определил его. Но глаза… эти глаза. Они пристально смотрели на него словно бы сквозь черную пропасть потери и кошмарных видений. Они глядели ему прямо в глаза из-под сходящихся на переносице бровей, и Ривен задохнулся, не веря.
Мгновение или, может, столетие они смотрели друг на друга, как когда-то давным-давно. Была у них такая привычка: смотреть друг другу в глаза ясной ночью, когда в камине трещит огонь и ветер с воем носится по долине. Она обычно садилась у самого очага и поднимала к Ривену лицо, и глаза ее смеялись. А потом очаг остыл, и место ее опустело.
Но в этих глазах не было ничего… Почти ничего. Ни намека на узнавание. Словно это была лишь безжизненная оболочка прежней Дженни. Пустая оболочка.
И все же это была она. Здесь, в его сне.
— Дженни… — выдавил он. Она вдруг рванулась, пробежала через комнату, шлепая босыми ногами по полу, лязгнула дверной щеколдой и пропала в ночи.
Он бросился следом за ней, веря и не веря. Ночь встретила его глухой черной стеной и швырнула в него пригоршнями дождя, едва он выскочил за дверь.
— Вернись! Дженни, ради Бога, вернись!
Но берег был пуст, волны набегали на гальку и, шипя, отступали, ветер трепал его волосы.
Вернись…
Там, у самой воды, валялся дохлый тюлень. Ривену показалось, что что-то плеснуло на мелководье. Ветер был влажен и прохладен, в просвете туч невообразимо огромного небосвода светилась одинокая звезда. Ноги Ривена сделались ватными, по всему телу разлилась слабость. Он привалился к дверному косяку и закрыл глаза.
Звезды вращались над головой, Большая Медведица понемногу уходила к северу, приближалась полночь.
Поставив винтовку поближе к камину, он уселся у догорающего огня. Ему хотелось уехать домой, но теперь у него не было дома. Такого места, которое он мог бы назвать своим домом. Любой дом теперь для него будет чужим.
Но ведь не тронулся же он умом. Он ее видел; он слышал, как стукнула щеколда. И дверь ведь была открыта, когда он бросился следом за ней, а он точно помнит: дверь он закрывал. Она была здесь. Он не спал.
Быть может, цыганка? Бродяжка? Какая-нибудь заблудившаяся девчушка?
Здесь? У моря, в этих горах?
Он попытался вспомнить получше ее лицо. Смутное впечатление смуглой худобы. Босые ноги… в такое-то время года! Но эти глаза… Глаза Дженни. Глаза, захватившие его душу.
Просто не может быть.
Вероятно, это кто-то из гостиницы на той стороне долины… скорее всего, заблудилась. Он потряс головой, прогоняя наваждение. Куда, интересно, она побежала глухой, темной ночью? Наконец, он заснул, прямо на стуле, уронив голову на грудь. Одна рука свесилась на пол.
Он проснулся наутро, почти не ощущая затекшее тело. Кряхтя и кривясь, Ривен встал, проклиная холод в доме и пустоту очага. Его уже тошнило от болезненной слабости, от одиночества, но точно так же тошнило и при одной только мысли о людях.
Еще один серый день.
Изморось, как обычно. Небо занавешено свинцовым пологом облаков. Горы, похоже, приготовились снова накинуть вуаль тумана.
От дождя тоже мутит.
А вдруг будет снег. Холодрыга такая — как раз для снега, хотя здесь, у берега моря, снег ложится очень редко. Может быть, горы снова завалит снегом. Может быть, облака разойдутся, и удастся увидеть небо.
Ривен повернулся на стук в окно: на него глядело лицо, заросшее бородой. Глядело и улыбалось. Губы задвигались, но из-за стекла слов не было слышно. Подхватив винтовку, он распахнул дверь.
На лице пришельца — вспышка мгновенного изумления; едва уловимое выражение замешательства промелькнуло и тут же исчезло.
— Прошу прощения. Я вас напугал?
Ривен проследил за взглядом незнакомца и в смущении опустил винтовку. Ему вдруг стало стыдно. Гостеприимство — давний обычай на этом острове.
— Простите, просто вы так неожиданно появились. — Какое-то время они оба молчали, каждый как будто оценивал про себя другого. Эти размышления, казалось, наполнили воздух, а потом громовой раскат вспорол небо и пронесся волной по долине. Ривен вздрогнул.
— Похоже, суровый будет денек. Еще утром было видно, как гроза собирается, — проговорил незнакомец. Голос его звучал тихо и ровно; в нем проскальзывал какой-то неуловимый акцент, хотя Ривен не сомневался: он уже слышал такой акцент раньше. — Могу я зайти на минутку?
Ривен попятился, освобождая проход.
— Да, конечно. — В этот момент на землю упали первые капли дождя.
— Благодарю, — незнакомец вошел и закрыл за собой дверь. Одет он был по-походному, с рюкзаком. — Последнюю пару недель я только и делал, что карабкался по горам. Я здесь уже второй раз. — Рюкзак шлепнулся на пол. — Но в первый раз дом пустовал, и я залег спать в том сарайчике на задах. Я подумал, что это, скорее всего, летний домик. И не ожидал, что здесь кто-то будет. Вы здесь живете?
— Я здесь живу, — эхом отозвался Ривен. — Просто я… уезжал.
— А-а. Понятно. — Теперь уже дождь барабанил вовсю.
— Да. — Он взглянул за окно. — Гроза чуть-чуть за мной не поспела. — Посмотрел на ноги. — Ботинки новые. Стер все ноги. У меня там волдыри, здоровенные, как рыбьи пузыри. — Он поднял глаза. — Ой, я извиняюсь… у него была закрыта. — Протянул руку.
— Меня зовут Байклин Варбутт. — Сухое, твердое рукопожатие, слишком крепкое для таких тонких, изящных пальцев.
— Байклин?
Смех звонкий, как колокольчик.
— Именно. Так звали какого-то древнего моего предка, вот меня и назвали в честь него. Ответственные родители. Здесь меня зовут просто Байкер.
— А я Ривен, Майкл Ривен.
Он вроде бы где-то слышал уже это имя? Оно показалось Ривену как-то странно знакомым, словно сон, который не можешь припомнить.
— Очень рад познакомиться… и спасибо, что вы впустили меня. Вы не будете против, если я задержусь, пока не закончится дождь? — И снова улыбка.
Держись, Ривен.
— Нет. Нет, конечно. — Он приободрился. Ему давно не приходилось играть роль радушного хозяина. — Если хотите, можете снять ботинки. — Опять громовой раскат, на этот раз ближе, громче. — Я сейчас растоплю камин. — Пока незнакомец. Байкер, возился со своей обувью, Ривен отошел к камину, не забывая при этом украдкой поглядывать на нежданного гостя.
Была в нем какая-то непреходящая опрятность: как бы неотъемлемая часть всего его облика, а не то чтобы он именно сейчас старался не испачкаться. Быть может, это его аккуратная борода и ясные глаза придают ему франтоватый вид, независимо от аккуратности в одежде. Кисти рук у него правильной формы, стопы — маленькие, фигура — крепкая, ладная, как тело оленя. Одет по сезону, тепло, но, казалось, зима никак на него не влияет. Судя по виду его, он вообще никогда не страдал от каких-то там волдырей на ногах, или усталости, или чего-то подобного. О таких говорят: он так и пышет здоровьем. И улыбка у него всегда наготове. Ривену он не понравился, просто так, безо всякой разумной причины, и ему, Ривену, стало даже немного стыдно за себя: это похоже на то, как больной человек недолюбливает здорового. Но было и что-то еще — другое, — что его беспокоило. Неуловимое, словно дымок от тлеющего торфа. Если бы только он смог вспомнить!
Огонь заплясал в очаге, согревая Ривена и распространяя мягкие волны тепла по комнате.
Много всего происходи!. Слишком много всего. Он не хотел ничьего общества… пока еще не хотел.
— Ну вот, уже лучше, — проговорил Байкер, пошевелив пальцами ног. Снова грянул гром, дождь забарабанил по оконным стеклам. Ривен уставился на горящий торф в очаге, снова уйдя в себя.
— …должен сказать, что вы очень любезны, пустив к себе незнакомого человека. — Смуглый гость встал и приподнял ботинки свои за шнурки. — Куда мне их поставить?
— У двери будет в самый раз. — Не глядя на гостя, Ривен мешал кочергой угли и наблюдал, как искры улетают в черноту дымохода.
— Ничего, что я спрашиваю, но вы ведь не здешний, вы из-за моря, да?
Ривен кивнул.
— Да. Северная Ирландия.
— Понимаю. Перебрались сюда, полагаю, чтобы забыть обо всех треволнениях. И никто вас за то не осудит. Место там, что и говорить, трагическое.
Ривен яростно ткнул кочергой в угли.
— Вы, наверное, голодны. Сейчас я чего-нибудь соображу. — Он поднялся, но тут же нахмурился и не сдвинулся с места. Встал к камину спиной и вытянул руки к теплу. Байкер рылся в своем рюкзаке.
— Это не вы вчера проходили по склону, который ведет к ручью?
Байкер поднял глаза.
— Ну да, я там был. Вы меня видели?
— Мне кажется, и вы меня видели. Вы мне еще улыбнулись.
Эта улыбка.
— Я, может быть, и улыбался, дружище, но едва ли кому-то конкретно. Видите ли, я, когда поднимаюсь в горы, обычно смотрю под ноги, а а не по сторонам…
Ривен, заметив, как бегают у Байкера глаза, понял, что тот солгал.
— Неплохое у вас ружьишко, — продолжал Байкер, кивнув на винтовку. — Охотитесь?
Ривен молча кивнул.
— Вы, когда шли сюда, случайно не встретили смуглую девушку?
Байкер, похоже, встревожился, но овладел собой. Казалось, он обдумывает ответ.
— Нет, не встречал. Она что, здесь живет?
— Нет. Я не знаю… где она живет. — Он ощутил какое-то смутное беспокойство. Как будто привидение прокралось в дом и дышит ему прямо в затылок. Нервным движением Ривен вытер руки о рубашку.
Должно быть, я просто привык быть один.
Он отправился на кухню разогревать вчерашний бульон из местной дичи. Было слышно, как гость ходит по гостиной. Ривен едва поборол желание выглянуть украдкой в приоткрытую дверь.
Вновь прогремел гром, в окне промелькнула вспышка молнии.
— Здесь всегда так зимой?
— Не всегда. Хотя часто штормит.
— Но вы, как я вижу, мужественно встречаете все невзгоды, — отозвался Байкер.
Ривен на мгновение застыл, сморщив лоб, а потом снова принялся мешать бульон.
К вечеру буря совсем рассвирепела. Дождь почти перестал, зато ветер выл и свистел, точно локомотив, проносясь по прибрежным утесам. Ривен нашел себе занятие: уселся за машинку и бездумно стучал по клавишам — всякую ерунду, лишь бы не разговаривать с гостем. Детские стишки, рифмованные обрывки, что угодно. Один стишок так настойчиво привязался к нему, буквально звенел у него в голове, доводя до бешенства, и Ривен никак не мог от него избавиться:
— Хороший стишок, мне нравится, — раздался голос из-за спины. — Древний такой стишок, да?
Сколько миль до Вавилона?
Два десятка, вероятно.
Я успею до заката?
Ты успеешь и обратно.
Коль ходок хороший ты,
Будешь здесь до темноты.
Байкер, или Варбутт, или как он еще себя там называет, заглядывал Ривену через плечо — так всегда делала Дженни — и читал, что тот печатает. Ривен буквально вспыхнул от ярости.
— А вам-то какое дело?
— Прошу прощения. — Байкер отступил с выражением искреннего сожаления. — Я знаю, как это раздражает… я и сам не люблю, когда мне вот так заглядывают из-за плеча.
Ривену очень хотелось треснуть его машинкой по голове, но он лишь выругался себе под нос и, пробормотав: «ничего», — вернулся к своей «работе». Он так и не понял, сердится он на себя или на Байкера.
Немного выдержки. Я ведь могу быть повежливее, разве нет? Клавиши машинки запнулись, остановились.
Мать твою.
Он явно был не в настроении. Да что там, он просто вышел из себя. Сие плачевно. Но так уж устроены люди — сами доводят себя до белого каления.
Он поднялся из-за стола. Байкер сосредоточенно читал книгу. Ривен мог бы поклясться, что читает тот вслух: губы его беззвучно складывали слова. Ривен тряхнул головой, а потом пошел на кухню и притащил бутыль зля и два стакана. Один он поставил перед Байкером, а сам уселся со своим стаканом у камина прямо напротив гостя.
Пора уже восстановить доброе имя гостеприимных горцев.
— Вот, — сказал он, наполняя стакан Байкера янтарной жидкостью. Потом налил и себе. — Я, наверное, не слишком хороший хозяин, но зато у меня припасен добрый эль. Хорошо согревает, по крайней мере.
Байкер улыбнулся. Первая искренняя улыбка.
— Благодарю. Кто-нибудь скажет тост?
— Слайнт.
— Что?
— Слайнт. На гэльском: пей до дна! Вот послушайте, «слоунш». Я, вероятно, произношу на ирландский манер. Гэльский шотландцев звучит немного грубее.
Байкер приподнял стакан.
— Ну что ж… значит, слайнт и за вашу удачу.
— Да попадете вы на небеса за час до того, как дьявол прознает о вашей смерти, — сказал Ривен и осушил свой стакан. Потом снова наполнил его, не забыв подлить и Байкеру. — Как-нибудь перебьемся, и эль нам в этом поможет. Как говорится, прогонит волков со двора.
Байкер глянул в окно, потом рассмеялся своим сухим, словно бы нарочитым смехом и отхлебнул глоток.
— И давно вы тут обитаете?
— Прилично, — ответил Ривен, глядя в огонь. — Только я… уезжал.
— Да. Вы говорили.
— Говорил? — Ривен потягивал крепкий напиток. Ему было тепло и спокойно. Все как будто бы встало на свои места. — Я служил в армии. — Он всегда это говорил. Он заметил, что это позволяет людям отнести его к четко определенному слою общества.
— То есть, вы были офицером?
— Всего лишь четыре года. Потом я уволился и поселился здесь.
Осторожнее, Ривен; этого хватит. Дальше не нужно.
— А что вы печатаете на машинке, не считая детских стишков?
— Да так, одну книгу. А что вы такое читаете?
— Да так, одну книгу. — Байкер, однако, не показал Ривену обложку. — Стало быть, вы — писатель.
— Да. То есть, был. — Вот, черт. Что я несу?
— Что, надоели истории?
Нет. Похоже, что это я им осточертел. Они просто бегут от меня без оглядки, и я не могу их догнать.
— Можно сказать и так. — Он слушал вой ветра, а внутри поднималась волна жгучей жалости к самому себе. Он мрачно глядел в свой стакан и сердито моргал, проклиная себя.
— Здесь, должно быть, одиноко. — Ривен ничего не ответил на это. — Я бы на вашем месте хотя бы собаку завел для компании. — Голос Байкера звучал беззаботно, но Ривен знал, что тот пристально наблюдает за ним. Эль уже улетучился из головы, и Ривен вновь почувствовал себя неуютно. Кто он вообще такой, этот тип?
— А чем вы занимаетесь, Байкер?
Тень удивления пробежала по его лицу.
— Ну, в основном пустяками. Просто брожу себе с места на место.
Ривен не без труда подавил раздражение. — Но вы же кем-то работаете? Что-то делаете? — Но уж точно не кирпичи кладешь.
Байкер пожал плечами.
— Да все делаю, лишь бы платили. — Он поставил стакан и от души потянулся. — Я понимаю, не мне это говорить, но уже поздно, а я хочу завтра выйти пораньше. Если вы не против, то я бы сейчас завалился спать.
Ривен встал, сообразив, что придется оставить гостиную с камином гостю.
— Надеюсь, что пол здесь не слишком жесткий.
— Ну, бывало и хуже. Где только ни приходилось спать. Спокойной вам ночи. И спасибо за выпивку.
Ривен неопределенно махнул рукой и отправился в темную спальню, прихватив с собой бутылку.
— Спокойной ночи. — Он закрыл за собой дверь, отрезая сполохи огня, и сел, зевнув, на кровать. Байкер прав. Уже поздно. Да и выпил он хорошо.
Ривен поставил бутылку на пол у кровати, разделся и лег. Подкатила знакомая боль: здесь без Дженни. Он еще долго слушал рев ветра и грохот волн, а когда, наконец, заснул, спал на этот раз без сновидений.
Пение птиц, солнечный свет, льющийся в комнату через окно. Он улыбнулся, заслушавшись. Пение птиц и плеск моря.
С добрым утром, Ривен. Спасибо, и вам того же. Из кухни доносился запах жарящегося бекона. Ривен с удовольствием потянулся. Она…
Мертва, Ривен. Мертва. Это вчерашний твой гость. Чувствует себя как дома. Он лежал, слушая крики чаек и наслаждаясь потоками животворного света, что струились сквозь оконное стекло. Он подумал о том, что хорошо бы остаться в постели, пока Байкер не уйдет восвояси, но это не очень удобно. К тому же, запах бекона звал и манил.
Ривен встал и прошаркал на кухню, зевая и почесывая затылок.
— Ты как любишь яйца? — спросил его Байкер.
— Что? А, ну да, в виде яичницы. — Он запнулся. — Но у меня нет яиц. И бекона тоже, раз уж на то пошло.
— У меня с собой были кое-какие запасы. Так что я тоже на что-то сгодился. В знак благодарности за ночлег. Ничего?
Ривен наполнил чайник.
— Да нет… очень даже замечательно. Правда. Продолжайте. Мне, пожалуйста, пару яиц. Спасибо. — Просыпайся, лентяй.
Он еще раз потянулся и вышел на улицу. К соленому свежему ветру и отблескам солнца, разлитым на поверхности моря.
Вот теперь это похоже на весну. Дженнино время года.
— Кушать подано, — позвал Байкер.
Ривен еще мгновение постоял, глядя на море. Знакомые слова как будто ужалили его. С добрым утром, моя девчонка. Надеюсь, ты чувствуешь солнце. Где бы ты ни была.
— Остынет.
Он поспешно вернулся в дом, где на столе уже ждал горячий завтрак.
— Хороший денек, а? — Байкер, сиял, как медный таз. Похоже, энтузиазм его был заразителен. И солнце заливало всю комнату. Ривен сдержанно улыбнулся, ощутив укол прежнего беспокойства.
— Прелестный. — Ривен уже начал думать, что Байкер, может быть, не такой уж и мерзкий тип. Особенно после того, как приготовил завтрак.
— Я собираюсь сегодня дойти до Гленбриттла, — сказал Байкер. — Отсюда вдоль берега миль, наверное, четырнадцать будет. По хорошей погоде это не очень много. Я уже тут ходил, так что дорогу немножко знаю. Вот только меня несколько беспокоит Крутая Падь.